Я был аргонавтом

Глава тринадцатая Как сочиняются мифы

— И-Рьаз! И-Рьаз! — надрывался Ясон, задавая нам темп. Обычно этим занимался Орфей, но великий певец нынче не в голосе — выпил из холодного родничка, охрип и теперь изъяснялся жестами. Пожалуй, капитан еще час-другой поорет, так и он выйдет из строя. Нам бы сюда барабан, как на турецких галерах.

— Саймон, а как там у кентавров? — вполголоса поинтересовался Гилас.

И аргонавты и кентавры свое слово сдержали. Сегодня утром старик, вместе с конопатой внучкой, привел меня на берег, возле которого, на некотором отдалении стоял «Арго», в ожидании одного из членов команды.

— Возьми в подарок, — протянула девочка-кентавресса кожаную сумочку с завязками, вроде кисета. — Повесишь на пояс, пригодится.

Что да, то да. Карманов-то нет и сумка, под всякую мелочевку, очень нужна. Тот же электрон — подарок маленькой богини, у меня был завязан в уголок хитона. А хитон кентавры выстирали, даже подшили и теперь он не напоминал половую тряпку, как три дня назад. И янтарь отдали, наказав отыскать ему более надежное место.

— Спасибо тебе, — улыбнулся я девчонке, не зная, как нужно прощаться. Не то руку пожать, не то еще что-то. Еще хотелось спросить — прошло ли пузо у конопушки, но постеснялся.

— Тебе все ждут, — сурово напомнил старый кентавр. — И мы, и они.

По интонациям звучало — проваливай. Я просто махнул рукой и бросился в море догонять корабль.

— Саймон, так как в плену-то было, расскажи? — не унимался Гилас.

А что рассказать-то? Меня три дня держали в сарае, исправно кормили ячменной, гороховой и овсяной кашей, по вечерам выдавали шматок мяса, размером с кулак. Спал днем и ночью (а что еще делать-то?) и едва не подох со скуки. И всех развлечений, что три раза в день отводили в тростниковый домик, напоминающий дачный сортир, только побольше. Все-таки, «удобства» создавались не для людей, а для кентавров.

А мне хотелось посмотреть, как живут человеко-кони, как устроены их жилища, есть ли у них инструменты, какие металлы используют. Может, они уже вовсю железо куют, пока в Элладе пробавляются бронзой?

— Гилас, давай я потом расскажу, а? — попросил я юнца. — Когда настроение будет получше.

Ну, не хотелось мне сейчас ничего говорить.

— Саймон, ну расскажи, ну пожалуйста, — заканючил сосед и напарник, а потом принялся шантажировать. — Ты же знаешь, что если я чего-то прошу, то ни за что не отстану. А бить ты меня не станешь, ты добрый.

Вот ведь, чем отливается моя доброта. Другой бы на моем месте треснул парнишку в ухо, вот и все. А тут, понимаете ли, просыпается во мне бывший педагог, которому вдолбили, что бить детей непедагогично. Нет, пусть педагог спит.

— Бить не стану, а сразу убью, — пообещал я.

— Как ты меня убьешь, если мы с тобой плечом к плечу сражались? — развеселился Гилас. — За убийство соратника на тебя эринии налетят, а Харон через Стикс на другой берег не повезет, станет твоя душа по земле мыкаться.

Когда это мы сражались плечом к плечу? Или он имеет ввиду, что мы с ним вместе укрывали Тифия от медных перьев? А это можно засчитать за сражение? Хм… А ведь он прав.

— Да я лучше мыкаться стану, чем потом вместе с тобой Елисейские поля топтать буду. Явишься в Аид, а там ты. Ужас!

— Саймон, ну хотя бы что-нибудь расскажи и я отстану. Скажи, а кентавры очень злые? Они тебя съесть хотели или просто убить?

— На расстрел меня каждый вечер водили, — брякнул я, чтобы Гилас отстал. Но парень не унимался:

— Как это, на расстрел?

— А просто, — пояснил я. — Ставили меня в чистом поле, а кентавры становились кругом и расстреливали из луков. Так вот, по две дюжины стрел каждый изводил.

— Вот ведь, гады какие! — возмутился Гилас. — Небось, всего стрелами истыкали? Бедненький.

Мне стало неловко. Меня и так на «Арго» теперь все жалеют, а Ясон стесняется в глаза посмотреть. Как же, послал товарища на верную гибель и чудо, что он живой вернулся. Перво-наперво, все пытались меня накормить и, едва ли не каждого из парней была припасена какая-нибудь вкусняшка — кусок жареной баранины, рыба, запечённая в глине, горсть лесных орехов. Но всех перещеголяла Аталанта, притащившая мне миску спохлебкой, умудрившись сохранить ее теплой. И что тут делать? Пришлось все съесть, несмотря на то, что на рассвете завтрак был сытным. Но если меня еще и Гилас начнет жалеть, то точно, сам выброшусь за борт.

Спереди донесся хохот Геракла. Раньше бы я сказал, что наш полубог ржет, как кентавр, теперь не скажу. Не слышал я за три дня ни хохота, ни ржания. Стало быть, ржет, как Геракл.

— Саймон, хватит парню башку дурить, а у него она и так дурная, — обернулся ко мне Геракл. — Он же поверит, а потом начнет всем рассказывать, как аргонавтов расстреливали, а народ станет слушать и думать — как такое возможно? Не то кентавры такие дураки, не то аргонавты врут.

— Геракл, а чего ты все время смеешься-то надо мной? — обиделся юнец. — Ты бы лучше Саймона пожалел, его целых три дня подряд убивали. А как ты воскресал-то?

Геракл, издав утробное рычание, обернулся в сторону Гиласа:

— Слушай, ну ты же царский сын, а тебя из лука стрелять учили?

— Конечно! — вскинулся Гилас. — Я в шишку сосновую попадал с тридцати шагов.

Для меня попасть в шишку с тридцати шагов — это верх стрелкового мастерства, но наш старший товарищ так не считал и отозвался на похвальбу презрительным «Кхе», потом спросил:

— Но ты же не только сам должен уметь стрелять, но и лучников расставлять, так?

— Не, чего мне их расставлять? Да у нас и лучников-то не было, кроме меня с отцом.

Геракл обреченно вздохнул.

— Гилас, что случится, если лучники вокруг встанут, да в одну цель примутся палить?

Юнец задумался, собрав лоб в морщинки, а потом сказал:

— Если все сразу выстрелят, то не только Саймона, но и друг друга перестреляют.

— Ну, наконец-то понял, — выдохнул Геракл.

— Саймон, ты опять надо мной смеешься? — набычился парень.

— Да я не смеюсь, — примирительно сказал я. — Просто, ты пристал, как банный лист к заднице, вот я тебе и сказал, что в башку взбрело.

— А что такое банный лист?

— А это такой лист, что к задницам пристает, понял?

— Не понял, — угрюмо сказал Гилас, наконец-таки обидевшись.

Нужно было сказать про репей, вцепившийся в хвост, так сразу бы понял, зато минут десять тишины нам обеспечено. Ну, команды капитана не в счет.

— Р-аз, кхе-кхе… — пустил-таки петуха Ясон, сорвав голос.

И как это Орфей умудряется петь целый день, подчиняя нас единому ритму? Видимо, это у него профессиональное. Не зря же считается великим певцом. А грести мы и в тишине сможем, не сбиваясь с темпа, наловчились.

Я рано радовался тишине. Гилас продержался не десять минут, а пять, а потом снова принялся болтать.

— Скучно мне с тобой, Саймон, — грустно сказал Гилас. — У кентавров был, но ни с кем не подрался, никого не убил. Вот, то ли дело Амфитрид — пошел на охоту, а по дороге кучу кентавров перебил. Аэды песни про такое слагают. Я тоже сложил.

Мы с Гераклом отмалчивались, продолжая грести. А зря. Парень, решив, что сейчас его хотят послушать, бросил весло и, вскочив на скамью, принялся гнусаво декламировать:

— Да когда же ты онемеешь! — зарычал Геракл, оставляя весло.

Я не успел и сообразить, что случилось, а Гилас взвился вверх, словно один из Бореадов, только без крыльев. Правда, летел он недолго и недалеко.

— Суши весла! — раздалась команда Ясона, обретшего голос. — Человек за бортом!

Судно не встало, а продолжало медленно плыть по течению. Надеюсь, Гилас отстанет? Надо было его кентаврам отдать, вместо меня, да там и забыть.

— Может, не стоило спасать? — вздохнул Геракл, наблюдая, как в сторону Гиласа полетела веревка.

— Поздно, — вздохнул и я, глядя, как юнец судорожно вцепился в конец, а его уже тянут на борт и мечтательно произнес. — Если бы засранца веслом по башке огреть, было бы надежнее.

Мы с Гераклом грустно переглянулись, пожали друг другу руки и еще раз вздохнули. Думаю, полубог уже проклял себя за то, что взял юнца на корабль. С другой стороны — это наказание за убийство отца Гиласа.

Мокрого Гиласа, потерявшего в морской пучине шляпу, притащила воительница. Небрежно уронив парня около скамьи, сказала мне с укоризной:

— Саймон, уж тебя-то я считала выдержанным человеком, не то, что другие, вроде Геракла с Тесеем. — Ухватив юнца за хитон, поставила его на ноги. Сорвав с меня шляпу, нахлобучила ее на голову парня.

Я едва не задохнулся от возмущения. Она что, считает, что это я одним махом выкинул болтуна за борт? Так у меня бы сил не хватило. Или хватило? Надо попробовать.

— Аталанта, верни Саймону шляпу, это не он, — пророкотал Геракл. Сняв собственный головной убор, протянул воительнице. — Надень на парня.

Девушка поменяла шляпы, пристукнула меня кулачком по макушке (за что это? и кулачок жесткий!) и вернулась на свою скамью, где грустный Орфей терзал кифару. А мы снова навалились на весла, судно тронулось в путь.

Гилас пытался одновременно грести и удерживать на голове шляпу, спадавшую на глаза. На этот раз он молчал минут двадцать, потом не выдержал:

— Я же не для себя старался, а для тебя. Целую поэму сложил. Если плохая, скажи, чего сразу в море кидать? Может, я рапсодом хочу стать?

— Брехня все это, что ты сочинил, — бросил Геракл, слегка повернув голову. — Не так все было.

— А как оно было? — подскочил со скамейки Гилас. — Я же не сам выдумал, а рассказы слушал.

— Ишь, Геракл, вооруженный одной лишь дубиной… А откуда я лук взял? Подумал бы вначале, а потом пел. Вечером, как встанем на якорь, поедим, тогда расскажу, — пообещал Геракл и замолк.

Гилас пригорюнился. Геракл не Саймон, на шантаж не клюнет. Сказал, что вечером, значит вечером.

К вечеру не только Гилас, но и я, извелись от ожидания. Интересно же узнать, как там все было? Классический вариант, насколько помню (за точность деталей не ручаюсь) был таков: царь, у которого служил Геракл, искупая вину за убийство детей и племянников, поручил герою совершить очередной подвиг — убить кабана. Как там его? Нет, не царя, а вепря? Эрисманский или эриванский, как-то так. Отправившись на охоту, герой зашел в гости к своему другу, кентавру Фолу. Тот откупорил сосуд с вином, подаренный не то Хироном, не то Дионисом. И, как только открыл кувшин, на запах сбежались окрестные кентавры, вооруженные огромными камнями и стволами деревьев. Разъяренный Геракл (а кто бы не рассердился в такой момент?) схватился за лук и принялся отстреливать нападавших. Уцелевшие кентавры удирали, а герой, в азарте боя, преследовал беглецов, даже когда те укрылись в пещере Хирона. Одна из стрел (отравленная ядом гидры!) ранила мудрейшего из кентавров, но тот не мог умереть, а потом долго страдал, пока не обменял собственное бессмертие на жизнь Прометея. Геракл, разумеется, переживал.

Как медленно тянулось время. Пожалуй, даже медленнее, чем в сарае кентавров. Пока наступил вечер, пока прижались к одному из берегов, сошли на сушу, растопили костер, сварили похлебку.

Когда я со своей миской уселся, ко мне подошла Аталанта. Устроившись рядышком, кивнула на мою обновку, пристроенную на веревочку, опоясывавшую хитон:

— А сумочки у тебя раньше не было.

— Не было. Мне ее кентавресса подарила.

От изумления воительница едва не попала ложкой себе в ухо.

— Саймон, тебе нравятся самки кентавров?

— Ну, какая же она самка? Девчонка еще совсем, лет двенадцати, конопатая. А сумочку подарила за то, что я ее от поноса вылечил.

— Фи! — скривилась девушка. — Саймон, ты бы такие слова за едой не говорил.

Аталанта вскочила и вместе со своей миской куда-то ушла. И чего это она?

Наконец, все съедено, миски вымыты и мы с Гиласом уселись рядом с героем, приготовившись слушать. А тот, грустно потеребив бороду, начал:

— Все было проще, чем об этом болтают. И не так, как поют аэды. Я как раз с охоты возвращался. Вепря убил, тушу с собой волок, Еврисфею отдать, дядюшке моему недоделанному. Тяжеленная туша, потяжелее Гиласа. Притомился, а тут и ночь. Думаю, а не прилечь ли спать? Но за мной волки шли, поживу чуяли. Засну, а они вепря сожрут. Потом узнал, что за мной не только волки шли, но и кентавры. Они сами вепря боялись, пока тот жив был, решили, что у одинокого охотника добычу легко отнять. А может, сестрица моя, Артемида, кентавров на меня и науськала. Вепрь-то ведь ей посвящен, могла и обидеться. Но не знаю, врать не стану. А я гляжу — на пути огонек, хижина, а в ней кентавр Фол живет. Попросился я на ночлег, а путнику отказать нельзя, Фол меня и пустил. Вепря я в хижину затащил, в угол кинул. Кентавр мне воды налил, мяса нажарил, да мы спать и легли. А ночью на хижину Фола кентавры и напали. Хозяин, поначалу своих сородичей уговаривал уйти, но они потребовали, что тот путника выдал. Вот, пришлось Фолу за оружие браться, чтобы меня защищать. Гость в доме священен. Так вот, Фола сородичи первого и убили. Потом, я конечно же разозлился, кентавров побил, а что толку? Фола-то уже не вернуть. Вот и вся история.

— Геракл, а как же Хирон? — жадно спросил Гилас.

— А что Хирон? — не понял Геракл. — Хирон, наверное, сейчас какого-нибудь героя воспитывает.

— Но ты же его отравленной стрелой подстрелил?

— Гилас, где гора Эриманф, а где Пелион, на котором Хирон живет? — укоризненно покачал головой Геракл. — Даже если туда бегом бежать, неделя понадобится. Кентавры, может, от страха неделю без передышки и пробегут, а я нет, мне роздых нужен. И со стрелами отравленными тоже глупость.

— Почему глупость? — хмыкнул юнец. — Ведь всем известно, что у тебя стрелы ядом Лернейской гидры напитаны. Ты стрельнул, а стрела случайно Хирона зацепила.

— Саймон, может, хотя бы ты объяснишь дураку, что у меня никогда не было отравленных стрел? — страдальчески наморщился Геракл. — А коли и были, так яд на них давным-давно бы высох. Ишь, всем известно.

Я открыл рот, чтобы сказать, но меня опередила Аталанта. Оказывается, девушка тоже сидела рядышком и слушала.

— Гилас, ни один охотник не станет смазывать ядом наконечники стрел, — терпеливо пояснила воительница. — Куда годится дичь, погибшая от отравы? Ее даже собаки жрать не станут. К тому же, бывает так, что ты сам за наконечник схватишься, что же тогда?

— У, — протянул юнец. Помолчав пару секунд, сказал. — А кентавры все равно плохие. Верно Саймон?

Я что, теперь консультант по кентаврам? С чего это вдруг?

— Я сам от них ничего плохого не видел. А вот кентавры считают, что мы плохие.

— Почему мы плохие? — возмутился парнишка. Подумав, добавил. — Нет, у нас люди плохие есть, но ведь не все же?

— Так и с кентаврами, — заметил Геракл. — Есть среди них плохие, есть и хорошие.

— Геракл, я тебе еще вот что сказать хочу, — сообщила Аталанта. — Артемида кентавров на тебя не науськивала.

Геракл спорить не стал, только повел бровями, став похожим на своего папу из какого-то фильма, зато вылез Гилас.

— А ты-то откуда знаешь? — с недоверием протянул юнец.

Аталанта, оставив реплику юноши без ответа, посмотрела в глаза Геракла:

— Если бы сестра рассердилась, она бы сама пришла.

— Тут бы ей конец и пришел, Артемиде-охотнице. Или Геракл бы ее загнул, да у кого-нибудь дерева и поставил, — усмехнулся Гилас, но усмешка сразу же сменилась воплем. От оплеухи полубога нахальный юнец кубарем покатился по земле.

Гилас, поднявшись с земли, потрогал ухо, распухавшее на глазах и, оставаясь на безопасном расстоянии, плаксиво спросил:

— И за что опять?

А крепкий парень, однако. Кто другой от такой затрещины умер, а этому хоть бы хны. Или Геракл бил жалеючи.

— А чтобы ты язык свой поганый не распускал, — пояснил я. — Геракл с Артемидой брат и сестра, разберутся уж как-нибудь по семейному, а ты сразу и Геракла оскорбил, и Артемиду.

Геракл с Аталантой кивнули, Гилас задумался, вероятно пытаясь понять — чем он Геракла-то оскорбил? А я, чтобы сгладить ситуацию, сказал:

— Я вот о чем думаю. Лет через сто, когда о нашем плавании аэды станут петь на каждом углу, появится песнь, как «беззаконные» кентавры захватили в плен Саймона, а Геракл всех копытных побил и друга освободил.

— А чего сто-то лет ждать? — вмешался Гилас. — Может, мне самому песнь сложить, как я тебя из плена освобождал?

Нет, сначала веслом по башке, а потом уже за борт кидать…