Я люблю тьму [СИ]

Глава XXVI Ночной гость

Вот бывало у вас такое, чтоб потеряться в лесу, да ещё и посреди ночи?..

Со мной — нет. И толком неясно, почему сейчас вокруг — ночной лес, да ещё не какой-нибудь там, где на километр два — три чахлых деревца. Тут и там — слабые проблески лунного света, вон, путаются между переплетённых веток и почти сразу же гаснут; да нет же, не луна, а фонарь с жутким голубым светом. Похож на лампочку, знаете, из магазинчиков типа «Всё для Хэллоуина». Чуть ближе свет, и видно: несёт фонарь жуткая фигура, окутанная с головы до ног спутанными космами. А рожи совсем не видно.

Убежала бы, да только колени подкашиваются: так и плюхнулась на сухой валежник. Ай! Ветку в самое мягкое-то за что?! Я потёрла «раненное» место, и тотчас фигура задвигала носом, завертела в стороны фонарём. Нет, она же не меня ищет, правда? Не меня.

— Ай, хорошая девочка… Иди ко мне, иди к бабуле.

А может, нагрести веток, и под них закопаться? Нет, оно ж близко, услышит, как шебуршусь. Мне б оружие, да хоть тот самый посеребренный стилет: кирдык бы твари тогда! Я закрыла глаза, вдохнула, открыла — ничего не появилось ни в руках, ни ещё где. Только где-то вдалеке послышалось «Ку — ку». Сумасшедшая птица! Нет бы ночью спать! Губы уже пересохли: водички бы…

— Кукушка — кукушка, сколько мне жить осталось?

Чего заткнулась, тварь?! Ух, камнем бы в тебя…

— Хорошая девочка, — просюсюкали чуть ближе. Я обернулась — и увидела склонившуюся надо мной шамкающую фигуру. Та подняла фонарь выше — Маланья, но какая! И без того длинные волосы, в которых теперь запутались ветки, стали ещё длиннее; выпали зубы, и то и дело она языком поправляла отходящую вставную челюсть.

— Ай, молодка, нехорошо-то с бабулей не делиться!

Сказала — и давай меня по голове гладить. Всё сильнее хотелось упасть лицом в землю, помолчать, да просто поспать. А Маланья улыбнулась шире, так, что уголки рта расползлись, как сшитые плохими нитками. Вот же нитки, прям из кожи торчат, и швы вдоль щёк, до самых ушей. Полопались все стежки — и челюсть отвалилась на грудь. Змеёй извивался слишком длинный, синевато — фиолетовый язык.

— Делись, родненькая, делис — с–сь, — шипела то ли изуродованная старуха, то ли язык. Влажный и липкий, он обвил и с силой сдавил шею: дышать, дышать…

Снова кукушка! Раз прокуковала, два, три — и заткнулась. Двойник Маланьи отпустил меня и широко раскинул руки с цыганской шалью. Заострялся нос, круглее, больше становились глаза, а тело, напротив, ссыхалось с каждым мгновением; да не человек это вовсе, и не ведьма даже — сова! Вспорхнула, и только и видели. А там, на ветках, куча таких же, не живые только, и крылья-то у них пришитые, и глаза — стеклянные.

— Не того ты, балда, боишься.

— Чего?! — голосок, так похожий на голос любого обычного идиота вроде Костяна, мигом скинул в утиль все недавние ужасы. Это что получается, я его ещё и благодарить должна?! Но, стоило обладателю голоса подойти чуть ближе — и я шарахнулась, благо, ноги больше не подгибались:

— Не подходи!

Абсолютно чёрные глаза мальчишки в темноте казались не глазами даже, а пустыми глазницами; может, он тоже не настоящий, как те чучела на деревьях? Так, кукла, и снова сейчас из-под кожи выбьются нитки.

— Тебе это снится, ты в курсе? Я не могу причинить вреда во сне. Даже если б захотел.

— А если мне это снится, то вали из моего сна. Я лучше чего-нибудь поинтересней посмотрю.

Я зажмурилась и представила, что кругом — залитые солнцем ромашковые поля, а облака почему-то розовые, как в рекламе сахарной ваты. Лес, однако, исчезать не торопился. Ночной гость-тоже.

— Ты что, не понимаешь? Обманывают тебя!

— Ля — ля — ля, я не слышу, — когда знаешь, что всё снится, уже как-то и бояться толком не получается. Только нет — нет, да и мелькнёт мысль: может, просочилась сквозь плотно закрытые окна какая-нибудь дрёма? Не — не, я ж занавески задёрнула…

— Да послушай ты! — черноглазый подошёл ближе. Нет уж, стой, где стоишь! А то проткну. Веткой, ага. Вот почему нельзя, как в кино, чтобы во сне подумал о чём-то, а оно — раз! — и у тебя в руках?

— Ты меняешься. Становишься злее, жёстче. Не замечаешь, что ли?

— Ну, меняюсь. Что с того-то? Плохо разве? — вот только чтения морали мне сейчас не хватало! Да ещё от кого — от человека, который чуть меня и Маланью грузовиком не переехал!

— Помолчи и выслушай уже! — нет, ты не подойдёшь, не подойдёшь, не подойдёшь! Я ткнула незваного гостя в живот веткой — а что, вдруг она от осины?

— Времени мало. С грузовиком — это не я был.

— Ага. Моя бабушка, наверное.

— Нет. Маланья. Она же сама всё выдумала, и тебя спасла-то для того, чтоб ты, идиотка, им доверяла! Думаешь, ты первая такая, обманутая? Да сотни таких! Уходи, пока не поздно. Вытянут из тебя всё, до капли, ни души, ни силы не оставят, будешь всю жизнь на посылках.

— Ага. Уйду. Вот прям щас, только шнурки поглажу.

А ведь говорили же мне-точно так всё и будет! Напугают сначала, потом чушь начнут нести, на свою сторону тащить. Только не предупреждали, что они, оказываются, и во снах настигнуть могут.

— Ты не убийца. Ты просто… потерялась. Как многие до тебя. Хватит трястись, не меня, говорю, бояться надо! — черноглазый протянул мне руку. — Ты, прежде чем в омут лезть, присмотрись хоть немного. Может, поймёшь чего.

— Сказала же — отстань! — точно, точно так! Сейчас будет мне гнать пургу; так и поверила! Светозар, Маланья, да даже вредная Стелла, все они в тысячи раз лучше, чем какой-то там незнакомец. А этот чего хочет?! Чтобы я снова, как раньше, ползала на коленях перед бабкой, и вякнуть боялась — тебе, жалкой такой, право голоса не положено!

А потом я проснулась от звонка в дверь.