Япония, японцы и японоведы

Недавно на полках здешних книжных лавок появились мемуары Хаясаки Сигэдзо, долгое время подвизавшегося в роли личного секретаря бывшего премьер-министра страны Танаки. В них рассказывается, что на последних выборах в парламент, состоявшихся летом 1986 года, едва ли не все выдвиженцы ЛДП беззастенчиво нарушали законы Японии, ограничивающие избирательные расходы кандидатов 15 миллионами иен. По сведениям автора, в среднем каждый кандидат правящей партии истратил на этих выборах от 200 до 300 миллионов иен, а тот, кто баллотировался впервые,- от 400 до 500 миллионов. Этими астрономическими суммами их снабдили японские предприниматели, заинтересованные в стабильности существующего режима. Так по существу незаконным путем попадает в японский парламент значительная, если не большая часть тех, кто представляя правящую партию, вершит законы и государственные дела страны.

В массе своей члены высшего законодательного органа Японии - это многоопытные профессиональные политики: средний стаж пребывания депутатов обеих палат в парламентских стенах составляет 14 с лишним лет. Среди них выделяются представители правящей либерально-демократической партии, большинство из которых избиралось в парламент многократно и имеет депутатский стаж по 30 и более лет. Три четверти парламентариев - люди с высшим университетским образованием. Но все это само по себе не обеспечивает компетентности большинства депутатов в вопросах, связанных с подготовкой тех или иных законопроектов. В этих делах, как показывает практика, они находятся в зависимости от юристов-консультантов и чиновников правительственных ведомств. За 1987 год, например, кабинет министров вынес на утверждение парламента 114 законопроектов, из которых 99 были затем утверждены. Между тем сами депутаты парламента подготовили лишь 41 законопроект, из которых утверждены были только 14. В этом проявилась сила скрытого влияния японской бюрократии на законодательные процессы и политическую жизнь страны.

Естественно, что законами становятся лишь те законопроекты, которые получают одобрение парламентского большинства, то есть либерально-демократической партии. Предложения же оппозиции, если их содержание не отвечает интересам властей и стоящих за ними монополистических кругов, практически обречены на провал. Законодательный произвол либерал-демократов явственно проявился, например, в ноябре-декабре 1988 года в ходе парламентских баталий, развернувшихся в связи с намерением кабинета Такэсита осуществить налоговую реформу и навязать трудовому народу бремя так называемого потребительского налога. Бесцеремонно игнорируя возражения партий оппозиции в бюджетных комиссиях и на пленарных заседания обеих палат, правящая ЛДП, не утруждая себя дискуссиями, то и дело пускала в ход машину голосования и добилась утверждения спорных законопроектов, несмотря на всеобщее возмущение населения и массовые демонстрации протеста за стенами парламента.

Но диктат правящей консервативной партии в парламенте не абсолютен. В ходе постоянных столкновений с либерал-демократами оппозиционному меньшинству, и прежде всего социалистической и коммунистической партиям, при поддержке прогрессивной общественности удается в отдельных случаях ставить власти в затруднительное положение и сдерживать их произвол. У этих партий есть поэтому веские основания придавать своей парламентской деятельности первостепенное значение. Депутатов-коммунистов, как и многих депутатов-социалистов, тесно связанных с трудовыми слоями народа, отличает чувство глубокой гражданской ответственности. Приведу состоявшуюся у меня недавно беседу с депутатом палаты представителей членом ЦК компартии Японии Иваса Эми, которая вот уже третий раз избрана в парламент населением одного из округов японской столицы.

- Положение депутата,- говорит Иваса Эми,- обязывает каждого коммуниста отдавать парламентской работе максимум своего времени. С тех пор как меня избрали депутатом, я посвящаю себя целиком политике и общественной деятельности. Отдых в кругу семьи стал для меня редким удовольствием. Почти все вечера, а также субботние и воскресные дни занимают у меня обычно все те же парламентские дела. Мой ежегодный отпуск не превышает одной недели.

Больше всего времени у Иваса Эми отнимает работа в постоянных и специальных комиссиях, встречи с делегациями избирателей и переговоры с представителями правительственных ведомств.

- Чиновники министерств,- объясняет моя собеседница,- пытаются обычно отмахнуться от приезжающих в столицу делегатов тех или иных районов страны и игнорировать их просьбы. Однако если делегаты приходят в министерство в сопровождении депутата парламента, то в этом случае министерским чиновникам волей-неволей приходится принимать их, и притом на уровне руководителей департаментов и отделов.

В ходе беседы зашла речь о том, как смотрят японские коммунисты на проблему профессионализма в политике.

- Когда-то в прошлом,- говорит Иваса Эми,- японские коммунисты практиковали совмещение депутатских обязанностей с производственной работой. Но сейчас мы отказываемся от такой практики. Мы считаем, что избранный в парламент депутат должен целиком посвятить себя политической деятельности. Иначе ему не хватило бы и 24 часов в сутки. Поэтому депутаты-коммунисты, даже если они принадлежат к числу лиц свободных профессий, после своего избрания в парламент должны переключаться на политическую работу. Именно она и становится их профессией. И нет оснований сомневаться в приверженности таких депутатов-коммунистов интересам рабочего класса. Главное, на мой взгляд, это их искренняя готовность отстаивать интересы трудящихся и утверждать демократический строй общества.

В настоящее время программа действий коммунистической партии, как и других оппозиционных партий, не ставит своей задачей коренную перестройку того парламентского механизма, который сложился в стране на основе действующей конституции. Речь на данном этапе идет о недопущении использования этого механизма в своекорыстных интересах правящих монополистических кругов. Помыслы демократических сил страны направлены сегодня на то, чтобы в парламенте возросло число искренних и последовательных защитников интересов народа, отвергающих замешанный на коррупции диктат монополий. Чем больше людей, достойных на деле именоваться "сэнсэями", будет в числе японских парламентариев, тем чище станет воздух в парламентских стенах, тем весомее будет вклад парламента в демократизацию политической жизни страны"86.

Я привел здесь дословно эту длинную газетную статью в надежде на то, что ознакомление с ней позволит читателям-соотечественникам получить общее представление о том, что являл собой японский парламент в конце 80-х начале 90-х годов. Избегая личных суждений и оценок, я написал ее нарочито в информационном стиле - так, чтобы у читателей не сложилось представление о предвзятом отношении газеты "Правда" к японской парламентской практике. В то же время не хотелось мне при этом навевать читателям иллюзии, будто парламентаризм в таких странах как Япония, Англия, Франция или США представлял собой нечто совершенное, достойное восторгов и некритического подражания.

А если говорить откровенно, то я считал тогда и считаю сегодня, что японская парламентская демократия представляла собой тогда и представляет по сей день нечистоплотную политическую кухню, на которой численно преобладают, хозяйничают и верховодят люди, связанные с монополистической олигархией страны и обладающие огромными денежными средствами. Об этом в те годы я многократно писал в своих корреспонденциях с целью рассеять розовые иллюзии моих соотечественников, подпавших под влияние поборников перестройки политической системы нашей страны по образцу и подобию "западной демократии". Примером тому могла служить моя статья "Политик и деньги", опубликованная в "Правде" 15 сентября 1989 года.

"Парламентская политика,- было написано там,- это в Японии дело, требующее колоссальных денежных вкладов и затрат... Известно, что каждый из депутатов японского парламента, помимо твердо установленных сумм, полученных из государственного бюджета, вынужден для ведения своей политической деятельности опираться на финансовую помощь той партии, к которой он принадлежит, а также на помощь поддерживающих его общественных организаций. Если партийные финансы коммунистической и социалистической партий складываются главным образом из членских взносов входящих в эти партии лиц, а также из доходов от издательской и прочей коммерческой деятельности, то у правящей партии основную финансовую базу как партии в целом, так и каждого ее парламентария в отдельности составляют "политические пожертвования" деловых кругов.

В 1988 году либерально-демократическая партия получила от деловых кругов в виде "политических пожертвований" громадные субсидии в сумме 12,5 миллиарда иен. Они составили около 56 процентов всех доходов правящей партии. Именно щедрая финансовая помощь монополий и обеспечивает либерал-демократам возможность ассигновать на борьбу для получения поддержки японских избирателей гораздо больше средств, чем это может сделать кто-либо из их политических противников. Так, согласно официальным данным, лидеры крупнейших фракций ЛДП получили в 1988 году от деловых кругов в общей сложности 6,8 миллиардов иен. Наибольшая сумма (979 миллионов иен) досталась при этом Абэ Синтаро, занимавшему на протяжении минувшего года пост генерального секретаря правящей партии... Получая от монополий грандиозные денежные суммы, лидеры внутрипартийных фракций ЛДП распределяют их затем по своему усмотрению между примыкающими к ним консервативными политиками - членами их фракций, чтобы последние использовали полученные деньги в своих избирательных округах для оплаты расходов, связанных с "обработкой" избирателей. Например, члены фракции Абэ получили в минувшем году от своего босса в общей сложности около 550 миллионов иен. Разумеется, немалая доля денежных кушей, полученных консервативными парламентариями от своих влиятельных боссов, пошли, как это всегда бывало и в прошлом, на их личные расходы и сбережения. Согласно тем же данным, только политики, входящие в руководящую элиту ЛДП, израсходовали в 1988 году на свои кутежи в ресторанах 686 миллионов иен. Не случайно же повсеместная коррупция, разъедающая верхи правящей либерально-демократическо й партии, стала сегодня одним из самых неприглядных явлений политической жизни страны"87.

Никогда проблема коррупции в политических и государственных верхах японского общества не обсуждалась в Японии так широко, обстоятельно и взволнованно, как во второй половине 80-х годов. Если раньше, денежная подпитка политических организаций и отдельных политических деятелей деловыми кругами страны расценивалась японской прессой как дело само собой разумеющееся, естественное, хотя зачастую и сопряженное с нарушениями законов и нравственных норм, то в названные годы в прессе все чаще в таких случаях стало употребляться слово "осёку", что по-японски означает "коррупция". Широкая дискуссия развернулась в средствах массовой информации и в политическом мире страны о нетерпимости дальнейшего подчинения японской политики диктату денежных мешков.

Поводом к развертыванию этой дискуссии послужил разразившийся осенью 1988 года в политическом мире страны бурный скандал, связанный с коммерческой фирмой "Рекруто". Суть этого скандала сводилась к следующему. Летом 1988 года партии парламентской оппозиции и пресса, а позднее и органы прокуратуры заинтересовались странной, явно убыточной продажей компанией "Рекруто" и ее дочерними фирмами большого числа своих акций ряду лиц, занимавших влиятельные государственные и политические посты. Акции были проданы этим лицам не через фондовую биржу, а напрямик, тайком, до регистрации их на бирже, и притом по заведомо заниженной цене, что позволило покупателям тотчас же перепродать их по гораздо более высоким биржевым ценам. В результате этих операций влиятельные лица положили в свои карманы миллионы и десятки миллионов иен. В ходе расследования выяснилось далее, что в списках участников упомянутых спекулятивных операций оказались личные секретари бывшего премьер-министра страны Накасонэ Ясухиро, тогдашнего премьер-министра Такэситы Нобору, генерального секретаря правящей либерально-демократической партии Абэ Синтаро и ряда других видных лидеров либерал-демократов. В тех же списках покупателей акций "Рекруто" оказались имена доверенных лиц министра финансов Миядзавы Киити, генерального секретаря кабинета министров Фудзинами Такао, председателя политического совета правящей партии Ватанабэ Митио и некоторых других фигур столь же крупного калибра. В то же время выяснилось, что за взятки, полученные от фирмы "Рекруто" в виде акций, приобретенных тайком и по заниженной цене, названные выше консервативные боссы оказывали фирме содействие в получении от правительства всевозможных льгот.

Дальнейшее раскручивание скандала прессой, партиями оппозиции и органами прокуратуры привело в декабре 1988 года к выходу в отставку министра финансов кабинета Миядзавы. А в последующие месяцы стало ясно, что не только Миядзава, но и премьер-министр Такэсита и генеральный секретарь ЛДП Абэ нажили на торговле акциями "Рекруто" огромные денежные суммы (первый - 200 миллионов иен, а второй - 100 миллионов иен). Выяснилось также, что закулисные сделки с той же компанией были и у общепризнанного политического лидера ЛДП - бывшего премьер-министра Накасонэ, который в виде расплаты за дешевые акции содействовал незаконным закупкам компанией "Рекруто" американских сверхмощных компьютеров.

Финалом всей этой грязной истории стали весной 1989 года отставка кабинета Такэситы и выход из рядов правящей партии ее самого видного лидера Накасонэ, взявшего на себя "ответственность" за закулисные махинации лидеров этой партии с компанией "Рекруто".

Пришедший на смену кабинету Такэситы в июне 1989 года кабинет во главе с Уно Сосукэ сумел продержаться у власти лишь несколько месяцев. Причиной его отставки стала, правда, не коррупция, а скандальная история иного характера: любовница Уно, недовольная его скупостью и черствостью, предала гласности его внебрачную связь с ней. В результате к осени 1989 года с политической сцены страны как ветром сдуло едва ли не всю руководящую верхушку правящей либерально-демократической партии. И это, естественно, предопределило падение ее политического престижа. На всеобщих выборах в палату советников парламента, состоявшихся летом 1989 года, правящая либерально-демократическая партия впервые за тридцать четыре года своего существования потеряла в этой палате абсолютное большинство голосов. Нерадостными стали для либерал-демократов результаты всеобщих выборов в палату представителей, состоявшиеся в феврале 1990 года. Если на предшествовавших всеобщих выборах 1986 года правящая партия завоевала в нижней палате 300 мест, то на сей раз ей удалось получить лишь 275. Между тем ее главный политический противник в лагере оппозиции - социалистическая партия увеличила свое представительство в той же палате с 85 до 136 человек88. Такой ценой расплатились либерал-демократы за нечистоплотное поведение своих лидеров, за ту коррупцию, которая как никогда прежде высветилась в деятельности их партии и ее лидеров.

На тему о коррупции в правящих кругах Японии мне пришлось написать в 1988-1990 годах десятки статей и заметок. И отнюдь не потому, что мне нравилось копаться в грязном белье японских консервативных политиков. Эта тема, откровенно говоря, мне тогда приелась и претила. Но развитие внутриполитических событий в Японии вынуждало японских и советских журналистов, занимавшихся освещением этих событий, вновь и вновь писать о нечистых на руку государственных деятелях и порочных нравах, укоренившихся в политическом мире Японии.

Тогда мне думалось, что от зла коррупции в таких масштабах, какие оно приняло в Японии, навсегда избавлена моя страна. Каким же близоруким я был! Ибо с первых же шагов реформаторов, пришедших к власти в Москве в 1991 году, на первых же этапах "рыночной экономики", возникшей в результате слома социалистической системы и перехода государственных предприятий и имущества в загребущие руки частных собственников, в моей стране началась столь необузданная вакханалия коррупции, которая намного превзошла по своим масштабам все то, что наблюдалось мною в Японии тремя-четырьмя годами ранее. Японские взяточники типа Такэситы, Накасонэ, Миядзавы на фоне наших хапуг-карьеристов типа А. Чубайса, А. Коха и Б. Березовского стали далее казаться мне не столь уж такими порочными людьми, какими они виделись в конце 80-х - начале 90-х годов. Ведь при всем их ненасытном пристрастии к деньгам они в своей государственной политике все-таки пеклись и о национальных интересах Японии и поступались ими иной раз лишь под сильным давлением США. А для наших олигархов-проходимцев понятия "Родина" вообще не существует.

Как и в предшествующие периоды моей журналистской работы в Японии, меня интересовала и деятельность партий парламентской оппозиции. Речь шла главным образом о коммунистической и социалистической партиях, так как политический вес двух тогдашних партий "среднего пути", Комэйто и Минсято (Партия демократического социализма), занимавшихся прагматическим лавированием между правящей партией и оппозиционными силами, был не столь велик, чтобы о них стоило писать особо.

Что касается Коммунистической партии Японии, то во второй половине 80-х - начале 90-х годов руководству Международного отдела ЦК КПСС стало ясно, что былую дружбу с КПЯ восстановить уже невозможно и что ее руководители, Миямото Кэндзи, Фува Тэцудзо и другие, будут и впредь дистанцироваться от КПСС и занимать постоянно недружественную Советскому Союзу позицию. Возможность маневра в нашей политике по отношению к этой партии была при таких обстоятельствах довольно ограниченной. При тех крайне слабых, по сути дела символических контактах с КПЯ, которые еще сохранялись, нашей стороне не оставалось ничего иного, как поддерживать японских коммунистов в печати лишь тогда, когда их выступления отвечали нашим интересам, и при этом делать вид, будто мы не замечаем их постоянных нападок на КПСС. А эти нападки заметно усилились с тех пор, как в политике Советского Союза стали реализовываться горбачевские идеи "перестройки" и "нового мышления".

Отрицательное отношение руководства КПЯ к горбачевскому "новому мышлению" было вполне объяснимо. Ведь в основу "нового мышления", советники Горбачева типа А. Яковлева, Г. Арбатова или Г. Шахназарова заложили довольно сомнительную идею "примирения" с тем воинственным курсом, который продолжал проводиться Вашингтоном в те годы вопреки всем советско-американским соглашениям об ограничении ядерных и ракетных вооружений, заключенным в итоге встреч Горбачева с президентом США Бушем. С точки зрения руководителей КПЯ, сделавших борьбу против японо-американского "договора безопасности" и военного присутствия США в Японии основой основ своей политики, любые горбачевские помыслы о советско-американском "примирении" выглядели как "наивный оппортунизм", как недальновидный отход с позиций мирового коммунистического движения, основанный на ошибочных оценках и непонимании подлинной агрессивной сущности внешней политики правящих кругов США. И надо сказать, что для таких критических оценок горбачевского "нового мышления" у руководителей КПЯ имелись довольно веские основания. Японским коммунистам, постоянно соприкасавшимся с проблемой американских военных баз на японской территории и наблюдавшим с близкого расстояния ту наглость, с которой Пентагон утверждал свой военный контроль над АТР, была лучше видна недальновидность упований Горбачева и его окружения на примирение и дружбу с США. Конечно же, руководители Международного отдела ЦК КПСС, неизменно лояльные политике всех кремлевских генеральных секретарей, включая и Горбачева, сочли за лучшее не углубляясь в подобные споры с японцами отмалчиваться и делать вид, будто их отказ от полемики с руководством КПЯ продиктован лишь стремлением избежать дальнейшего обострения отношений с японскими коммунистами. Лично меня такое охлаждение отношений КПСС с КПЯ вполне устраивало: редакция "Правды" в отличие от прежних времен не ждала от меня ни интервью с руководителями КПЯ, ни очерков о каких-либо достижениях японских коммунистов. А это избавляло меня от неприятных посещений штаба КПЯ в Ёёги, сотрудники которого, зная настроение своего начальства, не проявляли ко мне ни должного уважения, ни приветливости, как это всегда бывало в прежние времена.

В то же время у руководства КПЯ при всем его неприветливом поведении по отношению к КПСС не было по-прежнему желания идти на полный разрыв связей с Москвой. Подтверждением тому стало, например, осенью 1987 года приглашение к участию в работе XVIII съезда КПЯ в качестве гостей делегации КПСС в составе П. Н. Федосеева и И. И. Коваленко. Правда, спустя два с лишним года в связи с дальнейшим усилением разногласий между КПСС и КПЯ по вопросам, связанным с оценками внутренней и внешней политики Горбачева, на XIX съезде КПЯ, состоявшемся в июле 1990 года, делегация советских коммунистов отсутствовала.

Примечательно, что при всех ограничениях на допуск прессы на съезд КПЯ, советские журналисты там все-таки присутствовали. Пропуска и на XVIII и на XIX съезды были выданы руководством японской компартии не только мне, но и одному из корреспондентов ТАСС (Н. Геронину). Основная причина нашего допуска на эти форумы состояла скорее всего в том, что через публикации в "Правде" и в тассовских вестниках руководство КПЯ рассчитывало напомнить миру о своем существовании и оперативно ознакомить с ходом дискуссий на съездах и с их решениями зарубежную прокоммунистическую общественность, и в частности актив европейских коммунистических партий.

Однако в конце 80-х - начале 90-х годов отношение КПСС к руководителям японской компартии и их политике было уже совсем не то, что в 50-е - 60-е годы, и заниматься распространением через советскую прессу всего того, что они говорили на своих съездах и всех тех решений, которые ими там принимались, не было желания ни на Старой площади, ни в редакции "Правды", ни у меня как представителя этой газеты, призванного информировать Москву о работе съезда. Поэтому в моем сообщении, направленном в редакцию 9 июля 1990 года - в день открытия XIX съезда, преобладали уже не теплые, а прохладные отзывы о деятельности КПЯ и взглядах ее руководства, да и сами размеры сообщения были куда меньшими, чем в былые времена. Вот некоторые фрагменты из моей небольшой статьи, опубликованной в "Правде" на следующий день:

"Сегодня в курортном местечке Атами, расположенном на берегу Тихого океана в ста километрах от Токио, начал работу XIX съезд Коммунистической партии Японии. В работе съезда принимают участие более тысячи делегатов.

КПЯ, насчитывающая в своих рядах почти 500 тысяч членов, играет заметную роль в политической жизни страны. 30 коммунистов избраны депутатами парламента, а число представителей партии в органах местной администрации составляет 3953 человека. На парламентских выборах поддержку КПЯ оказывают обычно около 5 миллионов японских избирателей.

В последнее время в силу ряда объективных и субъективных обстоятельств деятельность КПЯ сталкивается с возросшими трудностями. Об этом говорит потеря ею на двух последних выборах в верхнюю и нижнюю палаты парламента почти половины депутатских мандатов. С одной стороны, эти неудачи связаны с неблагоприятной внешней обстановкой и с усилением, в частности, антикоммунистической пропаганды правящих консервативных кругов. С другой стороны, причины возросших трудностей КПЯ кроются также в ее собственной политической практике. Обращают на себя внимание в этой связи весьма спорные взгляды партийного руководства на международную обстановку и взаимоотношения с зарубежными коммунистическими партиями...

С отчетным докладом ЦК КПЯ на съезде выступил Председатель Президиума ЦК КПЯ Фува Тэцудзо. Значительную часть своего выступления докладчик посвятил изложению взглядов руководства КПЯ на научный социализм как теоретическую основу партийной политики японских коммунистов. При этом им было допущено немало высказываний, бросающих тень на внешнюю политику КПСС и Советского государства. Прибегая к субъективному толкованию истории, докладчик огульно обвинил Советский Союз в проведении "великодержавной" и "гегемонистской" политики и вновь повторил в этой связи те необоснованные территориальные притязания к нашей стране, с которыми, как известно, руководство КПЯ выступает уже не первый год.

Много внимания в докладе было уделено критическому анализу военного сотрудничества Японии с США на основе японо-американского "договора безопасности". При этом была подчеркнута несовместимость этого договора с национальными интересами японского народа, как и с делом упрочения мира в Азиатско-Тихоокеанском регионе.

Ряд разделов доклада посвящен развернутой критике внешней и внутренней политики правящей либерально-демократической партии, а также критике политических курсов некоторых из партий парламентской оппозиции, и в частности Социалистической партии Японии"89.

Ход дальнейших событий показал, что это было последнее сообщение корреспондента газеты "Правда" с последнего съезда КПЯ, на котором представитель этой газеты еще присутствовал. Больше до моего отъезда из Японии в декабре 1991 года съездов КПЯ не проводилось, а еще ранее, как известно, газета "Правда" как орган ЦК КПСС перестала существовать. Да и самой КПСС тоже не стало. А это значит, что приведенная выше статья оказалась по сути дела прощальным словом, сказанным со страниц "Правды" по адресу КПЯ. И было это слово, к сожалению, весьма сухим и холодным.

Да, так оно и было: в 1990 году я с досадой и осуждением относился к атакам японских коммунистов на политику Советского Союза и КПСС, усматривая в их нежелании руководствоваться интернационалистической идеологией и в сползании на националистические позиции некое предательство интересов мирового коммунистического движения. Однако сегодня (я имею в виду 2000 год), когда мировое коммунистическое движение как некое единое целое распалось и ушло в небытие, становится очевидным, что после этого распада выстояли и продолжают существовать, а в ряде случаев даже оставаться у власти лишь те коммунистические партии, которые еще до развала Советского Союза отказались от "пролетарского интернационализма" и без оглядки на Москву стали выступать в роли последовательных поборников национальных интересов своей страны. Так поступили компартии Китая, Вьетнама и КНДР. Так же поступила и компартия Японии. И этот ее переход к последовательной националистической политике, направленной своим острием против всех, кто задевал так или иначе интересы Японии и японцев, будь то США, КНР или Советский Союз (а теперь Россия), позволил КПЯ оставаться на плаву, а в конце 90-х годов даже укрепить по сравнению с прошлым свое положение в парламенте и в органах местного самоуправления.

Конечно, перемены в моих оценках деятельности КПЯ и признание политики руководства этой партии более реалистичной и дальновидной, чем она мне казалась десять лет тому назад, вовсе не означает того, будто я воспылал нежными чувствами к Миямото Кэндзи, Фуве Тэцудзо или Уэде Коитиро. Какая может быть любовь к недругам моей родины?! Но я считаю, что нашим нынешним российским коммунистам, если они действительно намерены стоять на защите национальных интересов русского народа и не забывать о них во имя призрачной "дружбы всех стран и народов", следовало бы позаимствовать во многом не только опыт китайских и вьетнамских коммунистов, но и коммунистов Японии, продолжающих и сегодня, десять лет спустя, находиться в авангарде борьбы против американского военного присутствия на японской земле, за национальную независимость своей страны.

По-иному, в дружественном тональном ключе, информировал я в те годы читателей "Правды" о деятельности самой крупной партии парламентской оппозиции - Социалистической партии Японии.

Это было время заметных успехов японских социалистов в их длительной борьбе с либерал-демократами за голоса японских избирателей. На выборах в палату советников, состоявшихся в июле 1989 года, число депутатов-социалистов в палате возросло с 43 до 67 человек. А в результате выборов в палату представителей в феврале 1990 года социалистическая партия увеличила там свое представительство с 83 до 136 человек. За кандидатов этой партии на последних из названных выборов проголосовали в общей сложности почти 16 миллионов (24,4 процента) японских избирателей90.

Упрочение влияния социалистов в парламенте объяснялось тем, что во второй половине 80-х годов в ряде важных вопросов японской внутренней и внешней политики позиция СПЯ стала отвечать запросам большего, чем прежде, числа избирателей. Так, в частности, партия социалистов сумела поймать в свои паруса массовое возмущение миллионов японцев попытками правительства и правящей либерально-демократической партии навязать населению дополнительные налоговые тяготы сначала в виде "налога с продажи", а затем в виде "потребительского налога". В 1987-1989 годах мне пришлось много раз направлять в Москву сообщения как о массовых антиправительственных демонстрациях противников названных законопроектов, так и о бурных столкновениях по тому же вопросу в стенах парламента. Если либерал-демократы в ходе этих столкновений пытались воспользоваться своим большинством для силового продавливания непопулярных законопроектов через обе палаты парламента, то оппозиционные депутаты - в большинстве своем социалисты - отчаянно противились таким попыткам. Демонстрируя готовность идти на самые крайние меры борьбы с консервативным большинством, депутаты-социалисты не раз прибегали в парламенте к тактике обструкций, и такая тактика получала за пределами парламента довольно широкую общественную поддержу. В сочетании с антиправительственными демонстрациями профсоюзов она принесла социалистам определенные политические дивиденды. В конечном счете правительству либерал-демократов пришлось, по крайней мере временно, отказаться от принятого ими ранее курса на увеличение налоговых тягот населения.

Отвечали настроениям большинства японского населения и выступления социалистов за отказ Японии от военного сотрудничества с США на основе "договора безопасности" и за ликвидацию американских военных баз на Японских островах. Особое внимание уделяло тогда руководство СПЯ всемерной поддержке японского и международного антиядерного движения и требований недопущения завоза в страну американского ядерного оружия.

В этих вопросах политические цели социалистов, по крайней мере внешне, совпадали с лозунгами КПЯ. Однако две главные партии левой оппозиции не проявляли желания к сотрудничеству. И более того - взгляды их лидеров существенно расходились в оценках общего хода международных событий, а также по вопросам японо-советских и японо-китайских отношений. Так, если японские коммунисты предпочитали держать отношения с Москвой в замороженном состоянии и выискивать поводы для обвинений КПСС в действительных и мнимых нарушениях прежних договоренностей и неких "норм" взаимоотношений между компартиями разных стран, то социалисты продолжали, как и в два предыдущих десятилетия, идти на широкие дружественные контакты с нашей страной как на партийном уровне, так и по линии профсоюзных и общественных организаций.

Да что говорить: в 80-х годах по-прежнему все мы, советские люди, работавшие в Японии - и дипломаты, и журналисты. и представители других наших учреждений - видели в японских социалистах своих самых надежных друзей, наиболее близких нам по взглядам и наиболее заинтересованных в развитии советско-японского добрососедства. И в значительной мере такое видение, такое восприятие нами японских социалистов соответствовало реальной действительности. Ведь в то время, во всяком случае в середине 80-х годов, во всех программных документах СПЯ речь шла о переходе Японии к социализму как конечной цели политики этой партии. А потому в социалистическом Советском Союзе большинство членов СПЯ и близких им по взглядам японцев были склонно видеть один из возможных прототипов будущей "социалистической Японии", полагая при этом, что жизнь советского общества еще во многом не отвечает их идеалам и требует дальнейшего совершенствования. И не было в том ничего странного, что именно японские социалисты, а не коммунисты проявляли в те годы наибольшую активность в распространении среди японцев правдивых и добрых сведений о нашей стране, о ее бесспорных достижениях в ряде сфер общественного бытия, включая безвозмездное предоставление миллионам трудовых семей готовых жилых квартир, бесплатное образование и медицинское обслуживание, всеобщее пенсионное обеспечение стариков, отсутствие угрозы массовой безработицы и т.д. и т.п. Любые успехи Советского Союза в хозяйственном и культурном строительстве становились для японских социалистов лишним аргументом, подтверждавшим верность их мировоззрения и политических программ. И хотя их информации о Советском Союзе бывали подчас более благостными, чем реальная наша действительность, все равно такие информации приносили обоюдную пользу и им и нам. Доброжелательное отношение японских социалистов к нашей стране и к ее внешней политике способствовало укреплению советско-японского добрососедства, взаимных симпатий и доверия двух наших народов.

Естественно, что и я в годы своего пребывания в Японии в качестве журналиста питал к социалистам наибольшие симпатии. Общаться с ними мне было всегда гораздо проще, чем с коммунистами. Достаточно сказать, что коммунистам для любых встреч со мной всегда требовалось предварительное согласие их партийного руководства. А у социалистов для общения с любыми советскими людьми никаких предварительных разрешений не требовалось. И объяснялось это отнюдь не только иным по сравнению с коммунистами пониманием членами СПЯ партийной дисциплины, но и просто нормальным, благополучным состоянием отношений двух партий: КПСС и СПЯ. В беседах с японскими социалистами я чувствовал обычно отсутствие напряженности хотя бы уже по причине совпадения во многом моих взглядов с их взглядами по целому ряду ключевых вопросов международных отношений и политики наших стран. Именно у депутатов парламента - социалистов бывало мне легче всего брать обстоятельные и откровенные интервью в тех экстренных случаях, когда развитие событий не допускало промедлений. В числе моих собеседников были в те годы многие видные деятели социалистической партии, и в том числе тогдашняя председатель ЦК СПЯ Дои Такако, ее предшественник на этом посту Исибаси Масаси, генеральный секретарь ЦИК СПЯ Ямагути Цуруо, председатель комитета СПЯ по избирательной политики Ямахана Садао, депутаты парламента Такадзава Торао, Цусима Такакацу, Ивадарэ Сукио и еще многие другие. Их высказывания публиковались затем на страницах "Правды", хотя и не всегда в полном объеме.

Чаще, чем у других, довелось мне в те годы брать интервью у Дои Такако. В отличие от обычных японских женщин, склонных к жеманству и игривым интонациям в беседах с мужчинами, Дои вела себя в своем парламентском рабочем кабинете (обычно там принимала она меня) предельно сухо, по-деловому, излагая свои взгляды так, будто она читала лекцию с университетской кафедры: четко, логично, без отклонений в сторону, без шуток и улыбок. К Советскому Союзу она относилась в то время с большим вниманием. Особо большие надежды возлагались ею на успех реформаторской деятельности М. С. Горбачева. При этом, как это было свойственно тогда японским политикам и прессе, она явно переоценивала как умственные способности этого болтуна, так и его деловые и волевые качества (в то время, правда, и я еще не избавился от таких же иллюзий).

Примечательным в этом отношении было интервью, данное мне Дои в Токио сразу же после ее поездки в Москву, где она с глазу на глаз беседовала с Горбачевым. Многое из сказанного тогда ею могло служить наглядной иллюстрацией искреннего, но крайне наивного стремления японских социалистов - друзей Советского Союза относиться всерьез к тому, о чем говорил в беседах с ними Горбачев, казавшийся тогда очень влиятельным и перспективным государственным деятелем мирового масштаба, хотя на деле он был всего-навсего безответственным пустомелей, целиком зависимым от орудовавших за его спиной кукловодов.

"По возвращении из Москвы,- говорила тогда мне Дои,- я встретилась с премьер-министром Такэситой и рассказала ему о результатах моей поездки в Советский Союз. Я заявила о несогласии с позицией, занимаемой японским правительством в отношении Советского Союза. Ведь даже в США осознают сейчас необходимость перехода от конфронтации к диалогу, к сотрудничеству в налаживании сосуществования государств с различным социальным строем и разной идеологией. В том же направлении пересматриваются отношения Западной Европы с Советским Союзом. Развивается конструктивный советско-китайский диалог. А Япония между тем, как гора, неподвижно стоит на прежних позициях.

Что следовало бы делать Японии в нынешней обстановке? Видимо, прежде всего надо положить конец недоверию. Надо стремиться к открытому диалогу и, в частности, реализовать поначалу хотя бы те пункты уже подписанного культурного соглашения между Японией и Советским Союзом, которые остаются пока не реализованными.

При встрече с Генеральным секретарем Горбачевым мною была выдвинута идея превращения Японского моря в зону мира. Бассейн Японского моря не должен быть, на мой взгляд, районом конфронтации и военного противостояния. Он должен быть зоной экономического, культурного и научного сотрудничества. Надо стремиться к тому, чтобы заинтересованные страны-соседи могли бы мирно общаться и сотрудничать друг с другом. И эта идея встретила согласие Генерального секретаря. Об этом я также поставила в известность премьер-министра Такэситу"91.

В те годы, как это было отчетливо видно, руководство Социалистической партии Японии, в отличие от лидеров КПЯ, делало ставку на дальнейшее расширение связей с Москвой. В горбачевских лозунгах "перестройки", "социализма с человеческим лицом" и "нового мышления" Дои и другие лидеры СПЯ усматривали шаги к сближению мировоззрения советских руководителей с их собственным мировоззрением. Не противоречили взглядам японских социалистов и высказывания Горбачева в пользу отказа Советского Союза от военного противостояния с США и их союзниками, а также в пользу привнесения в социалистическую структуру Советского Союза тех или иных элементов рыночной экономики. Наоборот, руководителей СПЯ устраивала готовность Кремля к отказу от своего прежнего отрицательного отношения к капитализму как общественному строю. И более того, такой поворот в умах советских руководителей и идеологов стимулировал эволюцию политических взглядов самих руководителей японской социалистической партии, особенно тех, кто принадлежал к ее правым фракциям и тяготел к социал-демократической идеологии. Под их воздействием 5-й съезд Социалистической партии Японии, состоявшийся в апреле 1990 года, внес несколько существенных изменений в программные партийные документы. Так, в принятом съездом новом "Курсе действия на 1990 год" вместо прежних формулировок, где шла речь о переходе к социализму как конечной цели политики партии, появилось заведомо несовместимое с прежними формулировками утверждение о "движении партии по социал-демократическому пути"92.

Однако ставка руководителей СПЯ на упрочение дружественных связей с руководством КПСС и Советского правительства не оправдала ожиданий японской стороны. История сыграла злую шутку не только с советскими коммунистами, но и с японскими социалистами. Ведь кто в Японии мог предположить в 1988-1990 годах, что спустя всего год произойдет неожиданно скоропостижная кончина одной из двух самых великих держав мира - Советского Союза?! Кто мог предположить, что хваленый "реформатор" Горбачев вдруг поведет себя как последний жалкий трус и безропотно сдаст все бразды правления страной, включая партийный аппарат, армию и прочие силовые структуры, кучке своих нахрапистых политических противников-"демократов", забыв в страхе о всей своей прежней болтовне по поводу "перестройки", "социализма с человеческим лицом" и "нового мышления"?! Кто мог предположить, что все достижения первого в мире социалистического государства в экономической, социальной, научной и культурной сферах пойдут насмарку, а вся необъятная по своим размерам и ценности общенародная государственная собственность великой страны подвергнется бесцеремонному растаскиванию и разграблению отдельными частными лицами?!

Но в 1991 году случилось именно такое. Случилось к полному изумлению японских социалистов, ориентировавших на протяжении ряда лет общественность своей страны на изучение всех достижений и положительных сторон советского социалистического строя. Для СПЯ это был настоящий шок. И от этого шока в последующие годы руководство СПЯ так и не смогло оправиться.

В период моего третьего пребывания в Японии в качестве собкора "Правды" свершилось одно печальное для многих японцев событие - 7 января 1989 года умер престарелый японский император Хирохито. Смерть императора Хирохито, которому было тогда 87 лет, не стала для японцев неожиданностью. Когда в сентябре 1988 года телевидение и пресса Японии сообщили о тяжелой болезни императора, то это известие было воспринято большинством японцев как сигнал приближения дня ухода монарха из жизни. С этого времени ежедневно в течение более чем трех месяцев телевизионные станции в последних известиях регулярно передавали медицинские сводки о физическом состоянии и самочувствии больного, включая данные о температуре, частоте пульса и кровяном давлении. Держа под контролем ход болезни монарха, японские центральные газеты и телевизионные компании выставили у ворот императорского дворца в Токио свои постоянные посты. Денно и нощно дежурили на этих постах фоторепортеры и журналисты, призванные сообщать в свои редакции малейшие новости, связанные с ходом болезни. Но при всем при этом как государственный секрет чрезвычайной важности хранились втайне сведения о том, чем был болен монарх и как долго могла протянуться его болезнь. Но всем было ясно, что дни императора сочтены. Как сообщил мне тогда знакомый японский журналист, в газетных и телевизионных редакциях уже в те осенние дни 1988 года были тщательно подготовлены и лежали наготове тексты некрологов, передовых статей и комментариев, а также подборки фотографий, безотлагательная публикация которых могла быть осуществлена в первые же минуты после летального исхода монаршей болезни.

Параллельно функционеры правящей либерально-демократической партии, а также многие монархически настроенные руководители муниципальных учреждений развернули по всей стране кампанию по отправке в адрес императора сочувственных посланий местных жителей. На площади перед императорским дворцом в Токио чиновники Управления императорского двора выставили большое число столов, к которым в дневные часы тянулись вереницы прохожих и делегатов с мест, чтобы записать в разложенных по столам специальных альбомах свои пожелания скорейшего выздоровления монарха. Все это делалось для того, чтобы, используя болезнь императора, раздуть среди японцев монархические, верноподданнические настроения и возродить заметно ослабленный в послевоенные годы культ почитания японского монарха.

Так продолжалось до 7 января 1989 года, когда ранним утром император Хирохито скончался.

Следуя примеру японских журналистов, я также подготовился к этому событию заранее, и в тот день передал по телефону в Москву комментарий с обзором жизни и деятельности усопшего императора за 63 года его бессменного пребывания на троне. В комментарии "Кончина Хирохито", опубликованном в "Правде" 8 января 1989 года, писалось следующее:

"В истории современной Японии с именем императора Хирохито связано много бурных событий. Ведь вплоть до вступления в силу нынешней конституции (в 1947 году) Япония была по своему государственному устройству абсолютной монархией, законы которой наделяли императора неограниченной властью. Официальные доктрины предписывали императорскому дому божественное происхождение. В соответствии со сложившейся тогда государственной практикой Хирохито возглавлял формально и вооруженные силы страны, ведшие военные операции в Китае и в других странах Азии. По установленной еще ранее традиции его официальной одеждой был в те годы военный мундир. Восславляя императора, отправлялись японские солдаты на фронты за пределы страны, а затем гибли там с его именем на устах. В декабре 1941 года японский монарх скрепил своим именем решение о вступлении страны в войну с США и Англией.

Неизбежность военного поражения Японии побудила Хирохито летом 1945 года оказать поддержку тем лицам из своего окружения, которые стали склоняться в пользу безоговорочной капитуляции. Манифест о капитуляции, зачитанный Хирохито по радио 15 августа 1945 года, означал признание японским монархом пагубности пути, по которому шла Япония накануне и в годы второй мировой войны.

В период оккупации страны вооруженными силами США американские военные власти установили тесный контакт с императорским двором и опирались на монарха при проведении в стране своих политических мероприятий. Вскоре после капитуляции Японии Хирохито выступил перед народом со специальным заявлением, отвергавшим версию о божественном происхождении японской императорской династии. Послевоенные реформы, проведенные в Японии под нажимом союзных держав и внутренних демократических сил, привели к существенному изменению роли императора в государственной и политической жизни страны. В соответствии с новой японской конституцией абсолютная монархия была упразднена, а император стал именоваться "символом государства и единства народа".

Много усилий приложили в послевоенные годы политические стратеги Японии, чтобы изменить прежнее представление народа об императоре как о боге и создать ему репутацию монарха-человека, приверженного принципам мира и демократии. Из гардероба покойного навсегда исчезли военные мундиры, а на смену им появились сугубо гражданские одежды. По сообщениям прессы, его главным увлечением были в минувшие десятилетия научные исследования в сфере ихтиологии и ботаники, опубликованные затем в виде книг и статей.

Но сила традиций велика, и поэтому до сегодняшнего дня значительная часть японского населения продолжает почитать императорскую династию"93.

Думаю, что в этой характеристике мне удалось не обидеть японских монархистов и в то же время не утаить от читателей "Правды" ту действительную роль, которую сыграл Хирохито в истории японского милитаризма.

В первые же часы после кончины императора в Токио были опубликована официальные сообщения о том, что его старший сын, 55-летний наследный принц Акихито, безотлагательно вступил на престол в качестве нового императора Японии. Символическим актом, знаменовавшим превращение Акихито из принца в императора, стало получение им в тот день трех священных сокровищ, якобы подаренных императорской семье богиней солнца Аматэрасу: меча, зеркала и драгоценного камня - яшмы.

Вступление Акихито на трон означало, что в соответствии с принятым в стране официальным летоисчислением день 7 января 1989 года стал последним днем "эпохи Сёва", продолжавшейся 63 года, ибо с кончиной каждого из монархов и вступлением на трон его преемников в Японии происходит и смена "эпох". С утра в тот день Совет императорского двора, возглавлявшийся премьер-министром страны, занялся определением названия новой "эпохи", с тем чтобы это название было бы кратким, состояло из простых по написанию иероглифов и в то же время представляло бы собой новое слово, не затертое в обиходе. Результаты работы совета были торжественно опубликованы во второй половине дня: "эпоха" обрела название "Хэйсэй". На русский язык это название было точно переведено словом "утверждение мира" (мира - в смысле мирной жизни.- И. Л.).

С кончиной Хирохито по всей Японии наступили дни траура: были приостановлены, в частности, передачи развлекательных телевизионных программ, отменены митинги, массовые зрелища и концерты, в торговых кварталах Токио и других городов перестали зажигаться по вечерам огни неоновых реклам.

Если в день кончины Хирохито средства массовой информации концентрировали внимание прежде всего на личности усопшего, то в последующие дни журналисты стали все больше говорить и писать о его сыне Акихито, ставшем новым императором страны. Согласно опубликованным сведениям, Акихито родился в декабре 1933 года, а в ноябре 1952 года был официально наречен наследным принцем. В отличии от прежних продолжателей императорской династии, свое образование он получил не в закрытых учебных заведениях для титулованной знати, а в "демократической среде": в школе и университете рядом с ним учились выходцы из "простых семей", под которыми в прессе имелись в виду семьи, принадлежавшие к имущим верхам местного общества. Комментаторы напоминали, что в апреле 1959 года состоялась церемония бракосочетания наследного принца с дочерью одного из финансовых магнатов страны Сёды Хидэсабуро. Названный брак, по утверждению тех же комментаторов, был первым случаем женитьбы наследного принца на дочери "простолюдина", ибо прежде японские престолонаследники вступали в брак лишь с дочерями титулованных особ, принадлежавших к той или иной ветви императорского рода. В печати настойчиво подчеркивался "демократический" образ жизни нового императора. Особо отмечалась его любовь к игре в теннис и тяга к естественным наукам, в частности к изучению тех же проблем ихтиологии, которыми занимался и его покойный отец.

С вхождением Акихито на трон его старший сын Хиро стал официально именоваться наследником престола.

События, связанные с кончиной Хирохито и вступлением на трон его преемника, вызвали в политическом мире Японии неоднозначную реакцию. Если правящие круги страны стремились использовать эти события для раздувания среди японского населения монархических настроений и взглядов, то их политические противники, включая коммунистов, социалистов и ультралевые студенческие организации, стремились в меру своих сил противодействовать этому. В своих заявлениях они подчеркивали несогласие с правительственными оценками роли японской монархии, а также с попытками властей возрождать в стране императорский культ. С такими критическими по адресу властей заявлениями выступили в те дни не только лидеры КПЯ, но и некоторые объединения пацифистов и верующих, прежде всего христиан.

В день императорских похорон 24 февраля 1989 года, объявленный нерабочим днем, на улицы Токио, по которым должен был проехать к месту погребения траурный кортеж, вышли сотни тысяч людей - жители столицы, приезжие и иностранцы. Хотя движение кортежа транслировалось телевизионными станциями, я не смог преодолеть любопытства и вышел с сыном на магистраль Аояма дори, включенную в маршрут движения похоронной процессии. Там под бдительным надзором тысяч полицейских мы погрузились в необозримую толпу жителей окрестных кварталов. Но вот что бросилось в глаза: никто из них не выставлял напоказ свою скорбь, слез я ни у кого не заметил. Едва ли не все собравшиеся представляли собой обыкновенных зевак, которые либо тянули шеи, стараясь увидеть проезжавший мимо катафалк и именитых участников похоронной процессии, либо торопливо снимали все происходившее на видеокамеры и фотоаппараты.

Но еще больший ажиотаж устроило японское правительство по случаю церемонии коронации нового императора, которая состоялась спустя год и десять месяцев после кончины его предшественника - 12 ноября 1990 года. Этой церемониальной акции были приданы небывалая торжественность и пышность. Как сообщала пресса, подготовка и проведение коронации обошлись японскому государству в 8,1 миллиарда иен. На территории императорского дворца и под открытым небом, а также под его сводами были воздвигнуты специальные ритуальные сооружения, поражавшие и японцев, и иностранцев своими грандиозными масштабами и роскошью убранства. Зрителями этой церемонии стали 2500 приглашенных во дворец именитых гостей из 158 стран мира, и в том числе из Советского Союза, а также миллионы японских телезрителей.

Но самым примечательным в церемонии коронации стала не столько расточительность ее устроителей, сколько их стремление провести все это торжество в духе приверженности стародавним средневековым ритуалам, призванным, судя по всему, восстановить и укрепить в сознании японского населения убежденность в уникальности и незыблемости японской монархии. Явная тяга к прошлому нашла свое выражение в проведении на территории дворца в день коронации архаичного ритуала, называемого по-японски "Сокуи но рэй". Облачившись в древние экзотические одежды, новый император, императрица, наследный принц и прочие члены монаршей семьи, а также более семи десятков служащих императорского дворца в течение 30 минут совершали под древнюю японскую музыку на специально построенных для этого подмостках замысловатые обрядовые телодвижения, малопонятные не только иностранцам, но, как было видно, и японским гостям.

И только на заключительном этапе этой церемонии новый император вернул себя в современность. Переодевшись в нормальный европейский смокинг, он зачитал с подмостков рескрипт, провозглашавший его намерение содействовать прогрессу страны, а также мирной жизни и процветанию всего человечества. Церемониал "Сокуи но рэй" завершился кратким приветствием, с которым обратился к монарху премьер-министр, и криками "банзай!", прозвучавшими под пушечные залпы батареи японских "сил самообороны", установленной возле дворца.

Однако на этом торжества по случаю коронации императора не кончились. Их завершающим этапом стала проведенная в ночь с 22 на 23 ноября во внутренних пределах императорского дворца торжественная синтоистская церемония, именуемая "Дайдзосай". По словам японских знатоков вопроса, это была самая важная из всех церемоний, связанных с коронацией.

Об этой церемонии я написал в те дни подробную информацию в "Правду". Но по каким-то перестраховочным соображениям в печать она не пошла. А писалось в этой информации следующее:

"Экзотическая церемония "Дайдзосай", проводившаяся всю ночь напролет на территории императорского дворца в Токио, представляла собой поистине нечто удивительное. В основу всего совершавшегося были положены заведомо сказочные, мифологические сюжеты.

Активными участниками церемонии, как и в день официальной коронации императора (12 ноября), стали наряду с самим императором члены его семьи, а также придворные слуги, снова облаченные в экзотические древние наряды тысячелетней давности со всеми боевыми атрибутами того времени: мечами, пиками, луками, колчанами и стрелами. Основной смысл этих ритуалов, совершавшихся во дворце в ту ночь, состоял в "общении" нового монарха с... мифической прародительницей японской императорской династии богиней солнца Аматэрасу Омиками, а также с некоторыми другими божествами и душами своих царственных предков. Улыбаться не надо: государственные деятели Японии, чиновники Управления императорского двора, да и печать страны сообщали обо всем этом вполне серьезно, ибо проведение такой церемонии было неразрывно связано с национальной религией японцев - синто, догмы которой, как известно, утверждают божественное происхождение императорского рода. Род этот в соответствии с поверьями синтоистов существует на земле вот уже 2660 лет и ведет свое начало от легендарного потомка упомянутой выше богини солнца - императора Дзимму, который-де основал японское государство еще в 660 году до нашей эры. И хотя такая версия находится в полном противоречии с данными исторической науки, никто из организаторов церемонии "Дайдзосай" - ни руководитель Управления императорского двора, ни премьер-министр страны, ни руководство правящей либерально-демократической партии - не испытывали при всем этом ни малейшего смущения. На то и религия, чтобы принимать на веру ее постулаты!

На первых этапах церемонии в императорском дворце наряду с ее непосредственными участниками присутствовали в качестве почетных гостей более 700 представителей "верхов" японского общества, включая премьер-министра Кайфу Тосики, министров кабинета, консервативных парламентариев, президентов крупнейших фирм страны, руководителей организаций деловых кругов и т.п. Правда, их присутствие носило довольно символический характер, ибо действующие лица, а именно император и его свита, появлялись перед своими гостями лишь временами и то не надолго. Главные же ритуалы проводились монархом за закрытыми дверями специально воздвигнутого по этому случаю храмового комплекса (только его строительство обошлось государству в 2,5 миллиарда иен). Что же касается тех таинств, которые совершал за закрытыми дверями новый монарх страны, то японская пресса сообщала о них с нарочитой загадочностью. Известно было только, что в число этих таинств входило, во-первых, потчевание богини Солнца и других божеств рисом нового урожая, фруктами, сакэ, креветками и прочими яствами. Во-вторых, и это главное, упомянутые таинства предусматривали интимные беседы императора с богиней Аматэрасу, происходившие с глазу на глаз в лежачем состоянии на специально изготовленном для этого постельном ложе из соломенных циновок. Ложе это в предшествовавшие дни было заранее заснято репортерами и показано по телевидению.

Резкий контраст загадочному религиозному спектаклю, разыгранному в ночь с 22 на 23 ноября в императорском дворце, представляли собой в те же ночные часы кварталы японской столицы, прилегающие ко дворцу. Там бодрствовали всю ночь напролет 26 тысяч продрогших и сумрачных полицейских, бдительно охранявших со всех сторон огромную территорию дворца. И их бдение было не напрасным. Дело в том, что церемония "Дайдзосай", как и коронация, проведенная десятью днями ранее, встретила в стране далеко не единодушные отклики. Опасными для населения диверсионными вылазками откликнулись на эту церемонию антимонархические левацкие группировки студентов, учинившие в предшествовавшие дни ряд поджогов синтоистских храмов и прочие нелепые буйства.

Но дело было не только и не столько в этих экстремистах. Задолго до дня проведения церемонии "Дайдзосай" свое несогласие с ней выразили и социалистическая, и коммунистическая партии, и партия Комэйто, опирающаяся на японских буддистов из секты Нитирэн, а также большое число различных демократических объединений ученых, литераторов и деятелей искусства. Заодно с ними выступили многочисленные христианские и буддийские организации верующих. Общим для позиции всех этих противников откровенно синтоистской церемонии "Дайдзосай" стали адресованные правительству и Управлению императорского двора обвинения в забвении последними основополагающего положения Конституции Японии о недопустимости использования какой-либо религии в качестве средства государственной политики. Именно по этой причине около 170 лиц, приглашенных во дворец на названную церемонию, включая многих парламентариев и 16 губернаторов префектур, демонстративно не пришли туда, подчеркнув тем самым свое отрицательное отношение к таким архаичным обрядам как "общение" монарха с синтоистскими богами. В заявлениях, опубликованных в те дни противниками проведения "Дайдзосай", указывалось на недопустимость возрождения довоенной практики использования синтоистской религии в государственных делах и в политических целях, а также на недопустимость обожествления императора и возрождения в стране императорского культа, некогда раздувавшегося японскими милитаристами.

События, связанные с коронацией императора Акихито, ясно показали, таким образом, наличие среди японцев глубоких расхождений во взглядах на японскую монархию и на попытки властей возвеличивать ее роль в общественной жизни страны".

Сообщая в Москву о протестах противников синтоистской религии против нарушений ее сторонниками заповедей японской конституции, я, разумеется, вовсе не считал, что другие мировые религии лучше синтоизма. Для меня как атеиста и синтоизм и прочие религии, будь то буддизм, христианство или ислам, были одинаково непривлекательны. Но как японоведу-политологу мне было интересно обнаруживать в конкретной японской политической действительности все новые и новые подтверждения тому, что монархические и религиозные представления японцев, что бы ни писалось в конституции страны, оставались и остаются по сей день неразрывно сплетены в один общий клубок. В центральном столичном синтоистском храме Японии, построенном в честь императора Мэйдзи и нареченном его именем, в 1990 году я наблюдал не без затаенного юмора церемонии, посвященные празднованию 2650-летия с момента вступления на трон мифического императора Дзимму Тэнно - "потомка богини солнца Аматэрасу" и "основоположника" нынешней императорской династии. Жалею только, что не сфотографировал огромный транспарант у входа в храмовый парк с четким обозначением юбилейной даты. Но что обращало на себя внимание: ни у кого из японских посетителей храма такая "историческая дата" не вызывала ни удивления, ни неприятия, хотя в послевоенные годы всех их учили в школе, что версия о божественном происхождении императора - это выдумка, не соответствующая действительности. Ну что тут можно сказать?! В конце концов каждый народ в мире имеет право на свои причуды, и иностранцам в чужой монастырь со своим уставом соваться не следует. В конце концов, христианские истории о рождении Иисуса Христа от святого духа, о его убиении, воскрешении и возвращении на землю отнюдь не выглядят более правдоподобными, чем легенды о непостижимых разумом деяниях Богини Солнца Аматэрасу и ее божественного потомка Дзимму Тэнно.

В поисках японского опыта,

полезного для "перестройки"

Мое третье по счету длительное пребывание в Японии в качестве собственного корреспондента "Правды" заметно отличалось от двух предыдущих по тем задачам, которые ставились передо мной редакцией газеты. Да и сама жизнь японского общества наталкивала меня на поиск новых тем корреспонденции, отправлявшихся мной в Москву. Если в конце 50-х - начале 60-х годов мое внимание было сосредоточено главным образом на рассмотрении борьбы японского народа против военного союза с США, в защиту своих демократических прав и жизненного уровня, а в 70-х годах более всего меня как автора газетных публикаций интересовали проблемы развития советско-японского экономического сотрудничества и отвращения угрозы сближения на антисоветской основе Японии и КНР, то во второй половине 80-х годов фокус внимания переместился на ознакомление соотечественников с экономическими и научно-техническими достижениями Японии - теми достижениями, которые могла бы с пользой для себя использовать и наша страна.

Середина 80-х годов была временем, когда Япония находилась в зените своих успехов в развитии промышленного производства, науки, техники и культуры, когда многим казалось, что для этой страны нет преград к превращению в самую развитую, самую преуспевающую и процветающую страну, способную превзойти в недалеком будущем и США, и страны Западной Европы. Мои соотечественники и в редакции, и за ее стенами перед моим отъездом в Японию неоднократно в официальных и дружеских беседах высказывали мне пожелания больше писать о достижениях японцев, с тем чтобы их удачный опыт наталкивал бы и наших людей на какие-то полезные нововведения. Такие пожелания вполне соответствовали тому горбачевскому курсу на "ускорение", "перестройку" и "новое мышление", который активно поддерживался редакцией "Правды". Сам факт получения мною от руководства редакции подобных пожеланий являл собой заметный отход нашего партийного руководства от прежней практики одностороннего критического освещения жизни капиталистических стран, которая была свойственна и газете "Правда" на протяжении ряда предшествовавших лет. И такой отход вполне отвечал моим тогдашним настроениям, так как в прежние годы далеко не о всем, что впечатляло меня в жизни японского общества, я мог писать с расчетом на газетную публикацию.

Вполне соответствовали моим настроениям и первые шаги Горбачева, направленные на осуществление его лозунгов "ускорения" и "перестройки". Постоянно сравнивая экономику нашей страны с японской экономикой, я видел те преимущества, которые были заложены в системе частного предпринимательства, по сравнению с нашей командно-административной системой ведения народного хозяйства, хотя в то же время видел я и ряд преимуществ в плановой экономике Советского Союза по сравнению с японской экономикой. По моим тогдашним представлениям экономическая структура нашей страны требовала серьезных реформ, с тем чтобы эта структура включила бы в себя и зоны частного предпринимательства. Мне думалось тогда, что советскому руководству следовало бы приступить к постепенному снятию запретов и ограничений на частное предпринимательство в сферах деятельности мелких и средних промышленных предприятий, общественных услуг и розничной торговли. Я с одобрением относился тогда к сдвигам в этом направлении, наметившимся в политике Горбачева и его окружения. В ознакомлении советской общественности с японским опытом я видел полезное подспорье для осуществления этих сдвигов. Но в то же время я считал, что введение элементов частного предпринимательства в экономическую структуру нашей страны должно было осуществляться без торопливости, постепенно, с учетом того, что наши люди "отвыкли" от общения с частными предпринимателями и потому требовался довольно длительный период их адаптации к появлению рыночных отношений в повседневном быту населения. В то же время я считал тогда, что предполагавшиеся рыночные реформы не должны были затрагивать ключевых, базовых отраслей народного хозяйства нашей страны. Всем крупным промышленным предприятиям - банкам, транспорту, ведущим научным учреждениям - следовало, как я тогда полагал и полагаю по сей день, оставаться государственной, общенародной собственностью и ни в коем случае не переходить под контроль частных лиц. Распространение частного предпринимательства на ведущие, ключевые отрасли нашей экономики, включая оборонное производство, было бы чревато, как я тогда считал, да и считаю теперь, потерей нашей страной ряда преимуществ, присущих плановой социалистической экономике, замедлением и возможными приостановками ее поступательного развития. Неприемлемой для меня была и перспектива появления в жизни нашего общества тех зол капитализма, которые наблюдались мной в Японии, включая непредсказуемые депрессии и спады производства, резкий разрыв в доходах имущих и неимущих слоев населения, классовый антагонизм, хроническую безработицу, коррупцию и т.д. Естественно, мне в голову не приходила тогда мысль о возможности отказа нашей страны от социалистической структуры экономики как таковой и ее возврате на капиталистический путь развития.

Одной из первых публикаций, написанных мной по приезде в Токио в качестве собкора "Правды", стала довольно пространная статья под заголовком "Япония: Восток или Запад?" с размышлениями о том, что получилось в итоге тесного переплетения вековых восточных традиций, сохранявшихся в быту и идеологии японцев, с различными новшествами, привнесенными в жизнь страны в результате быстрого освоения ею научно-технических и культурных достижений западных стран. В этой статье содержалась полемика с теми зарубежными японоведами и журналистами, а также националистически настроенными японскими авторами, которые, ссылаясь на сохранение в современном быту японцев различных экзотических обычаев, предавались рассуждениям о мнимых "загадках японской души" и об "уникальности" менталитета японцев и их национальной культуры. В статье оспаривались утверждения шовинистически настроенных японских культурологов, будто крупные успехи Японии в экономике и технике объяснялись превосходством "японской цивилизации" над цивилизацией Запада. "На мой взгляд,- писалось в статье,- заблуждаются те, кто сегодня берется судить о Японии сквозь призму ее национальных особенностей, действительных и мнимых. Такой подход не позволяет понять те глубинные перемены, которые свершились и происходят здесь на протяжении минувших четырех десятилетий. А они, эти перемены, ведут к все большему расширению связей Японии с внешним миром, к ее прогрессирующему врастанию в экономическую, политическую и культурную структуру Запада, к постепенной утрате страной своей "восточной" специфики".

Далее в статье шло подробное описание того, как утрачивают все более восточный облик и архитектура японских городов, и домашний быт, и одежда, и еда японцев. "Но что особенно важно,- отмечалось там,- меняется духовный мир нового поколения японцев. По убеждению моих собеседников - японских журналистов и ученых, молодежь быстро утрачивает присущие старшему поколению черты: служебное рвение, дисциплинированность, старательность, целеустремленность, почтение к старшим и т.д. В идеологической пище молодежи значительно большая доля, чем ранее, принадлежит западным фильмам, развлекательному чтиву в переводах с английского, а также комиксам американского образца. Распространенными явлениями стали в стране случаи избиения подростками родителей и учителей, вызовы в школы полиции для усмирения учеников-хулиганов. Из года в год растет преступность несовершеннолетних. Все это делает жизнь японцев весьма схожей с бытом и нравами западных стран, порождает те же, что и там, острые социальные проблемы".

Что же касается предпосылок выдающихся успехов Японии в развитии своей экономики, то, на мой взгляд, важнейшей из них стало проведение в период американской оккупации под давлением мировой общественности радикальных демократических реформ, направленных своим острием против пережитков феодализма. "Это дало простор,- отмечалось в статье,- для более быстрого, чем прежде, развития производительных сил на капиталистической основе. Не менее важен еще один момент: тесное сообщество с Западом. Чтобы привязать Японию к своей военно-стратегической системе, американские правящие круги, как и их союзники по НАТО, в 50-х - 60-х годах открыли японским предпринимателям широкий доступ к новинкам своей науки и техники. Ведущим японским фирмам было дозволено снять сливки научно-технических достижений западного капиталистического мира. Многие японские бизнесмены переняли тогда у Запада не только технологии и навыки управления экономикой, но и западное мышление. Нет, не восточные мудрецы, а столпы финансового мира США, Западной Европы стали властителями дум и учителями правящей элиты современной Японии. Другое дело, что японские бизнесмены заимствовали американский деловой опыт не слепо, а творчески и умело обратили на пользу себе и экономическому развитию страны такие особенности национального характера японцев как их трудолюбие, дисциплинированность, аккуратность, добросовестность при выполнении служебных обязанностей"94.

Статья завершалась следующим общим выводом: под воздействием объективных законов капиталистического развития Япония чем далее, тем заметнее утрачивает восточный колорит. И если на географической карте мира Япония смотрится как "самая восточная" из стран Азии, то в экономическом, социальном, культурном и политическом отношении налицо есть все основания считать ее "самой западной" среди стран Востока.

В последующие месяцы 1987 года я направил в редакцию еще ряд статей о достижениях Японии, достойных внимания наших людей. В статьях этих нашли отражение те стороны японской общественной жизни, которыми издавна и я, и мои соотечественники восхищались всякий раз, когда оказывались в Японии. В отличие от прежних времен редакция "Правды" давала таким статьям "зеленый свет", и это побуждало меня вторгаться все дальше в новую для меня как журналиста тематику, весьма интересную не только для японоведов, но и для советских читателей. Так, 18 мая 1987 года появилась в "Правде" моя статья "Сервис по-японски", получившая похвальные отзывы и от моих московских друзей-японоведов и от читателей газеты. Привожу ее ниже целиком по той причине, что ее содержание вполне отвечает сегодняшним японским реалиям.

"Япония по уровню развития сферы услуг и розничной торговли занимает сегодня, пожалуй, ведущее место в мире. Японские туристы, посещающие США, Западную Европу, не говоря уже о других странах, жалуются обычно на то, что там их недостаточно хорошо обслуживали.

Что же отличает японский сервис?

Прежде всего масштабы. Не только в Токио, но и во всех населенных пунктах страны в глаза бросается огромное число магазинов, закусочных, развлекательных заведений, бензозаправочных станций, такси и так далее. В сфере услуг и торговли в Японии занято более 28 миллионов человек - свыше половины работающего населения. Таким образом, в производстве и остальных областях трудовой деятельности занято меньше половины всех работающих. Такое соотношение стало возможным, конечно, в условиях очень высокой производительности труда на производстве.

Широко разветвленная, налаженная служба услуг и розничной торговли это залог дальнейшего роста эффективности производства. Освобождая трудовое население от многих бытовых хлопот, она стимулирует рост производительности труда в промышленности и в сельском хозяйстве. В Японии, например, не бывает очередей ни в столовых, ни в кафе, ни в закусочных, даже в обеденные часы. Нет здесь также очередей ни у вокзальных касс (за исключением нескольких дней в году накануне национальных праздников), ни перед столами администраторов гостиниц, ни в магазинах, ни на стоянках такси.

Сфера услуг и торговли поражает в Японии не только масштабами, но и технической оснащенностью, насыщенностью компьютерной техникой, прочей автоматической аппаратурой. В гостиницах ЭВМ выполняют все бухгалтерские операции, мгновенно выдавая гостям любые финансовые подсчеты, связанные с их пребыванием. Соединенные с ЭВМ табло над стойками администраторов дают наглядную картину того, какие номера свободы, какие заняты. Бесчисленное множество автоматов по продаже холодных и горячих безалкогольных напитков на улицах, в вестибюлях вокзалов, в фойе кинотеатров с успехом заменяет продавцов-киоскеров.

Отличительная черта японского сервиса - это повсеместная приветливость, предупредительность, улыбчивость, безупречная вежливость, предельная аккуратность и точность выполнения заказа. Ни один служащий гостиницы, универмага или вокзала не откажет вам в помощи, если даже вы обратились не по адресу: он примет все меры к тому, чтобы связать вас с лицом, способным решить ваш вопрос. В то же время японский сервис ненавязчив. Услуги предлагаются лишь пока это вас не тяготит. В любом учреждении общественного сервиса и торговли вас встречают словами "заходите, пожалуйста", а приветливые слова "спасибо", "благодарим вас" провожают вас, даже если вы ничем этой благодарности не заслужили. На грубость, бестактность клиента реакция будет только одна: сдержанность и безупречная вежливость, преисполненная чувства собственного достоинства.

В отличие от многих капиталистических стран Европы персонал японских предприятий общественных услуг не развращен чаевыми. Ни шоферы такси, ни швейцары и подносчики чемоданов в гостиницах, ни официанты в ресторанах не ждут от вас подачек.

По субботним и воскресным дням в Японии торговые предприятия не сокращают, а шире развертывают свою деятельность. В торговых кварталах Гиндзы, Синдзюку, Акихабары и других районах Токио в воскресные дни устанавливается так называемый "рай для пешеходов": на улицы этих кварталов прекращается доступ машин, на проезжую часть выносятся столы, стулья, лотки с мороженым, кофе, прохладительными напитками и всякой всячиной. Дни отдыха в крупных магазинах бывают обычно в будние дни, когда, по расчетам администрации, поток покупателей значительно меньше. Нет в японских магазинах и прочих учреждениях службы сервиса и обеденных перерывов: их персонал умеет как-то незаметно подменять друга. Всюду преобладают бригадные методы. А с какой тщательностью и в то же время оперативностью обслуживаются клиенты в Японии! Любой купленный вами товар будет здесь со вкусом упакован в фирменную бумагу. Касс для покупателей в магазинах нет: деньги получает сам продавец, идущий затем к кассовому аппарату и вручающий вам вместе с покупкой чек о ее оплате.

Обращает внимание преобладание молодежи в возрасте от 15 до 30 лет за прилавками универмагов, на бензоколонках, в закусочных и гостиницах. Многие студенты и школьники совмещают учебу с почасовой работой в торговле и службе быта в часы пик, когда наплыв посетителей увеличивается. Профессия продавца, парикмахера или официанта здесь воспринимается как занятие не менее престижное, чем работа летчика, шахтера или металлурга.

Есть у японского сервиса и теневые стороны. Отмечу две. Во-первых, очень дорог стал этот сервис. Огромные затраты человеческого труда в сфере услуг и торговле компенсируются высокой стоимостью услуг. Американские туристы в Японии не перестают возмущаться дороговизной гостиничных номеров, завтраков и обедов: они здесь гораздо дороже, чем в США Но основная тяжесть материальных трудностей, связанных с дороговизной обслуживания, лежит на широких слоях японского населения. Далеко не каждому японцу доступны комфортабельные отели, рестораны и т.д. Блага сервиса здесь, как и всюду в капиталистическом обществе, пожинают его состоятельные "верхи".

Во-вторых, условия труда большинства японцев в сфере сервиса значительно хуже, чем в сфере производства. Сервис - это удобства для тех, кого обслуживают, но не для тех, кто обслуживает. У рабочих и служащих в сфере услуг длиннее рабочий день (как правило, более восьми часов), меньше выходных, короче отпуска (до шести дней в году), ниже заработки и уровень пенсий, большая зависимость от произвола хозяев. Ведь основная масса предприятий в сфере услуг - это мелкие и средние заведения, где законы о труде зачастую игнорируются, так как влияние профсоюзов весьма слабое. Чаще всего они там вообще отсутствуют. Именно среди японцев, занятых в сервисе, сохраняется еще немало чуждых современности нравов и пережитков полуфеодальных взаимоотношений. Сфера японского сервиса являет собой поэтому удивительное сочетание ультрасовременных методов обслуживания с допотопными полуфеодальными методами эксплуатации и выжимания прибыли.

Впечатляя наблюдателя, японский сервис в то же время чем-то напоминает нарядный фасад неблагоустроенного дома. За ним скрываются такие невидимые постороннему глазу явления как теснота рабочих жилищ, низкий уровень социального обеспечения, хронические прорехи в бюджетах многих семей, а также тревога за будущее в связи с угрозой безработицы .

Трудно сказать, кто внес большой вклад в развитие японского сервиса: владельцы ли предприятий с их неуемным стремлением к опережению конкурентов или же рядовые работники, трудолюбивые, добросовестные, честные и аккуратные. В любом случае достижения индустрии услуг неправомерно считать, как это пытаются иногда делать здешние политики и журналисты, капиталистическим феноменом. И в условиях капиталистической экономики и при социализме сервис может быть и плохим, и хорошим. В какой-то мере его качество зависит, по-видимому, от национальных традиций и общего культурного уровня населения. Но главное в другом - в отношении организаторов сервиса к своему делу. Преуспевают в этой сфере там, где организаторы глубже вникают в технологию сервиса и лучше информированы о мировых достижениях в этой области. Сервис плох там, где его работники руководствуются собственными удобствами, не проявляют должного внимания к нуждам клиентов, где невнимательны к мелочам, где нет рвения, выдумки, выучки и профессионального мастерства. Японцы пока в этом деле остаются на высоте".

Памятуя неблагоустроенность наших автомобильных дорог, я вскоре отправил в редакцию статью, в которой описал свои впечатления от поездок по автотрассе Томэй-Мэйсин, соединяющей Токио с Нагоей, Киото, Осакой и Кобэ. Трасса эта, протянувшаяся более чем на 500 километров, не могла не удивлять наших соотечественников смелостью инженерной мысли и колоссальным объемом человеческого труда, вложенного в нее строителями. Она и сегодня представляет собой шедевр автодорожной техники. Две ее параллельные широкие асфальтовые ленты, местами двухрядные, а на большом протяжении трехрядные, ложатся на грунт лишь на отдельных участках. Чаще же они пролегают по эстакадам, распростершись над полями, поселками и промышленными сооружениями. В горах те же две асфальтовые полосы, как лезвия ножей, прорезают хребты, исчезая в тоннелях, появляются затем на кручах и зависают над ущельями и долинами на ажурных фермах гигантских мостов. Для удобства водителей строители магистрали, несмотря на гористый рельеф, сумели на всем ее протяжении избежать крутых поворотов, подъемов и спусков. И, самое главное, на протяжении 540 километров этой трассы на пути водителей нет ни одного перекрестка, ни одного светофора. От начала и до конца полотно магистрали обнесено прочным проволочным забором, что полностью исключает появление на ней пешеходов или каких-нибудь случайных препятствий: въехать на трассу или съехать с нее можно только на 36 контрольно-пропускных пунктах. Все это позволяет водителям двигаться по трассе на высоких скоростях и преодолевать расстояние от Токио до Кобэ за каких-то 6 часов.

Описывая эту великолепную по нашим стандартам магистраль (теперь таких дорог в Японии построено еще несколько десятков), я основное внимание в своей статье обратил на ту систему обслуживания всех едущих по ней, в которой оказались предусмотрены любые потребности автомобилистов, любые мелочи, способствующие комфорту и безопасной езде. Отмечал я нахождение на магистрали большого числа автостоянок со столовыми и закусочными с огромным числом посадочных мест, с разветвленной сетью телефонов-автоматов, с авторемонтными мастерскими и бензоколонками, со всеми прочими удобствами, необходимыми для людей, находящихся в пути. Отмечался в статье также и тот факт, что нигде на стоянках и в зонах отдыха не продавали ни пиво, ни тем более другие алкогольные напитки. В то же время обратил я внимание читателей на такой малоприятный для водителей автомашин момент как высокая стоимость пользования автомагистралью: 18 650 иен (133 доллара) за проезд от Токио до Осаки95.

В дальнейшем от изложения общих впечатлений от достижений Японии в сфере обслуживания я перешел в своих корреспонденциях к ознакомлению советских читателей с теми техническими новшествами в организации управления производством, которые Япония стала вводить в практику значительно раньше, чем наша страна. Цель таких корреспонденций состояла в том, чтобы показать нашим консервативно настроенным партийным боссам необходимость безотлагательного и повсеместного оснащения компьютерами и прочей оргтехникой как производственных предприятий, так и административно-управленческих учреждений. Одна из опубликованных тогда моих статей, озаглавленная "Белые воротнички и компьютеры"96, была написана под впечатлением посещения в Токио выставки новой аппаратуры, применяемой для автоматизации управленческой и конторской работы. В нескольких больших павильонах этой выставки меня впечатлило огромное количество разнообразнейших аппаратов и машин, способных вносить радикальные, по сути дела революционные изменения в труд администраторов-управленцев, рядовых конторских служащих, научных работников, инженеров и других категорий работников умственного труда. Там было все, что позднее, в 90-х годах, вошло наконец-то и в наш деловой обиход: и персональные компьютеры, и процессоры текстовой обработки, и копировальные машины, и факсимильные аппараты и т.д. Но тогда за редким исключением вся эта оргтехника в советских управленческих учреждениях еще не применялась.

Чтобы показать миллионам читателей "Правды", насколько широко вошла в деловую жизнь Японии вся эта аппаратура, я привел в статье ряд данных японской статистики, в соответствии с которыми уже в середине 80-х годов 84 процента японских фирм располагали персональными компьютерами, 58 процентов - крупными компьютерами, 83 процента - копировальными машинами, 98 процентов - факсимильными аппаратами, 89 процентов - процессорами текстовой обработки, 77 процентов - бумагоизмельчающими машинами.

В ходе подготовки названной статьи я побывал в научно-исследовательском институте Японской ассоциации по вопросам административного управления, членами которой состояли около 2 тысяч частных компаний и учреждений страны. Директор этого института Синодзаки Норикацу, ставший в дальнейшем моим хорошим знакомым, рассказал мне о том, как Япония, значительно отстававшая прежде от Запада по интенсивности и широте применения ЭВМ в конторских работах, упорно и целеустремленно преодолевала это отставание и как она вскоре добилась перевода миллионов работников управленческих аппаратов частных фирм и государственных ведомств на работу с компьютерами и прочей "умной техникой". Цель моей статьи состояла в том, чтобы показать нашей общественности на примере Японии недопустимость дальнейшего промедления с повсеместным освоением нашими предприятиями и учреждениями компьютерной техники. Заключил я свою статью такими словами: "Умелые и точные исполнители воли человека - компьютеры в сочетании с другими машинами обеспечивают японским предприятиям и учреждениям большую информированность в делах, высокий рабочий ритм, оперативность в принятии решений и их оптимальность. Управлять по-старому, "на глазок", без этих надежных помощников фирмы и учреждения сегодня уже не могут. В противном случае им грозило бы неминуемое поражение в жестокой конкурентной борьбе"97.

В 90-х годах, после того как в России произошла смена власти, потоки зарубежных ЭВМ и прочей оргтехники хлынули в страну, и теперь вся эта аппаратура стала уже привычным атрибутом наших государственных и частных учреждений. Поэтому сегодня мои тогдашние статьи выглядят лепетом ребенка, сообщающего взрослым азбучные истины. Но тогда, лет пятнадцать тому назад, эти азбучные истины, к сожалению, не были еще известны значительной части взрослого населения нашей страны. И публикация их на страницах самой массовой и влиятельной советской газеты рассматривалась и мной и руководством редакции как дело полезное и своевременное.

Сознание необходимости скорейшего преодоления нашей страной отставания в освоении ЭВМ и прочей оргтехники побуждало меня и в дальнейшем неоднократно возвращаться в своих статьях к той же проблеме. В статье "Япония и компьютеры", опубликованной в "Правде" 27 июля 1990 года, я рассказал читателям о работах японских ученых по созданию на базе ЭВМ искусственного интеллекта, способного в той или иной мере дублировать человеческое мышление. Конкретный материал для написания этой статьи дало мне посещение специального научного центра под названием "Искусственный интеллект", расположенного в одном из высотных зданий столичного квартала Хамамацутё. Как выяснилось из моих бесед с работниками этого центра, уже в 1982 году японские специалисты-электронщики приступили к конструированию ЭВМ "пятого поколения", способных частично выполнять некоторые функции человеческого мозга. Отличие компьютеров пятого поколения от всех предыдущих заключалось, по словам моих собеседников, в том, что ведя, как и другие ЭВМ, цифровые подсчеты, эти компьютеры должны были в то же время "осмысливать" вложенные в них базовые данные и делать некие примитивные "логические выводы", что существенно расширяло бы возможности их применения в различных областях науки и техники. Тогда эти планы казались фантастикой, однако сегодня они частично уже реализуются.

Побывал я в те дни и в стенах Государственного института по созданию ЭВМ новых поколений. Особенно интересной показалась мне тогда беседа с директором этого института профессором Фути Кадзухиро, чье имя хорошо известно и в Японии и за рубежом. Некоторые высказывания этого именитого японского ученого не утратили своего познавательного значения, как мне кажется, и по сей день. А сказал он тогда следующее:

- Развитие науки достигло сейчас того рубежа, когда возможности существующей компьютерной техники недостаточны для решения многих новых проблем. На данном этапе созданные нами опытные образцы искусственного интеллекта еще очень примитивны и не идут ни в какое сравнение с человеческим мозгом. Потребуется, по-видимому, еще более 500 лет, чтобы люди смогли создать технику, способную "думать" на уровне человека. Наш мозг обладает огромным и сложным комплексом самых различных функций, прекрасно сочетающихся одна с другой. Максимум, на что мы пока можем рассчитывать,- это воспроизведение с помощью компьютеров лишь каких-то отдельных функций головного мозга. На сегодняшний день, например, немалый прогресс достигнут в воспроизводстве компьютерами присущей нашему мозгу счетной функции. Теперь же поставлена следующая задача - придать ЭВМ способность делать быстрые логические выводы. Решением этой задачи мы и занимаемся. Замечу, что некоторые из простейших функций человеческого мозга могут выполняться компьютерами быстрее и лучше, хотя и здесь компьютеры целиком подменить человека не могут - они остаются лишь его помощниками и слугами.

- А считаете ли вы,- спросил я тогда профессора Фути,- что японским ученым в этой конкретной области высокой технологии принадлежит авангардная роль?

И вот что услышал в ответ:

- Трудно сказать. Поиск путей создания искусственного интеллекта ведется в наши дни в ряде стран. Этим заняты сегодня тысячи наших зарубежных коллег. Среди них есть немало замечательных умов. Многое сделано, например, американскими учеными, издавна опережающими других в фундаментальных исследованиях. Не исключено поэтому, что в отдельных узких вопросах вырвались вперед и некоторые зарубежные исследователи. Но это вовсе не означает, что Япония отстает. Наше преимущество по сравнению с другими состоит, пожалуй, в умении лучше и быстрее учитывать и включать в общее целое достижения отдельных исследователей.

Оценки профессором Фути достижений Японии в развитии исследований в сфере компьютерной науки и техники показались мне тогда довольно объективными. Примечательно, что я не услышал в его высказываниях никакой благодарности в адрес японского правительства, щедро оплачивавшего в то время (и продолжающего оплачивать и сейчас) расходы по созданию ЭВМ пятого поколения. Для японских ученых государственное содействие их исследованиям было и остается в порядке вещей. Но именно в этом содействии кроется, пожалуй, самый важный секрет быстрого и неуклонного развития в Японии высоких технологий. Именно щедрые бюджетные отчисления японского государства на развитие экономики, науки и техники создали надежную почву для быстрого выдвижения Японии в число наиболее развитых стран мира.

Ведущая роль японского государства в развитии ряда престижных отраслей науки и техники отмечалась не раз в моих статьях, посвященных экономическим и научно-техническим достижениям Японии. Примером тому могла служить статья "На очереди - космос". Сообщая о намерениях японских ученых и инженеров преодолеть отставание своей страны от США и Советского Союза и осуществить в начале XXI века запуски в космос космических кораблей многоразового использования, я писал: "Обращает на себя внимание неуклонный рост государственных расходов Японии на развитие национальных космических исследований... Знаменательно, что в последнее время в решениях правительства все больший упор делается на самостоятельное конструирование и производство Японией своих космических аппаратов и ракет для их запусков. Словом, фактов, говорящих о недвусмысленном намерении Японии войти в ближайшие годы в число ведущих космических держав мира, достаточно. Учитывая нынешние финансовые возможности этой страны и ее высокий научно-технический потенциал, следует думать, что намерения эти вполне осуществимы"98.

При написании этой статьи я хотел между строк довести до читателей "Правды" мысль о том, что огромные затраты нашего советского государства на космические исследования, включая исследования военного характера, не были таким никчемным делом, как склонны были думать в то время некоторые мои соотечественники, критически настроенные в отношении колоссальных затрат Советского Союза на сохранение своего лидерства в освоении космоса. Советским людям, как мне думалось тогда, следовало знать, что в тяжелейшей для нашей страны гонке вооружений, включая космическое оружие, на пятки нам собирались наступать не только США, но и их союзники в лице стран Западной Европы и Японии и что иного пути как продолжение этой гонки у нас тогда не было.

Но это вовсе не означало, что я во всех вопросах внутренней политики нашей страны придерживался тогда консервативных, ретроградских взглядов. Так, поначалу вполне сочувственно относился я к курсу горбачевских реформаторов на создание благоприятных условий для возникновения и развития фермерских хозяйств, создававшихся теми из наших соотечественников, которых почему-либо не устраивала работа в совхозах и колхозах. В привлечении энергичных, предприимчивых людей к самостоятельному сельскому труду мне виделась возможность дополнительного освоения значительной части тех земельных угодий, которые по причине своей небольшой площади или неудобств в их обработке крупной сельскохозяйственной техникой оставались пустующими и заброшенными. Отчасти поэтому я счел тогда своевременным ознакомить читателей газеты с той малогабаритной сельскохозяйственной техникой, которую успешно применяли японские крестьяне на своих крохотных участках земли. Результатом этих благих намерений стала моя статья "Карлики" сильнее "великанов", опубликованная в "Правде" 10 апреля 1989 года. Вот что писал я в той статье:

"Когда приезжаешь из Советского Союза в Японию, то в первые дни и в городах, и в сельских районах страны обращаешь внимание на особенность здешних транспортных средств, строительных механизмов и сельскохозяйственных машин. Уж очень много среди них "миниатюрной" по нашим понятиям техники. На городских улочках и в кривых переулках на небольших пятачках земли работают карлики-экскаваторы. По стальным каркасам строящихся многоэтажных зданий карабкаются вверх маленькие, но ухватистые подъемные краны, позволяющие строителям обходиться практически без стройплощадок. По сельским дорогам страны торопливо снуют пигмеи-грузовички, способные проехать по самым узким полевым дорогам. А на полях копаются гномы-культиваторы, малютки-тракторы и всякие другие движимые моторчиками орудия труда, столь малые по своим размерам, что невольно хочется сравнивать их с кузнечиками, пауками, стрекозами и прочими насекомыми.

Сначала это обилие миниатюрной техники вызывает недоумение у наших людей, приученных считать, что чем мощнее механизм, тем выше его производительность, больше экономическая эффективность его применения. Но потом, глядя на труд японцев, начинаешь понимать, что в городском строительстве, в области сервиса, в работе службы связи и транспорта, в сельском хозяйстве мощность и большие габариты средств производства далеко не всегда обеспечивают наилучшие экономические и качественные результаты труда.

Нет слов, наши могучие комбайны, тракторы, бульдозеры, возможно, в какой-то степени отвечают своему назначению на просторах кубанских, украинских и казахстанских полей, на лесоразработках в тайге, при прокладке магистральных газопроводов и разработке карьеров и т.д. Но всегда ли оправдывает себя наша богатырская техника в условиях небольших полей-полян Нечерноземья, на огородных и приусадебных участках, в горных районах на малых по площади и труднодоступных террасах? А всегда ли эффективно работают могучие наши бульдозеры, громоздкие снегоуборочные машины, экскаваторы в тесноте городских улиц, переулков и скверов? И так ли уж экономически разумно гонять трехтонки или пятитонки, чтобы привезти с оптовой базы в торговую палатку или с огорода на рынок несколько мешков картофеля или десяток плоских ящиков болгарских яблок?"

Поставив все эти вопросы, я рассказал далее читателям названной статьи о своем посещении в городе Урава завода компании "Кубота" - одной из крупнейших японских компаний, производящих сельскохозяйственную технику. Более всего, как отмечалось в статье, поразил меня там широчайший ассортимент производимой заводом продукции, включавший десятки моделей тракторов и культиваторов, начиная от крупных агрегатов, близких по мощности нашим тракторам и комбайнам, и кончая самыми малюсенькими "блохами" мощностью от девяти с половиной до двадцати лошадиных сил. В этой связи я привел данные официальной статистики, согласно которым в 1985 году из 4376 тысяч крестьянских хозяйств Японии мини-тракторами и культиваторами обладали 3164 тысяч хозяйств, а общее количество такого рода миниатюрной техники, находившейся в индивидуальном пользовании крестьян, составляло 4295 тысяч машин. Сообщил я также в статье и общие характеристики ряда малогабаритных машин и механизмов, применяемых в крестьянских хозяйствах. А в заключение поделился с читателями следующими соображениями:

"Конечно, массовое производство в Японии малогабаритной сельскохозяйственной и транспортной техники рассчитано прежде всего на мелкие индивидуальные хозяйства. Может быть, именно поэтому советские технические специалисты и пресса не уделяли прежде этой продукции большого внимания, учитывая иную экономическую структуру нашей страны, в которой вот уже почти пять десятилетий доминируют крупные государственные и колхозные хозяйства. Но сегодня положение меняется: постепенное включение в наше общественное производство все большего числа индивидуальных производителей, а также многих сельских семей, намеренных работать на условиях арендного подряда, наверняка будет порождать массовую потребность в мини-технике, способной освободить людей от многих видов ручных работ и во много раз увеличить производительность и экономическую эффективность их труда. Ведь многие формы производственной деятельности, получившие в ходе перестройки право на существование, неотвратимо и настоятельно требуют и новых средств труда.

Так, в частности, в условиях семейного арендного подряда требуются совсем иные орудия производства, чем те, которые до сих пор поставляло в огромных количествах государство колхозам и совхозам. Ведь такие могучие "стальные великаны" как наши комбайны и трактора экономически не оправдывают себя в этом случае. Куда нужнее для людей, взявшихся за обработку делянок на лесных опушках, за освоение заброшенных приусадебных участков, за выращивание на небольших площадях садово-огородных культур, те самые "карлики", "гномы" и "малютки", которые так широко применяются в сельском хозяйстве Японии". Ведь не случайно же в Японии нельзя увидеть ни покрытых лопухами пустошей, ни заросших бурьяном обочин дорог, ни затоптанных и запущенных окраин населенных пунктов, ни невозделанных склонов холмов - обработке здесь подвергаются практически все пригодные для посевов и выращивания садово-огородных культур земельные площади. Юркие, легкие и умелые миниатюрные механизмы стали для японцев в этом деле неоценимым подспорьем"99.

Из приведенных выше цитат о пользе малогабаритной техники вовсе не следует, что в дни горбачевской перестройки я превратился в противника колхозов и совхозов и стал склоняться в пользу превращения всех сел и деревень Советского Союза в безбрежное море единоличных хозяйств. Отнюдь нет. Во-первых, я считал, что малогабаритные сельскохозяйственные машины нужны были нашим коллективным хозяйствам не меньше, чем единоличникам. А во-вторых, в индивидуальных фермерских хозяйствах я видел лишь полезное дополнение к сложившейся в нашей стране системе колхозов и совхозов. Более того, считая уместным появление фермеров-единоличников там, где колхозы и совхозы оказались не в состоянии освоить в ближайшем будущем окрестные земельные массивы, я уже тогда сомневался в жизнеспособности этих хозяйств. Такие сомнения подкреплялись впечатлениями от моих поездок в сельские районы Японии, ибо чем далее знакомился я с жизнью японских крестьян, тем очевиднее становился для меня тот факт, что в современной капиталистической Японии крестьяне-единоличники в нашем понимании этого слова уже не существуют. Сегодня японские крестьяне поголовно и давно превратились в членов различных сельскохозяйственных кооперативов, осуществляющих, с одной стороны, поставки в крестьянские хозяйства кормов, удобрений и всего того, что требуется для производства овощей, фруктов, молока и мяса, а с другой реализующих на рынках страны произведенную крестьянами продукцию.

В соответствии с официальной статистикой, полученной мной тогда же, в Японии насчитывалось в общей сложности около 9 тысяч крестьянских кооперативов. Общий штат всех их наемных конторских работников, включая персонал Центрального совета сельскохозяйственных кооперативов и первичных низовых объединений, достигал 370 тысяч человек. О том, какую роль играла в экономике Японии сельскохозяйственная кооперация, говорили следующие цифры. Через кооперативные объединения на внутренний рынок страны поступало 95 процентов риса, 96 процентов прочих зерновых, 98 процентов картофеля, 50 процентов фруктов, 48 процентов овощей, 90 процентов молока, 52 процента говядины, 38 процентов свинины и 30 процентов яиц. Многие из японских сельских кооперативов, как я выяснил тогда же, вышли в своей деятельности далеко за рамки посреднических оптовых операций. Активно вторгаясь в сферу розничной торговли, они создали в ближайших районах свои супермаркеты, целью которых стало установление непосредственных связей с потребителями.

В этой связи обращал я внимание в одной из своих статей на тот факт, что кооперирование крестьян способствовало в Японии общему подъему культуры производства в сельском хозяйстве страны. Логика конкурентной борьбы крестьянских кооперативов с многочисленными торговыми фирмами, а также их конкуренции друг с другом на продовольственном рынке страны потребовала непрерывного улучшения качества и жесткой стандартизации продукции. Наглядное представление о том, сколь далеко продвинулись кооперативы в деле обработки, упаковки и хранении своей продукции в те годы можно было видеть на Токийском оптовом рынке (район Цукидзи), куда многие кооперативы поставляли и поставляют теперь огромное количество овощей и фруктов. Лавки оптовиков на этом рынке уже тогда внешне выглядели как склады промышленной продукции. Большая часть находившихся там товаров представляла собой ровные штабеля картонных коробок с фирменными знаками и наименованиями тех или иных сельскохозяйственных кооперативов. В твердых целлофановых сотах в них были упакованы (и так это делается и по сей день) точно подобранные по размерам яблоки и помидоры. Другие же коробки содержали тщательно уложенные в ровные стопки и кучки огурцы и морковь, а третьи - расфасованный по 10 и 20 килограммов картофель.

Однако в деятельности сельскохозяйственных кооперативов, даже при поверхностном знакомстве, я обнаружил в те годы болезненные явления, порождаемые законами развития рыночной экономики. Помогая крестьянам, японские кооперативы в то же время целиком подчинили входящие в них хозяйства диктату рынка, на котором издавна господствуют монополии. Все большее и большее ужесточение требований, предъявляемых кооперативами к индивидуальным производителям, вело неотвратимо к беспредельному увеличению интенсивности и технической сложности труда кооперативных пайщиков-крестьян. В конце 80-х годов было отмечено поэтому немалое число крестьянских хозяйств, для которых выполнение возросших требований кооперативов оказалось непосильным и которые, разоряясь, "выбывали из игры", продавали свою землю и покидали родные деревни.

Японский опыт ведения сельского хозяйства стал для меня наглядным свидетельством тому, что наши новоявленные фермеры-единоличники не смогут в большинстве своем успешно вести свои хозяйства самостоятельно, вне рамок какой-либо кооперации хотя бы уже потому, что в настоящее время ведение таких единоличных хозяйств стало делом заведомо нерентабельным. И эти мои невеселые предположения все чаще подтверждаются теперь - в конце 90-х годов, когда перестроечные иллюзии горбачевского времени уже рассеялись и многие фермеры-одиночки начали отказываться от своих прежних амбициозных замыслов по причине нерентабельности затеянной ими индивидуальной хозяйственной деятельности.

Много раз посещал я в те годы и различные японские промышленные предприятия, чтобы своими глазами посмотреть, как были организованы на них производственные процессы, как решались их администрацией проблемы получения сырья и реализации производственной продукции, как формировался их кадровый состав. Более всего впечатляли меня в большинстве этих предприятий безупречная чистота и порядок во всех производственных помещениях, жесткая трудовая дисциплина, исключавшая в часы работы хождения персонала по цехам и коридорам, тщательная продуманность вплоть до всевозможных мелочей всех производственных процессов, отсутствие личных кабинетов у директоров и их помощников, не говоря уже о начальниках цехов, единая для каждого предприятия форменная одежда персонала и т.д. и т.п.

Но могли ли и могут ли наши организаторы производства без проблем заимствовать у японцев их полезные навыки и правила поведения? Этот вопрос всякий раз возникал у меня, и ясный ответ на него мне никогда не удавалось найти. Уж слишком отличаются одна от другой наши страны и люди, слишком разнятся их национальные традиции и обычаи, семейное и школьное образование, мораль и мировоззрение. И скажу откровенно: многие из тех порядков, которые я наблюдал на японских предприятиях, вызывали у меня чувства зависти и досады на то, что на наших предприятиях они не смогут быть введены просто потому, что наши люди не сумеют и не захотят им следовать.

Но такие скептические мысли вовсе не означали, что я в те годы целиком и полностью исключал возможность заимствования нашими управленцами и новоявленными предпринимателями японского опыта. Особенно полезным могло быть, на мой взгляд, использование японского опыта в сфере организации внутреннего рынка и реализации на этом рынке товаров, производимых различными частными компаниями. Ведь предрекавшееся идеологами горбачевской перестройки приобщение страны к миру рыночной экономики выдвигало на повестку дня вопросы о том, как конкретно будет работать рынок товаров в нашей стране, как будут перетекать продукты производства из одного предприятия в другое, как будут они попадать к своим потребителям.

Ситуация на японском внутреннем рынке и поведение отдельных фирм в условиях рыночной экономики стали мне более понятными после посещения мною компании "Амада" - одной из крупнейших машиностроительных компаний Японии, где я в течение дня беседовал с рядом ее руководителей. Думаю, что газетная информация об этом посещении, опубликованная в "Правде" 27 ноября 1988 года под заголовком "Закон рынка: покупатель король", была интересна для наших советских читателей, не имевших в то время четких представлений о "правилах игры" на внутренних рынках капиталистических стран. Привожу поэтому ниже текст названной информации, содержавшей по сути дела азы неведомой ранее советским хозяйственникам науки - маркетинга, без овладения которой погружение в рыночную экономику было бы делом заведомо самоубийственным.

"Для любой японской фирмы,- писал я в этой информации,- забота о престиже - дело первейшей важности. Поэтому здешние предприниматели не жалеют средств на то, чтобы внешний вид их контор был как можно более респектабельным и впечатляющим. Иначе клиент не проникнется к фирме должным доверием.

Входя на территорию машиностроительной фирмы "Амада", где находятся ее правление и отдельные производственные корпуса, испытываешь поначалу недоумение: что это - индустриальное предприятие или какой-то парк? Тенистые кроны красных осенних кленов причудливой конфигурации, декоративные кустарники, яркие травяные ковры газонов с извилистыми дорожками, выложенными гранитными плитами. А в центре парка высится 10-этажное здание правления фирмы, поражающее оригинальностью архитектурного замысла, красотой форм и отделки.

В одной из приемных комнат этой конторы-дворца беседую с директором-распорядителем фирмы Сугиура Мицуо, занимающим по совместительству должность заведующего отделом продаж.

Присутствующие на беседе помощники Сугиуры приносят стопки красочных брошюр с цветными фотографиями и массой цифровых показателей. Брошюры дают всестороннее представление об организационной структуре фирмы, включающей шесть производственных и пять торговых дочерних компаний, а также крупную научно-исследовательскую лабораторию и три предприятия по гарантийному обслуживанию и производственному обучению. Общая численность персонала всех этих учреждений достигает 7 тысяч человек. Фирма располагает также несколькими десятками филиалов за рубежом, включая США, Европу, Латинскую Америку и Азию.

В рекламных брошюрах содержится подробнейшее описание сотен образцов выпускаемой фирмой продукции. В основном это разного вида высокопроизводительные металлообрабатывающие станки и роботы с микропроцессорами, автоматическими системами контроля, лазерными установками и прочими современными новшествами. Производственный профиль фирмы "Амада" во многих отношениях очень похож на профиль некоторых наших крупных отечественных станкостроительных предприятий, которым в ближайшем будущем в ходе перестройки предстоит включиться в систему оптовой торговли средствами производства.