Выходное пособие

17

Я встала. Поехала утром на работу. На Вильямсбургском мосту я заметила, что небо выглядит по-другому. Оно было желтым, такого оттенка, какого я никогда раньше не видела: непонятный желтушный шартрез, застарелый синяк. Позже, пытаясь понять, когда начался Конец, я всегда вспоминала цвет неба в тот день.

Прошлой ночью я не спала. Я лежала в дешевой кровати в своей квартире-студии в Бушвике, прислушиваясь к звуку собственного дыхания. Я думала о следующих днях на работе. Когда я не могла заснуть, то выдумывала какую-нибудь проблему с производством Библий, которую нужно было решить. Я подсчитывала стоимость швейцарской бумаги, которую клиент требовал использовать вместо китайской, потому что та была слишком рыхлой и типографская краска протекала на другой разворот, так что псалмы смешивались с притчами, Матфей противоречил Марку, а Петр теснил Иоанна. Я оценивала задержку в графике производства и поставок, к которой приведет эта теоретическая ситуация. Я знала, что я одна.

Пока поезд не нырнул обратно в туннель, у меня в сумке звякнул телефон — еще одно сообщение от Джонатана: Уезжаю в воскресенье. Поговори со мной пжлст

А что, если написать в ответ: Я беременна! От тебя, лол.

Мне нужно было как-то сообщить ему эту новость. Мы не виделись уже месяц — с тех самых пор, как он сообщил мне, что покидает Нью-Йорк. Он писал имейлы и эсэмэски, звонил мне. Я не хотела скрываться, но так мне было легче. Особенно потому, что я не знала, оставлю ребенка или нет.

Я выключила звук у телефона.

Я доехала до Канала, пересела на линию Q и добралась до Таймс-сквер. Утром в метро было мало народу. Когда я вышла на улицу, желтизна неба усилилась. И все вокруг становилось желтоватым. Даже на Таймс-сквер почти не было туристов. Вестибюль здания был пуст, если не считать Манни.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он.

— Иду на работу.

— Погоди. Ты что, не читала…

— Извини! — крикнула я и юркнула в лифт. Я была не в том настроении, чтобы выслушивать шуточки о необычной для себя пунктуальности. Был четверг, без четверти девять, что для меня и впрямь довольно рано.

Лифт со скрежетом остановился. Постоял некоторое время и издал механический стон. Так всегда случалось между двадцать шестым и двадцать седьмым этажами — какой-то сбой. Потом что-то щелкнуло, и он плавно заскользил вверх, до тридцать второго этажа. Я задержала дыхание, ожидая, когда двери наконец откроются.

Когда они открылись, этаж за ними оказался темным. «Спектра» была погружена в могильную тьму, жалюзи были полностью опущены, так что наши кубиклы походили на маленькие тихие саркофаги. Из кабинета слева пробивался лучик света.

Я провела пропуском по двери и вошла.

— Э-э-эй, — позвала я.

Свет шел из кабинета Блайз. Пробравшись через лабиринт серых кубиклов, я обнаружила ее там. Она печатала на компьютере. Экран освещал ее прямое лошадиное лицо; длинные волосы были собраны сзади в хвост.

— Привет, — не глядя сказала она. — Ты представляешь, какая жопа.

— Какая?

— Письмо, которое они прислали утром, типа в шесть часов. Офис закрыт. Штормовое предупреждение. Ты что, не читала рабочую почту?

— Нет, — сказала я, чувствуя себя виноватой. — А ты почему здесь?

— Это все потому, что я разбила телефон, — сказала Блайз будто самой себе. Она посмотрела на меня. — Будет ураган. Вот. — Она повернула экран ко мне и погуглила погода в нью-йорке. Во всем Нью-Йорке и окрестностях объявлено штормовое предупреждение. Надвигается ураган третьей категории под названием «Матильда». Вечером некоторые линии метро будут закрыты. В Бруклине и Нижнем Манхэттене ожидаются паводки.

Утром мэр провел пресс-конференцию. Блайз запустила видеозапись. «Жители Нью-Йорка, — говорил мэр, — наша обязанность не в том, чтобы испугать вас, а в том, чтобы подготовить вас к худшему. Хотя все аварийные службы приведены в полную готовность, сегодня вечером у нас может не хватить ресурсов. Пожалуйста…»

— Как бы то ни было, — сказала Блайз, поворачивая экран обратно к себе, — я собираюсь забрать тут кое-что и поехать домой. — Она оглядела меня сверху донизу. — И тебе советую сделать то же самое.

Блайз выдвинула ящик и стала рыться в оттисках. Она нашла папку проекта и разложила оттиски на столе. Проект назывался «Зеркало Нью-Йорка» — собрание работ нью-йоркских фотографов.

Я увидела фотографию Нан Голдин «Грир и Роберт на кровати, Нью-Йорк». Я сразу ее узнала.

— Люблю Нан Голдин, — сказала я, задержавшись в дверях. — В подростковом возрасте это была моя любимая фотохудожница.

Блайз поглядела на меня.

— Посмотри-ка на этот оттиск. Я хочу знать твое мнение.

— Конечно, — сказала я, не вполне понимая, из вежливости она меня просит или ей действительно интересно мое мнение. В этом отношении Блайз всегда было трудно понять. Она была похожа на белую версию Кортни Кардашьян.

— Тебе не кажется, что цвета съехали? — спросила Блайз. Она включила цветокоррекционную лампу. Женщина лежит на кровати рядом с мужчиной, обхватив свое запястье, будто измеряя его толщину. Он смотрит в сторону, за пределы кадра. Комната залита теплым желтым светом. Она в него влюблена, а ему, похоже, наплевать.

— Не знаю, — наконец сказала я, — это же теплая картинка, правда?

— Посмотри, — Блайз указала на руки и шею женщины. — По-моему, они странно выглядят.

Я не сразу поняла, что она имеет в виду.

— Оттенок кожи неправильный, — подтвердила я. — Думаю, баланс цвета съехал в желтую сторону.

— Хорошо. — Она взяла карандаш и удовлетворенно пометила изъян резкими штрихами.

Она листала оттиски, страница за страницей. У Блайз, по сравнению со всеми остальными художественными девицами, был куда более острый, внимательный глаз.

— Садись, — сказала она, не поднимая головы.

Я прикатила в ее кабинет чье-то кресло, она дала мне второй карандаш, и мы сели рядом. Мы медленно просматривали фотографии Питера Худжара, Дэвида Армстронга, Ларри Кларка и отмечали погрешности в репродукции.

Там были и другие фотографии Нан Голдин, ее ранние работы из 70-х и 80-х. На них были изображены ее друзья. Они существовали в мире высоких чувств, общались в машинах и на пляжах, позировали на хороших и плохих вечеринках, устраивали хаотические пикники, принимали молочные ванны, занимались сексом и онанировали, навещали друг друга в больнице, освещенные простой фотовспышкой. Город тогда был почти банкротом. День не отличался от ночи, граница между ними была тонкой. Сцены вечеринок сменялись больницами, а потом — поминками. Казалось, вот-вот разразится эпидемия СПИДа.

Я первый раз увидела фотографии Нан Голдин, когда была подростком, и прятала экземпляр «Баллады о сексуальной зависимости» под матрасом. Многие из изображенных на них людей казались странным в том или ином аспекте, они не вписывались в обстановку. Но фотограф как бы говорил нам: это не имеет значения. А имеет его только то, что они сами создали свой образ так, как им хотелось. Они полностью собой управляли. Именно они пробудили во мне желание переехать в Нью-Йорк. Я думала, что там я тоже смогу полностью управлять собой.

Мы просмотрели все оттиски, отмечая ошибки цветопередачи.

— Спасибо за помощь, — сказала Блайз.

— Без проблем. Я думала, этим занимается Лейн.

— Лейн на больничном.

— Да? — я посмотрела на нее, ожидая продолжения.

Блайз помедлила и сказала, осторожно выбирая слова:

— Лейн заболела. Она, кхм, заразилась.

— Что, правда? — Я пыталась понять по выражению лица ее реакцию.

— Да, это довольно ужасно, — сказала Блайз с деланным безразличием. Но голос выдал ее, и она отвернулась.

— Извини. Никогда не думаешь, что это может случиться с кем-то, кого ты знаешь.

— Это случается со многими, Кандейс, — поправила меня Блайз. — Но что касается Лейн, это удивительно. Она всегда носила маску. Когда выяснилось, что ее соседка заразилась, она вызвала службу, чтобы ее квартиру опрыскали противогрибковым средством. Она соблюдала все меры предосторожности, и все равно это не… — Блайз сглотнула и оборвала себя на полуслове. Потом посмотрела в телефон. — Думаю, мне надо идти. Лучше оказаться дома до шторма.

— Да, мне тоже, — отозвалась я. — Хочешь, поедем вместе на такси?

— Вообще-то я собиралась ехать на метро, — с сомнением сказала она. — Оно еще несколько часов будет работать.

Где-то в офисе зазвонил телефон.

— Ответь, пожалуйста, — попросила она, складывая оттиски в сумку.

Я вышла из кабинета Блайз и пошла на звук, пробираясь сквозь лабиринт кубиклов. Звук привел меня через весь этаж к моему собственному кабинету. Звонил мой телефон. Кто-то звонил мне.

— «Спектра», Нью-Йорк. Кандейс слушает.

— Наконец-то ты взяла трубку, — сказал Джонатан.

Я сделала паузу.

— Смотрю, ты действительно хотел до меня дозвониться.

— Я позвонил в «Спектру» и набрал твою фамилию в голосовом меню. Я беспокоился.

В кабинете Блайз погас свет. Она надела тренчкот и вышла из стеклянных дверей к лифту. Я слышала стук дождя по оконным стеклам. Внезапно дождь полил с такой силой, что стекла задрожали. Внизу на улице туристы в белых кроссовках и сандалиях разбежались в разные стороны.

— Будет шторм, — добавил он.

— Я слышала. И как раз собиралась уходить.

— Можно мне приехать к тебе? Хозяин дома сказал, что в случае наводнения подвал придется эвакуировать.

Я слышала, как вдалеке звякнула дверь лифта, когда Блайз из него выходила. Я завидовала Блайз, ее свободному времени, ее беззаботным вечерам. Мне нужно было сообщить Джонатану новости. Нельзя было бесконечно это откладывать.

— Хорошо, приезжай, — наконец сказала я.

Когда Джонатан приехал, начинался вечер. Весь день с перерывами шел дождь. После того как он позвонил в домофон, я слушала его шаги, раздававшиеся на лестнице и в коридоре, тяжелые и осторожные, как будто он шел по мосту, который вот-вот рухнет.

Я пропустила несколько ударов сердца и открыла дверь.

— Привет, — сказал он. На нем была такая милая рубашка в клеточку со следами дождя. И ничего не поделаешь — сердце мое затрепетало от любви.

С преувеличенной чопорностью он чмокнул меня в обе щеки. От него пахло незнакомым цитрусовым лосьоном после бритья.

— Привет, — отозвалась я. — Ты пахнешь как мужской журнал.

— Куда мне это поставить? — спросил он, указывая на белую кружку в руке. Это была его ночная капа, плескавшаяся в зеленом ополаскивателе для рта. Он держал кружку ровно, за ручку, а пальцами прикрывал ее сверху. Он, очевидно, так и шел от дома до станции, так и сел в поезд.

Я пожала плечами:

— Куда хочешь.

Я смотрела, как он открывает шкафчик в ванной и осторожно ставит туда кружку. Он всегда так делал. Вопрос был чистой воды пижонством.

— Ты уже собрал вещи?

— Почти, — ответил Джонатан и пустился в рассказы о том, как прошел его день. Он продал матрас и проигрыватель через Craigslist. Остальные вещи он упаковал и отнес к соседу сверху, пожилому холостяку, который, готовясь к урагану, надел на свою собаку намордник — и все.

— Я нашел у себя в квартире кое-какие твои вещи. Зубную щетку, книги. Извини, забыл их захватить с собой. Они тоже у соседа. Хочешь, я завтра их тебе принесу?

— Я сама заберу, — сказала я, хотя и не особенно собиралась это делать, затем сменила тему: — Ты голодный? Я умираю с голоду. Хочешь, пойдем в El Paradiso.

— Эм-м, — сказал он в сомнении. — Я совсем не хочу, чтобы шторм застал меня на улице.

— Да ну, у меня есть зонтик. И вообще, пока там ничего страшного.

Мы спустились вниз и вышли на улицу, а зонтик забыли. Мы шли по улицам, укрываясь под эстакадой метро. Обещали, что дождь усилится, но пока на улицах было полно народу. Мир превратился в вечеринку. Бары под тегом #mathilde рекламировали коктейль дня: «Темный Штормовой» за пять долларов; из баров вываливались гуляки. На крышах собирались компании хипстеров, окруженные множеством пивных бутылок. В магазинах незнакомцы в очереди разговаривали друг с другом, запасаясь бутылками воды и батарейками. Старики сидели на пластиковых ящиках для молока и наслаждались бесплатным представлением. Из бумбоксов и стереосистем наперебой орала музыка. Черная спортивная машина пронеслась к перекрестку; из нее доносился трек Джинувайна. Багажник машины был до отказа забит консервированным супом и пакетами вина. Проходя мимо открытой двери хипстерского музыкального бара, я услышала обрывок знакомой старой песни. Waylon Jennings — «Crying». Голос его звучал как вода, льющаяся из графина.

Наконец мы дошли до El Paradiso, пуэрто-риканской забегаловки. Мы вошли, попав под резкую струю воздуха из кондиционера. Звякнул колокольчик. Это было самое обычное заведение: лампы дневного света, пол из красной плитки, запах моющих средств. Обслуживание здесь было как в столовой: нужно было подойти к прилавку и заказать, а тебе в тарелку наваливали еду.

Мы взяли подносы и подошли к прилавку. Как всегда, Джонатан заказал курицу с рисом, а я — рагу из бычьих хвостов.

— Здесь или с собой? — спросила Роза. Она была владелицей заведения.

— Здесь, пожалуйста, — сказала я.

Мы сели за столики из композита. В El Paradiso почти никого не было. Я не привыкла к такому. Мы часто ходили сюда в воскресные вечера, когда здесь было не протолкнуться от прихожан, только что вернувшихся из церкви, блистательных в своих воскресных нарядах.

— Не понимаю, почему все радуются, — сказал Джонатан и показал за окно.

— Ну, им завтра не надо на работу, — объяснила я.

— И что? — спросил он, отрезая ножом кусок жареного банана.

— Я как все. Мы все надеемся, что ураган опрокинет и разъебет все, но не слишком сильно. Настолько, чтобы можно было не ходить на работу, но не настолько, чтобы это помешало нам съесть бранч.

— Бранч? — повторил он скептически.

— Хорошо, может быть, не бранч, — уступила я. — Пусть не бранч, а что-то другое.

Неожиданный выходной означал, что можно сделать то, что мы давно собирались. Например, сходить в ботанический сад, «Коллекцию Фрика» или еще куда-то. Почитать. Свободное время, главная проблема современной жизни — недостаток свободного времени. И наконец, чтобы прервать нашу рутину, нужна была стихия. Мы просто хотели нажать на кнопку перезагрузки. Мы хотели ощутить поток времени, чтобы сделать что-то, у чего нет объективной значимости, заняться посторонними делами — писать или рисовать, например, а не тем, что мы делаем ради денег. Научиться лучше фотографировать. И даже если всего этого не успеть за один выходной, может быть, его хватит на то, чтобы почувствовать саму возможность сделать все это, если захочется. Иными словами, мы хотели почувствовать себя молодыми, хотя, вообще-то, многие из нас и были молоды.

— Я не знаю, понимаешь ли ты, о чем речь, — сказала я.

— Конечно, понимаю. Я работал в офисе, — он прожевал кусок банана.

Некоторое время мы ели молча.

— Так когда ты уезжаешь? — сказала я.

— В воскресенье. То есть… через три дня. Я все пытался встретиться с тобой. Ты не отвечала на мои сообщения.

— Ну, мы же поссорились.

— Мы не ссорились. Я рассказал тебе о своем намерении уехать из Нью-Йорка, а потом ты перестала со мной общаться.

— Да, — сказала я, — потому что ты принял решение, которое касалось нас обоих, а рассказал мне, когда уже все решил. Вот так просто взять и свалить.

— Ты должна знать, что я уезжаю из-за Нью-Йорка, а не из-за тебя. Ты знаешь, почему я не хочу здесь жить. Я не хочу горбатиться круглые сутки без выходных, только чтобы заплатить за квартиру. — Он рассеянно посмотрел в окно. — Потом еще глобальное потепление и эти регулярные ураганы. Весь этот город разваливается. Но, как бы то ни было, он получит по заслугам.

— Это довольно грубо, даже для тебя.

Он сощурился и посмотрел на меня.

— Ты знаешь, что с этой лихорадкой Шэнь все будет только хуже? Говорят, что в Китае уже треть населения заболела. Это намного хуже, чем птичий грипп.

Я покачала головой:

— Будь так, мы бы об этом уже слышали повсюду.

— В Китае государственные СМИ держат ситуацию под контролем, так что мы не знаем реальной статистики. Может быть, они хотят избежать массовой паники, но спорим, дело еще и в том, что они не хотят лишиться зарубежных инвестиций. Им нужно сохранить лицо.

— Звучит как теория заговора, — отмахнулась я.

Джонатан постоянно упрекал меня в том, что я не слежу за новостями, но тут мне пришло в голову, что он перечитал всяких странных статей и сообщений на форумах и теперь видит связи там, где их нет.

Он выжидающе смотрел на меня.

— И здесь лихорадка тоже распространяется. Особенно на побережье, где много торговли, много грузов, много импорта. Весь Большой Нью-Йорк под угрозой, как-то так.

— Ну, значит, ты правильно выбрал время, чтобы уехать. — Я выпила воду.

Он заговорил более мягким, примирительным тоном.

— Ты тоже могла бы уехать. Могла бы поехать со мной. — Он коснулся моей руки. — Мы поселились бы в каком-нибудь новом месте, более дешевом. Там видно будет.

Я убрала руку и сказала:

— Неважно, куда мы переедем, для меня ничего не изменится. Мне нужна работа. Мне нужно платить за квартиру. Мне нужна медицинская страховка.

Джонатан строго посмотрел на меня:

— Почему ты цепляешься за работу, в которую даже не веришь? Какова конечная цель? Твое время слишком ценно для всего этого.

Я тоже посмотрела на него строго.

— Тот образ жизни, который ты выбрал, — это роскошь. Так можно жить недолго, пока никто от тебя не зависит. Но это не может продолжаться вечно.

Он отшатнулся.

— Но от тебя тоже никто не зависит. Ни у меня, ни у тебя нет семьи, которую нужно содержать. И тем не менее ты сама себя привязываешь к работе, в которую не веришь, которую не уважаешь.

— А вдруг у тебя прямо завтра появятся дети? — спросила я, стараясь говорить ровно. — Это может случиться. Как ты будешь о них заботиться?

— Со мной такого случиться не может, во всяком случае не в ближайшее время.

Он был так уверен в себе, что я хотела расхохотаться. Но просто ела свой рис, тщательно пережевывая каждое зернышко. Я не стану ему ничего рассказывать, поняла я в этот момент. Во мне без предупреждения вспыхнуло желание защитить эту непонятную горстку клеток внутри меня. В тот момент я все поняла.

К нашему столику подошла Роза.

— Извините, но мы решили закрыться сегодня пораньше, — сказала она. — Ураган. — Потом она указала на тарелки. — Я могу завернуть вам с собой то, что вы не доели.

Я посмотрела на тарелку. Я почти не притронулась к еде, но есть уже расхотелось.

— Не надо, — сказала я. — Но все равно спасибо.

— Конечно, заверните, — поправил меня Джонатан.

— Вот сам и ешь тогда, — рявкнула я на него.

Роза посмотрела на нас с сомнением.

— Вы ведь часто сюда заходите, правда? Я помню, по выходным.

— Заходили, да, — сказала я.

— Вы славная пара. Из-за чего бы вы ни ссорились, это все не имеет значения. — Она с беспокойством выглянула в окно. — Знаете, ураган, стихия все расставляет по своим местам.

— Как вы доберетесь домой? — спросил Джонатан.

— Меня заберут племянница и ее муж. Они скоро будут.

— Извините, что мы стали ругаться в вашем заведении. — Джонатан положил остатки еды в пластиковый контейнер и убрал его в сумку. Оставил на столе чаевые. Мы встали и пошли к выходу.

— Хорошего вечера, — добавила я.

В дверях я обернулась и увидела, что она упаковывает всю оставшуюся еду. Я подумала, что она возьмет ее с собой и они съедят все это вместе с племянницей и ее мужем.

— Пошли, — сказал он, взяв меня за руку.

На улице стемнело. Люди разбежались из-за дождя; пока мы бежали до дома, он лил все сильнее, крупными каплями. Дома стояли ровными рядами, ожидая хорошей порки. В каждом окне мерцал экран телевизора. Скоро уже почти ничего не было видно. Мы хлопали в ладоши на бегу, чтобы не потеряться. Когда мы добежали до дома, то основательно вымокли. Я выудила ключи и мы, тяжело дыша, поднялись по лестнице.

Сначала я пошла в душ, потом Джонатан. Пока он мылся, я вынула ноутбук и зашла в фейсбук, инстаграм, твиттер. Все писали про ураган. Craigslist взорвало от предложений перепихнуться. Люди постили селфи у окна, за которым был ураган, под тегом #mathilde — тренд дня в твиттере. Еще один тренд — #netflixstorm, потому что Netflix проводил зрительский конкурс. Участники должны были постить то, что они смотрят во время урагана; сотне победителей обещали годовую подписку на Netflix. Бонусные очки тем, кто постил скриншоты того, что они смотрели.

Джонатан сидел рядом со мной на полу на подушке. На нем была чистая футболка и шорты, которые он оставил у меня в последний раз.

— На что ты смотришь? — спросил он, слегка шепелявя. Он только что вставил свою капу.

— Гляди-ка, — ответила я, поворачивая к нему экран и показывая фотографию, которую кто-то запостил в твиттере. На ней был изображен полузатопленный Ист-Виллидж: над водой торчали только козырьки магазинов. Повсюду плавали коробки стирального порошка Tide и хот-доги. Болтались оборванные провода.

Он покачал головой.

— Это фейк.

— Откуда ты знаешь?

— Освещение на фотографии — обычный вечерний свет. Но шторм по-настоящему начался, только когда стемнело.

Я внимательно посмотрела на фото. Небо не было желтым. Я пролистала комментарии. Другие тоже обратили на это внимание, отметив картинку тегом #stormhoax. Один комментатор сказал, что картинка взята из апокалиптического кино и выдана за реальную.

— У людей слишком много времени, — сказала я.

— Ладно, я думаю, мы уже наелись новостями о погоде, — сказал Джонатан, порываясь закрыть ноутбук. — Давай займемся чем-нибудь другим.

— Погоди, — сказала я, продолжая щелкать по ссылкам. — Давай почитаем настоящие новости. Вот, на странице New York Times: Миллионы людей на Манхэттене остались без света. «Матильда» усиливается. Кое-где в Нижнем Манхэттене пропало электричество: у Бэттери-парка и на Уолл-стрит. На спутниковых фотографиях видно, что оконечность острова совсем темная.

На других сайтах мы прочли: Ураган несется через Среднеатлантический регион, тревога продолжается. Штормовое предупреждение продлили с 6 часов утра до 2 часов следующего дня. Ураганные ветры достигали 180 миль в час. Уровень урагана повысился от категории 3 («значительный ущерб») до категории 5 («катастрофический ущерб»).

В этот момент свет в квартире мигнул и погас.

— Блин, — сказала я.

Я выглянула в окно. Там тоже была полная темнота. Единственным источником света был экран моего ноутбука, у которого оставалось 17 % заряда. Было только 10:13 вечера. Соседский Wi-Fi, KushNKash, к которому я присосалась, тоже отрубился, и Spotify перестал работать.

Джонатан закрыл крышку ноутбука, прежде чем я успела возразить.

— Пойдем спать, — сказал он. — Давай.

Мы лежали на кровати, поверх покрывала. Я почти не видела его лица. Он обнял меня. В мире происходило столько ужасного. Его объятия были знакомыми и уютными. Я лежала и прислушивалась к нашему дыханию. И к звуку дождя, который набрасывался на окно яростными, быстрыми волнами. Где-то сработала автомобильная сигнализация, потом еще одна. Скоро он стал меня целовать. Губы у него растрескались. Ему никогда не приходило в голову купить себе какой-нибудь элементарный бальзам для губ. Я опять почувствовала нежность к нему, такую пульсирующую боль, как когда мы первый раз встретились. Я чувствовала его капу, слышала ее клацанье в темноте. Он делал все медленно, так, чтобы я могла его в любой момент остановить. Он снял с меня футболку и черный кружевной бюстгальтер с резинкой, которая врезалась мне в ребра. Это был мой самый лучший бюстгальтер.

— Кандейс, — сказал он.

Я не видела его глаз. Он стянул рубашку. Тело у него было худое, волосатое, скользкое и рыхлое. Я могу честно признаться, что это было мое любимое тело. Его член напоминал уродливый морской огурец, отвратительный, коричневый и жилистый. Он обращался со мной так, будто отделял белок от желтка. Он целовал мне груди и гладил внутреннюю сторону бедер и между ними. Я сосала его член и ввела его в себя. Сначала я была сверху, потом снизу, потом я опиралась на ладони и колени, а он тянул меня за волосы. Вот эта вот штука с волосами — это было что-то новенькое. Возможно, он стал смотреть другое порно, а может, он с кем-то встречался в тот месяц, когда я его избегала, с какой-нибудь плоской, визгливой блондинкой — я укусила его за шею, а он меня за грудь, — которая любила его жестко, но не так жестко, как я, с кем-то, кто много стонал и вздыхал.

Я стонала. Я вздыхала.

— О боже, — прошепелявил он, дергая меня за волосы.

Он не предупредил меня о том, что кончает, как делал раньше.

— О бля-я, — застонал он.

Он спустил на меня и в меня, и я закричала инстинктивно:

— Погоди, стой!

Мы лежали под покрывалом на спине, рядом, но не касаясь друг друга. Он дышал медленно и ровно, как басовая партия неугомонного дождя, который продолжал штурмовать окна.

— Что-то не так? — спросил он. — Меня не покидает чувство, что ты хочешь что-то мне рассказать.

— Не знаю, сколько еще раз я должна повторить: я не поеду с тобой.

— Мне как-то очень сложно в это поверить. Не обязательно ехать на залив Пьюджет. Мы можем отправиться куда угодно, лишь бы убраться отсюда. Но я хочу, чтобы ты поехала со мной.

— Я не такая, как ты, — сказала я.

Но я не говорила ему вот что. Я слишком хорошо тебя знаю. Ты ведешь идеалистическую жизнь. Ты думаешь, что можно выйти из системы. Никакого постоянного дохода, никакой медицинской страховки. Ты бросаешь любую работу, как только захочешь. Ты думаешь, что это свобода, но я-то вижу, как ты на всем экономишь, как тебе все время приходится наскребать и откладывать деньги, и это никакая не свобода. Ты описываешь круги. Ты ходишь по грани, скачивая пиратские фильмы и питаясь дешевой пиццей. Раньше я восхищалась тем, как яростно ты привержен своей вере — я называла ее целостностью, — но за пять лет, что я тебя наблюдаю, мое мнение изменилось. В нашем мире свобода — это деньги. Из системы на самом деле нельзя выйти.

Я ничего этого не сказала, потому что мы уже не раз спорили об этом или о чем-то в этом роде. Я не хотела спорить с ним в последнюю ночь. Я не хотела обижать его. Может быть, он почувствовал, о чем я думаю, потому что некоторое время лежал молча.

Потом он сказал:

— В тебе всегда была какая-то упертость, через которую я не мог пробиться.

— Я все еще люблю тебя, — сказала я.

— Когда ты говоришь, что любишь меня, звучит это так, будто ты признаешься в уголовном преступлении.

Я грустно засмеялась хриплым, усталым голосом. Вскоре он тоже стал смеяться. Мы смеялись и смеялись, будто тучи нашей ссоры наконец-то пролились дождем. На какое-то время стало так, как в начале, когда мы ничего не принимали слишком всерьез.

— У меня есть просьба, — сказал он ни с того ни с сего.

— Хорошо. Ты хочешь оставить у меня какие-то свои вещи?

— Нет, это на будущее. Помнишь блог, который ты раньше вела?

Я помолчала.

— «Нью-Йоркский призрак»?

— Да. Это была хорошая штука. Ну, моя просьба состоит в том, чтобы ты снова начала им заниматься. Я буду туда заглядывать, когда уеду. И хочу видеть новые снимки.

— Я даже не помню, когда последний раз туда что-то выкладывала, — сказала я в изумлении. — Это ведь… в этих фотографиях ничего особенного нет. Я не напрашиваюсь на комплименты. Я знаю, что они вполне посредственные.

— Сначала они действительно были так себе, — согласился он. — Но потом стали лучше. И я помню, ты завела этот блог в то лето, когда мы встретились. Я втюрился в тебя после той суповой вечеринки, и я тебя, ну, как бы выслеживал в Сети. Фотографии в твоем блоге меня увлекли. Я думаю, что ты должна продолжать этим заниматься.

— Спасибо.

Мы лежали в тишине. Сколько ночей мы не спали, лежа рядом и разговаривая? Я хотела сказать что-то еще. В уме я подыскивала слова — слова, которые бы нас объединили несмотря ни на что, слова, которые бы нас связали несмотря ни на что, — и ничего не находила.

Вскоре его дыхание стало медленным и глубоким. Он засыпал.

А я — я не могла спать. Я лежала с открытыми глазами, глядя на обстановку своей квартиры, на все те вещи, которые останутся, когда он уйдет. Я избавлюсь от части мебели, чтобы освободить место для кое-чего нового. Я оставлю ребенка.