Встречи... Разлуки...

Глава 18

Татьяна встретила Николая Степановича возле дома Нины. Вышла предупредить: сегодня день рождения хозяйки. Друзья зашли ее поздравить. И если Николай не против, то и он — давний знакомый, плававший с ее мужем, — зашел проведать Нину.

Капитан, следуя за Татьяной, не говорил ни да, ни нет. Войдя в подъезд, прижался лицом в распущенные по плечам волосы.

— Я боялась, что ты не придешь.

— Как я мог не прийти?!

Внизу раздались шаги, и Татьяна надавила кнопку звонка.

Хозяйка, открыв дверь, преувеличенно громко воскликнула:

— Николай Степанович, дорогой, какими судьбами?

— Татьяна Константиновна подсказала! — Капитан поинтересовался, дома ли супруг Нины, и огорчился, узнав, что тот в рейсе.

За столом сидели молодые люди, поднимали бокалы за тех, кто в море, за хозяина дома, который сейчас у берегов Кубы. Шутили, смеялись, никто не обращал внимания на Николая Степановича, и вряд ли кто-нибудь знал, что за столом сидит капитан.

Николай Степанович по внешнему виду гостей никак не мог определить, кто они такие. Круглолицый румяный паренек, терзавший гитару и речитативом сообщавший о своем разбитом сердце, вызвал у капитана улыбку:

— Десятый класс этот Вертер по крайней мере закончил?

— Химик, кандидат наук, — шепотом сообщила Татьяна. — И женоненавистник.

Однако женоненавистник, как заметил Николай Степанович, почему-то искал со своими партнершами по танцам уединения на кухне.

Когда выключили свет, капитан целовал Татьяну и вместе со всеми требовал: «Да будет тьма!»

Нина улучила минуту, спросила Татьяну:

— Как же все-таки капитану удалось вырваться из домашнего плена?

— По-видимому, ему слепо доверяют.

— Может, помочь прозреть?

— С ума сошла! — испуганно воскликнула Татьяна.

— Ничуть. У тебя он найдет тихое прибежище.

— Где оно?

— Иди хлопочи, пусть тебе обменяют комнату.

— Танюша, хватит шептаться! Танцевать, танцевать! — Николай Степанович обнял ее за талию. Никто не обращал на них никакого внимания. Он был оживлен, весел. Все вокруг в этот вечер казались удивительно милыми. Среди молодежи он и сам чувствовал себя молодым.

Куда ушла его юность? Не заметил. Заботы, хлопоты. А чем он хуже этих молодых людей, даже теперь, в тридцать пять? Не хуже, если их подруги не прочь с ним пококетничать. Слишком уж рано записался в старики. Он записался? Леля записала, пусть даже не желая этого.

Сидит, наверное, ждет, сердится. Но неужели он после тяжелых рейсов не заслужил этого вечера?! Не заслужил права хоть несколько часов провести так, как хочется ему. Себе она такое удовольствие может доставить, когда захочет. Муж не один месяц в море.

А он устал. Устал от того, что всегда что-либо от тебя требуют.

Но ведь есть женщины, которые любят, ничего от тебя не требуя. Принимая тебя таким, как ты есть. Любят так, как Татьяна. Ни одного лишнего слова, ни одного взгляда, который могли бы заметить, не позволила себе за весь рейс, лишь бы не повредить ему, чужому мужу. Ничего ей не нужно, кроме его любви.

Словно подслушав его мысли, Татьяна негромко прочла:

Домой Николай Степанович вернулся поздно. Он ждал, даже хотел, чтобы последовало объяснение, чтобы смог высказать ей, как устал от серенькой жизни, от унылого однообразия.

Намеренно громко ступая, Николай Степанович вошел в комнату и включил свет. Неужели не проснулась, если даже спала?

В спальне горел ночник.

Не поднимая головы с подушки, Елена Ивановна сказала обычным будничным тоном:

— Твою пижаму я повесила в ванной, думала, ты захочешь искупаться. Спокойной ночи. — И отвернулась к стене.

Николай Степанович всего ожидал, только не этого «спокойной ночи». Что-то заметила? Может, готовит ему какую-нибудь неприятность. Если так, то конец всему! После этого уже не о чем им будет говорить.

Уснул он сразу.

Приподнявшись на локте, Елена Ивановна смотрела на мужа. Но и теперь лицо его, спящего, было сухим, жестким. Отыскивала в нем черты прежнего Коли и не находила. Не находила, быть может, потому что изменилось отношение к ней, к дому, и не в ее силах было наделить его теми добрыми чертами характера, которыми, кто знает, обладал ли раньше Николай.

Слезы текли по щекам, по руке. Да, все кончено, ничего не вернуть, не склеить. И все так неожиданно.

Наверное, еще тогда, снимаясь в рейс, думал о том, что больше им не быть вместе. Привык за столько месяцев к этой мысли и стал чужим. Может, не уйди он в море, все было бы иначе. Когда каждый день видишь человека, говоришь с ним, он так просто не отвыкнет. Что-то может поколебать, изменить его решение. В море ее не было рядом. В море он был один. И характер у Николая такой, что ни с кем не поделится. Нет, нет, вовсе она не ищет ему оправдания.

Где уж оправдывать, если честно не сказал: Леля, я люблю другую! Почему-то ей показалось, что даже Виктор что-то знает. Сегодня, когда позвонил с судна и услышал, что Николая Степановича нет дома, какие-то мгновения длилось неловкое молчание. Потом попросил: ничего передавать не надо.

Любви больше нет. А насильно ее вернуть невозможно. И попытка вернуть прежние чувства вызовет лишь ненависть и презрение.

Ей, вероятно, только казалось, что и его любовь такая же, как ее к нему. А может, часть этого ее чувства лишь отраженной возвращалась к ней. Потом, чем выше поднимался Николай по служебной лестнице, тем больше новых черточек появлялось в его характере, которых она не хотела замечать.

Николая не будет. Его уже нет, хотя он еще здесь. Она может обнять его. И вымолить какую-то отсрочку? Протянуть руку, все уже зная? А он отвернется, если не сейчас, то завтра. Ей останется унижение. Нет, у нее есть сын. И каким бы Вася ни был взрослым, как бы далеко ни занесла его судьба, ему нужна материнская любовь. Человеку легче жить, если он знает — его ждут, помнят, любят.

Синело небо. Гасли звезды. За окном сонно закричала птица и умолкла. Сорвалась с крыши капля, звонко ударилась о подоконник. Будет солнечный день. Яркий солнечный день.

Вторую неделю стоял в доке «Иртыш». Вторую неделю Николай Степанович был дома. Он, по-видимому, с удовольствием принял молчаливые условия жены. Она уходила раньше его, стелила ему на диване, где раньше спал сын, а возвращаясь с работы, не дожидалась с ужином, читала или писала в спальне.

Николай Степанович приходил поздно и, не притронувшись к еде, укладывался спать. Они почти не разговаривали, обращались друг к другу лишь по необходимости. «Тебя к телефону», — говорил он, постучав костяшками пальцев в дверь спальни. «Просили передать, чтобы ты зашел в моринспекцию», — сообщала она.

Однажды, забежав домой переодеться — Гена ухитрился залить ей платье компотом, а предстояло идти в горсовет, — Елена Ивановна увидела у себя на постели большой сверток. Значит, Николай заходил, положил его на подушку, чтобы она сразу заметила.

Первое движение — развернуть, посмотреть, что в нем. Подарок? Теперь подарок? Или плата за предоставленную свободу?

Елена Ивановна отнесла сверток в столовую и положила на стул, где висели его пиджак и пестрый галстук.

Переодеваясь, взглянула на себя в зеркало и улыбнулась своему отражению. Подкрасила губы, надушилась, достала из ящика новые ажурные перчатки. Нет, нет, настроение изменилось вовсе не потому, что Николай проявил какое-то внимание. Просто на улице бушует весна. Полопались почки, и деревья, в зеленых комочках распускающихся листьев, какие-то прозрачно легкие, воздушные. У обочин тротуаров яркая сочная трава. А в полях сейчас голубовато-зеленые всходы озимых, пряный запах свежевспаханной земли, уже принявшей в свое лоно золотые зерна будущих хлебов. И розовые цветы на кусте боярышника над тихим ставком в Зеленом Куте, там, где прошло ее детство.

А здесь, на углу, корзины мимоз, фиалки и дикие горные цветы, которые привозят с Кавказа. В далекой тайге сквозь тающий снег, наверно, уже проклюнулись подснежники. Вася с такими же, как он, ребятами шагает по склонам гор, радуется первым теплым лучам солнца.

— Здравствуйте, Елена Ивановна!

Она оглянулась и увидела чету Каминских.

— О, как вы чудесно выглядите, и не скажешь, что после болезни! — воскликнула Томочка.

— Вот поди же, разбери, а еще говорят, будто болезнь не красит человека. — Капитан, отогнув край перчатки Елены Ивановны, церемонно приложился к ручке.

— Да я вовсе не болела!

Каминские переглянулись.

— А Николай Степанович, когда был у нас, сказал…

— Томочка! — остановил жену капитан. Видимо, сообразив в чем дело, он не хотел подводить Терехова.

Однако Елена Ивановна уже все поняла, и воцарилось молчание.

— Э-э, ладно! Мало ли что бывает в семье! — первой нашлась Томочка. — Не обращайте на вашего Колю внимания. Посидит дома, отойдет. А вообще, Леночка, вам недостает обыкновенного женского лукавства.

— Тамара!

Она сразу же переменила тему:

— Пойдем с нами в кино. Итальянская комедия! — Томочка смеясь повисла на руке Елены Ивановны. — Идем, ну, пожалуйста.

— Я бы с удовольствием. Но сейчас не могу. Тороплюсь на сессию. — Елена Ивановна не отнимала руки. До чего милая женщина, и с ней так легко.

— Тогда мы вас проводим, — сказала Томочка.

— Ну, как ваш отец, ушел в море? — спросила Елена Ивановна, вспомнив разговор в доме Реутовых.

— Пошел. На буксир взяли.

— Небольшой буксирчик, — по своему обыкновению перебила мужа Томочка. — Вчера в Поти ушел. Провожали! О-о, видели бы, какую отвальную мы деду устроили!

— Боцманом пошел, — удовлетворенно вставил Каминский.

— Рад был дед, и не спрашивайте! Усы, как у таракана, торчат. Форменный пиджак купили. Чего в старом-то идти! Двадцать рублей на апельсины взял.

— Привезу, говорит, внуку, — пояснил капитан.

— Первый рейс после такого перерыва! Обязательно надо будет с друзьями посидеть. Рано, мол, меня списывать! Ну как не дать на апельсины?!

Супруги распрощались на бульваре, взяв с Елены Ивановны торжественное обещание непременно к ним зайти.

С волнением вошла Елена Ивановна в старинное здание, где помещался горсовет. Сегодня и вопрос слушался интересный — о ходе строительства, и выступить должен был новый председатель Анатолий Михайлович Кононенко. Слухи о нем ходили разные. Достоверным было только то, что пришел он с большого завода, где директорствовал не один год. До этого Кононенко работал на Дальнем Востоке. В директоры вышел из рядовых рабочих. В биографии этой не было ничего необычного, и толковали главным образом о характере нового председателя.

Говорили, что на заводе одни безмерно рады уходу директора, другие, наоборот, очень по этому поводу сокрушаются. Среди работников исполкома толки тоже были самые противоречивые. «Больно резок», сказал о нем кто-то из отдела народного образования.

Резок?! Тот, прежний председатель, тоже бывал резок. Как-то обсуждали ход ремонта Театра оперы и балета. Депутат, скульптор, молодая женщина, сказала, что лепные украшения перед входом в театр надо предварительно как следует очистить от наслоений. Руки Мельпомены деформированы.

— Неужели бригада москвичей сама не знает этого! — с усмешкой, прервав депутата, сказал председатель из президиума.

Бывало, что и других депутатов обрывали какой-либо неуместной репликой. Выступавшие возмущались. Потратили столько своего личного времени, чтобы выполнить задание, до мелочей во всем разобрались, вскрыли ошибки и вот — соблюдай в отношении к нерадивым работникам дипломатические тонкости.

Депутаты заполняли вестибюль. Курили, беседовали, покупали журналы и книги. Елена Ивановна подошла к киоску, где продавали крупные, яркие тепличные гвоздики.

— И мне возьмите пяток! — крикнул Осадчий. Он только что пришел и торопливо раздевался у гардероба.

Вместе с Осадчим Елена Ивановна вошла в зал заседаний.

— Приятную новость слышали? — спросил он.

— Какую?

Оказалось, что пришел ответ на просьбу, с которой обращались в Москву после заседания комиссии. Сообщалось, что бытовым предприятиям города будут присланы дополнительные материалы и деньги.

— Понимаете, это ведь большое дело, — говорил Осадчий. — Проверять нужно, но вот когда к проверке реальная помощь, это намного ощутимей.

Елена Ивановна не успела ответить. К столу президиума подошел крепкий широкоплечий человек лет сорока, с выпуклыми надбровными дугами, резко очерченными челюстями, широким подбородком.

— Кононенко, — сказал Осадчий.

Для ведения сессии избрали председателя и секретаря — депутатов из комиссии, занимавшихся проверкой строительства в городе. Кононенко вернулся в зал.

Один за другим депутаты докладывали о результатах работы, о своих выводах и предложениях. Потом, когда выступал Кононенко, Елена Ивановна поняла, почему идут разговоры о его «резкости». Он, проанализировав причины недостатков, назвал фамилии начальников, где плохо организован труд и быт строителей, и потом попросил названных товарищей подняться на трибуну, объяснить депутатам, почему допущены просчеты, как и когда они будут исправлены.

Без особого энтузиазма шли эти товарищи к трибуне, докладывали, отвечали на вопросы.

— А им не нравится вот так, при всех, держать ответ, — улыбнувшись, шепнул Осадчий.

— Зато нам такая «резкость» вполне подходит, — так же тихо отозвалась Елена Ивановна.

Осадчий кивнул.