Всеобщая история.

КНИГА VII

Переход Капуи на сторону Ганнибала после сражения при Канне и верность Петелии римлянам (1). Переговоры Гиеронима, тирана сиракузского, с Ганнибалом о заключении союза с карфагенянами; оскорбительное обращение Гиеронима с римскими послами и приготовления к войне (2—5). Описание города Леонтин, где был убит Гиероним (6). Суждения автора о характере Гиеронима, разногласие с прежними историками и порицание их (7—8). Договор между Карфагеном и Филиппом (9). Переворот в Мессене; знатный и богатый Горг — достойнейший государственный человек в Мессене (10). Коварное поведение Филиппа в Мессене; разлад его с Аратами — отцом и сыном; по совету Арата Филипп воздержался от занятия Ифомы (11). Превращение Филиппа из великодушного и всеми любимого царя в свирепого и ненавистного тирана; противоположные влияния на него Деметрия Фаросского и Арата (12—14). Осада Сард, резиденции Ахея, Антиохом и взятие города приступом по способу, придуманному критянином Лагором; вторжение сирийцев в город; война на улицах города; грабеж и истребление (15—18). Массилы — ливийский народ; Орик — город в Адриатическом море (19).

1. ...Полибий в седьмой книге рассказывает, что живущие в Кампании капуанцы благодаря плодородной почве разбогатели¹ и утопали в неге и роскоши, так что превзошли в этом отношении давно прославившихся кротонцев и сибаритян. Бремя благополучия было не по силам капуанцам, и вот они призвали к себе Ганнибала, за что и подверглись от римлян жесточайшим напастям². Жители Петелии³, напротив, остались верны римлянам и с такою твердостью выдерживали осаду Ганнибала, что поели все кожи, какие были в их городе, употребили в пищу древесную кору и все молодые ростки и сдались врагу с соизволения римлян лишь после одиннадцатимесячной осады без всякой поддержки извне (Афиней. XII 36, р. 528а).

...Перешедши на сторону карфагенян, Капуя примером⁴ своим увлекла к отпадению и прочие города (Свида).

2.⁵ ...После покушения на жизнь Гиеронима, царя сиракузян, и по смерти Фрасона⁶, Зосипп и Андранодор со своими единомышленниками убедили Гиеронима отправить немедленно посольство к Ганнибалу. Царь выбрал Поликлита из Кирены и Филодема из Аргоса и отправил их в Италию с поручением переговорить с карфагенянами о военном союзе и в то же время послал братьев своих в Александрию. Ганнибал радушно принял Поликлита и Филодема, много наобещал юному царю и поспешно отпустил послов; вместе с ними он отправил и карфагенца Ганнибала, тогдашнего начальника флота⁷, а также сиракузян Гиппократа и младшего брата его Эпикида⁸. Эти сиракузяне давно уже сражались в войсках Ганнибала, ибо жили в Карфагене как граждане с того еще времени, как дед их изгнан был из Сиракуз за то, что наложил руку — так гласила молва — на одного из сыновей Агафокла, Агафарха. По прибытии в Сиракузы Поликлит и Филодем отдали отчет в исполнении посольских обязанностей, а карфагенец, со своей стороны, сообщил, что было приказано ему Ганнибалом. Гиероним тотчас изъявил готовность заключить союз с карфагенянами и настаивал, чтобы находившийся у него Ганнибал возвращался поскорее в Карфаген, обещая отправить с ним вместе своих послов для заключения договора с карфагенянами.

3. Об этом прослышал стоявший в то время подле Лилибея римский претор и отправил послов к Гиерониму⁹ с напоминанием о договоре, заключенном его предком с римлянами. Речь послов рассердила Гиеронима, и он отвечал, что ему жалко римлян, к стыду своему позорно уничтоженных карфагенянами в битвах, которые происходили в Италии. Послы оцепенели от наглости Гиеронима и спросили, кто наговорил ему это о римлянах. Царь показал на присутствующих тут же карфагенян и предложил римлянам допросить их, не сказали ли они какой неправды. Послы отвечали, что не в обычае у римлян верить врагам, и убеждали Гиеронима блюсти нерушимо существующий договор: такое поведение, говорили они, будет и справедливо, и для него наиболее выгодно. Тогда царь продолжал, что он обсудит дело и сообщит им решение, но при этом спросил: а почему римляне перед смертью деда его дошли было на пятидесяти кораблях до Пахина и потом повернули назад. Дело было так: незадолго до того римляне получили было известие, что Гиерон умер, и выступили в море из опасения, как бы в Сиракузах не произошло переворота вследствие непризнания народом его малолетнего преемника; но потом римляне узнали, что Гиерон жив, и поспешили обратно в Лилибей. Поэтому теперь послы чистосердечно могли заверить Гиеронима, что римляне выступили тогда в поход с намерением охранить его же юность и помочь ему удержать власть за собою, и потому отплыли обратно, когда узнали, что дед его жив. В ответ на это юноша резко возразил: «Пусть так, но дозвольте же, римляне, и мне перенести теперь свои надежды на карфагенян и тем обеспечить власть за собой». Римляне поняли его намерения, не сказали больше ни слова и, возвратившись назад, передали слышанное претору. С этого времени римляне стали наблюдать за Гиеронимом и остерегаться его как врага.

4. После этого Гиероним выбрал Агафарха, Онесигена и Гиппосфена и отправил их вместе с Ганнибалом к карфагенянам. Им поручено было заключить договор на следующих условиях: карфагеняне обязуются помогать ему сухопутными и морскими силами; по изгнании римлян из Сицилии остров должен быть разделен таким образом, чтобы границу владений обеих договаривающихся сторон образовала река Гимера¹⁰, которая делит всю Сицилию почти на две равные части. По прибытии к карфагенянам послы вели переговоры на этих условиях и пришли к соглашению, так как карфагеняне изъявляли готовность на все. Тем временем Гиппократ и Эпикид подчиняли юношу своему влиянию, сначала восхищая его рассказами о переходах Ганнибала по Италии и об открытых сражениях, потом уверениями, что владычество над всеми сицилийцами приличествует ему больше, нежели кому-либо другому, во-первых, как сыну Нереиды и внуку Пирра, единственного человека, которого все сицилийцы по собственному почину и из любви выбрали себе в вожди и цари, во-вторых, потому что власть принадлежала и деду его Гиерону. Наконец, они до того обворожили юношу своими речами, что он не слушал уже никого другого и, легкомысленный от природы, возомнил о себе под их влиянием еще больше. В то самое время, как Агафарх с товарищами вел упомянутые выше переговоры в Карфагене, Гиероним отправил туда новых послов сказать, что власть над всей Сицилией должна принадлежать ему, что от карфагенян он требует помощи в овладении Сицилией, а сам обещает помогать карфагенянам в Италийской войне. 5. Карфагеняне прекрасно понимали все легкомыслие и безрассудство юноши; но они видели также, что для них во многих отношениях выгодно сохранить влияние на Сицилию, а потому соглашались на все условия Гиеронима и занялись немедленно переправою заранее приготовленных кораблей и войск в Сицилию. Римляне узнали об этом и снова отправили послов к Гиерониму, заклиная его не нарушать договора, заключенного с его предками. Гиероним созвал совет и предложил на обсуждение вопрос, что делать. Советники из туземцев молчали, страшась безумного владыки; но коринфянин Аристомах, лакедемонец Дамипп и фессалиец Автоной советовали оставаться верным договору с римлянами. Один лишь Андранодор настаивал, что не следует упускать удобного случая, ибо только теперь есть возможность приобрести власть над Сицилией. Когда он кончил, Гиероним спросил Гиппократа и Эпикида, какого они мнения. Те отвечали, что разделяют мнение Андронодора, и совещание на том кончилось. Так решена была война с римлянами. Однако Гиероним не хотел показать себя в ответ римским послам человеком лукавым и через то самое сделал такую неловкость, которая должна была не только прогневить римлян, но и явно оскорбить их, именно: он сказал, что пребудет верным договору с ними, если, во-первых, римляне возвратят ему все то золото, какое получили от его деда, если, во-вторых, отдадут ему назад весь хлеб и все прочие дары, за все время полученные ими от деда, если, в третьих, согласятся признать за сиракузянами поля и города, лежащие по сю сторону Гимеры. Вслед за сим послы и совет разошлись. С этого времени Гиероним и друзья его ревностно занялись войною, стягивали и вооружали войска и заготовляли все нужные припасы (О посольствах).

6. ...По общему расположению город леонтинцев¹¹ обращен к северу. Посредине его проходит глубоко лежащая равнина, на которой помещаются правительственные и судебные здания и самая площадь. По обеим сторонам долины, вдоль нее тянутся высоты с непрерывными крутыми откосами. Плоскогорье обоих холмов все занято частными домами и храмами. Город имеет двое ворот; одни из них находятся на южной оконечности упомянутой долины и ведут к Сиракузам, другие — на северном конце ее и ведут к так называемой Леонтинской равнине и к возделываемым полям. Под одним из обрывов, западным, протекает река по имени Лисс¹². Вдоль нее под самым откосом расположены в ряд в большом числе дома; между ними и рекою лежит упомянутая выше¹³ дорога (Сокращение).

7. Некоторые историки, писавшие о гибели Гиеронима, сочиняют длинные рассказы, преисполненные чудес. Они говорят то о знамениях, возвещавших сиракузянам вступление Гиеронима на престол, и о бедствиях сиракузян, то в высокопарных выражениях рисуют его жестокий нрав и его злодеяния, а в заключение изображают небывалые ужасы, сопутствующие его кончине, как будто ни Фаларид¹⁴, ни Аполлодор¹⁵ и вообще ни один тиран не был жестокосерднее Гиеронима. Между тем он получил власть в детском возрасте, затем прожил не больше тринадцати месяцев и умер. Возможно, что за это время один-другой человек и был подвергнут им пытке¹⁶, что был умерщвлен кое-кто из друзей его или иных сиракузян, но невероятны ни чрезвычайные беззакония, ни неслыханное нечестие его. Правда, нельзя не признать, что он был нрава крайне своевольного и необузданного, но его нельзя сравнивать ни с одним из вышеназванных тиранов. Впрочем, и удивляться тут нечему, мне кажется, историки отдельных событий при малозначительности и краткости предмета изложения самым недостатком содержания бывают вынуждены преувеличивать значение маловажных предметов, распространяться высокопарно о том, что и вовсе не заслуживает упоминания. Иные впадают в эту ошибку по глупости. В самом деле было бы гораздо умнее оставить Гиеронима в стороне и посвятить Гиерону и Гелону и ту часть повествования, которая назначается для пополнения книги и увеличения ее объема. Такое повествование будет и приятнее для любителя чтения, и полезнее для любознательного читателя.

8. Гиерон сам собственными силами приобрел власть над сиракузянами и союзниками, не имея опоры ни в богатстве, ни в славе, ни в каких-либо иных дарах судьбы. Впоследствии он никого из граждан не убил, не изгнал, не обидел и стал царем сиракузян только благодаря своим достоинствам, что весьма знаменательно. Этими средствами он не только приобрел власть, но и сохранил ее за собою. В продолжение пятидесятичетырехлетнего царствования Гиерон обеспечивал мир для родного города, собственную власть оградил от покушений, избежал зависти, которая следует по стопам за всяким превосходством. Так, всякий раз, когда он хотел сложить с себя власть, его удерживали общие просьбы граждан. Весьма щедрый по отношению к эллинам и ревнивый к доброму имени, он стяжал самому себе громкую славу, а сиракузянам оставил в наследие всеобщее благорасположение. Он был постоянно окружен величайшею роскошью, негой и наслаждениями, но прожил за девяносто лет и сохранил невредимыми все способности души и все части тела — мне кажется, вернейшее свидетельство умеренности в образе жизни (О добродетелях и пороках).

...Гелон¹⁷ в течение пятидесяти лет с лишним своей жизни ставил себе благороднейшую цель — быть покорным сыном, и ни богатство, ни царское достоинство, никакие иные блага не были ему милее любви к родителям и преданности им (там же).

9. ...Следующую клятву¹⁸ дали военачальник Ганнибал, Магон, Миркан, Бармокар, все члены карфагенского совета старейшин, при нем находившиеся, и все карфагеняне, участвовавшие в его походе, сыну Клеомаха, афинянину Ксенофану, которого послал к нам от себя, македонян, и от союзников царь Филипп, сын Деметрия: перед лицом Зевса, Геры и Аполлона, перед лицом божества карфагенян, Геракла и Иолая, перед лицом Арея, Тритона и Посейдона, перед лицом соратствующих богов, солнца, луны и земли, перед лицом рек, гаваней и вод, перед лицом всех божеств, какие властвуют над Карфагеном, перед лицом всех божеств, какие властвуют над Македонией и остальной Элладой, перед лицом всех божеств войны, какие присутствуют при этой клятве. Военачальник Ганнибал сказал и все находившиеся при нем члены карфагенского совета старейшин и все карфагеняне, участвовавшие в его походе: согласно решению вашему и нашему, мы желаем пребывать в клятвенном союзе дружбы и нелицемерного благоволения, как друзья, родственники и братья, дабы царь Филипп, македоняне и все прочие эллины, находящиеся в союзе с ними, охраняли самодовлеющих¹⁹ карфагенян и военачальника Ганнибала, и тех, которые находятся при нем, и подвластные карфагенянам народы, все, живущие под одними законами с ними, и жителей Утики, и все города и народы, покорные карфагенянам, воинов и союзников, и все города и народы в Италии, Кельтике и Лигурии, как те, с коими нас теперь связывает дружба, так и все те, с коими мы вступили бы когда-либо в дружбу и союз в этой стране. Царь Филипп, македоняне и из прочих эллинов союзники их должны быть охраняемы и оберегаемы участвующими в войне карфагенянами, жителями Утики, всеми городами и народами, покорными карфагенянам, союзниками и воинами, а равно всеми дружественными нам городами и народами в Италии, Кельтике и Лигурии, и всеми прочими в этих частях Италии, с коими мы вступили бы в союз. Мы не должны злоумышлять друг на друга, прибегать к козням друг против друга; со всею ревностью и благожеланием, без хитрости и злого умысла мы, македоняне, должны быть врагами для врагов карфагенян, исключая царей, города и гавани, с коими соединяет нас клятвенная дружба. И мы, карфагеняне, должны быть врагами для врагов царя Филиппа, исключая царей, городов и народов, с коими соединяет нас клятвенная дружба. И вы будьте нашими союзниками в войне, которую мы ведем с римлянами, доколе боги не даруют нам и вам победы²⁰. Вы же, карфагеняне, должны помогать нам, македонянам, поколику будет нужда в том, и так, как мы сообща признаем. Если боги даруют нам победу в войне против римлян и их союзников, если тогда римляне пожелают войти в дружбу с нами, мы согласимся на это с тем, чтобы такая же дружба была у них и с вами, дабы римляне никогда не поднимали войны против вас, и не властвовали бы над керкирянами, аполлониатами, эпидамнийцами, а равно над Фаросом, Дималою, Парфипами и Атинтанией. Они же обязаны будут возвратить Деметрию Фаросскому всех его подданных, какие только находятся в пределах Римского государства. Если же римляне пойдут войною на вас или на нас, то мы обязуемся помогать друг другу в войне, поколику будет нужда в том одной или другой стороне; то же самое и на тот случай, если войну начнет кто-либо другой, исключая царей, города и народы, с коими связывает нас клятвенная дружба. Если нам угодно будет изъять что-либо из настоящей клятвы или прибавить к ней, то мы обязуемся отнимать или прибавлять по обоюдному решению (Сокращение).

10. ...Так как у мессенян водворилось народовластие²¹ и знатные граждане находились в изгнании, так как, далее, управление государством перешло к людям, коим достались по жребию участки земли изгнанной знати, то остававшиеся в городе старые граждане тяготились равенством прав своих с новыми (Свида).

...Мессенец Горг²² никому не уступал в богатстве и знатности рода, а умением побеждать на состязании он в молодые годы прославился более всех соискателей победного венка на гимнастических играх. И в самом деле, красивая наружность, блестящий образ жизни и к тому же множество победных венков давали ему первое место между современниками. Потом, когда он не выступал более на состязаниях и отдался государственным делам и служению родине, то и здесь Горг стяжал себе славу не меньше прежней. Он, казалось, был совершенно чужд свойственной борцам грубости, и его считали искуснейшим и умнейшим государственным мужем.

11. ...Филипп²³ , царь македонский, вознамерившись завладеть Акрополем мессенян, заявил городским властям, что желает осмотреть Акрополь и принести жертву Зевсу. Он взошел туда в сопровождении свиты и занялся жертвоприношением. Когда после этого согласно обычаю поднесли ему внутренности жертвенных животных, Филипп взял их в руки, наклонился немного в сторону²⁴ и, держа внутренности перед Аратом и его спутниками, спросил: что, по их мнению, знаменует жертва, покинуть ли ему Акрополь или утвердиться на нем? Деметрий* воспользовался случаем и сказал: «Если ты размышляешь как гадатель, то обязан тотчас покинуть Акрополь; если же судишь как мудрый царь, то должен удержать его, дабы, упустив благоприятный случай, не выжидать другого. Ибо тогда только бык будет покорен тебе, когда ты держишь его за оба рога»²⁵, разумея под рогами Ифому и Акрокоринф, а под быком Пелопоннес. Тогда Филипп обратился к Арату и спросил: «И ты советуешь то же?» Но тот молчал, а когда Филипп настаивал, чтобы Арат высказал свое мнение, он, немного помедлив, отвечал: «Если ты умеешь утвердиться на этом месте без нарушения договора с мессенцами, я советую удержать его за собою. Если же ради занятия Акрополя гарнизоном ты готов потерять все прочие твердыни, равно как и тот гарнизон, под охраною которого, — Арат разумел верность договорам, — ты получил союзников в наследие от Антигона, то рассуди, не лучше ли тебе увести отсюда своих воинов и оставить тут верность договору, а через то сохранить при себе мессенцев и прочих союзников». По личному настроению Филипп склонен был нарушить договор, как стало ясно из дальнейшего его повеления. Но незадолго перед тем его жестоко укорял Арат младший за истребление мессенских граждан, а теперь Арат-отец с такою откровенностью и твердостью убеждал его внять совету, что Филипп одумался, взял Арата за руку и сказал: «Так мы пойдем с войском назад той же дорогой» (Сокращение и Сокращение ватиканское).

12. ...Здесь я желаю прервать повествование и сказать кое-что о Филиппе, так как с этого времени началось его превращение и обнаружилась в его характере перемена к худшему. Мне именно кажется, что для людей государственных, если они желают извлечь из истории хоть небольшую пользу, нет примера более поучительного, как Филипп. В самом деле, благодаря славе царствования и блестящим природным дарованиям, наклонности этого царя, хорошие и дурные, должны быть прекрасно известны и памятны эллину²⁶, равно как и проявления тех и других. Из нижеследующего легко понять, что после вступления Филиппа на царство Фессалия, Македония и вообще все страны его царства были покорны ему и преданы в такой мере, как ни одному из прежних царей, хотя власть над македонянами он принял в юношеском возрасте. Так, невзирая на непрерывное отсутствие из Македонии по случаю войны с этолянами и лакедемонянами, не только ни один из поименованных выше народов не поднял смуты, но даже никто из соседних варваров не дерзнул тронуть Македонию. Потом, нельзя было бы подобрать достойных выражений для того, чтобы изобразить расположение к нему и преданность со стороны Александра, Хрисогона и прочих друзей, а чтобы понять, почему так любили его²⁷ пелопоннесцы, беотяне, эпироты, акарнаны.., достаточно только напомнить услуги, какие он оказал в короткое время каждому из этих народов. Да и вообще можно сказать, если позволительно некоторое преувеличение, что за свой благожелательный нрав он стал чуть не любимцем эллинов. Очевиднейшее и внушительнейшее свидетельство того, что может сделать честность и верность данному слову, показали критяне: примирившись между собою и вошедши в состав единого союза²⁸, они все выбрали одного Филиппа устроителем своих дел, и это совершилось без оружия и сражений; нелегко было бы найти что-либо подобное в прежней истории. Однако со времени мессенских событий отношение к нему совершенно изменилось: да иначе и быть не могло. Раз он усвоил себе правила поведения противоположные прежним и шел все дальше по этому пути, отношение к нему должно было совершенно измениться, и вместо успехов ему приходилось терпеть неудачи в предприятиях. Так действительно и было. События, о которых идет речь дальше, ясно покажут это внимательному читателю (О добродетелях и пороках).

13. ...Замечая, что Филипп вступает в открытую войну с римлянами и что он совершенно переменился в своих отношениях к союзникам, Арат настойчиво указывал ему многие неудобства такого поведения и с трудом отвратил Филиппа от его замыслов. В пятой книге мы высказали наше мнение мимоходом и голословно, теперь оно подтверждается на деле; не желая оставлять своих суждений недоказанными или сомнительными, мы напомним их нашим читателям. В повествовании об этолийской войне мы остановились на том, что Филипп в неумеренном раздражении уничтожил портики и прочие священные предметы в Ферме. Там же мы сказали, что ответственность за содеянное должна падать не столько на царя, тогда еще юного, сколько на окружавших его друзей, и при этом добавили, что жизнь Арата свидетельствует против обвинения в каких-либо гнусных деяниях, что, напротив, Деметрий Фаросский по характеру своему склонен был к деяниям такого рода. Мы обещали доказать наше мнение в дальнейшем рассказе и приведение доказательств отложили до этого места. Теперь, когда Деметрий был налицо, как мы только что показали, а Арат запоздал на один день, Филипп начал совершать величайшие беззакония. Как бы вкусив человеческой крови, смертоубийства, измены союзникам, он превратился не из человека в волка, о чем повествует аркадское сказание и говорит Платон, но из царя в жестокого тирана²⁹. Еще более очевидное свидетельство о характере этих двух людей дает совет того и другого о мессенском Акрополе, так что не может быть никакого сомнения и относительно деяний Филиппа против этолян.

14. Раз мы признали это, легко уже понять разницу характеров Арата и Деметрия, именно: следуя внушениям Арата, Филипп, касательно Акрополя, соблюл верность мессенянам и на прежнюю, как говорится, тяжелую рану, причиненную избиением мессенских граждан, наложил хоть небольшой пластырь. Напротив, по отношению к этолянам, он последовал совету Деметрия и потому учинил нечестие против богов, уничтожив священные предметы, совершил преступление против людей, нарушив законы войны, повредил собственному делу, потому что показал себя беспощадным и свирепым врагом своих противников. То же самое было и на Крите: пока Филипп в обращении с критянами руководствовался главным образом указаниями Арата, он не только не обидел, но и не огорчил никого из жителей острова, всех критян покорил своей власти и всех эллинов расположил к себе своим прямодушием. Напротив, когда он подчинился Деметрию и причинил мессенянам помянутые только что бедствия, он вместе с благоволением союзников утратил и доверие эллинов. Вот что значит для юных владык тщательный выбор спутников и друзей³⁰: они или губят их власть, или упрочивают ее; но к этому относятся обыкновенно с крайним легкомыслием и полнейшим невниманием (О добродетелях и пороках).

15.³¹ ...Под Сардами непрерывно следовали одна за другою легкие стычки и правильные сражения, днем и ночью, причем обе воюющие стороны изобретали всевозможные засады, противозасады и нападения; подробное описание всего этого было бы и слишком длинно, и совершенно бесполезно³². Наконец, уже на втором году осады критянин Лагор, человек весьма опытный в военном деле, сообразил, что обыкновенно укрепленнейшие города с легкостью³³ переходили в руки неприятелей по беспечности их жителей, которые потому именно, что полагаются на естественные или искусственные укрепления, нисколько не заботятся об охране города. Он сообразил также, что обыкновенно неприятель овладевает подобными городами в наиболее укрепленных пунктах, в которых жители вовсе не ожидают неприятельского нападения. И теперь Лагор видел, что благодаря сложившемуся заранее мнению об укрепленности Сард все осаждающие покинули мысль взять город приступом и рассчитывали вынудить его к сдаче разве что голодом. Тем старательнее изыскивал Лагор средства ко взятию города приступом и исследовал местность, откуда можно было бы сделать нападение. Лишь только он заметил, что стена у так называемого Ориона, — там, где соприкасаются между собою Акрополь и город, — остается без охраны, он с надеждою на успех отдался осуществлению задуманного плана. В беспечности стражи ему удалось убедиться вот каким образом: место это представляет весьма крутой обрыв, у подножья его находится овраг, в который жители города имеют обыкновение бросать покойников, а также туши павших лошадей и вьючных животных; поэтому здесь постоянно собирается множество коршунов и других птиц. Лагор заметил, что птицы, поев досыта, отдыхают невозмутимо на откосах скал или на стене, а отсюда неизбежно следовало заключение, что в этом месте стена не охраняется стражей и большею частью оставляется без людей. Сообразив все это, он отправился ночью на место и тщательно исследовал, где можно бы подойти к стене и установить лестницы. Когда он убедился, что можно сделать это в определенном месте у одного из утесов, то сообщил о своем открытии царю. 16. Царь с радостью принял сообщение Лагора и приказал ему привести свой план в исполнение. Лагор обещал сделать со своей стороны все возможное, но просил царя дать ему в товарищи этолийца Теодота и начальника гипаспистов Дионисия и повелеть им заняться сообща с Лагором осуществлением предприятия, так как оба они почитались людьми достаточно ловкими и отважными для исполнения задуманного дела. Царь тотчас исполнил просьбу Лагора, и поименованные выше люди, совместно обсудив все подробности дела и согласившись между собою, стали выжидать такой ночи, когда бы к утру не светила луна. Такая ночь наступила. Накануне решительного дня³⁴ поздно вечером они выбрали из всего войска пятнадцать сильнейших и отважнейших человек, которым предстояло нести лестницы, вместе с вождями взбираться на стену и делить опасности предприятия. Вслед за сим они выбрали других тридцать человек, которые должны были засесть в некотором расстоянии оттуда и, лишь только Лагор и его спутники взберутся на стену и достигнут ближайших ворот, сделать нападение снаружи и попытаться разбить дверные петли и косяк³⁵, а сами они изнутри постараются взломать засовы и запоры. В тылу за этими тридцатью должны следовать две тысячи человек, которые вместе с ними обязаны ворваться в ворота и занять площадь вокруг театра³⁶, по своему положению господствующую и над Акрополем, и над городом. Дабы выбор людей не возбудил подозрения относительно подлинной цели начинания, Лагор распространил молву, будто этоляне собираются проникнуть в город через какой-то овраг и отборным воинам надлежит быть наготове, дабы по данному сигналу воспрепятствовать этому³⁷.

17. Когда все было готово, Лагор с товарищами, лишь только луна скрылась, пробрались тайком с лестницами к обрыву и поместились под выступом скалы. На рассвете, когда стража с этого места удалилась, царь, как обыкновенно бывало прежде, отрядил часть войска на сторожевые посты, а другую, большую часть, вывел на ристалище и там выстроил его в боевую линию, так что действия царя вначале ни в ком не возбуждали подозрения. Но лишь только установлены были две лестницы, по одной из которых стал подниматься Дионисий, а по другой Лагор, в лагере началось смятение. Дело в том, что осажденные, не исключая и тех, которые были подле Ахея в Акрополе, не замечали взбирающихся по лестницам врагов благодаря выступу над утесом; между тем из лагеря видно было, как смельчаки поднимались с опасностью жизни. Одни, пораженные неожиданным зрелищем, другие в ожидании и тревоге за будущее, стояли оцепенелые и вместе радостные. Царь видел всеобщее возбуждение в стоянке и, желая отвлечь от происходящего внимание как своих воинов, так и жителей города, повел войска вперед и ударил на ворота, находившиеся на противоположной стороне и именуемые Персидскими. Ахей с Акрополя замечал необычное движение в неприятельском стане, но долгое время недоумевал, что предпринять, ибо не знал и никак не мог уяснить себе, что такое происходит. Наконец он послал отряд к воротам навстречу врагу; но воинам приходилось спускаться по узкой крутой дороге, и потому они запоздали. Тем временем начальник города Арибаз, не подозревая ничего дурного, устремился к воротам, на которые, как он видел, ударил Антиох; часть воинов он поставил на стене, других пропустил в ворота и приказал им сдерживать натиск врага и вступить с ним врукопашную.

18. В это время Лагор, Теодот и Дионисий со своими спутниками перевалили через утес и достигли ворот, над которыми он господствовал; одни из них дрались с неприятелем, шедшим им навстречу, другие ломали запоры. Так же точно действовали снаружи те воины, которые для этого и были выбраны и теперь устремились сюда. Ворота были быстро открыты, в них вошли две тысячи солдат и заняли площадь кругом театра. Тогда все осажденные покинули стены и так называемые Персидские ворота, куда раньше спешил на помощь Арибаз со своим отрядом, и, поощряя друг друга громкими кликами, кинулись на врагов, ворвавшихся в город. Между тем ворота с удалением Арибаза остались открытыми, часть царского войска вошла через них, следуя по стопам за удаляющимися врагами. Когда эти ворота были взяты, одни из царских воинов беспрепятственно входили в город, другие взламывали соседние ворота. Что касается Арибаза и остального находившегося в городе войска, то после непродолжительной битвы с ворвавшимся неприятелем все они стремительно бежали к Акрополю. Теодот и Лагор со своим отрядом оставались тем временем на месте вблизи театра, зорко и внимательно наблюдая за всем происходящим, а прочее войско Антиоха разом со всех сторон врывалось в город и захватывало его. После этого одни убивали всякого встречного, другие поджигали дома, третьи заняты были грабежом и добычею, так что весь город был уничтожен и расхищен. Так-то Антиох завладел Сардами** (Сокращение).

19. ...Массилы³⁸ — ливийское племя. Полибий в седьмой книге называет их массилянами (Стеф. Визант.).

...Название Орика³⁹ — мужского рода. Так, Полибий в седьмой книге говорит: «Жители Орика, первого города по входе в Адрию, по правую руку от входа» (там же).

*Фаросский.

**VIII 23 взятие Акрополя.