Япония, японцы и японоведы

напряженности и позиция Японии

Мое третье по счету длительное пребывание в Японии (с 1987 по 1991 годы) началось почти при том же глобальном раскладе сил, что и в предшествовавшие три десятилетия. Решающее влияние на ход международных событий продолжало по-прежнему оказывать экономическое, военное, политическое и идеологическое противостояние двух великих держав, США и Советского Союза,- противостояние, названное в те годы средствами массовой информации "холодной войной". Одну из своих журналистских задач я видел, естественно, в том, чтобы постоянно следить за тем, как вела себя Япония в этой "холодной войне", оперативно информировать читателей "Правды" о политических устремлениях ее правящих кругов и в то же время оказывать всемерную пропагандистскую поддержку советскому руководству в его усилиях, направленных на обеспечение безопасности нашей страны. Прежде всего меня интересовала при этом обстановка в Азиатско-Тихоокеанском регионе, где Японии принадлежала одна из самых видных ролей.

Главной угрозой безопасности нашей страны на японском направлении оставалось в те годы, как и прежде, постоянное присутствие на территории Японии вооруженных сил США, численность которых достигала тогда 50 тысяч человек. Но дело не в численности: военные базы США в Японии представляли собой передовые плацдармы американских военно-воздушных и военно-морских сил, предназначенные в случае военных действий для нанесения ударов по восточным районам Советского Союза. Красноречивым свидетельством тому была дислокация 50 американских истребителей-бомбардировщиков в северной части острова Хонсю на базе Мисава в непосредственной близости от советских границ. Нельзя забывать, что в те годы Пентагон по-прежнему считал Советский Союз своим наиболее вероятным потенциальным противником не только на Западе, но и в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Именно с расчетом на военное столкновение с Советским Союзом продолжало проводить в этом регионе свои учебные маневры командование американских военно-морских, военно-воздушных и сухопутных сил. Причем чем далее, тем более активное и широкое участие в этих маневрах принимали японские "силы самообороны", чья подготовка велась также в расчете на военные действия против нашей страны. Естественно, что умалчивать об этом в своих статьях я не мог и, наоборот, считал нужным информировать об этом своих соотечественников.

Такая информация нужна была еще и потому, что японская коммерческая пресса, особенно газеты консервативного толка, связанные с военными кругами, сбивались подчас на вызывающие по тону и содержанию публикации, рассчитанные на устрашение нашей страны. Так, в июне 1987 года японская печать сообщила, что в американском городе Портсмуте прошли секретные компьютерные маневры с участием высших руководителей американских и японских военно-морских сил. Как свидетельствовала газета "Ёмиури", эти учения были призваны проверить возможную тактику действий вооруженных сил США и Японии на первых этапах... войны против СССР, в том случае если военные действия начнутся в Западной Европе. По мнению газеты, одна из важнейших целей стратегии военно-морских сил США в случае такой войны состояла в том, чтобы как в Европе, так и в близких к советским берегам районах Дальнего Востока нанести упреждающие удары с тем расчетом, чтобы, во-первых, начав военные действия на Дальнем Востоке, ослабить "преимущества в численности войск", которые СССР имеет в Европе, и, во-вторых, "нанести быстрый удар по советским подводным лодкам с ядерными ракетами на борту, для того чтобы не позволить Советскому Союзу прибегнуть к ядерной атаке"62.

Участвуя совместно с американскими военачальниками в подобных компьютерных маневрах, командование вооруженных сил Японии стало по сути дела прямым сообщником авантюрной пентагоновской стратегии "упреждающего удара". Ведь речь на названных маневрах шла вовсе не о сотрудничестве обеих стран в "обороне Японии", как это прежде утверждалось в их официальных заявлениях, а о взаимодействии двух армий в подготовке к нанесению превентивного удара по Советскому Союзу в случае военного конфликта на другом конце планеты - в Европе.

В столь же воинственных тонах были выдержаны в сентябре 1988 года сообщения японской печати о начале подготовки вооруженных сил США и ряда союзных с ними стран, включая Японию, к небывало большим военным маневрам в Азиатско-Тихоокеанском регионе с охватом Алеутских островов, Охотского, Японского и Южно-Китайского морей. В газете "Санкэй Симбун" сообщалось, в частности, о задачах, которые предстояло отрабатывать участникам маневров. Задачи эти формулировались редакцией газеты следующим образом: "1. Парализовать Камчатку; 2. Ввести войска на Алеутские острова и оккупировать Курильские острова; 3. Установить полный контроль над Охотским и Японским морями". Давая оценку этим задачам, поставленным военным командованием США, газета писала, что все они "пронизаны четким стремлением к противоборству с Советским Союзом по всему периметру Тихого океана"63.

В своем комментарии по поводу статьи в газете "Санкэй Симбун" я не исключал возможность преднамеренного искажения газетой сведений о предстоявших маневрах с целью нарочитой драматизации военных приготовлений двух стран в провокационных целях и нагнетания среди японского населения милитаристских настроений. Но при всех обстоятельствах эта газетная публикация свидетельствовала об оживлении в Японии экстремистских сил.

Последующий ход событий показал, что редакция газеты "Санкэй Симбун" не ошиблась в прогнозах: те маневры, о которых писала газета, были действительно проведены в октябре 1989 года по всей акватории Тихого океана. Наряду с боевыми кораблями США, Австралии, Канады и Филиппин в них приняли участие военно-морские военно-воздушные и сухопутные силы Японии. Информируя читателей о ходе маневров в северо-западной части Тихого океана - в районе, где границы Японии сближаются с границами Советского Союза, орган Коммунистической партии Японии газета "Акахата" отметила тогда небывалое прежде скопление в этом районе американских и японских военно-морских сил. К границам Советского Союза приблизились тогда около 60 американских боевых кораблей, включая авианосцы и линкоры, а также крупные отряды японских боевых кораблей, общей численностью до 100 единиц64. Сообщая об этих маневрах читателям "Правды", я, естественно, стремился обратить внимание наших соотечественников на реальность угрозы безопасности нашей страны, создаваемой постоянным присутствием на японской территории вооруженных сил США и их сотрудничеством с японскими "силами самообороны".

Более того, приходилось при этом рассеивать иллюзии как японцев, так и наших соотечественников по поводу мнимого соблюдения американцами "трех неядерных заповедей" японского правительства, суть которых сводилась к тому, что Япония не будет ни производить, ни иметь на своей территории, ни ввозить из-за рубежа любые виды ядерного оружия. Основываясь на сообщениях японской прессы, я неоднократно сообщал в Москву о заходах в японские порты военных кораблей США с ядерным оружием на борту. Если в предшествовавшие годы подобные завозы американского ядерного оружия в Японию практиковались обычно тайно, то в 1988 году военное командование США пошло по сути дела на открытое нарушение "трех неядерных заповедей". В начале сентября 1988 года к причалам американской военно-морской базы в Иокосуке пришвартовались два американских боевых корабля: крейсер "Банкер Хилл" и эсминец "Файф", на борту которых находились ядерные ракеты "томагавк". Стремясь ввести в заблуждение миролюбивую общественность страны, встретившую непрошеных американских гостей массивными антиамериканскими демонстрациями протеста на причалах, прилегающих к военной базе, премьер-министр Японии Такэсита Нобору выступил тогда с заявлениями, свидетельствовавшими о его намерении закрыть глаза на происшедшее. Суть его высказываний свелась к тому, что в соответствии с договоренностью между правительствами Японии и США в случае намерения ввезти в страну ядерное оружие американская сторона должна вынести этот вопрос на совместное обсуждение двух правительств, а поскольку такой вопрос американским правительством не был поставлен, то и у японского правительства не было оснований его поднимать и сомневаться в чем-либо65.

В том же 1988 году из публикаций японской печати стало известно о секретном пересмотре командованием вооруженных сил Японии своей прежней доктрины, носившей, якобы, сугубо "оборонительный характер". Суть пересмотра сводилась к тому, чтобы в дальнейшем на вооружение японских "сил самообороны" поступали бы и некоторые виды наступательного оружия, и в том числе авианосцы. Согласно тем же публикациям японской прессы, строительство авианосцев должно было начаться в 1991 году - сразу же после завершения строительства ракетоносных кораблей, оборудованных системами автоматической наводки типа "Эйджис". позволяющими производить одновременно до 10 ракетных выстрелов по нескольким целям. Одновременно в итоге состоявшихся переговоров между начальником Управления национальной обороны Японии Курихарой Юко и главой Пентагона Каспаром Уйанбергером была заключена договоренность о создании "на основе сотрудничества двух стран" нового боевого самолета для японских "сил самообороны" под кодовым названием Е8Х. При этом было решено, что базовой моделью этого нового самолета должны были стать американские истребители-бомбардировщики F-1666. Спустя года два выяснилось, правда, что в ходе совместных разработок самолета названного образца возникли трения между японскими и американскими авиаконструкторами по причине нежелания американцев делиться с японцами всеми своими технологическими секретами из-за боязни того, как бы их не в меру прыткие японские коллеги не опередили США в области самолетостроения.

Что касается японских "сил самообороны", то во второй половине 80-х годов общественное мнение Советского Союза стало проявлять к ним заметное благодушие, чего прежде не наблюдалось. На протяжении ряда предшествовавших лет наши политологи-японоведы (Савин А. С., Марков А. П., Мажоров С. Т, Иванов М. И. и многие другие) были склонны сурово осуждать японский милитаризм, предполагая при этом, что в послевоенный период возникла угроза возрождения этого милитаризма. Потом, в начале 80-х годов, дискуссии, развернувшиеся по этому поводу в наших научных и журналистских кругах, привели их участников к выводу, что угрозу возрождения японского милитаризма не следует преувеличивать. А далее, в горбачевские времена, возобладала иная крайность: участились высказывания, что Япония - это миролюбивая, демократическая страна и ее военная политика не представляет ни для кого никакой военной угрозы. Сторонники этого благодушного отношения к Японии ссылались в подтверждении своей правоты на то, что численность японских "сил самообороны" не превышает 250 тысяч человек, что на их вооружении нет ни ядерных бомб, ни бомбардировщиков дальнего радиуса действий, ни межконтинентальных ракет, что в стране отсутствует всеобщая воинская повинность, а военные расходы Японии не превышают одного процента от валового национального продукта страны. И это благодушное отношение к военной политике правящих кругов Японии и ее "силам самообороны" как к "армии-малютке" получило в проамерикански настроенных "демократических" и "диссидентских" кругах советского общества довольно широкое распространение. Под влиянием таких настроений оказались и многие политически неосведомленные слои советского населения.

Вспоминается мне случайная встреча на Гиндзе - центральном торговом квартале японской столицы с группой наших соотечественников-туристов, совершавших круиз вокруг Японии. Один из них, узнав о том, что я корреспондент "Правды", сказал мне:

- Сколько небылиц писали наши газеты о возрождении японской военной мощи! Вот мы побывали уже в нескольких городах Японии, ходим теперь по Токио. но до сих пор мы нигде не встречали ни одного японского военного! Где они? У нас, в Советском Союзе, они видны повсюду: и на аэродромах, и на вокзалах, и на улицах городов. А вот в Японии я военных почему-то не видел! Что-то не похоже на то, что Япония вооружается.

Услышав такой монолог, я не смолчал тогда, и вот что сказал моему собеседнику:

- По утрам я отвожу на машине своего сына в посольскую школу и постоянно где-то около 9 часов проезжаю в районе Роппонги ту улицу, где находится Управление национальной обороны Японии. И каждое утро я вижу, как в эти часы к воротам Управления деловито движутся сотни и сотни крепких мужичков тридцати-сорока лет, ничем не отличающихся по своему облику от обычных конторских служащих: в цивильных костюмах и белых сорочках с галстуками. А знаете ли вы, кто они? Это офицеры японских "сил самообороны"! По улицам им положено ходить в гражданской одежде. Зато приходя в Управление обороны на свои рабочие места, они снимают цивильные костюмы, достают из шкафчиков мундиры с погонами и прочими знаками отличия, одевают их и в них проводят все свои рабочие дни, козыряя друг другу и следуя всем нормам военного этикета. А затем вечером снова помещают свои мундиры в шкафчики, одевают пиджаки, сорочки и галстуки и, превратившись в обычных обывателей, выходят за пределы территории Управления обороны.

Так же ведут себя в Японии и служащие "сил самообороны", пребывающие в казармах или на военных базах. И ведут они себя так в соответствии с указаниями своих начальников-генералов, считающих в наши дни целесообразным не одевать в военные мундиры ни офицеров, ни солдат во время их пребывания вне своих воинских частей. Вот поэтому-то вы, дорогой мой земляк, и не встретили на улицах Японии людей в военных мундирах. Но это не значит, что в этой стране нет армии - она есть и по своей боеспособности она превосходит армии других стран Азии. Есть и генералы, и офицеры, и солдаты, служащие по найму за большие деньги, и выполняют они свои воинские обязанности там, где требуется, наилучшим образом.

Не уверен, разубедил ли я тогда своих случайных собеседников-земляков в их скороспелых умозаключениях по поводу мнимого отсутствия в Японии сколько-нибудь значительных вооруженных сил.

Но эта беседа с соотечественниками побудила меня в дальнейшем чаще направлять в Москву информацию о "силах самообороны" и военной политике правящих кругов Японии. Цель этой информации состояла отчасти в том, чтобы обратить внимание наших читателей на вопиющее несоответствие реальной японской действительности тексту конституции Японии, содержащему утверждение, будто эта страна "на вечные времена отказывается от войны как суверенного права нации" и будто для достижения этой цели "никогда впредь не будут создаваться сухопутные, морские и военно-воздушные силы, равно как и другие средства войны"67.

Была у меня тогда и вторая цель написания сообщений о военной политике правящих кругов Японии. Она состояла в разъяснении читателям того, что военная политика Японии шла вразрез не только с мирной конституцией страны, но и с общим ходом развития международных отношений, с тенденциями к разрядке международной напряженности, к отказу от "холодной войны" и ко всеобщему разоружению, которые стали намечаться во второй половине 80-х годов под влиянием договоренностей между Советским Союзом и США о частичном сокращении ядерных вооружений.

Мой приезд на журналистскую работу в Токио весной 1987 года в какой-то мере совпал по времени с первыми шагами М. Горбачева, направленными на реализацию подсказанных ему его окружением идей "нового мышления". Отражением этих идей стал курс тогдашнего советского правительства на отказ двух мировых лагерей от их жесткого противостояния, на сокращение обоими лагерями своих ракетно-ядерных вооружений и на их политическое и идеологическое примирение. Тогда в этом горбачевском "новом мышлении" я видел вполне разумную альтернативу дальнейшему опасному для человечества обострению "холодной войны" и угрозе непредвиденных ядерных столкновений.

Не было у меня тогда сомнений и в том, что руководитель Советского Союза выступал со своими мирными инициативами после досконального изучения всех возможных последствий их претворения в жизнь. Я был уверен, что советские военные эксперты проводили в преддверии каждой из этих инициатив тщательную выверку всей доступной им информации, с тем чтобы предлагавшееся снижение уровней вооружений Советского Союза и США не обернулось бы односторонними потерями для нас и выгодами для американцев, чтобы равновесие сил между двумя противостоявшими один другому военными лагерями не было нарушено с ущербом для нашей страны.

Поначалу такая моя уверенность получала вроде бы подтверждение в ходе начавшихся переговоров двух стран. Однако к концу 80-х годов меня стали тревожить сомнения в том, не слишком ли торопились Горбачев и его советники, не слишком ли доверялись они голословному "миролюбию" США и их союзников. Но и тогда я еще не мог предполагать, сколь недальновиден и опрометчив был кремлевский поборник "нового мышления", готовый, как выяснилось в дальнейшем, ради сомнительной славы "великого миротворца" поступаться национальными интересами и безопасностью своей страны. Подозрение пришло ко мне лишь в 1991 году. А до той поры, как и большинство других моих соотечественников, я доверялся и Горбачеву, и его военным экспертам, которые были призваны и обязаны выверять и просчитывать все возможные результаты тогдашних односторонних шагов Советского Союза в сторону сокращения своих вооружений.

Откровенно говоря, уже тогда "мирные инициативы" Горбачева, явно рассчитанные на широкий международный резонанс, не вызывали у меня безоговорочного восторга: уж слишком торопливо одну за другой вываливал он их из своего портфеля, уж очень заметно просвечивало в них амбициозное стремление срывать как можно больше аплодисментов мировой аудитории.

Больших надежд на эти инициативы у меня не возникало, а шумиха и суета дипломатов, связанная с ними, действовали на меня утомляюще. Ведь нам, зарубежным журналистам "Правды", как и другим журналистам, вменялось в обязанность безотлагательно направлять в редакцию газеты отклики местной печати и общественности на каждую из подобных "мирных инициатив". А сколько таких скороспелых экспромтов было объявлено в 1987-1990 годах неугомонным кремлевским руководителем? Не сосчитать! На память приходят, например, и появившаяся на свет в январе 1986 года программа поэтапного уничтожения к 2000 году всех видов ядерного оружия, и советско-американский договор о ликвидации ракет средней и малой дальности, заключенный в июне 1988 года по предложению советского руководства, и торжественно объявленное Горбачевым с трибуны 43-й Генеральной Ассамблеи ООН в декабре 1988 года его решение об одностороннем сокращении на 500 тысяч человек численности советских вооруженных сил, и ставшее известным в январе 1989 года решение Советского Союза приступить в одностороннем порядке к ликвидации своих арсеналов химического оружия и т.д. и т.п. При каждом известии о подобных инициативах задача зарубежных корреспондентов "Правды" состояла в том, чтобы выявлять в странах своего пребывания тех людей, которые разделяли бы идеи горбачевского "нового мышления", встречаться с ними, выслушивать их мнение и направлять для публикации в газету. Такая работа не требовала больших затрат умственной энергии. Она дублировала, по сути дела, повседневные занятия корреспондентов ТАСС и выполнялась мной обычно без души и в минимально необходимых пределах.

Но что меня настораживало уже тогда: если представители партий оппозиции и широкой общественности выражали обычно согласие с горбачевскими инициативами, то представители правительственных кругов и правящей либерально-демократической партии Японии, за немногим исключением, высказывались далеко не однозначно. В их репликах сквозил чаще всего скептицизм и недоверие к курсу Кремля на всеобщее разоружение. Смысл их высказываний сводился к тому: "Хотите разоружаться - разоружайтесь, мы будем рады, но сами от разоружения воздержимся, так как не верим в искренность ваших мирных инициатив. Соотношение сил пока не в нашу пользу, и поэтому Японии не стоит вносить каких-либо корректив в свои военные программы".

Иллюстрацией тому мог служить ход дискуссий на встрече лидеров семи ведущих стран капиталистического мира, состоявшейся в июле 1988 года в Торонто. С одной стороны, в принятой там "большой семеркой" декларации появились намеки на готовность США и их союзников идти на дальнейшие переговоры с Советским Союзом по проблемам, связанным с сокращением угрозы ядерной войны. С другой стороны, однако, выявилось предвзятое отношение некоторых участников названной встречи к Советскому Союзу и их настороженное отношение к идее сокращения всеми ведущими странами своих ядерных арсеналов. В первую очередь это относилось к японским руководителям: премьер-министру Такэсита Нобору и министру иностранных дел Уно Сосукэ. Как ясно было видно из комментариев японской печати, в отличие от некоторых руководителей западных стран Такэсита и Уно продолжали оставаться сторонниками прежнего "холодного" и "жесткого" подхода к Советскому Союзу. Об этом говорили хотя бы утверждения Такэситы, что-де "перестройка", проводимая руководством СССР, "никак не сказалась на советской политике в Азии". Более того, японский премьер-министр убеждал остальных членов "семерки" в каких-то экспансионистских устремлениях Советского Союза. При этом он говорил о мнимом "наращивании" Советским Союзом боевой мощи своих вооруженных сил вблизи Японии - на так называемых "северных территориях". Цель подобных высказываний, как утверждали японские комментаторы, заключалась в том, чтобы "предостеречь" страны Запада от доверчивого отношения к Советскому Союзу.

Сообщая в те дни в своем комментарии в Москву о нежелании японских руководителей идти навстречу советским мирным инициативам, я писал тогда: "Поистине парадоксальная ситуация: когда впервые появляется реальная возможность поэтапной ликвидации ядерного оружия, правительство Японии единственной страны, испытавшей ужасы атомных бомбардировок,- открыто склоняется в поддержку доктрины "ядерного сдерживания, ориентирующей мир на бессрочное сохранение варварского оружия". В виде свидетельства тому я процитировал в том же комментарии речь Такэситы, с которой он обратился в те дни к офицерам японской академии обороны. "Факты подтверждают,говорилось в этой речи,- что современное международное сообщество, а также мир и безопасность во всем мире существуют лишь благодаря сдерживающему балансу сил, включающему атомное оружие".

"Но более всего,- отмечалось в моем комментарии,- нежелание японского правительства содействовать делу оздоровления международного климата в Азиатско-Тихоокеанском регионе проявляется в стремлении разжечь реваншистскую кампанию путем предъявления Советскому Союзу незаконных территориальных притязаний. Минувшая встреча в Торонто стала, как выясняется, первым совещанием лидеров "семерки", на котором представители Японии затеяли провокационное обсуждение давно решенного "территориального вопроса", направленное, в сущности, на пересмотр итогов второй мировой войны. Сейчас становится очевидным, что заведомо недружественная СССР позиция, занятая японским правительством, представляет собой проявление некого нового политического курса, разработанного министерством иностранных дел и изложенного недавно в печати анонимным "руководителем" упомянутого ведомства. Смысл этого курса сводится к тому, что в период перестройки, проводимой в Советском Союзе, японской стороне следует активизировать свои территориальные притязания, выдвигая их в жесткой ультимативной форме в качестве предварительного условия достижения любой советско-японской договоренности по вопросам экономического сотрудничества.

Похоже, таким образом,- писалось далее в моем комментарии,- что ставка на силовую дипломатию кладется сегодня в основу политики Японии в отношении СССР. Не случайно в японских консервативных кругах усилились голоса сторонников нелепой версии, будто перестройка в Советском Союзе - результат давления на него извне. Отталкиваясь от этой нелепицы, некоторые лидеры правящей либерально-демократической партии тешат себя иллюзиями, будто дальнейшее усиление дипломатического нажима на Москву, подкрепленное японскими военными приготовлениями и поддержкой других стран Запада, приведет к тому, что СССР пойдет на пересмотр советско-японских границ"68.

Хочу подчеркнуть, что в те годы в Японии имелось немало политических деятелей, не разделявших взглядов премьер-министра Такэситы. К ним относились не только депутаты оппозиции, но и некоторые политики консервативного типа. В сентябре 1988 года у меня состоялась беседа с членом палаты советников японского парламента Уцуномия Токума. Поводом для беседы послужила речь М. С. Горбачева в Красноярске, в которой говорилось о готовности Советского Союза заморозить на сложившемся уровне свой ядерный арсенал в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Проявляя позитивное отношение к миролюбивой инициативе Горбачева, Уцуномия сказал тогда: "Японии ни в коем случае не следует идти по пути дальнейшего наращивания своих вооружений. Ее курсом должно стать сокращение вооружений. Раз США и Советский Союз намерены договориться о дальнейшем сокращении своих вооружений и об отказе от ядерного оружия, то и общественное мнение Японии должно склоняться в том же направлении"69.

Но трезвые голоса отдельных консервативных политических деятелей тонули в общем хоре японских консерваторов, заявлявших о своем скептическом отношении к горбачевскому курсу на сокращение Советским Союзом своих вооруженных сил и рассматривавших этот курс как некую одностороннюю обязанность нашей страны. В основе такого подхода к проблеме разоружения лежала глубоко укоренившаяся в сознании многих японских политиков мысль о том, будто военная угроза миру исходит лишь от Советского Союза и будто вооруженная мощь США и их союзников никакой угрозы миру в себе не таит. Отсюда исходили они и в своих утверждениях о том, что мирные инициативы Советского Союза и его конкретные шаги по пути сокращения своих вооружений (например, тогдашнее заявление Горбачева о намерении сократить численность советских вооруженных сил на 500 тысяч человек) должны были быть не общим делом всех крупнейших военных держав мира, а лишь односторонней обязанностью Советского Союза. Жаль, что увлекаясь переговорами с руководителями США, Горбачев и его окружение не обращали тогда внимания на эту твердолобую позицию японских правящих кругов, хотя этому окружению следовало бы помнить, что уже в те годы Япония вышла на третье место в мире по размерам своих военных расходов, а ее вооруженные силы превратились в одну из наиболее боеспособных армий капиталистического мира.

Сетуя на то, что Советский Союз все еще превосходит Японию в военном отношении, японские государственные деятели преднамеренно умалчивали при этом, что японские "силы самообороны", насчитывавшие в то время около 250 тысяч человек, являлись частью громадной военной машины Пентагона. Их сепаратное противостояние советским вооруженным силам исключалось самим фактом существования японо-американского "договора безопасности" и присутствием на японской территории сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил США, обязанных в соответствии с названным договором "защищать" Японию. Сравнивая в своей пропагандистской литературе "маленькие" вооруженные силы Японии с "огромными" вооруженными силами Советского Союза, японские военные круги нередко шли при этом на заведомые передержки, нарочито преувеличивая численность и возможности советских вооруженных сил, а это давало им повод требовать от правительства все больших и больших бюджетных ассигнований на вооруженные страны.

В таком духе были выдержаны в конце 80-х годов "Белые книги по вопросам обороны", издававшиеся ежегодно с целью воздействия на японское и зарубежное общественное мнение. В этих книгах общественности внушалась мысль, будто Советский Союз создает для Японии угрозу ядерных ударов и по этой причине Японии следует поддерживать американскую доктрину "ядерного сдерживания" и укреплять еще более военный союз с США. В "Белой книге" Управления национальной обороны за 1989 год отчетливо проявилось нежелание японских военных кругов принимать во внимание заметные сдвиги в сторону ослабления "холодной войны", происшедшие в те годы в международных отношениях. Авторы книги доказывали недоказуемое - будто боевая мощь находящихся на Дальнем Востоке советских вооруженных сил в итоге их сокращения на 200 тысяч человек не уменьшилась, а возросла. Помещенная в книге карта дислокации вооруженных сил СССР в Приморье и на Камчатке оказалась составленной с таким расчетом, чтобы создать у общественности превратное впечатление, будто Советский Союз "давит на Японию" своей военной мощью с севера и запада. Подобные уловки применялись военным ведомством Японии для того, чтобы вынудить японское правительство и парламент увеличивать и далее бюджетные военные расходы страны, хотя, как я уже писал ранее, по размерам своих военных расходов Япония в те годы вышла на третье место в мире. Даже консервативная газета "Майнити", критикуя авторов упомянутой "Белой книги", писала в своей передовой статье: "Концепции "холодной войны", пронизывающие "Белую книгу", лишают нашу оборонную политику гибкости и идут вразрез с разрядкой напряженности. Хотелось бы поэтому, чтобы в эпоху разоружения наша страна придерживалась политики ограничений своей оборонной мощи и занимала активную позицию в вопросах сокращения вооружений в Азиатско-Тихоокеанском регионе"70. Игнорируя несогласие значительной, если не большей части японской общественности с политикой наращивания военной мощи Японии, правительство либерал-демократов стремилось из года в год увеличивать бюджетные ассигнования на военные расходы страны. Так, например, утвержденный в 1989 году кабинетом министров проект государственного бюджета на 1990 финансовый год предусматривал рост ассигнований на военные цели на 6,1 процента. В абсолютных цифрах эти ассигнования стали составлять 4 триллиона 159 миллиардов 341 миллион иен. Столь крупных бюджетных военных расходов не было еще ни разу за всю послевоенную историю Японии71. А в следующем 1990 году кабинет министров взял курс на еще более крутое наращивание военной мощи Японии. В соответствии с утвержденной японским кабинетом министров "Промежуточной программой развития вооруженных сил", разработанной на период с 1991 по 1995 годы, общая сумма бюджетных ассигнований должна была составить в течение пяти лет 22,75 триллиона иен. В течение этого срока японские "силы самообороны" должны были, согласно программе получить 716 артиллерийских орудий, 132 танка, 36 ракетных систем залпового огня, 218 бронемашин, 10 эсминцев, 5 подводных лодок, 4 самолета системы дальнего радиолокационного наблюдения, 42 истребителя перехватчика и ряд других видов новейшей боевой техники. Всего на ее приобретение было решено затратить 5 триллионов иен.

В дни, когда кабинет министров утверждал эту программу, в парламенте и за его пределами поднялась волна протестов. Критики этой программы в лице оппозиционных партий профсоюзов указывали в своих заявлениях на то, что политика наращивания военных расходов Японии не отвечает разрядке напряженности и идет вразрез с курсом на разоружение, провозглашенным в то время как Советским Союзом, так и державами Запада72.

В 1990-1991 годах выявилась и еще одна скрывавшаяся до поры до времени тенденция в военной политике правящих кругов Японии, а именно их стремление покончить с запретами на отправку японских вооруженных сил за пределы страны, введенным в послевоенные годы с целью недопущения возрождения японского милитаризма. В этот период среди членов кабинета Кайфу, консервативных парламентариев и японских генералов стали открыто и настойчиво звучать призывы к превращению японских "сил самообороны" в "нормальную армию" и к привлечению их к участию в различных "миротворческих" операциях, проводимых под эгидой ООН. Удобным поводом для вынесения этого вопроса на обсуждение парламента стали для правительства Кайфу драматические события в Персидском заливе, связанные с военными действиями на территории Ирака вооруженных сил США и их союзников. Под предлогом "содействия делу мира" японское правительство объявило о намерении создать так называемый "корпус мирного содействия ООН", с тем чтобы персонал этого корпуса принимал участие в "горячих точках" мира, якобы дня улаживания военных конфликтов. Поначалу корпус мыслился как гражданское формирование, включавшее в себя людей мирных профессий: врачей, санитаров, инженеров и т.п. Но очень быстро под давлением военных кругов и "ястребов" в либерально-демократической партии было решено, что его костяком станут военнослужащие "сил самообороны". Такая метаморфоза означала существенный отход от положений статьи 9 японской конституции. Ведь еще недавно премьер-министры Японии громогласно утверждали, что конституция страны исключает возможность отправки за рубеж персонала "сил самообороны". И вот в 1990 году впервые за послевоенный период в правительственных кругах стало говориться нечто противоположное. Сугубо военный характер корпуса проявился хотя бы уже в том, что по замыслам правительства на его вооружении предполагалось иметь автоматы, пулеметы и противовоздушные ракеты.

Все это вызвало в стране повсеместное несогласие ее населения. Как показали итоги массового опроса японцев, проведенного газетой "Асахи", против посылки японских "сил самообороны" в другие станы высказались 67 процентов опрошенных73. Отрицательное отношение к затее властей выразили тогда же большинство депутатов оппозиции. Свое нежелание поддерживать законопроект высказали и многие депутаты правящей партии. В последующие дни на улицах японских городов начались по всей стране массовые антиправительственные, антивоенные демонстрации. В результате поборникам законопроекта о "корпусе мирного содействия ООН" пришлось в те дни отступить и снять свой документ с повестки дня 119-й внеочередной парламентской сессии.

Но мысль о снятии запретов на зарубежные экспедиции персонала "сил самообороны" не была оставлена руководством правительства и военными кругами страны. И в последующие месяцы под разными извинительными предлогами в район Персидского залива был направлен отряд минных тральщиков "сил самообороны". А затем последовала отправка за рубеж и сухопутных частей. Свидетельством чему стало пребывание в Камбодже инженерного батальона служащих "сил самообороны".

Военная политика правящих кругов Японии в конце 80-х - начале 90-х годов, таким образом, постоянно оставалась одним из факторов, осложнявших советско-японские отношения. Ведь именно Советский Союз продолжал рассматриваться в правительственных и военных верхах Японии как главный потенциальный противник этой страны, хотя подавляющему большинству зарубежных дипломатов, военных и журналистов было предельно ясно отсутствие у Москвы каких бы то ни было агрессивных поползновений в отношении Японии. А вот военные приготовления Японии, продолжавшиеся в условиях общего потепления международного климата, не могли не вызывать недоумения и осуждения не только у советской, но и у японской миролюбивой общественности.

Как сказалась "перестройка"

на советско-японских отношениях

Каким вопросам уделяет главное внимание любой журналист, работая за рубежом? Конечно же, вопросам взаимоотношений своей страны со страной своего пребывания. Естественно, что и у меня вопросы советско-японских отношений оставались постоянно в поле зрения. Внимание к этим вопросам усиливалось еще и потому, что в конце 80-х - начале 90-х годов в Советском Союзе развертывалась горбачевская "перестройка", порождавшая в Японии, как и во многих других странах, много всевозможных предположений, ожиданий и надежд, далеко не всегда оправданных и далеко не всегда отвечавших национальным интересам нашей страны.

Вот что писал я спустя несколько месяцев после своего приезда на работу в Токио: "Русские слова "перестройка" и "гласность" вошли в политический лексикон японцев. Интерес японской общественности к событиям в нашей стране еще более возрос после того, как здесь стали известны решения июльского Пленума ЦК КПСС и Сессии Верховного Совета СССР. Например, по каналу центральной телевизионной станции Японии "Эн-Эйч-Кэй" в пятницу вечером и в воскресенье утром ("золотое время" на телевидении) дважды транслировалась передача под названием "Реформы Горбачева". В ходе программы миллионы японских телезрителей побывали в цехах завода "Красный пролетарий", на конференции рабочих Рижского автомобильного завода, избиравших нового директора, в московском кооперативном кафе на улице Кропоткинская, на собраниях советских людей, обсуждавших вопросы перестройки, гласности и демократии в жизни советского общества. Как было бы хорошо, если бы такую информацию о Советском Союзе японцы получали почаще!

Много материалов о перестройке публикуют японские газеты. При этом японская печать старается выглядеть объективной (исключение составляют небольшое число газет правого толка). Но, к сожалению, объективность буржуазной печати далеко не последовательна. В потоке правдивых сведений о Советском Союзе попадается немало всякой мути. Уж очень хочется недругам нашей страны бросить тень на социализм как систему. Они торопятся, пока перестройка не набрала полной силы, пока еще не исчезли из нашей жизни застойные явления и бюрократические вывихи, пока не укрепились рациональные методы хозяйствования, принципы гласности. Именно поэтому во многих комментариях внимание уделяется не столько принятым решениям и намеченным реформам, сколько смакованию застарелых недугов, которые так принципиально были вскрыты Центральным Комитетом КПСС с целью их скорейшего устранения... Но даже эта, заведомо недружественная нам, часть журналистской братии не решается сегодня отрицать громадную историческую значимость происходящих в Советском Союзе преобразований, необратимости курса, взятого XXVII съездом КПСС"74.

Читая сегодня эти строки, я думаю, что в них нашло вполне четкое отражение как мое тогдашнее позитивное отношение к реформаторским начинаниям Горбачева, так и моя не подтвердившаяся в дальнейшем уверенность в том, что организаторы "перестройки" - люди ответственные и грамотные, которые не подорвут своими действиями устои государственности и социалистической структуры нашего общества и не приведут страну к разрухе и распаду. Увы, мой оптимизм, да и не только мой, но и большинства окружавших меня друзей и знакомых, оказался спустя два-три года безвозвратного рассеян в результате бездарности, бесхребетности и беспринципности и самого инициатора перестройки Горбачева, и окружавших его лиц, среди которых оказалось немало дураков, прохиндеев и скрытых агентов иностранного влияния.

Примечательно, что некоторые из моих собеседников-японцев, высказывавших в те дни свои суждения о "перестройке" и перспективах ее претворения в жизнь, оказались в своих прогнозах, как это ясно видно сегодня, более дальновидными, чем немудрящий краснобай Горбачев. Для примера сошлюсь на свою беседу с профессором Окита Сабуро, известным японским экономистом, бывшим министром иностранных дел Японии, возглавлявшим тогда частный исследовательский центр по вопросам внутренней и международной политики. "Если суммировать его высказывания в интервью со мной,- писал я в уже упомянутой выше статье,- то они сводятся к следующему: внесение изменений в экономику любой страны - дело далеко не простое. Перестройка советской экономики пойдет, по-видимому, постепенно, шаг за шагом и потребует значительного времени. Самая трудная экономическая задача, которую предстоит решать Советскому Союзу в ходе реформ, будет состоять в том, как привести в действие рыночный механизм, наладить его бесперебойную работу и найти оптимальные формы увязки этого механизма с плановой структурой советской экономики. Успех реформ в Советском Союзе будет во многом зависеть от правильного учета повседневных потребностей населения. Мысли о будущем присущи обычно государственным и политическим деятелям. Что же касается рядовых людей, то большинству из них свойственно жить настоящим, сосредотачиваясь на текущих проблемах быта. Перестройка застопорится, если у населения не появится ощущения постепенного роста жизненного уровня, включая питание, одежду и т.п.".

Как в воду смотрел тогда профессор Окита! Беда нашего народа, для которого "перестройка" обернулась в последующие годы резким падением жизненного уровня, безработицей, развалом производства и т.п., состояла в том, что взялся за руководство перестройкой бывший комбайнер, наспех нахватавшийся лишь верхушек экономической и политической науки. Чего стоило в действительности его университетское образование, мне стало ясно где-то в 1990 году, когда японское телевидение показало фильм о Горбачеве, в котором его биография излагалась устами его же приятелей и университетских однокашников. Один из них обронил невзначай такую любопытную деталь из его университетской жизни: оказывается, будучи студентом, он неизменно появлялся и на лекциях, и на экзаменах с каким-то орденом на лацкане пиджака, полученным им в Ставрополье за успехи в одной из "битв за урожай". Могли ли, спрашивается, университетские экзаменаторы проявлять к этому орденоносцу - выходцу из трудового народа ту же требовательность и суровость, как и к рядовым студентам? Навряд ли. Тем более что он постоянно оказывался в президиумах комсомольских и партийных собраний.

Но ни я, ни другие соотечественники, работавшие в Японии в первые воды перестройки, достоверного представления о личных достоинствах Горбачева как государственного деятеля и человека не имели и руководствовались в своих суждениях о нем лишь теми похвальными характеристиками, которые по давно заведенной практике расточались по адресу генеральных секретарей руководящими партийными инстанциями.

Между тем "перестройка" не внесла существенных изменений в общее состояние советско-японских отношений. Конец 80-х годов не был отмечен ни значительным ростом товарооборота Японии с Советским Союзом, ни существенным увеличением инвестиций японского капитала в советскую экономику, включая Сибирь и Дальний Восток. В те годы, правда, в этих районах нашей страны появилось несколько десятков сравнительно небольших совместных советско-японских предприятий, но их деятельность развивалась далеко не гладко и не являла собой для других японских фирм особо заманчивый пример для подражания. В октябре 1988 года у меня состоялась в Токио в офисе торговой фирмы "Тайрику" длительная беседа с президентом этой фирмы Ивата Дэюго. создавшим полутора годами ранее на паях с советскими учредителями совместное советско-японское лесообрабатывающее предприятие, под названием "Игирма - Тайрику". В течение полутора часов я выслушивал в ходе этой беседы нарекания господина Ивата на безответственность и небрежность в работе его советских партнеров, на отсутствие понимания ими своих задач и обязанностей. С заранее подготовленной бумаги он зачитывал мне по пунктам свои жалобы на них. В числе этих жалоб были: невыполнение советской стороной обязательств по обустройству окружающей это предприятие территории, сбои в поставках основного сырьевого материала - круглого леса, низкое качество кругляка, несоблюдение железнодорожниками сроков поставки в Японию готовой продукции фирмы - пиломатериалов, порча этой продукции по пути в порт Ванино из-за небрежного с ней обращения, систематическое запаздывание советских служащих бухгалтерии завода в предоставлении в дирекцию финансовой отчетности и т.д. и т. п. Не знаю, помогла ли тогда работе завода в Игирме моя большая статья в "Правде" по этому поводу, опубликованная под заголовком "Выслушаем господина Ивата". Но все дело было в том, что речь шла не только об одном названном совместном предприятии - в неполадках этого предприятия как в капле воды отражались общие трудности создания в нашей стране совместных предприятий с участием японских бизнесменов, чьи деловые качества и стиль работы оказывались повсюду в резком контрасте с аналогичными качествами наших управленцев, воспитанных в условиях иной, социалистической экономики.

В разгар горбачевской перестройки в Токио, да и в других городах Японии, как никогда прежде участились деловые конференции, симпозиумы и совещания японских бизнесменов с представителями различных советских государственных ведомств, а также акционерных компаний, число которых возрастало год от года. На многие из этих встреч меня приглашали как представителя прессы, и в этом качестве я много раз и подолгу беседовал с японскими бизнесменами о том, как виделись им перспективы японо-советского делового сотрудничества. В общем, подавляющему большинству из них были свойственны настроения, соответствующие поговорке "и хочется, и колется". Под влиянием таких настроений многие видные представители японских деловых кругов, с одной стороны, вели интенсивный поиск сфер и объектов приложения своих капиталов в Приморье, Сибири и более отдаленных от Японии районах нашей страны, брали на учет своих возможных советских деловых партнеров, просчитывали предварительно те выгоды и те материальные потери, которыми были чреваты предложения нашей страны и даже создавали некие новые специальные объединения, призванные стать выразителями их общих деловых интересов в случае, если в ходе "перестройки" они решаться на широкое инвестирование японских капиталов в экономику нашей страны. С другой стороны, однако, большинство из них не решались на переход от слов к делу по ряду существенных с их точки зрения причин. Причины эти обстоятельно изложил мне в долгой беседе известный японский финансист, президент банка "Ниигата Тюо Гинко" Омори Рютаро, создавший в 1991 году "Компанию по форсированию инвестиций в СССР", целью которой стало привлечение капиталов различных японских фирм к участию в экономическом сотрудничестве с Советским Союзом. Как явствовало из его слов, риск инвестирования крупных капиталов в советскую экономику виделся японским предпринимателям прежде всего в общем нестабильном состоянии советского общества, включая экономику и политику. Чтобы как-то уменьшить этот риск и, была создана названная компания, призванная подстраховывать отдельные японские фирмы в случаях провалов их предпринимательской деятельности в Советском Союзе по независящим от них обстоятельствам.

Но нестабильность экономической и политической обстановки в Советском Союзе была, по словам Омори, отнюдь не единственной причиной, тормозившей инвестирование японских капиталов в советскую экономику. Перечисляя другие негативные факторы, мой собеседник отметил и неразвитость инфраструктуры восточных районов Советского Союза, отпугивающую многих японских бизнесменов, и неразбериху в законах, определяющих права иностранных предпринимателей, действующих на советской территории, и ослабление в ходе "перестройки" власти центральных государственных учреждений, способных пресекать самоуправство и произвол местной администрации и т.д.75

Приблизительно те же объяснения неуверенности деловых кругов Японии в успехе своего участия в разработке естественных ресурсов Сибири и Дальнего Востока услышал я и во время поездки в город Ниигату из уст ответственного секретаря местной палаты торговли и промышленности Ватанабэ Минору - одного из ветеранов японо-советского делового сотрудничества. "Откровенно говоря,сказал он мне,- причиной нерешительности многих здешних предпринимателей, их боязни перейти от слов к делу стала возникшая теперь (т.е. во время "перестройки".- И. Л.) неразбериха в экономике и в законодательстве СССР. Ваши законы пока неустойчивы и то и дело меняются. Чтобы предприниматель мог начать активную деятельность, нужны как минимум два фактора: хорошая инфраструктура и устойчивое законодательство. А именно их пока и нет. В последнее время, сдерживающее влияние стали оказывать на японскую сторону и затяжки с выплатой советской стороной задолженности по японским поставкам. В последнее время в порту Ниигаты задерживают с вывозом в Советский Союз ряд грузов только потому, что это связано с валютными трудностями и реформами советской банковской системы, но нам от этого не легче"76.

Но препятствия к развитию советско-японского экономического сотрудничества существовали не только в нашей стране. Довольно бесцеремонно палки в колеса этому сотрудничеству ставились в те годы правящими кругами США, опасавшимися японо-советского сближения и ослабления своего контроля над Японией. Так еще на первых этапах "перестройки", в июне 1987 года, ЦРУ США довело до сведения правительства и полицейских властей Японии сфабрикованную им же информацию, будто японская машиностроительная компания "Тосиба" тайно поставляла Советскому Союзу некие "стратегические товары", запрещенные к вывозу в социалистические страны. Аналогичные обвинения были выдвинуты против крупной торговой фирмы "Итотю", выступавшей посредником в ряде японо-советских коммерческих сделок. На этом основании японские власти провели полицейские рейды на конторы названных компаний, а в прессе началась клеветническая травля этих фирм. Затем в действие вступило министерство внешней торговли и промышленности Японии. Ссылаясь на сведения ЦРУ и полиции, руководители министерства демонстративно, чтобы это заметили по ту сторону Тихого океана, запретили компании "Тосиба" в течение года, а компании "Итотю" в течение трех месяцев заключать любые торговые сделки с Советским Союзом. Затем, спустя несколько дней, два ответственных работника компании "Тосиба", некогда участвовавшие в коммерческих сделках с СССР, были арестованы. А в печати появились всякие выдумки по поводу того, будто работники двух названных фирм контактируют с некими "агентами КГБ", к которым огульно причислялись работники советских торговых объединений как в Японии, так и в Советском Союзе77. Голословная шумиха по поводу вездесущих "советских шпионов" продолжалась затем в прессе и политических кругах страны в течение нескольких недель.

Однако в целом в настроениях широких слоев японской общественности преобладал в конце 80-х - начале 90-х годов вполне позитивный, доброжелательный по отношению к Советскому Союзу настрой. Подтверждение тому я получил в ходе своей поездки по острову Хоккайдо зимой 1988 года. В этой поездке моим постоянным спутником был один из самых активных поборников добрососедского сотрудничества двух наших стран, бывший депутат парламента Муто Масахару. При его посредничестве состоялись мои встречи с губернатором острова, мэрами городов Нэмуро и Вакканай и десятками представителей местной общественности. Беседы с ними лишний раз показали, что население Хоккайдо. включая его элитные верхи, было настроено в пользу всемерного развития взаимовыгодных добрососедских связей, а не бесплодных наладок по поводу японских территориальных претензий к нашей стране, инициировавшихся и прежде, и тогда токийскими политическими деятелями. Даже в беседе с губернатором острова Ёкомити Токахиро, чья позиция так или иначе согласовывалась с внешнеполитическим курсом центрального правительства, доминирующей темой были вопросы дальнейшего расширения деловых контактов и культурного обмена Японии с Советским Союзом. Только в самом конце беседы он мимоходом бросил реплику о существовании некого "нерешенного территориального вопроса", сопроводив ее малопонятным высказыванием, что-де в числе людей, предъявляющих территориальные требования к СССР, могут быть "не только враги, но и друзья" нашей страны78.

Интереснее всех прочих стали для меня встречи с общественностью города Нэмуро, который считается и в японской и в американской печати опорной базой "движения японцев за возвращение северных территорий". Улицы города, как и дороги, ведущие к нему, казалось бы, подтверждали такую версию. Повсюду на них мозолили глаза намалеванные по одному шаблону транспаранты со все теми же провокационными территориальными требованиями. А на мысе Носапу, находящемся в трех километрах от острова Сигнального, входящего в состав советских Курил, к тому времени вырос целый комплекс долговременных сооружений, предназначенных для раздувания среди японцев вражды к нашей стране. Одним из них было здание "исторической" экспозиции, где посетителям преподносились разные ложные версии, касавшиеся японо-российских и японо-советских границ. Другим, новым по сравнению с прежними годами, сооружением оказался дугообразный обелиск, призванный символизировать намерение реваншистов перенести границы Японии куда-то на север. И, наконец, третьим, самым крупным по размерам, сооружением стала грибовидная железобетонная башня высотой 91 метр, увенчанная круглым смотровым залом, оттуда приезжающим на мыс японцам по замыслам антисоветчиков надлежало "с тоской взирать на исконно японские территории".

Из окон этого зала, обращенных на северо-восток, открывался величественный вид на наши земли. Мне повезло - погода была в тот день ясная, и с высоты башни на много километров вдаль просматривались и плоские берега близлежащих островов Хабомаи, и гористые силуэты островов Кунашира и Шикотана. Установленные в смотровом зале подзорные трубы большого диаметра и совмещенные с ними оптические устройства позволяли наблюдать на экранах смотрового зала увеличенные изображения домов казарменного типа, маяка и даже морских чаек, разгуливавших по нашей земле.

Там, на башне, обступила меня тогда группа местных журналистов, прибывших, как выяснилось, специально для того, чтобы проинтервьюировать первого советского человека, появившегося на мысе Носапу за последние десять-двенадцать лет. Приведу ниже их вопросы и мои ответы, опубликованные затем в местной печати.

- Что вы чувствуете и думаете, глядя на противоположные берега и советскую пограничную заставу?

- Чувствую как никогда остро близость наших стран. А думаю при этом, что жить нашим странам-соседям нужно непременно в мире и добрососедстве.

- А знают ли советские люди о территориальных требованиях японской стороны?

- Знают. Но наши журналисты в своих сообщениях об этих требованиях проявляют сдержанность, не желая пробуждать у советских людей антияпонские настроения.

- А как относятся советские люди к японским требованиям?

- Отвечу встречным вопросом: а как отнеслись бы вы к требованию тех, кто бы захотел выдворить вас из родного дома? Вот так и относятся к вашим требованиям не только жители Курил, но и все наши соотечественники.

- А разве законно, что ваша страна изъяла у Японии эти территории?

- Вполне законно. Включение Курильских островов и Южного Сахалина в состав Советского Союза произошло в итоге разгрома японского милитаризма, развязавшего вместе с гитлеровской Германией вторую мировую войну. Правовой основой тому стали Ялтинские и другие соглашения Союзных держав, а затем, между прочим, и Сан-Францисский мирный договор, подписанный самой Японией. Да и исторически Курилы - это никак не "исконно японская земля": приоритет в их открытии и освоении принадлежит нашей стране...79

При осмотре города Нэмуро я услышал от сопровождавших меня лиц много любопытных фактов. Именно в этом городе ежегодно проводились митинги ультраправых организаций. Именно отсюда стали выходить на военных кораблях в демонстративные "инспекционные поездки" к берегам Курильских островов члены японского правительства, включая премьер-министров. А мыс Носапу превратился в пристанище браконьерских шхун, откуда они по ночам направлялись в советскую экономическую зону и территориальные воды. Представители местной общественности дали мне понять, что тайными покровителями этих операций были все те же столичные организаторы реваншистских кампаний, стремившиеся преднамеренно дестабилизировать обстановку на морских рубежах нашей страны. А что касается японской пограничной охраны, то она смотрела сквозь пальцы на это, не задерживая нарушителей ни в море, ни на берегу.

Выяснилось и такое примечательное обстоятельство: все транспаранты, расставленные на улицах Нэмуро и ведущих к нему дорогах, все "символические" сооружения реваншистского характера на мысе Носапу были построены без ведома местного населения - их воздвигли по указке и на средства столичных кругов, близких к правящей либерально-демократической партии. Так, основные субсидии на содержание смотровой башни были сделаны японским миллионером Сасакавой Рёити, давно снискавшим себе известность в качестве покровителя воинствующих антикоммунистических, антисоветских организаций.

Многочисленные беседы с местными общественными деятелями подтвердили к тому же, что основу политической возни, выдаваемой за "национальное движение за возвращение северных территорий", составляло закулисное сотрудничество центральных властей и руководства Либерально-демократической партии Японии с ультраправыми организациями, выступавшими в роли ударного отряда этого "движения". Именно эти силы проявляли наибольшую активность в уличных митинговых мероприятиях, приуроченных к "дням северных территорий", проведение которых началось с 1981 года.

Но вот что показательно: именно в Нэмуро принимала меня местная общественность с подчеркнутым радушием, что говорило о желании местных руководителей отмежеваться от той антисоветской роли, которую отвели городу токийские власти. На встречу со мной, советским журналистом, организованную мэром города Оя Кайдзи, собрались руководители мэрии, муниципального городского собрания, местной торговой палаты и рыболовецких организаций. Никто из присутствовавших ни словом не обмолвился о территориальных требованиях, хотя спорных вопросов, связанных с рыболовным промыслом, затрагивалось много. Мои собеседники всемерно подчеркивали готовность к расширению японо-советского делового сотрудничества, и прежде всего в сфере морского промысла. Из последовавших затем бесед с президентом торгово-промышленной палаты Сато Рюкити и другими лидерами местных деловых кругов стало ясно, что роль "антисоветского бастиона", отведенная для Нэмуро токийскими властями, завела в тупик его хозяйственное развитие. Как выяснилось, экономическая жизнь города пришла в упадок, а его население стало сокращаться. Единственный реальный путь к выходу из сложившегося тупика местные предприниматели видели в налаживании прямых деловых связей с советскими городами на Курилах и Сахалине. Депутат хоккайдского префектурального собрания Коикэ Акирака, участвовавший в этих беседах, с нескрываемым возмущением отзывался о "пагубной политике" Токио, препятствовавшего доступу в город работников советского посольства и консульства, как и другим связям с нашей страной.

Дружескими и добрососедскими были мои встречи и беседы с представителями рыболовецкого кооператива "Хабомаи", чьи шхуны вели в те годы промысел в непосредственной близости от наших берегов в соответствии с заключенным ранее двустороннем соглашением о промысле морской капусты и морского ежа. Приветливо встретив меня в здании своего кооператива, они интересовались лишь одним - перспективой дальнейшего сотрудничества с советской стороной, и ничем другим.

В том же духе деловой заинтересованности и дружбы прошли мои встречи с руководителями крупнейшего рыболовного центра Японии - города Кусиро, включая его мэра Ванибути Тосиюки, подарившего мне вырезанного из дерева медведя с тунцом в лапах - типичный символ острова Хоккайдо.

Ну а в день 7 февраля 1988 года, когда на улицах Токио примыкающих к Советскому посольству бесновались, как обычно в "дни северных территорий", мелкие группы ультраправых бандюг, я оказался на другом конце Хоккайдо - в районе города Вакканай, откуда в ясные дни хорошо видны были берега Сахалина. Несмотря на разыгравшуюся метель, мы с моим другом Муто Масахару отправились из Вакканая в рыбацкий поселок Сарафуцу, вблизи которого в 1939 году потерпело аварию и затонуло советское судно "Индигирка", перевозившее заключенных из Магадана в Ванино и попавшее в сильнейший шторм. Память о 700 наших соотечественниках, погибших в катастрофе и захороненных в этом поселке, бережно хранят и чтут его жители. Скорбный обелиск, воздвигнутый ими на берегу, говорил о добром чувстве, уважении и симпатиях к нашей стране. Эти чувства излили мне простыми искренними словами мэр поселка Касаи Кацуо и председатель местного поселкового собрания Ота Канъити, создавшие в поселке Дом дружбы с Советским Союзом.

Исключительно теплыми были и мои беседы в самом городе Вакканай. Его мэр Хамамори Тацуо и другие участники бесед говорили об укреплении и расширении дружественных контактов с Советским Союзом, и прежде всего с Сахалином. Оживленно обсуждали они предложение сахалинского руководства о налаживании регулярной паромной связи между Вакканаем и Холмском. В этом предложении все они видели долгожданную возможность быстрого оживления экономической жизни города и превращения его в "северные ворота" Японии. Спустя года два я, еще будучи в Токио, с радостью узнал из японских газет, что паромная связь Вакканая с Холмском была налажена и первые пассажирские суда начали курсировать между Хоккайдо и Сахалином.

Небольшие бреши в стене отчужденности, отделявшей жителей восточных окраин нашей страны от японцев, стали появляться тогда же все чаще и чаще в связи с непредвиденными контактами обеих сторон, возникавшими по причинам чрезвычайного характера. Во второй половине 1990 года, например, советские граждане - жители Сахалина и Камчатки трижды обращались за экстренной помощью к японским врачам в связи с тяжелейшими ожогами детей, и трижды японские врачи, располагавшие более совершенным медицинским оборудованием и лучшими лекарствами, спасали от гибели наших детей, доставлявшихся в японские больницы спецрейсами советских самолетов. Сообщая об этих случаях добрососедского общения двух стран, я писал, что отзывчивость и благородство японских врачей "пробуждали в сердцах каждого из наших соотечественников чувство глубокой благодарности"80. В то же время ставился в одной из заметок и такой вопрос: а не пора ли и наши больницы обеспечить оборудованием и препаратами, необходимыми в подобных критических случаях?

Отзывчивое и доброе отношение японцев к нашим бедам наглядно проявилось во время трагедии, постигшей в Осаке наш лайнер "Приамурье",трагедии, живым свидетелем которой я стал неожиданно 18 мая 1988 года.

В тот день я находился в Осаке по причине открытия там 6-й Конференции по экономическому сотрудничеству стран бассейна Тихого океана. Утром, вскоре после начала конференции, по залу пронесся слух: "В порту города горит советский лайнер "Приамурье". Услышав об этом, я попросил находившегося на той же конференции представителя АПН в Осаке А. Ильюшенко подвезти меня на место пожара - в осакский порт, и через двадцать минут мы были уже там. То, что мы увидели, я описал в сообщении, отправленном в тот же день и сразу же опубликованном в "Правде". Ниже привожу его:

"Осакский порт. Три часа дня. Вот он, пассажирский причал,- место злополучного пожара. На подступах к причалу толпа японских репортеров. Далее - полицейский кордон, а за ним скопление красных пожарных машин. Возле них завершают свое трудное дело сотни усталых пожарных в синих комбинезонах с почерневшими от гари лицами. Некоторые в огнезащитных кислородных масках. А у причала высится черный остов "Приамурья".

Из иллюминаторов, изуродованных огнем и баграми, еще кое-где валит дым. Острый запах гари стелится над причалом, где в метрах пятнадцати-двадцати от тлеющего судна молча сидят на асфальте хмурые члены экипажа во главе с капитаном А. С. Ерастовым.

Пытаюсь выяснить обстоятельства трагедии у капитана и экипажа, а также у японских пожарных. Версии не совсем совпадают. Пожар возник, судя по всему, в одной из кают между часом и двумя ночи. Сначала поднятый по тревоге экипаж пытался локализовать его собственными силами. Это, однако, не удалось: столб пламени и дыма быстро поднялся до верхней палубы, после чего пожар стал стремительно распространяться по судну. Японская помощь запоздала, так как прямая телефонная связь судна с портовой службой почему-то не работала.

Капитан и члены экипажа утверждают, что ими было сделано все возможное для локализации пожара и спасения людей. Основную причину своей неспособности справиться с этой задачей они видят в том, что судно, спущенное на воду двадцать семь лет назад, в 1961 году, оказалось слишком изношенным.

В помещении школы, куда я направился из порта, на мои вопросы отвечала большая группа пассажиров - юношей и девушек, находившихся там в ожидании отправки в гостиницы города. Многие из них склонны считать, что экипаж судна оказался не на высоте ни при тушении пожара, ни при спасении пассажиров (по предварительным данным погибли 11 пассажиров и 35 госпитализированы). Некоторые из спавших в каютах туристов не услышали сразу сигнала тревоги, оповещавшего о пожаре. Не все противопожарное оборудование было быстро приведено в действие. Почему-то не экипажу, а туристам пришлось бежать на берег и разбивать там стекло с кнопкой для вызова японской пожарной команды. Многие девушки были спасены, по их словам, лишь благодаря отваге своих товарищей-туристов, проявивших самообладание и мужество. Пока, однако, уверенно судить о чем-то трудно. Причины ночного пожара на "Приамурье" и действия экипажа, конечно, требуют тщательного расследования.

В заключение не могу не упомянуть с благодарностью о теплой заботе и помощи жителей Осака. Как только известие о пожаре на "Приамурье" было передано утром по телевидению, в порт поспешили представители самых различных организаций. В школу, куда были направлены пассажиры, в короткое время доставили много одежды и продовольствия, Местные власти оперативно организовали телефонную связь с Советским Союзом, в результате пострадавшие смогли переговорить со своими близкими в разных городах нашей страны. Отложив свои служебные дела, советских туристов посетил мэр города Осака, выразивший пострадавшим сочувствие. Все это не могло не вызывать признательность советских людей.

Грустно, однако, что слишком уж часто происходят в последнее время на наших судах столь трагические и непростительные катастрофы"81.

Трагедия на "Приамурье" дала повод для широкого обсуждения случившегося и в посольстве, и среди представителей "Морфлота", и в печати. И мне как советскому журналисту - свидетелю этого пожара пришлось в последующие дни вести споры с теми нашими чиновниками, которые, спасая честь мундира, стремились замять дело и придать ему удобную для себя окраску.

Во-первых, в отчетах, направленных в Москву представителями "Морфлота" делались недостойные попытки свалить на японцев вину за запоздалый приезд пожарников к горевшему судну, хотя японцы, как я выяснил, прибыли сразу же после телефонного звонка. Но звонок этот запоздал на 20-30 минут! Почему? Да потому, что сначала экипаж судна во избежание издержек за вызов японских пожарников пытался безуспешно ликвидировать пожар своими силами, а еще потому, что в целях все той же денежной экономии телефонная связь с причальной службой не была установлена, как это обычно полагается при швартовке на ночь.

Во-вторых, в своих отчетах в Москву чиновники "Морфлота" изобразили борьбу экипажа с пожаром как образец дисциплины и героизма, в то время как по свидетельству пассажиров-туристов экипаж проявил полную растерянность, и многие из моряков спасали прежде всего себя. Не случайно среди членов экипажа не было пострадавших.

И, наконец, в-третьих, в статьях наших журналистов, отправленных в Москву из Токио в последующие дни и написанных по информации наших представителей морского флота и других ведомств, туристы изображались как бездушные стяжатели, поскольку последние, потерявшие в результате пожара свою одежду и багаж, предъявили организаторам круиза требования компенсации за материальный ущерб и моральные травмы, полученные в результате ночного пожара. В подобных сообщениях явно выявилось стремление ряда наших ведомств отвлечь внимание общественности от тех нетерпимых неполадок, которые вскрылись при рассмотрении обстоятельств, приведших к пожару и гибели 11 пассажиров.

Но вспомнилась мне вся эта трагическая история в иной связи: как пример благородного поведения японцев, не промедливших ни минуты с бескорыстной, гуманитарной помощью попавшим в беду советским людям. Сотни жителей Осаки отнеслись в тот день к совершенно незнакомым им чужестранцам как к своим близким родственникам.

Но бывали в дни моей журналистской работы в Токио и иные события, в ходе которых я испытывал не боль и горечь за своих соотечественников, попавших в тяжелые, жалкие ситуации, а наоборот, гордость и радость за русских людей, демонстрировавших на глазах у всей Японии свое умение делать то. что было тогда не под силу японцам. Одним из таких событий стал в декабре 1990 года полет в космос на советском космическом корабле японского журналиста Акияма Тоёхиро.

Названный журналист стал первым жителем Страны восходящего солнца, попавшим в космос, а вместе с тем и первым в мировой истории журналистом-профессионалом, специально поднявшимся в космос, чтобы вести оттуда свои репортажи. Вознес его на космическую орбиту наш корабль "Союз". А затем в течение недели Акияма находился в компании четырех советских космонавтов на борту космической станции "Мир". Его репортажи, передававшиеся из космоса на Японию, получали широчайшее освещение во всех японских средствах массовой информации.

Вся эпопея, связанная с полетом японского журналиста на советской космической станции, была затеяна японской телевизионной компанией "Ти-Би-Эс" и стоила этой компании миллионы долларов. Продолжалась она больше года.

Начало ей положила длительная стажировка Акиямы в советском космическом городке. В дни, предшествовавшие полету, в Советский Союз по линии той же телевизионной компании прибыла многочисленная команда японских телерепортеров и операторов, ведшая в течение ряда дней свои репортажи на Японию то из Москвы, то из Центра управления космическими полетами, то из Байконура.

Зоркие и наблюдательные японские операторы и комментаторы подробнейшим образом ознакомили телезрителей со всеми этапами подготовки к взлету в космос двух советских космонавтов и их японского компаньона-журналиста. Даже я, советский человек, никогда прежде не видел на телеэкранах нашей страны всего того, что увидели японцы на своих экранах. Благодаря дотошности японских телевизионщиков зрители Японии получили в те дни всестороннее представление и о Байконуре, и о советских людях, занимавшихся подготовкой к полету, а также об устройстве советского космического корабля и технике его подъема в космос. Пожалуй, никогда еще японцам не давалось на протяжении нескольких дней столь огромного количества информации о достижениях нашей страны в освоении космоса. Многократно в комментариях японских репортеров упоминалось при этом имя первого в мире космонавта Юрия Гагарина.

Естественно, особое внимание в репортажах из Байконура было сосредоточено на герое дня - Акияме Тоёхиро. Японские телезрители подробно узнали его предшествовавшую журналистскую биографию и ознакомились с буднями той трудной учебы, которую он прошел в Советском Союзе на протяжении предшествовавшего года. Не раз отмечались при этом комментаторами его волевые качества, мужество и журналистское мастерство. И действительно, журналистская хватка Акиямы и нескольких десятков его коллег - японских операторов и корреспондентов позволила живо и всесторонне воспроизвести на телевизионных экранах Японии и трогательные сцены расставания первого японского космонавта со своими друзьями-журналистами и женой, прибывшей на Байконур для его проводов в дальний путь, и напряженность минут, предшествовавших старту космического корабля, и торжественность самого старта, и красоту взлета корабля в заоблачную высь, и всеобщую радость, охватившую японцев и советских людей, наблюдавших этот взлет при получении известий об успешном выходе корабля на заданную орбиту. В памяти японских телезрителей, как мне думалось тогда, надолго остались напряженное лицо Акиямы и его первые слова, долетевшие до Земли из кабины только что стартовавшего корабля: "Ух, здорово!" - как и тотчас же посланное ему вслед коллегами-соотечественниками напутствие: "Крепись, Акияма-сан!.."

Спустя полгода в Токио в здании одной из столичных телестудий я встретился с первым японским космонавтом, и речь в нашей беседе шла о его впечатлениях о своем полете в космос и о тех советских людях, которые готовили его к этому полету и находились рядом с ним в одном космическом корабле. Не раз при этом упоминал Акияма и имя своего великого предшественника - первого в мире космонавта Юрия Гагарина. "Имя Гагарина,сказал он тогда,- стало с тех пор собирательным символом. Оно стало знаменовать собой совокупность альтруизма, воли и научно-технических достижений всех тех людей, которые посылали Гагарина в космос. Именно вклад этих людей в развитие космических полетов обеспечил надежность и безопасность и моего недавнего полета в космос. Когда я теперь езжу по всей Японии и выступаю с лекциями о моем полете, то слушатели постоянно спрашивают меня, ощущал ли я страх во время полета на советском космическом корабле. На это я отвечаю, что такого страха у меня не было... по той простой причине, что техника советских полетов в космос, участником одного из которых я стал, была освоена еще тридцать лет тому назад и надежность ее была многократно проверена на практике. Эту технику сегодня можно считать уже "прирученной техникой"82.

И еще сказал мне в той же беседе Акияма-сан такие лестные для моей родины слова: "Мои советские коллеги в Звездном городке часто говорили, что мне суждено стать японским Гагариным. На это я всякий раз отвечал им, что я всего-навсего простой человек и никак не могу стать таким великим человеком как Гагарин, хотя мне и были приятны слова моих коллег. Но и сейчас я еще раз повторяю: полеты в космос перестали быть теми дерзаниями, какими они были на первых порах. Сейчас эти полеты означают лишь четкое выполнение поставленных задач в рамках тех возможностей, которые предоставляет имеющаяся техника. Нынешние полеты не идут ни в какое сравнение с полетом Гагарина, мужественно полетевшего навстречу неизвестному, а может быть, и смертельной опасности во имя осуществления мечты всего человечества"83.

Да, в те годы, наша страна все еще сохраняла способность внушать к себе уважение зарубежной общественности, и в том числе японской, по крайней мере своими успехами в освоении космоса. Одной из последних сенсаций, произведшей на японцев огромное впечатление, стал на рубеже 80-х - 90-х годов успешный беспилотный полет "Бурана" - советского космического корабля, превзошедшего по своим показателям, как считали японские эксперты, американский "Шаттл". Но это было последнее выдающееся достижение отечественной космонавтики - господа "реформаторы" уже приступили в те годы к развалу космических разработок, и больше "Буран" своих полетов не возобновлял...

А вообще говоря, в ветрах "перестройки", долетавших до Японии из Москвы уже в конце 80-х годов, стали улавливаться подчас наряду с новыми, свежими веяниями и веяния с каким-то неприятным, помоечным душком. Таким душком неожиданно повеяло на меня в марте 1988 года во время гастролей в Токио труппы Московского художественного театра, возглавлявшегося О. Н. Ефремовым.

Гастроли эти состоялись ровно тридцать лет после того, как в Токио гастролировала труппа корифеев МХАТа - сподвижников и учеников Станиславского и Немировича-Данченко. В то время, в конце 50-х годов, я познакомился близко со многими из них, и они произвели на меня впечатление подлинных мастеров и подвижников отечественного сценического искусства. Японские зрители их боготворили, и у них были на то основания. Ждал я поэтому триумфа и от прибывшей в Токио труппы представителей нового поколения мхатовцев, тем более что в своих выступлениях по токийскому телевидению О. Н. Ефремов, который, видимо, никогда не страдал от скромности, объявил себя одним из "лидеров перестройки", а возглавлявшийся им театр наследником "школы великого Станиславского" и "авангардом" движения за реформы в области советского сценического искусства. На первом спектакле мхатовцев в Токио - это была чеховская "Чайка" - японская публика вроде бы не ошиблась в своих ожиданиях: спектакль был выдержан в классическом мхатовском стиле.

Но огорошил Ефремов японцев вторым привезенным им в Японию спектаклем - "Перламутровая Зинаида", который был подан им по приезде как творческий вклад Московского художественного театра в великое дело "перестройки". Я, естественно, пошел на премьеру этого спектакля. Но чем дольше смотрел я на сцену, тем острее становилось мое ощущение, что все происходившее на сцене - это не игра актеров прославленного академического театра, а мерзкое кривлянье фигляров в дешевом балагане. Пошлый и неправдоподобный сюжет (внезапная любовь богатой американки к московскому вокзальному носильщику-пьянице) обыгрывался на сцене с примитивным натурализмом. За бесстыдной постельной эротикой последовали какие-то полупристойные танцы почти обнаженных пожилых толстозадых женщин с дряблыми бюстами и животами, а потом началось выявление героями спектакля своих грязных помыслов и денежных махинаций, причем едва ли не в каждом акте и в каждой сцене эти герои без стеснения выражались и поносили друг друга нецензурными бранными словами, отыскать которые зрителям-японцам в своих карманных русско-японских словарях не удавалось.

Я вышел с того спектакля как оплеванный и облитый помоями: мне было стыдно смотреть в глаза японским зрителям, среди которых преобладали хорошо воспитанные интеллигентные люди. Тем более было стыдно спрашивать об их впечатлениях. Зато прибывшим с Ефремовым мхатовским администраторам казалось, судя по всему, что спектакль прошел удачно: ведь предельно тактичные японцы не ушли с него раньше времени, а некоторые из них даже вежливо поаплодировали после того как занавес опустился.

Не почувствовали тогда и мхатовские актеры того, как опозорили они свой великий театр, превратив его сцену в базарные подмостки. Видимо, в Москве их полупорнографические выходки воспринимались "на ура" многими советскими зрителями, не имевшими прежде доступа в низкопробные балаганы вечерних кварталов Парижа, Лондона, Нью-Йорка и Токио. Однако этот "смелый" прорыв мхатовцев в пошлую эротику произвел на рафинированные круги японских любителей театрального искусства удручающее впечатление... Не понимал, разумеется, и сам Ефремов, какую гадость привез его театр в Японию. Трудно было ему это понять еще и потому, что по прибытии в Токио большую часть своего времени он находился в нетрезвом виде. Не произвели на меня впечатления в ходе мимолетных встреч на приемах и ведущие актеры из числа "нового поколения" мхатовцев. Уклоняясь от разговоров о своих впечатлениях о Японии, они протискивались к столам с мясными, рыбными, овощными и фруктовыми яствами и, как голодные волки, ели, ели, ели...

Встречи с мхатовцами из числа ефремовских сподвижников, выдававших себя в Японии за "авангардный отряд" поборников "перестройки", подтвердили мои опасения, как бы горбачевская "перестройка" не обернулась в сфере культуры бездумным заимствованием у США и других стран Запада лишь отрицательных сторон их духовной жизни: будь то культ наживы и пошлых взглядов на секс или же воинствующий индивидуализм с его нежеланием подчинять личные интересы, общественным. Спектакль "Перламутровая Зинаида" стал для меня первым наглядным свидетельством неблагополучия в умах и морали советской творческой интеллигенции, оказавшейся неспособной отделять зерна от плевел в массовой культуре западного мира. Но тогда мне все еще хотелось верить в то, что в ходе "перестройки" моя родина, Советский Союз, обретет новые возможности и стимулы для движения по пути прогресса и укрепления своего могущества.

Мою веру в лучшие времена и в светлое будущее моей страны не раз подкрепляли в те годы встречи на японской земле с замечательными русскими людьми, чьи твердые нравственные устои в сочетании с самозабвенной увлеченностью своим делом и горячей любовью к своему отечеству невольно воскрешали в памяти ломоносовские слова, что "может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать".

Где-то летом 1989 года посол Н. Н. Соловьев позвонил мне в корпункт и попросил меня приехать к нему. Там, в своем кабинете, он познакомил меня со знаменитым русским художником Александром Максовичем Шиловым, прибывшим в Японию в связи с открытием в одном из центральных кварталов японской столицы выставки его полотен. Имя Шилова было известно мне по тем длинным очередям, которые выстраивались несколько недель подряд по утрам перед дверьми выставочного зала на Кузнецком мосту, когда там экспонировались картины этого художника. Но картин его я, признаюсь, не видел: стоять в очередях за билетами в театры, на концерты или какие-либо выставки мне никогда не хотелось.

- Александр Максович,- сказал Соловьев,- впервые в Токио. Знакомых у него здесь нет. Может быть, вы в свободное время просветите его по тем вопросам общественной и культурной жизни Японии, которые его интересуют?

Я не возражал и согласился, но с оговоркой, что через два дня предстоит мой отъезд в командировку в один из районов Японии.

На первый взгляд знаменитый художник не произвел на меня приятного впечатления. Сидя в кабинете посла, Шилов держался как-то суховато и надменно. Не понравилась мне его ярко-розовая рубашка со странно поднятым вверх воротником, ни его вычурно зачесанная густая шевелюра, ни его картинные позы, ни скупая мимика лица... "Не слишком ли он высокомерен?" подумалось мне. Потом, однако, когда мы с ним разговорились в моей машине, это первое не очень приятное впечатление рассеялось, а в его высказываниях на разные темы я не уловил никакого высокомерия. Скорее, наоборот, в них преобладали искренность, твердость собственных суждений, обостренное чувство справедливости и нежелание мириться с теми безобразиями, которые имели место в жизни нашей страны. Резко критически отзывался он о руководителях правления Союза советских художников, злоупотреблявших своей властью и проявлявших предвзятость к творчеству тех художников, которые почему-либо не оказывались у них в фаворе. Резко отзывался он о группе влиятельных советских искусствоведов, начавшей под флагом "перестройки" вновь восхвалять творчество авангардистов и абстракционистов типа Кандинского, Малевича, Фалька, Шагала и их последователей, а заодно преуменьшать ценность произведений отечественных художников-реалистов... "Попытки этой публики выискивать глубокий смысл и проблески гениальности в "Черном квадрате" Малевича,- сказал в той беседе со мной Шилов,- это самое настоящее шарлатанство, призванное утаить от общественности профессиональную импотенцию подобных художников".

По его предложению мы вчетвером, с нашими женами, направились в район Сукиябаси, где одна из японских фирм, организовала выставку шиловских работ. В обеденные часы мы не встретили там большого числа посетителей, и это позволило мне не спеша посмотреть все полотна моего знаменитого соотечественника. Пояснения по каждой из картин давал он сам. А полотна эти, написанные в духе великих русских мастеров портретной живописи XIX столетия, поразили меня удивительной способностью художника воспроизводить на холсте духовный мир и эмоциональный настрой тех, кто был на них изображен: простых советских людей разных социальных слоев, разных профессий и разных возрастов. Поразило меня потрясающее умение Шилова придавать и лицам, и одежде объектов своего творчества такую натуральность, что казалось, будто с картин смотрели на нас живые люди.

При встречах со знаменитостями я всегда придерживался правила не набиваться к ним в друзья и ограничивать свои контакты с ними лишь теми рамками, которые их устраивали, и не более. Шилов, как я почувствовал из нашей беседы, был заинтересован в том, чтобы "Правда" поместила информацию о выставке его произведений в Токио. Такая информация казалось и мне полезной. На следующий день я написал соответствующий текст, зачитал его по телефону Шилову и, получив его согласие, отправил в редакцию. Но, как я и опасался, эта информация не была опубликована: и причиной тому было не плохое отношение "Правды" к Шилову, а другое: в то время руководство редакции соблюдало строгий запрет на публикацию сообщений зарубежных корреспондентов о выставках, театральных гастролях и концертах в других странах наших именитых соотечественников. Запрет этот объяснялся нежеланием руководства редакции использовать газету для излишней рекламы тех или иных знаменитостей, ибо публикация сообщений об успехах за рубежом одних наших деятелей культуры порождала обиды и нарекания в субъективности многих других их коллег, которых зарубежные корреспонденты газеты почему-либо не заметили.

В дальнейшем я Шилова никогда не встречал, но краткое по времени общение с ним оставило в моей памяти приятный след и глубокое убеждение в том, что наша Русь еще подарит миру много новых, замечательных шедевров изобразительного искусства.

Ну а в общем, горбачевская "перестройка" была воспринята японской общественностью с большим интересом и породила много дискуссий в политических кругах страны. Вести, поступавшие в тот период из Москвы, вызывали среди японцев разные, зачастую противоположные суждения и эмоции. Кого-то они обнадеживали, кого-то тревожили. Но в целом на том этапе ход событий в Советском Союзе оказывал позитивное влияние на советско-японские отношения. Во всяком случае, когда в начале 90-х годов уже многие наши соотечественники отзывались о Горбачеве весьма скептически и неуважительно, японцы все еще продолжали восхвалять его деяния и личные качества. Крах его власти в 1991 году стал для них громом среди ясного неба.

Глава 2

ЧТО ИНТЕРЕСОВАЛО, ЧТО ОЗАДАЧИВАЛО,

ЧТО ВОСХИЩАЛО МЕНЯ

В ОБЩЕСТВЕННОЙ И ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ ЯПОНЦЕВ

Об общественной и политической жизни Японии

в конце 80-х - начале 90-х годов

На первый взгляд в конце 80-х - начале 90-х годов развитие японского общества шло по восходящей линии вполне успешно и беспроблемно на зависть всем соседним странам. Однако за фасадом "преуспевавшей", "процветавшей" и рвавшейся к высотам мирового прогресса японской экономики тех лет скрывалось немало негативных явлений, отягчавших жизнь значительной части японского населения.

Весной 1988 года, когда правительственные ведомства и пресса Японии оповестили японскую и мировую общественность о том, что по размерам валового национального продукта на душу населения, исчисляемого в долларах, Япония превзошла США и вышла на второе место в мире после Швейцарии, японские профсоюзы издали ряд информационных публикаций, в которых на конкретных фактах показали ту изнанку экономических успехов Японии, о которой умалчивали в своих печатных изданиях токийские правительственные круги и зарубежные почитатели "японского экономического чуда". Вот что писалось, например, в публикации "Белая книга о весенней борьбе народа в 1988 году", изданной тогда Генеральным советом профсоюзов Японии: "Каждый из нас чувствует болезненную ненормальность нашей экономики. С одной стороны, о Японии говорят как о богатейшей стране мира и самом крупном мировом кредиторе. С другой - мы изнываем от слишком долгих часов работы, живем в крохотных и в то же самое время безумно дорогих домах, крайне удаленных от мест работы. Стоимость жизни у нас в стране исключительно велика. Когда мы вспоминаем о том, как работаем и живем, у нас, трудовых людей, даже мысли не возникает о том, что мы являемся гражданами "богатейшей страны мира"84.

В подтверждение столь нерадостных выводов авторы названной публикации привели целый ряд цифровых выкладок, из которых явствовало, что реальная заработная плата японских рабочих все еще оставалась на 30-40 процентов ниже американских и западноевропейских рабочих. Далее там же отмечалось, что непрерывный рост цен на землю и арендной платы вынуждали миллионы малоимущих японских семей прозябать в жалких жилищных условиях, что затраты на детское образование в семьях с двумя детьми достигали в среднем 34 процентов всех семейных расходов, что число безработных в стране составляло 2,6 процента всех лиц наемного труда и т.д. и т.п.

Не поддаваясь эйфории, охватившей в те годы многих наших японоведов, готовых взахлеб восторгаться "японским экономическим чудом", я старался направлять в редакцию "Правды" более или менее взвешенную информацию. Отмечались в моих сообщениях не только выдающиеся достижения Японии в развитии отдельных наиболее современных отраслей своей экономики, но и те материальные, физические и душевные тяготы, которые испытывала значительная часть трудового населения этой, казалось бы, "самой богатой страны мира". В статье "Блеск и тени, или Нетрадиционный взгляд на Японию", опубликованной в газете весной 1990 года, я писал, например, следующее:

"Недовольство значительной части японского населения материальными условиями своего быта постоянно проявляется и в итогах проводимых в стране массовых опросов ее жителей. Даже по данным канцелярии премьер-министра доля японцев, недовольных жизнью, составила в 1989 году 35,9 процента.

Сущим бичом для миллионов трудовых людей Японии стали в наши дни постоянная усталость и стрессы, связанные с большей, чем в других развитых странах, продолжительностью и интенсивностью труда. В среднем японец-рабочий в течение года работает на 600 часов больше, чем рабочий ФРГ, и на 300 часов больше, чем рабочий США и Англии. Что бы ни писалось в здешних законах о труде, в реальной практике годовые отпуска большинства рабочих в Японии не превышают одной недели. Объяснение тому простое: руководство японских фирм не любит работников, находящихся в отпусках "слишком долго", и сами работники по этой причине избегают длительных отпусков, чтобы не навлечь на себя недовольство начальства.

С давних пор японцам свойственно работать с предельной отдачей своего времени и своего здоровья. С этим связано распространенное здесь явление, называемое по-японски "кароси", что в переводе означает "смерть от изнурительного труда" "В Японии - стране, одержимой работой,- отмечает обозреватель агентства "Киодо Цусин" Х. Нагасима,- люди работают не для того, чтобы жить,- они живут для того, чтобы работать. Для многих же из них работа становится причиной смерти".

Конечно, все сказанное выше не относится к имущим верхам японского общества. По крайней мере несколько миллионов состоятельных семей страны обладают достаточными возможностями, чтобы иметь особняки и просторные комфортабельные квартиры, увлекаться скупкой произведений искусства, выезжать по субботам и воскресеньям в горы для игры в гольф и посылать в зарубежные поездки жен и детей. Именно в расчете на эти состоятельные слои населения изощряются в рекламе своих дорогих товаров престижные универмаги японской столицы и других крупных городов страны. Именно этой элите широко открыты двери фешенебельных ресторанов, ночных кабаре, дорогих гостиниц и пансионатов в курортных районах страны. Но блеск витрин и рекламных огней в торговых кварталах, как и замечательные достижения японцев в развитии экономики, техники и отдельных отраслей науки, не должны затмевать в нашем представлении бытовые неудобства, материальные тяготы и недовольство своей жизнью множества, если не большинства здешних людей наемного труда" 85.

Отмечая негативные стороны жизни трудовых слоев японского населения, я отнюдь не пытался внушать читателям "Правды" ложное представление, будто накал недовольства японских рабочих и классовых противоречий в стране в 80-х годах был столь же высоким как в 40-х - 60-х годах. Такая версия не отвечала реалиям тех лет. Бурное развитие в Японии современных, наукоемких отраслей производства привело к появлению довольно многочисленного слоя "рабочей аристократии", а точнее говоря, высококвалифицированных и высокооплачиваемых рабочих крупных монополистических фирм, производивших дорогостоящую электронную аппаратуру и прочие качественные товары массового потребления, направлявшиеся в большом количестве во все концы мира. Да и не только верхи рабочего класса Японии, но и значительная часть рядовых людей наемного труда в ходе "весенних наступлений" и прочих акций нажима профсоюзов на предпринимателей сумели в предшествовавшие годы добиться значительного повышения как номинальной, так и реальной заработной платы, что притупило остроту их недовольства своим материальным положением и привело к заметному спаду некогда боевого японского рабочего движения. Как следствие этого в целом ряде японских профсоюзов во второй половине 80-х годов возобладали настроения в пользу полюбовных переговоров и соглашений с предпринимателями. По этой причине ежегодные "весенние наступления" во главе с Генеральным советом профсоюзов к концу 80-х годов стали утрачивать свою прежнюю пробойную силу и обнаруживать тенденцию к превращению в некие ежегодные "весенние торги" профсоюзов с предпринимателями.

Все это привело к тому, что в 1989 году в Японии произошла исключительно важная по своей исторической значимости структурная перестройка рабочего движения. Так, в третьей декаде марта 1989 года состоялся последний 81-й съезд Генерального совета профсоюзов Японии (Сохё) - крупнейшего левого объединения японских трудящихся, к которому на протяжении более чем трех предшествовавших десятилетий примыкали миллионы людей наемного труда. Итогом съезда стало решение его участников о самороспуске этого профсоюзного центра, объединявшего прежде политически наиболее активные отряды противников монополистической олигархии и правящих консервативных кругов страны. Решение о самороспуске Генсовета профсоюзов подвело черту под целой эпохой послевоенного рабочего движения Японии эпохой, ознаменованной ожесточенными сражениями между трудом и капиталом, происходившими на классовом фронте страны в послевоенный период вплоть до начала 80-х годов.

Преемником Генерального совета профсоюзов Японии, провозгласившим целью своей деятельности не столько борьбу, сколько сотрудничество с японскими предпринимателями и властями, стал новый гигантский профсоюзный центр - Японская федерация профсоюзов (Рэнго).

Формально церемония создания этого центра, объединившего в своих рядах около 8 миллионов японских рабочих и служащих, состоялась 21 ноября 1989 года. Мне как журналисту довелось быть в зале, где происходила эта церемония и наблюдать примечательную во всех отношениях смену как лозунгов, так и символов, которые отличали в течение многих лет большинство японских профсоюзов от профсоюзов ряда других развитых капиталистических стран. Впервые за послевоенные годы на форуме 700 представителей 72 профсоюзных отраслевых объединений страны не было видно красных знамен, не было слышно ни призывов к борьбе против всевластия капитала, ни звуков "Интернационала". Вместо прежних красных полотнищ над сценой общественного клуба "Кудан кайкан", где проходил учредительный съезд Рэнго, были подняты голубые и белые флаги, а группа молоденьких смазливых балерин в коротеньких юбочках с голыми ножками под аккомпанемент оркестра пожарников в серебряных касках исполнила, зазывно повизгивая, что-то вроде приветственного танца.

В Новый общенациональный профсоюзный центр (Рэнго) вошло большинство профсоюзов частного сектора экономики, а также многие объединения государственных служащих, издавна примыкавшие к Сохё. Поддержку этому гигантскому профсоюзному объединению стали оказывать три оппозиционные партии: социалистическая партия, партия демократического социализма и партия Комэйто. Доброжелательное отношение к Рэнго проявили правительственные круги и некоторые фракции правящей либерально-демократической партии.

Весьма знаменательным моментом этой перестройки японского рабочего движения стал уход в тень ряда радикально настроенных профсоюзных лидеров, стоявших в предыдущие десятилетия на позициях борьбы между трудом и капиталом, и приход к руководству профсоюзными объединениями, вошедшими в Рэнго, сторонников "мирного" сотрудничества с властями и предпринимателями. В дальнейшем эта смена профсоюзных лидеров оказала серьезное влияние на характер японского рабочего движения: вошедшие в Рэнго профсоюзы в своих взаимоотношениях с правительством и владельцами частных предприятий стали придерживаться доктрин английских лейбористов и идеологов Американской федерации труда.

Правда, ликвидация Сохё и образование Рэнго не привели к всеобщему объединению японских профсоюзов. В те же осенние дни 1989 года оформили свое существование в качестве независимых профсоюзных центров два других довольно крупных объединения трудящихся, чьи лидеры остались на позициях либо жесткого, либо ограниченного противостояния труда и капитала. Одно из них - Всеяпонская национальная федерация профсоюзов (Дзэнрорэн), к которой примыкало более 1 миллиона людей наемного труда, стала сотрудничать с Коммунистической партией Японии, а другое - Всеяпонский совет связи рабочих профсоюзов (Дзэнрокё), объединивший около 300 тысяч рабочих и служащих, стало ориентироваться на контакты с левыми группировками в рядах Социалистической партии Японии.

Перестройка японского профсоюзного движения, осуществленная в 1989 году скорее в интересах правящих кругов страны, чем в интересах их политических противников, привела к изменению расстановки сил не только в японском рабочем движении, но и в политическом мире страны. С ликвидацией Генерального совета профсоюзов была подорвана и организационная база массовых антиправительственных выступлений японских трудящихся. Ослаблению боевого духа в рядах противников всевластия монополий способствовала, несомненно, благоприятная экономическая конъюнктура, позволявшая владельцам многих крупных японских фирм идти навстречу тем или иным пожеланиям и требованиям наемного персонала своих предприятий. Как следствие этого в 1989-1990, а также и в последующих годах, заметно сократились масштабы "весенних наступлений" японских профсоюзов. На предприятиях сократилось число забастовок, а на улицах японских городов стало меньше митингов и демонстраций людей наемного труда, недовольных своим положением и политикой властей. Сократилось по этой причине и число моих публикаций в "Правде", посвященных вопросам японского рабочего движения.

Зато в те годы гораздо большее, чем прежде, внимание пришлось мне уделять событиям в японской внутриполитической жизни и особенно вопросам, связанным с парламентскими выборами и деятельностью японского парламента как "высшего органа государственной власти" и единственного законодательного органа страны. Объяснялось это отчасти тем, что в период моего пребывания в Японии в 1987-1991 годах состоялись выборы и в нижнюю и в верхнюю палату парламента. Более того - произошло несколько правительственных кризисов, которым предшествовали длительные дебаты в парламенте и которые четыре раза завершались сменами кабинетов и приходом к власти новых глав правительства.

Но была и другая причина моего повышенного внимания к работе японского механизма парламентской демократии. Причиной этой стало в те годы неожиданно бурное развитие политической обстановки в нашей стране, приведшее к возрастанию интереса советской общественности к зарубежным парламентским учреждениям и их роли в политической жизни соответствующих стран, к их опыту ведения своей повседневной государственной деятельности. Ведь конец 80-х годов был ознаменован в нашей стране небывалым за все послевоенные годы обострением политической борьбы по вопросам объявленной М. С. Горбачевым "перестройки" экономической, государственной и политической структуры Советского Союза. Сообщения о XIX Всесоюзной партийной конференции, состоявшейся в июне-июле 1988 года и утвердившей курс на коренные реформы центральных государственных учреждений Советского Союза, побудили и нас, зарубежных корреспондентов "Правды", к поискам полезной для подобных реформ информации. На те же поиски наталкивала и развернувшаяся затем в нашей стране кампания по выдвижению кандидатов для участия в Съезде народных депутатов СССР. И эти события на моей Родине побуждали меня чаще писать о парламентской жизни Японии, с тем чтобы дать читателям "Правды" конкретную информацию о достоинствах и недостатках японского парламентаризма, тем более что Япония считалась одним из образцовых демократических государств мира.

В те годы, между прочим, свободные вечера в Токио я проводил за интенсивным чтением газет, поступавших из Москвы авиапочтой, а поступала тогда в корпункт "Правды" практически вся советская центральная пресса. Это позволяло мне следить за дискуссиями, развернувшимися на рубеже 80-90-х годов между "демократами" в лице А. Сахарова, Б. Ельцина, А. Собчака и других видных поборников радикальных перемен в общественной жизни Советского Союза и их оппонентами в лице Е. Лигачева и других консервативно настроенных руководителей центрального партийного аппарата КПСС.

Тогда, в конце 80-х годов, я по наивности искренне сочувствовал "демократам": в них я видел смелых и честных людей, стремившихся отстранить от власти кремлевских старцев, закосневших в своем догматизме и не желавших уступать более молодым, деятельным и современно мыслящим людям свои властные полномочия и привилегии. Мне казалось тогда, что не только экономика, но и структура государственных и партийных учреждений Советского Союза нуждались в реформах и что наступило время, когда выборы в Верховный Совет и другие властные государственные учреждения Советского Союза должны были проводиться, как и в Японии, на альтернативной основе, а в работе выборных учреждений должны были соблюдаться демократические начала, большая гласность и свободный обмен мнений. Сравнивая прежний порядок заседаний Верховного Совета СССР с работой японского парламента, я находил в работе этого высшего органа государственной власти Японии немало такого, что можно было бы позаимствовать в ходе "перестройки", начавшейся в нашей стране.

Но даже в тот период, когда наши "демократы" не обнаружили еще своего краснобайства и беззаботного отношения к нуждам большинства населения страны, своих амбициозных своекорыстных намерений, своего пренебрежения к национальным интересам собственного народа, своего низкопоклонства перед США и стремления разрушить до основания все, что было создано народом в предшествовавшие десятилетия,- даже в тот момент я видел в японском парламентаризме не только позитивные, но и негативные стороны. Это касалось и сложившейся в Японии практики ведения парламентских заседаний, и отношений парламента с правительством, и нравственного облика большинства депутатов, в деятельности которых наблюдалось немало заведомо порочных устремлений, не имевших ничего общего с нашими представлениями о демократии. Поэтому, направляя в редакцию "Правды" свои статьи, призванные ознакомить советских читателей с опытом работы японских парламентариев, я старался придать этим статьям максимальную объективность.

В период подготовки советской общественности к созыву Съезда народных депутатов СССР 2 января 1989 года в "Правде" была опубликована моя статья "Хризантема на лацкане". содержавшая, возможно, впервые в нашей партийной печати подробные сведения об условиях и стиле работы японских парламентариев. Эта статья не утратила целиком своего познавательного значения и на сегодняшний день, а поэтому привожу ее ниже без сокращений.

"Их узнают здесь обычно по круглому бархатному значку в виде хризантемы на лацкане пиджака. Всего в Японии насчитывается 764 полноправных обладателей таких значков. Из них 512 - это депутаты палаты представителей, избранные по 130 округам, на которые разбита вся территория страны, 252 - депутаты палаты советников, 100 членов которой избираются по общенациональному списку политических партий, а остальные от 47 префектур. Основную массу парламентариев составляют мужчины, женщин среди них всего 29 человек. Но для Японии и это прогресс - ведь в довоенные времена слабому полу доступ в политику вообще был закрыт.

К депутатам парламента рядовые японцы относятся с подчеркнутым почтением. Как врачей, педагогов и ученых их принято здесь величать "сэнсэй", что в переводе означает "учитель", "наставник". По складу ума и политическому мировоззрению депутаты японского парламента являют собой крайне пестрое сообщество. Среди них есть и крайне правые монархисты, и умеренные либералы, и буддисты, и социалисты правого и левого толка, и коммунисты. Преобладают же сторонники консервативных монархических взглядов. Прежде всего это 442 члена правящей либерально-демократической партии. Их нравы и взгляды на политику в значительной мере определяют общий стиль парламентской жизни.

Сессии японского парламента, включая очередные и чрезвычайные, обычно длятся в общей сложности семь, восемь и более месяцев. В двух актовых залах, где проводятся раздельно пленарные заседания палат, за каждым депутатом на весь срок его полномочий закреплено постоянное кресло в одном из рядов.

Значительную часть своего времени в периоды парламентских сессий депутаты обеих палат проводят на заседаниях постоянных комиссий (в палате представителей их 18, а в палате советников - 16). Специальные помещения отведены для совещаний партийных фракций, для представителей прессы, радио и ТВ.

В периоды сессий депутаты японского парламента свободную от заседаний часть времени проводят не в залах заседаний, а в своих приемных, находящихся в трех расположенных по соседству однотипных семиэтажных корпусах. Их планировка предельно проста: по всем этажам, за исключением первого,- длинные коридоры со множеством железных дверей, на которых прикреплены таблички с фамилиями и почтовые ящики для газет и корреспонденции. Это и есть депутатские приемные. Каждая приемная состоит из двух комнат. В большей из них размещается кабинет депутата с письменным столом, книжными шкафами, несколькими креслами для гостей и столиком для сервировки чая или кофе. А в меньшей по площади проходной комнате среди полок с архивными папками, листовками, плакатами, подшивками газет и т.п.рабочие столы секретарей, заставленные телефонными и факсимильными аппаратами, портативными копировальными машинами и другой оргтехникой.

Существенным вкладом в организацию повседневной работы членов парламента стала в современной Японии оплата государством двух штатных должностей их личных секретарей. Обычно это молодые люди, мечтающие о быстрой политической карьере. Без них депутаты как без рук. У секретарей множество обязанностей, начиная от составления почасового расписания встреч и заседаний депутата на каждый день и кончая посредничеством в организации доверительных закулисных переговоров своего босса с депутатами других партий или какими-либо влиятельными персонами. Не случайно среди японских парламентариев ходит поговорка "мой секретарь - это мое второе "я".

Конституция и законы страны исходят из предпосылки, что парламентская и политическая деятельность депутатов должна быть их основным занятием в течение всего периода их полномочий. Они запрещают депутатам занимать параллельно какие-либо иные официальные посты за исключением постов министров кабинета. Запреты, однако, не касаются их частного предпринимательства. Поэтому большинство членов парламента от ЛДП, как и многие депутаты от партий "среднего пути", являются либо президентами, либо директорами-управляющими, либо владельцами крупных пакетов акций частных фирм.

Все депутаты ежемесячно получают от государственного бюджета жалованье в размере чуть более миллиона иен (около 8500 долларов). Это приблизительно в четыре раза больше нынешней средней заработной платы по стране. Три раза в год им выплачиваются бонусы, общая сумма которых составляет 5 миллионов иен, а также ежемесячные дотации на телефонные разговоры и почтовую переписку в размере 650 тысяч иен. В дни парламентских сессий депутатам дополнительно выплачиваются суточные, а тем, кто пребывает на сессию в Токио из других городов, еще и командировочные. Кроме того, они пользуются разного рода льготами. Например, депутаты освобождены от платы за проезд в поездах, автобусах и городских электричках. Тем из них, кто для участия в парламентских сессиях вынужден приезжать в столицу на длительное время из других городов, предоставляются за ничтожную плату постоянные квартиры площадью от 50 до 80 квадратных метров. Для этого в Токио построены семь многоквартирных домов.

Однако крупные денежные суммы, получаемые депутатами парламента из государственного бюджета, выглядят не столь уж значительными по сравнению с их огромными расходами, связанными с необходимостью постоянно поддерживать контакты со своими избирателями, ежедневно напоминать им о себе и оказывать различное содействие. Для этой работы каждый член парламента содержит в своем избирательном округе как минимум один, а зачастую и несколько личных офисов, за свой счет или же за счет своей партии нанимает платных помощников. Количество последних зависит обычно от денежных возможностей самого депутата и той партии, которая его поддерживает. Первенствует в этом отношении правящая либерально-демократическая партия, опирающаяся на финансовую поддержку монополистической буржуазии страны. Представители этой партии, располагающие наибольшими денежными средствами, имеют возможность создавать в своих избирательных округах разветвленную систему массового воздействия на рядовых избирателей. Имеется в виду не только пропагандистское воздействие, но и прямой подкуп.