Все страхи мира

17. Подготовка

Дни становятся меньше, подумал Джек. И дело не в том, что он так уж опаздывал, просто дни все время укорачивались. Это оттого, что земная орбита и ось вращения Земли неперпендикулярны плоскости… эклиптики? Что-то вроде этого. Шофер высадил его у самой двери, и он устало вошел в дом, пытаясь вспомнить, когда в последний раз — не считая субботы и воскресенья — он видел свой дом при дневном свете, а не в сиянии электрических лампочек. Пожалуй, хорошо лишь то, что он не берет с собой работу — но ведь и это не совсем так, правда? Джек действительно не привозил домой документы, однако забыть о делах, очистить свой мозг куда труднее, чем очистить свой стол.

До Райана донеслись обычные домашние звуки, по телевидению передавали какой-то фильм. Шумела стиральная машина. Нужно бы исправить ее. Он вошел в гостиную, чтобы известить всех о своем прибытии.

— Папа! — бросился к нему Джек Райан-младший, он обнял отца, а затем посмотрел на него с упреком:

— Но ведь ты обещал взять меня на бейсбольный матч!

Черт побери… Дети начали ходить в школу, и в Балтиморе будет сыграно еще не больше дюжины матчей. Он должен, должен, должен… Но когда? Когда ему удастся освободиться пораньше? Новый центр связи был готов только наполовину, а ведь это было его детище; подрядчик уже на неделю отставал от графика, и нужно ликвидировать отставание, если центр должен вступить в срок…

— Я постараюсь, Джек, — пообещал Райан сыну, который был еще слишком молод, чтобы понимать, что помимо обещания у отца могут быть и другие обязательства.

— Папа, но ты дал слово! — Черт побери! Джек сделал в уме пометку с грифом «обязательно». Нужно предпринять что-то.

— Пора спать! — объявила Кэти. — Марш в спальню! Завтра утром в школу.

Райан обнял и поцеловал обоих детей, однако ласковый жест ничуть не успокоил его совесть. В кого он превращается, что он за отец? Первое причастие у Джека-младшего в следующем апреле или мае, а кто знает, удастся ли ему быть в это время дома? Надо бы уточнить дату и заранее подготовиться. Джек напомнил себе, что вроде бы незначительные вещи подобны обещаниям, данным детям…

Незначительные вещи?

Боже мой, как все это случилось? Куда пропала моя жизнь?

Он посмотрел вслед детям, расходящимся по спальням, и пошел в кухню. Ужин ждал в духовке. Джек поставил тарелку на стол и направился к холодильнику. Теперь он покупал вино ящиками. Это было куда удобнее, да и вкус к хорошим винам у него за последнее время начал пропадать. В картонных коробках лежали бутылки вина — австралийское? По качеству похоже на калифорнийское двадцатилетней давности, правда? Вино слишком уж отдавало виноградом — это чтобы скрыть его недостатки. Зато содержание алкоголя соответствовало норме, а это главное. Джек взглянул на стенные часы. Если ему повезет, он сможет поспать шесть с половиной, даже семь часов, а там — на работу. Без вина ему было трудно уснуть. В служебном кабинете он подбадривал организм бесчисленными чашками кофе, так что тело его пропиталось кофеином. Было время, когда он мог подремать несколько минут за письменным столом, но это в прошлом. К одиннадцати он испытывал чувство напряжения, словно туго натянутая струна, а к концу рабочего дня в нем звучала странная мелодия усталости вместе с нервной настороженностью, отчего ему временами казалось, что он сходит с ума. Ну что ж, пока он мог задавать себе этот вопрос…

Через несколько минут он закончил ужин. Жаль, что мясо пересохло в духовке. Кэти приготовила к его приходу — ведь он собирался вернуться пораньше, но так получилось… Вечно что-нибудь получается, да?

Встав из-за стола, Джек почувствовал легкую боль в желудке. По пути в гостиную он достал из кармана пиджака пачку противокислотных таблеток. Сунув пару таблеток в рот, он разжевал их и запил вином, налив себе уже третий стакан меньше чем за те тридцать минут, что он находился дома.

Кэти в гостиной не было, хотя рядом с ее привычным креслом на столе лежали бумаги. Джек услышал шум душа в ванной. Отлично. Он взял переключатель кабельного телевидения и включил новости по каналу Си-эн-эн. Речь шла об Иерусалиме.

Райан поудобнее устроился в кресле и удовлетворенно улыбнулся. Процесс шел своим ходом. Диктор говорил о неуклонном росте числа приезжающих сюда туристов. Торговцы закупали товары, готовясь к рождественским распродажам, ожидая, что они станут самыми крупными за последнее десятилетие. Иисус, объяснил еврей, выразивший желание остаться в Вифлееме, был, в конце концов, воспитанным мальчиком из хорошей еврейской семьи. Его компаньон-араб водил съемочную группу по магазину. Компаньон-араб? — подумал Джек. А почему бы и нет?

Наши усилия не пропали даром, сказал себе Джек. И ты помог осуществить все это. Благодаря тебе это и произошло. Ты спас немало жизней, и если больше никто не знает об этом, ну и черт с ними. Бог знает о тебе. Разве этого не достаточно?

Нет, честно признался Джек.

Что из того, что идея не целиком была оригинальной? А бывают вообще целиком оригинальные идеи? Ведь именно его мысль дала толчок всему процессу, его связи вовлекли Ватикан, его… Он заслуживал чего-то за свои усилия, какого-то признания, достаточного для крохотной сноски в учебнике истории. Но удастся ли это ему?

Джек фыркнул в стакан вина. Да ни в коем случае. Лиз Эллиот, эта умная стерва, говорит всем, что придумал все Чарли Олден. Если Джек когда-нибудь попытается восстановить историческую правду, на него будут смотреть как на самозванца, пытающегося отнять славу у покойника — к тому же этот покойник был хорошим человеком, несмотря на промах с той самой Блум. Перестань, Джек, подумал он. Взбодрись. Ты все еще жив. У тебя жена и дети.

И все-таки это несправедливо. А разве жизнь всегда бывает справедливой? Неужели он превращается в одного из них? — спросил себя Райан. Превращается в еще одну Лиз Эллиот, алчную, недалекую суку, у которой самомнение обратно пропорционально уму. Он часто думал о том, как начинается процесс коррупции в человеке. Эта мысль постоянно беспокоила его. Он боялся открыто стать одним из них, боялся, что наступит момент, когда ему придет в голову мысль, что важность цели позволяет многим пренебречь — вплоть до человеческой жизни, даже если это жизнь твоего врага. Нет, он по-прежнему не утратил перспективы — и никогда не утратит. Но Джек чувствовал, как на него давят, изматывают его, подрывают способность к сопротивлению иные, менее заметные, вкрадчиво действующие силы. Он превращался в чиновника, который беспокоится о положении в обществе, своем влиянии и репутации.

Джек закрыл глаза, чтобы напомнить себе о том, чего уже добился: у него есть жена, дети, экономическая независимость, наконец, заслуги, которых никому не отнять.

Ты превращаешься в одного из них…

Райан боролся — и убивал, — защищая свою семью. Может быть, это не нравилось Эллиот, но в спокойные моменты — такие, как сейчас, — Джек вспоминал то время, сжав губы в узкую полоску, с холодной улыбкой. Меньше чем в двухстах ярдах от того места, где он сидел сейчас, Джек всадил три пули в грудь террориста, хладнокровно и без колебания — точно в цель! — четко исполнив все, чему его учили в Квантико. И не имело никакого значения то, что в это мгновение его сердце билось с частотой в тысячу раз в секунду, что он едва не обмочил штаны и в горле стоял комок рвоты. Он сделал то, что ему пришлось сделать, и благодаря ему жена и дети остались живы. Джек был мужчиной, доказавшим свое мужество всеми возможными способами — покорил прелестную девушку и женился на ней, стал отцом двух детей, словно посланных небом, наконец, защитил их, проявив умение и храбрость. Всякий раз, когда судьба бросала ему очередной вызов, Джек встречал его лицом к лицу и одерживал верх.

Точно, сказал он себе, улыбаясь экрану телевизора. Ну и сука эта Лиз Эллиот. Неужели найдется такой, кто ляжет с нею в постель? Холодная, тощая сука, со своим высокомерием и… чем еще? Райан задумался, стараясь ответить на свой же вопрос. А ведь она не сильный человек, верно? Скорее слабый и застенчивый. За громкими словами и самонадеянностью скрывается нерешительность. Чего еще от нее ожидать? Похоже, почти ничего. Он уже видел таких советников по национальной безопасности — Каттер, например. Неуверенный в себе, не способный принимать решения. Лиз Эллиот. И кто захочет спать с ней? Не слишком умна и даже не способна воспользоваться тем умишком, который у нее есть. Ей повезло, что президент может опереться на Банкера и Талбота.

Да ведь ты куда счастливее их всех. С этой радостной мыслью он допил остатки вина из стакана. Почему не налить еще? Оказывается, вино совсем не такое плохое.

Когда Райан вернулся из кухни, Кэти сидела в своем кресле с высокой спинкой, просматривая записки о пациентах.

— Налить тебе вина, дорогая?

Доктор Кэролайн Райан покачала головой.

— У меня завтра две операции.

Райан обогнул стол по пути к креслу, едва не миновав взглядом жену, как вдруг с удивлением остановился.

— Да…

Оторвавшись от бумаг, Кэти подняла голову и улыбнулась. На ее лице была умело наведенная косметика. Джек удивился, как это ей удалось не испортить под душем прическу.

— Откуда это у тебя?

— Выбрала по каталогу.

— Какому, Фредерикса?

Доктор Кэролайн Мюллер Райан, член Американского общества офтальмологов, была в черном пеньюаре, который являл собой своего рода шедевр — ничего не открывая взгляду, он обозначал все. Джек силился понять, как это произведение искусства держится на плечах. Под пеньюаром было что-то, подобное паутинке, и… весьма элегантное. Правда, цвет его озадачил Джека — обычно Кэти носила только белые ночные сорочки. Ему никогда не забыть той прелестной белой рубашки, что на ней была в их первую ночь. Она не была девственницей, но от этого белого шелка казалась… Это воспоминание тоже навсегда останется у него в сердце, подумал Джек. С тех пор Кэти больше никогда не надевала ту рубашку, объяснив, что, подобно свадебному наряду, ее носят только раз в жизни. И чем только я заслужил такую прекрасную жену? — спросил себя Джек.

— Почему мне такая честь? — озадаченно поинтересовался он.

— Мне пришла в голову одна идея.

— Какая же?

— Ну, Джеку-младшему — семь. Салли — десять. Я хочу еще одного.

— Кого — одного? — Джек поставил стакан.

— Еще одного ребенка, глупый.

— Почему?

— Потому что могу и потому что хочу. Извини, — продолжала она не без лукавства, — если это хлопотно для тебя. Я имею в виду физическое напряжение.

— Думаю, что справлюсь.

— Мне нужно вставать в половине пятого, — заметила Кэти. — В семь первая процедура.

— Вот как?

— Вот так. — Она встала, подошла к мужу и поцеловала его в щеку. — Жду тебя наверху.

Райан оставался в кресле еще минуты две, допивая вино и улыбаясь, затем выключил телевизор. Он проверил запоры на дверях, убедился, что система сигнализации включена, и зашел в ванную почистить зубы. Оглянувшись по сторонам, он открыл шкафчик жены — действительно, там он нашел термометр и небольшую таблицу, где указывались дата и температура. Да, Кэти ничуть не шутит. Она серьезно отнеслась к этому делу и, что весьма характерно для нее, держала все в тайне. Ну что ж, у него нет возражений.

Джон вошел в спальню и остановился у шкафа. Он снял костюм, повесил на вешалку, надел халат и сел рядом с женой на край постели. Приподнявшись, она обвила руками его шею, и он поцеловал ее.

— Тебе действительно хочется этого, милая?

— У тебя есть возражения?

— Кэти, для твоего удовольствия — все, что хочешь, и сделаю и дам. Все, что хочешь… чтобы ты была счастлива.

Я хотела бы, чтобы ты поменьше пил, подумала Кэти, но промолчала. Сейчас не время. Сквозь тонкую ткань она ощущала его руки. У Джека они были сильными и нежными, и сейчас они ласкали ее тело, покрытое гладким шелком. Она чувствовала себя распутной, но всякая женщина имеет право однажды в жизни быть распутной, даже если она профессор хирургии глаза в Офтальмологическом институте Вильмера — одной из клиник больницы Джона Хопкинса. Изо рта Джека пахло зубной пастой и белым вином, зато от тела исходил запах мужчины — мужчины, превратившего ее жизнь в блаженство — почти блаженство, подумала она. Он слишком много работал, пил и мало спал. Но за всем этим был он, ее Джек, ее муж. И, несмотря на все его слабости, частые отлучки и недостатки, Кэти не представляла себе человека лучше его.

Кэти часто, призывно задышала, когда руки мужа коснулись пуговиц пеньюара. Он понял, но пальцы не слушались. К тому же пуговицы были мелкими да еще эти проклятые петельки. Однако шелк пеньюара, застегнутого на эти пуговки, скрывал ее грудь, и она знала, что Джек сумеет их расстегнуть. Кэти сделала глубокий вдох и ощутила запах своей любимой присыпки. Она не любила духи и редко пользовалась ими. По ее мнению, от тела женщины исходит именно такой запах, что нравится мужчине. Наконец. Теперь его ладони коснулись ее обнаженной, нежной и все еще молодой кожи. Ей всего лишь тридцать шесть — это не так и много, она все еще может дать жизнь ребенку. Еще одному — все, что ей так хотелось, еще раз почувствовать, как внутри ее зарождается новая жизнь. Ради этого Кэти была готова терпеть боль в желудке, сдавленный мочевой пузырь и другие неприятности, которые только подчеркивают чудо новой жизни, готовой появиться на свет. Боль при родах — совсем не шутка, однако для Кэти венцом любви было вытерпеть ее, когда рядом с нею будет ее Джек — как он находился рядом при рождении Салли и маленького Джека. Ведь именно в этом заключается предназначение женщины — произвести на свет искорку новой жизни, дать мужчине единственную надежду на бессмертие подобно тому, как он дал ее ей.

И к тому же, подумала она, с трудом удержав улыбку, беременность — куда более совершенное средство для поддержания физической формы, чем бег по утрам.

Руки Джека осторожно сняли с нее шелк и уложили на кровать. Он так умело проделывал все это с того самого первого раза, когда оба они нервничали, и именно в то мгновение она поняла, что Джек будет просить ее руки… после того, как узнает остальные части ее тела. Еще одна мысленная улыбка — воспоминание о прошлом, — и его руки скользнули по ее коже, которая теперь казалась ему одновременно холодной и горячей. А когда Джек попросил ее руки, когда, наконец, собрался с духом, она увидела в его глазах страх, опасение, что он получит отказ. Но разве она, Кэти, могла отказать ему, ей самой было так страшно, что Джек передумает, найдет себе другую. Она беспокоилась всю неделю, даже всплакнула разок. Еще перед тем, как отдаться ему, Кэти знала — это ее судьба. Только с Джеком ей хочется пройти по жизни, его детей произвести на свет, одного Джека будет любить она до самой могилы — и даже после, если священники говорят правду. Кэти любила мужа не за его силу или широкие плечи, даже не за храбрость, которую ему дважды пришлось проявить у нее на глазах — и, как ей казалось, не раз в других местах и при иных обстоятельствах, о чем он никогда не рассказывал, — нет, больше всего ее привлекали его доброта, мягкость и нежность, а также удивительная внутренняя сила, о которой не подозревали посторонние. Ее муж в чем-то был самым обычным человеком, а в чем-то — уникальным и удивительным, однако всегда оставался мужчиной со всеми своими сильными сторонами и отдельными слабостями…

А сегодня вечером он подарит ей ребенка. Ее жизненный цикл, точный как часы, и на этот раз был подтвержден, когда сегодня утром она измерила температуру. Правда, вынуждена была признать Кэти, это всего лишь статистическая вероятность, но в ее случае шансы исключительно высоки. Впрочем, не следует предаваться клиническим размышлениям — не сейчас и не с Джеком.

Она вся горела. Джек всегда умел возбуждать ее. Его поцелуи были одновременно нежными и страстными, а руки — такими умелыми. Прическа, конечно, пострадает, но это не имеет значения. Хирургические шапочки делают заботу о прическе излишней, зато позволяют экономить время и деньги. Сквозь терпкий запах присыпки Джек уже чувствовал, наверное, аромат женщины, достигшей пика возбуждения и почти готовой. Обычно Кэти была более активной, но сегодня она отдалась Джеку, позволила ему владеть ею, а его рукам — ласкать ее шелковистую кожу… в самых интимных местах. Нередко ему нравилось это. Ему нравилось, и когда она проявляла активность. Впрочем, существует немало способов проявить свою чувственность, подумала она, — и в этот миг первая волна экстаза застала ее врасплох. Кэти приподняла таз и застонала — едва слышно, не произнося ни слова. В словах и не было нужды. Они были давно женаты, и Джек понимал все. Она поцеловала его — долгим и страстным поцелуем, ее ногти впились ему в спину. Это значило — пора!

Однако ничего не произошло.

Кэти взяла его руку, коснулась ладони губами и опустила ее вниз, чтобы показать, что она готова.

Джек казался необычно напряженным. Наверно, не следует торопить его… в конце концов, ведь она позволила ему вести и если изменит это сейчас… Кэти взяла его руку и положила себе на грудь — его реакция не заставила себя ждать. Теперь Кэти следила за ним более внимательно. Вернее, пыталась следить. Он по-прежнему умел возбуждать ее. Кэти снова застонала, впилась ему в губы, вздохнула, давая ему понять, что весь ее мир сейчас в нем — как его мир в ней. Однако его спина и плечи оставались напряженными комками мускулов. В чем дело?

Ее руки начали двигаться по его груди, играя черными волосами. Это неизменно оказывало воздействие… особенно, если ее руки спускались по зарослям волос…

Что же случилось?

— Что с тобой, Джек? — Ей показалось, что прошла вечность, прежде чем послышался его ответ.

— Не знаю. — Джек перекатился на спину рядом с женой и уставился в потолок.

— Устал?

— Наверно. — Джек с трудом выговаривал слова. — Прости, милая.

Черт побери! Но еще до того, как она решила, что ответить, его глаза закрылись.

Он так много работает — и пьет. И все-таки это несправедливо! Именно сегодня такой благоприятный день, такой момент, а он…

Ты — эгоистка, подумала Кэти.

Она встала с постели, подняла брошенный на пол пеньюар, аккуратно повесила его, прежде чем достать ночную рубашку, в которой удобно спать. Затем отправилась в ванную.

Ведь он человек, а не машина. Он устает. Слишком много работает. У каждого может выдаться плохой день. Иногда ему хочется тебя, а у тебя плохое настроение, и он начинает обижаться, но ведь никто в этом не виноват — ни он и ни ты. У тебя, Кэти, превосходный брак, хотя и не идеальный. Джек — великолепный мужчина, но и он не идеален.

Но мне так хотелось…

Мне хочется ребенка, и я выбрала такой удачный момент, именно сегодня!

Ее глаза наполнились слезами разочарования. Она понимала, что несправедлива к Джеку. И все-таки разочарование не оставляло ее. И гнев.

— Знаете, коммодор, военно-морской флот всегда на высоте.

— Ты что, Рон, думаешь, я позволю бывшему сослуживцу, старому знакомому, брать машину напрокат?

— Между прочим, я так и считал.

Манкузо негодующе фыркнул. Его водитель уложил чемоданы в багажник «плимута» с эмблемой Военно-морских сил США и сел за руль. Манкузо и Джонс разместились на заднем сиденье.

— Как семья?

— Все в порядке, спасибо, коммодор…

— Зовите меня просто Барт, доктор Джонс. К тому же меня скоро произведут в адмиралы.

— Великолепно! — заметил доктор Рон Джонс. — Барт. Так куда лучше. Только не зови меня Инди. Значит, как у меня с семьей? Ким вернулась в университет и готовится к защите докторской диссертации. Дети в садике, а я превратился в какого-то бизнесмена!

— Вообще-то правильнее сказать — предпринимателя, — заметил Манкузо.

— Нечего придираться к словам. Подумаешь, у меня порядком акций компании, но мне все равно больше нравится работать руками. Бухгалтерией у меня занимается специальный сотрудник, а я предпочитаю настоящую работу. Недавно был на «Теннесси», проверял у них новую систему. — Джонс взглянул на спину водителя. — Можно говорить в его присутствии?

— Старшина Винсент имеет допуск по форме выше моей, Рон. Я прав, старшина?

— Так точно, сэр. Адмирал всегда прав, сэр, — заметил водитель и направил машину по шоссе в сторону Бангора.

— У тебя неприятности, Барт.

— Что за неприятности?

— Такие редко встречаются, шкипер, — ответил Джонс, вспоминая о времени, когда они с Манкузо проделывали интересные вещи на борту ударной подлодки «Даллас». — Я никогда не видел ничего подобного.

Манкузо заглянул ему в глаза и понял.

— У тебя есть фотографии детей?

Джонс кивнул.

— Да, конечно. Как дела у Майка и Доминика?

— Знаешь, Майк посматривает на военно-воздушную академию.

— Передай ему, что кислород плохо влияет на мозг.

— А Доминик хочет поступить в Калифорнийский технологический.

— Вот как? В Калтехе меня хорошо знают.

Остальное время они провели за разговорами о пустяках. Манкузо проводил Джонса в свой кабинет, распорядился, чтобы стюард принес кофе, и прикрыл звуконепроницаемую дверь.

— Итак, о каких неприятностях идет речь, Рон?

Джонс на мгновение заколебался и затем ответил:

— Мне кажется, кто-то следил за подлодкой «Мэн».

— Следил за субмариной класса «Огайо»? Брось, Рон.

— Где она сейчас?

— Направляется обратно на боевое дежурство, между прочим. На борту сейчас «синий» экипаж. Выйдя из проливов, она встретится с подлодкой 688 — нужно проверить уровень наружных шумов, — затем проследует в район патрулирования. — С Джонсом Манкузо имел право обсуждать едва ли не что угодно. Его компания консультировала флот по всем проблемам гидролокационной и акустической технологии, а для этого Джонсу приходилось быть в курсе оперативной информации.

— Сейчас на базе остался кто-нибудь из «золотой» команды?

— Командир уехал в отпуск, но здесь его помощник, Клаггетт — Голландец Клаггетт. Знаешь его?

— Он плавал на «Норфолке»? Чернокожий парень, верно?

— Да.

— Слышал, о нем неплохо отзываются. Во время тестов на звание командира подлодки он отлично проявил себя на авианосной группе. Я летал на «Р-3», когда ему удалось здорово пнуть их в зад.

— Совершенно точно, это он. Клаггетт успешно прошел все испытания. На следующий год в это время он станет командиром ударной подлодки.

— Кто у него шкипер?

— Гарри Рикс. Ты и о нем слышал?

Джонс уставился в пол и что-то пробормотал под нос.

— У меня в компании сейчас работает новый техник, раньше плавал на подлодках главным старшиной. Перед окончанием контракта был у Рикса. Он действительно настолько плох, как о нем говорят?

— Рикс — великолепный инженер, — заметил Манкузо. — Можешь на меня положиться. В технике он настоящий гений.

— Отлично, шкипер, но и ты здорово разбираешься в этом. Меня интересует следующее: он умеет командовать подводной лодкой?

— Хочешь кофе, Рон? — Манкузо показал на кофейник.

— Неплохо было бы вызвать сюда капитана третьего ранга Клаггетта, сэр. — Джонс встал, подошел к столу и налил чашку кофе. — С каких это пор ты превратился в дипломата, Барт?

— Адмиральская должность, Рон. Учти, я никогда не рассказывал посторонним о тех сумасшедших трюках, которые ты проделывал на «Далласе».

Джонс рассмеялся.

— Ну хорошо, хорошо. У меня в кейсе — акустический анализ. Мне понадобится проверить курсы, по которым двигался «Мэн», регистрацию глубин и тому подобное. Мне кажется, Барт, весьма вероятно, что ему сели на хвост, а это — серьезное дело.

Манкузо поднял трубку телефона.

— Найдите капитана третьего ранга Клаггетта. Пусть немедленно явится ко мне. Спасибо. — Он положил трубку. — Скажи, Рон, насколько ты уверен…

— Я лично провел весь анализ. Один из моих специалистов просматривал материалы и почуял неладное. Я забрал материалы и потратил пятьдесят часов на обработку данных. Вероятность — один шанс из трех, может быть, и больше, что за ним следили.

— Ты знаешь, этому трудно поверить. — Барт Манкузо поставил чашку на стол.

— Знаю. Именно поэтому я и не доверяю своему анализу до конца. Такое действительно кажется невероятным.

В военно-морском флоте США считалось само собой разумеющимся и не подвергалось ни малейшим сомнениям, что американские подводные ракетоносцы никогда, ни единого раза не попадали в поле зрения других подводных лодок во время боевого дежурства, выполняя миссию сдерживания. Однако, как и в большинстве случаев, принимаемых на веру, здесь существовали определенные послабления.

Расположение американских военно-морских баз, где размещались подводные ракетоносцы, не было секретом. Даже служащие почты, доставлявшие письма и посылки, знали, где искать адресатов. В своем стремлении экономить средства военно-морской флот использовал для охраны главным образом гражданских лиц — сотрудников коммерческих полицейских организаций. Правда, если на базе имелось ядерное оружие, охрану несли морские пехотинцы. Таким образом, если у входа на базу стояла морская пехота, значит, здесь было размещено ядерное оружие. Это называлось мерой по обеспечению безопасности. Сами подводные ракетоносцы внешне резко отличались от ударных подлодок, которые были заметно меньше. Названия подлодок заносились в справочник ВМФ, а матросы с них носили бескозырки, на которых золотом сияли названия и номера подлодок. Поскольку эти сведения были общеизвестны, Советы знали, где разместить свои ударные подводные лодки, чтобы засечь ракетоносцы, выходящие в море.

Сначала это не вызывало никаких опасений. Первые ударные подлодки советского флота, оборудованные гидроакустическими системами типа «Хелен Келлер», ничего не слышали и не видели под водой, а сами подлодки шумели больше автомобилей со снятыми глушителями. Все это изменилось с появлением лодок класса «Виктор-111», приближающихся по своему совершенству и уровню шума к американским подлодкам класса 594; они были оборудованы гидроакустическими системами, по чувствительности почти не уступающими американским. Время от времени подлодки этого класса появлялись у пролива Хуан-де-Фука — а также в других местах, — ожидая появления американского подводного ракетоносца, а в некоторых случаях, поскольку при выходе из гавани, как правило, трудно маневрировать, им удавалось устанавливать контакт с ракетоносцами и садиться им на хвост. При этом советские подлодки иногда прибегали к активной гидролокации американских субмарин, посылая в их сторону звуковой импульс и принимая отраженное эхо. Все это раздражало и нервировало команды американских подводных ракетоносцев. В результате ударные подлодки ВМФ часто сопровождали ракетоносцы при выходе в море. Их задачей было отогнать советские подлодки. Достигалось это простыми средствами: ударные подлодки становились добавочной акустической целью для советских гидролокаторов, запутывая тактическую ситуацию, а иногда просто оттесняли советские подводные лодки угрозой столкновения — это называлось «выталкиванием», чтобы лишить этот самый страшный из морских терминов угрожающего смысла. Короче говоря, за американскими ракетоносцами удавалось следить только вблизи их гаваней, в районах с небольшой глубиной и на протяжении короткого времени. Стоило американским подводным ракетоносцам выйти в открытое море с большой глубиной под килем, как они тут же прибегали к тактическим маневрам — увеличивали скорость хода, чтобы ухудшить эффективность гидролокатора следящей за ними подлодки, ложились на курсы уклонения и затем резко снижали уровень шума. В этот момент — раз за разом — американским субмаринам удавалось разорвать контакт. Советская подлодка теряла след и вместо охотника превращалась в добычу. Как правило, на американских ракетоносцах в торпедных отсеках находились высококвалифицированные специалисты, а самые агрессивные шкиперы держали в своих торпедных аппаратах наготове торпеды Марк-48, причем сразу производились расчеты для того, чтобы в случае необходимости произвести залп. Начиная с этого момента американцы следили, как ослепшие, потерявшие след советские подлодки уходят несолоно хлебавши, уязвимые и озадаченные.

Таким образом, все основывалось на элементарном обстоятельстве — американские подводные ракетоносцы были неуязвимы во время боевого дежурства. Когда на охоту за ними посылались ударные подлодки, приходилось обращать особое внимание на глубины — подобно контролю за высотой полета и коридорами для пассажирских самолетов, — чтобы избежать риска случайного столкновения. Американские ударные подлодки — даже самые совершенные субмарины класса 688 — редко обнаруживали подводные ракетоносцы, и случаи, когда кому-нибудь удавалось сесть на хвост ракетоносцу «Огайо», можно было сосчитать по пальцам одной руки. Но даже в этом случае такого удавалось добиться всего лишь в результате грубой ошибки командира ракетоносца, которая заносилась в его характеристику и оказывала отрицательное влияние на всю его карьеру. Причем проследить за подлодкой класса «Огайо» удавалось превосходным и исключительно удачливым шкиперам — хотя ни одному из них не посчастливилось избежать ответного обнаружения. Ударная подлодка «Омаха» находилась под командой одного из лучших шкиперов Тихоокеанского флота, и ей не удалось обнаружить «Мэн», хотя эти поиски велись на основе надежной разведывательной информации — более надежной, чем та, которой мог располагать командир советской подводной лодки.

— Доброе утро, сэр, — произнес Клаггетт, входя в кабинет. — Я был совсем рядом, в отделе кадров.

— Капитан третьего ранга, познакомьтесь — это доктор Джонс.

— Неужели тот самый Джоунси, о котором вы столько рассказывали, сэр? — Клаггетт пожал руку гражданскому специалисту.

— Все эти рассказы не таят в себе и зерна правды, — заметил Джонс.

Когда Клаггетт увидел выражение лиц обоих сидящих в кабинете, улыбка исчезла с его физиономии.

— Садитесь, — сказал Манкузо. — По мнению Рона, во время вашего последнего патрулирования за ракетоносцем следили.

— Чепуха, — ответил капитан третьего ранга. — Извините, сэр.

— Вы слишком самоуверенны, — покачал головой Джонс.

— «Мэн» — наша лучшая субмарина, доктор Джонс. Она вроде черной дыры в воде. Мы не издаем никакого шума — наоборот, втягиваем шумы из окружающей нас среды.

— Вы отлично знакомы с рекламными проспектами, капитан третьего ранга. Не возражаете, если теперь мы перейдем к делу? — Рон открыл замок своего кейса и извлек из него толстую пачку компьютерных распечаток. — Как раз в самой середине вашего боевого дежурства.

— А, это когда мы подкрались к «Омахе».

— Нет, я имею в виду нечто другое. «Омаха» была впереди вас. — Доктор Джонс нашел нужную страницу.

— Я все еще не могу в это поверить, но готов посмотреть на доказательства.

Листы распечатки фактически представляли собой графическую репродукцию двух гидролокационных «водопадных» дисплеев. На них указывается время, а также курс подлодки, ее глубина и прочие характеристики. Отдельно приводятся данные об окружающей среде, главным образом температуре воды.

— Вам приходилось нелегко при таком количестве посторонних шумов. — Джонс указал на пометки, сделанные на листах распечатки. — Четырнадцать рыболовных траулеров, полдюжины глубоко сидящих торговых судов и — смотрите — масса китов-горбачей, увлеченно пожирающих криль. Таким образом, ваш гидролокационный пост был под большой нагрузкой, может быть, слишком большой. Да и слой температурного скачка там ярко выражен.

— Да, это верно, — согласился Клаггетт.

— А это что? — Джонс показал на скачок шума на распечатке.

— Видите ли, мы висели на хвосте «Омахи», и капитан решил пнуть их в задницу, послав в них столб воды из торпедного аппарата.

— Вот как? — удивился Джонс. — Ну что ж, это объясняет реакцию «Омахи». Думаю, они сменили белье — от такой неожиданности это было необходимо — и направились к северу. Между прочим, со мной такая шутка не прошла бы.

— Вы так считаете?

— Да, — кивнул Джонс. — Я всегда обращал особое внимание на то, что происходит у меня за кормой. Не забывайте, капитан третьего ранга, я плавал на ракетоносцах «Огайо». Обнаружить можно кого угодно. Дело не в классе подлодки. А теперь взгляните сюда.

Распечатка представляла собой беспорядочный разброс точек. Большей частью там не было ничего, кроме случайных шумов, — словно армия муравьев часами ходила по страницам. Как и при всех по-настоящему случайных событиях, на странице виднелись отклонения от нормы, места, где по той или иной причине муравьи не бродили совсем или же собирались в огромном количестве и потом расползались в разные стороны.

— Посмотрите на линию этого пеленга, — произнес Джонс. — Подобный рисунок появляется восемь раз — и только в тех случаях, когда слой термоклина становится более тонким.

— Вы говорите — восемь? — нахмурился капитан третьего ранга Клаггетт. — Вот эти два могут быть эхом от рыбацких судов или очень далеких контактов. — Он перелистнул несколько страниц. Было видно, что Клаггетт хорошо знаком со своим гидролокатором. — В этом месте он едва заметен.

— Именно поэтому вам и не удалось обнаружить его — как во время плавания, так и на базе. Однако мне поручено проверять ваши данные, — сказал Джонс. — Итак, кто это?

— Вы разрешите, коммодор? — Получив в ответ утвердительный кивок, Клаггетт продолжил: — Где-то здесь находилась подлодка класса «Акула». Патрульный самолет «Р-3» потерял ее к югу от Кодьяка, так что советская субмарина была не дальше шестисот миль от нас. Это не значит, однако, что эхо принадлежит именно ей.

— Что за подлодка?

— «Адмирал Лунин», — ответил Клаггетт.

— Значит, капитан первого ранга Дубинин?

— Господи, у тебя действительно допуск по высшей форме, — заметил Манкузо. — Говорят, он превосходный подводник.

— Разумеется, ведь у нас с ним общий знакомый. Барт, можно говорить об этом с капитаном третьего ранга Клаггеттом?

— Нет. Извините, Клаггетт, но эта информация совершенно секретная — абсолютно «черная».

— Его следовало бы допустить к ней, — выразил свою точку зрения Джонс. — Иногда секретность заходит слишком уж далеко.

— Правила есть правила.

— Да, конечно. Как бы то ни было, это заставило меня повнимательнее заняться материалами. Вот, на последней странице. — Рон перелистнул пачку. — Вы поднимаетесь на глубину, при которой можно пользоваться антенной…

— Совершенно верно, у нас было учение по запуску ракет.

— При подъеме корпус потрескивал.

— Разумеется, мы поднимались быстро, а корпус сделан из стали, не из пластика, — сказал Клаггетт с заметным раздражением. — Ну и что?

— Таким образом, корпус подлодки поднялся над термоклином раньше, чем «хвост» из буксируемых пассивных датчиков. И эти датчики зарегистрировали следующее.

Клаггетт и Манкузо молчали. Они всматривались в размытую вертикальную линию, которая находилась в диапазоне частот, означавших акустическую «подпись» советской подводной лодки. Это не было, конечно, неопровержимым доказательством, хотя источник шума подобно всему, на что указывал Джонс, находился точно позади субмарины «Мэн» и двигался по ее курсу.

— Итак, если бы я увлекался азартными играми — а я этим не увлекаюсь, — то поставил бы два против одного, что, пока вы находились под слоем термоклина, кто-то двигался вслед за вами над ним, опустив «хвост» из своих буксируемых датчиков через слой. Он заметил, что вы меняете глубину и поднимаетесь ближе к поверхности, и в тот самый момент, когда вы поднялись над слоем температурного скачка, скрылся под ним. Ловкий маневр, однако вы поднимались под достаточно крутым углом и ваши датчики зарегистрировали его присутствие.

— Но ведь потом мы ничего не заметили.

— Совершенно верно, ничего, — согласился Джонс. — Советская подлодка так и не появилась на экранах вашего акустика. С этого момента и до самого конца магнитной ленты не зарегистрировано ничего, кроме случайных шумов и опознанных контактов.

— Недостаточно убедительно, Рон, — заметил Манкузо, поднимаясь, чтобы размять затекшую спину.

— Знаю. Именно поэтому я прилетел сюда. Такому заключению в письменном виде никто не поверит.

— Тебе известно что-нибудь о русских гидроакустических системах, что еще не дошло до нас?

— Они становятся все совершеннее, начинают достигать уровня, на котором мы находились… ну, скажем, десять — двенадцать лет назад. Они обращают более пристальное, чем мы, внимание на широкий диапазон. Впрочем, сейчас ситуация меняется. Мне удалось убедить Пентагон еще раз подумать об использовании интеграционных систем широкого диапазона, над которыми работает «Тексас инструментс». Вы, капитан третьего ранга, говорили о своей подлодке как о черной дыре в воде. Но это — палка о двух концах. Черную дыру нельзя увидеть, зато можно обнаружить. Представьте себе, что вы преследуете лодку класса «Огайо», руководствуясь тем, что на этом месте что-то должно быть, но, по какой-то странной причине, отсутствует.

— Фоновый шум?

— Точно, — кивнул Джонс. — Ваша подлодка образует в нем дыру. Вы превращаетесь в черное пространство, в котором нет шума. Если ему удастся выделить правильный пеленг с помощью своего оборудования, если у него по-настоящему совершенные шумовые фильтры и блестящий акустик — я считаю это возможным, особенно в случае малейшей ошибки вашего шкипера.

— В это действительно трудно поверить.

Джонс согласился.

— Трудно, но не невозможно. Я пропустил все это через компьютер. Вероятность невелика, но все-таки она существует. Более того, теперь мы можем вести наблюдения из-под слоя. Возможно, им это тоже под силу. Мне стало известно, что русские начали выпускать новый «хвост» с буксируемыми датчиками большой апертуры — его разработали специалисты в лаборатории рядом с Мурманском. Он ничем не уступает нашему BQR-15.

— Этого не может быть, — заявил Манкузо.

— Может, шкипер. В этой технологии нет ничего нового. Что нам известно о «Лунине»?

— Сейчас он на текущем ремонте. Ну-ка посмотрим. — Манкузо повернулся к огромной карте приполярной части Северного полушария, что была на стене кабинета. — Если это действительно «Адмирал Лунин», то он мог направиться на свою базу сразу после того, как прервал контакт… технически это возможно, но, мне кажется, что ты делаешь слишком много допусков.

— По-моему, «Лунин» оказался в непосредственной близости, когда «Мэн» выстрелил в «Омаху» столбом воды, далее, «Мэн» направился на юг и «Лунин» последовал за ним, затем, когда ракетоносец начал всплывать, русские услышали потрескивание расширяющегося корпуса подлодки и сели на хвост «Мэна». Наконец, «Лунин» решил прервать контакт по каким-то своим соображениям. — Джонс на мгновение задумался. — Согласен, данные выглядят неубедительно, но все вытекает одно из другого. Так что вероятность существует — правда, всего лишь вероятность, но она существует. Ведь мне платят деньги именно за это.

— Я похвалил Рикса за то, что он дал «Омахе» пинка в зад, — произнес Манкузо после короткого молчания. — Мне нужны агрессивные шкиперы.

— Интересно, почему бы это, Барт? — ухмыльнулся Джонс, и напряжение в комнате исчезло.

— Клаггетт знает о том, что мы проделали тогда на берегу, о нашем перехвате.

— Да, хорошее было время, — произнес Джонс.

— И все-таки, один шанс из трех…

— Вероятность возрастает, если подводной лодкой командует умелый шкипер. У Дубинина был великолепный учитель.

— Чего это вы разговариваете загадками? — раздраженно поинтересовался Клаггетт.

— Вам известно, капитан третьего ранга, что мы получили исчерпывающие данные о русских подводных лодках класса «Тайфун» и практически полную информацию по их торпедам? Вы никогда не задумывались, откуда пришли к нам эти сведения?

— Рон, немедленно прекрати!

— Я не нарушил никаких правил, шкипер — к тому же он должен об этом знать.

— Я не могу дать разрешение, и тебе это хорошо известно.

— Согласен, Барт. — Джонс сделал паузу. — Попытайтесь догадаться, капитан третьего ранга, каким образом полная информация такого рода свалилась к нам в руки. Не исключено, что это вам удастся.

До Клаггетта доходили, разумеется, разные слухи — почему, например, док восемьсот десять в Норфолке закрылся несколько лет назад и с тех пор не открывался. В кают-компаниях американских субмарин — исключительно в открытом море и глубоко под водой — рассказывали историю о том, что военно-морской флот США сумел заполучить русский подводный ракетоносец и что в училище атомных силовых установок в штате Айдахо неожиданно появился реактор необычной конструкции, был подвергнут всяческим испытаниям и затем исчез, что в Гротоне, словно по мановению волшебной палочки, появились полные чертежи, а также детали — да, детали! — советских торпед и что, наконец, два ночных запуска на военно-воздушной базе Вандерберг были произведены ракетами иностранного производства. На корабли флота поступили самые подробные разведданные, касающиеся оперативных действий советских подлодок, их тактики и подготовки, — добротные и надежные, словно исходили от человека, знающего, о чем говорит, что не всегда случается с разведывательной информацией. Одного взгляда на мундир Манкузo было достаточно, чтобы Клаггетт заметил нашивку ордена «За выдающиеся заслуги» — высшей награды Америки, вручаемой офицеру в мирное время. Рядом с нашивкой виднелась звезда, что означало повторное награждение таким же орденом. Манкузо был слишком молод для должности командира соединения подводных лодок и уж явно не вышел годами, чтобы получить звание контр-адмирала. А рядом — бывший матрос — даже не офицер! — который плавал вместе с ним и теперь обращался к нему на «ты» и звал Бартом. Он кивнул, глядя на доктора Джонса.

— Мне многое стало понятным. Спасибо. Значит, по вашему мнению, это было результатом не правильных действий командира?

Джонс нахмурился. Он слишком плохо знал Гарри Рикса.

— Главным образом невезением. Впрочем, может быть, и наоборот — везением. Нам повезло. Не случилось ничего страшного, и к тому же мы узнали что-то полезное. Теперь мы знаем о лодках класса «Акула» больше, чем раньше. Удивительное стечение обстоятельств. Такое может не повториться на протяжении ста лет. Ваш шкипер оказался жертвой редкого случая, а другой командир — если там действительно была русская подлодка — был на удивление расторопен. Понимаете, самое ценное в ошибках — это возможность чему-то научиться. Не правда ли?

— Гарри возвращается из отпуска через десять дней, — заметил Манкузо. — Ты мог бы снова прилететь сюда?

— Извини, Барт, — покачал головой Джонс. — Я буду в Англии. Отправлюсь на британском корабле «Ревущий», чтобы лично присутствовать на противолодочных учениях. У англичан появился новый процессор, на который нам хотелось бы посмотреть, и мне поручили заняться этим.

— Вы не хотите, чтобы я сообщил обо всем этом своему командиру, сэр? — спросил Клаггетт после минутного размышления.

— Нет… у вас есть какое-то мнение по этому вопросу?

Клаггетт выглядел явно смущенным.

— Видите ли, сэр, он мой командир — причем неплохой командир, хотя и излишне убежденный в своей правоте.

Как ловко сказано, подумал Джонс. Неплохой командир… слишком убежденный в своей правоте. Этот Клаггетт только что назвал своего шкипера идиотом, причем выбрал такие слова, что никто не сможет обвинить его в нелояльности. Интересно, действительно ли этот Рикс такой талантливый инженер в области атомных подводных лодок? Хорошей новостью было то, что этот помощник командира отлично разбирается в своем деле. А умный шкипер прислушивается к мнению своего помощника.

— Шкипер, а как дела у мистера Чэмберса?

— Он только что получил подводную лодку «Ки-Уэст». У него там в должности старшего гидроакустика парень, которого ты готовил — Билл Цервински. Уже получил звание старшины.

— Вот как? Молодец. Я рассчитывал, что мистер Чэмберс сделает стремительную карьеру, но чтобы Билли, стал старшиной? Боже мой, куда идет наш флот?

— На это понадобится целая вечность, — недовольно пробормотал Куати. Лицо было смертельно бледным. Он снова страдал после курса химиотерапии.

— Это не так, — сурово заметил Фромм. — Я сказал, что мне потребуется несколько месяцев, и через несколько месяцев после начала работы все будет готово. Когда такое осуществлялось впервые, потребовалось три года и ресурсы самой богатой страны в мире. Я сделаю для вас то же самое за одну восьмую времени, причем мне потребуются прямо-таки ничтожные средства. Через несколько дней мы принимаемся за обработку родия. Это будет уже намного легче.

— А плутоний? — спросил Госн.

— Этот металл будет обрабатываться в последнюю очередь — вы понимаете, разумеется, по какой причине.

— Да, герр Фромм, и нам придется соблюдать исключительную осторожность, поскольку при работе с субкритической массой нужно постоянно следить за тем, чтобы она не превратилась в критическую за время ее обработки, — ответил Госн, не сумев на этот раз сдержать свое раздражение. Он устал. Ему пришлось просидеть в мастерской восемнадцать часов кряду, следя за работой операторов. — А что с тритием?

— В самую последнюю очередь — и тоже по очевидной причине. Он является относительно нестойким элементом, а нам понадобится как можно более чистый тритий.

— Совершенно верно. — Госн широко зевнул, едва расслышав ответ и не задумываясь, почему Фромм именно так сформулировал эту фразу.

А вот сам Фромм вспомнил, что им понадобится палладий. Небольшое количество палладия. Как он мог забыть про это! Он недовольно покачал головой. Длинный рабочий день, плохой климат, постоянно недовольные рабочие и партнеры. Впрочем, это небольшая цена за такую уникальную возможность. Он делал то, что удавалось всего горстке людей, и эта работа поставит его в один ряд с Ферми и остальными учеными, принимавшими участие в проекте 1944–1945 годов. Не так уж часто человеку выпадает возможность сравнить себя с гигантами науки и ни в чем им не уступить. У него снова промелькнула вялая мысль — а где будет взорвана бомба? — но он тут же признался, что ему это безразлично. У него немало своих забот.

Немецкий инженер пересек комнату, направляясь к фрезерным станкам. Сейчас там работала другая группа техников. Обрабатывалась деталь из бериллия, причем самая сложная по форме. Понадобилось немало усилий, чтобы должным образом подобрать программу. И хотя компьютер контролировал работу станка, требовалось неотступно следить за процессом. Прозрачные лексановые панели отделяли обрабатываемую деталь от окружающего мира. Воздух внутри изолированного пространства отсасывался вверх, где подвергался очистке специальным устройством. Металлическую пыль нельзя было выбрасывать в атмосферу — более того, это могло привести к серьезному нарушению безопасности скрытой мастерской. Над электростатическими пластинками, улавливающими частицы металлической пыли, был слой грунта толщиной в добрых два метра. Бериллий не был радиоактивным, однако наступит время, когда на том же станке будут обрабатывать радиоактивный плутоний.

Фрезерный станок оправдал самые смелые ожидания Фромма, который заказывал его несколько лет назад. Резцы, управляемые компьютером и контролируемые лазерными лучами, обрабатывали детали с таким высоким уровнем совершенства, какого еще пять лет назад достигнуть было невозможно. Поверхность детали из бериллия сверкала после обработки подобно ювелирному изделию, качеством отделки она напоминала затвор самой дорогой винтовки — а ведь это была всего лишь первая ступень обработки. На дисплее станка появились допуски, измеряемые в ангстремах. Держатель резца вращался со скоростью 25 тысяч оборотов в минуту — резец не столько срезал неровности, сколько сжигал их. Специальные приборы позволяли компьютеру следить за качеством обработки, одновременно измеряя допуски и наблюдая за состоянием резца. При малейшем намеке на износ станок автоматически остановится и резец будет заменен. Технология — на высочайшем уровне. То, что раньше было по силам только специально подготовленным опытнейшим мастерам, работающим под непрестанным наблюдением Нобелевских лауреатов, делалось теперь с помощью микрочипов.

Корпус бомбы был уже готов. Он имел эллипсоидную форму; девяносто восемь сантиметров в длину и пятьдесят два — в самой широкой части. Изготовленный из десятимиллиметровой стали, он обладал прочностью, достаточной лишь для того, чтобы сохранить вакуум. К сборке были также готовы изогнутые блоки из полиэтилена и полиуретанового пенопласта, потому что для взрывного устройства такого рода требовалось сочетание специальных качеств как самых прочных, так и самых хрупких материалов.

На другом станке операторы практиковались в изготовлении блоков из нержавеющей стали, точно соответствующих по форме плутониевому цилиндру, которому надлежало в результате взрыва сложиться в имплозивный шар, создав таким образом первичный ядерный заряд. Тут же в результате появления критической массы начнется реакция. Операторы изготовляли уже седьмую серию блоков. Первые две попытки оказались, как и ожидалось, неудачными, несмотря на совершенство станков. К началу пятой серии удалось разобраться в технологии процесса, а блоки, изготовленные при шестой попытке, оказались отличными, однако недостаточно, по мнению Фромма. Для решения предстоящей задачи немецкий инженер придерживался простой модели, разработанной Национальным управлением по аэронавтике и исследованию космического пространства — НАСА — для осуществления первой высадки людей на Луне. Для того чтобы устройство действовало как требовалось, сложная серия отдельных событий должна произойти в нечеловечески точной последовательности. Фромм рассматривал этот процесс как преодоление полосы со множеством ворот. Чем шире ворота, тем проще быстро пройти сквозь них. Плюсовые или минусовые допуски отражали некоторое сужение отдельных ворот. Фромм стремился к нулевым отклонениям. Ему хотелось, чтобы каждая деталь бомбы соответствовала критериям его проекта с точностью, какой только можно добиться при использовании имеющейся в его распоряжении технологии. Чем ближе к идеалу окажутся детали бомбы и, следовательно, все взрывное устройство, тем более вероятно, что оно сработает точно так, как он предсказал… или даже лучше, промелькнула у него мысль. Поскольку Фромм не мог экспериментировать или искать эмпирические решения сложнейших теоретических проблем, ему пришлось создавать бомбу с огромным запасом надежности, обеспечить ее материалами, на несколько порядков превышающими параметры тех, что были необходимы для предполагаемой взрывной силы. Именно этим и объяснялось то огромное количество трития, которое он собирался использовать, — в пять раз больше, чем действительно требовалось по теоретическим расчетам. Это, разумеется, влекло за собой трудности другого рода. Его запас трития хранился уже несколько лет, и часть трития превратилась в крайне нежелательный изотоп гелия, однако Фромм рассчитывал, фильтруя тритий через палладий, выделить нужное количество трития, которое обеспечило бы необходимую мощность взрыва. У американцев и русских на изготовление атомных бомб трития пошло бы меньше — они опирались бы на опытные данные, полученные в результате целой серии экспериментов, однако у Фромма было огромное преимущество перед ними: его не заботила проблема длительного хранения изготовленного им взрывного устройства, и он рассчитывал использовать это в максимальной степени. Правда, такое преимущество тоже было палкой о двух концах, однако немецкий инженер был уверен, что в его руках останется полный контроль над взрывным устройством. Палладий, напомнил он себе. Только бы не забыть. Но у него оставалось еще время.

— Готово. — Бригадир жестом подозвал Фромма, чтобы инженер посмотрел на готовое изделие. Блок из нержавеющей стали сняли со станка, и бригадир вручил его Фромму. Его длина составляла 30 сантиметров, он был сложным по форме и походил на большой стакан с отогнутыми наружу и вниз краями. Воды в него не нальешь из-за отверстия там, где должно быть дно, — впрочем, нет, налить ее можно, секундой позже подумал Фромм, между стенками, если перевернуть. Блок весил около трех килограммов, и каждая его поверхность была отполирована до зеркального блеска. Инженер поднял деталь к свету, чтобы проверить, нет ли задиров и отклонений. Но острого глаза для этого было недостаточно. Качество обработки легче определить математически, чем визуально. Точность обработки поверхности блока соответствовала заданной программе до одной тысячной микрона, то есть чуть более длины световой волны.

— Похоже на драгоценный камень, — заметил Госн, стоявший позади Фромма. Оператор просиял.

— Неплохо, — согласился немецкий инженер. Затем взглянул на оператора. — Вот сделайте еще пять такого же качества, я буду доволен. Продолжайте. — Фромм передал только что изготовленную деталь и отошел в сторону.

— Неверный, — недовольно пробормотал техник.

— Это правда, — кивнул Госн. — Тем не менее он самый квалифицированный инженер, с которым мне приходилось встречаться.

— Да я лучше стану работать на еврея!

— Великолепное качество. — Госн решил перевести разговор на другое.

— Никогда не поверил бы, что металл можно отполировать до такой степени точности. Станок — лучше некуда. На нем можно сделать все что хочешь.

— Очень хорошо. Тогда сделай новую деталь такого же высокого качества, — с улыбкой произнес Госн.

— Как тебе угодно.

Госн направился в комнату Куати. Командир смотрел на тарелку с едой, но не решался притронуться к пище, опасаясь, что его тут же вырвет.

— Может, посмотрев вот на это, ты почувствуешь себя лучше, — сказал Госн.

— Что это? — Куати взял в руки сверкающую деталь.

— Вот так будет выглядеть плутоний.

— Похоже на стекло…

— Более гладкое, чем стекло. Отполировано так, что может служить лазерным отражателем. Я мог бы привести тебе цифры о точности обработки поверхности, а определить такое глазом невозможно. Фромм — просто гений.

— Высокомерный, требовательный…

— Да, командир, ты прав — у него немало недостатков, однако нам нужен именно такой человек. Я никогда не смог бы добиться подобного. Может быть, через год или два мне удалось бы превратить израильскую бомбу в нечто полезное, способное сработать, — проблемы, связанные с изготовлением взрывного устройства, оказались намного сложнее, чем мне представлялось всего несколько недель назад. Но этот Фромм… сколько я узнал от него! Когда работа будет закончена, я сам сумею изготовить такую же бомбу.

— Неужели?

— Командир, знаешь, с чем можно сравнить искусство инженера? С мастерством повара. Если у тебя есть хороший рецепт, поварская книга и нужные ингредиенты, кто угодно может приготовить вкусное блюдо. Да, конечно, это нелегкая работа, но принцип один и тот же. Необходимо знать, как использовать различные математические формулы, но ведь все они содержатся в книгах. Дело просто в образовании. Достаточно иметь в своем распоряжении компьютеры, необходимые инструменты, станки и такого наставника, как эта сволочь Фромм.

— Тогда почему никому не пришло в голову изготовить…

— Трудно достать нужные ингредиенты, особенно плутоний или уран-235. Для этого требуется ядерный реактор особой конструкции или технология новейших центрифуг. Для того и другого нужны колоссальные средства, да и скрыть такой завод нелегко. Этим объясняются удивительно строгие меры предосторожности, которые принимаются при транспортировке и хранении ядерных бомб и их компонентов. Сказка, что атомные бомбы трудно изготовить, не более чем ложь.