Выше Эвереста

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

Мои воспоминания о раннем детстве связаны с Симлой, где я жил в возрасте четырех-пяти лет. Наша семья снимала небольшой коттедж в долине Фагли, откуда за час можно было пешком дойти до торгового центра города. Отец работал инженером в Центральном управлении общественных работ и отвечал за порядок в вице-королевском дворце. Я любил подниматься с ним по крутой тропе, ведущей к торговому центру, а затем быстро сбегать к нашему коттеджу.

Если отец был занят или уставал после работы, я отправлялся по магазинам с мамой. Она покупала овощи, фрукты и другие продукты питания. Иногда мать нанимала носильщика. В годы британского господства местных носильщиков презрительно именовали кули. Теперь мы не употребляем этого слова, хотя для тех, кто еще отягощен старыми привычками, эти люди остаются «кули». Мать не разрешала мне носить покупки. Однако, когда я подрос, я брал с собой небольшой рюкзак и нес в нем фрукты и другие продукты. Я гордился тем, что стал сильным и могу помогать матери.

С нетерпением я ж тал воскресных дней и разных праздников. В такие дни мы ходили в гости к родственникам. Лучше всего запомнился мне в Симле дом деда (со стороны матери). Он находился возле торгового центра, на Молле, и дом тетки моей матери в Кайтху, на другом конце Симлы. Дед занимал верхний этаж двухэтажного дома. Все комнаты выходили на веранду. В гостиную и столовую детей не пускали, и обычно дед встречал нас в отдельной комнате.

В моих воспоминаниях о детских годах особое место занимает внушительная фигура деда. Он был одним из первых индийцев, получивших офицерский чин в Королевском медицинском корпусе Индийской армии[2], стал капитаном, что тог та было большой редкостью. Глубоко верующий сикх гордился и своей религией, и профессией. Его день начинался рано — в четыре часа утра. Дед обливался холодной водой даже в зимние месяцы, когда в Симле бушевали метели. Затем после часовой молитвы выходил на прогулку. В половине восьмого он верхом отправлялся с визитами к пациентам, а затем— в госпиталь. У деда была спокойная, красивая лошадь золотистой масти. За дедом повсюду следовал и его рыжий кокер-спаниель. Всадник, конь и собака, медленно шествующие утром по городу, представляли собой незабываемое зрелище.

Деда в Симле все жители хорошо знали, любили и уважали. Он был очень добрый и, казалось, прекрасно понимал проблемы других людей. Я восхищался его военной формой и стеком, который он всегда носил под мышкой. Особенно доволен бывал я, когда дед разрешал мне (в сопровождении конюха) ездить верхом. С гордостью я проезжал по улицам. Лавочники узнавали меня и кричали:

— Вон едет внук капитана сахиба![3]

Дед был вспыльчив, поэтому все, и даже бабушка, побаивались, когда он бывал не в духе. Только на одного члена семьи его гнев не распространялся — на мою мать. Он очень любил ее и никогда не бранил. Однако с нами, детьми, он мог быть суров и порой жесток. Помню, как однажды в воскресенье, когда мы его навестили, дед сказал, что всем детям — моим двум сестрам, младшему брату и мне, а также детям моего дяди, проживающим с дедом, — надо сделать прививки от брюшного тифа. Мы панически боялись уколов и искали места, куда бы спрятаться. Дед приказал всем выстроиться в ряд и приготовиться к уколу. Спастись было невозможно. Один за другим мы подходили к нему, и никакие слезы и крики не помогали; иглы не избежала ни одна детская ручка. Праздник потерял для меня свою прелесть. Моя рука разболелась, а к вечеру поднялась температура, поэтому пришлось отказаться от прогулки верхом.

В нашей семье довольно прочные военные традиции. Мой прадед служил в кавалерии. В то время, о котором я пишу, он жил в Мехловале, деревне наших предков, в районе Сиалкота. У деда Орден Британской империи и титул Кавалера Британской империи за службу в армии. Во время первой мировой войны он сражался в рядах Британской армии и получил от англичан много наград и большой участок земли в деревне.

Дед по линии отца — инженер, причем эту же профессию должен был избрать и мой отец. Дед — человек принципов. Он возглавлял большую семью. Ему не раз предлагали более высокие посты, но старик отказывался, не желая покидать Дели. Вместе с двумя братьями (мы называли их «большая тройка») он остался в Дели и всегда был душой нашей семьи.

Дом в Фагли у нас был очень удобный, но семья росла, и отец стал подыскивать более просторный. Мы переехали в коттедж Хишнаки, недалеко от Молла и дома деда. Нам очень понравился новый коттедж и его большой двор, хотя теперь я уже не мог ежедневно подниматься на гору и спускаться в долину.

Во дворе росли две яблони, но, когда мы приехали, яблоки еще не созрели. Родители запретили нам срывать зеленые плоды, но соблазн для меня и младшей сестры Гудди был слишком велик. Потихоньку мы нарвали яблок и ели их с солью. Нашему пиршеству скоро пришел конец. Как-то утром мать заметила, что на одной из больших ветвей не осталось пи одного яблока. Конечно, мы отпирались, а моя старшая сестра Гурмит лаже сказала матери:

— Биджи, наверное, дети дхоби[4] сорвали яблоки.

Мать поверила и пообещала поговорить с сыновьями дхоби. Однако, когда мы вернулись из школы, мать явно была не в духе.

А теперь говорите правду, — строго приказала она. — Кто все-таки сорвал яблоки?

Никакие отговорки не подействовали, и нас выпороли.

Эта история очень расстроила мою религиозную мать, считавшую, что дети должны всегда говорить правду. Во время вечерней молитвы, на которую собирались все члены семьи, она обратилась к богу с такими словами:

— О, боже, если ты даровал мне детей, сделай так, чтобы они были честны и правдивы и совершали добрые дела, которыми я могла бы гордиться.

После молитвы она еще раз напомнила нам, что надо всегда говорить правду, и приказала просить прощения у бога. В знак признания вины и обещания никогда не воровать мы должны были низко кланяться и касаться лбом пола. Я старался не очень сильно елозить носом по полу, но Гудди нос все-таки расшибла. Когда дед заметил ссадины у нее на носу, матери пришлось рассказать об всем, и ей впервые досталось от деда, который не признавал подобных наказаний для маленьких детей.

Нам сказали, что нынешней зимой в Симле было необычно много снега. Поэтому мать вязала свитеры, перчатки и чулки для всей семьи. Ей приходилось делать что ежегодно, так как связанные ею вещи к следующей зиме уже оказывались детям малы. Мы очень любили кататься перед домом по снегу на санках. Здесь был идеальный для этого пологий склон.

Мы соорудили санки из деревянных ящиков, а живший по соседству плотник прибил к ним полозья, чтобы они хорошо скользили. Мчась вниз на санях, мы представляли себя эскимосами из далекой холодной страны. Случались и аварии. Однажды, когда Гудди и я спускались с горы, наши санки перевернулись. Правда, мы не расшиблись, но Гудди сильно перепугалась и с тех пор не желала больше со мной кататься. Я стал специалистом по катанию на санках, научился тормозить ногами, и аварий уже не случалось. Мать не возражала против наших занятий спортом, но иногда сердилась, что мы носим в дом снег и пачкаем полы. Она не разрешала входить в дом в уличной обуви. Перед сном мать мыла нам ноги.

Зима в Симле имеет свои особые прелести. Заснеженные ветви деревьев изумительно красивы, и в них сверкают, при свете поднимающегося или заходящего солнца, мириады разноцветных огоньков. Мы по-прежнему ходили в гости к деду. Особенно запомнился мне один визит. В тот день я впервые увидел махараджу. Дед устроил большой прием в честь посетившего Симлу махараджи Патиалы.

Дед тщательно готовился к этому дню и пригласил в гости всю элиту Симлы. Детей, конечно, на обед не пустили, и мы сгорали от любопытства. Я считал, что махараджа носит роскошный золотой шервани[5] и чуридар[6], ожерелья из бриллиантов и других драгоценных камней, а на тюрбане у него наверняка сверкает огромный бриллиант вроде «Кохинора». Я спросил отца, как выглядит махараджа, но его уклончивый ответ меня не удовлетворил. Дед не раз рассказывал о махарадже Бхаратпура, личным врачом которого он когда-то был. Ясно, что надо воспользоваться званым обедом, чтобы взглянуть на живого махараджу. Поэтому я попросил старшего двоюродного брата Джагмохана устроить так, чтобы я смог посмотреть на знатного гостя. Дед доверял Джагмохану и поручал ему следить за напитками для гостей и даже за тем, как готовили блюда.

Гости прибыли и сели за стол. Тогда Джагмохан провел меня в соседнюю комнату, откуда я мог наблюдать за ними в замочную скважину.

— Который из них махараджа? — шепотом поинтересовался я.

— В середине сидит, рядом с дедом, — ответил брат.

— Это тот, который одет в черный костюм? — спросил я, не веря своим глазам.

Брат утвердительно кивнул головой, а я был глубоко разочарован. Вместо блистательного махараджи я увидел весьма прозаичного вида пожилого человека.

В памяти сохранилось тяжелое воспоминание, связанное с гибелью дедушкиной лошади. Однажды утром, собираясь в школу, я заметил, что лошадь все еще на конюшне. Я заподозрил что-то неладное, так как дед уже ушел на работу, а ведь он всегда отправлялся на работу верхом. Я спросил бабушку, почему дед оставил лошадь дома. Она ответила:

— Лошадь заболела, и дед пошел пешком.

В школе я все время думал о лошади. После уроков я сразу же бросился на конюшню. Лошадь лежала, возле нее стояли дед, врач с длинной трубкой в руках, конюх и собака Томми. Дед строго сказал мне:

— Иди-ка домой. Лошадь тяжело заболела.

Дома я рассказал обо всем матери, и она тоже заволновалась. Вскоре пришел слуга от деда и сообщил печальную весть — лошадь убили. «Почему же ее убили?» — думал я и не мог сдержать слез. Когда мы пришли на конюшню, она уже была пуста. Томми не вилял хвостом и не встречал нас веселым лаем. Он грустно сидел в углу веранды.

Дед сказал:

— Очень жаль кобылу, но пришлось пристрелить ее, чтобы избавить от мучений. Она съела какую-то ядовитую траву, и надежды на выздоровление не было.

Я потерял верного друга и с тех пор старался не ходить мимо конюшни.

Дед собирался бросить государственную службу и поселиться в Лахоре. Отправив лишние вещи в Мехловал, он приехал в Лахор, где мы в то время жили, и снял дом неподалеку от нашего, на улице Нисбет-Роуд. Во время летних школьных каникул решили в Симлу или Дели не ездить, а провести это время в Мехловале и испытать прелести сельской жизни. Мы уведомили о своем решении жившего в деревне прадедушку. Тот ответил телеграммой, что рад будет видеть нас, и обещал все приготовить к нашему приезду.

Путешествие в Мехловал было необычным. Моя тетка, две сестры и я выехали поездом из Лахора и к вечеру прибыли в Наровал, на конечную станцию, откуда надо было ехать на лошадях. На станции нас встретили родственники, жившие в деревне Раб, где нам предстояло провести ночь. Прадедушка прислал слугу, поручив ему сопровождать нас до Мехловала. В Раб мы отправились на тонге[7].

Лил дождь, и кругом были лужи и даже целые озер-па. Наутро, после сравнительно удобного ночлега в Рабе, я с изумлением узнал, что дальше мы поедем на мулах. Для поездки по проселочной дороге, размытой дождями, мулов считали самым надежным транспортным средством.

Я никогда не ездил на муле, и попятно, что забирался на него с опаской. Вскоре я почувствовал себя в седле увереннее, но тут, как назло, пришлось переезжать вброд небольшое озерцо. Мул неожиданно сел в воду, и никакими силами мне не удавалось его поднять. Я до нитки промок и громко сетовал на тетку за то, что она заставила меня ехать на этом упрямом животном. Тогда она предложила поменяться мулами. Однако я предпочел идти дальше пешком вместе со слугами. Мы шли мимо бескрайних обработанных плодородных полей. Кукуруза метра на полтора возвышалась над другими культурами. Мы сделали привал, чтобы подкрепиться. Еду нам принес слуга из Мехловала.

Мехловал поразил меня прежде всего тишиной, покоем и чистым воздухом. Тетка (она бывала здесь раньше) показала мне наш большой родовой дом с двором и колодцем. Возле колодца в кресле сидел прадедушка, которому тогда было уже девяносто четыре года. Несмотря на свой возраст, в белой сильно накрахмаленной кцрте[8] и пайджаме[9], он выглядел довольно бодро. Мы с удивлением заметили, что он грыз поджаренные зерна грама[10].

— Вот это да! — воскликнула Гурмит. — У него, должно быть, крепкие зубы.

— Да, причем собственные, — добавила тетка.

Прадедушка встретил нас тепло и каждого крепко обнял. Он был старостой (ламбардаром) Мехловала и пользовался здесь особым уважением. Нас представили и другим видным жителям Мехловала и соседних деревень, приехавшим на встречу с нами.

Вечером нас ждал роскошный ужин. Затем тетка попела всех во фруктовый сад. Там росли апельсины и манго. Это было наше фамильное поместье. Сад занимал большую площадь, и пышная зелень радовала глаз. На следующее утро мы обошли весь дом и с интересом рассматривали коллекцию оружия и старинных вещей. Там были ружья и винтовки, пистолеты и штыки, старинный фарфор, большие мерные фигуры животных и всевозможные вазы для цветов. Меня очаровала статуэтка лошади из фарфора. Много было здесь интересного.

Мой дедушка был личным доктором махараджи Бхаратпура и нередко получал дорогие подарки. Среди этих пещей я увидел меч с золотой рукояткой, инкрустированной драгоценными камнями. Говорили, что меч принадлежал одному из вождей времен махараджи Ранджита Сингха. Здесь находился также ачкан[11], сотканный из золотой нитки — заои. Дедушка надевал его, когда присутствовал на дарбаре[12] махараджи.

Тетка оказалась неплохим гидом. В дождливые дни, когда нельзя было гулять, мы слушали рассказы прадедушки о «старых добрых временах». За службу в армии он получил много наград, в том числе титул Сардара Бахадура. Он любил вкусно поесть и перед обедом выпивал две рюмки виски. К алкоголю у нас относились отрицательно, но военному это разрешалось.

В молодости прадедушка был знаменитым охотником. Он говорил, что благодаря охоте у него на обед всегда было два сорта мяса. Вокруг Мехловала водилось много фазанов, а иногда попадались и олени. Правда, прадедушка уже давно перестал охотиться. В то время, когда мы приехали к нему, он выполнял обязанности ламбардара — собирал налоги с заминдапов (землевладельцев) и улаживал мелкие споры в деревне.

Две недели в деревне пролетели быстро. Наступил день отъезда. Мы распрощались с прадедушкой. Старик вдруг сильно загрустил. Ему не хотелось с нами расставаться. Он послал слуг провожать нас и, помня о моей неудаче с мулом, дал мне коня для поездки до деревни Раб. Обратное путешествие прошло спокойно. Отец с матерью встретили нас на вокзале в Лахоре. Скоро мы снова пошли учиться в школу, и началась обычная городская жизнь.

Отец был очень занят работой и почти никогда не гулял с нами. Но как-то в субботу он повез нас на машине в Амритсар посмотреть Золотой храм[13]. От Лахора до Амритсара всего пятьдесят шесть километров, но отец вел машину медленно и осторожно, и на дорогу потребовалось больше двух часов. Мать повела нас в храм и подробно рассказала об его истории. Меня поразили ее религиозность и глубокое знание истории сикхов и жизни сикхских гуру. В храме мы слушали киртаны (религиозные песни) и выпили святой воды.

К 1947 году обстановка в Лахоре ухудшилась. Нередко на целый день или на несколько часов из-за беспорядков закрывали школы. Дед на месяц нанял тонгу, на которой по утрам нас отвозили в школу, а после занятий доставляли домой. Владельцем тонги был старик Миян, мусульманин. Он очень любил детей, а его лошадь и тележка выглядели весьма опрятными. Лошадь звали Биджли («Молния»), Не помню, чтобы Миян когда-нибудь бил ее кнутом или палкой. Казалось, она понимала хозяина с полуслова. Достаточно было легонько шлепнуть ее по спине, как лошадь переходила на рысь. Миян говорил, что Биджли — дочь его прежней кобылы. Стапик заботливо ухаживал за лошадью.

Однажды, когда мы собирались на занятия в школу, появился Миян, но без тонги. Он сказал деду:

— Дела идут все хуже. В нашем квартале убили человека. В эти дни я не смогу возить детей в школу. Советую и вам не отпускать их из дому.

Дет забеспокоился, так как в нашем районе мусульмане составляли большинство жителей. Нас буквально заперли в доме и не разрешили выходить даже на террасу. Я потерял связь с сестрами, которые находились и школе Киннэрд, далеко от нашего дома.

Наступили тревожные дни. Напряженность в городе нарастала, и было уже много случаев убийств. Пылкие речи руководителей различных общин подогревали страсти. Судьба Лахора висела на волоске. Заседала комиссия по размежеванию границ, выступали представители индусов, мусульман и сикхов, решался вопрос о том, останется ли Лахор индийским или отойдет к Пакистану. Вскоре обстановка прояснилась — Лахор вошел в состав нового государства — Пакистана, и в общинах меньшинств — индусов и сикхов — воцарилась паника. Последним ударом оказался поджог индусского торгового центра Шахалми-Гэйт, что сломило сопротивление индусских торговцев. Ежедневно тысячи купцов и других жителей покидали город на поездах и автобусах. Они старались забрать с собой все что можно.

Отец в это время находился в Дехра-Дуне и очень о нас беспокоился. Он послал своего сотрудника-сикха сопровождать нас до Дехра-Дуна. Ему опасно было появляться на улице, ведь его сразу узнали бы по бороде, длинным волосам и тюрбану. Сикхи становились жертвами мусульманских фанатиков, поэтому мы отослали его обратно в Дехра-Дун и решили, что мои сестры и я отправимся вечерним поездом в Амритсар. Наши сестры все еще оставались в школе Киннэрд, и их нужно было оттуда выручать. В те тревожные дни исчезли автобусы и тонги, достать какой-либо транспорт было трудно, а идти пешком просто опасно. Мы позвали старика Мияна и попросили нам помочь. Он сразу же согласился отвезти меня в школу, но посоветовал не надевать тюрбана, чтобы не привлекать внимание прохожих. Я заплел волосы в длинную косу и попрощался с родными.

Уже в самом начале пути я воочию увидел трагические последствия раздела Индии. Я сидел на козлах рядом с Мияном. Он погонял лошадь и внимательно следил, не появятся ли хулиганы. Вдруг на дорогу вышла небольшая группа мусульман. Они кинулись к тонге. Вероятно, они заметили, что в коляске сидел сикх. Я даже слышал, как кто-то крикнул:

— Держите мальчишку — он сикх!

Миян понял, что дело плохо, и погнал лошадь. Один из Преследователей схватился сзади за тонгу, но Мияй хлестнул его кнутом. Я дрожал от страха и вместе с Мияном покрикивал на лошадь. Биджли оправдала свое имя — не помню, чтобы лошадь когда-нибудь так быстро бегала. Мы спаслись от преследователей и до школы Киннэрд ехали не останавливаясь. По дороге мы видели много изувеченных трупов в лужах крови. Я был перепуган и чувствовал себя беспомощным.

Школу охраняли вооруженные люди. Я встретился с директором школы и нашел сестер. Многие девочки уже уехали, другие собирались бежать. Миян не решался везти нас на вокзал, и директор обещала помочь с транспортом.

На прощание Миян обнял меня и сказал:

— Да сохранит тебя Аллах. Я должен сейчас уехать.

Вечером за нами прислали закрытый военный фургон, и мы благополучно добрались до вокзала. На платформе царил хаос. Кроме беженцев из Лахора там были люди, бежавшие с севера, даже из Пешавара. Поезд был переполнен пассажирами. В купе для женщин с пятнадцатью местами поместились пятьдесят человек. Никто не знал, когда поезд отправится. Некоторые говорили, что он вообще не пойдет. Все волновались и нервничали.

Женщины испугались появления в их купе мальчика-сикха. Они опасались, что он накличет на них беду. Я чувствовал себя виноватым, но ничего не мог сделать. Наконец поезд тронулся, и мы облегченно вздохнули. Однако минут через пятнадцать он замедлил ход и остановился. Вероятно, на поезд напали хулиганы-мусульмане. Мы слышали крики и выстрелы. Женщины волновались. Одна из них сказала:

— Спрячьте этого мальчика. Они ищут сикхов и будут обыскивать все купе.

Гурмит не знала, что делать. Она хотела спрятать меня в туалете, но женщины сказали, что это место опасное. Меня засунули под сиденье, и я спрятался за складками сари старушки, сидевшей рядом с сестрой.

Весь путь до Амритсара, хотя мы преодолели всего пятьдесят шесть километров, был сплошным кошмаром. Поезд часто останавливался, и на каждой остановке мы слышали душераздирающие крики. По-видимому, людей вытаскивали из вагонов и избивали. Из-за темноты (было около полуночи) женщины дрожали еще сильнее. В целях безопасности поезд не освещался. Наконец он остановился на запасных путях, и кто-то воскликнул:

— Амритсар! Слава богу, мы, кажется, живы!

Мы не двинулись с места, пока не убедились, что прибыли действительно в Амритсар, а не на какой-нибудь разъезд. На платформе нас встретил человек с письмом от отца. Я облегченно вздохнул, сел у окна вагона и с ужасом стал вспоминать пережитое и подумал о том, какой трагедией оказался для Индии раздел.

Родители ждали нас в Дехра-Дуне на платформе. Встреча была радостной. После нашего отъезда из Лахора дед уехал в Мехловал. Он рассчитывал, что после раздела деревня останется на территории Индии. Однако его ожидания не оправдались, и им с бабушкой пришлось бежать. То пешком, то автобусом, то поездами и течение месяца добирались они до Дехра-Дуна. По дороге нм приходилось брести по полям, жить в покинутых домах, часто без еды и питья. Измученные и оборванные, добрались они наконец до Дехра-Дуна. Бабушке все-таки удалось спасти драгоценности — она зашила их в пояс. Мой замечательный прадед прибыл тоже и Дехра-Дун, но через неделю скончался. Ему так хотелось дожить до ста лет, но ужас раздела и последовавший за этим хаос, потеря всего, что было ему так дорого, ускорили его кончину. Он прожил девяносто шесть лет.

В Дехра-Дун приехали и мои двоюродные братья. Вместе с дедом и бабушкой они переехали в другой дом, неподалеку от нашего. Дом был большой, с огромным тором, в котором мы всегда играли. В саду росли манго, гуава, груши, папайя и овощи. Распорядок дня у детей тоже изменился. Раздел Индии повлиял на его характер, и теперь он редко сердился. Дед стал очень религиозным, ел только вегетарианскую пишу и совсем отказался от алкогольных напитков.

Мать радовалась, что ее родители поселились поблизости от нашей семьи. Было решено, что все мальчики поступят в школу «Академия св. Иосифа». Меня приняли в четвертый класс, а двоюродного брата Ди Пи[14] — в третий. Младшие братья и сестры учились в монастырской школе. Нам купили велосипеды, и по утрам мы весело катили на них на учебу. «Академия св. Иосифа» находилась на улице Раджпур-Роуд, переходившей в шоссе. Оно вело к известному горному курорту Миссури. Как и все публичные школы[15], «Академия св. Иосифа» имела большую территорию со спортивными площадками. Школу содержали ирландские священники, сторонники суровой дисциплины. Игры были обязательны, и тренировки часто проводились на открытом воздухе, что было мне по душе. Я увлекался хоккеем, футболом и заинтересовался легкой атлетикой.

Дехра-Дун расположен в долине на высоте 1000 метров над уровнем моря. В цветущей долине было много мест для пикников. Таковы, например, горы Сивалик с городами Ришикеш, Чакра. та и Миссури. Климат Дехра-Дуна нежаркий, здоровый, и весь год здесь светит солнце. Мне нравилось это место. Здесь в отличие от Симлы не было суровой зимы, а летом не мучила жара — не то что в Лахоре.

Как-то в субботу мы решили совершить прогулку от Раджпура до Массури.

— Давайте на велосипедах доберемся до Раджпура, а оттуда отправимся пешком до Массури, — предложил Ди Пи.

Его идея нам понравилась, но у нас было только два велосипеда, поэтому пришлось ехать вдвоем на одном по дороге, которая шла двенадцать километров вверх до самого Раджпура. Предстоял довольно крутой подъем, так как Раджпур находился у подножия холмов, откуда уже пешком поднимались к Массури. Я был счастлив, так как впервые после Симлы снова шел в горы.

У нас были друзья, Бхим и Пуран, с которыми мы здесь познакомились, а также Раскин Бонд, учившийся с нами, но живший в Дехра-Дуне с матерью. Ди Пи и я поднялись утром часов в пять. По дороге нам предстояло заехать за Бхимом и Раскином Бондом, которые жили в Ашли-Холле, недалеко от школы. Со мной на велосипед сел Бхим, а с Ди Пи — Раскин, и мы отправились в Раджпур. В гору ехать было тяжело.

Па крутых подъемах Бхим соскакивал, толкал велосипед, а затем на ходу прыгал на багажник. У него появилась идея:

— Давай я тоже поставлю ноги на педали, тогда мы имеете будем крутить их.

И действительно, это помогло. Иногда, правда, нога Бхнма соскальзывала с педали, но все же велосипед |питался быстрее. Ди Пи был сильнее меня, и они с Раскином легче поднимались в гору. До Раджпура мы добрались за час и в половине седьмого утра отправились и Массури.

— Какое чудесное утро! — радостно воскликнул Рас-кип.

Он писал небольшие рассказы и умел хорошо описывать природу. Бхим учился со мной в одном классе и считался отличным учеником. Если у меня что-то не поручалось, особенно по математике, я обращался к нему за помощью. Ди Пи был на класс моложе и тоже учился очень успешно. Уже целый год он считался первым учеником в классе. В хоккей и футбол он играл неважно, по увлекался легкой атлетикой, в частности бегом на короткие дистанции.

Мы начали подъем по вьючной крутой тропе, вдоль гребня горы, которую украшали леса, ручьи и водопады. Однако идти было так трудно, что мы не успевали любоваться природой. Через некоторое время остановились, чтобы выпить чаю в маленькой чайной. Владельцем ее был пахари[16]. Возле чайной находился чистый родник, к которому умело были приделаны труба и кран.

— Как хозяин чайной может жить с семьей в такой глуши? — поинтересовался я.

— Пахари привычны к таким местам, — ответил Раскин.

У хозяина имелась коза, корова и маленькая собака.

— Собака, наверное, караулит дом? — спросил я.

— Думаю, она способна только сторожить козу и корову, — ответил Бхим.

Дальше подъем был не такой крутой, и мы наслаждались прогулкой по лесу. Внизу виднелись зигзаги асфальтовой дороги, ведущей от Раджпура до Массури. На машине от Дехра-Дуна до Массури можно доехать за час с четвертью. Мы рассчитывали проделать путь от Раджпура часа за два. Однако мы двигались медленно и покинули чайную часов в восемь. Пройдя мимо школы-интерната Оак-Гроув, которую содержало Управление индийских железных дорог, мы поднялись к местечку Барлоу-Гандж, где находится колледж св. Георга. Колледж мы видели издалека, его белое здание одиноко стояло на вершине холма, служа хорошим ориентиром. Наша школа в Дехра-Дуне являлась его филиалом. Поскольку мы никого в колледже не знали, то прошли мимо. В Массури, как и в других горных курортных городах, было несколько школ, где учились дети из разных районов Индии.

Часам к двенадцати мы добрались до Ландаур-Ба-зара в Массури. Шел конец марта, курортный сезон еще не начался, и народу на улицах было немного. Магазины по случаю выходного дня не работали. Погуляв с полчаса, мы отправились пообедать в один из ресторанчиков. Там мы съели горячих пури[17] с овощами. Простой обед нам понравился — мы сильно проголодались.

Родители приказали нам вернуться домой до наступления темноты. Было около трех часов, когда мы пустились бежать вниз по тропе, спотыкаясь о камни. Раскин не желал следовать за нами, но мы тянули его за собой. Когда мы пришли в Раджпур, еще не было и пяти часов. Теперь предстоял легкий спуск на велосипедах. Мы ехали быстро и в половине шестого прибыли домой.

От этой первой прогулки в Массури мы устали. У нас были стерты ноги и болели мускулы. Экскурсия пробудила у меня страсть к путешествиям, мне хотелось бродить дальше и больше. Мои друзья тоже приохотились к путешествиям, и каждый месяц мы отправлялись на экскурсии. На велосипедах мы объездили все окрестности, посетили Ришикеш, Чакрата, Райпур и многие другие живописные места.

Индийская военная академия находилась в Дехра-Дуне. На Ди Пи и на меня производили огромное впечатление выпускное парады академий и курсанты, разгуливающие по Дехра-Дуну в яркой форме. Мы решили стать военными, хотя знали, что конкурс при поступлении в Индийскую военную академию очень велик, и лишь немногие отвечали тем требованиям, которые предъявлялись к абитуриентам. Возможно, на мое решение стать военным повлияли также дед и прадед — они много рассказывали мне об армейской жизни. Однако отец мечтал, чтобы я стал инженером.

В 1952 году отца перевели в Калькутту. Туда переехала и вся наша семья. Братья и сестры поступили учиться в калькуттские школы, а я на несколько месяцев до выпускных экзаменов остался с дедом в Дехра-Дуне. После экзаменов я отправился на каникулы к родителям.

Калькутту я увидел впервые. Отец снял квартиру на четвертом этаже большого дома. Город поразил меня. Я не привык к такому многолюдию и с интересом бродил по Калькутте. Большое впечатление произвел на меня громадный мост Хоура через реку Хугли. Нод ним проплывали суда и моторные лодки. Темп жизни в городе потрясал. Родители, братья и сестры здесь уже освоились, ио я чувствовал себя не в своей тарелке. Мне казалось, что в Калькутте слишком много народу, а город грязный и душный. Я привез с собой велосипед, но родители не разрешали мне кататься на нем по городу. Иногда я все-таки вытаскивал велосипед на улицу и катался в парке возле Хугли. Люди считали меня ненормальным, но для меня катание на велосипеде было единственным физическим упражнением.

Каникулы кончились. Я был зачислен в колледж св. Георга (Массури). Счастливый, я мечтал поскорее возвратиться в горы. Колледж занимал большую территорию. Футбольное поле использовалось также и для игры в хоккей. В противоположность зеленым травяным полям в Дехра-Дуне здесь на спортивных площадках грунт был твердым. В колледже имелось туристское общество. Я заинтересовался фотографией и вступил в клуб фотолюбителей. Пытался заняться и скалолазаньем. Иногда с удовольствием стоял на холме, где находился колледж, и глядел на серпантин дороги в Дехра-Дун, по которому мчались казавшиеся издали заводными игрушками автобусы.

Наш преподаватель физкультуры, Гринвуд, увлекающийся альпинизмом и боксом, прививал нам любовь к спорту. Он всегда подчеркивал, что именно такой вид спорта помогает мужчине стать сильным и выносливым. Чтобы не обижать его, я занимался боксом, хотя особого влечения к нему не чувствовал. В конце концов я распрощался с боксом — не хотелось ходить с разбитым носом.

В колледже у меня появились друзья. Ближе всего ко мне был Сатпал, сын нашего всеми уважаемого учителя математики Муншиджи. Он интересно вел занятия по математике и был добр к своим ученикам. Помню также А. II. С. Чаухана, который, как и я, позднее стал военным, и мы даже вместе жили в Гульмарге. Однако и меня и других товарищей раздражало его увлечение мистикой.

Я по-прежнему добирался до Рацжпура пешком по вьючной тропе, хотя это не всегда разрешалось. Иногда в субботний вечер я просто ускользал из колледжа. Если мое отсутствие замечали, выручал Сатпал. Он заверял, что я в колледже или клубе фотолюбителей. В таких случаях я оставался ночевать у деда в Дехра-Дуне и возвращался в Массури в воскресенье утром. Эти прогулки были утомительны, но я ими наслаждался.

Занятия шли успешно, неплохо обстояло дело с пешим туризмом, экскурсиями и фотографией. Однажды я встретился с группой альпинистов, возвращавшихся с гор, и с интересом слушал их рассказы. Оказывается, они совершали восхождение в зону вечных снегов. На них были альпинистские костюмы, высокогорная обувь, шли они с рюкзаками и ледорубами. С волнением я прикасался к рюкзакам, обуви, трогал ледоруб. Тогда я еще не знал, как важен ледоруб для альпиниста. Когда спортсмены ушли, я обратился к Гринвуду:

— Мистер Гринвуд, как вы думаете, могу я присоединиться к этим парням, когда они отправятся в экспедицию?

Его ответ разочаровал меня:

— Это невозможно, у тебя нет ни опыта, ни времени. А мы не можем организовать экспедицию из учеников колледжа св. Георга, так как это стоит очень дорого. Лишь богатые учебные заведения, вроде школы Дун, могут такое себе позволить.

Я увлекался многими видами спорта, но больше всего меня привлекал альпинизм. Прочитав в библиотеке псе имеющиеся в ней книги по скалолазанью и по технике альпинизма, я все время искал возможность самому испытать эту технику и приобрести практический опыт восхождений.

Приехав в Калькутту после очередных экзаменов, я снова оказался без дела. Рано утром я отправлялся на велосипеде к реке Хугли. Там движение было поменьше. >го были мои единственные прогулки. Огромный город можно вынести только в ранние утренние часы. В такое время воздух еще более или менее свеж, но днем наступала жара, духота, а улицы заполняли толпы людей.

Родителей беспокоило мое будущее. Они не знали, какую профессию мне выбрать. Друзья и родные предлагали то одно, то другое. Одни говорили, что мне следует идти во флот, так как жизнь на море закаляет человека. Два моих друга служили на судне, которое каждые три месяца заходило в Калькутту. Их рассказы и заморских странах были интересны, но служба на флоте, с сидением взаперти на корабле, меня не привлекала. Однако, поддавшись уговорам родителей и друзей, я стал готовиться к экзаменам для поступления на военный флот. Письменный экзамен я сдал и поехал в Бомбей на собеседование. Когда вывесили список поступивших в учебное заведение, моего имени среди них не оказалось, и разговоры о флоте прекратились. Я поступил в местный колледж, избрав точные науки, и занялся математикой, физикой, химией.

Теперь все дни в Калькутте я трудился. Помимо учебы много занимался фотографией. Один из моих друзей, зная мой интерес к фотографии, подарил мне «Роллей-корд», и я смог отказаться от старинной фотокамеры отца с раздвижными мехами (я пользовался ею несколько лет). С новой камерой мое хобби приняло качественно новый характер. Я делал теперь снимки посложнее. Научился проявлять, печатать и увеличивать фотографии. Всем этим я занимался дома, превратив одну комнату в лабораторию. Я был буквально одержим фотографией.

У нашего соседа в Калькутте, мистера Дхиян Сингха, с которым мы подружились, семья была тоже большая. Его старшая дочь Сурджит и моя сестра Гурмит придумывали интересные прогулки с пикниками, вечеринки, походы в кино. Иногда мы плавали на лодках до «садов Эдема» и в другие места. Я купил кинокамеру и начал снимать любительские фильмы. Я запечатлел на пленку виды Хугли и лодки рыбаков, выходящие по утрам в море. Однажды я поплыл с рыбаками и отснял весь процесс — забрасывание невода, ожидание улова и вытаскивание невода с рыбой. Так я познакомился с жизнью рыбаков. После этого я более серьезно занялся киносъемками и создал несколько короткометражных фильмов.

Несмотря на это увлечение, я скучал по горам и мечтал о днях, когда снова хлебну свежего горного воздуха и услышу пение птиц. Я готовился к экзаменам в Индийскую военную академию. Сдав экзамены, я прошел военную отборочную комиссию и был принят в Академию в Дехра-Дуне на двухгодичный курс, после чего должен был получить офицерский чин. Я радовался, что снова поеду в Дехра-Дун. Как приятно снова встретиться со старыми друзьями и посетить знакомые места! Но когда я оказался в стенах Академии, понял, что жизнь курсанта — это совсем не то, что я думал.

Было очень трудно, и я знал, что через это надо пройти. Впереди были два года учебы. Свободного времени почти не оставалось. Со старыми друзьями я виделся редко. На учебу и строевую подготовку уходила масса времени. В Академии царили строгие порядки. Жизнь становилась все труднее, выходить из заведения без разрешения начальства не разрешалось. Я даже подумывал бросить учебу. Старшие кадеты мучали младших. Как ни печально, но больше всего издевались парни, с которыми я был знаком в Дехра-Дуне (они поступили в Академию на год раньше).

Однажды старшие курсанты (я их хорошо знал) приказали мне пойти в чужую роту. Один из них затащил меня в комнату, где были еще два старших кадета, и тут я понял, что мне не сдобровать.

— Тебе следует искупаться, — заявил мне один.

Ребята заставили меня сбросить рубашку и брюки и втолкнули в ванную комнату. Там стояли два ведра с холодной водой. Кто-то вылил на меня из ведра воду. Дело было в феврале. Я дрожал от холода.

— Этого мало, — сказал другой кадет и выплеснул на меня содержимое еще одного ведра.

Было ужасно неприятно, но я стоял молча. Наконец, кадеты потребовали, чтобы я поставил себе на голову большой ящик. Они знали, что ящик тяжел и долго я его не продержу, но на мою просьбу помочь мне снять его с головы ответили отказом. Я разозлился, швырнул ящик им под ноги и крикнул:

— Идите к черту!

Оказалось, что ящик не был закрыт — крышка открылась и из него с грохотом на пол полетела битая посуда. В нем оказались и сломанные стенные часы. Один из кадетов закричал:

— Тебя накажут за грубое поведение!

Они угрожали, ругались, но я смолчал и вернулся в свою роту. Казалось, этот случай отрезвил их. Больше никогда они не приставали ко мне. Позднее я понял, что эти проделки, если они не выходили из определенных рамок, помогали новеньким быстрее привыкнуть к тяготам военной жизни и железной дисциплине.

Индийская военная академия расположена в семи-восьми километрах от города. Мне все не удавалось поехать в город на велосипеде. Первые полгода новичкам не разрешались отлучки, и они редко посещали город. К счастью, большую часть времени мы проводили на воздухе, хотя нам читали тоже и лекции. Учеба не доставляла мне особых хлопот, потому что я уже был знаком со многими дисциплинами, которые здесь преподавали.

Больше внимания в Академии уделяли строевой подготовке, физической тренировке, обращению с оружием и топографии.

Академия делилась на несколько подразделений, называвшихся по известным сражениям на фронтах второй мировой войны. Меня зачислили в подразделение Сангро, в которое входило сто пятьдесят курсантов. Начальство обращалось к нам так: «Джентльмены кадеты», или кратко «Джи Си». Ротой командовал высокого поста сикх — майор Бхагат Сингх, пехотный офицер. Особое внимание он уделял курсантам-сикхам — требовал аккуратно расчесывать бороды и завязывать тюрбаны За любую провинность он их наказывал и твердил, что сикх не может выглядеть опрятно, если не будет заботиться о своей бороде и тюрбане. Много времени уделял он и физической подготовке кадетов.

Нашим воспитателем был капитан Чопра из бронетанковых войск, человек строгий. Мы его побаивались. Он следил за нашим поведением даже в свободное от работы время.

— Пока вы учитесь в Академии, знайте, что и днем, и ночью вы всегда в строю. Не забывайте этого, — любил он повторять.

Не помню, чтобы капитан когда-либо улыбался. Он постоянно делал какие-то заметки в своей записной книжке. К моему удивлению, как-то капитан Чопра вызвал меня к себе и сказал:

— Мне кажется, вы мало участвуете в спортивных занятиях. Я вынужден сделать вам предупреждение.

Для меня это был удар, но я не протестовал, так как капитан не терпел возражений. Я лишь пробормотал:

— Так точно, сэр.

— Если вы не исправите дело до конца семестра, я переведу вас в младшую группу, и вы потеряете шесть месяцев, — добавил капитан.

Я снова повторил:

— Так точно, сэр.

— Вы свободны, — смилостивился капитан Чопра.

Я так и не понял, в чем моя ошибка. Пришлось усиленно тренироваться по вечерам, а в свободное время выполнять различные задания по физической культуре. Преподаватель физкультуры охотно пришел мне на помощь и согласился в выходные дни заниматься со мной отдельно. Я стал больше играть в хоккей и футбол. Я подружился с кадетами из своей роты. Так, одним из них был Судершан. Он хорошо играл в теннис и являлся помощником капитана теннисной команды Академии. Он убедил меня заняться и теннисом, так как это давало дополнительные баллы по физической подготовке.

Шла середина семестра, и мы много занимались. Некоторых курсантов заставляли дополнительно проходить строевую подготовку, а вскоре по субботам и воскресеньям заниматься ею заставили и меня. Офицер-воспитатель любил назначать дополнительные занятия именно в выходные дни, чтобы мы не ездили в город.

Однажды мы с Судершаном собрались в город, но на утро была назначена проверка винтовок. Во время инспекции подошел капитан Чопра и захотел проверить стол моей винтовки. Для этого кадет обычно ставил силовую часть винтовки на сапог, то есть на черный фон, и тогда можно увидеть, чист ли ствол. Когда капитан Чопра заглянул в дуло, он закричал:

— Один наряд на строевую подготовку, кадет Алувалиа, за грязные сапоги!

Я удивился, как капитан сумел заметить грязь через ствол винтовки. Получив наряд, я, конечно, не смог поехать в город.

Судершану пришлось ехать одному. Вечером он возвратился и принес мне еды и две бутылки пива. В моей комнате был еще один курсант, Наринджер Сингх.

— Я принес вам пивца, ребята, — сказал Судершан.

Он частенько пил пиво, хотя алкогольные напитки в Академии запрещены. Я испугался.

— Не буду пить, — сказал я.

Наринджер Сингх тоже отказался.

— Все равно будете пить, когда пойдете в армию, так лучше начать сейчас, — заметил Судершан.

В конце концов он все же убедил нас выпить по полета кана. До этого мы никогда не пробовали алкогольных напитков. Я отхлебнул глоток, поморщился и с отвращением сказал:

— Это пить нельзя, такая горечь!

Я знал, что с первого раза пиво тебе не понравится, — сказал Судершан. — Я привез лимонада, чтобы смешать с пивом. Пей, так приятнее.

Конечно, с лимонадом пиво стало лучше на вкус. Мы выпили по стакану. К счастью, никто об этом не узнал.

Я искренне считал, что не заслужил «предупреждении» за занятия физкультурой, но решил сделать все, чтобы убедить воспитателя в своих способностях. Я делал все возможное, чтобы попадаться ему на глаза, когда он появлялся на спортивных площадках. Мое усердие было вознаграждено. Перед концом семестра меня вызвал капитан Чопра. Я волновался, так как не был уверен, каково будет его решение.

— Вы делаете успехи, — сказал капитан.

— Да, сэр, — пробормотал я.

Я снимаю предупреждение, но это не значит, что ним не нужно больше стараться. Если замечу, что вы разболтались, без разговоров снова дам предупреждение.

— Да, сэр, — сказал я.

В Академии я понял, что легче всего избежать недовольства начальства, если в ответ будешь ограничиваться двумя словами: «Да, сэр».

— Вы свободны, — бросил капитан, закончив беседу.

Я облегченно вздохнул. Семестр завершался, а затем наступят каникулы. Проведя месяц с родными в Калькутте, я возвратился в Академию. Теперь нам приходилось заниматься еще больше, так как нас должны были произвести в офицеры.

Должен сказать, что предупреждение воспитателя помогло мне. Хотя оно и было снято, меня все больше интересовал спорт. Я принимал участие во всех играх. У Судершана я научился теннису. На третьем семестре нас отправили в лагеря, где учили жить «в условиях войны». Лагеря находились за городом, и, хотя мы уставали, жизнь здесь нам нравилась. Перед последним семестром я сопровождал команду Академии в Пуну, где проходили соревнования по хоккею, футболу и легкой атлетике с командами Академии национальной обороны. Там я встретился с двоюродным братом Ди Пи, который учился в этой Академии.

Во время последнего семестра нас снова направили в лагеря, на более долгий срок. Теперь воспитатель был доволен мною. Последний семестр оказался весьма успешным— в декабре 1958 года я был произведен в офицеры и назначен в Инженерный электромеханический корпус.

Родные и друзья присутствовали на выпускном параде, который стал крупным событием в Дехра-Дуне. К сожалению, отец и мать не могли приехать, зато была подруга моей сестры Сурджит, которая вышла замуж за хозяина чайной плантации. Прежде чем приступить к службе, я получил отпуск.