Встречи... Разлуки...

Глава 15

Стоит лишь слегка повернуть голову, и она увидит темную жесткую прядь, упавшую на крутой лоб капитана, твердую, линию подбородка и резко очерченных губ. Но она сдерживала себя. Все вокруг увлечены происходящим на экране, но ведь и ненароком можно перехватить взгляд. Она и Николай сидят рядом. Обычно, когда Татьяна вечером выходила на палубу, места подле капитана были уже заняты. А сегодня вызвали старшего помощника, и он уступил ей свой шезлонг. Хорошо, что немного задержалась, а то бы пришлось сесть возле Виктора, который всегда «держал» для нее место.

Да, все получилось как нельзя лучше. И Николай Степанович слишком уж внимательно смотрит на экран.

Еле заметно Татьяна коснулась плечом его плеча. Не почувствовал? Нет, притворяется или думает, что у нее вышло случайно. Оба увлечены погоней.

Несколько минут переждать… Она снова наклоняется, чтобы лучше разглядеть, что происходит на экране.

Он вздрогнул, повернул к ней голову. Глаза их встретились. Его взгляд скользнул по ее щеке, задержался на полуоткрытых губах. И Татьяне показалось, что этим взглядом он ответил: думаю о тебе.

Она чувствовала тепло его руки. Что происходило там, на ярко освещенном полотне, ни он, ни она не видели. Каждый из них чего-то еще ждал.

Погас экран. Николай Степанович едва успел отнять свою руку, как вспыхнул свет. Татьяна медленно встала, направилась к выходу. Ждала, что каким-нибудь вопросом он остановит. Но капитан остался сидеть в своем кресле и заговорил со старшим механиком.

Татьяна вошла в коридор. Громко переговариваясь, моряки расходились по каютам. Она открыла дверь в лазарет. Должен же Николай найти какой-либо предлог, зайти или хоть бы позвонить сюда.

А дальше? Всегда ждать, искать с ним встреч, ревниво ловить взгляд, который он украдкой бросит на часы, ссориться, мириться и опять ждать. Ведь он даже сейчас более сдержан, более уравновешен, чем она.

Но она перешла тот рубеж, за которым уже смешно и глупо играть в «официальность». На столе телефон. Набрать номер, услышать его голос. Говорить она ничего не будет. Только услышать его басовитое: да, да?

Легкий стук, и дверь в лазарет открылась. Виктор неуверенно перешагнул комингс.

Она молча поднялась. За спиной Виктора, в коридоре, кажется мелькнула белая куртка Дзюбы. Нет, показалось.

Совсем близко от ее лица, в полутьме, его лицо, растерянные счастливые глаза…

— Ты кому-нибудь сказал, что идешь ко мне?

— Важно ли это, Танюша?!

— С ума сошел! — прошептала она.

— Да, да, сошел с ума!

— Если ты не хочешь, чтобы меня перестали уважать…

— Танюша, милая.

— Тише. Мы еще обо всем поговорим. — Сейчас она не могла заставить себя даже улыбнуться. — Дай честное слово, что все останется как прежде. Так надо.

— Почему? Кому это надо? — спросил он.

— Я уже сказала, чтобы никто не посмел о нас плохо подумать.

— Разве так важно, что скажут?! Важно самим знать.

— Я тебя прошу! — Произнести эти слова ей удалось мягко, ласково.

— Если ты просишь…

Она закрыла ему рот ладонью. И он поцеловал ладонь.

— А сейчас я выйду..

По коридору, как назло, разгуливал Любезнов. Сердце Татьяны замерло. Только его здесь не хватало! Неужели видел Виктора?

— Вы меня ждете? — подавляя волнение, равнодушно спросила она.

— Я думал, вы еще на палубе обсуждаете шедевр киноискусства, — сказал Любезнов, устремляясь за ней. Она шла быстро, чтобы увести его подальше от лазарета.

— Что-нибудь случилось?

— Нога распухла.

— То есть, как? — Только теперь она заметила воспаленные глаза, тяжелое дыхание Любезнова.

— Распухла — и все. Болит, проклятая.

— Идите к себе в каюту и ложитесь. Вам нельзя двигаться. Я сейчас приду, осмотрю, — сказала Татьяна. Кажется, Любезнов ничего не заподозрил. А если б не он, если б вдруг кто-либо из штурманов или механиков почувствовал себя плохо? Стояли бы у закрытых дверей лазарета. Ее бы искали по всему судну.

Вернувшись в лазарет, она стала доставать медикаменты. Кажется, взяла все необходимое. Любезнову прежде всего надо лечь, а не бегать по трапам из каюты в каюту, в лазарет. А может, ей только показалось, что у него жар. Захотелось еще «посачковать», вот и вспомнил о своем ушибе.

Любезнов был в каюте один, его сосед, очевидно, стоял вахту.

— Так что у вас с ногой? — строго спросила Татьяна.

— Вы уже на меня не сердитесь? — улыбнулся матрос.

— Сержусь. Вы считаете, если женщина одинока, то можно нести всякую околесицу?

— Одинокая, несчастная, некрасивая, неудачница… — досказал, смеясь, Любезнов. — Комплекс неполноценности?

— А у вас какой комплекс? — стараясь сохранить все то же строгое выражение лица, спросила Татьяна.

— Полноценности! У меня все есть: жена, дети, долги, болезни, — словом все!

— Хватит зубоскалить, — рассмеялась Татьяна, — показывайте ваши болезни.

Но при одном взгляде на ногу матроса нахмурилась. Небольшая ссадина разранилась, голень опухла, покраснела. Синими жгутами вздулись вены. Зачем он ходил в таком состоянии?

— Думал, пройдет, — сказал Любезнов. — Да и не была она такой. Утром, правда, уже хорошо побаливала. Стал сейчас раздеваться и увидел.

— Надо же было прийти, — сердито проговорила Татьяна, ощупывая затвердевшие мышцы. Она беспокоилась о другом своем больном — Дзюбе, а у того все в порядке. Видимо, организм как-то приспособился к ожогам. Да и сам Дзюба не хуже ее знал, как лечиться. О Любезнове же она и не думала. И вот… Тяжелый случай. Мази, компрессы, что еще предпринять? Да, главное — антибиотики. Побольше антибиотиков. Сам по себе ушиб не мог дать такого резкого нарастания тревожных признаков, такого ухудшения.

Оставлять здесь Любезнова нельзя. Надо переводить в лазарет. То каюта, то лазарет. Действительно, проявила внимание!

— Не думала, что ваша нога в таком плачевном состоянии.

— Значит, неважные мои дела?

— Будем лечиться. Вам когда-нибудь стрептомицин кололи?

— Я никогда не болел.

Придется делать пробу. Опять уйдет время. А в таком состоянии важны каждые полчаса.

Все ухарство Любезнова как рукой сняло. Думал «милая докторина» успокоит, а она сама разволновалась.

Через час ему стало совсем плохо. Несмотря на введенные антибиотики, температура поднялась до сорока. Больной впал в бессознательное состояние, что-то бормотал. А Татьяна, сидя рядом с ним, листала справочник по хирургии. Острый тромбофлебит? Но он не дал бы такой высокой температуры. Остеомиелит? Тоже слишком бурное развитие. А если нужна будет ампутация? Кто это сделает? Только в порту, в больнице. Капитану она уже сообщила о тяжелом состоянии матроса. Если б они находились в Красном море или где-либо в северных широтах, легче было бы связаться по радиотелефону, попросить консультацию. Но ведь оперировать все равно невозможно.

Татьяна наклонилась к больному. Поправила на лбу пузырь со льдом, пощупала пульс. Никогда она еще не наблюдала такого частого прерывистого пульса.

Побежать к капитану. Пусть что-то делает, может, в какой-нибудь порт зайдет.

— Галя… Пить… Пить, Галя.

Он уже не раз звал жену. То выкрикнет, то невнятно пробормочет ее имя.

Позвонила по телефону Маринке. Не оставишь его одного. Та прибежала через несколько минут. Увидев Любезного, бросилась к нему.

— Боже мой, Толечка! Что же это с тобой?

— Посиди с ним, пока я схожу к капитану.

— А что делать? Надо что-то делать. Как же я не догадалась?! Он сегодня ничего есть не хотел, — причитала Маринка.

Капитан был на мостике и, выслушав Татьяну, вызвал начальника рации. Надо попробовать связаться с радиоцентром. Через него дозвониться в больницу моряков.

— В любую больницу, — сказала Татьяна.

Виктор посмотрел на нее.

— Трудно в это время. Но постараюсь. — На переносице незнакомая ей суровая складка.

— Жизнь человека от этого зависит!

— Понимаю.

— Через какое-либо наше судно попробуйте, — посоветовал капитан.

— Все понял. — Виктор скрылся в проеме дверей.

— Свяжется! С самим господом богом свяжется, — сказал Пал Палыч. — Таких радистов, как он, на Черном море раз, два и обчелся!

— Широты тут неблагоприятные. Суда редко встречаются, — пробубнил капитан, направляясь в штурманскую рубку.

Татьяна пошла за ним.

— Лучше бы в какой-нибудь порт, — умоляюще сказала она.

— Ну сами посмотрите на карту. Южная оконечность Африки. Где тут порты? До ближайшего сутки ходу.

— Ужасно! — Татьяна схватилась за голову.

— Но ведь только сутки. Ничего за это время не случится? — спросил капитан. Только теперь, в освещенной рубке, по выражению лица Татьяны, по ее отчаянному возгласу он понял, что положение Любезнова действительно очень тяжелое.

— Целые сутки?! Слишком долго! — прошептала Татьяна. — Скажите Виктору Дмитриевичу, пусть узнает, может, на каком-нибудь судне есть хирург. Должен же где-то быть хирург?

— Хорошо, хорошо! Успокойтесь. Он сделает все, что нужно. Подождите, пока выйдет на связь.

— Я не могу надолго оставлять больного.

— Так напишите все, что нужно. Виктор Дмитриевич передаст радиограмму. Если будет радиотелефонная связь, вызовем. Идите ко мне в каюту и пишите.

На листке бумаги Татьяна изложила симптомы болезни, свои наблюдения. В радиорубке молча положила исписанный листок на стол. Напряженный сидел Виктор у передатчиков и только кивнул.

Теперь хоть есть какая-то надежда связаться с судном, с берегом. Что-то уже делается.

Однако, когда Татьяна вошла в лазарет, чувство некоторого облегчения мгновенно улетучилось. Над больным стоял Дзюба и рассматривал вздувшуюся ногу Любезнова. Без всякого вступления он сказал:

— Резать надо — загнется хлопец.

— То есть, как? — машинально спросила Татьяна, глядя на посиневшие губы матроса, на желтизну у висков. — Ампутировать?

— Вот тут разрежь, — указывая чуть повыше раны, твердо проговорил Дзюба, словно он этим всю жизнь только и занимался.

— А если сепсис? — Она сказала первое, что пришло в голову. Не объяснять же Дзюбе насчет тромбофлебита, остеомиелита и всяких иных подозрений.

— Он уже есть, тот сепсис. Не стойте, не тратьте время, Татьяна Константиновна, доходит хлопец.

— Может, по радио свяжутся. А то вдруг навредишь.

— Некуда уже вредить.

Маринка схватила ее дрожащими руками за плечи:

— Спасите же Толика! Умрет он!

— Перестань! — хмуро сказала Татьяна. Дзюба прав. Медлить нельзя. Ну, а если она решится на оперативное вмешательство и потом — летальный исход?

— Выйди на минутку, дочка, — вдруг обратился к Маринке Дзюба и подтолкнул ее к двери.

Когда он вернулся к койке, круглое, добродушное лицо его было неузнаваемым. Тяжело раздувались толстые ноздри широкого приплюснутого носа, небольшие глазки свирепо уставились на Татьяну.

Она непроизвольно сделала шаг назад.

— Тебе тут що, круиз?! Обжиматься с хлопцами пришла? — Он больно стиснул ей плечо. — Бери ножа! И не финти! Я тебе не Витька!

— Вы с ума сошли! Как вы смеете?! — крикнула Татьяна.

— Бери ножа! Учили тебя, так дело делай. Не было бы тебя, так сами б впорались. Дочка! — крикнул в коридор Дзюба. — Иди, дивчинка, допоможи!

Татьяна мыла руки.

— Спирт, Татьяна Константиновна, давайте, — сказал Дзюба.

— Надо йод. Вон, Маринка, на полке. Инструменты, — каким-то не своим, Гортанным голосом сказала Татьяна.

— Ну и добре. И инструменты, все готово, — продолжал Дзюба. — У нас в лесу, это когда партизанили, товарищ Степан ножовкой, что по металлу, ногу Ваньке Лихачеву геть отшматовал. И спас хлопца! По сей час малярит. И не скажешь, что дядька на протезе. Простыней чистых принести?

— В ящике есть стерильные. — Татьяна почувствовала себя спокойнее оттого, что Дзюба был здесь. Его окрик и напугал, и отрезвил ее. С облегчением подчинялась она воле сильного, опытного и решительного человека.

— Вот тут бы надрез сделать. Крови поменьше будет, — тоном профессора произнес Дзюба.

Татьяна удивленно взглянула на него.

— Ну що?! Я у товарища Степана операционной сестрой, чи то братом состоял. Не боюсь кровищи, вот и взяли. Ну, с богом!

Все еще стояла со скальпелем Татьяна. Только бы не дрогнула рука, не повредить нерв. Задержав дыхание, сделала ровный, глубокий надрез.

Любезнов едва шевельнулся — не чувствовал боли, не слышал того, что говорят.

Дзюба подхватил тампоны, умело подал Татьяне, негромко посоветовал:

— Давай еще надрез. Повыше.

Татьяна стала чистить раны. Уверенность Дзюбы будто передалась ей. Как бы она без него обошлась? Дзюба завладел ее волей, ее сознанием, словно загипнотизировал.

— Маринка, носа вытри да разыщи санитарный паспорт Любезнова. — И, обращаясь к Татьяне, Дзюба добавил: — Хай глянет, какая у него группа крови.

— Конечно, конечно, — поспешно согласилась Татьяна, досадуя на себя, что не догадалась сама об этом распорядиться. Она наклонилась, разведя руки в стороны, послушала сердце.

Все те же частые прерывистые удары. Может, придется переливать Любезнову кровь. Вспомнилось, как поучала она кока насчет санитарии, с каким апломбом внушала ему элементарные вещи. И ни разу он не прервал ее, спокойно выслушивал разъяснения о вреде микробов и пользе чистых тарелок.

— Сделаем еще последний небольшой надрез, — сказала она. Раны очистились, несильно кровоточили, но закрывать их нельзя, надо сделать дренаж.

— Прокладочку, — пояснил Маринке Дзюба.

— Какие еще прокладки? — едва слышно пробормотал Любезнов.

— Очухался! — обрадовался Дзюба.

— Толечка! Тебе лучше? — Маринка склонилась над матросом.

Он не ответил.

— Опять в беспамятстве, — прошептала девушка.

— Сейчас закончим. — Татьяна старалась говорить спокойно.

Неожиданно в лазарет вошел капитан.

— Нельзя! Нельзя сюда! — крикнула она.

Николай Степанович отступил, прикрыл за собой дверь. Он спустился взглянуть на матроса, а главное, сказать, что Виктор Дмитриевич связался с «Россией». Если «Иртыш» изменит курс, то завтра в море они встретятся. На «России» хирург.

Все это капитан объяснил через полуоткрытую дверь. Татьяна ответила, что хотела бы поговорить по радиотелефону с «Россией».

— Это Виктор Дмитриевич непременно организует, — сказал капитан.