БЕНЦ. РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ЧЕТВЕРГ[21] 1825 ГОДА

«Разве Бенц не собирался завтракать?» — спросила дородная женщина, протянув через весь стол увесистую кофейную чашку и уверенной рукой наливая в нее благородный напиток. Кто-то еще, вытирая о скатерть ложку, сказал, что Бенц не желает вставать и будто бы хочет узнать, каково это — весь день провести в постели. Да чтоб его, сказал другой, лучше бы ему узнать, каково в четверг на Рождество приходится крестьянам. Коли весь год борешься с голодом, то уж раз в году позволительно делать и иметь все, как у других. «Бенц опять за свое, ох и попадет ему, да только и это не поможет», — невозмутимо ответила дородная женщина.

Тут наконец в дверях появился Бенц и спросил: «Хозяин тут?» «Садись и ешь! — велела женщина. — Он как раз и придет». «Кофе вашего мне не надо, — сказал Бенц, — а вот от хлеба с картошкой не откажусь». «Ешь, что хочешь! — ответила женщина. — И радуйся еще, что хватило». «А ты за меня не беспокойся, — сказал Бенц, — придет нужда, у тебя просить не стану». «Ты бы не зарекался!» — предостерегла женщина.

Едва проглотив последний кусок, Бенц заорал: «Где этого хозяина черти носят, нет у меня времени его ждать! Вот знал бы он, каково это — зарабатывать на пропитание, так что ни минуты свободной». Спорить с Бенцем было ниже достоинства женщины, так что он продолжал разглагольствовать, пока не пришел хозяин. Тут Бенц выдал: «Знаешь что, хозяин, хочу с тобой рассчитаться, чертовски долго ждать себя заставляешь, а у меня сегодня времени нет». «И подождешь, а я пока позавтракаю!» — сказал хозяин. «Ну уж нет, хозяин, я ждать не могу, так что выкладывай денежки, да побыстрее. Или думаешь, что я их дважды отработать должен — один раз работой, а другой ожиданием?» «Так это что же, Бенц, получается, ты на коне? Так я только рад, если ты поскорее провалишь отсюда, да и гриву твою постричь не мешало б». «А мне и так хорошо, — сказал Бенц. — Ты за собой лучше смотри!» Набивая трубку, он внимательно следил, как хозяин по календарю высчитывал ему жалование.

«Семьдесят баценов причитается тебе от тех двадцати пяти крон, что я обещал». «Эй, да ты, никак, мухлюешь, там куда больше оставалось», — запротестовал Бенц. «Подсчитай сам, — сказал хозяин, — да только не забудь, что я еще мог бы припомнить тебе тот отрез на рубаху, которую тебе пошили впрок!» Бенц ответил, что спорить он не желает, взял две монеты по тридцать пять и уходя пробормотал: «А ведь облапошил-таки на пару дублонов… черт побери, да что с него возьмешь!» Ему невдомек было, что трижды восемь — двадцать четыре, а к тому же и позабыл, когда в последний раз видел деньги, не говоря уж о том, чтобы тратить.

Выйдя в сени, он совсем осмелел, встал в дверях кухни и сказал хозяйке: «Прощевайте и не поминайте лихом!» «Бенц, ты же зайдешь к нам встретить новый год, как заведено?» — ответила та. «Послушай, — сказал Бенц, — будто я не знаю, сколько яиц да какую муку ты замешиваешь на крендели, да я лучше пойду да посмотрю, как в других домах пекут». «Вот и ступай! — сказала хозяйка. — Посмотрим еще, каково тебе в другом месте придется». «Вот и узнаем», — сказал Бенц и зашагал в сторону Бургдорфа, шляпа набекрень, голову выставил вперед, словно бык, который прет напролом, а руки болтались вдоль тела плетями.

Когда вышел он на большую дорогу, место рукам нашлось, но лишь теперь его по-настоящему обуял гнев. Бенц прусаком маршировал по дороге и думал, что уж сегодня-то он может пойти куда пожелает, ни одна паскуда ему не указ. Тут на резвых скакунах настигли его купцы, да только невдомек им было, что у Бенца семьдесят баценов в кармане и что намеревается он наслаждаться жизнью; они как обычно поехали по самой середине дороги, и когда уже дышали Бенцу в затылок, тому не оставалось ничего иного, кроме как отойти в сторону, чтобы сохранить жизнь. Тут изо рта у него полилась отборная ругань: даже и в этот день, мол, нет на дороге спасения от кровопийцев. Не желая уступать дорогу этаким баранам, он решил потерпеть до Бурдлефа, где он им покажет, чего стоит. Он свернул на Бургергассе, там уж его никакие кони не побеспокоят. Тут его обогнали крестьянки с корзинами, на них-то он и выместил гнев. Он пролетел между ними, словно ядро, толкнул одну, отпихнул другую, так что они чуть было не попадали в канаву, а когда ему вслед полетели проклятия вроде «Черт тебя побери!» или «Ах ты хрен!», он лишь обернулся с издевкой да ответил им крепким словом.

Добравшись до скотного рынка, увидел он у прачечной баб, торговавших сайками да пряниками; может, водилась у них и выпивка — если только свои спрашивали, а болтунам всяким выпивки было не видать. Вышел Бенц на середину улицы, уселся, оперевшись о посох, и принялся рассматривать товары в корзинах. Он все думал, стоит ли ему тут поживиться, или же лучше подождать до Рютчельнгесляйна, где он как-то раз заполучил славных пирожков всего на пятнадцать баценов. Ох и хороши они были, аж слюна потекла. Наконец, он все ж таки не смог удержаться, сунул руки в корзину, одной схватил пряник, другой сайку и впился зубами — сначала в пряник, а потом в сайку, все так же рассиживая на посохе, перегородив всем дорогу. На вкус было не то, что простая крестьянская похлебка, которую даже собака лакать бы не стала, а похоже было на лакомства из хозяйских закромов. Расправившись с добычей, он снова молча запустил руки в корзину и принялся в сердцах откусывать то с одной руки, то с другой, пока не перешел к третьей порции.

Всем-то, кто шел по Бургергассе, он мешал, всем-то крестьянам приходилось обходить его по грязи, но никто не посмел и рта раскрыть, опасаясь его злого языка, тем более, ниже их достоинства было затевать свару с батраком. Одна девушка с корзиной в руке, однако, сносить этого не пожелала — видать, не обладала необходимой выдержкой, что потребна в обхождении с подобным подлым народом; выбила она у Бенца посох из-под задницы да еще заехала локтем. Бенц потерял равновесие, грохнулся в грязь, выпустил из рук пряник, потянувшись было за палкой, чтобы с проклятиями напуститься на преступницу. Но та давно уж исчезла в толпе, а вокруг поднялся смех и гогот, особенно среди стайки ребят, которые давно уже подтрунивали над Бенцем.

Бенц обезумел от ярости, попытался достать мальчишек палкой и бросился было в погоню. Но продавщица пряников была на этот счет иного мнения, схватила Бенца за куртку и потребовала шесть баценов. Бенц вырывался, замахал кулаками, но бабу этим было не напугать. Ребятишки от души заливались смехом. Тут показался суровый ландъегерь. Бенц понял, что сбежать не удастся, и бросил бабе четыре бацена. Но та требовала шесть, мальчишки наговаривали, что, мол, наел он на все десять, с такой-то пастью шестью баценами не обойдешься, он-де умял пряников и саек столько, сколько в Оберланде поглощают сыру. «Давай-ка плати и проваливай, иначе под замок!» — разошелся ландъегерь. Тогда Бенц в бешенстве швырнул торговке еще пару баценов и козлом бросился за верещавшими мальчишками, размахивая палкой, а грязь из-под ног летела ему же на спину.

Так он и бежал, чертыхаясь и силясь огреть пареньков, до самого Рютчеленгесляйна. Добравшись до места, не отказался бы он еще раз отведать местных пирожков, а вернее, наесться до отвала. У Шлосгесляйн его вдруг схватила за жилет чья-то рука: «Смотри-ка, а значит не брешут, ты тут как тут! Отдавай-ка все, что должен». Бенц, однако, был совершенно не в настроении. «Поди ж ты, — нынче барышни сами парней зазывают, — сказал он, — а вот если составишь мне компанию, дам полтину». Так и случилось. Девушка взяла его под руку, и они отправились на постоялый двор.

Внутри, как обычно, было полно народу. Бенц, однако, не стушевался, сел на лавку и принялся ерзать и теснить соседей, пока барышня не поместилась рядом с ним; чем больше соседи ворчали, тем больше он посмеивался, такое у него было заведено обхождение. Он спросил красного, из лучших. Когда вино принесли, он обратился к барышне: «Тебе чаю?» Та ответила, что ей все равно. Бенц и так чувствовал себя королем, а заказав вина и чаю, и вовсе уподобился своему бывшему хозяину Хансу из деревни. Когда мимо проходил знакомый, а то и крестьянин или крестьянка из зажиточных, он не мог удержаться и заговаривал с ними. «Смотри-ка, Анне-крошка, смотри-ка, Ханс, как жизнь?» Ханс или Анне-крошка отвечали: «Да уж не переживай! Потихоньку! Ты благородным что ли заделался? Уж дай знать, как в монахи подашься». Большинство же, чтобы положить предел злым шуткам, делали небольшой глоток вина из его бутылки и ставили стакан обратно. Бенца это бесило и он кричал: «А ну-ка освежи! Или ты думаешь, я вполовину плачу? Еще чего… я ничем не хуже каких-нибудь крестьянских сынков, вот что!..»

Вел себя Бенц так, будто денег у него куры не клюют, на вино не скупился, но все больше и больше впадал в обычное ворчливое состояние и брюзжал о проклятых крестьянах, а когда барышня сказала, что неплохо бы чего-нибудь перекусить, Бенц ответил: «Ты как хочешь, а я вот не собираюсь весь день на одном месте рассиживать, мне дальше пора. Скажи-ка, подруга, сколько ты мне должна за угощение?» «Ах вот оно что! Четыре раза по полмеры по двенадцать баценов да за два чая. Всего двадцать девять баценов». «Что, хм… а кажись, всего пару раз обнесли!» «Нет, Бенц, — сказала барышня, — приди в себя! Четыре раза приносили». «Так заплати за два, если Такая умная, ты не меньше моего выпила. Да смотри, все по-честному!» «Ох, заплачу за полушку, мне-то что», — тихонько сказала девушка. «Чего, полушку? За две плати, слышишь!» «Ты, Бенц, меня сам выпить позвал». «Какая, к черту, разница, позвал или нет, — за половину, будь добра, плати! Тем более, ты с кельнершей водишься и все у вас пополам. Делай что хочешь, а только ты меня слышала!» Барышня едва не плакала: сначала за одно заплати, теперь за другое, вот так пригласили! С другой стороны, прогуляться с Бенцем под руку — это что-то да значит! «Приходите еще!» — крикнула им кельнерша вдогонку. «Черта с два, карга ты этакая!» — ответил Бенц.

На улице барышня спросила: «Куда пойдем, в “Медведя” или в “Корону”? И там, и там — танцы». «Да будь ты проклята и ступай, куда пожелаешь! Я своей дорогой иду», — сказал Бенц и отправился вперед. Девушка в недоумении смотрела ему вслед, как мальчик смотрит вслед птице, которую держал в руке, пока та не упорхнула выше крыши.

Бенц локтями проложил себе путь под часовой башней, перед «Медведем» едва не налетел на неуклюжего торговца пряжей, взобрался по лестнице и вломился в залу. На постоялом дворе пришлось ему всех угощать, здесь же пусть все его угощают, вот как он думал. Он медленно прошелся вдоль столов, но желающих не нашел. Однако Бенц не растерялся: он останавливался перед каждым знакомым лицом и не уходил, пока ему не нальют. После чего, не поблагодарив, отправлялся дальше. Ничего это не стоит, говорил он, эта сволочь — трактирщики — специально берут стаканы и мерку поменьше. Так он и болтался, пока хозяин не велел ему садиться за какой-нибудь стол или проваливать; а то путается у обслуги под ногами и не дает пройти. «Отвали! — буркнул Бенц. — Ты кто такой, чтобы мне приказывать? Мешаю или нет, тебе-то что за дело!»

Однако все же высмотрел там, где люди сидели поплотнее, какого-то знакомого, перед которым стояло вино и мясо. Здесь-то он и перекинул через стул левую ногу, подтянул правую, уперся локтем, посох засунул между ног, спросил знакомого: «Что тут у тебя?», схватил в кулак мясо с его тарелки и отправил в рот, а затем сказал, что уж думал, что помрет с голодухи, после чего осушил стакан. «Тебе чего-нибудь подать?» — спросила кельнерша. «Не твое дело, поцелуй меня в зад!» — огрызнулся Бенц. «Чье же, как не мое? — ответила она. — Если ничего не заказываешь, не занимай места и отправляйся на улицу, и сиди там сколько влезет». «Проваливай!» — сказал Бенц. «Тогда позову хозяина». «Ну ладно, принеси чего-нибудь!» «Чего же?» — спросила кельнерша. «Да уж чего получше, корова ты такая! — ответил Бенц. — Винца да пожрать чего-нибудь!»

Принесли разбавленного вина и жесткого, как подошва, мяса с хлебом — кто неласков с обслугой, обычно дорого за это платит. Бенц заявил, что сегодня белого вина пить не намерен и хлеба есть тоже, и потребовал красного с калачом. «Сразу надо было говорить, — сказала кельнерша. — Буду я еще из-за такого дурня два раза бегать». «Поцелуй меня в зад!» — ответил Бенц. Тут его внимание привлекли всевозможные яства на другом конце стола — салат, свиной окорок, пирог. А уж чего его глаза увидели, на это он сразу разевал рот, так что немедля закричал: «Нет, вы посмотрите только, ах ты ведьма, давай тащи, что у них!» — все это с набитым ртом, глотая вместе с кусками целые слова.

Набив брюхо, он начал совсем уж похабные игры с едой. То ковырял в ней пальцами, то дразнил собак, лез в чужие тарелки, приставал к знакомым за другими столами, короче говоря, вел себя самым омерзительным образом, как последний неотесанный болван, так что народ не выдержал и намекнул трактирщику, что пора бы от него избавиться.

«Давай, парень, вали отсюда! — сказал хозяин. — Ты уже всем надоел». «Отвали! — сказал Бенц. — Не мешай веселиться». «Весело тебе или нет, все равно ступай отсюда и дай другим место!» «Отвали!» — ответил Бенц. «Ну уж нет, — возразил хозяин. — У тебя, небось, еще и денег нет, того гляди, улизнешь, пока никто не видит». «Чего, денег нет? Да еще побольше, чем у тебя, побирушка ты, а не трактирщик!» «А если при деньгах, так чего ж не платишь?» «Так ты ведь еще и не сказал, чего я должен, совсем что ли спятил?» «Двадцать три бацена с тебя». «Ах ты шельмец… двадцать три бацена? Да я тебе и десяти не дам». «Делай что хочешь! — сказал трактирщик. — Или плати, или позову ландъегеря, он уж тебе покажет, кто тут шельмец». С чудовищными проклятиями, будто ничего-то он и не съел да не выпил, кроме паршивого мяса на бацен и стакана вина, какое разливают кони из своего крана, Бенц расплатился. Получив последний бацен, трактирщик сказал: «А теперь убирайся, пока цел! Если с каждым возиться, как с тобой, то и за весь день дюжины не обслужишь, а другие только ждать будут».

Наконец Бенц поднялся, но до двери добраться не смог — принялся расхаживать по зале и у каждого стола проклинать шельму-трактирщика на чем свет стоит. Потом сел на стул задом наперед, растопырил ноги и хотел уж было в таком виде подкатить к девушке, за которой ухаживал другой. Парень тот покосился на Бенца, медленно закипел в нем гнев; кельнерша споткнулась о Бенцовы ноги, вскрикнула; тут уж взорвался трактирщик, выволок Бенца из залы и спустил по лестнице, будто его в трактире и не бывало.

Внизу разразился Бенц смертельными проклятиями, будто бы у него шапку с палкой украли, и он не постесняется и заберет их прямо… Но тут их ему сбросили. Он принялся ругаться еще отчаяннее, вещи поднимать не стал — раз уж они посмели шапку с него сбить, то пусть теперь изволят надеть обратно. Тут подошла Мэди, барышня, с которой он пил на постоялом дворе и которая терпеливо ждала его возвращения. Она водрузила ему на голову шапку, вложила палку в руки и сказала: «Пошли, Бенц! Дурные там люди». «Поцелуй меня в зад!» — сказал Бенц, поворочался немного, но все же широким шагом вышел со двора, честя весь белый свет. Мэди спросила: «Куда теперь пойдем?» «Поцелуй меня в зад, — ответил Бенц, — и вали, куда хочешь!» Мэди не обиделась, засеменила вслед за Бенцем, поддакивала, рассказала, что в «Короне» с ней обошлись ничем не лучше и что вообще тут стоит опасаться за свою жизнь.

Так и плелись они вместе по сугробам и льду до следующего трактира, откуда летели веселые крики и звуки скрипок. Бенц впереди, Мэди следом. Наверху танцевали в свете двух тощих свечей, шапки набекрень, с трубочкой в зубах; на кривом полу царило веселье, а пара худощавых скрипачей наяривали на плохоньких скрипочках, так что по всем углам и стенам визг стоял невероятный. Бенца затянуло в водоворот танца: он схватил Мэди за руку, повел локтем, согнул ноги, вздернул плечами и отчаянным прыжком пустился в пляс. Тут каблук Бенца свел близкое знакомство с суком в полу и никак не хотел расставаться. Бенц думал было удержаться за Мэди, и оба рухнули, так что долго не могли понять, где верх, где низ. Их окружало облако пыли, со всех сторон слышался дикий гогот, Бенц же с большим трудом подобрал трубку и шапку и, проклиная пол и Мэди, которая и танцевать-то не умеет, заковылял к столу, а Мэди преданно последовала за ним.

Бенц потребовал полбутылки красного, Мэди пила вместе с ним, как будто бы так и надо, незаметно съела две сайки, что лежали на столе, да и от дальнейшей выпивки не отказалась. Бенцу это не понравилось, постоянные насмешки злили его; тут Мэди сказала, что скоро стемнеет, а до дома неблизко. «Так, раскошеливайся! — скомандовал Бенц. — И пошли». «Никогда не видала, — сказала упрямая кельнерша, — чтобы девушки вместо парней за вино платили! Ты вино заказывал, тебе и платить! Не позорься!» Он было вспылил, но Мэди не произнесла ни слова, пока он, в ярости и гневе, метая громы и молнии, наконец не заплатил.

Так-то, в сердцах, шапка набекрень, трубка в зубах, Бенц прокладывал себе путь к выходу, но не удержался и все-таки, уходя, подставил одному танцору ножку. Тот грохнулся вместе со своей дамой, а Бенц оказался глуп настолько, что стоял и смеялся. Упавший одним махом вскочил, бросился на Бенца, приложил его об стену, шапка и трубка полетели в сторону, затем выволок за дверь и спустил с лестницы. Все это произошло в один миг, Бенц и опомниться не успел, как уже лежал в снегу, истекая кровью. Так он и лежал, пересыпая проклятия ругательствами, утирая кровь, пьяный, пока за ним с шапкой, трубкой и палкой не вышла Мэди, подняла его, отряхнула и, наконец, повела за собой.

Бенц словно с цепи сорвался, размахивал палкой, плевал ядом в трактирщиков, проклинал весь белый свет, а вскоре гнев его обратился против Мэди — он честил ее, хотел избить, велел, чтобы та поцеловала его в зад, оставила в покое, не смела за ним таскаться. Но тут обида вкупе с вином и Мэди развязали язык. Никогда б его, подлого пса, в глаза не видеть, таких скотов еще поискать. Дура она, что терпит все его выходки, а была б не дура, так сидела б сейчас в «Короне» рядом с каким-нибудь крестьянским сынком. Уж она в другой раз глупить не станет и уж точно никогда в жизни такую паскуду домой к себе не приведет. «Да кто тебя звал, дура? — сказал Бенц. — Да сиди с кем хочешь и нечего за мной шляться, мне и одному неплохо». «У кого доброе сердце, — сказала Мэди, — всегда остается в дураках». «Да срал я на твое сердце, — ответил Бенц. — Да и на все остальные в придачу». «Врешь ты все! — сказала Мэди. — А кто тебе рубаху стирал, когда было воскресенье, а тебе и надеть-то на танцы было нечего? Ну-ка отвечай, если совесть осталась! Да кто еще тебе столько добра сделал и дверь открыл, когда ты приперся?» «Поцелуй меня в зад!» — крикнул Бенц и зашагал к ярким окнам, откуда доносился шум и лился свет. «Не ходи туда! — сказала Мэди. — Пошли, домой пора!» «Поцелуй меня в зад и ступай куда хочешь! А я с голодным брюхом домой не собираюсь». «Если пойдешь со мной, так и быть, перепадет тебе кое-чего, — сказала Мэди. — У меня под кроватью еще семь или восемь пирогов, я их вчера у пекаря взяла». «Да срал я на них!» — сказал Бенц и поднялся по лестнице. Мэди пошла за ним. Она думала так: коли он решит все спустить, то и мне достанется. Горячего она сегодня еще ничего не ела, зато поиздержалась. Она бы и последний кройцер потратила, но прежде решила с Бенца глаз не спускать, пока тот не окажется там, где ей нужно.

Бенц поднялся по ступеням и ввалился в дверь, стеклянными глазами порыскал, не собирается ли кто-нибудь чего-нибудь ему поднести, и где бы ему получше устроиться. Никто не обратил на него внимания, все сидели и пировали в свое удовольствие. Наконец, трактирщик потребовал, чтобы они отошли от двери и указал им место. «Поцелуй меня в зад! — сказал Бенц. — Где хочу, там и стою». Но все-таки сел, а Мэди уселась рядом. «Знаю я этих трактирщиков! — возмутился Бенц. — Полдня уже тут, а никто еще ничего не принес». «Ты б заказал сначала! — сказал хозяин. — Чего тебе?» «Чего-нибудь горяченького и выпить!» Принесли полбутылки, два стакана, две тарелки и прочее. «На двоих-то зачем? — сказал Бенц. — И выпивки я просил стакан». «А барышня твоя смотреть что ли будет, как ты ешь?» — спросил трактирщик и ушел. «Вот еще, — сказал Бенц, — я только за себя плачу». Между тем, Мэди отщипнула кусочек, и видно было, как хорошо ей стало от горячей еды.

Бенц страшно был раздосадован происшествием на танцах и во всю разглагольствовал, какую трепку задаст тому трактирщику и крестьянским сыновьям. К несчастью, сидевшие вокруг люди принялись над ним потешаться — он и впрямь выставил себя круглым дураком. Одни приняли его сторону, другие высказались против, так что Бенц все больше ярился, снова начал губить еду, бить и кидаться посудой, проклиная других гостей и всю их компанию. Ему сделали замечание и принесли еще вина. Мэди думала было возразить, но Бенц вскочил и сказал: «Это еще что?» Он вел себя все развязнее и все больше пьянел, и если бы не наелся саек и пирогов, уже ни одним членом не смог бы шевельнуть.

Наконец, трактирщик потребовал, чтобы он расплатился и ушел. Бенц начал свой обычный спектакль, он-де платить не собирается и пусть Мэди платит. Когда же трактирщик сказал, что у девушки денег брать не станет, а платить должен тот, кто заказывал, Бенц совсем уже обнаглел и нагрубил в ответ. Однако, когда услышал, что весь его долг — еда, разбитые тарелки и вино — тянет на шестьдесят баценов, принялся ругаться так, что весь дом задрожал, в ярости бросил на стол оставшиеся деньги и заявил, что больше ни кройцера не заплатит — да у него и нет больше — и направился к выходу. На этот раз уйти ему не удалось — поручиться за него никто не хотел. Но раз уж он всех так повеселил своим представлением, с него в залог стянули куртку. Мэди попыталась вступиться за Бенца, но безуспешно. «Заткнись или плати!» — был ответ. Мэди же, словно верная собачонка, продолжала лаять в защиту грубияна Бенца, хотела ему помочь, когда его без куртки опять спустили с лестницы. Так они и сидели внизу, без денег, без одежды; Бенц — как побитый пес, злой, разобиженный и пьяный; ничего и никого, кроме полупьяной Мэди, у него не было. Она-то и помогла ему добраться до дому.

Без денег, без куртки явился Бенц на следующее утро к новому хозяину, и что ждало его впереди, он не знал.

Так встретил он Рождество 1825 года.

Загрузка...