Я люблю тьму [СИ]

Глава XXXVII Заговор

Вы замечали когда-нибудь, что то, насколько хорошо идут дела, можно измерять в чайных пакетиках? Или даже в выпитых чашках чая, не суть, в пакетиках просто проще. Обычно у нас уходит пачка — две в месяц, не больше: я не водохлёб, а баба Света — кофеманка. Гостям разве что предлагаем. А если кто нервничает, то он вообще не следит, сколько там чашек выдул. Вот и получается: за кусок сентября и октябрь ушло шесть пачек. Как-то сразу заметно: дело нечисто. А фрау Хельга Леманн хлебала себе чашку за чашкой, в перерывах между глотками всплескивала руками: — Ох, всё это так не вовремя… Не поймите неправильно, я рада, что Алексей в добром здравии. Но, что касается документов… Rechtsfall, сами понимаете. — Оля, ты к нам надолго? — баба Света, как обычно, сидит с прямой спиной — как палку проглотила. А руки трясутся, так, что половина чая уже в блюдце расплескалась, и чашка гремит. — Пока не оформлю развод, как полагается, конечно же. И потом, надо будет убедиться, что не возникнет никаких проблем при пересечении границы, и потом, я — bürgerin… гражданка… другого государства… И снова — какие-то непонятные, невнятные речи, наполовину русские, наполовину — немецкие. Будто половину мамы, которую я помнила, оттяпала незнакомая иностранная тётка. Да как оттяпала — внаглую, без остатка. Вон как распинается — о каких-то там визах, паспортах, штампах… — А у меня спектакль в школе через месяц. Обе — и бабушка, и мама — замолчали. Вот бабка надулась, нахмурилась: — Виктория! У нас серьёзный разговор, так что… — Спектакль? Это замечательно! Раз — и бабуле пришлось захлопнуть рот: она при маме никогда особо не наглела. Два — и меня уже трясут, как мягкую игрушку, крутят во все стороны, даже по носу разок щёлкнули: — Вик, как ты всё — таки подросла! Старшеклассница уже… Вот школу закончишь, к нам поедешь… Немецкий-то учишь? А я киваю только, киваю; скажу, что нет — и начнётся ругань, а я её порядочно наслушалась, спасибочки. Лучше буду про спектакль, про школу, про всё то, про что нормальные дети рассказывают маме каждый день. Не то точно взорвусь, скажу всё, что думаю. Например, что лучше пусть она тут остаётся; и папа вернулся, и она, будет целая семья, по — настоящему, а не как раньше. А за границей — там и живут по — другому, и муж у неё новый, чужой совсем. Чужие — они хорошими не бывают, родных не заменяют. Лучше про спектакль. — Знаешь, чего там будет, а, мам? Мне мадам Ги… Мария Валентиновна сказала: если вдруг Катька откажется, или заболеет там, я главную роль играть буду, а она вместо меня выйдет! Ничего она, конечно, не говорила, ну да ладно, потороплю события: говорят, в школу она уже вернулась. Завтра у нас ноябрь, первое, хорошее дело для новых начинаний: вот и проверим колдовство на всё том же подопытном кролике. — А что ж она сама вместо этой Катьки не выйдет? — удивляется мама; а я только плечами возмущённо подёргиваю: — Ма, Катька падчерицу играет, а я — злую тётку, типа мачехи! Хороша будет классная в роли девочки — сиротки? В кухне тепло и уютно, и всё нормально, настолько нормально, что забиваешь на размышления, просто радуешься. Тем более баба Света, вон, притихла, про колечко нотации не читает… Так-то, бабулец! Что, при маме меня строить не получается? Я снова набрала в рот побольше воздуха — рассказывать, рассказывать, не замолкая, обо всём подряд, лишь бы только не молчать… Чашка со всей силы звякает о блюдце. — Виктория, не могла бы ты выйти? Вот так, разом, как отрубила всё хорошее настроение. Умеет бабка, практикует; а мама лишь заулыбалась — беспомощно так: — Вик, я понимаю, ты соскучилась… Подожди немного, ладно? Может, потом сходим вместе куда-нибудь… И дверь закрыли, прямо у меня перед носом. Потом. Потом! Всё время, как чего не попрошу — «потом». Мне сейчас надо, а не когда-нибудь, сто — двести лет спустя. А то здорово выдумали, конечно: дела — дела, дел выше крыши, будут бегать, суетиться, а потом — «Ой! Прости, забыли! В другой раз приеду, хорошо?» К себе, в комнату! Не нужна им — и не надо; сама проживу! Тут под ноги что-то подвернулось, грохнуло — Руська, что ли?! А, нет, не Руська: всего лишь сумка. От удара она перевернулась, и на пол выпало несколько книжек: математика, физика — и «Учебник белой магии. Заговоры». Я прижала «Белую магию» к груди, покосилась на дверь. Разговаривают они! Разговаривают, значит. Времени на меня нет? Ничего, я теперь всё исправить могу. Будет и время, и улыбки — как в кино или рекламе. А книга тем временем открылась — сама, на нужной странице. Ага, взять платок, в узел завязать… да ну, чушь всё! Маланья говорила — не слова даже важны, а то, о чём думаешь; я слушала голоса с кухни — и шептала: — Придёт помощь неведомыми мне путями, реальностью обрастёт желание моё, приобретёт оно событиями путь для осуществления… Приобретёт, конечно, куда денется! И не уедет мама никуда, не оставит меня. Останется тут, в московской квартире; и папа здесь будет, и бабушка перестанет беситься. Нормальная будет семья, хорошая, как у всех, как должна быть! И почему это вдруг другим — и родственники, и сёстры — братья, а мне своё зубами отгрызать приходится?! Тут голова закружилась, словно силы выкачали насосом; будто не только слова из меня вылетели, а что-то ещё, посильнее. Наверное, была бы верующая, ну, из тех, что по церквям ходят, представила бы птичку. А птичка эта, с привязанным к лапке моим желанием, полетела бы высоко — высоко, на небо. Странные мысли лезут в голову, это точно. Тем временем что-то мигнуло в дверном проёме комнаты. Что там? Думала — страшное чего-нибудь, даже драться приготовилась, а оказалось — ноут выключить забыла. Минуту, а когда я его включила-то? Вроде пришла, с бабкой ругалась, а потом сразу мама приехала… Но на экране светился знакомый фиолетовый форум с черепами и паутинками, давным — давно брошенный. Новых сообщений было немного. Всего два. Посмотреть, что ли… Первое оказалось спамом. Знаете, все эти рассылки о переселении душ и прочей чухне. Зато второе заставило забыть разом и прочитанный заговор, и обиду на бабушку с мамой, и даже, наверное, как меня зовут: «Svetozar: Завтра встретимся».