Вторая жена

Глава 12

Я никогда не боялась темноты. Я посвящала это время горячим страстным играм. В темноте можно былостроить планы, мечтать, чувствуя рядом теплое сонное тело, и радоваться его красоте или своей власти над ним или размышлять, за что я его ненавижу.

Но я пошла спать этим вечером, истыпывая страх. По всему дому были разбросаны подсказки о том, когда я пришла и чем занималась, но я ничего не помнила. Гора носков, штанов рубашек возвышалась в бельевой корзине Натана. Мой халат в ванной был влажным. Мои туфли были убраны в шкаф в спальне. Посудомоечная машина была готова к выгрузке. Полупустая банка тунца, оставшаяся после ужина мальчиков, была втиснута между сыром и беконом в холодильнике.

Мы с Евой разговаривали шепотом, пока мальчики резвились наверху.

— Это так ужасно, Минти. — Она то краснела, то бледнела и постоянно подносила руку ко рту. — Бедный, бедный Натан. — Она дважды сотворила крестное знамение, и я подавила истерическое желание зашипеть: «Это ему уже не поможет».

— Ева, мы ничего не будем говорить мальчикам до завтра… после школы. — Она бросила на меня скептический взгляд, и я собрала все силы, чтобы убедить ее. — Мне так будет легче. Мне нужно время, чтобы сделать кое-что, прежде, чем я смогу полностью посвятить себя им. Я постараюсь принять меры…

— О'кей.

Я знала, что должна что-то сделать, но что? Были какие-то процедуры, не знакю какие. И были вопросы, требующие ответа. Я позвонила тео, юристу Натана, и вынуждена была несколько раз повторить, что Натан умер, потому что даже супер-профессиональный Тео не мог в это поверить.

— Ты поможешь мне? — Умоляла я его. Я вдруг испугалась, что «Вистемакс» не выплатит выходное пособие Натана.

— Не волнуйтесь, — Тео отвечал бодро и уверенно. Он щелкнул языком. — Вы слышите? — Этот звук отозвался во мне зубной болью. — Они заплатят.

Я позвонила, чтобы сказать Барри.

— Это так ужасно. — Его голос был полон искренней заботы. — Ужасно. Не вздумай приходить в офис. Мы разберемся. Я скажу Крису.

Крис будет воровать мои идеи. Но так и быть.

Я уже позабыла о Крисе Шарпе, когда позвонила Пейдж. Тот же набор слов, передаваемых по телефону — этот неприкосновенный запас, к которому мы обращаемся в самые черные и безнадежные минуты.

— Так ужасно, — Пейдж немного заикалась. — Ужасно, Минти. Та сама справишься? Мне так жаль, я ничем не могу тебе сейчас помочь. Линда может зайти и забрать мальчиков.

— Я им пока ничего не сказала. Жду подходящего момента.

Пейдж не хотела и не могла этого понять.

— Разве они не догадываются, что что-то случилось?

— Я хорошо притворяюсь.

Последовала недолгая тишина.

— Тебе виднее.

Между этими разговорами я постаралась составить список. Но это оказалось выше моих сил. Я боролась со словами «завещание», «регистрация смерти», «объявление в газете», но они никак не хротели выстраиваться в порядке значимости.

— Мама, — Лукас вбежал в дом и бросился ко мне. — Мама, почитай мне сказку. — Он весь светился здоровьем, такой оживленный и веселый, что люой режиссер детских передач ухватился бы за него.

Теплая рука скользнула мне в ладонь:

— Привет, мамочка. — Это был Феликс. — Ты такая печальная. Тебе грустно, мама?

Я наклонилась и схватила их в объятия. Их маленькие твердые головы уперлись мне в грудь. Теперь я полностью отвечала за них.

Натан был со мной всю эту кошмарную ночь. Мы были в гостиной, на полукруглом столе у окна тикали часы, и мы спорили о них. Натан считал, что им лучше стоять на каминной полке. «Пожалуйста, я так хочу, Минти.» Я посмотрела на карточки с образцами краски и услышала свой голос: «Как ты думаешь, Восточная бежевая подойдет сюда?». «Восточная бежевая, — парировал он, — похожа на компост».

Натан в саду в старых вельветовых брюках, любимой синей рубашке, в Веллингтонах копает землю под сиренью. Я у доски изо всех сил пытаюсь разгладить его рубашку, но она снова и снова оказывается мятой. Натан воткнул вилы в землю и извлек из-под куста сверток в белой шерстяной шали. «Это мое тайное горе, Минти». Я ясно слышала, как он произнес это в моем тревожном беспамятстве.

В спальне было душно, меня бросало то в пот, то в дрожь, вероятно, от сегодняшнего стресса. Могла ли я сделать для него что-то еще? Да, могла. Был ли Натан так несчастен? Да, был… Я бросилась наверх в спальню для гостей. Кровать не была застелена, но я скользнула на голый матрас, натянула на себя пуховое одеяло и уставилась в темноту. Я не могла разглядеть картину надо мной, но внутренним взором я видела эти розы. Я подсчитывала их размер и расположение на полотне. Я исследовала каждую тень и оттенок, я перечисляла их по пальцам: белый мел, взбитые сливки, слабый чай, красно-коричневый у основания лепестков, разбросанных вокруг вазы. Когда мне показалось, что я больше не вынесу, я поднялась, протянула руку и повернула картину к стене.

Чуть позже, не знаю когда, я оказалась в кабинете Натана. Я выдвинула ящик его стола и рассматривала папки, аккуратно помеченные черными чернилами. «Страхование» — оранжевая папка. «Адвокат» — красная. «Дом» — синяя. «Здоровье» — желтая.

Почему он выбрал желтый цвет для здоровья? Это было неправильно. Желтая лихорадка, малярия, желтуха… Я открыла ее и стала просматривать документы снизу вверх. Были различные письма от врачей с Харли-стрит. Тест от окулиста, анализы крови. Все в пределах нормы, ничего, угрожающего здоровью. Верхнее письмо в стопке было совсем иным. В нем говорилось: «Уважаемый г-н Ллойд, как мы договаривались на предыдущей консультации, я связался с моим коллегой г-ном Оксфордом из Лондонского кардиологического госпиталя. Я описал ему Вашу ситуацию — кровяное давление, шума и пр. — и он будет готов начать обследование. Если Вы обратитесь к нему напрямую…».

Письмо было отправлено шесть месяцев назад. Я перечитала вежливые фразы. За мягким словом «ситуация» угадывался профессиональный намек на серьезность положения. У Натана, считал консультант, был типитный надоб симптомов, и он должен был сообщить об этом.

Натан ничего не сделал. Я со злостью скомкала письмо. Почему? Почему Натан ничего не сказал мне? Это было бы так легко урегулировать. Мы могли бы пойти на обследование вместе. Я бы сидела тихо, как мышь, читая «Кантри лайф» или мятый с загнутыми уголками «Хелло» в приемной, в то время, как пути и ответвления артерий от его сердца исследовались на экране в кабинете. Я бы взяла его за руку, прежде, чем выслушать заключения врачей.

Он только должен был сказать: «У меня проблемы с сердцем», и я начала бы действовать. Один день был бы полностью посвящен спискам: снижение уровня холестирина, зеленые овощи, витамины, велотренажер. И я бы составила идеальное расписание. Упражнения: 7.00-7.30. Завтрак: 7.45-…

Это страшное молчание Натана напоминало, сколь о много мы умалчивали в нашей жизни. Я не могла утешить его. Я не погладила его по щеке. Мы не ожидали стоически вместе в приемной врача.

Поэтому телефон не зазвонил сегодня утром, и я не взяла трубку, чтобы услышать, как он скажет: «Минти, я должен кое-что тебе сказать. Это будет шоком». Теперь он никогда не услышит мой ответ: «Вистемакс» об этом пожалеет. Ты звонил адвокату? Натан, это не личное, ты же знаешь….

И он никогда не услышит от меня: «Натан, держись. Я еду к тебе. Мы все обсудим вместе».

Натан предпочел перенести свое страдание молча, а затем разыскал Роуз. И теперь Натана нет. Я упала на колени перед столом, положив руки на ящик, ибо ящик содержал факты — неопровержимые факты, которые я так любила — жизни Натана. Я склонила голову и наконец заплакала. Было 3.30 утра в первый день моего вдовства.

В девять на следующее утро я сидела за столом Натана в кабинете. Мальчики были в школе, Ева пылесосила соседнюю комнату. Зазвонил телефон.

— Я не знаю, что сказать…

— Ты не должен ничего говорить, Роджер.

— Я полагаю, это было сердце?

Я положила трубку. Он почти сразу перезвонил.

— Если мы можем что-то сделать, это будет сделано, — сказал роджер. — Пожалуйста, дай нам знать, когда похороны. Минти, я признаю, что это самая трагическая, невыносимая ситуация…

Был ли это подходящий момент, чтобы упрекнуть Роджера в увольнении Натана? Должна ли я была сказать, что оно почти наверняка привело Натана к смерти?

— Я понимаю, что ты испытываешь довольно сложные чувства.

— Нет, Роджер. Не сложные. Очень простые чувства.

— Мы поступили так, как будет лучше для «Вистемакс».

— Питер Шейкер будет лучше? В самом деле?

Мне больше нечего было добавить. Роджер был бизнесменом, я была вдовой, и я могла распространяться сколько угодно, но ни в чем бы его не убедила. Я снова прекратила разговор и положила телефонную трубку. Я не могла простить. Не сейчас. Быть может, никогда.

Звук пылесоса сверлил голову. Я крикнула:

— Ева, прекрати.

Она появилась из гостиной.

— Нам надо навести порядок в доме, Минти. Люди придут.

А придут ли они?

— Ты плохо выглядишь, я сделаю тебе чашку чая.

Я сидела за столом Натана, держа чашку, и с интересом думала, как долго мои пальцы смогут терпеть боль. Это было проще, чем причинить боль Лукасу и Феликсу. Я сосредоточилась на ощущениях в кончиках пальцев., подбирая слова. «Папа уехал в далекое путешествие и больше не вернется…». Подойдет ли это или… «Папа смотрит на вас с небес, но не может быть рядом…».

В дверь позвонили, и Ева чем-то загремела в гостиной. Это была миссис Остин, раздражительная миссис Остин: — Ева, мы только что услышали. Вот мои помидоры. Мои соболезнования.

Через десять минут в дверь снова звонили. Теперь это была Кейт Уинсом, живущая через дорогу:

— Это так ужасно, — я слышала, как она это сказала, и поежилась. — Я еду в супермаркет. Вам надо что-то купить? Скажи Минти, я буду на связи. К сожалению, мне надо бежать домой. Дети…

В десятый раз я попыталась составить список. В дверь — я уже ненавидела дверной звонок — снова звонили, и я прижала пальцы к лицу. Я почувствовала легкое прикосновение к своим волосам. Гизелла сказала:

— Я приехала, как только смогла.

Я подняла голову:

— Ты знала, что собирается сделать Роджер, но не сказала мне?

— Ты ожидала, что я это сделаю? А ты сделала бы на моем месте? Но я хотела намекнуть тебе в обед. Ее пальцы скользнули на мое запястье, она проверила пульс. — Ты спала? И когда в последний раз ты ела?

Мои волосы казались тяжелыми и горячими, я откинула их назад.

— Чашку чая. Не знаю, Гизелла.

Она наклонились вперед и проговорила с настойчивостью, которой я от нее никогда не слышала:

— Тебе понадобятся все твои силы, Минти. Тебе придется думать о детях. Я сделаю тебе чай и какой-нибудь тост.

Она отвела меня в гостиную и усадила на диван.

— Ты посидишь здесь, пока я не вернусь.

Утренний свет, потоком лившийся в комнату, был настолько ярким, что у меня заболели глаза. Я выглянула во французское окно. Сирень разворачивала свои первые бутоны, а в соседнем садике на пригретом солнцем бугорке магнолия раскрывала фарфоровые чашечки цветов.

— Как жестока весна, — сказала я.

— Да. — Гизелла вернулась с подносом. Она поставила его на журнальный столик, достала из сумочки свой мобильный телефон и выключила его.

— Боже мой, — сказала я. — Неужели все так серьезно?

Солнечные квадраты лежали на ковре, который с годами приобрел более светлый оттенок. Я снова услышала голос Натана: «Нет, мы не можем позволить себе новый ковер».

— Минти, — Гизелла взяла тост с тающим маслом и мармеладом, — поешь.

— Я никогда не ем масла, Гизелла. Талия.

— Не думай о ней сегодня.

Я взяла у нее тост и стала жевать. Вкус мармелада не был неприятным, и чай был горячим и крепким.

Гизелла пила из второй кружки:

— Ужасный чай. Что за марка?

— Обычный чай. Не знаю.

— Лапсанг лучше.

Вычеркнуть в списке еженедельных покупок «Обычный чай» и заменить его на «Лапсанг». С точки зрения Гизеллы, она была спокойна и мудра, как Будда. Она была полна жизни и устремлена к своим целям, в то время как мои за прошедшую ночь истаяли и сжались до размеров фигурок на обивке дивана.

— Минти. Насчет Роуз.

Эта информация была золотой жилой для любителей потрещать языками. «Вы знаете, где он умер? У первой жены». Маловероятно, что это осталось тайной.

— Роджер говорил с Роуз. Он позвонил ей после того, как поговорил с тобой. Он встретится с ней во второй половине дня.

— Он не приедет сюда?

— Я же здесь. — Она потянулась и поставила чашку на поднос. — Ты знаешь, как бы Роджер ни хотел, он не сможет поднять Натана из мертвых.

— Нет. — Это было лишним, потому что сейчас Натан не казался мне мертвым. Он был здесь в гостиной, я чувствовала это всем телом.

Гизелла продолжала:

— Позволь мне сказать. Не отказывайся от помощи Роджера. Она вам понадобится.

Второй тост лежал на тарелке криво. Я его поправила. Натан был надежным. Он был тем человеком, который никогда не покинет в беде. Но нас было слишком много для него одного. Оставил Роуз. Женился на мне. «Вистемакс». Он не мог идти по такой скользкой почве. Его тело протестовало. «Я смотрю в зеркало, и не знаю, кто оттуда смотрит на меня». Могла ли я понять смысл этих слов?

Гизелла была в одной из своих ослепительно белых блузок с рукавом три четверти, слегка натягивавшеся на груди. Это был изысканный французский вырез. Нить крупного жемчуга обвивала его шею. Соответствующие серьги поблескивали в ушах. Она сидела, наклонившись вперед на стуле, воплощенное сочувствие и жалость.

— Я понимаю, что ты сейчас об этом не думаешь, — она вытащила из сумки записную книжку, что-то написала и вырвала листок. — Я мало что могу сделать для тебя, Минти, за исключением помощи в мелочах. Вот имя хорошего флориста. Просто скажи им, что ты хочешь для Натана, и они поймут.

Флорист?

— Спасибо, — мои губы дрожали. — Рассказал ли Роджер, каким Натан был вчера? — Гизелла убрала записную книжку в сумку. — Я хотела бы знать, что он говорил и как выглядел.

— Понимаю. — Она, казалось, ожидала этого вопроса. — Роджер боялся этой встречи. Натан был ему другом, только не так, как ты думаешь, Минти. Ты не хуже меня знаешь его. Роджер сказал ему прямо. Сначала Натан почти ничего не говорил. — Гизелла остановилась и вздохнула. — Роджер сказал, что он подошел к окну и повернулся к нему спиной. Он сказал, что ему надо подумать одну или две минуты. Потом он пошел в атаку. Он сказал Роджеру, что это не правильное решение. Кроме того, «Вистемакс» не нужны дестабилизирующие факторы в данный момент.

Натан защищался. Те, кто его хорошо знал, легко читали признаки его состояния. Когда он сжимал губы, это было плохим признаком для оппонента. Если он засовывал руки глубоко в карманы брюк, значит, он разрабатывал стратегию.

— Я никогда не видела Роджера таким грустным и напуганным. В будуще… с ним может случиться тоже самое, — продолжала Гизелла. — Увольнение Натана тяжело ему далось.

— Гизелла, Натан потерял все.

— Не все. У нее была ты с мальчиками. Роджер считал, что он мог некоторое время побыть дома, чтобы посвятить больше времени детям.

Я смотрела на нее, пораженная:

— Роджер уволил Натана, потому что из Натана может получиться хорошая нянька?

Губы Гизеллы не дрогнули.

— Натан получил хорошее выходное пособие.

— Будем надеяться, что Роджер сохранит свое философское настроение, когда я выгоню его с похорон Натана.

С оттенком легкой паники Гизелла прошептала:

— Зачем? Не нужно этого делать, Минти.

— Роджер действительно считал, что Питер Шейкер будет лучше Натана?

Гизелла поправила манжету белоснежной рубашки.

— Стоит ли сейчас обсуждать это? Постарайся быть практичной.

— О, практичность… — сказала я. — Ее явно переоценивают.

Я встала и прошла к полукруглому столу. Я взяла часы и переставила их на каминную полку, как этого хотелось Натану.

Гизелла взяла сумку.

— Мне пора идти. Но помни, Роджер сделает все, что сможет. Я тоже сделаю все, что в моих силах. Если ты это примешь.

Я услышала крик:

— Почему Роджер это сделал?

Гизелла опустила сумку и посмотрела мне в глаза:

— Это было необходимо. Натан так же поступал с другими, вспомни об этом.

— Но это его убило.

— Нет, не это. Натан любил виски, он напряженно работал. Он был… очень занят жизнью семьи. Большой семьи. Все это вместе внесло свой вклад. Это сделало не увольнение. Натана убило его больное сердце.

В дверь продолжали звонить, но я отправила Еву встречать посетителей. Каждый раз она что-то приносила. Бутылка вина, с надписью «Соболезнуем» на этикетке. Брошюра «Последняя воля и завещание». Следы кофе на мягкой обложке, загнутые уголки страниц. В разделе 14.4.3 «Справедливый раздел между сторонами» кто-то яростно нацарапал на полях: «Это мне должно было так повезти».

— Кто ее принес, — спросила я у Евы, но она сказала, что не знает эту женщину.

«Последняя воля и завещание» лежали на кухонном столе передо мной. Я, как предполагал весь остальной мир, оплакивала Натана. Крис Шарп, вероятно, наслаждался хорошим днем… Вряд ли Питер Шейкер испытывал муки совести. Я почувствовала жалость к Кэролайн, которой придется делать выбор между лояльностью к мужу и ее собственными строгими понятиями о нравственности. Питер, вытолкнувших из кресла Натана, явно не вписывался в строгие рамки ее принципов.

Кто-то вошел в кухню.

— Мартин, — сказала я.

Он поставил закрытое фольгой блюдо на стол и наклонился, чтобы поцеловать меня в щеку.

— Я приехал, как только смог. И привез макароны с сыром.

Я постаралась найти вежливый ответ. Любой ответ.

— Лукас любит макароны с сыром.

Он сел рядом со мной и взял обе моих руки в свои.

— Пейдж попросила Линду приготовить их. — Последовала пауза. — Это ужасно, Минти, но ты выдержишь. Я пришел сказать тебе это. Может казаться, что ты не сможешь, но ты выдержишь.

Его пожатие было прохладным и крепким, и я была благодарна ему за это.

— Поговори со мной, Мартин.

— Я для этого и пришел.

Макароны выглядели очень аппетитно с хрустящей корочкой сыра наверху.

— Я не знаю, что надо сделать в первую очередь.

Мартин отпустил мои руки и достал листок из нагрудного кармана.

— Я составил список, — сказал он. — Слепил его из того, что я помню, когда умерли мои родители. Всякие похоронные мероприятия.

— Список! — воскликнула я. — Ты писал список, когда у тебя самого столько дел?

— Но мы же друзья. — Мартин передал мне его. Это поможет тебе собраться с мыслями. Оттолкнуться от чего-то конкретного.

— Как Пейдж и малыш?

Он слегка нахмурился:

— Они в порядке. Только я не уверен, достаточно ли Пейдж отдыхает.

— По ночам тяжело?

— Я сейчас сплю в комнате для гостей.

Темнело, и надо было включить свет, но я не вставала. Мы с Мартином сидели на кухне, пока не сгустились сумерки, и я была благодарна, так благодарна ему за присутствие.

— Сегодня сказок не будет, — сказала я ребятам. — Я хочу поговорить с вами.

Они были свежемытые, блестящие и смотрели на меня с надеждой.

— Это о папе?

Две пары глаз доверчиво смотрели на меня. Я похлопала ладонью по кровати Феликса.

— Залезайте и садитесь рядом со мной.

Феликс устроился справа от меня, а Лукас слева. Я обняла их и погладила по спине. Феликс изогнулся, скользнул вниз и принес «Голодную гусеницу». Он протянул книжку мне обеими руками. Я покачала головой:

— Не сегодня, Феликс. Папа… — я запнулась и замолчала, искала опору. То, что я должна сказать своим детям. То, что поможет им справиться с будущим горем.

— Папа… — Лукас хихикнул, — наш папа?

— Да, твой папа.

Феликс взял Бланки[9] и снова прижался ко мне: теплый, удивительно тяжелый для своего роста.

— Папа очень вас любил, — сказала я и прижала их к себе покрепче, — и он всегда будет с вами. Но я боюсь, что с ним что-то случилось… — Я поперхнулась, но изо всех сил старалась не останавливаться. — Он очень сильно заболел, его сердце не могло биться, и он умер. Он ушел от нас и больше не вернется.

Лукас разрыдался:

— Он обещал прийти на футбол.

Я испытала невыносимое чувство тяжести и поражения.

— Лукас, папа не сможет прийти на футбол. — Я взяла его маленькую руку и погладила. — Он обязательно пришел бы, если бы мог.

— Куда он ушел? — Лукас уже захлебывался от рыданий.

— Он ушел на небо. Он, наверное, видит нас и думает о нас все время. Я буду заботиться о вас, и мы будем вместе. И мы будем думать о нем, правда, ребята?

Феликс вывернулся из моих объятий и подошел к окну.

— Непослушный папа, — сказал он сердито.

— Папа не шалил, — сказала я Феликсу. — Он ничего не мог поделать.

— Непослушный, озорной, — повторил Феликс. Потом он сказал, — смотри, там Тигр сидит на улице.

— Вернись, Феликс.

Но он покачал головой и продолжал упрямо стоять у окна. Лукас вздохнул и посмотрел на меня.

— Значит, нам нужен новый папа, чтобы водить машину?

Феликс забрался в мою постель и разбудил меня.

— Мамочка, где папа?

Было шесть часов и я только забылась тяжелым сном, но его вопрос мгновенно заставил меня проснуться. С трудом шевеля губами я пробормотала:

— Ты помнишь, Феликс, мы говорили об этом вчера? Папа ушел туда, где ему хорошо и спокойно.

Голос у моего уха был тревожен и настойчив:

— Ты тоже уйдешь?

Я взяла его на руки и мы сплелись в один узел под пуховым одеялом.

— Нет, я не уйду.

— Обещаешь? — Феликс закинул на меня ногу и прижался головой к моей груди.

Лежа в этих невинных грустных объятиях, я представляла реку ДНК, которая текла через меня в него. Он был Натаном, он был мной. Я никогда прежде не подыскивала слова так тщательно и заботливо:

— Я ни за что не уйду, Феликс. Я буду с вами обоими, чтобы заботиться о вас.

Руки Феликса ослабели:

— А непослушный папа ушел.

У Натана не было выбора. Он не хотел уходить. Любое из этих утверждений было верно. Тем не менее, даже ребенок мог понять, как безнадежно и неуверенно они звучали, и долгом матери было убедить своих детей, что они находятся в безопасности. Через некоторое время Феликс расслабился. Его тело отяжелело, а дыхание стало ровным. Я лежала, обхватив его руками и слушала умножающиеся звуки дня, понимая, что пора вставать и продолжать жить дальше.

Мы с мальчиками оделись вместе.

— Держу пари, я одену свои брюки раньше, чем вы оденете носки, — я бросила им красную и синюю пары.

— Я быстрее, — крикнул Лукас, и потащил с себя пижаму. У негго спине шариковой ручкой был нарисован кот.

— Чем вы оба вчера занимались?

За завтраком я сказала:

— Если съедите всю кашу, получите на ужин мороженое и еще одну сказку перед сном.

Вот так, с помощью обещаний и игр мы прошли через утро и завтрак. Это было в обычае: игры, увертки, хитрости помогали нам прожить день. Потом Ева повела их в школу, а я убрала со стола и привела в порядок кухню. Я вдова, думала я, вытирая воду вокруг раковины.

Когда я пошла наверх, чтобы застелить постели, стукнула крышка почтового ящика на двери. Заслонка была поднята и чей-то глаз заглядывал в дом. Я узнала его и открыла дверь.

— У нас работает звонок, — сказала я наклонившейся Поппи.

— Минти, — Поппи быстро выпрямилась. — Я не была уверена, что мне надо приезжать, но меня прислала мама. Нам надо поговорить.

Одетая с головы до ног в черное, с красными больными глазами, она выглядела хрупкой и опустошенной. Жалость к ней с Сэмом, жалость к моим мальчикам, жалость к себе самой захлестнула меня.

— Я не знаю, что сказать, Поппи, кроме того, что мне очень жаль.

— Извини, — она пыталась подобрать слова. — Я не видела его на прошлой неделе, как обычно. Я отменила, потому что… ну, потому… что была занята. — Она поморщилась. — Как жестока бывает судьба, или что там вместо нее…

— Да, это так.

Ричард припарковал свой автомобиль и присоединился к нам. Он был в офисном костюме. Он подошел и быстро обнял меня.

— Минти, с тобой все в порядке?

— Вам лучше войти, — я отошла в сторону.

Ричард положил руку на талию Поппи и повел ее в дом. Взгляд Поппи упал на пальто Натана, висевшее на вешалке, и она, как вкопанная, остановилась около него.

— Это его. О, папа…

Ричард отбуксировал Поппи от вешалки в кухню.

— Поппи не очень хорошо себя чувствует, с тех пор, как услышала эту новость. — Он опустил ее на стул и отвел волосы со лба.

— Не удивительно.

Он повернулся ко мне.

— Я надеюсь, о тебе есть кому позаботиться, Минти?

Словно холодная рука сжала мне горло. Единственный человек, который заботился обо мне, сейчас был мертв.

— Ева и соседи были очень добры ко мне.

Рассеяный взгляд Поппи беспокойно блуждал по кухне.

— Здесь все изменится, все будет уже не так, — она посмотрела на Ричарда. — Сегодня утром все казалось таким прекрасным. Тогда я еще не знала. Ты сможешь остаться здесь? Тебе не придется продавать дом?

— Я не знаю. Мне надо будет это выяснить. Я еще не способна во все вникнуть.

— Я сожалею, — сказала Поппи. — Это было глупо с моей стороны. Бесчуственно. — Тонкое запястье только подчеркивало ее хрупкость, когда она поднесла руку ко лбу. — Я уверена, что папа позаботился… — последовала крошечная пауза, — … обо всех.

В последние годы я иногда думала, что мы с Поппи сможем как-то, не поднимая историю с Роуз, стать друзьями. Дружба наших семей сулила ей все выгоды, которыми она могла воспользоваться в решающий момент. Мне уже казалось, мы могли достигнуть понимания, на которое нельзя было надеяться еще несколько лет назад. Теперь это стало невозможным.

— Где мальчики? Как они? Я не могу не думать о них. По крайней мере… они еще маленькие. Может быть, в их возрасте легче перенести потерю. Может, они не чувствуют… совсем… как мы, я имею ввиду.

— Это интересная теория, — сказала я.

Ричард встал у жены за спиной и положил руку ей на плечо.

— Через какое-то время, — сказал он как всегда рассудительно, — они должны будут вернуться к нормальной жизни, им не надо, чтобы мы плакали над ними.

— Это несправедливо, — Поппи отшатнулась от него.

Я тяжело посмотрела на него.

— Мальчики в школе. У нас есть время до пятницы. Мы стараемся поддерживать обычный распорядок. Они сбиты с толку, но хорошо держатся. Пока. Я попыталась им объяснить, но они еще не в состоянии все понять. Они еще слишком малы.

Поппи издала невнятный стон и закрыла лицо руками. Ричард откашлялся и сказал, как можно мягче:

— Если хочешь, они могут побыть у нас день или больше. Мы с Поппи могли бы взять их на выходные. И Роуз предлагает помочь.

Я представила свою жизнь без детей, и мне внезапно стало страшно.

— Нет, пожаоуйста, нет. — Я не хотела быть резкой, но эта мысль была невыносима. — Они останутся здесь. Вы не можете отобрать их.

— Минти, — Поппи выпрямилась. — Мы не собираемся отбирать твоих детей у тебя. Мы просто хотели помочь. Мы подумали, что им лучше побыть у нас, когда ты будешь заниматься делами.

Ричард был потрясен:

— Мы ничего подобного не имели ввиду, поверь, Минти.

Я села на стул.

— Извините. Конечно, вы так не думали. Я не все правильно воспринимаю сейчас, — Ричард смотрел на меня с пониманием. — Это было очень любезно с вашей стороны, но я не думаю, что им сейчас было бы лучше в чужом доме.

— Но мы не чужие, — возразила Поппи. — Я их сводная сестра.

Я облизнула губы.

— Роуз чужая.

— О? О'кей. Мы не собирались отбирать у тебя детей, но предложение остается в силе. — Поппи неловко поднялась на ноги. Она колебалась. — Было ли это… была ли это сердечная недостаточность?

— Может быть. Мы не узнаем этого, пока не получим результаты вскрытия.

— Как это типично! — Поппи испустила страстный вопль. — Папа так тяжело трудился, обеспечивая всех. Он, наверное, так переживал, и у него не было никого-никого, чтобы хоть немного ему посочувствовать.

— Поппи, — в голосе Ричарда звучало предостережение. — Мы еще ничего не знаем.

Она одернула складку на черной юбке и более спокойно сказала:

— Сейчас мы все говорим то, что на самом деле не имели ввиду. Извини. Я не хотела. — Она подошла к деревянному буфету и провела пальцами по его полке. — Он любил его, правда? И ему нравились эти голубые и белые дверцы, расписанные розами. Я была с ним, когда он его покупал.

— Да, я знаю.

Ричард ловко протиснулся между нами.

— Еще раз хочу сказать, Минти, если тебе понадобится хоть какая-то помощь, только скажи нам. — От него исходило сияние молодости и благополучия. Его кожа, блестящие ботинки, огой ремень несли на себе отпечаток благотворного влияния денег и органической пищи.

Теперь Поппи обратила свое внимание на задний двор.

— Здесь плохо без мамы, — пробормотала она. — Все запущено.

— Минти слишком занята, — сказал Роджер.

Если бы мужчин можно было выстроить в ряд в порядке убывания добропорядочности и сдержанности, Ричард стоял бы во главе.

— Сад совсем заброшен. — Поппи прикрыла глаза от утреннего солнца, пробивавшегося сквозь ветви сирени. — Сердце у папы болело, и он не мог заниматься садом, и у него, конечно, не было никакой помощи.

Парадная дверь распахнулась с грохотом, послышалось шипящее наставление:

— Воспитанные люди так себя не ведут, — и Пейдж протиснулась в кухню, держа за руку Лару и придерживая второй рукой младенца в слинге. — Минти, я пришла, как только смогла. — Она отпустила Лару, ребенок оказался между нами, когда Пейдж прижалась своим лицом к моему. — Что я могу сказать? — Ее здоровое тело словно излучало волны здравого смысла, я никого не была так рада видеть, как ее. — Я воспользовалась своим ключом, чтобы войти. — Она еще держала его в руке. — Но у тебя гости, я могу уйти.

Дорогая Пейдж, ты была нужна мне больше всех.

— Вы помните Пейдж, — я представила ее Ричарду и Поппи. — Она только что родила ребенка. А это Лара.

Лара была одета в голубое платье и шерстяной кардиган. Она смотрела загадочно и серьезно. Ребенок сопел. Пейдж погладила его по голове:

— Ш-ш, Чарли, — пробормотала она. — Я так сожалею о твоем отце, — сказала она Поппи. — Он был хорошим человеком, нам будет его не хватать.

— Он был замечательным, правда? — Воскликнула Поппи.

Неподдельное горе в ее голосе заставило всех вздрогнуть. Ричард обнял ее.

— Наверное, нам пора идти, — сказал он.

Поппи проигнорировала его.

— Минти, мы должны спросить у тебя кое-что, — она бросила взгляд на Пейдж, — но это личное. Семейные дела. Надо решить один вопрос.

Пейдж поняла намек.

— Лара, дорогая, пойдем посмотрим игрушки Лукаса и Феликса. — Она подняла бровь и посмотрела на меня. Ее взгляд означал: «Зови, если понадобится подкрепление», и исчезла.

— Пойдем, Лара, — мы услышали, как она говорит из соседней комнаты.

Поппи сделала глубокий вдох.

— О том, где будет похоронен папа. Я… мы твердо убеждены, что это должен быть Алтрингхэм, где он родился. Он так говорил маме. Спроси ее.

Это была чужая территория и требование Поппи выбивало почву у меня из-под ног.

— Он прожил в Лондоне большую часть своей жизни, Поппи. А вы подумали о мальчиках? Они захотят прийти к нему, я должна оставить им такую возможность.

— Но ты же не хочешь, чтобы он лежал на мрачном городском кладбище. Среди этой грязи и шума. Я знаю, что он жил здесь, но теперь он принадлежит той земле, где родился. Так все делают. Там красивое тихое кладбище, все спокойно и мирно.

— Нет, — сказала я. — Нет. Он должен быть рядом с мальчиками.

Поппи шагнула ко мне.

— Пожалуйста, Минти. Я прошу тебя. Я знаю, мы часто расходимся во мнениях, но сейчас мы должны быть едины. — Она всплеснула руками и произнесла слова, которые, вероятно, были для нее решающим аргументом. — Это поможет маме. — Ее грудь бурно вздымалась, но кухня была заполнена холодом и печалью.

Я услышала движение у себя за спиной, Пейдж вернулась на кухню. Она сняла слинг, ребенок лежал у нее на плече на муслиновом платке.

— Ничего, если Лара поиграет с…? — Она не закончила. — Я не могла не слышать вас, и понимаю, что вмешиваюсь не в свое дело, но не кажется ли вам, что Минти имеет право на свою точку зрения? Это важно для Феликса и Лукаса.

— Пожалуйста, — голос Поппи срывался. — Я не хочу быть грубой с вами. Прошу не мешать.

— Дети хотят, чтобы он был здесь, — упрямо повторила я. — Я хочу, чтобы он был здесь, в Лондоне.

Зрачки Поппи так расширились, что я подумала, сейчас она упадет в обморок.

— Ты никогда не думала ни о ком, кроме себя.

Ребенок вскрикнул, Пейдж проигнорировала его и ринулась в бой за меня:

— Как жена Натана, Минти имеет право решать, где он будет похоронен. Я уверена, когда вы обдумаете это, вы согласитесь. — Это был спокойный разумный голос, которым она вела переговоры в дни, когда управляла целой командой финансистов…

Я полностью сосредоточилась на том, чтобы не заплакать. Я лучше умерла бы, чем обнаружила свою вину и стыд. И слабость.

Черная юбка Поппи закрутилась вокруг ее ног, когда она повернулась к Ричарду:

— Это бесполезно.

Через голову своей жены Ричард послал мне взгляд, давая понять, что он сам разберется с Поппи.

— Ричард, — сказала я, — я понимаю, как ей сейчас тяжело.

— Неудивительно, — медленно сказала Поппи, — что сердце папы не выдержало. Это ты его довела.

— Это возмутительно, — сказала Пейдж.

— Я забуду, что ты сказала, Поппи. — Я добавила, обращаясь к Ричарду. — Но вы должны уйти.

Они оставили после себя пустоту и горечь, высказав все, что думали. Пейдж прижала ребенка к груди и сделала несколько оборотов вокруг себя. «Вальс помогает после эпизиотомии, Минти». Потом она заварила еще один чайник чая. Она обхватила кружку пальцами и поцеловала меня. Я смотрела на ребенка, его крошечное личико, с еще не до конца разгладившимися морщинками.

— Помнишь, что я говорила про положение второй жены? Вот наглядный пример.

— Нет, — сказала Пейдж. — Все совсем не так.

Она со стоном села и выпрямила спину.

— Извини, что я вмешалась. Я тебе все звонила и звонила, Минти. А ты не отвечала.

Я потерла лицо пальцами.

— Было так много звонков. Я уже не справлялась с ними.

— Поэтому я пришла помочь.

— Это хорошо, Пейдж.

— Как ты себя чувствуешь?

— У меня муж умер.

— Это не так уж плохо, — вырвалось у нее. — Ох, извини. Непростительно так говорить.

Вот так я и сидела на кухне, раскачиваясь в истерическом смехе отнепростительной шутки Пейдж. Чарли срыгнул струйку молока, и она вытерла ему рот.

— Выставляю моего мужа на торги, — сказала она. — Есть предложения?

Доставили копию отчета о вскрытии тела. Сидя за кухонным столом, я расшифровывала его слово за словом, продираясь сквозь медицинскую терминологию, описывающую состояние мозга, легких, сердца Натана.

Егог мозг был великолепен. Я могла бы сказать это. Любой дурак (включая Роджера) понимал это. Нервные импульсы этого мозга молниеносно и безошибочно передавали свои сообщения от синапса к синапсу. Одним их этих сообщений было: «Я должен обеспечивать семью». Другим: «Позвольте мне работать».

Легкие Натана? Для человека в его возрасте в отличном состоянии.

Артерии? Они были ахиллесовой пятой Натана, если можно так выразиться. Сколько раз я видела его тело? Сотни раз. Он был человеком, который прекрасно выглядел для своего возраста (штамп, сильно отличающийся по значению, когда речь заходила не о женщинах, а о мужчинах). Он отлично выглядел в своей старой виней рубашке дома или на пляже, с волосами, взлохмаченными ветром. В своем любимом сером костюме он выглядел энергичным и решительным. Тем не менее, так случилось, что под кожей и мускулами этого прекрасного тела пролегали артерии и вены, таившие в себе предательские сгустки.

Однако, размышляя над отчетом, я ясно видела, что мы сами становимся виновниками своей смерти. Мозг и легкие Натана принадлежали успешному и честному человеку. Но осадок его тайной скорби сгустился в его артериях и убил его.

Я оставила отчет на кухонном столе, открыла дверь и вышла на яркий свет.

Это началось весной. В начале нашего романа, во время одной из встреч в моей квартире во время обеденного перерыва Натан подарил мне валентинку. Она была большой, с вульгарным сердцем из красного атласа в центре — своеобразная ирония. Внутри он написал: «Весной все мысли обращаются к любви…». «Любовь, — мечтательно произнес он, подперев голову локтем. — Я хотел бы описать это чувство влюбленного мужчины». Другой рукой он легко провел вверх и вниз по моему плечу. «Я забыл, как оно совершенно».

Пора было возвращаться в офис «Вистемакс», там назревал очередной производственный кризис. Пока я незаконно целовала ее мужа, Роуз перехватывала бутерброд за своим столом.

— Прости меня, — палец Натана замер у меня на груди. — Я немного заржавел в этом отношении.

— Конечно, — теперь, когда мы закончили с сексом, мне нетерпелось вернуться в офис, чтобы посмотреть, что происходит.

Он откинулся на подушку.

— Ты спасла меня, Минти. Вернула мне чувство цели.

— Ты когда-нибудь говорил нечто подобное Роуз?

Он слегка поморщился:

— Тебе легко говорить, ты не была замужем.

— Попробуй сделать это хоть раз.

— Эти слова будут похоронены под ежедневной рутиной. Он поднял руку и начал загибать пальцы: Счета. Поездки на работу и с работы. Бесконечные разговоры о детях. О хозяйстве.

Я обиделась за Роуз. Это было моим долгом, по крайней мере.

— Она родила тебе детей, ведет домашнее хозяйство, согревает твою постель и наверняка сортирует твои носки. Делает все, чтобы твоя жизнь была комфортной.

— Не могу это отрицать, — Натан притянул меня к себе и поцеловал. Его губы были ленивыми и горячими после вспышки страсти.

Если бы он, когда я стала его женой, купил бутылку хорошего шампанского и украл один час времени, чтобы провести его с Роуз? Если бы он опустил ее на бело-голубое покрывало, целуя ее голые плечи, а потом приподнялся на локте, чтобы поболтать? Признался бы он своей бывшей жене: «Мы с Минти говорим только о счетах. О хозяйстве, но ты, Роуз, дала мне любовь, более совершенную, чем можно представить»?

Я хочу, хочу, сказал Натан тогда, над красным атласным сердцем, чтобы ты любила меня, потому, что это сделает меня счастливым.

Газон был весь истоптан и изрыт, здесь мальчики искали червяков под травой. Очень скоро мне предстоит подумать, как косить его, я этого никогда не делала. Это было делом Натана. Футбольный мяч лежал у двери и я взяла его. Хлопья засохшей грязи посыпались у меня сквозь пальцы.

Я была голодна, но еда вызывала во мне тошноту. Я поперхнулась, когда попыталась откусить кусок хлеба и проглотить суп. Голод делал меня слабой. Я подняла руку и посмотрела на нее. Пальцы дрожали. Один ноготь сломался и крошечная капля крови орошала кутикулу. Я пососала палец. Металлический привкус крови вызвал рвоту.

Я остановилась около куста сирени — прекрасное место отдыха в саду (Роуз поняла бы, что я имею ввиду). Я смотрела на него. Уже разворачивались ядовитого цвета листья. От их зелени болели глаза: звуки и запахи новой жизни были невыносимы.

«Молодые и красивые, — сказал один из друзей Роуз, утешая ее (Поппи рассказала это мне), — могут быть довольно злыми. Он ушел к ней не на долго».

— Натан, — тихо сказала я этому сияющему утру. — Чего бы ты хотел? Ты хотел бы лежать на тихом деревенском кладбище под тисом? Или ты хочешь остаться здесь, где ты жил, боролся, зачал своих детей?

Мои глаза наполнились слезами. Мне обязательно надо будет скосить лужайку, но я не знаю, как за это вязться. Тем не менее, покос газона не может быть очень сложным делом.