Все страхи мира

1. Самое длинное путешествие…

Арнолд ван Дамм распростерся в своем вращающемся кресле с элегантностью тряпичной куклы, небрежно брошенной в угол. Джек никогда не видел, чтобы на нем был пиджак, — разве что в присутствии президента, и то не всегда. Чтобы заставить Арни надеть смокинг на официальный прием, подумал Джек, понадобится присутствие агента Секретной службы с пистолетом в руке. Вот и сейчас воротник рубашки расстегнут и галстук болтается где-то внизу. Интересно, а вообще когда-нибудь его галстук бывает затянут и на месте? Рукава рубашки в синюю полоску, которую Арни купил в магазине Л. Л. Бима, были закатаны, а локти почернели от грязи, потому что он читал документы, опершись ими о свой письменный стол, заваленный множеством бумаг. Зато с посетителями он беседовал в другом положении. Если предстоял важный разговор, Арни откидывался на спинку кресла, а ноги клал на выдвинутый ящик стола. Ван Дамму едва исполнилось пятьдесят, но у него были редеющие седые волосы, а морщинистое лицо напоминало старую карту. Зато светло-голубые глаза были живыми и проницательными, и Арнолд ван Дамм никогда не упускал ничего, что происходило в поле их зрения — или за его пределами. Это качество было необходимым для руководителя аппарата Белого дома.

Он налил диетическую кока-колу в огромную кофейную кружку, на одном боку которой красовалась эмблема Белого дома, а на другом было выгравировано «Арни», затем посмотрел на заместителя директора Центрального разведывательного управления осторожным и одновременно дружеским взглядом.

— Не мучает жажда?

— С удовольствием выпил бы настоящей «колы» — если у тебя есть под рукой, — с усмешкой ответил Джек.

Левая рука ван Дамма исчезла из виду, а красная алюминиевая банка полетела по баллистической траектории, которая завершилась бы на коленях Джека, если бы он не поймал банку в воздухе. Сорвать кольцо при таких обстоятельствах было непросто, но Джек намеренно направил банку в сторону ван Дамма. Нравится он людям или нет, подумал Джек, но Арни знает, как себя вести. Положение, которое он занимает, не влияло на отношение к людям — если только это не вызывалось необходимостью. В данном случае такой нужды не было. Арнолд ван Дамм казался неприступным только для посторонних. В присутствии друзей притворяться не было смысла.

— Босс проявляет интерес к тому, что там у них происходит, — начал Арни.

— И я тоже. — В кабинет вошел Чарлз Олден, советник президента по национальной безопасности. — Извини, Арни, я опоздал.

— Не только вы, джентльмены, — ответил Джек Райан. — Нас это интересует ничуть не меньше. И за последние пару лет интерес не уменьшился. Хотите познакомиться с источником самой надежной информации, которую мы получаем оттуда?

— Конечно, — заметил Олден.

— В следующий раз, когда прилетите в Москву, разыщите большого белого кролика в жилете и с карманными часами. Если он пригласит вас в свою нору, не отказывайтесь и потом сообщите мне, что увидите там, — объяснил Райан с притворной серьезностью. — Послушайте, я не принадлежу к числу тех крайне правых идиотов, которые мечтают о возвращении холодной войны, но в то время мы по крайней мере знали, чего ждать от русских. Сейчас эти шельмецы начинают вести себя вроде нас. Никто не возьмется предсказать, какой фокус они выкинут завтра. Самое смешное состоит в том, что теперь я начинаю понимать, сколько неприятностей мы причиняли КГБ. Политическая обстановка там меняется каждый день. В настоящее время Нармонов является самым искусным политическим деятелем в мире, но всякий раз, когда он берется за дело, начинается очередной кризис.

— Что он собой представляет, Джек? — спросил ван Дамм. — Ты встречался с ним.

Действительно, Олден был знаком с Нармоновым, а ван Дамм — нет, поэтому Джеку был понятен его интерес.

— Встречался, но всего лишь однажды, — предупредил Райан. Олден опустился в кресло и устроился поудобнее.

— Мы хорошо знакомы с твоим досье, Джек. И босс тоже. Черт побери, мне почти удалось убедить его проявить к тебе уважение. Две звезды за заслуги в разведке, эта подводная лодка, наконец, Бог мой, как ты провернул дело с Герасимовым! Я слышал, что в тихом омуте черти водятся, дружище, но мне и в голову не приходило, что это за черти. Немудрено, что Ал Трент считает тебя таким умным.

Вообще-то у Джека Райана было три звезды за заслуги в разведке — такая звезда является высшей наградой разведчику за оперативную деятельность, — но третья звезда и удостоверение, где указывалось, за что была выдана столь высокая награда, были заперты в секретном сейфе, и даже новый президент не знал и никогда не узнает о ней.

— Так что докажи нам это. Рассказывай, — закончил Олден.

— Дело в том, что Нармонов — редкий экземпляр политического деятеля. Лучше всего он проявляет себя во время кризиса. Мне приходилось встречать подобных врачей. Их очень мало — это врачи, которые оказывают помощь при авариях, катастрофах, трудятся в операционных, когда их коллеги «спекаются» и становятся бесполезными. Есть люди, которые прямо-таки расцветают в атмосфере напряжения и стресса, Арни. Он один из них. Не думаю, что это очень ему нравится, но Нармонов отлично справляется с трудностями в такой обстановке. Должно быть, у него поразительно крепкий организм — как у лошади…

— Свойство большинства политических деятелей, — заметил ван Дамм.

— Счастливцы. Но главный вопрос состоит все-таки в том, знает ли Нармонов, что нужно делать? Мне кажется, что ответ будет одновременно положительным и отрицательным. Думаю, он видит конечную цель, имеет — если уж быть точным — некоторое представление о том, какой должна стать его страна, но ему неизвестно, как добиться этого и что делать дальше, после достижения поставленной цели. Короче говоря, он смелый и целеустремленный человек.

— Значит, он нравится тебе. — Это был не вопрос, а констатация факта.

— Нармонов мог прикончить меня с такой же легкостью, с какой я открываю банку «колы», но не сделал этого. Пожалуй, — улыбнулся Райан, — это одна из причин, по которой он привлекает меня. Нужно быть дураком, чтобы не восхищаться им. Даже если бы мы были врагами, он внушал бы уважение.

— Ты считаешь, что мы не враги? — спросил Олден с кривой улыбкой.

— А как же иначе? — Райан изобразил притворное удивление. — Президент заявил, что вражда между нашими странами осталась в прошлом.

Руководитель аппарата Белого дома фыркнул.

— Политики рады поговорить — им только дай волю. Им за это и платят. Сумеет Нармонов достичь своей цели?

Райан посмотрел в окно. Его охватило отвращение — главным образом потому, что он не в состоянии был ответить на этот вопрос.

— Давайте посмотрим на это следующим образом: Андрей Ильич — самый гибкий и ловкий политический деятель за всю их историю. Но ему приходится балансировать, все время балансировать на туго натянутом канате, причем без страховки. Он, вне всякого сомнения, в совершенстве владеет этим искусством. Но помните, каким мастером был Карл Валленда? Его карьера закончилась, когда он превратился в кровавое пятно на тротуаре, потому что допустил ошибку в профессии, где нельзя допускать ни единой ошибки. Так вот, Андрей Ильич тоже балансирует на высоко натянутом канате. Удастся ли ему пройти весь путь без единой ошибки? Таким вопросом задаются все уже восемь лет! Мы считаем… я считаю, что это ему удастся. Но… ведь, черт побери, еще никогда никто не пробовал совершить что-либо подобное! Такой вопрос поставлен перед нами впервые, Арни. Даже в метеорологических прогнозах основываются на какой-то определенной информации. Лучшие специалисты по истории России — это Джейк Кантровиц в Принстоне и Дерек Эндрюз в Беркли, и сейчас их позиции диаметрально противоположны. Всего две недели назад мы беседовали с ними в Лэнгли. Лично я склонен больше верить Джейку, но наш старший специалист по России, отличный аналитик, считает, что прав Эндрюз. Так что платишь деньги и делаешь ставку. Это все, на что мы способны. А если тебе нравится непогрешимость, читай газеты.

Ван Дамм хмыкнул:

— Где произойдет очередной кризис?

— Хуже всего обстоит с национальным вопросом, — ответил Джек. — Ты и сам это знаешь — я мог бы не говорить об этом. Как произойдет распад Советского Союза — какие республики выйдут из его состава, — будет этот распад мирным или произойдет насильственным путем? Нармонов занимается этим вопросом ежедневно, но и события в этой сфере возникают каждый день.

— Именно об этом я твердил почти год. Когда события приобретут наибольшую остроту? — поинтересовался Олден.

— Кто знает? Я — тот самый человек, который предсказывал, что Восточной Германии потребуется не меньше года на воссоединение; мой прогноз был самым оптимистическим — и оказалось, что я ошибся на одиннадцать месяцев! Так что все конкретные даты — как мои, так и любого другого — не более чем догадки, взятые с потолка.

— Еще горячие точки? — спросил ван Дамм.

— Нельзя забывать о Ближнем Востоке… — Райан заметил, как загорелись любопытством глаза Арни.

— Нам хотелось бы предпринять кое-какие шаги в этом направлении.

— Желаю удачи. Ближним Востоком мы занимались с полуфиналов 1973 года, когда Никсон и Киссинджер проявили к нему интерес. С тех пор там стало поспокойнее, но главные проблемы не были решены, и рано или поздно все разгорится заново. Правда, и здесь есть положительные сдвиги — Нармонов не станет ввязываться в этот конфликт. Может быть, он захочет поддержать старых друзей, да и продажа им оружия приносит немалую выгоду; но, если произойдет взрыв, он не будет нажимать, как раньше. Ирак является хорошим примером. Нармонов, возможно, продолжит снабжать их оружием — я сомневаюсь в этом, хотя и не могу исключить такой вероятности, — но в случае нападения арабов на Израиль этим и ограничится. Никаких перемещений военных кораблей или приведения войск в боевую готовность. Я даже не уверен в его поддержке, если арабы просто захотят побряцать оружием. Андрей Ильич не устает повторять, что оружие, которое Советский Союз поставляет арабским странам, предназначено только для обороны, и мне кажется, что он убежден в этом, несмотря на все предупреждения из Израиля.

— Это надежная информация? — спросил Олден. — Госдеп утверждает обратное.

— Госдеп ошибается, — уверенно ответил Райан.

— Но и твой босс придерживается такой же точки зрения, — напомнил ван Дамм.

— В таком случае, сэр, при всем моем уважении я вынужден не согласиться с мнением директора ЦРУ.

— Вот теперь мне понятно, почему ты нравишься Тренту, — кивнул Олден. — Ты рассуждаешь не так, как полагается чиновнику. Не понимаю, как тебе удалось удержаться на своем посту так долго, если ты всегда говоришь то, что думаешь?

— Может быть, я представляю собой знамение будущего. — Райан засмеялся и снова посерьезнел. — А вы сами подумайте. Ему столько приходится заниматься этническими проблемами, что попытки играть активную роль влекут за собой не только выгоду, но и немалую опасность. Нет, он просто продает оружие за твердую валюту, да и то лишь в том случае, если все чисто на горизонте. Для него это только бизнес, не больше.

— Значит, если бы нам удалось отыскать способ разрядить ситуацию… — задумчиво произнес Олден.

— Думаю, он даже пойдет нам навстречу. В крайнем случае Нармонов останется в стороне и будет ворчать, недовольный тем, что его не пригласили принять участие. Но как мы сможем разрядить ситуацию?

— Нажать на Израиль? — предложил ван Дамм.

— Это глупо — по двум причинам. Бессмысленно давить на Израиль до тех пор, пока не будут решены вопросы его безопасности, а эти вопросы нельзя решить без урегулирования ряда проблем.

— И что это за проблемы?

— Именно благодаря им и возник ближневосточный конфликт. — И которые не замечает никто, подумал Райан.

— В своей основе это религиозные проблемы, но эти кретины верят в одно и то же! — проворчал ван Дамм. — Черт возьми, месяц назад я прочитал Коран и убедился, что там говорится то же самое, чему учат в воскресной школе!

— Это верно, — согласился Райан, — ну и что? Католики и протестанты верят, что Иисус Христос — сын Божий, но это не помешало событиям в Северной Ирландии. Безопаснее всего быть евреем. Христиане с таким увлечением убивают друг друга, что у них не остается времени на антисемитизм. Видишь ли, Арни, какими бы крохотными ни были различия между религиями с нашей точки зрения, им они кажутся настолько большими, что из-за этих различий стоит убивать друг друга. А ничего иного и не требуется, приятель.

— Пожалуй, ты прав, — неохотно согласился руководитель аппарата Белого дома. Он задумался. — Значит, дело в Иерусалиме?

— Ты угодил в самую точку. — Райан допил кока-колу, смял в кулаке банку и бросил ее в мусорную корзину ван Дамма — точное попадание, два очка. — Иерусалим — священный город для трех религий — можно назвать их тремя племенами, — но принадлежит лишь одной, которая воюет с другой — одной из двух оставшихся. Изменчивая обстановка в этом регионе говорит о том, что было бы неплохо ввести туда вооруженные войска, но чьи? Не забудь, не так давно обезумевшие сторонники ислама устроили побоище даже в Мекке! Итак, если разместить в Иерусалиме арабские войска, создастся угроза безопасности Израиля. А при теперешней ситуации, когда там израильская армия, арабы считают себя оскорбленными. Да, и не забудь про ООН! Это не понравится Израилю, потому что евреям не удалось там чего-либо добиться. Арабам же не нравится ООН потому, что там слишком много христиан. Нам же не понравится это потому, что в ООН нас не слишком любят. Единственная международная организация, обладающая каким-то влиянием, не пользуется доверием со стороны всех. Тупик.

— Президенту очень хочется предпринять что-то в этом направлении, — заметил руководитель аппарата Белого дома. Нам нужно предпринять что-то, чтобы создалось впечатление, что мы не бездействуем, пронеслось у него в голове.

— Ну что ж, когда президент в следующий раз встретится с папой римским, пусть попросит о вмешательстве свыше. — Непочтительная усмешка сразу исчезла с лица Райана.

Ван Дамму показалось, будто Джек решил, что не стоит плохо отзываться о президенте, который не нравится ему. Но он ошибался. Лицо Райана мгновенно утратило всякое выражение. Ван Дамм был недостаточно хорошо знаком с ним и потому не распознал взгляда полной концентрации.

— Одну минуту…

Ван Дамм усмехнулся. А ведь неплохая мысль встретиться с папой. Это всегда привлекает внимание общественности. Затем президент побывает на торжественном ужине в организации «Бнай Брит» и продемонстрирует этим, что одинаково хорошо относится ко всем религиям. По правде говоря, ван Дамму было отлично известно, что теперь, когда дети стали взрослыми, президент ходит в церковь лишь для соблюдения приличий. Это являлось одним из забавных моментов жизни. Советский Союз возвращался к религии, пытаясь восстановить общественные ценности, тогда как политически левые американцы отвернулись от нее давно и не собирались снова обращаться к религии, опасаясь обнаружить в ней именно те ценности, которые искали русские. Ван Дамм начал свою карьеру верующим левого толка, но двадцать пять лет практического опыта общения с правительством перевоспитали его. В настоящее время он не доверял идеологам обоих направлений одинаково страстно. Он относился к тем, кто искал решение проблем лишь там, где оно имеет шанс на осуществление. Ван Дамм очнулся, заметив, что размышления о политике увели его от обсуждения текущего вопроса.

— О чем задумался, Джек? — спросил Олден.

— Знаешь, мне пришло в голову, что все мы верим в одну книгу, правда? — произнес Райан, чувствуя, как у него в сознании формируется идея, постепенно выползающая из тумана.

— Ну и что?

— А Ватикан является настоящей страной, обладает дипломатическим статусом, но не имеет вооруженных сил… Они — швейцарцы, граждане нейтральной страны, ведь Швейцария даже не член Организации Объединенных Наций. Арабы пользуются швейцарскими банками и развлекаются там… Вот я и подумал, вдруг он согласится?.. — На лице Райана снова появилось отсутствующее выражение, и ван Дамм увидел, что где-то в глубине глаз разведчика словно зажглась электрическая лампочка. Всегда любопытно наблюдать за тем, как рождается идея; впрочем, не в том случае, когда не знаешь, в чем она заключается.

— Согласится? Кто согласится, на что? — в голосе руководителя аппарата Белого дома звучало раздражение. Олден, который знал Райана лучше, просто ждал.

Райан объяснил, что за мысль пришла ему в голову.

— Главное в том, что, по моему мнению, все эти неприятности в значительной степени возникли из-за обладания Святыми местами, верно? Я мог бы поговорить кое с кем у нас в Лэнгли. Ведь мы…

Арнолд ван Дамм откинулся на спинку кресла.

— У тебя надежные контакты? Ты собираешься встретиться с папским нунцием?

Райан отрицательно покачал головой.

— Нунций, кардинал Джианкатти, — хороший старик, но он здесь всего лишь номинальный представитель Ватикана. Ты и сам хорошо знаешь это, Арни, — пробыл в Вашингтоне достаточно долго. Когда хочешь посоветоваться с человеком, действительно обладающим влиянием, обращайся к отцу Райли в Джорджтаунском университете. Он был моим наставником, когда я защищал докторскую диссертацию. Мы — добрые знакомые. У отца Райли прямая связь с генералом.

— С кем?

— С генералом «Общества Иисуса»[1]. Это испанец по имени Франсиско Алкальде. Вместе с отцом Тимом он преподавал в римском университете святого Роберта Беллармине. Оба — историки, а отец Тим — его неофициальный представитель в Вашингтоне. Ты не встречался с отцом Тимом?

— Нет. Он в самом деле заслуживает внимания?

— Несомненно. Один из лучших профессоров, с которым мне доводилось встречаться. Отличные связи здесь, в Вашингтоне, и в центре. — Райан усмехнулся, но ван Дамм не понял шутки.

— Ты берешься организовать обед с ним где-нибудь в тихом месте? — спросил Олден. — Не здесь, где-нибудь еще.

— Лучше всего — в клубе «Космос» в Джорджтауне. Отец Тим — один из его членов. Университетский клуб ближе, но…

— Отлично. Он умеет хранить секреты?

— Еще спрашиваешь, умеет ли иезуит хранить секреты? — Райан рассмеялся. — Ты, видно, не католик?

— Как скоро сможешь устроить встречу?

— Завтра или послезавтра — это достаточно скоро?

— Насколько он благонадежен? — неожиданно спросил ван Дамм.

— Отец Тим — гражданин США, и на него можно положиться. Но в то же самое время он священник и дал обет повиновения тому, кого, вполне естественно, считает властью, стоящей выше конституции. Ему можно доверить что угодно, и он исполнит свой долг, только не надо забывать, в чем этот долг заключается, — предостерег Райан. — Да и приказам он не станет подчиняться.

— Хорошо, договорились насчет обеда. Похоже, мне нужно встретиться с ним в любом случае. Скажи, что я хочу познакомиться с ним, — сказал Олден. — И не откладывай. Я буду свободен для обеда завтра и послезавтра.

— Будет исполнено, сэр. — Райан встал.

Вашингтонский клуб «Космос» расположен на углу авеню Массачусетс и Флорида. Райан подумал, что бывшая городская резиденция Самнера Уэллса выглядит как-то одиноко без четырехсот акров ухоженных владений, конюшни чистокровных лошадей и, быть может, постоянно проживающей где-то рядом лисы, за которой хозяин охотится, но не слишком рьяно. У этой усадьбы никогда не было подобных владений, и Райан не понимал, почему ее бывшему хозяину пришло в голову строить дом в таком месте и в таком стиле — причем он был человеком, глубоко понимавшим природу и сущность американской столицы, а также скрытые процессы, происходящие здесь. Созданный в качестве клуба для интеллигенции — членство основывалось на положении в обществе, а не на размерах состояния, — «Космос» славился в Вашингтоне как место встречи эрудированных и высокообразованных людей, равно как отличался исключительно плохой кухней, что уже само по себе было немалым достижением для города, полного посредственных ресторанов. Райан провел Олдена в небольшой кабинет на втором этаже.

Отец Тимоти Райли, представитель «Общества Иисуса», ждал их за столом, сжимая в зубах вересковую трубку. Перед ним лежала раскрытая «Вашингтон пост». Рядом стоял стакан с недопитым шерри. Отец Тим был одет в мятую рубашку и куртку, которую тоже не мешало бы выгладить, а не в сутану священника, сберегаемую им для официальных церемоний и сшитую у одного из лучших портных на Висконсин-авеню. Однако белый накрахмаленный воротничок виднелся из-под куртки, и внезапно Джек понял, что он, несмотря на многие годы обучения в католической школе, так и не знает, из чего делают воротнички у священников. Из хлопковой ткани? Или целлулоида, как это было принято во времена его деда? Как бы то ни было, очевидная жесткость воротничка служила напоминанием о месте его владельца как в этом мире, так и в мире ином.

— Привет, Джек!

— Здравствуйте, святой отец. Познакомьтесь — Чарлз Олден, отец Тим Райли. — Обмен рукопожатиями, и пришедшие сели за стол. Появился официант, принял заказ и вышел, притворив дверь.

— Как новая работа, Джек? — спросил Райли.

— Многое стало более ясным, — признался Райан. Продолжать не имело смысла — священник и сам знал о проблемах, с которыми столкнулся Джек в Лэнгли.

— У нас возникла мысль о том, как изменить положение на Ближнем Востоке, и Джек сказал, что было бы неплохо обсудить все это с вами, — произнес Олден, сразу принимаясь за дело.

В этот момент открылась дверь и вошел официант, который принес коктейли и меню. Олден замолчал и вернулся к теме разговора через несколько минут.

— Интересная мысль, — заметил Райли, когда Олден изложил суть идеи.

— Как вы оцениваете все это? — спросил советник по национальной безопасности.

— Любопытно… — Священник замолчал.

— Вы считаете, что папа… — Джек остановил Олдена, сделав предостерегающий жест. Он знал, что, когда Райли размышляет, его нельзя торопить. В конце концов, Райли был историком, а эта профессия не терпит спешки, свойственной другим — например, врачам.

— Да, мысль ясная и простая, — заметил Райли через тридцать секунд. — Немалые трудности, правда, будут с греками.

— С греками? — удивился Райан. — Почему?

— В настоящее время наибольшие разногласия существуют с греко-ортодоксальной — или православной — церковью. Мы то и дело спорим с ними из-за самых тривиальных административных вопросов. Можешь себе представить, сейчас раввины и имамы поддерживают между собой более сердечные отношения, чем христианские священники. Это и есть одна из странных особенностей верующих — трудно предсказать, как они будут реагировать на что-то. Как бы то ни было, разногласия между католическим и православным христианством касаются в основном административных вопросов — под чьей опекой будет находиться та или иная святыня и тому подобное. Год назад в Вифлееме произошел целый скандал из-за того, кто будет проводить полуночную мессу в церкви Рождества Христова. Неприятно, правда?

— Вы утверждаете, что замысел неосуществим из-за того, что христианские церкви не могут…

— Я сказал, что могут возникнуть разногласия, доктор Олден. И совсем не утверждал, что замысел неосуществим. — Райли снова замолчал. — Вам придется урегулировать отношения всей тройки… Однако, принимая во внимание саму природу замысла, мне кажется, что все стороны согласятся сотрудничать между собой. Привлечь православную церковь придется в любом случае. У них отличные отношения с мусульманами.

— Неужели? — удивился Олден.

— Давным-давно, когда язычники, еще до наступления мусульманской веры, выгнали Мухаммеда из Мекки, его приютили монахи в монастыре святой Катерины в Синае — это православный храм. Они помогли ему в час нужды. Мухаммед был благородным человеком, и этот монастырь все это время находился под покровительством мусульман. Прошло более тысячи лет, и никто не нарушал спокойствия монастыря, несмотря на все ужасы, происходившие в регионе. Видите ли, у ислама можно многому поучиться. Мы, на Западе, часто не обращаем на это внимания из-за безумцев, называющих себя мусульманами — словно среди христиан не бывает таких же. Там широко распространены благородные традиции, а их ученость и образование вызывают уважение. Правда, у нас мало кто знает об этом, — заключил Райли.

— И больше никаких серьезных препятствий? — спросил Джек. Отец Тим рассмеялся.

— А Венский конгресс! Неужели ты забыл о нем, Джек?

— Что такое? — раздраженно выпалил Олден.

— Тысяча восемьсот пятнадцатый год. Все знают о нем! После окончательного урегулирования, которое последовало после завершения наполеоновских войн, швейцарцы были вынуждены пообещать, что прекратят экспорт наемников. Я уверен, однако, что мы сумеем дипломатично обойти это препятствие. Ах да, извините меня, доктор Олден. Дело в том, что охрана папы римского состоит из швейцарских наемников. В свое время и охрана французского короля была из швейцарцев — они все погибли, защищая короля Луи и королеву Антуанетту. То же самое едва не случилось однажды с охраной папы, но им удалось сдержать противника до того момента, пока небольшая группа швейцарских гвардейцев не вывезла святого отца в безопасное место — если не ошибаюсь, в замок Гандольфо. Швейцарские наемники были в свое время основным товаром, который поставляла Швейцария, и они внушали страх повсюду. Гвардейцы Ватикана служат сейчас, конечно, главным образом приманкой для туристов, но в свое время нужда в них была вполне реальной. Как бы то ни было, швейцарские наемники пользовались известностью и завоевали репутацию настолько свирепых, что специальная статья в документах Венского конгресса — того самого, что решил массу европейских проблем после войн Наполеона, — потребовала от швейцарцев торжественной гарантии, что отныне гражданам их страны запрещено воевать повсюду — кроме защиты своей родины и Ватикана. Но я уже сказал, что эта проблема не столь уж важная. Швейцарцы будут счастливы, если их пригласят принять участие в решении такой задачи. Это только поднимет их престиж в регионе, где так много денег.

— Конечно, — согласился Джек. — Особенно если мы снарядим их должным образом. Танки М-1, боевые машины Брэдли, сотовые сети связи…

— Брось, Джек, — упрекнул его Райли.

— Нет, отец, сама природа такой миссии потребует современного тяжелого вооружения — хотя бы для психологического воздействия. Нужно сразу показать, насколько серьезны наши намерения. После того как все убедятся в этом, остальные войска могут носить костюмы гвардейцев времен Микеланджело, вооружаться алебардами и улыбаться в объективы туристам — и все-таки понадобится держать под рукой «Смит-Вессон», чтобы побить четыре туза, особенно там.

Райли согласно кивнул.

— Мне нравится простота и элегантность этой идеи, джентльмены. Она пробуждает благородство. Все принимающие участие утверждают, что верят в Бога, хотя и называют Его разными именами — а мы взываем к ним от Его имени… Ведь именно в этом вся суть, не так ли? Город Бога. Когда вам нужен ответ?

— В общем-то здесь нет особой срочности, — ответив Олден. Райли понял, что он хочет сказать этим. Белый дом заинтересован в решении проблемы, но излишняя спешка может только повредить. С другой стороны, не следует и медлить. Короче говоря, нужен запрос по тайным каналам, неотложный и не привлекающий лишнего внимания.

— Ну что ж, все равно нужно обратиться наверх. Надеюсь, вы знаете, что Ватикан представляет собой самую древнюю бюрократию в мире — из числа непрерывно функционирующих.

— Именно поэтому мы просим вашей помощи, — подчеркнул Джек. — Генерал обладает достаточной властью, чтобы преодолеть все это дерьмо.

— Разве можно так говорить о князьях церкви, Джек! — Райли с трудом удержался от смеха.

— Я — католик, отец Тим, так что разбираюсь в этом лучше многих.

— Хорошо, я напишу ему пару строк, — пообещал Райли. Сегодня, добавил его взгляд.

— Без свидетелей, — напомнил Олден.

— Без свидетелей, — согласился Райли.

Десять минут спустя отец Тимоти Райли сидел в автомобиле, возвращаясь к себе в кабинет в Джорджтаунском университете, который находился совсем рядом. Его мозг уже лихорадочно трудился. Райан был прав относительно связей отца Тима и их важности. Райли составлял письмо на классическом греческом — языке философов, на котором никогда не говорили больше пятидесяти тысяч человек, но именно на нем отец Тим учил творения Платона и Аристотеля в Вудстокской семинарии в Мэриленде столько лет назад.

Войдя в кабинет, он попросил секретаря не соединять его по телефону ни с кем, запер дверь и сел за свой персональный компьютер. Сначала он вставил дискету, позволяющую пользоваться греческим алфавитом. Райли плохо печатал — когда в твоем распоряжении секретарь и компьютер, этот навык быстро исчезает, — и ему понадобился целый час, чтобы сочинить документ, удовлетворивший его. Он представлял собой письмо на девяти страницах, напечатанное через два интервала. Затем Райли выдвинул ящик стола и набрал несколько цифр на замке маленького, но надежного кабинетного сейфа, который был спрятан в шкафчике, на первый взгляд кажущемся картотекой. Здесь, как уже давно подозревал Райан, находилась шифровальная книга, тщательно написанная от руки молодым священником из ближайших сотрудников генерала «Общества Иисуса». Взглянув на шифровальную книгу, Райли не удержался от улыбки. Подобные вещи имеют так мало общего со священным саном. В 1944 году, когда адмирал Честер Нимитц высказал предположение кардиналу Спеллману, занимавшему должность верховного католического викария в вооруженных силах США, что было бы неплохо, чтобы на Марианских островах появился новый епископ, кардинал извлек свою шифровальную книгу и назначил нового епископа по радиоканалам связи американского Военно-морского флота. Подобно любой другой организации, католической церкви временами приходилось прибегать к надежному каналу связи, и шифровальная служба Ватикана функционировала столетиями. В данном случае ключом на сегодняшний день служил длинный отрывок из трактата Аристотеля «Бытие», из которого было удалено семь слов, а четыре искажены до неузнаваемости. Остальное было делом коммерческой шифровальной программы. Теперь Райли пришлось заново перепечатать письмо, которое он отложил в сторону. Наконец он выключил компьютер, полностью уничтожив все следы работы. Полученный текст Райли послал по факсу в Ватикан и уничтожил все предыдущие копии. На это ему потребовалось три нелегких часа, и после того, как Райли сообщил секретарю, что готов снова приступить к повседневной работе, стало ясно, что придется трудиться допоздна. В отличие от обычных бизнесменов Райли не пользовался ругательствами.

— Это мне совсем не нравится, — произнес Лири, глядя в бинокль.

— Мне тоже, — согласился Паулсон. Поле зрения в его телескопическом прицеле десятикратного увеличения было уже, но намного более четким.

Действительно, в создавшейся ситуации было мало приятного. ФБР преследовало его уже больше десяти лет. Причастный к убийству двух специальных агентов бюро и федерального чиновника, Джон Расселл (известный также как Мэтт Мерфи, Ричард Бертон и «Рыжий медведь») исчез в гостеприимных объятиях организации, именуемой «Союз воинов племен сиу». Джон Расселл мало напоминал воина. Родившись в Миннесоте, вдали от резервации индейцев сиу, он был мелким преступником до тех пор, пока не получил серьезный срок. Только в тюрьме он начал отождествлять себя с индейской нацией и создал собственный искаженный образ коренного американца — по мнению Паулсона, в этом образе было куда больше от Михаила Бакунина, чем от Кочизе или Тухухулзота. Присоединившись к еще одной группе, созданной в тюрьме, — Американскому индейскому движению — Расселл принял участие в полудюжине актов насилия, которые закончились гибелью трех федеральных агентов, и затем исчез. Рано или поздно, однако, преступники неизбежно допускают ошибку, и сегодня наступила очередь Джона Расселла. «Союз воинов» пошел на рискованный шаг: чтобы раздобыть деньги, взялся переправить наркотики в Канаду; и эти планы стали известны в ФБР, куда обратился подслушавший их осведомитель.

Все это происходило в призрачных развалинах бывшего фермерского городка в шести милях от канадской границы. Спецгруппа ФБР по спасению заложников — как обычно, здесь не было никаких заложников, которых надлежало спасать, — исполняла роль отборного подразделения по борьбе с терроризмом. Десять человек, входящие в состав группы, подчинялись своему руководителю Деннису Блэку, но общее руководство осуществлялось специальным старшим агентом ФБР, начальником местного отделения. Из-за этой путаницы пришел конец высокому профессионализму сотрудников бюро. Специальный агент Федерального бюро расследований, на территории которого действовала спецгруппа, разработал слишком сложный план засады. В результате операция началась неудачно и едва не закончилась катастрофой — три агента ФБР попали в госпиталь из-за автомобильной аварии и еще двое были эвакуированы с тяжелыми огнестрельными ранениями. Среди членов преследуемой банды тоже оказались потери — один убитый и второй, возможно, раненый, но точных сведений не было. Остальные преступники — трое или четверо, и это было неизвестно — укрылись в бывшем мотеле. А вот что было известно наверняка — в мотеле оказался исправный телефон или, что более вероятно, у преступников был с собой аппарат сотовой связи; как бы то ни было, они вышли на средства массовой информации. И вот теперь возникла такая феноменальная неразбериха, которой мог бы гордиться и сам Финеас Т. Барнум, великий мастер цирка. Руководитель местного отделения ФБР, пытаясь спасти остатки своей профессиональной репутации, решил прибегнуть к помощи средств массовой информации. Ему и в голову не пришло, что командовать группами телевизионных репортеров из таких далеких городов, как Денвер и Чикаго, совсем не так легко, как местными репортерами, недавними выпускниками школ журналистики. Профессионалы не любят, чтобы им давали приказы.

— Билл Шоу потребует себе завтра на ленч яйца этого парня, — негромко заметил Лири.

— А нам чем это поможет? — фыркнул Паулсон. — К тому же какие яйца? Думаешь, они у него есть?

— Ну, что видно? — донесся голос Блэка, говорящего по защищенному радиоканалу.

— Движение, но не можем никого опознать, — ответил Лири. — Слишком темно. Эти ребята, может быть, и глупы, но не сумасшедшие.

— Они потребовали телевизионного репортера и оператора с камерой. Специальный агент согласился.

— Деннис, а ты сказал… — Паулсон оторвался от объектива.

— Да, сказал, — ответил Блэк. — Он заявил, что сам руководит операцией. — Посредник из ФБР, врач-психиатр, накопивший немало опыта в делах подобного рода, прибудет лишь через два часа, и специальному агенту, начальнику местного отделения, хотелось попасть в вечерние новости. Блэк был готов задушить его, но это, разумеется, было невозможно.

— Жаль, что нельзя арестовать человека за глупость, — заметил Лири, закрыв ладонью микрофон. Итак, у этих мерзавцев пока нет лишь заложников, подумал он. Почему бы не предоставить им такую возможность? Посреднику будет о чем вести переговоры.

— Есть что для меня, Деннис? — спросил Паулсон.

— Инструкция о ведении огня вступает в силу — я принимаю на себя ответственность, — послышался ответ руководителя спецгруппы. — Репортер — женщина, двадцать восемь лет, блондинка, голубые глаза, рост примерно пять футов шесть дюймов. Оператор — чернокожий, очень темное лицо, рост шесть футов три дюйма. Я объяснил ему, где идти. Он не дурак и последовал нашему совету.

— Понятно.

— Ты уже сколько времени у винтовки? — спросил Блэк. В соответствии с инструкцией снайпер не может оставаться в полной готовности более тридцати минут, после этого наблюдатель и снайпер меняются местами. Деннис Блэк пришел к выводу, что кому-то нужно соблюдать правила.

— Минут пятнадцать, Деннис. У меня все в порядке… да, вижу репортера и оператора.

Лири и Паулсон лежали совсем недалеко от дома, всего в ста пятнадцати ярдах от двери. Освещение было плохим. Через полтора часа солнце зайдет. День оказался ветреным. Через прерию, с юго-запада, проносились горячие порывы. Пыль ела глаза. Еще хуже было с ветром — он дул со скоростью сорока узлов и поперек линии огня. При таких условиях можно промахнуться на целых четыре дюйма.

— Группа захвата наготове, — сообщил Блэк. — Нам только что передали, что мы имеем право на самостоятельные действия.

— По крайней мере он не полный идиот, — отозвался Лири. Он так разозлился, что ему было наплевать, слышит его по радио местный агент или нет. Скорее всего слышит и не решается ответить.

На снайпере и наблюдателе были охотничьи комбинезоны. Им понадобилось два часа, чтобы занять эту позицию, зато сейчас они были практически невидимы — их пятнистый камуфляж сливался с низкими ветвистыми деревьями и высокой травой. Лири следил за приближением репортеров. Девушка, наверно, красивая, подумал он, хотя ее макияж сильно пострадает от резкого сухого ветра. Оператор с видеокамерой походил на футболиста из команды «Викингов», мощный и высокий, достаточно быстрый, чтобы защитить сенсацию года, нового полузащитника Тони Уиллса. Лири спохватился и потряс головой.

— На операторе — пуленепробиваемый жилет. Девушка отказалась. — Ну и глупая же ты, сука, подумал Лири. Уверен, Деннис предупредил вас, с какими мерзавцами имеете дело.

— Деннис сказал, что оператор — парень не дурак. — Паулсон приник к прицелу и повернул его. — Движение в дверях!

— Только бы никто не выкинул какого-нибудь фокуса, — пробормотал Лири.

— Объект номер один в поле зрения, — произнес Паулсон. — Расселл выходит из дома. Снайпер держит его на мушке.

— Видим, — послышалось эхо трех голосов одновременно.

Джон Расселл был огромным мужчиной. Ростом шесть футов пять дюймов и весом не меньше двухсот пятидесяти фунтов. Когда-то его гигантское тело играло могучими мышцами, но теперь оно одрябло и разжирело. На нем были джинсы, однако торс — голый, головная повязка охватывала черные длинные волосы. На груди татуировка, отчасти исполненная профессиональными мастерами, но главным образом кустарная, сделанная в тюрьме. Расселл выглядел мужчиной, которого полицейские предпочитают встречать, держа в руке револьвер. Он двигался с ленивым высокомерием человека, готового нарушить правила в любую минуту.

— Объект номер один держит большой темно-синий револьвер, — произнес в микрофон Лири, оповещая всю группу. — Похоже, это крупнокалиберный «Смит»… Деннис, его поведение кажется мне странным…

— Чем? — послышался мгновенный ответ Блэка.

— Да, Майк прав, — заметил Паулсон, глядя на лицо Расселла в поле зрения прицела. Ему показалось, что глаза у того какие-то дикие. — Деннис, он принял большую дозу наркотиков! Немедленно отзови репортеров! — Но было уже поздно.

Паулсон держал голову Расселла в фокусе прицела. Теперь Расселл не был для него больше человеком. Он стал объектом, целью. Спецгруппа получила право на самостоятельные действия. По крайней мере руководитель местного отделения ФБР в этом отношении поступил правильно. Это значило, что, если события начнут развиваться в опасном направлении, спецгруппа могла предпринять такие действия, какие сочтет необходимыми старший агент. Более того, в соответствии с инструкцией о ведении огня права Паулсона как снайпера были определены совершенно четко. Если объект, по мнению снайпера, угрожает жизни другого агента или любого гражданского лица, его указательный палец нажмет с силой в четыре фунта три унции на спусковой крючок прецизионной винтовки, в телескопический прицел которой он сейчас смотрел.

— Только бы все вели себя спокойно, ради Христа, — прошептал снайпер. Его телескопический прицел системы «Юнертл» имел в поле зрения крест нитей и знаки для измерения расстояния до цели. Паулсон автоматически проверил расстояние и попытался ввести поправку на порывы ветра. Перекрестие прицела остановилось на голове Расселла, чуть вправо от уха — отличная убойная точка.

В происходящем у двери было что-то комичное и одновременно ужасное. Девушка-репортер улыбалась, поднося микрофон то к Расселлу, то к себе. Высокий оператор направлял на них видеокамеру, освещая мощным лучом лампы, работающей от батареи, что была закреплена у него на пояснице. Расселл говорил что-то гневно и убедительно, но ни Лири, ни Паулсон из-за воя ветра не слышали ни единого слова. Выражение его лица было злобным и ничуть не смягчилось в процессе разговора. Вот левая рука сжалась в кулак и пальцы правой, держащей револьвер, еще крепче стиснули рукоятку. Порывы ветра прижимали тонкую шелковую блузку к груди девушки, и было видно, что на ней нет бюстгальтера. Лири вспомнил, что Расселл, по слухам, любил женщин, предпочитая брать их силой. Но сейчас на его лице господствовала какая-то отрешенность. Выражения на нем менялись от равнодушия до страсти, что было результатом химически вызванной неустойчивости, усугубленной безысходностью — он не мог не понимать, что находится в ловушке ФБР и из нее нет выхода. Внезапно он успокоился, но это спокойствие было ненормальным.

Ну и кретин, снова подумал Лири про местного агента. Нужно всего лишь отойти от дома и ждать, когда они сдадутся. Положение стабилизировалось. Теперь они никуда не денутся. Можно вести переговоры по телефону и просто ждать…

— Тревога!

Левой рукой, свободной от револьвера, Расселл схватил девушку за плечо. Она попыталась вырваться, но ее сила была всего только маленькой частью силы индейца. Тут вмешался оператор. Он снял одну руку с видеокамеры. Оператор был сильным мужчиной и сумел бы, возможно, помочь девушке, но это движение вывело Расселла из себя. Его рука, сжимающая револьвер, шевельнулась.

— Цель, цель, цель! — произнес Паулсон в микрофон. Остановись, идиот, подумал он, ОСТАНОВИСЬ СЕЙЧАС ЖЕ! Он не мог допустить, чтобы рука с револьвером поднялась достаточно высоко. Паулсон лихорадочно оценивал ситуацию. Большой «Смит-Вессон», судя по всему, сорок четвертого калибра. Выпущенные из него пули оставляют огромные кровавые раны. Возможно, объект всего лишь хотел подчеркнуть свои слова движением руки с револьвером, но Паулсон не знал — да и ему было все равно, — что это были за слова. Может быть, Расселл требовал от чернокожего оператора, чтобы тот не вмешивался; револьвер все еще был направлен, казалось, в его сторону, а не в сторону девушки, но он продолжал подниматься и…

Резкий щелчок винтовочного выстрела остановил время подобно мгновенной фотографии. Палец Паулсона нажал на спусковой крючок, словно по своей воле, но это было профессиональной реакцией снайпера. Винтовка ударила в плечо силой отдачи, и его рука уже поднялась к затвору, выбросила использованную гильзу и загнала новый патрон. В самый момент выстрела налетел порыв ветра, и пуля чуть сместилась вправо. Вместо того чтобы пробить середину головы Расселла, она ударила заметно впереди уха и, коснувшись лицевой кости, раскололась. В результате крошечного взрыва лицо объекта оторвалось от черепа. Нос, глаза и лоб исчезли в красном тумане. Нетронутым остался только рот, открывшийся в крике. Умирающий, но еще не мертвый, Расселл инстинктивно дернул за спусковой крючок револьвера, направленного в сторону оператора, и упал на девушку-репортера. Затем и оператор рухнул на землю, и осталась стоять лишь девушка, которая даже не успела отреагировать на кровь и человеческие ткани, хлынувшие ей на лицо и блузку. Рука Расселла поднялась к тому, что еще несколько секунд назад было его лицом, и он затих. Из наушников Паулсона доносился крик: «ВПЕРЕД, ВПЕРЕД, ВПЕРЕД!», но он не замечал его. Ствол со вторым патроном в патроннике снайпер направил на окно здания. Там показалось лицо. Паулсон узнал его по фотографиям. Это был второй объект, опасный преступник. И тут Паулсон увидел его оружие — по-видимому, старый «винчестер» с откидным затвором. Ствол «винчестера» начал высовываться из окна. Второй выстрел Паулсона оказался лучше первого — точно в лоб объекта номер два по имени Уильям Эймз.

Застывшее было время двинулось снова. Сотрудники группы захвата, одетые в черные комбинезоны «Номекс», защищенные нательной броней, бросились вперед. Двое оттащили в сторону репортера. Еще двое поступили так же с оператором, который все еще прижимал к груди видеокамеру «Сони». Еще один агент бросил в разбитое окно гранату, назначением которой было оглушить и ослепить находящихся внутри, а Деннис Блэк и трое остальных ворвались в дом через дверь. Выстрелов больше не было. Через пятнадцать секунд из наушников донеслось:

— Внимание, говорит старший. Обыск помещения закончен. Двое убитых. Объект номер два — Уильям Эймз. Объект номер три — Эрнест Тори, похоже, он умер раньше от двух ран в груди. Оружие собрано. Все в безопасности. Повторяю, в безопасности.

— Боже мой! — За десять лет службы в Федеральном бюро расследований это был первый случай для Лири, когда использовалось оружие.

Паулсон встал на колени, смахнул грязь с винтовки, убрал сошку, на которую опирался ее ствол, поднялся и пошел к зданию. Местный агент опередил его и встал рядом с трупом Расселла, сжимая в руке пистолет. Ему повезло, что лицо трупа было повернуто в сторону — вся кровь, что содержалась в теле Расселла, вытекла уже на потрескавшийся бетон тротуара.

— Отличная работа! — воскликнул он, обращаясь ко всем окружающим. Это была его последняя ошибка на протяжении дня, полного ими.

— Ах ты, безмозглый кретин! — Паулсон схватил его за рубашку и грохнул о стену здания. — Они погибли из-за твоей глупости! — Лири быстро протиснулся между ними и оттолкнул Паулсона от изумленного руководителя местного отделения. Из дома вышел Деннис Блэк. Лицо его было непроницаемым.

— Наведите порядок, — сказал он, уводя своих людей, пока не случилось что-нибудь еще. — Как дела у репортера?

Оператор лежал на спине, прижимая к глазу объектив камеры. Девушка-репортер стояла на коленях, сотрясаясь от приступов рвоты. Один из агентов уже вытер ей лицо, но дорогая шелковая блузка превратилась в кровавый ужас, который будет преследовать девушку в ночных кошмарах не одну неделю.

— А ты как? — спросил Деннис. — Да выключи этот чертов свет!

Он взял камеру, положил ее на землю и выключил яркую лампу. Оператор сел, покачал головой и потрогал больное место чуть ниже ребер.

— Спасибо за совет, приятель. Пошлю благодарственное письмо фирме, изготовившей этот жилет. Я действительно… — Он замолчал. Наконец оператор понял, что произошло, и впал в шок.

— Господи Боже ты мой, милосердный Господи!

Паулсон подошел к фургону «шевроле» и уложил винтовку в жесткий чехол. Лири и еще один агент все время оставались рядом с ним, повторяя, что он поступил совершенно правильно. Они не отойдут от него до тех пор, пока Паулсон не преодолеет стресс. Снайпер застрелил уже не одного преступника, но все-таки, несмотря на то, что это были разные люди, убитые при различных обстоятельствах, убийство оставалось и о нем приходилось сожалеть. Вслед за настоящей перестрелкой не следует реклама.

Девушка-репортер переживала обычную истерию, следующую за тяжелой моральной травмой. Она сорвала блузку, забыв, что под ней обнаженная грудь. Один из агентов набросил ей на плечи одеяло и попытался успокоить. Начали прибывать новые группы телевизионщиков, причем большинство направлялись прямо к зданию. Деннис Блэк собрал свою группу, приказал агентам убрать оружие и оказать помощь гражданским лицам. Через несколько минут девушка-репортер уже пришла в себя. Она спросила, действительно ли была необходимость убивать преступников, затем узнала, что оператор получил пулю в живот и уцелел лишь благодаря жилету «второй шанс» — а ведь бюро рекомендовало надеть такие жилеты им обоим и она отказалась. У нее сразу наступила фаза бурной радости, эйфории, вызванная тем, что она осталась в живых и продолжает дышать. Скоро состояние шока опять вернется, но девушка показала, что она — отличная журналистка, несмотря на молодость и недостаток опыта, и уже узнала нечто важное. В следующий раз она будет прислушиваться к советам, и ночные кошмары только подчеркнут значение приобретенного урока. Не прошло и тридцати минут, как она стояла без посторонней помощи, одетая в запасную блузку, и, глядя в камеру, рассказывала о происшедшем более или менее спокойным, хотя и чуть напряженным голосом. Однако наибольшее впечатление на руководителей компании Си-би-эс, штаб-квартира которой находилась в Блэк-Рок, произведет видеозапись. Оператор получит благодарственное письмо от руководителя службы новостей, и есть за что — на пленке запечатлено все: драматические события, смерть, бесстрашная (и привлекательная) девушка-репортер. Этот сюжет станет главным событием вечерних новостей — в особенности, когда сам день не богат другими событиями, — а затем повторится во всех утренних передачах компании. И всякий раз комментатор будет предупреждать телезрителей о том, что последующие кадры могут оказать нежелательное воздействие на излишне чувствительных и нервных, исподволь оповещая всех, что далее последует нечто особенно интересное и впечатляющее. Поскольку пленка будет прокручена несколько раз, многие зрители получат возможность записать кадры на своих видеомагнитофонах. Одним из таких зрителей оказался глава «Союза воинов». Его звали Марвин Расселл.

Началось все достаточно невинно. Утром, когда он просыпался, болел желудок. Работа, которую приходилось выполнять, стала более утомительной. Да и чувствовал он себя не в своей тарелке. Тебе уже за тридцать, повторял он. Ты больше не юноша. К тому же он всегда был энергичным и бодрым. Может быть, это всего лишь простуда, вирусное заболевание, некипяченая вода, расстроенный желудок. Надо потерпеть, и все уладится. Он увеличил вес тренировочного рюкзака, носил винтовку с заряженным магазином. Скорее всего просто леность, последствия которой легко исправить. Уж в решительности ему не откажешь.

На протяжении месяца принятые им меры оказали благоприятное воздействие. Правда, к вечеру он чувствовал себя усталым, но это можно было объяснить лишними пятью килограммами, которые прибавились к нагрузке. Он был рад этой усталости, потому что она подтверждала его достоинства как бойца; перешел на простую пищу, заставил себя дольше спать. Результаты не замедлили сказаться. Мышцы болели ничуть не больше, чем до того момента, когда он заставил себя вести более напряженный образ жизни, и он отлично спал. То, что было трудно раньше, стало еще труднее, потому что он заставлял работать свое непослушное тело. Неужели ему не справится с каким-то микробом? Разве он не одерживал гораздо более значительные и важные победы? Такая мысль была даже не вызовом, а скорее поводом для улыбки. Как у большинства решительных и целеустремленных людей, вся его жизнь заключалась в соревновании между телом и умом — ум приказывал, тело сопротивлялось.

Однако плохое самочувствие не исчезло полностью. Хотя тело стало худощавым и мускулистым, боль и тошнота продолжали мучить его. Это вызывало раздражение, которое проявлялось сначала в шутках. Когда старшие коллеги обратили внимание на его плохое самочувствие, он назвал это утренней болезнью, что вызвало взрыв хохота, хриплого и грубого. Еще месяц он терпел, и затем ему стало ясно, что придется уменьшить вес амуниции, чтобы не отставать от товарищей. В первый раз за всю жизнь в его сознании появились смутные сомнения — подобно клочковатым облакам на ясном небе, неуверенность в себе. Шутки прекратились.

И еще месяц он заставлял себя выносить страдания, не ослабляя режима напряженной подготовки — если не считать часа дополнительного сна. Несмотря на это, его самочувствие ухудшалось — не то чтобы ухудшалось, просто ничуть не становилось лучше. Наконец, он вынужден был признать, что виной всему годы. В конце концов, он был всего лишь человеком, хотя и стремящимся к физическому совершенству. В этом нет ничего позорного, несмотря на все усилия не допустить ухудшения самочувствия.

Наконец, он начал ворчать, не в силах сдержаться. Товарищи понимали его и не упрекали. Каждый из них был моложе, чем он, многие служили под его руководством пять лет или дольше. Они чтили его за стойкость и выносливость, и если в этих качествах появились крошечные трещины, разве это могло иметь какое-то значение? Подобные слабости, не влияющие на имидж командира, просто говорили о том, что и он человек, а настойчивость, с которой он преодолевал их, вызывала в них восхищение. Кое-кто из товарищей советовал принимать домашние лекарства, однако один близкий друг заявил, что глупо не обратиться за помощью к одному из местных врачей — мужу его сестры, он был превосходным доктором, выпускником английского медицинского колледжа.

Врач действительно оказался превосходным. Сидя за столом в белоснежном накрахмаленном халате, он расспросил его о состоянии здоровья в прошлом, включая ранние недуги, затем провел предварительный осмотр. И не обнаружил ничего. Врач говорил о стрессе — хотя в лекциях на эту тему пациент ничуть не нуждался, — потом напомнил, что напряжение и стрессовые нагрузки накапливаются в течение многих лет и со временем начинают сказываться на здоровье людей, подверженных им. Он упомянул о необходимости хорошего питания, упражнений и о важности отдыха. Врач пришел к выводу, что плохое самочувствие является результатом множества причин, каждая из которых не имеет большого значения. Он не исключил вероятность незначительного, но неприятного заболевания кишечника и прописал лекарство. В заключение врач указал на то, что те пациенты, которые проявляют напрасную гордость и не следуют советам, поступают глупо. Пациент одобрительно кивал, во всем соглашаясь с врачом, завоевавшим всеобщее уважение. Ему самому приходилось произносить подобные речи, обращаясь к подчиненным, и все же он принял решение во всем поступать так, как советовал доктор.

В течение недели лекарство оказывало благотворное воздействие. Боли в желудке почти исчезли. Ему стало заметно лучше, но он отметил с растущим раздражением, что прежнее великолепное самочувствие так и не восстановилось. Или он ошибался? В конце концов, признался он самому себе, трудно помнить такие тривиальные вещи, как самочувствие сразу после пробуждения. Его сознание, ум и воля были устремлены на решение великих задач, достижение поставленных целей, так что тело само должно заботиться о себе и не мешать мозгу. Нечего беспокоить ум и отрывать его от работы. Мозг распоряжается, а тело должно повиноваться, вот и все. Ведь цель его жизни стала ясной и определенной раз и навсегда много лет назад.

Но ему все-таки пришлось снова обратиться к врачу. Тот провел более тщательное обследование. Он позволил доктору ощупывать свое тело, не возражал, когда врач взял кровь для анализа с помощью тонкой иглы вместо более жестоких инструментов, против использования которых он не стал бы возражать. Не исключено, сказал врач, что заболевание вызвано чем-то более, серьезным, скажем постоянным инфицированием. Существуют лекарства, излечивающие от таких инфекций. Например, у малярии, когда-то широко распространенной в этой местности, схожие симптомы, хотя и выраженные более резко. Есть немало болезней, серьезных и трудноизлечимых в прошлом, но сейчас легко поддающихся воздействию современной медицины. Он проведет анализы, обнаружит причину заболевания и вылечит своего пациента. Врач знал о цели его жизни и разделял его стремления, хотя и с большого и безопасного расстояния.

Через два дня он вернулся к врачу и сразу понял, что произошло нечто крайне серьезное. На лице доктора было такое же выражение, какое он часто видел на лице своего начальника разведки. Что-то неожиданное, нарушающее все планы. Врач начал объяснять, тщательно выбирая слова, стараясь найти такие выражения, чтобы не расстроить пациента. Тот, однако, потребовал прямого и ясного ответа. Он выбрал опасную дорогу в жизни и всегда добивался, чтобы к нему поступала четкая и надежная информация. Врач с уважением кивнул и ответил коротко, ясно и недвусмысленно. Пациент воспринял новость бесстрастно. Он привык к тому, что жизнь полна разочарований, знал, чем она заканчивается для каждого живущего на земле, и много раз сам содействовал ее скорейшему завершению. И вот теперь смерть стояла у него на пути. Ее нужно избежать, насколько это возможно, но конец придет — рано или поздно. Он спросил, что надо предпринять, и ответ доктора оказался более оптимистичным, чем он ожидал. Врач не попытался оскорбить его словами утешения; вместо этого он прочел мысли пациента и выложил перед ним одни факты. Следует предпринять определенные шаги. Они могут оказаться успешными, а могут и не дать результатов. Лишь время покажет. Важным фактором в его пользу является природная сила и выносливость, а также железная воля. Кроме того, напомнил врач, необходимо настроиться соответствующим образом. Пациент едва не улыбнулся, но сдержался. Лучше продемонстрировать бесстрашие стоика, чем оптимизм дурака. Да и что такое смерть? Разве он не подчинил всю свою жизнь достижению справедливости? Воле Бога? Разве он не принес свою жизнь в жертву великой и благородной цели?

Но именно тут и таилась загвоздка. Он не привык к неудачам. Он подчинил жизнь достижению этой цели и много лет назад принял решение, что его ничто не сможет остановить — ни опасность, угрожающая ему самому, ни смерть других, если это понадобится. На алтарь этой цели он положил все: свое будущее; мечты и устремления своих теперь уже мертвых родителей; образование, о котором они мечтали, надеясь, что он использует его на благо людей; семью, женщину, от которой у него могли быть сыновья, — все это он отверг ради труда и опасностей, ради абсолютной решимости достичь одной-единственной манящей цели.

Так что же теперь? Неужели все это пошло прахом? Неужели вся его жизнь не принесет результатов, не имела никакого значения? Разве может Бог оказаться настолько жестоким? Все эти мысли проносились в уме, тогда как лицо оставалось бесстрастным и равнодушным, а глаза смотрели настороженно. Нет, он не допустит этого. Бог не покинет его. Он, увидит великий сверкающий день — или по крайней мере будет свидетелем его приближения. Его жизнь не окажется потраченной понапрасну. Она и раньше имела смысл и будет иметь смысл в будущем. В этом он был убежден.

Исмаил Куати исполнит все предписания врача для того, чтобы продлить свою жизнь, чтобы попытаться одержать верх над гнездящимся внутри его организма врагом, коварным и подлым, как и те враги, что окружали его снаружи. Он удвоит усилия, до предела использует внутренние силы и выносливость, обратится к Богу за советом, будет ждать знака высочайшей воли. Он будет сопротивляться этому новому врагу с таким же ожесточением, бесстрашием и решительностью, с каким боролся против других врагов. Никогда в жизни он не просил милосердия — не попросит его и сейчас. Если у него на пути смерть, то гибель остальных людей значит еще меньше. Однако он не станет наносить слепые удары, поддавшись отчаянию. Он будет продолжать исполнять предначертание, ожидая, когда наступит тот счастливый миг, который, как учила его вера, обязательно придет еще до его смерти. Его решительность всегда подчинялась интеллекту. Именно поэтому действия Куати приносили свои плоды.