Я охочусь на убийц

Глава 28

Когда Джаз находился уже на половине пути к Убежищу, радио, настроенное на программу рок-музыки, прервало свои передачи для срочного сообщения. Джаз услышал голос шерифа. Он представил себе, как Уильям стоит на наспех сколоченном импровизированном подиуме возле полицейского участка и вытирает пот со лба одним из своих знаменитых носовых платочков, хотя на улице было совсем не жарко. Повсюду сверкали фотовспышки, слышались возбужденные голоса репортеров. И тут Уильям объявляет…

— …тревожные новости о том, что недавние убийства и еще одно, которое произошло в другом штате, — все связаны между собой…

Джаз прикусил нижнюю губу. И снова эти бесконечные фотовспышки. Гул толпы стихает. Похоже, все присутствующие затаили дыхание. Что он только что сказал? Неужели…

— …похоже, что все эти убийства совершил один и тот же человек, который называет себя Импрессионистом. Импрессионист повторяет преступления, которые первоначально много лет назад совершил Уильям Корнелий Дент…

Вот оно! Толпа озверела, как иногда пишут в книгах. Камеры теперь сверкают беспрестанно, вопросы выкрикивают, стараясь заглушить друг друга. Кто-то требует дать пояснения. Уильям пытается как-то угомонить разбушевавшихся репортеров. Он хочет, чтобы его не только услышали, но еще и правильно поняли. Дуг Уэтерс, разумеется, во главе этой дикой стаи. Он сияет от счастья, он уже представляет себя выступающим на телевидении, причем на одной из ведущих программ. Вот он между своими старыми рассказами о Билли, может быть, вставляет и свежий случай, как он подрался с сыном Билли, причем тот был закован в наручники.

Джаз со злостью выключил радио, чуть не свернув при этом ручку громкости. Значит, все решено. Свершилось. Растиражированное прессой имя Билли Дента как по волшебству пробудило воспоминания о самом зловещем серийном убийце всех времен. Теперь демоны прессы, пользуясь интересом толпы, все это выплеснут в мир. Вот теперь жизнь Джаза — и без того не ставшая нормальной — снова превратится в страшную сказку.

Проезжая на своем джипе сквозь густые заросли, ведущие к Убежищу, Джаз сразу приметил припаркованную впереди маленькую «хонду» металлического голубого цвета, принадлежавшую Хоуви. Но Хоуви никак не мог приехать сюда. Значит, его машиной пока что по-прежнему пользуется Конни. Это должна быть она.

Он остановил джип и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Перед мысленным взором Джаза предстала Ирэн Хеллер. Причем так, как успел расположить ее тело в душевой кабине Импрессионист. Джаз ясно видел все гвоздики и сложную систему переплетенной лески, поддерживающей тело в нужном положении. Картинка никак не хотела покидать его. Все тело женщины словно обвиняло его самого.

Нет, конечно, в своей жизни ему приходилось видеть и более страшные вещи. Да, Импрессионист был убийцей, но после себя он оставил слишком уж чистое, тщательно убранное место преступления. Только маленькая точечка на шее жертвы там, где он воткнул иглу от шприца со средством для чистки труб. И отрезанные пальцы. И больше никакого насилия над телом. Да, это очень больно, но при этом и очень быстро. И чисто. «Если бы кто-то хотел погибнуть от руки серийного убийцы, — подумал Джаз, — то ему нужно было бы выбирать Импрессиониста. Это не самый плохой способ умереть. Особенно если при этом человек мечтает быть похороненным в открытом гробу».

И все же. Ирэн Хеллер. Поставлена в кабине так, будто принимает душ.

«Ты ни в чем не виноват».

Так сказал ему шериф, и Джаз поверил в это.

Но это же не так. Вернее, не совсем так. Если бы Джаз был умнее или прозорливее или… еще что-то, тогда, может быть, Ирэн Хеллер не умерла бы. И ее муж не говорил бы двум их детям: «А знаете, что случилось, ребятишки, когда вы пошли к школе в тот вечер поминать вашу погибшую учительницу? Никогда не догадаетесь! Так что теперь у мамочки и вашей училки даже есть что-то общее, так сказать».

Он медленно вышел из джипа и направился в Убежище.

— Салют, крошка! — выкрикнул он, стараясь, чтобы голос его прозвучал достаточно весело, но получилось неубедительно. — Я уже дома.

Конни сидела в кресле-мешке, поджав под себя ноги. Тусклый свет едва проникал через молочный слой пластика, вставленного в окошко. В полутьме Конни больше напоминала вырезанную из темной породы дерева статую.

Она скрестила руки на груди и посмотрела на него.

— Нам надо поговорить.

Джаз продолжал широко улыбаться.

— О чем? Нам с тобой не о чем говорить. Послушай, а если Хоуви вдруг резко станет хуже, ты думаешь, его родители разрешат тебе пользоваться этой машиной?

От этого черного юмора у Конни буквально отвисла челюсть.

— Что ты сказал?

— Просто мысли вслух, — небрежно ответил он.

Она встала с кресла и влепила ему пощечину. Все это произошло настолько быстро, что Джаз даже не успел отреагировать. Они молча смотрели друг на друга.

— Прости меня, пожалуйста, — забормотал Джаз, обнимая девушку и привлекая ее к себе. Он поцеловал ее в лоб и принялся раскачивать взад-вперед. — Я настоящий дебил, — прошептал он.

— Нет, неправда, — произнесла она, но ее почти не было слышно, потому что она лицом упиралась в его грудь.

— Я дебил.

— Нет, ты… — Она напряглась в его объятиях, потом отстранилась. — Ты не дебил, — зашептала она, хотя выражение ее лица свидетельствовало об обратном. — Ты совсем не дебил, — повторила она, скрещивая руки на груди и принимая оборонительную позу. — Ты просто ведешь себя как все дебилы. Вернее, даже де-Билли.

— Но послушай…

— И слушать ничего не желаю, иначе ты снова придумаешь себе оправдание. Ты, оказывается, всего лишь пошутил, но при этом перепугал меня насмерть. Я вообще забыла обо всем на свете. Даже о том, о чем хотела с тобой поговорить. О Боже!

— Ну прости.

Он потянулся к ней, но Конни отступила на шаг.

— Я не могу поверить, что ты вот так запросто бросил меня. Я же ушла оттуда пораньше и сидела и ждала тебя. Потому что я знала, что ты очень расстроен насчет этой женщины. И я хотела быть рядом, чтобы поддержать тебя, а ты ведешь себя, как… как будто я… как это он там называл? У него еще было такое слово… Вспомнила! Как будто я — потенциальная жертва. И ты ведешь себя со мной просто де-Билльно. Со мной!

— Но я не хотел, — вздохнул Джаз. — Это получилось как-то само собой. Машинально.

— А я хотела поддержать тебя. Но почему ты все обращаешь против меня?

— Я уже все понял. — Он снова раскрыл руки, и на этот раз она подошла к нему поближе. Ему было приятно ощущать ее рядом, чувствовать ее тепло, слышать, как бьется ее сердце.

— Я все понял, — негромко повторил он, прижимая губы к ее макушке. Он делал это очень осторожно, чтобы не попасть губами в волосы, а поцеловать маленький островок кожи между косичками. — Я больше не буду вести себя с тобой так де-Билльно, — пообещал он, и Конни крепко сжала его в знак примирения.

Они устроились в кресле-мешке и прижались друг к другу. Иногда их пробивала приятная дрожь возбуждения. Джаз стиснул девушку в своих объятиях и нежно прошептал ей на ушко:

— Спорим, что я сумею хорошенько разогреть тебя.

Она извернулась так, чтобы заглянуть ему в глаза:

— Неплохо бы. Да ты кого угодно уговоришь, милый. Но сегодня мои ножки закрыты. На перерыв. Дела прежде всего. — И как бы в подтверждение своих слов она заерзала в кресле и переплела лодыжки.

Джаз был уверен, что сумеет переубедить ее. Прежде чем в его жизнь вошла Конни, он почти сумел уговорить нескольких девушек забраться к себе в постель. Да, он был на ниточку от самого главного. Он, можно сказать, подошел к самому краю. Причем многие девушки были гораздо старше его. Взять, к примеру, ту же Лану. Она могла бы стать его девушкой, и он мог бы сейчас запросто обладать ею. И на его месте любой другой тинейджер не отказался бы от такой перспективы.

Но Джаз не был «любым другим тинейджером». Вышколенный Билли Дентом, он обладал удивительным свойством, чем не мог бы похвастаться, наверное, ни один из его ровесников. Джаз обладал способностью социально опасного человека имитировать любые человеческие эмоции, и получалось это у него довольно убедительно.

Но в случаях с девушками в самую последнюю минуту Джаз «давал задний ход», сам не до конца при этом понимая, зачем он так поступает. Но в один прекрасный день до него дошло. Оказывается, то, что он все время пятился, означало лишь, что у мальчишки срабатывал инстинкт самосохранения. Он понял, что секс может завести его в мир ужаса, а рисковать он просто не имел права. Как только он понял это, Джаз стал очень осторожен в подобных делах. Он по-прежнему оставался — как, впрочем, и множество других мальчишек — девственником, мечтающим избавиться от этого «порока». Но в отличие от других ребят он при этом еще и жутко боялся этого момента.

Конни тем не менее оставалась в его обществе в полной безопасности. С Конни все у него получалось по-другому. С ней он не боялся ровным счетом ничего, потому что только с ней не ощущал невидимого присутствия рядом с собой Билли. Оно никогда не угнетало его, когда они оставались наедине. Потому что…

Он знал почему. Хотя ему было неловко признаваться в этом, но причиной всему была, видимо, сама Конни. Может быть, сейчас он не стал уговаривать ее «раскрыть» свои лодыжки не потому, что пугался секса. Просто он подозревал, что даже при том, что она никогда ему этого не говорила, она все же любила его. А он не мог вынести одной только мысли о том, что может банальным соблазном лишить ее девственности.

Или, что еще проще, может быть, причина заключалась в том, что он сам любил ее?

Вот этого Джаз не мог бы сказать наверняка. Он просто был уверен в том, что он не хочет уговаривать ее делать то, что она сама еще не совсем была готова сделать. И при этом не важно, как сильно этого хотелось ему самому.

Джаз хихикнул. Что ж, хотя бы в этом он мог бы считаться «нормальным тинейджером». Да любой обычный гетеросексуальный мужчина, прижавшийся к Конни, только и мечтал бы о том, как стянуть с нее джинсы. И с себя тоже.

— Что тебя так развеселило? — поинтересовалась она.

— Ничего.

— Колись.

Он встал с кресла и, порывшись по углам, отыскал огромное одеяло, которое в свое время приволок сюда, готовясь к холодам.

— Нет, серьезно, ничего особенного.

Она некоторое время молчала, когда они укутывались в одеяло, потом заговорила снова:

— Расскажи мне что-нибудь о той женщине.

Джаз вздохнул:

— Ее звали Ирэн Хеллер…

И он пересказал ей все то, что знал сам, включая рассказ шерифа и собственные выводы, сделанные исходя из «работы» Импрессиониста.

— Мне надо было раньше обо всем догадаться, — заметил он. — И не надо было надеяться на одних только полицейских.

Конни изогнула шею и поцеловала его в подбородок.

— Ты не должен винить себя. Ты же сам ничего не мог узнать.

— Надо было это предвидеть. Я мог бы сузить круг поиска. Или убедить Уильяма предупредить все средства массовой информации, чтобы они…

— Ну, тогда сделай что-то полезное хотя бы сейчас. Перестань жаловаться и вычисли его. А если у тебя ничего не получится, тогда ты и поймешь, что тебе себя винить не в чем. Ты не ясновидящий и не Великий предсказатель города Лобо. Никто тебя на эту должность не назначал.

Он позволил ей поцеловать себя в шею. Губы у нее были такие же нежные и мягкие. Он закрыл глаза, но когда он это сделал, то увидел не только Ирэн Хеллер, но и все остальные жертвы своего папаши. Они все словно обвиняли его: «Почему ты не смог спасти нас, Джаз? Ты же знал, кто такой твой отец. Почему ты не смог спасти нас?»

— Ну, подумай логически, — через несколько секунд заговорила Конни. — Кто это мог бы быть? У тебя возникали какие-нибудь мысли на этот счет?

Он мысленно вернулся к исписанным страничкам своего блокнота.

— Кое-что есть. Но не все еще до конца у меня выкристаллизовывается, если можно так выразиться. Пока еще не совсем. Самое главное, — тут он задумался, но потом продолжил: — Меня волнует одна вещь. Я-то рассматривал в качестве подозреваемых только тех людей, которых знаю лично. Это, конечно, имеет свой смысл, с одной стороны. Но понимаешь, с другой — получается, что я сам выдумал правило, которого не существует. Ну почему убийцей обязательно должен быть тот человек, которого я хорошо знаю или с которым когда-то встречался. А ведь даже в таком крохотном городке, как наш Лобо, существует множество людей, с которыми я даже не знаком. И еще есть приезжающие сюда на время. И любой из них теоретически может оказаться убийцей.

И тут он осознал, что в его голове начинает формироваться новая мысль. Он постарался запомнить ее.

— Я должен приложить еще больше усилий, — кивнул Джаз. — Я обязан остановить его…

— Джаз! — Она повернула его лицом к себе. — Перестань. Ты ни в чем не виноват. Это не ты убил ту женщину. Ты не убивал Джинни.

— Но запросто мог бы.

— Ну, это уже…

— Нет, послушай меня. Если я мог бы остановить его, но не сделал этого, это почти то же самое, как если бы я просто убил ее, верно же? Разве не так? Скажи!

— Но ты ничего не мог поделать. Ты…

Он уставился в потолок.

— А что, если все же мог, Конни? Что, если я все же мог постараться получше, но какая-то часть меня самого, та, что находится где-то глубоко-глубоко во мне, та часть, что называется Билли, не захотела этого делать? Что, если я позволил ей умереть?

Она погладила его по руке, сжала ему плечо, потом пощекотала запястье и снова переместилась наверх, успокаивая его.

— Не так-то все просто. Ты же сам говорил мне, что серийные убийцы не убивают просто так любого человека, наугад, так сказать, первого попавшегося. У них есть какие-то свои принципы. Так, кажется. Я права?

Джаз вздрогнул. Ему очень не хотелось сейчас рассуждать на эту тему. В общем, Конни, конечно же, была абсолютно права. У каждого серийного убийцы наблюдается свой собственный тип жертв, которых они склонны убивать. Билли было так трудно вычислить и поймать именно потому, что спектр его жертв оказался слишком уж широким и огромное число людей подходило под его «стиль». Правда, и у него существовало одно исключение: ни одной из его жертв не стала афроамериканка.

Джаз посмотрел на Конни, на ее блестящую кожу. Он не мог сказать еще вот чего. Хотя и был сейчас от нее без ума, но первоначально его тянуло к ней именно потому, что она была одной из тех немногих девчонок, с которыми ему было легко. Именно потому, что он твердо знал: Билли не запрограммировал в нем желание убивать таких женщин.

Он и влюбился в нее потому, что в первую очередь ей было безопасно находиться рядом с ним.

— Все жертвы бывают какого-то определенного типа, — наконец заговорил он. — Но Билли не следовал этим правилам. Он постоянно нарушал их. И он… — Ему вдруг вспомнился доктор Шинкески из телевизора. Но сейчас он уже не показался Джазу ни жалким, ни смехотворным. — А вдруг я сам какой-то новый вид серийного убийцы? Билли всегда говорил, что хочет, чтобы я стал чем-то совсем новым, таким, каких не было раньше. Каким-то особенным, одним словом.

— Не надо так говорить. Ты гораздо больше, чем то, чего хотел твой отец. Ты — это ты. И он тебя не контролирует и тобой не управляет.

Джазу очень хотелось, чтобы это оказалось правдой. Конни была умницей, прекрасной и эмоциональной девчонкой. Но не важно, какой замечательной она бы ни была, она не могла понять, что это такое — вырасти сыном Билли Дента. Разумеется, Билли не обладал сверхъестественными силами, которые позволяли бы ему управлять людьми, но иногда Джаз чувствовал, что такая власть у Билли все же была. По отношению к своим жертвам он обладал силой обольщения. Он казался им симпатизирующим, сострадающим человеком, обещавшим помощь и поддержку. И только потом всё вокруг превращалось в самый настоящий ад. Он напоминал плотоядное растение, которое привлекает свою добычу сладкими обещаниями. И все только для того, чтобы потом сожрать ее.

Но по отношению к своему сыну…

Для него он был божеством. Богом войны, богом любви, и они смешались друг с другом в уродливый гибрид. Билли Дент обладал какой-то жестокостью, разбавленной нежностью и любовью. И эти чувства переплелись между собой в такой степени, что в детстве Джаз искренне считал, что смыть кровь на полу тряпкой означало лишь выразить любовь по отношению к папочке. И для мальчика это стало естественным. Когда отец убивал Расти, Джаз понимал, что папа хочет, чтобы он все это видел. И все.

«Как будто режешь цыплят».

Но во сне ему являлся совсем не Расти. Во сне он резал человека. Человеческую плоть. И видел человеческую кровь. По приказу Билли. И все же Джаз понимал, что когда-то любил своего отца. Каким-то непостижимым образом.

Впрочем, это же вполне естественно, чтобы сын боготворил своего отца, как бы там ни было. И этот самый папаша стал для маленького Джаза неким харизматичным драконом. Он объяснял своему ребенку, что все законы общества к нему просто неприменимы, все остальные люди были для него либо невольниками, либо добычей, а весь мир был создан только для них двоих.

Это было самое ужасное управление ребенком. Нечто вроде промывания мозгов, от которого Джаз смог избавиться только в те дни, когда стало ясно, что очень скоро Билли арестуют. Получалось так, что мальчик не мог восстать против своего воспитания, он был беспомощен перед собственным отцом. Ровно до тех пор, пока сам мир не доказал, что все слова Билли оказались сплошной ложью. Вот тогда-то и выяснилось, что законы и правила существовали для всех, и для Билли в том числе. После этого, хотя и медленно — чертовски медленно! — но Джаз все-таки понял, что отец его в действительности никакой не бог, а самый настоящий дьявол во плоти.

— Он сделал меня таким, какой я получился, — сказал Джаз. — И плохим, и хорошим. Этого, надеюсь, ты не будешь отрицать, Конни?

— А мои родители сделали меня вот такой. Ну и что с того? Мы учимся чему-то у родителей, но многое мы понимаем из самого окружающего мира. Мы узнаем много нового от других людей, с которыми общаемся. И только тогда мы становимся самими собой. — Она уперлась локтями в кресло, возвышаясь над Джазом. При этом ее косички забавно свисали над ним и равномерно покачивались. — Но сыновья не становятся своими отцами. Ни хорошими, ни плохими. И у сыновей всегда имеется второй шанс. Ты совсем не должен становиться тем, кем был твой отец. — Она уставилась на него и так долго смотрела, что Джазу даже показалось, будто он каким-то образом умудрился загипнотизировать ее своим собственным взглядом. — Ты говорил мне, что ненавидишь его глаза. Ледяные, светло-голубые. Такие же, как у твоей бабушки. Но у тебя они совсем другие. У тебя не отцовские глаза, и жизнь у тебя тоже должна быть своя собственная. — Внезапно она вся напряглась в его объятиях. — Ты это слышал?

— Что именно?

— Какой-то странный звук. — Конни насторожилась. — Там, снаружи, кто-то есть.

— Енот скорее всего, — успокоил девушку Джаз. — Их тут полно. Все рыщут чего-то, наверное, еду выискивают.

— Точно? Ты уверен?

— Я защищу тебя от всех злых зверей в мире, — убедительно произнес Джаз.

Она захихикала и прижалась к нему плотнее.

— Правда? Защитишь?

— Да. И даже от самого себя.

— Но меня не надо защищать от тебя. — Она снова засмеялась.

— Не говори так.

Она легонько пихнула его в бок.

— Я тебя не боюсь. Я тебя хорошо знаю.

— Я не хочу причинять тебе боль, — прошептал Джаз.

— И не причинишь.

— Ты этого не знаешь. Не можешь знать.

— А я все равно знаю.

«Вот так всегда! Какая наивность!»

Джаз крепко зажмурился. Он не хотел сейчас говорить ей, что вертелось у него в голове, но и остановиться тоже не сумел. Он должен был рассказать ей все. Он обязан быть с ней честным до конца.

— Ты же знаешь, что я мог бы убить тебя? — негромко произнес он. Голос его прозвучал размеренно и спокойно. — Я могу сделать это прямо сейчас. И ты не сможешь ничем остановить меня. Даже если бы я сам попросил тебя об этом.

Она замерла.

— Но ты же этого не сделаешь.

Джаз взорвался:

— Откуда тебе это известно? — Он оттолкнул ее от себя. — Откуда? Скажи мне! Боже мой! — На его глаза навернулись слезы и потекли по щекам. Джаз сам удивился этому. Он не понимал, какого черта тут взялись эти слезы, правда. Сейчас ему было наплевать на них. Он размазал их по лицу ладонями, втирая в кожу, которая внезапно стала горячей. — Почему ты не бежишь от меня со всех ног? Почему ты не испугалась? Откуда тебе знать, на что я способен, Конни? — прошептал он. — Даже я сам не могу с уверенностью сказать, убью я тебя или нет. А тебе-то откуда это может быть известно?!

Тут силы оставили его, и он обмяк, упав на Конни. Она успела подхватить его. Его голова попала между ее грудей, где он и продолжал безутешно всхлипывать.

— Я знаю, потому что…

— Проклятие! — Он отстранился от нее, извернувшись из ее объятий. — Черт побери, Конни! Не надо мне больше этого дерьма! Я же пытаюсь помочь тебе! — Он принялся ходить взад-вперед по маленькой комнате вне себя от гнева. Его трясло от негодования и еще от страха. Слова так и вылетали у него изо рта одно за другим, он запинался, и тогда слова начинали путаться, как люди, спотыкающиеся друг о друга, бегущие в надежде на спасение при землетрясении. — Послушай, как мы все это делаем. Мы завлекаем вас, высасываем из вас все, что нам нужно, рассчитывая на ваше сострадание и понимание, на вашу отзывчивость. И если вам повезет, вы умираете прежде, чем успеете все это осознать. А мы сами… Мы…

На этом месте он понял, что слова у него закончились. Он стоял в темноте, тяжело дыша, и смотрел на Конни. Она прижалась к стене, укутанная в одеяло, которое теперь казалось слишком ярким и каким-то неуместным в крохотном помещении Убежища. Конни с этим пестрым куском ткани представляла собой кусочек современного мира, который никак не вписывался в данную комнату. Здесь Джаз мог говорить только о древних побуждениях, о библейском гневе, о средневековых пытках. И о первобытном состоянии человека, о его дикости и жестокости.

Она сейчас все поймет и, еще не добравшись до машины, позвонит по мобильнику шерифу, а Джаз постарается ее остановить. Для этого ему придется применить всю свою силу убеждения. Потому что как только она выйдет отсюда и расскажет Уильяму все то, о чем он только что поведал, все сразу и закончится. Уильям откажется от его дальнейшего сотрудничества в поисках Импрессиониста, а тот, разумеется, будет спокойно продолжать убивать невинных людей. Что касается Джаза, то остаток дней он проведет в одиночной палате для душевнобольных в какой-нибудь далекой уединенной психушке, пытаясь собрать по частям остатки собственной души.

И все же какая-то часть его самого…

Какая-то часть его хотела, жаждала того, чтобы она ушла. Чтобы она бросила его прямо сейчас.

И вот тут Джаз понял, что любит эту девушку по-настоящему. Впервые в жизни он осознал, что в мире существует нечто более важное, чем он сам.

Она продолжала стоять на месте.

И смотреть на него немигающим взглядом.

— Так сделай это, — произнесла она с таким спокойствием и такой уверенностью, что Джаз испугался. — Я так устала от всего этого, — продолжала Конни, с такой четкостью и отрывистостью проговаривая слова, словно они причиняли ей боль в горле. — Мне так надоело слушать твои жалобные стоны по поводу самого себя, что даже дурно иногда делается. Я же люблю тебя, дурачок ты этакий. Я пытаюсь понять тебя и помочь тебе, а ты постоянно ведешь себя так, будто я вообще ничего не понимаю. И все время пытаешься запугать меня или просто оттолкнуть.

— Конни…

— Замолчи! Теперь моя очередь говорить. А если ты попытаешься заткнуть меня, тебе придется убить меня. Кстати, именно это ты и можешь сделать, как сам меня только что уверял. Так вот и сделай это. Прекрати угрожать мне и плакаться, а возьми да и сделай все то, о чем говорил. А если нет, тогда заткнись сам и уж, будь любезен, позволь мне быть с тобой и помогать тебе. Потому что если ты меня прогонишь, получится так, что твой папочка все-таки выиграет. Он победит, Джаз, а мой безумный папаша наконец-то успокоится, что его дочь больше не встречается с белокожим парнем. Но в любом случае избавься сначала от своих тараканов в голове и перестань вытряхивать их на меня!

Джаз молча смотрел на нее. Она вообще-то понимает, что говорит? Да она же решила в открытую спровоцировать его…

— Я…

— Ага! — Она подняла руку, останавливая его. — А вот теперь подумай хорошенько, Джаз, прежде чем говорить. Что ты хочешь мне сказать? Потому что если это будет очередное дерьмо вроде «Я слишком опасен для тебя», я от отчаяния просто убью сама себя. И где после всего этого окажешься ты сам?

Джаз вытянул руки вверх от собственного бессилия. Ему хотелось сейчас хорошенько врезать кулаком по чему-то или по кому-то. Сейчас ему, как никогда, требовалось почувствовать боль и причинить боль. Но перед ним стояла только Конни. В это время часть его (довольно большая часть, и он сам это понимал) знала, что сейчас нужно сделать и как именно. Но тем не менее другая его часть (маленькая, но при этом на удивление сильная) отчаянно боролась с ним самим и с голосом отца, живущим внутри Джаза.

Издав вопль гнева и неудовлетворенности, он промчался мимо нее и выскочил из Убежища наружу. Он бросился вперед на лужайку, где упал на колени среди травы и опавших листьев. В голове его вертелись образы Конни, но теперь она появлялась как жертва Импрессиониста. Вот Конни в поле, Конни в душевой кабине Хеллеров, Конни на когда-то белом ковре Джинни, ее кровь вытекает, а жизнь кончается… Джаз прижимается губами к ее устам, только на этот раз он высасывает из нее последний вздох, вместе с воздухом забирая в себя и ее душу тоже.

«Неужели вот это и есть я? Неужели вот таким я должен стать? Или Конни все же права? И все это я только зря драматизирую? А откуда мне знать, правда это или нет? Как мне распознать истину?»

Он стоял на коленях на холодной земле, а образы сменялись один за другим у него в мозгу, и так продолжалось до тех пор, пока он не услышал, что дверь Убежища отворилась. И тут же захрустели опавшие листья под ногами Конни.

Он ждал, что сейчас она подойдет к нему сзади и дотронется до его плеча. Он почувствует слабый и такой приятный аромат, исходящий от ее волос, запах средства для легкого расчесывания волос, который всегда шлейфом стелился за ней.

Он ждал.

Пока не услышал, как завелся мотор машины Хоуви.

Да, вот так. Он опустил голову. Именно этого он и заслуживает.

Джаз долгое время оставался в такой позе, не смея пошевельнуться. Он даже подумал, что останется здесь до конца своих дней.

Если бы в следующий момент перед его мысленным взором не возник образ Ирэн Хеллер.

А точнее, ее закрытых век. Это Импрессионист закрыл ей глаза, словно волновался, как бы в них не попал шампунь и не причинил боли несчастной женщине.

Но Джаз понимал, что скрывалось за этими веками. Он видел этот пустой взгляд мертвого человека.

Он видел его у жертв своего отца.

И у Фионы Гудлинг.

И у Джинни Дэвис.

Этого он не смог бы забыть никогда.

Никто сегодня не прижмет к себе Ирэн Хеллер.

Никто больше не прижмет ее к себе, и кто-то будет сильно тосковать без этого прикосновения.

Конни была права. Пожалуй, он тут ни при чем со своими проблемами и со своим прошлым. Наверное, главное заключалось в Ирэн и Фионе, и в Карле, и в бедной, бедной Джинни. Он должен сделать все от него зависящее, чтобы отомстить за них.

Но было еще кое-что, что он мог сделать.

Он встал и уставился в ночное небо. Потом глубоко вдохнул и выпустил из легких маленькое облачко белого пара.

После этого он произнес вслух, обращаясь к ночи, обращаясь к самому себе, чтобы его слова стали реальностью. Он сказал:

— Я должен увидеться с отцом.