Я люблю тьму [СИ]

Глава XXVIII Как в кино

Видели когда-нибудь эти сцены из российских сериалов, где все сидят за столом на крохотной кухоньке, жуют и всей семьёй думают о вечном? Именно так сейчас выглядела наша кухня: за стеной трендит телик, причём почему-то о войне, свистит с горя поставленный ещё раз кипятиться чайник, а за столом сидят и надуваются чаем. Вернее, я надуваюсь, Алёшка — ну не могу я его папой называть, хоть убейте! — сидит и из чашки воздух хлещет, говорить, наверное, не хочет. И бабушка тоже не хочет — вцепилась в Руську и теребит, как плюшевую, даром что та уже царапается. Папа. А как это вообще — папа? Ну, помню пару милых сцен из детства — вроде той, про ёжика. И то неясно — это я вспоминаю, или просто когда-то выдумала? Была ж у меня в детстве развлекуха — на рекламу залипать. Все ругаются, мол, такое кино интересное или выпуск новостей важный, а мелкая я сижу — и думаю: вот как оно бывает! И мамы встречаются такие, которые с утра завтрак готовят, и папы, которые в зоопарк детей водят. А ещё бывают сёстры, братья, а бабушки все пухленькие и в платочках — короче, там имелось всё, что нужно для счастья и чего нашей семейке никогда не хватало. Может, я сейчас не папу вспоминаю, а такую вот рекламу. Звякнула о блюдечко чашка, и тут же вырвалась на свободу Руська. Правильно, правильно, мотай удочки — сказала бы я раньше, но сейчас вскочила и сделала озабоченное лицо. Вот как скажу «Ой, кошечка волнуется!», как побегу за ней — и смотаюсь в Тибет, да хоть в Антарктиду — там, поди, теплее, чем сейчас у нас на кухне… Сказать я не успела, потому что бабушка, когда гладить стало некого, мигом заговорила: — Откуда мне знать, что вы действительно тот, за кого себя выдаёте? У вас есть документы, в конце концов? В этом вся баба Света. Казалось бы, читает сопливые книжки, ревёт над сериалами. Будь это какое-нибудь кино, она бы уже давно нашла, я не знаю, родимое пятно какое-нибудь приметное, залилась бы слезами, бросилась обнимать блудного сына, как в каком-нибудь «Жди меня». Вот когда я пожалела, что кино и реальность не сильно похожи. — Мама, да ты что! — выпучил глаза Алёшка, но бабулю это не убедило: встала из — за стола, нахмурилась, губы поджала: — Мой сын пропал без вести много лет назад. Кто вы, я не знаю, но подозреваю, что с ним вы не имеете ничего общего. Такое лицо сразу у сисадминистого мужика стало — потерянное — потерянное. А ты чего думал — припрёшься вот так в незнакомый дом, и тебя сразу обнимать — целовать, даром, что чужой, мол, и такой сойдёт?.. Не, чего-то не сходится. — Ба, он же про ёжика знает. — Вырастила на свою голову! Про ёжика знает! — задохнулась возмущением баба Света. — Да даже если знает — что с того-то?! Нет у меня сына! Что помер, что семью бросил — всё одно. Олька-то, хоть девка та ещё, а жена ему была! — Оля! — и позеленел. — А как она? Где? — А тебе-то что за печаль? — бабуля ткнула его окольцованным пальцем в грудь. — Поживиться думал? Вон пошёл! Нет у нас ничего! Я внимательно смотрела на новоявленного папу — сбежит, нет? Если вор или мошенник-точно убежит: больно надо ему со скандальной бабкой связываться! А всё — таки про ёжика знает. Откуда?.. Алёшка не сбежал. Вместо этого он ухватил бабушку за палец, крепко так, и закричал: — Кольцо-то! Помнишь, как мы ювелира? Отец мой, царствие ему небесное, рубин принёс — здоровущий! — а ювелир прикарманил, стекляшку вставил. Я ему по морде, меня в милицию… помнишь, мам? А ведь вернул, рубин-то! Тут и бабушка позеленела, ахнула, за сердце схватилась… Помрёт ещё! Нет, даже в обморок не упала — выдохнула, выпрямилась, и с ровной — ровной спиной принялась считать капли валерьянки. Кап — кап — кап… — И про ёжика знает, — само собой вырвалось. Никогда в жизни меня не клинило так конкретно, а тут — раз! — заело. Бабушка залпом выдула стакан и заговорила — тихо, но как-то угрожающе: — Да где ж ты шлялся, ирод?.. Лет-то сколько… Семью бросил! И говоришь как — чистая деревня! Такой интеллигентный мальчик был… — Так там и был — в деревне, — Алёшка вскинул руки, и вовремя: баба Света забыла на время о мнимом княжеском происхождении и ухватилась за скалку. Зачем ухватилась? Ну, явно не пирожков на радостях напечь. Я тоже на всякий случай пригнулась — мало ли? Ведьма ведьмой, а скалкой по голове — больно. — Тогда как вышло-то?! — новоявленный папа уже не говорил — кричал, видно, чтоб не побили. — Я только вышел, а мне с работы: мол, в Подмосковье, к клиенту, срочно, а то уволят к чертям. Тут имя-то своё забудешь, не только домой позвонить! А там, под Москвой, меня, говорят, машина сбила. Я сам-то не помню — очухался в доме в деревенском, а бабка, полуглухая какая-то, меня Ванечкой кликала. А мне что? Ванечка так Ванечка. Не поверите, вообще ничего в голове, чисто туман. Это я потом уже узнал — сын у неё был, в город подался, а мы похожи чем-то. И соседи её болтали — мол, Ванечка тот самый вернулся. И главное, так сошлось-то всё! Дрова колоть не умею, за скотиной ухаживать — так в городе жил, серьёзным человеком был, а как деревенские живут — позабыл. Так и жил, иногда казалось даже — вспоминать что-то начинаю! Скажут — в детстве с этим вот дружили, и мне как будто вспоминается — да, правда, было такое! В Москву ездил — меня ж Евдокия, ну, зовут так ту старушку, отправляла иногда. А я слушала, а голова кружилась. Это как так получается?! Папа, значит, все эти годы жил где-то там, совсем недалеко, только руку протяни? А милиция как же? Хотя и дураку ясно — они тело искали, а не Алексея Романова. Да и пришли бы они в деревенский дом к этой Евдокии, и что? Сказали бы им — обознались, это Ванечка. Небось и документы ему бабулька новые добыла. — Хорошо тебе было? Так зачем вернулся-то?! — и брови хмурит. Ну даёт бабка! От сына десять лет ни слуху ни духу, вроде как умер, могила даже имеется — и вдруг вернулся! А она — зачем?! — Так я и говорю: Евдокия, бабка, померла. Ну и приехал с Москвы её Ванечка-тот ещё фрукт, я вам скажу! Скандал закатил — мол, обманщик, самозванец, наследство заграбастать хотел! Я стою, и думаю — что за оказия? А тут — телефон у него. Трубку берёт, а она зелёная такая, блестящая, и наклейка в виде ёжика. Он ругаться, оправдываться — мол, у дочки одолжил, телефон потерял, и тут у меня как щёлкнет! Всё вспомнил: и имя, и адрес… Думал — с ума сойду! Не поверите — в окно выскочил, в чём был, и на Москву: денег, слава Богу, прихватил… Боялся — вдруг съехали, вдруг случилось чего?.. А нет, вот они вы, на месте… Оли только нет. Она на работе, да?.. — и грустно так смотрит, что не по себе прямо стало. А бабе Свете что? Она у нас терминатор — железная: — Замуж твоя Оля выскочила, недолго горевала! В Берлине теперь кукует. Думал, тебя, дурака, всю жизнь оплакивать будет? — бабушка всё ещё ворчала, но уже скорее по инерции: уж я‑то знаю. Она, когда по — настоящему бесится, скалку ни в жизнь не опустит. Папа — само слово даже странное! — глаза опустил и пробормотал: — Бедная Оля! Морока-то ей какая… Документы переделывать, со мной разводиться… Это ж и мне надо будет паспорт добывать… И тут я почему-то поверила — и правда папа, не врёт. Воспоминания, они, конечно, не самое надёжное свидетельство. Но мне почему-то всегда казалось: именно такой у меня папа был, о других в первую очередь думал, не о себе. Он же маму любил, это точно, и вот сейчас всё вспомнил, как будто десяти лет не было. Ужас это, наверное! А бабушка смотрела, пристально и холодно, как будто не сын вернулся, а алкаш из соседнего подъезда на водку просит. Алёшка тяжело вздохнул и встал из — за стола: — Эх, и чего ехал — не пойму! Вы меня, дурака, простите. У вас тут жизнь своя, налаженная, и тут я. Поеду, может, приютит кто… Он направился к дверям, а баба Света сидела и смотрела в спину, будто дырку в ней сверлила. И молчит, главное! Телевизор только за стеной слышно — теперь там попсовая певичка завывает. А я закричала одинокой спине: — Пап, не уходи! То есть это только я так подумала, что закричу. А на самом деле совсем тихо вышло, но он услышал. И я сама не поняла, как меня крепко — крепко обняли, и плевать, что ткнули носом в не очень чистый свитер и колючую бороду: — Ёжик мой, — голос такой, будто плачет, и будь он менее бородатым, сверху, наверное, капало бы. А так слезинки терялись где-то в бороде. — Ёжик, да куда ж я от вас денусь-то?.. Он и бабушку в охапку сграбастал, хоть она всё так же молчала. И вот тогда я впервые в жизни разревелась не оттого, что стало плохо или больно. Точно всё — как в сериале. Или в телепередаче.