Я был аргонавтом

Глава двадцать третья Тайна бессмертия

Внизу, у входа, нас ожидали две колесницы. Не квадриги, а те, в которых запрягают пару коней, как там правильно — биде или бида? Лошадей придерживали два конюха, по виду которых ясно, что пировали сегодня не только хозяева, но и слуги.

Гера ловко запрыгнула в одну из повозок, Артемида, с еще большей ловкостью, во вторую, а я немного заколебался — а не лучше ли нам пойти пешком? Или поехать верхом?

— Ну же, давай быстрее, — в нетерпении выкрикнула Артемида, пресекая мои колебания и сомнения.

Мысленно перекрестившись, я шагнул на хлипкое сооружение, именуемое колесницей, осторожно взялся за бортик, совсем не вызывающий доверия.

— Н-но! — совсем не по божественному выкрикнула Гера, звонко щелкнув вожжами, направляя повозку, а мы за ней.

Боже ж ты мой, как здесь трясет! Колесница едва касалась колесами булыжника, которым выложены улицы города. Подумать только, еще утром я хвалил ванакта за хозяйственный подход к столице и за красоту, а сегодня думал — а на хрена он эту красоту-то творил? Была бы приличная улица — грунтовая, куда бы легче. Раньше мне доводилось летать на самолетах, никаких проблем, а здесь… Самолет на взлет идет мягче, чем наша повозка! А скорость у нас почти такая, что и у самолета.

Но как только выехали за город, а я, обрадовавшись «грунтовке», через пару минут осознал, что радовался рано, а то, что было в городе — это цветочки. Артемида натягивала вожжи, вопила и пела воинственную песнь, слова которой сносило ветром, и я не мог их разобрать.

Как ночью можно разобрать дорогу среди деревьев, я даже не представляю. Богини-то могут, на то они и богини, но кони-то у нас не божественные, а нормальные, из конюшни Фоанта, а ведь поди же ты, скачут, словно белым днем. Запросто заскочим в кювет, то есть, в канаву, но канавы вдоль дорог пока не копают, зато есть пропасти.

Колесница мчалась, подскакивая на каждом камушке, проваливаясь в каждую ямку, а потом опять прыгала вверх, я болтался, держась обеими руками за край бортика, с ужасом понимая, что он вот-вот отвалится, подпрыгивал сам, а уж что творилось в желудке, боюсь сказать, потому что желудок сам норовил выпрыгнуть наружу. Не знаю, сколько времени длилась безумная гонка, но мне она показалась вечностью. Американские горки? Фи. Горки — это ерунда по сравнению с нашей скачкой.

Когда колесницы остановились в каком-то лесочке, обе дамы, довольно бодро соскочили на землю. Я выбрался с гораздо большим трудом. Гера кивнула куда-то в сторону, где деревьев было гуще, чем в остальных местах.

— Туда.

— Подожди, — еле вымолвил я, пытаясь утвердить свое туловище вертикально.

Меня качало, словно только что пережил настоящий шторм. Нет, шторм я как-то в Северном море застал, но ничего, без последствий. Немного постоял на негнущихся и, одновременно трясущихся ногах, пытаясь привести в порядок взбаламученные мозги и все остальное. Хорошо, что после пира прошло несколько часов, а иначе опозорился бы перед богинями.

Но все-таки, месяц на «Арго» не прошел зря, и я сумел восстановиться довольно скоро. Уже и ноги стали повиноваться, и голова не гудит. Ай да я.

— И где тут храм? — поинтересовался я.

— Ты ослеп? — холодно осведомилась Гера.

— А тебе обязательно хамить? — опять вызверился я на богиню. — Без хамства, словно без пряника? Если я тебе не понравился, так нечего было вообще прилетать, да еще и в лес тащить.

— Артемида, — в недоумении повернулась Гера к моей жене. — Что за мужа ты себе выбрала? Из какого мира притащил его сын Зевса? Я не могу ему и слова сказать, как он сразу же становится бешеным.

Мысленно я сосчитал до десяти, сделал два выдоха и вдоха, а потом, стараясь быть, как можно спокойнее, сказал:

— Я лишь спросил — где здесь храм, а она сразу — мол, ослеп?

— Саймон, — топнула ногой Артемида. — Так вот же он, храм великой богини, прямо перед тобой.

Это храм? Понимаю, что в лесу, да еще в темноте, сложно рассмотреть храм Великой богини, но все, что сумел узреть — не то холм, проросший кустами, не то скала, огромные камни, сваленные у основания, а между ними, словно вырванный зуб, чернеет щель. Может здесь и пещера, но в темноте не вижу. Больше похоже на заброшенный бункер, времен э-э…войны богов и титанов, а не храм.

Видимо, даже в темноте Гера сумела рассмотреть растерянность на моем лице.

— Богам не нужны пышные чертоги, они нужны их жрецам и простым смертным.

— Что да, то да, — кивнул я, обдумывая — не извиниться ли мне перед Герой за вспышку?

— Великая мать не нуждается в богатых храмах, золотых статуях и жертвах, а дорогу в ее святилища знают лишь небожители, — напыщенно сказала Гера. — Для тебя, смертный, огромная честь, что великая богиня привела тебя сюда. Возблагодари же меня и встань на колени!

Нет, обойдется без извинений. Ибо, пошла на фиг.

— Премного благодарен, ваше благородие. Оценил. Отслужу. Отблагодарю. — слегка склонил я выю, стараясь, чтобы ирония была незаметна.

Однако, заметила. Вот ведь, стерва.

— Агротера, — прошипела Гера, словно змея, которой наступили на хвост. — Никто не имеет права так разговаривать с высшей богиней! Как он смеет надо мной насмехаться? Пусть твой отец и мой супруг на меня разгневается, снова подвесит между Олимпом и Геей, но я убью твоего мужа!

— Только попробуй, волоокая! — заступила дорогу старшей родственнице Артемида.

Обе богини — и тетя и племянница, стали выше ростом, тела засверкали голубовато-золотым светом, в руках у Геры появился огненный жезл, а у моей супруги откуда-то взялось копье, мерцающее раскаленной бронзой. Мне стало стыдно — ведь это я виноват в ссоре двух богинь, а еще и страшно, но не за себя, а за Артемиду. Ведь это из-за меня моя любимая жена сейчас вступит в бой со своей родственницей. В жизни не поднимал руку на женщину, если не считать шлепка по заднице Артемиде, но здесь я опустился на корточки, чтобы нащупать какой-нибудь камень и треснуть в лоб супруге Зевса. Гера бессмертна, удар не убьет, но супруге помочь смогу.

И тут, прямо между двух разъяренных богинь, как раз со стороны дыры в скале, похожей на щербину (значит, пещера?), вспыхнул зеленоватый свет. И Гера и Артемида мгновенно убрали оружие из рук (куда и спрятали?), опустились на колени и обе прошептали с благоговением:

— Великая мать!

— Пусть смертный войдет, — донесся изнутри надтреснутый старческий голос.

Нет, ну почему же меня так бесит этот эпитет, хотя я и на самом деле смертный? Но не стал усугублять ситуацию еще и ссорой с Великой матерью всего сущего (кстати, а кто она? Гея?) и смело вошел внутрь пещеры.

Пещера только со стороны казалась мелкой, а я шел и шел по длинному каменному коридору, освещенному зеленоватым светом, а следом за мной наступала темнота, словно срабатывало фотореле, реагирующее на движение. Мне даже стало немного грустно — пройду, и обнаружу, что в пещере, в огромном зале, в окружении самодельных компьютеров, сидит какой-нибудь представитель высокотехнологичной цивилизации, тоже, из попаданцев, только он не наблюдатель, как я, а прогрессор, пытающийся сдвинуть Древнюю Грецию вперед. Книги про попаданцев я читал с удовольствием, но всегда подхихикивал, если главный герой в шестнадцатом веке добирался из Балтийского моря в Белое озеро на галере, а во времена Смуты изготавливал для ополчения князя Пожарского шестизарядные револьверы или сваривал корпуса подводных лодок во времена русско-японской войны.

Я прошагал уже не меньше десяти стадий, как свет погас, а потом вспыхнул вновь, причем, с такой силой, что пришлось зажмурить глаза.

— Подойди ближе, смертный, — услышал я тот же старческий голос. Или, скорее, старушечий, потому что он принадлежал старой женщине.

Подходя ближе, я усиленно моргал, стараясь приноровиться к яркому свету, а когда глаза привыкли, рассмотрел, что передо мной не попаданец, а нечто иное.

На камне сидела древняя старуха, больше похожая на мумию, чем на живую женщину — редкие седые волосы, проплешины, сотни морщинок на лице, один глаз едва приоткрыт, а второго нет, щеки провалились, а когда она говорит, то виден один черный, источенный временем зуб. Самое неприятное, что эта старуха была обнажена, кожа покрыта черными пятнами, а ее грудь напоминала два куска кожи, свисавшие до вздутого живота, обхваченного сморщенными ладонями. Подожди-ка, а живот не вздут. Такой живот бывает у беременных женщин. Старуха беременна?

— Я тебе не нравлюсь, смертный мальчишка? — захохотала старуха мелким, очень противным голосом. — Тебе противно?

— Если бы ты была прикрыта одеждой, было бы лучше, — сказал я, уходя от прямого ответа.

— Для кого? — опять расхохоталась старуха. — Мне уже все равно, а пытаться выглядеть лучше для тебя — зачем?

— Ты задала вопрос, я на него ответил, — хмыкнул я. — Как может выглядеть женщина, которой уже очень много лет? Или нужно сказать, что великая мать прекрасна? Если так надо, то я скажу. Ты этого хочешь?

— Нет, не хочу. Я не юная дурочка Гера, что постоянно требует почитания, даже став богиней. Мне от вас — ни от богов, ни от людей, уже ничего не нужно, кроме покоя.

— А чем же здесь плохо? — обвел я взглядом огромный зал. — Кто тебя здесь может побеспокоить? Здесь тихо, тепло, но вместо камня стоит поставить что-то помягче — ложе, какое-нибудь, положить на него пару матрасов, набитых пухом, и тебе будет гораздо лучше. Или кресло с мягким сиденьем и подлокотниками.

Про себя же подумал, что сам бы не стал селиться в таком огромном помещении, без мебели. Неуютно здесь. Нет, нам с богиней нужна пещера поменьше, с очагом посередине, с мягкими лежаками. И неплохо бы кота завести. Он будет мурлыкать, а заодно и мышей ловить.

— Мальчик, неужели ты думаешь, что я сижу здесь, в этой пещере? — неожиданно мягко спросила старуха. И у нее даже голос слегка изменился. Подобрел, что ли?

— Если ты та, о ком я сейчас думаю, то ты сидишь здесь, в этой пещере, а заодно присутствуешь везде и всюду.

— Я не присутствую, а я есть — везде и всюду, — уточнила старуха.

— Прости, великая мать, мне очень сложно представить, как можно одновременно находиться везде и всюду, — признался я.

— Мне тоже сложно представить, но оно так и есть, — сказала старуха. — И везде мне не дают покоя мои создания — люди, которых расплодилось так много, что я уже устала рожать, и принимать вас обратно в свое лоно.

Принимать обратно в свое лоно — это понятно. Но отчего она устала рожать? Или, какая-то символика? Нет, вот это уже непонятно. Или Великая мать испытывает боль, когда рожает любая женщина?

— И что же тебе от меня нужно, смертный мальчишка? Бессмертия? Я открою тебе его секрет. А может, даже дам бессмертие прямо сейчас. Тебя полюбила очень добрая девочка — одна из лучших моих созданий, моя внучка и дочка одновременно, поэтому ты должен решить — выбираешь бессмертие или ее любовь?

Вот оно как. Хм. Так я и знал, что здесь какой-то подвох.

— Спасибо за встречу, за разговор, великая мать. Я понял, что ты устала, поэтому я пойду. Прости, что побеспокоил.

— Значит, бессмертие тебе не нужно?

А на фига мне бессмертие, если рядом не будет любимой женщины? В том мире, откуда я пришел, мне отчего-то с этим не повезло. Женщины у меня были, скрывать не стану. Не скажу, что их было много, но были. Кто-то из них хотел связать со мной свою будущее, кто-то нет, но я сам, дожив до сорока лет (почти!) так и не встретил ту, которую бы хотел назвать любимой и единственной. А здесь вот случилось. Неважно, что это богиня. И терять ее, свою любимую женщину, из-за какого-то долбаного бессмертия?

Но Гее (я ведь правильно вспомнил имя матери-земли?) я говорить ничего не стал. Поклонившись, оказывая уважение возрасту, повернулся и, уже сделав первый шаг к выходу из зала, услышал:

— Постой, смертный мальчишка.

— Да? — обернулся я.

— Если бы ты выбрал бессмертие, то получил бы его прямо сейчас. Но в этом случае ты потерял бы свою любовь и Артемиду.

Мой язык так и порывался спросить — а с чего ты взяла, великая мать, что Артемида меня оставит? Но, чтобы не ляпнуть лишнего, язык прикусил.

— Артемида останется с тобой, ты получишь бессмертие. Только не сейчас, а потом. Но бессмертие получить непросто. Тебе это может и не понравится. Знаешь, как становятся бессмертными?

— Наверное, вначале нужно умереть, — предположил я и вздохнул. — Так?

— Именно так, — подтвердила мое предположение Гея и, как мне показалось, в ее голосе появилось легкое удивление. — Как ты об этом догадался?

— Догадался, посмотрев на тебя, на твой облик. Ты же не случайно приняла именно его? Древняя, едва ли не умирающая старуха, но при этом беременная. В жизни так не бывает, древние старухи неспособны рожать, но в природе все идет именно так. Значит, жизнь сменяется смертью, а смерть порождает жизнь. Я угадал?

— Угадал, — согласилась старуха.

Великая мать усмехнулась и, я глазом моргнуть не успел, а на камне уже сидела этакая женщина-вамп, лет тридцати, с черными волосами и ярко-красными губами.

— Если бы я предстала перед тобой в этом облике, ты бы сумел догадаться? — усмехнулась Гея. — Или в таком?

Брюнетку сменила молоденькая девушка, конопатенькая, чем-то напоминающая юную кентавриду с больным животиком, только без лошадиного туловища и копыт.

— Сумел бы, — без колебания ответил я. — У девчонок не бывает таких взрослых глаз. Все равно — здесь есть и старость, и молодость. Но лучше, если ты для меня останешься в облике пожилой женщины, так легче воспринимать Великую мать. Юница — это несолидно. Слушать советы и наставления от девчонки? Хм…

— Мне все равно, но, если ты хочешь, пусть будет пожилая женщина, — пожала плечами девчонка с глазами старухи, опять превращаясь в старуху, но уже не в такую древнюю, а моложе. Сейчас Гея выглядела лет на пятьдесят-пятьдесят пять. Если для моего времени, так вовсе и ничего, не такая и старая. Еще до пенсии тянуть и тянуть.

— Значит, чтобы получить бессмертье, мне следует умереть, — сказал я, возвращаясь к теме нашего разговора. — И как это будет все выглядеть?

— Смерть, она никак не выглядит, — пожала плечами Гея. — Танатос приходит невидимым и идет бесшумно. Он настигнет тебя, вот и все.

— И когда мне следует умереть? И как умирать? Может, надо записку себе написать, наставления, на случай смерти?

Наставления на случай смерти? Кому оставить? Себе, покойнику? Или Танатосу — богу смерти? Психопомп — это Гермес, братец моей богини. Может, он должен меня отнести не в Аид, а куда-то еще?

— Вот этого я не знаю, я не провидица. Танатос возьмет твою душу и отдаст Психопомпу, а уж тот проведет тебе в Аид. Могу сказать лишь одно — попав к моему старшему внуку, не торопись пить, даже если тебя станет мучить жажда.

Понятно, что ничего непонятно. Сама себе противоречит. Сказала, что не пророчица, а говорит загадками. Нет, про старшего внука я понял — это она про Аида, он же Гадес. Но как на том свете душу может мучить жажда? Ведь душа, она же бесплотна?

Старуха прикрыла глаза, давая понять, что аудиенция завершена и она очень устала от общения со мной. Еще разок поклонившись, я пошел-таки на выход, и уже в спину Гея мне бросила:

— Спроси Артемиду, и она расскажет тебе про жажду больше, чем я.

Получается, что моя Артемида — бессмертная богиня, уже умирала?

Я остановился, словно в спину ударили копьем, повернулся, но передо мной оказалась лишь тьма. Желая получить еще какой-то ответ, попытался пройти, но тьма оказалась твердой, словно камень. Значит, пора уносить ноги, пока святилище древней богини не превратилось в скальный монолит.