Встречи... Разлуки...

Глава 26

Татьяна медленно шла к больнице. Предстоит ночное дежурство, а она ни на минуту не смогла прилечь. Когда же, наконец, она навсегда покинет этот ненавистный дом?! Как обычно, и не вспомнишь, с чего началась ссора. Да и к чему вспоминать? Не стала она родной в родном доме. Всегда так было. Наверное, потому, что они с братом погодки, и как только он родился, ее отвезли к бабушке. Время было тяжелое, послевоенное, а Олежке нужен был особый уход. До десяти лет, пока бабушка была жива, Таня воспитывалась у нее, потом вернулась в семью чужим ребенком! Отец тогда уже не жил с матерью, уехал, обзавелся новой семьей. Наверное, еще и потому, что дочь была похожа на того человека, которого мать теперь люто ненавидела, жизнь в родительском доме для Тани стала невыносимой.

Только Нина жалела ее, утешала по-своему: а ты им не молчи, ты им назло, назло…

Татьяна не умела делать «назло». Она безропотно бегала по магазинам, убирала, помогала Олежке готовить уроки. Ничего этого в доме не замечали. Она не помнила ни ласки, которой мать щедро наделяла Олежку, ни внимания. Не называли ее ни Танюшей, ни Танечкой, только — Татьяной.

Иногда Татьяна представляла себе, что мама подходит, наклоняется к ней: «Танюша, уже солнышко на дворе…» Она бы крепко-крепко обняла маму за шею, прижалась бы к ее теплой щеке.

Но ничего этого не бывало.

С какой радостью шла она замуж за Тихона Семеновича, человека вдвое старше ее. Быть может, и не любила его. Но была глубоко признательна за внимание, за ласку и заботу.

А потом, после каждого визита матери — а та приходила ежедневно — его надутая физиономия. Встретился Алик. Веселый и безалаберный. Никаких претензий, никаких недовольств. И оказалось, что нет больше любви к Тихону Семеновичу.

Сделав большой крюк, Татьяна прошла к больнице парком и, совсем успокоившись, поднялась к себе в отделение. Передавая дежурство, доктор Жигулин сказал, что несколько часов назад к ним поступила больная Ярошенко.

Женщину доставили прямо из аэропорта. Ездила хоронить сына. Очевидно, психический ступор. Доставил ее в больницу сосед по дому. Он и летал за ней. Жигулин посмотрел на часы. Отец многочисленного семейства, он работал где-то еще и всегда боялся опоздать.

— Родственник привез больную?

— Я же сказал — сосед. Вот тут фамилия: Хохлов, Владимир Федорович. Говорит, с сыном больной был знаком. Тот, уезжая, заходил, просил присмотреть за матерью. Родственников нет. Боюсь, плохи ее дела. Лучше бы в психоневрологическую клинику отправить.

— Почему же привезли сюда?

— Работает в системе морского флота. Нашим детским комбинатом заведует.

— Вам и карты в руки, — улыбнулась Татьяна. — Вылечим, она вашего младшего к себе в детский сад определит.

— Уж вы скажете! Виталику только два месяца! — Жигулин расплылся в улыбке и тут же снова взглянул на часы. — Еще успею за Машенькой и Толей в школу забежать. Лучше, если не сами будут переходить улицу.

Сняв халат, Жигулин направился к дверям.

— Да, у этой Ярошенко тетрадь какая-то в руках. Не отдает. Заберите, когда о ней забудет. И все же лучше бы в клинику.

Татьяна узнала ее сразу. Узнала отзывчивую, милую, женщину, которую раньше видела в горсовете. Безучастное лицо не выражало ни горя, ни отчаяния, ни испуга — ничего. И пустые глаза. Глаза, которые недавно светились таким теплым участием. Истощение нервной системы. Не нужно быть большим специалистом, чтобы определить заболевание Ярошенко.

Сразу же пригласить психиатра, проконсультироваться с ним. Говорили, что в английском журнале была недавно статья о новом методе лечения. Поехать в мединститут, взять там журнал, на кафедре поговорить.

— Вы в больнице. Вы знаете, что вы в больнице? — Татьяна подошла к койке, на которой сгорбившись сидела больная.

Елена Ивановна не подняла головы, не изменилось похожее на маску лицо.

— Вы меня помните? Я приходила на прием. — Татьяна пыталась выяснить, полная ли у рольной потеря памяти или только частичная, и продолжала осторожно расспрашивать: — Где ваш муж?

Едва уловимая судорога пробежала по лицу. С усилием, словно не могла противиться какому-то внутреннему приказу, Елена Ивановна невнятно произнесла:

— Погиб… под Ленинградом.

Значит, не весь мозг поражен психической травмой. Еще есть надежда.

— А где дети? — тихо спросила Татьяна.

Продолжая смотреть в одну точку, больная снова с трудом выговорила:

— Он… придет… сын… — и прижала к груди клеенчатую тетрадь.

— Непременно, непременно придет, — успокоила больную Татьяна. — А сейчас сделаем вам инъекцию. Уснете. — Обернулась к сестре: — Димедрол.

Укола Елена Ивановна не почувствовала. Опять перестала она замечать доктора, сестру. Задремала после второго укола. Татьяна села рядом, с жалостью глядя в бескровное, исхудавшее лицо женщины, на широкую белую прядь волос над лбом.

Что ждет несчастную? Она может вообще не выздороветь, никогда не стать той, прежней, какой встретилась Татьяне несколько месяцев назад. Вероятно, повлияла на больную не только смерть сына, были, несомненно, еще и наслоения тяжелых переживаний, напряженная работа.

Татьяна наклонилась, попробовала осторожно взять у нее тетрадь. Но и в глубоком сне Елена Ивановна не разжимала рук.

На следующий день Татьяна не пошла домой, не пошла к Нине. Ненадолго прикорнула в сестерской. Утром говорила с главврачом, который настаивал на переводе Ярошенко в специальную больницу, потом консультировалась с психиатром — профессором областной клиники.

Профессор ее поддержал:

— Полечите. Забрать больную мы всегда успеем. Тем более, что судить о ее состоянии рано, и пока, повторяю, пока не вижу еще стойкого нарушения.

— Сегодня больная получила растирание, душ, психотерапию.

Профессор одобрительно кивнул. Эту хорошенькую женщину он помнил еще по институту и великодушно заметил:

— Я бы посоветовал вам, коллега…

От такого обращения Татьяна зарделась. Старательно записала все назначения психиатра. Главврач не только согласился оставить больную в отделении, но и всецело поручил ее заботам Лазаревой.

Все, что нужно было, Елена Ивановна получала. Но шли дни, а изменений в состоянии больной не наступало. Единственное, что ее беспокоило, на что она реагировала — была черная тетрадь.

Татьяна замечала, что иногда, оставаясь одна, больная раскрывает тетрадь, старательно разглаживает письма. Но при этом лицо ее, как обычно, неподвижное, безучастное.

Что в них, в этих письмах?

За все время ни разу не попросила гребня, не умывалась бы, если б ее не вели умываться, и ест только когда ее заставляют. Какие же страдания пришлись на ее долю, что так истощило запасы жизненных сил?

К Ярошенко наведывался Хохлов, но она не узнавала его. Слишком тягостными были эти свидания, и Татьяна не стала никого пускать.

Чем больше она ухаживала за этой почти незнакомой женщиной, тем больше привязывалась к ней. Иногда казалось, что Елена Ивановна чуть-чуть оживляется, когда утром Татьяна входила в палату. Не теряла надежды, хотела верить и верила, что непременно отступит болезнь. Порой ей до слез становилось жаль эту исстрадавшуюся женщину, готова была обнять, защитить, как защищает мать от беды и горя своего ребенка.

С тех пор как она взяла на себя всю ответственность за лечение Елены Ивановны, Татьяна ни о чем другом думать не могла, все свое время проводила в пятой палате, лишь изредка выбираясь в научную библиотеку, чтобы взять последние журналы. Бегала по городу, доставала новейшие препараты, часто ходила в психоневрологический институт советоваться.

Не могла она себе представить, что кто-то другой будет лечить Елену Ивановну, заботиться о ней. Нет, нет, никто не приложит столько усилий, не уделит ей столько времени, как это делает она, Татьяна. Отступить — значит признаться, что вылечить ее невозможно. Признать, что никогда уже ни на кого эта женщина не взглянет участливо, ободряюще, как некогда взглянула на нее, Татьяну, не появится на лице ее та милая, добрая улыбка, от которой тогда стало легче на душе.

Однажды, во время ночного дежурства, Татьяна, как обычно, сидела в пятой палате. Сидела, глядя на спящую, лицо которой чуть-чуть порозовело. Почему эта красивая, еще молодая женщина не вышла замуж? Ведь овдовела много лет назад. Неужели никого больше не полюбила? Только и было счастье — сын. Вот и не выдержала утраты.

Странное слово — одиночество. А разве она, Татьяна, не была одинока, имея мать, брата? Ей посчастливилось встретить Николая. Пусть он далеко, пусть увидятся они не скоро, но жизнь ее теперь стала совсем иной.

Дом… Свой дом. Даже не дом Николая, а именно свой. Птица, прилетая из дальней стороны, вьет свое гнездо. И человек, которому негде приклонить голову, жалок, беспомощен. Она, Татьяна, и сама понимала, какой нелепой была ее жизнь в чужой, по существу, семье. Свыклась. Искала, искала возможности, чтобы изменить, улучшить свое положение. Тихон Семенович, капитан Терехов… Через них должно было прийти освобождение от гнетущей тяжести. А помогла эта женщина, быть может, оградила от новых унижений и ошибок.

Больная со стоном заворочалась. А если во сне к ней возвращается способность чувствовать?

И снова стон. Елена Ивановна прижала руку к виску. Тетрадь выскользнула и лежала рядом, на подушке.

Тетрадь… Единственное, что сохранилось у этой женщины от прежней жизни.

Татьяна прочла на первой странице: Василий Ярошенко. Геология. Второй курс. Обычный конспект. Письма Василия Ярошенко и письма к нему матери, друзей.

Обычные письма. И необычные: несмотря на краткость, даже подчас суровость, в каждой строке к сыну — любовь, такая нежная любовь.

Насколько должно быть человеку легче жить, если с ним любовь матери.

Татьяна читала письма, задумывалась и снова читала. А вот это к Василию от приятеля со странным именем Эраст.

И вдруг две строчки, как удар по лицу:

Дальше, что дальше? Какое-то невероятное совпадение.

Нет, нет! Ее больная — Ярошенко. Муж погиб. А сын — студент, геолог. Но Николай тогда сам сказал: Вася уехал. Адрес! Как раньше не обратила внимания?! В истории болезни записан адрес… капитана Терехова.

Обхватив голову руками, Татьяна замерла.

Страшное совпадение… Не так много на своем коротком веку Татьяна встречала людей, которые бы искренне, бескорыстно отдали ей часть своего тепла, как это сделала Елена. И вот лежит эта женщина живая и уже не живая.

Этого ты добивалась, Танюша, когда капля по капле отравляла чувства Николая к жене, к сыну. И после всего какой благородной казалась себе: не отдам больную. Никто о ней так не позаботится, как я.

Роковое стечение обстоятельств! А если бы не было этого «стечения обстоятельств»? Все осталось бы по-прежнему. Ни разу не подумала: а каково приходится той?

Что ж теперь делать? Что делать? Ничего не изменить, ничего не поправить…