Встречи... Разлуки...

Глава 14

— А почему вы знаете, что заяц принес это яблоко мне, Ленаванна?

— Видела, как шел за тобой.

— Правильно! — обрадованно воскликнул Гена. Может, он и подозревал, что с зайцами не все ладно, но в пять лет не обязательно убеждать себя, что они не бегают вокруг детского сада. Поэтому Гена, уходя домой, задерживался у калитки, и Ленаванна часто оказывалась где-нибудь поблизости. Хорошо, если б Ленаванна взяла его к себе насовсем. Дома плохо, потому что принесли откуда-то крикуху Зойку. В группе у них две Зойки, а Ленаванна все равно любит его больше всех.

— А почему они меня теперь не любят? — Гена требовал немедленного ответа.

До самого дома Ленаванна убеждала его в том, что мама с папой относятся к нему, как к взрослому умному мальчику. Малыш даже повеселел. Легко озлобить ребенка, когда в семье появляется брат или сестра. Старшего не замечают. «Не любят», — решает он. И меняется спокойный, добрый мальчик на глазах. Меняется человек. Пусть маленький, но уже со своим характером, со своими горестями, радостями, сомнениями. Как же оставить его в такую минуту? Кто-то должен восстановить светлый, яркий мир, кто-то должен поддержать, объяснить. Ведь маленькому, помимо всего, очень нужно знать, что кто-то его «всегда любит».

Много их таких, которых она «всегда любит». Прибегают иной раз из школы, радостные, с первой пятеркой и расстроенные, с первой двойкой. Прибегают, когда привычный мир снова качнется и кому-то надо все рассказать, доверить. Большей частью папы и мамы об этом не знают. И не обязательно им знать. Не пойдет она за спиной у ребят обсуждать с папами и мамами доверенные ей секреты. Она прежде всего друг этим маленьким человечкам.

— Ну, вот и пришли! Одной идти скучно, а ты меня немного проводил. Спасибо.

На несколько секунд Елена Ивановна задержалась, глядя, как малыш помчался к своему подъезду.

Что бы она делала без своих ребят? Без своей хлопотливой работы? И в конечном счете бог с ними, с неприятностями, которые сочинили для нее все эти комиссии. Ерунда по сравнению с тем теплом и радостью, которые она здесь получает.

Елена Ивановна взглянула на часы и заторопилась. Надо еще успеть на дежурство в домохозяйстве. Кто-нибудь ее уже ждет.

А потом домой. Должна же быть, наконец, радиограмма от Коли. Сообщила ему, что сын работает. Не ответил. Неужели мальчик ему настолько безразличен?

Переменился Николай. Чем объяснить, как объяснить? Уверять себя — все только кажется? Прежде ведь не казалось.

В домохозяйстве, как обычно в Красном уголке, сидят старушки, ждут, вдруг какое-либо собрание, а пока обсуждают свои животрепещущие дела: внуки, зятья, невестки. Пьяненький к концу дня дядя Харитон объясняет девушке-технику: в пятой квартире всегда краны скручивают, только и бегай туда, вот ежели бы эту коммуналку оштрафовать! Управляющий кричит в телефонную трубку: мы, что ли, шифер покололи, мы телеантенны ставили? За счет ателье отнесем! Очередь возле паспортистки.

Елена Ивановна села в углу за стол, взяла книгу учета. Вчера и третьего дня ни одной жалобы, может, и сегодня никто не придет. С тех пор, как не без помощи депутатов выгнали пьяницу и жулика управхоза, а его место занял майор-отставник, работа налаживается, хотя фонды те же и материалов не прибавилось.

Постепенно шум утихал. Люди разошлись. Только в соседней комнате слышалось щелканье арифмометра да негромкое воркованье старушек в Красном уголке. Елена Ивановна писала новогодние поздравления своим «девочкам» — воспитательницам, придумывая смешные тексты.

— Мы не помешаем?

Она подняла голову. В комнату вошла супружеская пара — высокий плечистый моряк с седой головой и румяным моложавым лицом и, под стать ему, крупная белолицая женщина.

Елена Ивановна помнила ее — приходила, подавала заявление в депутатский совет, жаловалась: крыша протекает.

— Вы ко мне, товарищ…

— Колосова, — подсказала посетительница и села. — Лично к вам.

— Опять потолок? — Елена Ивановна предложила стул Колосову.

— Нет, нет! Потолок в полном порядке, спасибо, — улыбнулась женщина и взглянула на мужа. — Мы пришли посоветоваться. Что же ты молчишь, Даня?

— Слушаю. — Елена Ивановна тоже взглянула на Колосова.

Тот только скорбно сдвинул брови, продолжая сосредоточенно разглядывать «краба» на своей фуражке.

— Вот так всегда! Слова из него не вытянешь, — в сердцах сказала жена. — Выгнали с работы. Двадцать два рейса он сделал в Антарктику, и выгнали.

— Не выгнали, а просто освободили, — негромко поправил Колосов и улыбнулся. Улыбнулся, словно извиняясь за свой приход и за то, что с ним так поступили.

— Не взяли в рейс. Вот уже четыре месяца дома сидит.

— Пять, — поправил жену Колосов.

— Это все твой расчудесный Реутов! Нужен ему такой старший помощник на китобазе! Подхалимничать, как другие, не умеешь, начальству угодить.

— Я ведь просил… — резко остановил жену Колосов и поднялся.

Та тоже встала, взяла его за плечи, переменила тон:

— Не буду, Даня, не буду, — и усадила на стул. Видно, только по ее настоянию и пришли сюда.

— Вы обращались с жалобой? Простите, ваше имя?

— Тимофеевич. Даниил Тимофеевич.. Обращался в районные инстанции. Говорят, вы номенклатурный работник. Словом, не в их компетенции.

— Какая же все-таки причина увольнения? — спросила Елена Ивановна.

— Так ведь не уволили! И в рейс не взяли, и не уволили. Оставили в состоянии невесомости. Даня, но и ты обещал! Обещал все сказать. Уже пять месяцев собираешься. Заговори наконец! — взмолилась Колосова.

— Причина освобождения — некачественный ремонт китобазы. А конкретно — неотремонтированный кафердам, — сообщил Колосов.

— Кафердам?! Придирка! Даю вам слово. Все это придирки! — горячо воскликнула Колосова.

— А все же что это такое, этот самый кафер? — спросила Елена Ивановна.

Теперь Колосова уже не нужно было вынуждать к разговору. Он взял листок бумаги, начертил китобазу, объяснил. Вот здесь находится кафердам — отсек между жироваркой и танком. На заводе во время ремонта надо было оббить ржавчину, покрасить.

Нельзя сказать, чтобы после этих объяснений у Елены Ивановны сложилось четкое представление о ремонте злополучного кафердама, но казалось, что такой человек, как Колосов, не пришел бы с жалобой, если б чувствовал себя виноватым.

Условились встретиться через несколько дней и решить, как действовать дальше. На эту встречу надо обязательно пригласить Ваню Осадчего. О нем Елена Ивановна подумала еще в самом начале беседы. Уж он-то, служивший в военно-морском флоте, в точности разберется в кафердамах. Да и вообще вдвоем легче заниматься проверкой, легче объясняться с начальством.

Можно, конечно, записав жалобу в журнал, официально привлечь к проверке кого-либо из депутатского совета при домохозяйстве. Но здесь в большинстве служащие, да и нет ни одного такого энергичного и резкого, как Осадчий.

Нелегкое предстоит дело. Очень нелегкое. О том, чтобы на правах знакомой позвонить или даже зайти к Реутову, не может быть и речи. Для нее, человека несведущего в морском деле, он найдет достаточно веские доказательства своей правоты.

А если супруги Колосовы чего-либо недоговаривают? Нет, нет. И он, и она искренни.

Размышляя о том, с чего начать проверку, Елена Ивановна, как обычно, заглянула в ящик для писем. Пуст. Но в замочной скважине записка:

Елена Ивановна позвонила к соседке. Та вручила ей бандероль. Бандероль от Васи!

Вернулась к себе, гадая, что может быть в небольшом плотном пакете.

Блузка. Белая скромная блузка с английским воротником и перламутровыми пуговицами. Подарок сына. На первые трудовые деньги.

Сидела, прижав к лицу кофточку, сохранившую, как все новые вещи, специфический запах фабрики. Сидела счастливая, в состоянии умиротворенной радости. Все-все она простила сыну за эти минуты. И, наверное, не придется уже никогда и ничего прощать, потому что не может быть плохим человек, который в первый, такой важный для него день, вспомнил о матери.

Вася прислал блузку, потому что мать носила такую же. Еще до знакомства с Николаем. У нее была одна белая кофточка и для работы и на выход. Вечером стирала, крахмалила и утром надевала свежую, без единой складки. «Ты в ней самая красивая…» — сказал когда-то Вася.

А может быть, вспомнив о детстве, о тех трудных, но счастливых днях, хотел сказать сын: ты, мама, еще сможешь к ним вернуться, если все здесь, в этом доме, пойдет и дальше так, как теперь.