Я люблю тьму [СИ]

Глава XXXIX Страшная история

Знаете, в чём вечная проблема прогульщицы? Заняться нечем. Домой не пойдёшь, за уши оттаскают, по улицам шляться — на знакомых нарвёшься. Правда, как и многие другие проблемы мироздания, эта решается деньгами: в кино там сбегать, на дневных сеансах обычно никого, в общепите каком посидеть с книжкой. Другой вопрос, откуда их взять, деньги эти. Кольцо, что ли, бабулино загнать? Ага, так у меня его и возьмут. Там и телефон могут потребовать оставить, и паспорт посмотреть. Ё-моё, как будто он у меня с собой! Другой вопрос — я вроде как ведьма. Ну так и чего парюсь? Приду и наворожу, чтоб меня забесплатно на сеанс в кино пустили. Перед глазами проплыла мадам Гитлер, твердящая про важные бумажки и утверждённый актёрский состав, и уверенности как ни бывало. А может, я вообще колдовать разучилась? Приду, начну про вселенскую доброту и сострадание к ближним в моём лице впаривать, а меня — раз! — и в ментовку. Или вообще в психушку. А то и бабке позвонят! Брр, даже думать противно. Не то чтоб прям в кино хотелось. Просто уверенности бы, хоть грамм — полтора. Эдакий листочек, где будет написано: «Сим официально заявляется, что Виктория Алексеевна Романова является всемогущей колдуньей и любое древнее зло может по росту построить». Не, так тоже не пойдёт. А то древнее зло построю, а чудиков, которые билеты проверяют — нет. — Эгегей! — кричит кто-то за спиной. Да ну его! Мало ли, кто докапывается. Может, училка какая-нибудь вздумала догнать и почитать лекции о том, как прекрасно школьное образование. Вот побегу быстрее, пусть догоняет! Мне бы полезному научиться, да хоть бы понять, отчего магия не работает. Это ж вам не хухры — мухры, вроде Леськиного гипноза и трёпа Ласточки, а по — настоящему! И тут меня ухватили за руку. — Кудыть побегла?! Встала, встала, кому говорю! Уфф, совсем старуху ухайдокать удумала! — испугаться я, однако, не успела, запоздало узнав Маланью. Узнала — и тут же стало стыдно. Хороша ж я со стороны, наверное, бабку за собой носиться заставляю… Извиняться не буду, она, вон, уже улыбается: наверняка мысли прочитала, поняла всё. Стоп, если она тут, значит… — Чего вертишься-то, чего крутишься? — глаза у Маланьи стали похожи на щёлочки — хитрые — хитрые, а уж улыбка! Видели когда-нибудь, как Колобка рисуют? Вот тут точно так же, губы разъехались чуть не до ушей, щёки собрались складочками, а посередине всё ровное, натянуто туго, как на барабане. И чего спрашивает, а? Сама же всё знает! Ну ладно, озвучим, поиграем в примерную девочку: — А Светозар не здесь? Злится он на меня, что ли? Вместо улыбки рот тут же сложился в идеально круглое «О», округлились под стать и глаза; Маланья хлопнула себя по щекам и покачала головой, направо — налево — ну чисто бабуська из какой-нибудь комедии, к которой внук явился зимой без шапки: — Злится! Да какой — злится. Делать ему больше нечего. Ты, родненькая, больно выдумывать за других любишь: чего чувствуют, чем живут, с кем чаи распивают. А он и думать про такие дела забыл: кто из наших не привирал, по молодости-то! — И Светозар привирал? — сомнительно звучит, это точно. Ладно, могу представить брехуньей молодую Маланью; со Стеллой и представлять ничего не надо, эта до сих пор соврёт и недорого возьмёт. А вот с ним поведение плоховато монтируется. Повисла пауза. Может, спрашивать не стоило? Хотя Маланья оскорбившейся не выглядела, растерянной скорее: глаза туда — сюда, туда — сюда, как маятник у метронома. Слышно прямо: щёлк — щёлк — щёлк… Ладно, зададим уточняющий вопрос: — Просто… он же у вас учился, да? Или у другого кого-нибудь? И с чего я взяла, что Маланья давно Светозара знает? Мало ли, сколько колдунов на свете; может, они по городам кучкуются, а он, скажем, и правда только сейчас в Москву переехал. Не знаю даже. Просто они так ведут себя… ну, по — семейному. Словно всю жизнь бок о бок. Тем временем бабулька надула щёки и с громким «пуф!» хлопнула по ним, после чего затараторила: — Если б — у меня! Там история была… ох, нехорошая! Страшная даже. Знаю, знаю, думаешь: чегой-то он молоденький такой, а у нас за старшого? Признавайся, думала? В плечо меня — тык! Чего она вдруг про нехорошую историю какую-то заговорила, вроде я про другое спрашивала… А Маланья ответа и не ждёт — дальше шпарит: — Сама-то я не видала, чего случилось… Слыхала только. А говорят — силы тёмные разбушевались, да как! Начали, значит, к себе души молодые сманивать. Они ж, пока душа выбор не сделает, и силов-то не имеют, навредить чтоб! Убьют если только, а душу не заполучат. Я аж поперхнулась. Ничего так переход! Маланья снова заулыбалась, то ли ободрить пытается, то ли ещё чего: — Я как думаю: они, тёмные, только тем вредят, кто уже порченый, подгнивший с одного бока. Такой, считай, уже целиком ихний, с потрохами: его и зашибут, а то и исправиться ж могёт. А если до конца стоять, то и отступятся. Тут Маланья отчего-то закашлялась, надолго, на минуту или даже на две. Сначала вполне натуральный, позже кашель стал натужным, искусственным. Не хочет продолжать? Уж лучше б говорила побыстрей, а то мысли в голове тоннами роятся, и все нехорошие, даже жуткие. — Чегой-то не хочу? Подавилась просто! Он, значит, в учениках тогда ходил, как ты теперь; а учитель у него был невнимательный, старый совсем. Наверное, не стоило так выразительно коситься на морщины самой Маланьи. Щелчок по носу подтвердил это на все сто: — Ты не смотри! Старость — она где? Она у человека в серёдке сидит! Можно и в твои года старухой быть. Да не куксись ты, не намекаю! А Негорад и правда дряхлый был, в отцы мне годился. Судя по имени — не в отцы даже, а в деды или прадеды. Хотя, чего хохмить? Светозаром Белославовичем тоже не каждого второго обзовут. — Негорад детей-то учил, а объяснять главное, чтоб про зло не забывали, к себе не пускали — на потом всё откладывал, успеют, говорил, ещё; а колдуны, тёмные которые, лазейку почуяли. И как нагло, главное, сделали: пришли, понимаешь, к этому разгильдяю, говорят, знаем, молодёжь у тебя талантливая, хотим поддержать. Мы, мол, светлые тоже, издалека просто. Так он им учеников своих и отдал, обмен опытом этот новомодный, тьфу ты! Другие просто говорят — «тьфу», а Маланья в самом деле плюнула. Видно, здорово её доконал в своё время дедок со стрёмным именем. Стоп, секунду: — А учеников много было? — Не так, чтоб много, но с нашей-то мерой… Трое, как сейчас припоминаю. Молодые совсем, неопытные. Светозар самый старший был, а ему всего шестнадцать стукнуло. Их в подвале заперли, голодом морили; говорили — ступай к нам, а то так и помрёте, и косточек не найдёт никто. Вроде не так и холодно — а я с одной фразы до костей промёрзла. Представилось, что не неведомых подростков, а меня, меня закрыли в каком-нибудь подвале, даже кошками запахло и сыростью. Вот только не получалось представить, что так же сидел спокойный, невозмутимый Светозар. Воображение глючило. — Их же спасли, да? — да по одному взгляду понятно, что не так там всё радужно было; Маланья, вон, сразу грустной и серьёзной стала, головой снова покачала: — Врать не буду, родненькая: не всех. У девочки одной они оберег сыскали, ну и давай её пуще других мучить. Не любят они, понимаешь, добрых знаков, а отобрать-то силой не могут, магия у них оттого убывает. Она бежать хотела, да не смогла, изловили, и всю истерзали. Перестарались маленько: померла девочка. Надо бы, наверное, заплакать, или хоть ужаснуться; а я стояла и молчала. Всегда теряешься, когда что-то жуткое слышишь. Кажется, такое в кино бывает, во всяких ужастиках, которые почему-то под выпуски новостей маскируются, но это не с людьми, не рядом. — Негорад, как узнал, от учительства отказался: признал, дурак старый, признал, что виноват! А Светозар потом всё сам магию изучал, говорил, сильным станет, таким, чтоб всех других колдунов за пояс заткнуть. Такой, значит, в лидеры и нужен. И камушек хранил, обережный, от девочки той. Сквозь холод сильно обожгло бок; я сунула руку в карман, чтобы нащупать там камень — амулет, отчего-то горячий. Язык во рту с чего-то распух, и не получалось с духом собраться, спросить-тот самый, или… Маланья хлопнула в ладоши: — Не морщись, не яблоко печёное! Оно, конечно, тяжело. Да только страдать — дело последнее: можешь исправить — исправляй, нет — так голову не забивай. Ты по книжке колдовать пробовала? Вроде пытается жёстко говорить, тему меняет, а у самой губа нижняя дёргается, быстро — быстро. Ей-то, наверное, тоже вспоминать неохота. Ладно, сыпать соль на рану — свинство. — Пробовала. Только не знаю, получилось ли… — Оно поначалу не просто даётся, выворачивается, зараза, — и постепенно — никакой скорби, и снова разъезжаются губы в маслянисто — широкой улыбке Колобка. — По книжке когда делаешь, с первого раза только с сокровенными желаниями получается, с такими, которые настоящие. А то бывает — денежки сколдовать пытаются, или колечки — бусики, или ещё какую байду. Сначала устыдиться хотела; потом — раздумала. Вот ещё, стыдиться! Сокровенные желания — они, знаете, на дороге не валяются. А может, если всё так, то с мамой получится? Может, она этого чужого, немецкого, бросит, а к папе вернётся. И будет семья — по — настоящему. Ладно, одно желание есть. Но в мелочах-то что плохого? — Да ничего, в общем-то, — как всегда, талант Маланьи читать мысли всплыл не вовремя, — Но это только кажется, что начинать с малого надо. А ты попробуй, с большого начни. Его вообразить полегче, чем мелочь всякую. Хотя сейчас… Она махнула рукой, широко махнула, будто не рука у неё, а крыло, и улететь пытается. И замолчала, ждёт как будто, пока переспросят! Правда, моего вопроса она не дождалась, сорвалась: — … Сейчас и с большим проблемы случаются. Ух, затевается что-то, носом чую! Светозар потому и не пришёл сегодня — говорят, колдуны злые распоясались, нечисть, как мусор какой, везде раскидывают. Он, значит, и выискивает, где, как, чего делать… Не сегодня — завтра снова ты понадобишься. Сердце противно сжалось, съёжилось; но спросить — это важно, нужно. И я спросила: — Вы меня потому вот так, сразу, на нечисть и выпускаете?.. Чтоб не… ну… чтоб как с той девочкой не вышло? Но Маланья, широко раскинув руки, уже неслась вприпрыжку по улице: вроде кажется, что сейчас бойкая пенсионерка налетит на кого-нибудь из прохожих, ан нет, в последний момент спружинит, как мяч, отскочит в сторонку. То ли вопрос не услышала, то ли сделала вид. Даже, скорее, второе.