Я был аргонавтом

Глава четвертая Сизифов труд

На поляну у родника начали возвращаться аргонавты, ушедшие на охоту. Притащили ланей, вроде той, что была убита Гераклом, изрядное количество птицы, штук пять зайцев, подсвинков.

С берега подошел Ясон — мужчина лет тридцати, с высоким лбом, русоволосый, чем-то напоминавший Вячеслава Дворжецкого в роли капитана Немо, только без бороды, и принялся распоряжаться. Часть добычи должна быть съедена прямо сейчас, а часть взята с собой, про запас. На самом «Арго» нечего и думать разводить костер, но может так статься, что мы можем высадиться на голодный берег.

Ясон был красив. Не смазлив, как юноша, только и думающий о своей внешности, а красив той неброской мужской красотой, за которой скрывается и благородство, и мужество.

Чего это я? Уже и стихами заговорил[3]. Послушает кто-нибудь, может сделать неправильные выводы. Впрочем, пусть делает, мне не жалко.

И вот уже разведен костер, а сам Геракл взялся за разделку ланей и жарку мяса, а остальные принялись свежевать остальные туши и тушки, щипать птиц.

Народу много, я забеспокоился — как там наяда? Заглянув в родник, обнаружил, что девушка почти незаметна — почти слилась с окружающей средой, а сквозь нее уже виднеются камушки, лежавшие на дне. Успокоившись за судьбу водяной барышни, пошел вносить свою лепту в процесс заготовки припасов. Обнаружив на краю поляны заросли крапивы, принялся рвать жгучие стебли. Эх, мне бы сейчас рукавицы, дело пошло бы лучше, а так, приходится терпеть.

Мое появление с охапкой крапивы вызвало изумление.

— Зачем ты ее приволок? — поинтересовался парень, худощавый, но словно бы скроенный из жил и сухожилий.

— Завернем в нее мясо, — сказал я, сгружая свой груз рядом с теми, кто резал на куски небольшого кабанчика.

— Мясо? Куда лучше завернуть его в сырую шкуру.

Эх, не слышал аргонавт о «колбасных» поездах, катающихся в восьмидесятые годы двадцатого века из Москвы по разным городам и весям и пассажирах, упаковывающих мясо и колбасу именно в крапиву, да и Ивану Грозному доставляли шекснинскую стерлядь либо в судках, либо, завернув в крапиву..

— Лаэрт, наш новый друг прав, — вступился за меня высокий мужчина, лет сорока, с клочковатой бородкой. — Крапива позволяет сохранять свежее мясо гораздо дольше, нежели сырая шкура. Да и сама крапива съедобна и полезна.

Лаэрт (это не отец ли Одиссея?) только фыркнул, остальной народ заворчал:

— Асклепий, ты опять за свое? Дай тебе волю, кормил бы нас травами да овощами. Травки да овощи. Этак, мы скоро блеять начнем.

О, так это и есть Асклепий, легендарный целитель? Кажется, он умел воскрешать мертвых, за что боги разгневались на него и убили.

— Мы не козлы и не бараны, но нам нужно есть фрукты и овощи, а если их нет, то хотя бы траву, ту же крапиву, — твердо сказал Асклепий. — И руки не забывайте мыть, а иначе, превратитесь из героев в поносников. Так что, берите крапиву и заворачивайте в нее мясо, а уже потом можно сложить все в шкуры.

Елки-палки, а ведь целитель говорит дело, хотя о витаминах и о болезни «грязных рук» здесь еще представления не имеют.

Аргонавты принялись заворачивать куски мяса в крапиву, слегка поругивая меня, хотя за «кусание» следовало ругать траву, а Лаэрт, увязав свою партию, обратил внимание на котел:

— О, как он хорошо вымыт! Неужели Орфей постарался?

— Нет, это Саймон отмыл котел, — отозвался кто-то из парней.

Я даже не успел возгордиться похвалой, потому что Лаэрт немедленно спросил:

— Скажи-ка, Саймон, ты раньше не прислуживал Гераклу? — насмешливо поинтересовался отец Одиссея. — Умеешь хорошо мыть котлы, знаешь, как правильно хранить мясо. Может, ты был рабом, а сын Зевса освободил тебя? Скажи нам, мы имеем право знать.

А вот это уже оскорбление. Интересно, Лаэрту-то я что плохого сделал? Ладно, посмотрим.

— Нет, я был рабом у тебя, — отозвался я, стараясь улыбаться, хотя это было трудно. — Разве ты забыл о том, царь Итаки? Помнишь, как я мочился в твое вино и покрывал твоих женщин?

Лаэрт молча рванулся ко мне, я тоже вскочил, изготовившись в боевую позицию, но между нами немедленно встал Ясон, появившийся, словно из-под земли.

— Мы поклялись Гере, что не будет никаких ссор до конца плавания, — строго напомнил наш капитан, и Лаэрт сразу же сник, словно наткнувшись на невидимую стену.

Ясон укоризненно посмотрел на меня, я лишь недоуменно пожал плечами. Можно подумать, что именно я виноват в завязавшейся ссоре?

На запах жареного мяса начали подтягиваться и «судоремонтники». Народ сгрудился поближе к костру, потягивая носами.

— Дам по рукам, Автолик, — беззлобно сказал Геракл, отгоняя от мяса самого нахального, уже лезущего к жаркому с ножом и миской.

— Так ведь готово уже! — не унимался дед Одиссея, на что полубог, бывший за повара, лишь отмахнулся, переворачивая румяную тушу на другой бок.

— Когда будет готово, скажу. — Выпрямившись во весь рост, Геракл озабоченно спросил: — А где воительница?

И впрямь, Аталанты что-то не видно.

— Она вместе с Идасом и Идмоном преследовали кабана, — сообщил кто-то из парней. — Кабан в камыши ушел, ловят. Здоровущий, нам на пару раз хватит.

— Так вон они возвращаются. Ох ты…

Возвращение выглядело нерадостным. Аталанта, вместе с каким-то парнем, несла на самодельных носилках окровавленное тело третьего охотника. К ним тотчас же кинулся Асклепий, принявшийся осматривать раненого. Увы, помочь ему не смог бы и сам Зевс, а не то, что лекарь. Кабан ранил аргонавта в бедро, разорвав артерию и несчастный истек кровью. Может, если бы наложили жгут, то помогло бы, но тоже не факт. Что бы мог сделать Асклепий? Подозреваю, что даже в моем времени такое ранение стало бы смертельным.

Аталанта, стоящая на коленях перед телом погибшего, растерянно объясняла:

— Идмон был загонщиком, а мы с Идасом должны были пронзить кабана копьями. Я уже слышала, как вепрь ломает камыш, идет на меня, приготовилась воткнуть копье, как он развернулся и помчался на Идмона.

Геракл, подойдя к женщине, положил ей на плечо руку, потом погладил по обнаженной спине и по-отечески сказал:

— Ты ни в чем не виновата, моя девочка.

— Я знаю, что не виновата, но рядом с ним опять-таки была я, и я опять не смогла никого спасти.

К Аталанте, из глаз которой текли слезы, подошел и Ясон. Вдвоем с Гераклом они поставили воительницу на ноги.

— А что с вепрем? — спросил Ясон.

— Вепря я убил, — горделиво произнес охотник, бывший вместе с девушкой. Переведя взгляд на напарницу, потупился и уточнил. — Мы убили.

— Если вы сумели убить вепря, то негоже, чтобы его мясо пропало, доставшись на поживу волкам. Иначе получится, что Идмон погиб понапрасну, — строго сказал наш предводитель.

— Мы принесем, — тотчас вскочила Аталанта и, увлекая за собой спутника, умчалась с поляны.

О жарившихся ланях все как-то забыли, но о них напомнил запах паленого мяса, и Геракл побежал спасать то, что еще можно было спасти.

— Мы устроим костер для Идмона на берегу и принесем в жертву богам того вепря, который убил нашего друга, а потом проводим душу мертвеца вином и жареным мясом, — сказал Ясон. — А завтра мы смешаем пепел с соленой водой.

Тело Идмона понесли на берег, а аргонавты, разобрав топоры, пошли к деревьям. Испугавшись, что сейчас мы вырубил рощу, где журчит родник и живет маленькая наяда, я закричал:

— Давайте не станем рубить деревья на этой поляне. Зайдем подальше, там сухостой.

— Котломой, занимайся-ка ты лучше своим делом. А мужчины займутся своим, — насмешливо посоветовал мне Лаэрт, замахиваясь топором на растущую рядом с родником сосну.

— Да ты меня уже задрал, со своим котломоем, козлопас сраный, — вызверился я. — Если тебе не нравятся есть из чистой посуды, ешь из дерьма и трахай своих козлов.

— Что ты сказал? — повернулся ко мне Лаэрт.

— А то, что ты слышал. Что, уши дерьмом заложило?

У Лаэрта в руках был топор, я ухватил кем-то забытый охотничий дротик. Теперь между нами встали не только Ясон, но и Геракл, и другие аргонавты.

— Геракл, пусть ты меня потом и убьешь, но я все равно убью твоего друга, — прорычал Лаэрт. Царь Итаки рвался ко мне, но его безо всяких усилий удерживал крепкий светловолосый парень, напоминавший самого Геракла, только моложе и посветлее.

— Что вы не поделили с Лаэртом? — повернулся ко мне Ясон.

— Мне с ним делить нечего, — хмыкнул я. — Я этого человека сегодня увидел первый раз в жизни, а он сразу же принялся мне хамить.

— Саймон прав, — вступился за меня Асклепий. — Друг Геракла сегодня вымыл котел вместо Орфея, принес крапиву, чтобы заворачивать мясо, а Лаэрт кинулся его оскорблять.

Парень, держащий царя Итаки, поддакнул лекарю:

— Я тоже слышал, как Лаэрт оскорблял Саймона. Вначале спросил — не служил ли он у Геракла, а потом назвал его бывшим рабом.

Лаэрт, немного опомнившийся в крепких руках, начал оправдываться:

— Я не называл этого человека рабом. Я лишь спросил — не был ли он рабом раньше?

Парень, похожий на Геракла, усмехнулся, встряхнул Лаэрта, расцепил крепкие руки, отпуская царя Итаки на свободу и сказал:

— Ага, не называл, но ты имел это в виду. А когда Саймон тебе достойно ответил, ты кинулся на него в драку. Если бы меня кто-нибудь назвал рабом, то я не посмотрел бы на клятвы, а убил негодяя.

— А я скажу, что Саймон прав, говоря, что не стоит рубить деревья на этой поляне, — сказал один из аргонавтов, выделявшихся от остальных зрелым возрастом, а еще тем, что рядом с ним всегда стоял брат-близнец. Кстати, это не те близнецы, что с горбиком на спине, а другие. А, так это же Диоскуры — Кастор и Поллукс.

— Если срубить деревья, иссякнет родник, тогда после нас никто не сможет попить здесь воды, — сказал второй брат-близнец.

— Лаэрт, что на тебя нашло? — с беспокойством поинтересовался Асклепий. — У меня есть кое-какие снадобья.

Царь Итаки только дернул щекой и нервно прикусил себе нижнюю губу.

Ясон, выслушав все слова, принял решение:

— Мы не станем разбираться, кто прав, а кто нет. Оставим это на конец путешествия. А сейчас мы должны отдать дань памяти нашему погибшему другу. Но чтобы не было еще одной смерти, я требую, чтобы Саймон и Лаэрт пожали друг другу руки и поклялись, что впредь они не станут ни драться, ни пытаться убить друг друга.

Я лишь пожал плечами. Не слишком-то мне хотелось пожимать руку этому неврастенику, но я человек дисциплинированный. Раз капитан сказал, следует исполнять. И неважно, что я, в отличие от прочих, не клялся богами-олимпийцами вести себя прилично.

Лаэрт, кисло улыбался, но шел ко мне и руку протягивал. И я, со своей стороны, протянул царю открытую ладонь.

Но царь Итаки, подойдя ко мне, без предупреждения ударил меня кулаком в живот. Ух ты, больно-то как! Наверное, заполучи я такой удар в своем времени, то уже согнулся бы пополам от боли, а то и упал на землю, подставляя голову и туловище под удары ногами. Но здесь умудрился пересилить боль, достойно приняв удар и, в свою очередь, двинул Лаэрта. Только не кулаком, а лбом, в переносицу. Кажется, у царя Итаки глаза сошлись к переносице, и он упал на колени, а потом рухнул лицом вперед.

Среди аргонавтов настала мертвая тишина, а спустя несколько секунд раздался растерянный голос Геракла:

— Саймон, такому удару я тебя не учил…

Конечно, не учил. Это у меня «оттуда», из моего мира. Получается, что умению держать удар я обязан своему нынешнему телу, а давать сдачи, да еще непривычным методом — своей голове, в которой остались мозги, принадлежавшие Александру Петровичу — скромному доценту, тем не менее, прошедшему службу в армии. А в армии, кто служил, всякое бывает.

Посмотрев на Ясона, спросил:

— Ты все видел? Или опять скажешь, что оба виноваты?

Капитан «Арго» ничего не ответил. Посмотрел на Асклепия, уже хлопотавшего возле Лаэрта (чего хлопотать-то? сам поставлю диагноз — сотрясение мозга, постельный режим), перевел взгляд на меня и скомандовал аргонавтам:

— Возле поляны деревья не рубите. Берем только сухостой. Несите сухие деревья на берег.

От нервного напряжения меня заколотило. Чтобы успокоиться, отошел в сторону, подошел к роднику и, опустившись на колени, принялся умываться. А ведь еще и пузо болит.

Из-под воды высунулись две нежные руки, потом показалось девичье лицо. Маленькая богиня, успевшая протрезветь, улыбнулась, и, пока я раздумывал — удирать мне или нет, нежно ухватила меня за шею, прильнула к губам и крепко поцеловала. Все-таки, она не стала увлекать меня в родничок, а отпрянула, еще раз улыбнулась и прошептала:

— Спасибо.

Наяда исчезла, а я почувствовал, что у меня и боль вдруг прошла, и дыхание выровнялось, и, что уже даже и не колотит.

— Все, нацеловались? — услышал я голос Автолика. — Тогда отодвинься, а я воды зачерпну.

Автолик вначале озабоченно посмотрел на воду. Наверное, искал взглядом, кудаподевалась нимфа, и только потом набрал воды в небольшой кувшин.

— Лаэрт, хотя и ведет себя как баран, все-таки родственник, — вздохнул сын Гермеса. — Угораздило же меня отдать единственную дочь за такого ревнивца.

— А что на него нашло? — поинтересовался я.

— А ты сам и спроси, пока он пошевелиться не может.

А что, дельная мысль. Я подошел к лежащему Лаэрту, воле которого сидел на корточках Асклепий. Целитель, взяв у Автолика кувшин, принялся смачивать водой тряпку, а потом приложил ее ко лбу раненого (ладно, пусть ушибленного) аргонавта.

Асклепий мрачновато посмотрел на меня и сказал:

— Вот так всегда. Кто-то калечит, а кому-то лечить приходится.

Чтобы лечить таким способом не нужно быть лекарем. Но не стал говорить этого вслух, чтобы не обижать целителя. Спросил:

— Он меня слышит?

— Он все слышит. Можешь ему сказать, но ответа не жди. Ему самому сейчас говорить нельзя, — сказал целитель.

— Тогда и говорить не стану, — вздохнул я. — Какой смысл задавать вопросы, если не ждать ответы?

— А ты хотел бы узнать, отчего мой зять на тебя так въелся? — вмешался в разговор Автолик.

— Хочу, — кивнул я. — Хочу узнать, что за муха укусила твоего зятя? Понимаю, что я ему не понравился, но зачем же сразу драться?

— Вот и я не могу понять, — вздохнул Автолик. — В последнее время он и на меня волком смотрит, словно я сам неволк. Спрашиваю — не отвечает. Я Ясонупообещал, что как только дочь замуж выдам, то в плавание с ним пойду. Прибываю в Иолк, к «Арго», а зять уже здесь. Меня увидел, хотел ни с того, ни с сего драться лезть. Говорит, что я свою дочь, его жену, накануне свадьбы под Сизифа подложил.

— Сизиф… — пробормотал вдруг Лаэрт. — Саймон — это не Саймон, а Сизиф.

Мы с Автоликом переглянулись. Я сделал скорбное лицо, а потом покрутил пальцем у виска. Точно, рехнулся.

— Я Сизифа уже лет десять не видел, — озабоченно сказал Автолик. Посмотрев на меня, хмыкнул, потом попросил: — Саймон, повернись-ка боком…Чуть-чуть.

Я повернулся в профиль, а сын Гермеса сказал:

— Слушай, если на тебя сбоку смотреть — вылитый Сизиф. Только, Сизифу уже лет семьдесят должно быть, старик уже. Лаэрт с ним когда-то в плавание был, запомнил.

— Может, твоему зятю Сизиф камень кинул, да по голове попал? — поинтересовался я.

— Какой камень? — не понял Автолик.

— Такой здоровенный, что он в подземном царстве катает. Закатит на гору, а камень сорвется, вниз полетит. Вот, камень из Аида выскочил, прямо Лаэрту по башке и попал, а теперь он на всех и бросается.

Про Сизифа я помнил только то, что он чем-то провинился перед богами и теперь таскает в гору огромный камень[4]. И выражение у нас есть «сизифов труд».

— Так что, помер Сизиф? — озабоченно поинтересовался Автолик. — А давно помер?

Как по мне, так Сизиф был мертвым всю мою жизнь, плюс еще не меньше трех тысяч лет. Ну, пусть будет три.

— Так уже года три, никак не меньше, — сообщил я.

— Целых три? — радостно переспросил Автолик. Бесцеремонно толкнув лежавшего зятя, спросил: —Слышишь, баран итакский, о чем человек говорит? Сизиф уже три года как умер, а сколько лет твоему Одиссею?

— П-полтора годика, — еле выговорил Лаэрт. Потом, полежав немного, вдруг подскочил: — А ты не врешь, что ты не Сизиф, а Сизиф уже три года, как умер?

— Ты к башке тряпочку-то приложи, — заботливо сказал Автолик, забирая упавшую тряпицу и смачивая ее водой. Приложив влажную и холодную повязку на лоб зятя, хмыкнул. — Я же тебе говорил, баранья башка, что сплетням не стоит верить. Кем бы я был, если бы собственную дочь под покойника подложил?

— Кем поклясться, что Сизиф давно мертв, и я не Сизиф? — деловито поинтересовался я.

— Герой клянись, покровительницей очага и нашего судна, и пусть она знак пошлет, что ты не врешь, — хрипло потребовал Лаэрт.

— Герой клянусь, что я не Сизиф, а Сизиф в Аиде, — послушно сказал я. — Про знак ничего не скажу, Гера богиня, она на мелочине разменивается.

— Ой, — по-детски вскрикнул Лаэрт, хватаясь за глаз.

Автолик, поднимая с земли маленький влажный камушек, изрек:

— А вот тебе и знамение. И скажи спасибо богине, что она тебя пожалела. Могла бы камень побольше выбрать.