Имея это в виду, прошу господина Сугиура рассказать о том, как организует фирма сбыт своей продукции, как выявляет рыночный спрос на нее, как приспосабливает к этому спросу свое производство.
- У нас, в Японии,- говорит Сугиура,- станки и другое оборудование реализуются либо через посредников - специализированные торговые компании, либо самими производителями. Мы все это делаем сами. Работа персонала фирмы по планированию объемов производства и реализации продукции начинается обычно с маркетинга, то есть с тщательного изучения спроса, конъюнктуры, выявления всевозможных заказчиков, с одной стороны, и конкурентов - с другой, размеров рынка, уровня цен и т.д. Результаты этого изучения кладутся в основу предварительных наметок наших производственных планов. А затем начинаются переговоры с поставщиками сырьевых материалов. Главным поставщиком для нас является крупнейшая металлургическая компания "Синнихон Сэйтэцу". Соглашение с поставщиками металла и других материалов заключается нами обычно за 6-9 месяцев до начала выпуска продукции.
- А бывают ли случаи, когда "Синнихон Сэйтэцу" или другой поставщик не поставляют свою продукцию в назначенный срок?
- Теоретически такие случаи не исключены, но практически их не бывает. Проблемы у нас другие. Случается иногда. что нам не хватает исходных материалов, но не по вине поставщиков, а из-за изменения наших собственных наметок в случае получения фирмой внеплановых заказов.
- А бывает, что вам поставляются материалы низкого качества?
- С поставщиками таких казусов не бывает - это недопустимо. Нам известно, правда, что другие фирмы, польстившиеся на более дешевые поставки из-за рубежа, получали иногда металл недостаточного качества.
Далее господин Сугиура рассказал о работе по реализацией производимой фирмой продукции. Выяснилось, что в общем ее объеме доля станков и роботов, изготовляемых по заранее согласованным заказам, не превышает 20 процентов. Остальные же 80 процентов приходятся на серийные изделия, предназначенные для рыночной продажи. Их распространением на внутреннем рынке занимаются 40 отделений и 80 агентских пунктов фирмы, действующих практически во всех районах страны.
Несколько сот работников этих низовых отделений фирмы, рассказывает Сугиура, постоянно изучают рынок и ведут рекламную работу. Выявляя возможных заказчиков, они присылают нам свои оценки потенциального спроса на нашу продукцию и соответствующие заявки. Кроме того, мы держим в поле зрения около 10 тысяч фирм, раньше закупавших изготовленные нами станки и способных поэтому стать вновь нашими клиентами. Среди них фирма регулярно распространяет по почте информацию о своих новинках. Систематически публикуются сводные каталоги образцов нашей продукции. По любой заявке мы высылаем также дополнительно технические описания отдельных изделий, понадобившихся клиентам.
Кроме того, постоянно проводятся выставки наших новинок. Здесь, рядом со зданием правления, у нас имеются выставочные залы. Группы специалистов, работающие там, способны ответить на разнообразные вопросы потенциальных покупателей, а также обучить их правильному пользованию станками и роботами фирмы. Во многих случаях клиентам дается возможность в течение нескольких дней поработать на любом из находящихся там станков и роботов и высказать свои пожелания относительно внесения изменений в те или иные элементы их конструкции, в габариты, окраску и т.д. Находящаяся здесь же конструкторская лаборатория в соответствии с этими пожеланиями может разработать требуемые модификации. Прибегаем мы также и к передвижным выставкам: изготовленные фирмой новейшие станки помещаются в специальные фургоны, и эти фургоны в сопровождении инструкторов-специалистов и лекторов направляются в те точки страны, где имеется спрос на нашу продукцию. Там же, в фургонах, стенки которых раздвигаются, работа станков демонстрируется персоналу тех или иных предприятий.
- Как часто ваши клиенты высказывают нарекания на сроки поставки и качество продукции?
- Сроки поставок мы никогда не нарушаем. Что касается качества, то бывают случаи, когда фирме не удается сразу же учесть все пожелания заказчиков, и они выражают недовольство работой тех или иных станков. В этих случаях мы стараемся не вступать в тяжбу: либо сразу же производим замену изделий, вызвавших нарекания, либо организуем на месте их доводку до нужной кондиции. Важное условие успеха своей коммерческой деятельности мы видим в организации в стенах фирмы курсов по обучению работе на наших станках персонала предприятий, закупивших эти станки. Ведь станки нашей фирмы требуют от тех, кто на них будет работать, исключительно высокой квалификации. Такие курсы действуют в рамках фирмы постоянно.
Неустанные усилия персонала фирмы "Амада", направленные на поиски потенциальных заказчиков и покупателей, на установление и заключение деловых связей с ними, а также на ознакомление японских и зарубежных предприятий с выпускаемой фирмой продукцией для Японии не представляют ничего особенного. Так же действуют здесь и другие фирмы, производящие средства производства или комплектующие детали. Их поведение определяется неписаными, но реально существующими законами необъятного оптового рынка страны, где только в торговле металлообрабатывающими машинами занято более 12 тысяч фирм.
Наличие конкурентов заставляет каждую из них быть предельно внимательной к своим клиентам. Основополагающим принципом стала здесь для всех широко распространенная среди японских бизнесменов поговорка "покупатель - всегда король". На японском оптовом рынке заказчики и покупатели всегда желанные гости: их завлекают сюда, всячески ублажают и чтят. Но делается все это не от избытка доброты. В основе всего здесь трезвые и точные оценки рыночной конъюнктуры. Не случайно в японских деловых кругах, как и среди экономистов, так велик сегодня интерес к маркетингу - науке, позволяющей предпринимателям разрабатывать правильную стратегию сбыта своей продукции, успешно снабжать своим товаром внутренний и внешний рынки, находить оптимальные каналы сбыта и новых партнеров. Исследования и учебные пособия по маркетингу заполняют сегодня целые полки здешних книжных магазинов.
Опираясь на разработки по маркетингу, японские предприятия, производящие средства производства, все чаще от изготовления безадресной стандартной продукции переходят к выпуску продукции специального назначения с расчетом на конкретный спрос, как существующий, так и предполагаемый. Все шире входит в деловую жизнь японцев "электронный маркетинг", позволяющий мгновенно учитывать текущие потребности заказчиков.
Важным условием успешного введения японскими фирмами разработок в области маркетинга стало наличие в стране хорошо налаженной системы деловой информации. Десятки различных справочных публикаций и каталогов, содержащих сведения о любой из фирм страны, о состоянии дел в отдельных отраслях национальной экономики, помогают японским производителям средств производства быстро и точно ориентироваться в ситуациях, складывающихся на оптовом рынке.
Расставаясь с учтивыми и улыбчивыми работниками фирмы "Амада", невольно подумал о том, как много усилий предстоит приложить руководителям наших машиностроительных предприятий при переходе к оптовой продаже своей продукции. Ведь некоторые из проблем японского рынка "прорежутся" и у нас и настоятельно дадут знать о себе уже на первых этапах становления системы оптовой торговли средствами производства".
Завершая свою статью этими строками, я искренне думал тогда о необходимости заимствования нашими управленцами - организаторами производства на предприятиях того умения, той хватки, той культуры предпринимательской деятельности, которые я наблюдал у японских бизнесменов. Но при этом я вовсе не хотел, чтобы экономика социалистического Советского Союза погрузилась бы целиком в бесконтрольную рыночную стихию, чтобы при этом были упущены многие очевидные преимущества социализма над капитализмом, и прежде всего способность государственной власти не только контролировать экономику, но и разрабатывать перспективные планы экономического развития страны. И укрепляла меня в таких взглядах на перспективы развития нашей страны сама японская действительность, ибо в пользу сохранения активной роли государства в экономическом развитии страны свидетельствовал именно опыт самой Японии, государственный аппарат которой обладал возможностью регулировать экономические процессы и даже "мягко" планировать в какой-то мере развитие экономики страны. Об этой особенности японской экономической политики, которой и объяснялись в немалой мере успехи Японии в быстром развитии своего национального производства, я написал в мае 1991 года еще одну статью, озаглавленную "Рынок? Да, но не стихийный". Вот, что было написано в этой статье:
"В мире, особенно среди экономистов, имеет хождение выражение "Акционерная компания Японии". Имеется в виду при этом, что вся страна выступает как некое единое целое, как одна фирма, весь персонал которой связан общностью своих интересов. И действительно, государственная экономическая политика Японии - это по сути своей результат тщательно согласуемых действий государственных руководителей, дипломатов и лидеров делового мира страны.
Но все-таки самая важная роль здесь принадлежит правительственному Управлению экономического планирования, существующему при канцелярии премьер-министра. Его возглавляет один из министров кабинета. Материалы и документы, подготовленные здесь, служат для правительства Японии и его отдельных министерств, а также для деловых кругов компасом, который помогает им всегда быть на высоте.
На днях я встретился с Ёситоми Масару - генеральным директором Института экономики, действующего в рамках названного управления. Мой первый обращенный к нему вопрос звучал так:
- Можно ли назвать Управление экономического планирования главным штабом по разработке экономической стратегии вашей страны?
- Если говорить о стратегии в сфере макроэкономики,- отвечал господин Ёситоми,- то есть в сфере общих для всей страны процессов, то это, пожалуй, верно. В управлении разрабатываются пятилетние планы-прогнозы. Они дают представление, во-первых, о наиболее вероятных путях развития национальной экономики, а во-вторых, о проблемах, с которыми сталкиваются как правительство, так и японские деловые круги внутри и за пределами страны. В планах высказываются обычно предположения, какие отрасли по темпам развития выйдут вперед и получат ускорение, замедлятся или нет инфляционные процессы, как будет расти валовой национальный продукт, как изменится платежный баланс и т.д. Цель таких планов-прогнозов - дать правительству и предпринимательским кругам общую ориентировку, куда двинется японская экономика, и рекомендации, как решать проблемы, с которыми предстоит ей столкнуться. Пример тому - разработанный нами в свое время пятилетний план на 1988-1992 годы. В нем ставятся, в частности, такие задачи как сокращение дисбаланса в торговле Японии со странами Запада, улучшение качества жизни японского населения, содействие промышленной реконструкции и сбалансированному социально-экономическому развитию страны. В этом плане предполагается, что ежегодный прирост валового национального продукта страны составит 2,75 процента.
"Интересно,- подумал я,- в какой мере планы-прогнозы способны оказывать влияние на реальные экономические процессы?" Я не преминул тут же спросить об этом собеседника.
В ответ услышал, что эти планы призваны прямо или косвенно влиять на направление деятельности отдельных министерств, которые с их учетом разрабатывают свои, более конкретные программы.
- Если взять, к примеру, министерство внешней торговли и промышленности,- пояснил Ёситоми Масару,- то в 70-х годах в своих программах оно делало упор на создание информационного общества, в основу которого стремилось положить преимущественное развитие микроэлектроники. А позднее, в 80-х годах, то же министерство, исходя из нашего общего анализа перспектив развития экономики, больший, чем прежде, акцент стало делать на развитие отраслей, связанных с повышением жизненного уровня населения. Конечно, и управление стремится со своей стороны полнее учитывать интересы отдельных правительственных ведомств. В нем имеется бюро планирования, в работе которого постоянно участвуют представители всех экономических министерств.
Ответ генерального директора на следующий мой вопрос - насколько жестки эти планы-прогнозы и обязательны ли они для всех министерств? оказался очень интересным.
- В отличие от советской централизованной системы планирования,заявил господин Ёситоми,- наши планы и программы никого не обязывают, а игнорирование их не влечет за собой наказания. Они носят консультативный характер. Более того, если мы убеждаемся в неточности наших прогнозов, то тут же вносим в документы коррективы. В этом смысле наше планирование может быть названо адаптационным: оно все время приспосабливается к переменам в окружающей экономической среде, и прежде всего к переменам на мировом и внутреннем рынках.
- Любопытно, в чем же состоит работа пятисот сотрудников управления? поинтересовался я.
Оказалось, что главное ее содержание - это составление ежемесячных статистических информационных материалов, а также ежегодный выпуск "Белых книг" с информацией о состоянии японской экономики и задачах экономической политики страны.
- В целом же,- заключил директор,- это аналитическая работа. Что же касается реализации наших рекомендаций, то это уже дело отдельных министерств.
Оставалось спросить, кто же все-таки определяет в большей мере экономическую стратегию Японии: правительственные учреждения или же организации делового мира страны.
- Трудно ответить,- в раздумье сказал Ёситоми Масару,- и те и другие в равной мере. Поскольку в Японии рыночная экономика, то обеим сторонам приходится исходить из одной общей предпосылки: экономическое развитие не должно идти в ущерб получению предпринимательской прибыли. Задача правительства ограничивается поэтому лишь регулированием положения на свободном рынке и предотвращением нежелательных явлений и процессов. При этом бывают случаи, когда в интересах общего развития экономики приходится идти на ущемление интересов отдельных предпринимателей. Часто конфликтные ситуации возникают во взаимоотношениях с деловыми кругами таких ведомств как министерство финансов и министерство внешней торговли и промышленности. Зачастую это случается при решении вопросов о том, на какие цели расходовать те или иные бюджетные средства. Типичны, в частности, попытки отдельных предпринимательских групп оказывать давление на министерство финансов с целью получения кредитов и дотаций. Нередко немалую роль в этом давлении играют депутаты парламента, связанные с теми или иными фирмами. При составлении экономических планов-прогнозов мы стремимся, естественно, противодействовать подобным нежелательным явлениям"100.
Сегодня, когда я перечитываю свои публикации в "Правде", имевшие в виду ознакомление соотечественников с полезным опытом японцев в развитии экономики своей страны, меня охватывает уныние и досада. На ум приходит грустная мысль: а не зря ли мы, японоведы, думали, что японский опыт заинтересует поборников горбачевской "перестройки" и тем более людей, захвативших власть в 1991 году и приступивших к реализации на практике неких "рыночных реформ"? Люди, пришедшие к власти и ставшие фактическими распорядителями советской экономики, как стало ясно в дальнейшем, менее всего руководствовались заботой о благе своей страны и ее народа. Прекраснодушные идеи "перестройки" вылились на практике в повсеместное безоглядное, рваческое расхищение государственной собственности, что привело к хаосу в экономической структуре страны, к резкому сокращению и развалу производства, к распаду ранее сложившихся связей между отдельными предприятиями, к гиперинфляции, бешеному росту цен на товары массового потребления, к появлению в нашем обществе нуворишей-миллиардеров, с одной стороны, и обнищанию основной массы трудового населения - с другой.
В то же время далеко не такими уж бесспорными и достойными подражания во всем оказались на поверку и экономические успехи Японии, вышедшей на второе место в мире по размерам своего валового национального продукта. Уже в начале 90-х годов самим японцам стало ясно, что экономика их страны исчерпала ресурсы роста, в результате чего Япония погрузилась в состояние затяжной экономической депрессии. Спекулятивное взвинчивание цен на землю, лежавшее в основе ажиотажной "конъюнктуры мыльных пузырей", неожиданно прервалось и повлекло за собой банкротства целого ряда банков и прочих компаний.
И все-таки, несмотря на упомянутые выше сомнения, мне кажется, что стремление советских японоведов и журналистов к ознакомлению общественности Советского Союза с тогдашними успехами Японии в сфере экономики, науки и техники не было совсем никчемным, напрасным занятием. Что-то полезное наши публикации в виде журнальных статей, газетных сообщений и книг дали тогда соотечественникам. Дали, хотя зачастую в этих публикациях упускались из виду некоторые неприглядные стороны японского "экономического чуда", в результате чего общее представление нашей общественности о Японии оказывалось несколько приукрашенным.
Пять встреч с "образцовыми" японцами
(фрагменты моих журналистских зарисовок)
Хотя в общей сложности я прожил среди японцев около 15 лет и общался с ними так или иначе на протяжении всей трудовой жизни, тем не менее затрудняюсь сказать о них нечто новое, нечто свое, чего не было написано и сказано другими японоведами. Ведь об особенностях национального склада японцев написаны буквально горы книг и на японском, и на английском, и на русском языках. В книжных магазинах Японии имеются даже отдельные полки и стенды под рубрикой "Нихондзинрон" ("О японцах") с десятками томов на эту тему. Для некоторых японских и зарубежных авторов детальное изучение действительных и мнимых "особенностей" национального характера и менталитета японцев стало главным содержанием их научного и литературного творчества. Среди японцев классическими трудами в этой области считаются публикации их соотечественницы Наканэ Тиэ. В США еще со времен войны излюбленным чтивом американцев стала книга Рут Бенедикт "Хризантема и меч", посвященная описанию "уникальности" духовного мира жителей Страны восходящего солнца. А в нашей японоведческой литературе и по сей день наибольшей популярностью пользуется "Ветка сакуры" Всеволода Овчинникова. Но повторяю: книг о японцах написано в последние десятилетия так много, что перечислять их здесь не представляется возможным.
На протяжении долгих лет пребывания в Японии я приобрел для своей библиотеки несколько десятков книг на ту же тему японских и английских авторов. С некоторыми из них я ознакомился более или менее основательно при работе над рукописью "Семейная жизнь японцев", другие же просмотрел лишь "по диагонали". Но ознакомление со всей упомянутой выше литературой не пробудило во мне, откровенно говоря, ни новых взглядов на японцев, ни новых эмоций. Я нашел там лишь подтверждение тем впечатлениям, которые сложились у меня от общения с японцами на протяжении ряда предшествовавших лет.
По своему поведению, по своему менталитету японцы, пожалуй, более похожи друг на друга, чем американцы, западноевропейцы или русские. Всем им в большей или меньшей мере свойственны такие положительные человеческие качества как трудолюбие и стремление к самосовершенствованию в тех делах, которыми они обычно занимаются, острое чувство своего долга перед теми, кому они обязаны, врожденное чувство такта в отношениях с посторонними людьми, уважение к старшим по возрасту и по своему общественному положению, вежливость и скромность на людях и в то же время постоянная забота о собственном достоинстве, дисциплинированность и пунктуальность в служебной деятельности, умеренность в потреблении алкогольных напитков... Но есть в то же время у японцев и такие общие черты характера, которые не всегда нравятся европейцам: скрытность и неискренность в отношениях не только с посторонними, но и близкими людьми, отчужденность и настороженность при контактах с иностранцами и стремление побольше находиться в замкнутом кругу своих соплеменников, странные по европейским понятиям привычки и эстетические наклонности, неадекватная реакция на европейский юмор и т.п.
В общем, положительных качеств в характере японцев я нахожу больше, чем отрицательных. Японцы, как правило, предсказуемы, обязательны и надежны, и поэтому в деловых вопросах мне было зачастую приятнее и спокойнее сотрудничать с ними, чем со своими соотечественниками. А вот в дни досуга я предпочитал все-таки компании своих земляков, ибо на отдыхе с японцами бывало скучновато и задушевного общения не получалось. Как бы я ни был близко знаком с кем-либо из японцев, все равно между нами оставалась всегда какая-то невидимая духовная дистанция. Вроде бы было все хорошо, все душевно - и тем не менее чего-то не хватало. По этой причине общение с японцами напоминает мне всегда поцелуи двух влюбленных через оконное стекло: губы, казалось бы, рядом, а удовольствия мало.
Но одинаковость национального склада японцев вовсе не исключает больших различий между ними, связанных с разницей в возрасте, в социальном происхождении, в имущественном положении, в образовании, в политических взглядах и т.д. И эту разницу я пытался как-то отметить в своих информациях о беседах и интервью с теми или иными представителями японской общественности. В приводимых ниже фрагментах моих статей, опубликованных в "Правде" в конце 80-х - начале 90-х годов, просматриваются, как мне кажется, некоторые типичные черты людей современной Японии - людей неизвестных и известных, представляющих и "низы" и "верхи" японского общества.
Прежде всего вспоминается почему-то молодой разносчик газет Ватанабэ Исао, моя статья о котором появилась в "Правде" 5 сентября 1988 года. Вот ее содержание:
"Газеты в Японии, как известно, доставляются подписчикам не по почте, а самими газетными компаниями. В годы моей работы в Токио каждое утро на рассвете за дверью токийского корпункта "Правды" по нескольку раз раздавалось хлопанье железной крышки почтового ящика. Это разносчики центральных газет один за другим опускали в ящик утренние выпуски своих изданий. Возраст разносчиков не превышал обычно 18-22 лет.
Подъезжая к дому на мотоциклах или велосипедах, они носились по лестничным клеткам, будто соревнуясь друг с другом в быстроте доставки своего груза. Та же беготня разносчиков и то же хлопанье крышки почтового ящика повторялись на исходе дня, когда в дом доставлялись вечерние выпуски тех же газет. А в конце каждого месяца раздавались в дверях корпункта настойчивые звонки - это они же, юноши-разносчики, являлись один за другим с сумками через плечо и с квитанциями в руках, чтобы получить очередную месячную плату за подписку.
Как-то раз при уплате подписки разговорился я с одним из этих юношей двадцатилетним Ватанабэ Исао, разносчиком газеты "Майнити".
Одет он был, как и все его сверстники: джинсы, кроссовки и спортивная майка. Держался застенчиво, говорил предельно вежливо, а в глазах светились ум, веселость и любознательность. Как-то сразу вызвал он к себе расположение и симпатию. А два дня спустя по нашему уговору зашел Исао вечером в корпункт как гость и охотно рассказал мне за ужином о себе и о своих мечтах.
Родился Исао в семье рабочего-сварщика в городе Кисарадзу, находящемся в префектуре Тиба. С детства жизнь не баловала его. Не было ему еще и шести лет, а его младшей сестренке и года, как заболела и умерла мать. С тех пор в дневные часы, когда отец уходил на работу, два малыша оставались дома одни. С десяти лет Исао взял на себя целиком заботы по уборке дома и уходу за младшей сестрой. В школу сначала ходить не хотел, но потом учеба понравилась ему. В отличие от соседских детей из состоятельных семей учился он в школе без помощи платных репетиторов.
Будучи школьником, мечтал Исао стать детским врачом -специалистом по уходу за детьми-инвалидами, к которым он с детства испытывал острую жалость и желание чем-то помочь. Но мечта эта не сбылась: в Японии плата за поступление в любой из медицинских институтов, как и за учебу в них, столь высока (несколько миллионов иен в год), что для выходцев из рабочих семей двери в эти престижные институты практически закрыты.
Пришлось поэтому 18-летнему Ватанабэ Исао искать другой жизненный путь. Решил он стать тогда специалистом по составлению компьютерных программ. Но и здесь поначалу намерение юноши уперлось в бюджетную проблему: возник вопрос, где достать деньги на оплату учебы в двухгодичном техникуме. Рассчитывать на ограниченные средства отца Исао не мог и не хотел: болеет часто отец в последние годы. Да и сестра пока у него на иждивении. Избрал он поэтому в конце концов тот проторенный путь, по которому в наши дни идет в Японии большое число его ровесников, одержимых страстью к учебе, но не имеющих иных средств к существованию, кроме собственного заработка. Удачным выходом из положения стало для Исао поступление на работу разносчиком газет, которая по условиям найма позволяет совмещать заработки с занятиями в учебных заведениях.
Благоприятствовала планам Ватанабэ и нынешняя гибкая практика газетных компаний страны в найме людей на такую работу. Руководствуются они тем, что разноска газет - это дело не постоянных, а временных работников. Сделав ставку на привлечение к этой работе большого числа школьников старших классов и студентов университетов и техникумов, газетные компании создали для разносчиков газет особые условия труда и быта, стимулирующие заинтересованность молодежи в этом казалось бы непривлекательном и непрестижном труде.
Так, в газете "Майнити" предлагается работа на следующих условиях: компания авансирует разносчикам оплату крупных вступительных денежных взносов и прочих единовременных расходов, связанных с поступлением на учебу в институты и техникумы. Желающим предоставляются к тому же дешевые койки или комнатушки в общежитиях компании, а также возможность покупать на пунктах доставки газет еду по сниженным ценам. Разносчики же обязываются отрабатывать полученные кредиты, погашая их ежемесячными отчислениями из своих заработков. Именно на таких условиях и наняли на работу в газету "Майнити" Исао.
Вот уже второй год квартирует он в Токио в районе Роппонги в комнате-клетушке площадью 5 квадратных метров, неподалеку от места работы пункта доставки газеты. А ежедневные будни его складываются следующим образом. Подъем в 4 часа утра. В 5 часов выезд на мотоцикле, принадлежащем компании, с газетами в район своей работы. До 7 часов утра ему надлежит разнести по домам и квартирам 300 газет по 250 адресам. Затем, в 8 часов, наскоро перекусив на пункте доставки, он едет на метро в район Канды, где находится его техникум. Там он пребывает на лекциях и занятиях до трех часов. А в четыре часа, поспешно вернувшись на пункт доставки и получив на руки триста номеров вечернего выпуска газеты, мчится вновь на свой участок и разносит газеты вплоть до 6 часов вечера. Далее же, после захода в ближайшую закусочную, он направляется в свою комнатушку, где до 11-12 часов ночи сидит над домашними заданиями, иногда засыпая над книгой. А на следующий день в 4 часа все начинается сначала. И так без выходных и отпуска два года...
- Трудновато приходится вам, Ватанабэ-сан?
- Ничего. Только иногда получаю нагоняй от преподавателей за то, что засыпаю на занятиях. А вообще-то я доволен: еще год - и будет у меня интересная современная профессия. На программистов сегодня большой спрос, так что без работы, наверное, не останусь.
- Говорят, что программистов охотно берут в военные учреждения, связанные с "силами самообороны"?
- Я слышал об этом, но военные дела мне не по душе. Хочу заниматься мирным трудом.
- Ну а как встречи с любимой девушкой?
- Чего нет, того нет. Все это будет, наверное, но потом.
В последующие дни после разговора с Ватанабэ Исао навел я справки в Газетной ассоциации Японии. Выяснилось, что по данным на октябрь 1986 года почасовую работу по разноске газет вели по всей стране 448 762 человека, из них 186 728 школьников и студентов. Сведения, публикуемые в японской печати, обнаруживают также, что параллельно с учебой заняты в свободное от лекций время той или иной работой по найму около 85 процентов студентов страны.
Сказывается ли это отрицательно на уровне получаемых японским студентом профессиональных знаний? Судить не берусь. Может быть. Не исключено, что доучиваются они уже на практической работе. Но несомненно другое: такой спартанский образ жизни воспитывает у многих молодых людей Японии ответственный подход к делу, собранность, самостоятельность и здоровые нравственные устои. Правда, мой новый знакомый Ватанабэ Исао не видит в своем образе жизни ничего примечательного и похвального. С его точки зрения, ему, как и другим его однокашникам из трудовых семей, приходится вставать рано и заниматься делами до позднего вечера не из высоких побуждений, а в силу необходимости. И, наверное, он прав.
И все-таки заслуживают похвалы эти сотни тысяч, если не миллионы молодых японских юношей-работяг, сочетающих напряженную учебу с тяжелым трудом и не соскальзывающих на более легкие жизненные пути. Именно на таких, как Ватанабэ Исао, молодых людях держится и рвется вперед современная Япония".
Хорошо запомнилась мне и встреча с другим простым японским тружеником - крестьянином Кацумата Куниюки, описанная мною в статье, опубликованной в "Правде" 21 марта 1988 года. Написал я тогда о нем следующее:
"У него не бывает выходных. В любое время года Кацумата Куниюки одет одинаково - брезентовая рабочая куртка и полотенце на шее: зимой оно заменяет ему шарф, а летом служит для вытирания пота с лица. Загорелое, обветренное лицо его светится радушием, достоинством и спокойной уверенностью. Его мозолистые руки тверды как камень. С одинаковым умением бывает он в хозяйстве землекопом и плотником, слесарем и зоотехником, шофером и трактористом.
Показывая свое хозяйство в поселке Готемба (префектура Сидзуока), Кацумата без стеснения рассказывает о своих делах и заботах. Вместе с ним трудятся лишь жена и 30-летний сын. А хозяйство по здешним понятиям немалое: 32 дойные коровы и 25 телят, полтора гектара рисовых полей, несколько гектаров земли, арендуемой у соседей под посевы кормовых культур. Угодий для выпаса коров у него нет - все стадо находится либо под крышей в стойлах, либо на небольшой открытой площадке перед коровником. Кормление и дойка механизированы. В среднем хозяйство производит в сутки 760 литров молока. Денежный годовой доход семьи Кацумата составляет пять миллионов иен, что несколько выше среднегодового дохода здешних граждан, работающих по найму.
Как же справляется эта семья с таким, казалось бы, чрезмерным объемом работы?
Преуспевают они не столько потому, что сам хозяин, его жена и сын трудятся не покладая рук изо дня в день с 6 часов утра и до позднего вечера. И не столько потому, что проявляют они в этом труде доскональное знание всех сторон своего дела, умение хозяйствовать, бережливость и изобретательность. Но прежде всего потому, как показала моя беседа с Кацуматой, что ведут они свое хозяйство в рамках кооперации, созданной крестьянами поселка более четверти века назад и ставшей теперь неотъемлемой частью, основой их хозяйственной деятельности.
- Где вы получаете кредит на строительство и ремонт дома, скотного двора, гаража, сенохранилища, системы механической дойки, кормовых конвейеров и других сооружений?
- Обычно на льготных условиях в кооперативе.
- А кто поставляет дополнительные корма для коров?
- Кооператив. Ведь большими партиями комбикорма закупать и дешевле, и проще. Часть их приобретается за рубежом, в США.
- А как получаете вы удобрения и химикаты?
- Все так же - через кооперацию.
- А куда отправляете произведенное в хозяйстве молоко?
- Его принимает у меня кооператив. Каждое утро приезжает цистерна и забирает вечерний и утренний удои.
- А кто ремонтирует трактор, грузовик, культиваторы и прочий инвентарь?
- Небольшие поломки я устраняю сам, а в сложных случаях ремонт обеспечивается кооперативом.
- А если вам вдруг надо проконсультироваться с агрономом или ветеринаром?
- Такие консультации можно всегда получить у соответствующих специалистов кооператива.
Под впечатлением беседы с Кацуматой познакомился я в Готембе и с работой правления местного кооператива - одного из крупнейших в префектуре, которому принадлежало в центре поселка красивое пятиэтажное здание. Число его членов-пайщиков превышало 10 тысяч человек. В штате правления, как выяснилось, работали тогда около 380 платных служащих, использующих новейшую конторскую оргтехнику, включая копировальные машины, факсимильные аппараты и компьютеры.
Но всегда ли это огромное управленческое учреждение выступало в роли доброго помощника и защитника крестьянских интересов? Вот вопрос, на который Кацумата не дал в беседе со мной однозначного ответа. Оказалось, в частности, что Кацумату тяготили и раздражали слишком жесткие требования, предъявляемые администрацией кооператива к качеству и другим характеристикам произведенной крестьянами-пайщиками продукции. Некоторые из этих требований казались Кацумате недостаточно обоснованными. Боязнь Кацуматы, его жены и сына вызвать нарекания администрации кооператива, судя по всему, нередко сказывалась не лучшим образом на настроениях членов семьи.
С другой стороны, тревожила в те дни Кацумату, как и всех его соседей-крестьян, угроза резкого снижения их доходов и массового разорения в результате вторжения на внутренний японский рынок более дешевых, чем японские, иностранных продовольственных товаров. Прежде всего такая угроза виделась Кацумате в лице правительства Соединенных Штатов, которое чем дальше, тем настойчивее добивается от японских властей устранения таможенных преград на ввоз в Японию американского риса, цитрусовых и другой сельскохозяйственной продукции.
О своих делах, проблемах и опасениях Кацумата говорил, сидя со мной на соломенной циновке-татами за низеньким столиком с чашками зеленого чая в своем старомодном деревянном доме, сохранившим и снаружи и изнутри традиционный японский облик. Комната, где мы сидели, выглядела по европейским понятиям как-то странно: с ее закопченными от времени деревянными стенами и потолком, с полами из соломенных матов и бумажными дверными перегородками резко контрастировали такие предметы современного быта как цветной телевизор, стереомагнитофон, холодильник и т.п. Но это смешение эпох и стилей вполне устраивало Кацумату. Все говорило о том, что старый родительский дом нравится ему, и он чувствует себя в нем вполне комфортно.
Наша беседа оказалась для Кацумата не слишком увлекательной. С интересом он говорил лишь о своих хозяйственных делах, а все остальное его как-то мало интересовало. По острым вопросам международной и внутренней политики он вообще избегал каких-либо высказываний. Но ясно было все-таки, что, как и другим японским крестьянам, ему были присущи традиционные конформистские, монархические взгляды. Об этом без слов говорили портреты императора и членов его семьи, висевшие в доме на самых видных местах.
Посещение хозяйства Кацумата - образцового японского крестьянина, весьма преуспевшего в своих делах, укрепило меня в том убеждении, что в капиталистической Японии наших дней нет уже ни "вольных землепашцев", ни никому не подвластных "владельцев ранчо". Все японские крестьяне-собственники, и богатые и бедные, трудятся в наши дни с утра до вечера в своих хозяйствах в том ритме и тех параметрах, которые устанавливаются для них всемогущими кооперативными монстрами, превратившими внешне "независимых" тружеников деревень в старательных ездовых собак. тянущих свои лямки в упряжках. Главное отличие такой потогонной системы организации крестьянского труда от наших колхозов и совхозов состоит, наверное, в том, что интенсивность труда, а следовательно, и его производительность на собственных земельных участках и с собственными коровами, получаются куда более высокими, чем у нас. С этими невеселыми размышлениями и осталась с тех пор связана в моей памяти поездка за сто километров от Токио в поселок Готэмбу в хозяйство Кацумата Куниюки".
А теперь о японцах, влиятельных и знаменитых.
Об одном из них я писал статью, опубликованную в "Правде" 27 декабря 1990 года. Это Инаба Сэйуэмон, преуспевающий крупный бизнесмен - президент известной всему миру компании "Фанук". Текст этой статьи следует ниже.
"Прекрасна гора Фудзисан - самая высокая из японских гор в солнечные дни. Ее ослепительный белый конус, парящий в небесной синеве, неизменно вызывает у всех восторги и навсегда остается в памяти. Но не только живописной природой славится сегодня этот район Центральной Японии. Есть здесь и рукотворные чудеса, которые впечатляют порой не меньше, чем красоты местного ландшафта. Одно из них - уникальный научно-исследовательский и производственный комплекс фирмы "Фанук".
Комплекс этот, разместившийся в хвойных лесах у подножья горы Фудзисан, занимает громадную по японским масштабам территорию. Фактически это целый городок, где расположены штаб-квартира фирмы, ее исследовательские институты и лаборатории, цехи завода, центра технического обучения и жилые корпуса для персонала.
Владения "Фанук" обнесены прочной чугунной оградой. За оградой господствует ярко-желтый цвет: в него окрашены все здания, станки и транспортные средства. Весь персонал комплекса, начиная с рабочих и кончая руководителями высшего ранга, одеты в фирменные желтые комбинезоны и куртки.
"Фанук" специализируется в области конструирования и создания сложнейших промышленных роботов, а также некоторых других автоматических средств производства. Опираясь на высшие достижения мировой технической мысли, фирма уже в наши дни осуществила на практике прорыв в то фантастическое будущее, когда обладающие искусственным интеллектом роботы в основном заменят человека на производстве.
В громадных цехах практически нет людей. Видны лишь длинные ряды монтажных столов, возле которых усердно трудятся похожие на огромных журавлей роботы. Трудятся без устали и отдыха. Обрабатывают, свинчивают, сваривают... Шума почти нет, сбоев в работе - тоже. Вдоль проходов также бесшумно и неторопливо движутся тележки с заготовками. Время от времени они издают мелодичные звуки - это на случай, если в цех попадет человек и не заметит их приближения. Поражает идеальный порядок и стерильная чистота. Цехи похожи скорее на больничные, чем на производственные помещения. Впрочем, порядок на фирме повсюду и во всем.
Основная продукция фирмы, как уже говорилось,- промышленные роботы различных типов, двигатели, управляемые микропроцессорами, лазерные производственные механизмы, станки с числовым программным управлением и другое ультрасовременное компьютеризованное заводское оборудование. На японском рынке на долю "Фанук" приходится 70 процентов всего объема торговли промышленными роботами и станками с числовым программным управлением, а на мировом рынке - около 50 процентов. В сфере робототехники фирма, пожалуй, является сегодня законодателем мод не только японского, но и мирового технического прогресса.
Работа всего персонала, насчитывающего 1680 человек, целиком подчинена на фирме воле одного человека - президента и директора-распорядителя, профессора Инаба Сэйуэмон. Творческий ум, неистощимая энергия и обширные научно-технические знания этого человека с момента основания фирмы и по сей день определяют основные направления и методы ее деятельности. Тот же ярко-желтый цвет присутствует повсеместно на территории фирмы только потому, что профессор Инаба любит этот цвет и считает, что он создает у людей бодрый, оптимистический настрой.
Одетый, как и все, кто здесь работает, в желтую куртку с обозначением на нагрудном кармане рядом с лацканом своей должности и фамилии, плотный, небольшого роста, подвижный и мягкий в обращении с окружающими, профессор Инаба с утра и до вечера находится в цехах среди сотрудников. Зорко следя за всем производственным процессом, он тут же на месте дает советы и указания, выполняемые беспрекословно.
- Что же позволило фирме "Фанук" за какие-то 17 лет, прошедшие со времени ее создания, встать в авангарде мирового технического прогресса? Какие исходные принципы лежат в основе ее ошеломляющих успехов?
С этих вопросов началась моя беседа с господином Инаба, продолжавшаяся около часа.
- Главный принцип, положенный в основу работы всего персонала,- сказал Инаба,- я формулирую так: "Попадая в стены фирмы, инженер должен забыть прошлое". Я имею в виду следующее: научно-технический прогресс в мире идет быстрыми темпами, и, если наши инженеры станут разрабатывать технологию, руководствуясь знаниями, полученными ими когда-то в высших учебных заведениях, то этих знаний им может хватить максимум на первые шесть месяцев. А ведь нам надо удержаться в лидерах. Поэтому всем нашим инженерам надлежит быть творцами новых идей. Поэтому они не могут, не должны быть узкими специалистами в ограниченной области техники.
- А как вы производите отбор кадров?
- Желающих попасть на работу в фирму очень много. Ежегодно мы устраиваем нечто вроде экзаменов, но не в письменной, а только в устной форме. В итоге своеобразного собеседования все желающие работать в фирме делятся мною на четыре группы: группа "А" - люди очень способные, группа "Б" - люди неспособные, группа "В" - люди с хорошим характером и группа "Г" - люди с плохим характером. В фирму "Фанук" мы принимаем только тех, кто попадает в группу "А" и "В". Затем с кандидатами, отобранными моими помощниками, веду беседы я сам, сам и делаю окончательный выбор.
- Что вы можете сказать о деловых и личных качествах ваших сотрудников?
- Персонал фирмы в большинстве своем - это молодые люди. Их сознание отличается от сознания японцев моего поколения, для которых интересы дела были превыше всего. Для меня, например, работа и сейчас остается единственным увлечением. А вот молодые работники фирмы одной работой уже не довольствуются: их интересуют и личная жизнь, и отдых, и развлечения. И нам приходится все больше думать и об их досуге.
- Ну а каким вы видите будущее вашей фирмы? Станете, наверное, расширять масштабы и сферы своей деятельности?
- Нет. Мы и впредь будем концентрировать внимание только на "умных" производственных роботах. Деловая активность фирмы будет развертываться не вширь, а вперед и вглубь. Если мы пойдем по пути расширения номенклатуры изделий, то нам не удастся быстро совершенствовать их качество. В наше время вырваться вперед и оставить позади других можно лишь на каком-то узком участке науки и техники. Поэтому мы и делаем упор не на количество, а на качество. И раз наша цель - производство промышленных роботов, обладающих высоким компьютерным интеллектом, то в этом направлении и ведут свои конструкторские разработки исследователи фирмы. Разумеется, с расчетом не на сегодняшний день, а с перспективой на 10 лет вперед.
- А не грозит ли широкое внедрение роботов увеличением безработицы?
- Японии это не грозит: рост населения страны замедляется, а возможно, и прекратится в будущем. Сегодня уже не хватает рабочих рук там, где труд человека непривлекателен. Пример тому - ночные работы. Ну а на нашем заводе в ночные часы трудятся не люди, а роботы, и это повышает общую производительность труда в три раза.
- Насколько обширны контакты фирмы с зарубежными партнерами и клиентами?
- Контакты все время расширяются. В прошлом году мне пришлось побывать за рубежом 15 раз. Правда, поездки эти были, как правило, краткосрочными: подписал контракт - и обратно. Побывал я в прошлом году и в Москве, куда летал на один день для заключения соглашения со "Станкосервисом" о создании совместной компании по техническому обслуживанию импортируемых станков.
- Как вы оцениваете это соглашение?
- Созданная нами совместная компания пока еще невелика. Мы видим в ней лишь начало более широкого сотрудничества с советскими партнерами. Я надеюсь, что постепенно для него будет создана прочная база.
При выходе из заводских помещений на стенах цехов и коридоров мое внимание привлекли лозунги, написанные крупными иероглифами. Многие из них, как выяснилось, являлись любимыми изречениями президента фирмы. Некоторые лозунги я записал. Вот они:
"Человеку следует работать лишь в дневные часы, а труд по вечерам и ночью - это дело роботов!"
"Под строгим руководством усилиями всего персонала повысим надежность продукции, снизим ее себестоимость и будем твердо соблюдать сроки выполнения заказов!"
"Качество - превыше всего!"
"Добьемся такого качества продукции, чтобы у наших роботов поломок не было по крайней мере в течение 50 месяцев!"
В отличие от иной "наглядной" агитации правильные мысли в стенах фирмы не только провозглашаются, но и выполняются. Под руководством президента Инабы фирма "Фанук" работает на совесть и слов на ветер не бросает.
Когда я писал в Токио эти строки, мысли мои то и дело переносились на свою Родину, в стены советских предприятий, в кабинеты их начальников, сидящих за столами, заставленными телефонными аппаратами под прикрытием секретарш-церберов и не удостаивающих своих подчиненных частыми появлениями в цехах и беседами по местам их работы. Почему так быстро вырастают у нас повсюду из нормальных с виду людей надутые вельможи? Неужели склонность к высокомерию, зазнайству и верхоглядству заключена в каких-то генах нашего национального характера? Или же вся беда в каких-то порочных методах организации труда на советских заводах? А может быть, виной тому излишняя опека отраслевых министерств и ведомств, сковывающая личную инициативу руководителей предприятий? Разве нет среди руководителей советского производства таких же одержимых и волевых людей как Инаба? Ведь появлялись же и в нашей стране в целом ряде областей науки и техники выдающиеся лидеры - организаторы великих исторических "прорывов". Вспомнить хотя бы Королева, Курчатова или Туполева! Но как бы там ни было, в незаурядной личности профессора Инаба я увидел прекрасный образ японца-новатора, японца-лидера, японца-диктатора, способного дерзать и вести своих подчиненных на смелые штурмы высот мировой науки и техники".
А вот еще один образ японца - влиятельного друга Советского Союза, сумевшего обрести известность и уважение общественности не только в своей, но и в нашей стране. Ему я посвятил статью, опубликованную в "Правде" 16 октября 1989 года. Привожу ниже ее текст:
"Университет Токай - одно из крупнейших высших учебных заведений Японии - более 37 тысяч студентов. Целым городом раскинулся он в холмистом парке в 70 километрах к югу от Токио. В центре города в сквере среди декоративных гранитных валунов и зелени газонов возвышается бронзовая фигура основателя университета и президента его правления Мацумаэ Сигэёси. Рядом - монументальное двухэтажное здание мемориального музея, посвященного научной и общественной деятельности этого широко известного в Японии человека. У входа в музей - бюст Мацумаэ, а в главном зале - еще одно его скульптурное изображение, оно вырублено в натуральный рост из дерева. Мацумаэ изображен в национальном японском одеянии - кимоно. На лице деревянной статуи - настоящие стеклянные очки в роговой оправе. По замыслу скульптора это должно создавать ощущение некоей общности монумента с находящимися в зале живыми людьми.
Но скульптуры президента - это не памятники. Мацумаэ жив и, несмотря на свой солидный возраст - ему 86 лет,- продолжает вести активную научно-административную, общественную и политическую деятельность. Эти скульптуры - лишь символ влияния и уважения, которым пользуется основатель и глава "учебной империи" Токай.
Рабочий кабинет профессора Мацумаэ расположен на 33 этаже небоскреба, в самом центре Токио, неподалеку от парламента. И первой при моей встрече с профессором пришла в голову мысль, что нет, не сумели скульптуры отразить ни в бронзе, ни в дереве подлинный облик этого человека. Ибо в осанке, жестах и выражении лица профессора нет ни неестественной величественности, ни нарочитых претензий на мудрость и святость Будды.
Навстречу мне из глубокого кресла поднялся седовласый старик с крупными чертами лица, со сгорбленной фигурой, от которой, несмотря на возраст, веяло физической силой и энергией. Конечно, годы дают себя знать: отдельные слова Мацумаэ произносил тихо и не очень внятно, иногда замолкал и что-то обдумывал. Его проницательный взгляд и властные нотки в голосе при обращении к людям из своего окружения достаточно ясно говорили о том, что этот человек продолжает и сегодня твердо держать в своих руках руководство возглавляемыми им учреждениями и организациями.
Раньше почему-то я предполагал, что его родословная восходит к знаменитому феодальному роду Мацумаэ, который в период позднего средневековья правил в северных районах Японии. Но это предположение оказалось ошибкой. Родился мой собеседник в сравнительно небогатой трудовой семье. Проявив исключительный интерес к учебе, он окончил в 1925 году инженерный факультет Токийского императорского университета. К довоенным годам относится и изобретение им уникальной системы кабельной телефонной связи на дальние расстояния, принесшие ему мировую известность в инженерных кругах. Вспоминая об этой своей удаче, Мацумаэ говорил:
- Мое изобретение окрылило меня и упрочило во мне убеждение в исключительном влиянии научно-технического прогресса на развитие человеческого общества. Мной овладела идея скорейшего распространения по всему миру новейших линий кабельной и радиотелефонной связи с целью совершенствования и развития всеохватывающей системы постоянных контактов между людьми, сближающих и объединяющих все народы и создающих базу для лучшего взаимопонимания и дружбы.
В основу мировоззрения Мацумаэ легли довольно аморфные религиозные учения отчасти буддийского, отчасти христианского толка. Его настроения и взгляды приняли религиозную и пацифистскую окраску. Но они никак не увязывались с тогдашними доктринами правящих милитаристских кругов страны. Не случайно после вступления Японии в войну на Тихом океане Мацумаэ, занявший было в те годы руководящий пост в министерстве связи, подпал под подозрение властей. По личному указанию военного диктатора Тодзио он был отстранен от службы в министерстве и направлен рядовым солдатом на фронт.
В первые послевоенные годы активный сторонник идеи всеобщего мира Мацумаэ был избран в депутаты парламента. В качестве президента правления университета Токай он установил широкие связи с зарубежными сторонниками запрещения ядерного оружия и использования ядерной энергии в мирных целях. Именно тогда завязались его контакты с советскими сторонниками мира.
- Что же побудило вас стать в дальнейшем активным сторонником упрочения дружественных контактов с нашей страной? - спросил я профессора.
Вместо прямого ответа на мой вопрос Мацумаэ попросил помощников принести его автобиографическую книгу, недавно изданную в Токио на английском языке.
- Прочитайте этот опус, и вы найдете там то, о чем спрашиваете.
Ознакомившись уже после беседы с книгой, я узнал из нее, что главной побудительной причиной стремления Мацумаэ к упрочению связей с нашей страной стала прежде всего забота о национальных интересах Японии. "С некоторых пор,- писалось в книге,- я стал считать, что контакты между Японией, с одной стороны, и с Советским Союзом и социалистическими странами Восточной Европы - с другой, должны поощряться и что только установление хороших отношений Японии с Советским Союзом может соответствовать интересам ее безопасности и экономического развития".
Именно по инициативе Мацумаэ и под его председательством в январе 1966 года в Японии была создана Ассоциация культурных связей с зарубежными странами, установившая тесные контакты с Советским Союзом и наладившая широкий обмен делегациями, выставками и литературой в самых различных областях культурной жизни народов обеих стран.
Выступая неизменно в пользу культурного сближения и дружбы народов мира, Мацумаэ остается в то же время истым почитателем японской национальной культуры.
- Я японец и, конечно, смотрю на мир глазами японца,- сказал он, говоря о своем мироощущении.
Однако в его японском патриотизме я не уловил шовинистического привкуса.
Объясняя свой энтузиазм в ознакомлении советской общественности с японской национальной культурой, он говорил:
- Я не уверен, что японцы понимают по-настоящему культуру Запада, а западное общество - культуру Японии... Думаю, что из зарубежных стран все-таки правильнее всех понимают Японию Советский Союз и страны Восточной Европы. Они в этом отношении стоят в мире впереди других.
Немало сделал Мацумаэ и для улучшения японо-советских отношений по государственной линии. Не раз по просьбе руководителей японского правительства, включая и некоторых премьер-министров, он в качестве частного лица ездил в Москву для неофициальных встреч с представителями советского руководства. Ведущую роль сыграл он и в организации шести японо-советских конференций "круглого стола", ставших в последнее десятилетие важным средством восстановления взаимопонимания народов двух стран и вывода двусторонних отношений из тупикового состояния. Заслуги Мацумаэ в деле упрочения советско-японского добрососедства высоко оценены у нас в стране: он награжден советским орденом Дружбы народов. Эту награду Мацумаэ Сигэёси хранит на видном месте в том же рабочем кабинете.
- А как вы относитесь к новому мышлению и проводимому Советским Союзом курсу на последовательную реализацию идеи разоружения и ликвидации ядерного оружия? - поинтересовался я.
- Полностью одобряю такой курс,- сказал мой собеседник.- Считаю, что это самый надежный из всех планов упрочения международного мира, предлагаемых в наши дни политическими деятелями различных стран. С программой разоружения, выдвинутой в выступлениях главы Советского Союза М. С. Горбачева, я связываю светлые надежды".
Моя встреча с профессором Мацумаэ была одной из его последних встреч с советскими людьми. Вскоре я узнал, что его здоровье резко ухудшилось, а затем его не стало. Но уважительное, доброжелательное отношение к нашей стране, по крайней мере некоторое время после его кончины, продолжало ощущаться в деятельности администрации университета Токай и Ассоциации культурных связей с зарубежными странами.
Среди собеседников-японцев, встречи с которыми оставили в моей памяти наиболее яркие и сильные впечатления, я не могу не упомянуть великого японского зодчего Тангэ Кэндзо. Вот что написал я о нем в "Правде" под свежим впечатлением от беседы с ним, состоявшейся в феврале 1989 года.
"Когда говорят о достижениях различных стран в современном градостроительстве, часто упоминают Японию. А когда речь заходит о японских архитекторах, то первым из первых обычно называют Тангэ Кэндзо. С его именем связаны такие известные каждому японцу архитектурные памятники как Атомный музей и мемориальные сооружения в хиросимском Парке мира, олимпийские спортивные дворцы в токийском районе Ёёги, сорокаэтажное здание столичной гостиницы "Акасака принц" и многое другое. В наши дни авторитет и слава Тангэ вышли далеко за пределы Японских островов. По его проектам построен и строится ряд крупнейших архитектурных комплексов в Италии, Франции, странах Ближнего Востока и других районах мира. В то же время Тангэ известен как автор ряда трудов по теории современной архитектуры. Его книги переведены на многие языки, в том числе на русский.
Мастерская знаменитого зодчего находится в центре Токио, в десятиэтажном здании на проспекте Аояма. Фасад здания облицован зеркальными панелями, в которых отражаются небо, облака и соседние дома. В мастерской, занимающей два верхних этажа, все выдержано в ослепительно белых, серебристых тонах. Белые ковры и стены, стеллажи и мебель, включая мраморный письменный стол, создают у посетителя впечатление, будто он попал в кучевые облака. Впечатление усиливается и тем, что отсюда, с десятого этажа, сквозь сплошную стеклянную стену открывается панорама японской столицы.
Ожидая появления прославленного архитектора, я мысленно приготовился к тому, что и внешность его будет столь же необыкновенной, эффектной и впечатляющей, как и все вокруг.
Но внешность Тангэ оказалась явно не соответствующей этому причудливому великолепию интерьера. Пожилой человек маленького роста с узким и очень косым разрезом глаз вошел в свой кабинет неуверенно, словно не он, а я был его хозяином. Явно не сочетались с блеском белого мрамора и старомодный серый костюм вошедшего, и простоватый синий галстук, и малозаметные очки в тонкой оправе, а самое главное - сама манера его поведения. Ни в жестах, ни в словах, ни в выражении лица не было ничего присущего преуспевающей знаменитости. Во всем сквозили простота и скромность.
- Теория и философия архитектуры, как и ее технологическая база,начал разговор Тангэ,- постоянно меняются под влиянием изменений, происходящих в обществе. Так, в первые послевоенные десятилетия, когда Япония стремилась стать высокоразвитой индустриальной страной и форсировала развитие производства материальных благ, главный упор в архитектуре делался на увеличение масштабов и объема строительства, а также на прочность сооружений. Позднее, когда приоритет был отдан развитию наукоемких отраслей и, в частности, электроники и связанных с ней средств информации, в архитектуре возобладало стремление к воплощению в градостроительных проектах неких духовных и эстетических начал. Гораздо больше внимания стало уделяться комфорту и красоте.
Что касается моих проектов, то на них тоже сказывалось влияние времени. К тем первым, которые были сделаны сорок лет назад и в 50-е годы, нельзя, естественно, подходить с мерками сегодняшнего дня. Но есть среди них такие, которые дороги мне и по сей день. К ним отнес бы я прежде всего проект Атомного музея и всего мемориального комплекса в Парке мира в Хиросиме. К этому городу я всегда питал особую привязанность - ведь в довоенные годы я учился в одной из хиросимских школ. После войны разработки генерального плана восстановления города захватили меня. Велись, правда, тогда разговоры об опасности остаточных явлений радиоактивности, но это меня не остановило. В итоге конкурса на лучший проект хиросимского мемориального комплекса, в котором участвовали более 200 специалистов, мне посчастливилось удостоиться первой премии. Но даже тогда я еще не надеялся, что проект будет реализован. Уж слишком трудное было время. Но в 1949-1955 годах моя мечта сбылась.
- Скажите, Тангэ-сан,- задал я вопрос,- а что чувствуете вы как зодчий, глядя на здания, построенные по вашим проектам? Радуют ли они ваш глаз, вызывают ли авторскую гордость?
Взглянув на меня краешком глаза, Тангэ с некоторой неуверенностью ответил:
- Трудно сказать. Конечно, мне доставляет удовольствие следить за тем, как здание постепенно растет и обретает формы. Но при этом всегда гложут душу и опасения: а будет ли оно выглядеть так, как я представлял себе его в воображении? Сегодня, пожалуй, среди зданий, построенных с моим участием, нет таких, которые вызывали бы у меня стопроцентное удовлетворение. Когда идет разработка проекта, хочется, естественно, все довести до максимально высокого уровня. Но этого почему-то никогда не удается достичь. Обычно, как только строительство подходит к концу, я начинаю остро ощущать недостатки проекта. И эти недостатки и упущения обнаруживаются всякий раз, как бы я ни старался их избежать. Да и у тех, кто судит о моих проектах со стороны, отношение к ним наверняка меняется по истечении времени: то, что удовлетворяло людей вчера, сегодня вызывает критические отзывы, ибо в наши дни требуются уже иные, более совершенные решения.
- Ну а дом, в котором вы сами живете, построен целиком с учетом ваших запросов?
- Прежде я жил в собственном доме, построенном по моему проекту. Но он находился далеко от мастерской, и ежедневные поездки туда и обратно стали занимать слишком много времени. Пришлось от этого дома отказаться, и его снесли. А теперь я живу в большом многоквартирном доме, построенном по проекту другого архитектора. Зато находится моя квартира близко от мастерской.
- Извините, а в каком стиле оборудована ваша квартира: в японском или европейском?
И снова японский зодчий удивил меня:
- Я сторонник европейского образа жизни, а потому сплю не на татами, как большинство моих соотечественников, а на кровати. Даже в прежнем доме, спланированном мною в свое время по японскому образцу, я спал на кровати, а кровать, диван и другая европейская мебель стояли в этом доме прямо на татами.
Тангэ улыбнулся, и я смотрел на него с недоумением: ведь с точки зрения "нормального" японца сочетание европейской мебели с татами - это полнейшая несуразица и безвкусица, противоречащая национальным обычаям. Мелькнула даже мысль: а не показное это чудачество знаменитости, рассчитанное на то, чтобы вызвать побольше толков о себе? Но нет, упомянул он об этой чуждой национальным традициям детали своего личного быта, видимо, лишь из присущего ему желания быть во всем предельно правдивым.
Потом я понял, в чем тут дело: кумир современной Японии, в ранних творениях которого заметно ощущался национальный колорит, во вкусах своих, будь то личный быт или его идеи, издавна ориентировался все-таки не на японскую экзотику, а на общепризнанные достижения мировой цивилизации. Творчество Корбюзье было и по сей день осталось исходной основой его взглядов, эстетики и поисков. Даже в своих ранних трудах, уделяя много внимания детальному изучению традиционных национальных черт японской архитектуры, Тангэ отнюдь не идеализировал японскую экзотику. Зачастую он подвергал ее критическому разбору с позиций поборника современных взглядов на цивилизацию. Не случайно, например, в его беседе со мной заметно проявилось негативное отношение к традиционному пристрастию японских архитекторов к такому строительному материалу как дерево. Именно к этому материалу высказал Тангэ открыто свою нелюбовь.
- В дереве проку мало,- заметил он.- Легко сгорает и легко рушится при тайфунах и землетрясениях. А вот бетон, стальные конструкции и камень - это материалы, обеспечивающие сооружению и прочность и долговечность.
Да и сам размах нынешней творческой деятельности Тангэ наглядно говорит о его нежелании замыкаться в японской национальной скорлупе. С увлечением говорил он о своей работе над планом реконструкции Рима, предусматривающем перепланировку отдельных магистралей Вечного города и вынос за его пределы многих предприятий и административных учреждений, о стройках, ведущихся по его проектам в США, Италии, на Ближнем Востоке, в Сингапуре и других странах. Во внешне мягком и скромном человеке постепенно в ходе беседы проявился дерзновенный и неуемный нрав новатора.
- Я не сторонник того,- сказал он между прочим,- чтобы слепо цепляться за старое или некритически воспроизводить его вновь. Из старого надо оставлять лишь хорошее, но в то же время рядом следует создавать новое.
Ну а как относится Тангэ к своей мировой известности и славе, тяготят ли они его или, наоборот, окрыляют? Ответ на этот вопрос был также искренен:
- Слава, конечно, воодушевляет. Но эта же слава заставляет работать, работать и работать.
Выяснилось, что и по сей день Тангэ продолжает жестко ограничивать себя в отдыхе, хотя ему и исполнилось 76 лет. Не увлекается он спортом (по причине, как он говорит, "слабого здоровья") и почти не практикует выезды на природу хотя бы для игры в гольф, столь популярной в верхах японского общества. Зато много времени у зодчего уходит на общение со своими коллегами-архитекторами, с представителями других групп творческой интеллигенции, а также с политическими и государственными деятелями, жаждущими прослыть "друзьями Тангэ", ибо такая дружба поднимает престиж любого из них в глазах здешней общественности, да пожалуй, и в собственных. Неоднократно встречался с Тангэ в последнее время нынешний японский премьер-министр Такэсита Нобору, много раз приглашал его в гости и покойный император Хирохито.
Незаметно промелькнуло время, отведенное на встречу. Покидая кабинет Тангэ, у стеклянной стены-окна я замедлил шаг. Посмотрев за окно, спросил хозяина:
- Появятся ли в ближайшее время в этих кварталах новые ваши творения?
- Вот там,- указал он в сторону района Синдзюку,- сейчас ведется монтаж каркаса нового шестидесятиэтажного здания токийского городского управления. Его контуры будут напоминать собор Парижской Богоматери. А левее - в районе Сибуя - началось строительство другого объекта нашей мастерской - главного здания Университета ООН.
И хотя упоминания об этих престижных стройках были сделаны архитектором мимоходом, без всякого пафоса, где-то в уголках его живых раскосых глаз мелькнула искорка профессиональной гордости. И, наверное, я не ошибся: ведь увлекательный поиск новых решений, радость творчества, ощущение своего профессионального мастерства и общественной пользы своих усилий - это то, чем вот уже многие годы живет этот выдающийся сын Японии"101.
Мои журналистские зарисовки пяти типичных японцев. занятых в разных сферах общественной жизни своей страны. получили похвальные отзывы в редакции "Правды" и были опубликованы без задержек на страницах газеты.
С тех пор прошло уже лет десять-двенадцать. Но и сегодня именно такие предприимчивые, деятельные и неутомимые люди составляют, на мой взгляд, значительную, если не большую часть жителей Страны восходящего солнца. Их энергия и созидательный труд будут и далее во многом определять пути, темпы и успехи развития японского общества. Да и для наших соотечественников жизненный опыт упомянутых мной пятерых японцев мог быть, как мне думалось тогда, и интересным и поучительным.
Глава 3
ПЕРВЫЕ ШАГИ ГОРБАЧЕВА И ЕГО ОКРУЖЕНИЯ
НАВСТРЕЧУ ЯПОНСКИМ
ТЕРРИТОРИАЛЬНЫМ ДОМОГАТЕЛЬСТВАМ
Как поборники "нового мышления"
расшатывали твердую позицию
Советского Союза в споре с Японией
Приход М. С. Горбачева к власти летом 1985 года поначалу не оказал заметного влияния на развитие советско-японских отношений. Лишь в январе 1986 года, после того как Э. А. Шеварднадзе сменил А. А. Громыко на посту министра иностранных дел, появились еле-еле уловимые намеки на готовность новых руководителей советской внешней политики к переменам в подходе к территориальному спору Советского Союза с Японией. Японская сторона уловила, по-видимому, эти намеки уже во время первого официального визита в Японию Шеварднадзе, состоявшегося с 15 по 19 января 1986 года. В итоге визита было подписано тогда Совместное советско-японское коммюнике, в котором примечателен был следующий абзац: "В соответствии с договоренностью, зафиксированной в совместном советско-японском заявлении от 10 октября 1973 года, министры провели переговоры, касающиеся заключения советско-японского мирного договора, включая вопросы, которые могли бы составлять его содержание. Они договорились продолжать их во время своей следующей консультативной встречи в Москве"102.
Тогда этот текст не содержал сколько-нибудь ясных намеков на изменение советской позиции в территориальном споре с Японией. Тем не менее японская сторона, видимо, обратила внимание на то, что вместо определенных и жестких высказываний Громыко по поводу японских территориальных домогательств в высказываниях Шеварднадзе появились расплывчатые и мягкие рассуждения о необходимости "диалога" двух стран.
Идею советско-японского "диалога" стали тогда же выдвигать в своих высказываниях и некоторые из научных сотрудников Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО), возглавлявшегося в те годы академиком Е. М. Примаковым. Именно эта идея стала высказываться с тех пор в выступлениях японоведов ИМЭМО на совместных симпозиумах с группами японских политологов, близких к тогдашнему премьер-министру Накасонэ и руководству правящей либерально-демократической партии. Уже тогда стало ясно, что японские дипломаты, уловив нашу готовность к смягчению тона в отношении японских территориальных домогательств, поставили перед собой одну четкую и весьма существенную цель, а именно добиться от нашей стороны признания существования "территориального вопроса" в отношениях двух стран. Эта цель вполне стала ясной для меня в декабре 1986 года в ходе жарких дискуссий, развернувшихся на проходившей в Токио очередной конференции "круглого стола". Тогда я участвовал в этой конференции как член советской делегации - моя работа в качестве собственного корреспондента "Правды" началась в Токио двумя месяцами позже, в феврале 1987 года. Помнится, что японские участники названной конференции не раз заводили в те дни со мной, да и с другими членами делегации, такие разговоры: "Зачем вы, советские делегаты, упорствуете? Что вам стоит? Признайте очевидный факт: наличие территориального спора между вашей и нашей страной, а следовательно, наличие "территориального вопроса" в наших отношениях. Если будет зафиксировано совместное признание этого "вопроса", то японская сторона могла бы даже согласиться на то, чтобы отложить на время окончательное решение нашего спора и не предъявлять требований безотлагательной передачи Японии этих островов". И надо сказать, что некоторым из членов советской делегации такие предложения казались приемлемыми.
Но в этих бесхитростных на первый взгляд предложениях была скрытая для нашей дипломатии хитрая ловушка. Ведь если бы наша сторона признала существование "территориального вопроса" в советско-японских отношениях, то это означало бы, что мы сами признавали бы несовершенство ялтинских договоренностей трех держав, СССР, США и Великобритании, о послевоенных границах Японии. А это, естественно, никак не соответствовало нашим национальным интересам. Тогда, в декабре 1986 года, попытки японской делегации добиться на конференции "круглого стола" согласия нашей стороны на признание в итоговом документе наличия в наших отношениях "территориального вопроса" не увенчались успехом.
Однако в последующие месяцы ветер предстоящих перемен во внешней политике СССР стал ощущаться в Японии все заметнее. Как дуновение этого ветра была воспринята в Японии смена посла Советского Союза. В результате вместо человека брежневского склада ума и поведения - Абрасимова наше посольство в Токио возглавил человек "новых", более гибких взглядов - Н. Н. Соловьев, хорошо освоивший за время работы в Москве под руководством Шеварднадзе умение много и туманно говорить о необходимости "конструктивного диалога" двух стран.
Примечательной вехой перемен в деятельности посольских чиновников стало поручение, отданное новым послом группе своих подчиненных где-то в начале 1987 года. Суть этого поручения сводилась к тому, что названной группе надлежало разработать несколько альтернативных вариантов возможного подхода двух стран к их территориальному спору. В качестве вариантов предполагались как прежний курс на сохранение "железобетонной позиции" ("территориальный вопрос давно решен, а поэтому его не существует"), так и курс на уступки тем или иным территориальным притязаниям Японии.
Когда весной 1987 года на заседаниях у посла началось обсуждение этих альтернативных вариантов, я был уже в Японии и в качестве корреспондента "Правды" присутствовал на этом обсуждении. Далеко не все из выступавших, включая и меня, признали тогда правомерной позицию, допускавшую возможность наших территориальных уступок Японии. Но посол упорствовал, ссылаясь на мнение некого "московского начальства". Не знаю точно, послал ли он тогда свои варианты в Москву или нет. Скорее всего послал, но где-то на вершине мидовской иерархии их придержали чьи-то умные головы. Однако сам факт допущения послом возможности соскальзывания Советского Союза на путь уступок японским территориальным притязаниям весьма красноречиво говорил о том, в какую сторону стали поворачивать советскую внешнюю политику "ветры перестройки", дувшие из Москвы в 1987-1988 годах. При этом проявилась далеко не похвальная бесхребетность многих кадровых работников МИД СССР, готовых в любой момент в угоду начальству пересмотреть свои взгляды и мнения. Ведь еще недавно, во времена А. А. Громыко, большинство наших дипломатов казалось бы, решительно осуждали японские территориальные домогательства. Но стоило кому-то в верхах изменить свое мнение, как ретивые службисты, кичившиеся своими дипломатическими чинами и рангами, стали тотчас же подстраивать свои взгляды под эту новую "установку". И никто этому не удивлялся! Как видно, у нас в стране мидовским чиновникам по самой своей профессии изначально отводилась роль флюгеров: их собственное мнение не требовалось ни старому, ни новому министерскому начальству.
В 1988 году в советский дипломатический и политический обиход прочно вошло словечко "новое мышление", о котором я уже упоминал ранее. Ушлые японские комментаторы сразу же стали истолковывать это словечко как отказ Советского Союза от жесткого идеологического и военного противостояния с США и его готовность идти в дальнейшем на различные уступки Западу. Предполагалось в их комментариях и появление у Советского Союза готовности идти на уступки японским территориальным требованиям.
И надо сказать, что надежды японских советологов на то, что в ходе горбачевской "перестройки" произойдут перемены в подходе советского руководства к территориальному спору с Японией, к сожалению, имели под собой определенные основания. Весь ход событий в Советском Союзе чем далее, тем более укреплял их надежды.
Уже летом 1988 года для токийских наблюдателей стало очевидным, что с началом разговоров о "новом мышлении" в Советском Союзе исчезло единство взглядов на японские территориальные притязания. На поверхность всплыло, в частности, стремление группы амбициозных газетных и телевизионных обозревателей типа А. Бовина, В. Цветова и О. Лациса, ссылаясь на свои "личные мнения", ставить под сомнение правомерность прежнего курса МИД СССР на непризнание существования "территориального вопроса" в советско-японских отношениях. Смысл их высказываний сводился к тому, что "новое мышление" предполагало открытие широкой дискуссии с Японией по данному вопросу. Тем же из своих коллег, кто был не согласен с таким "новым мышлением" и выступал по-прежнему за твердый отпор японским территориальным притязаниям, некоторые из них стали наклеивать такие пренебрежительные ярлыки как "консерватор", "догматик" или "великорусский шовинист".
Влияние этих "пионеров нового мышления" стало все заметнее проявляться в отдельных газетных статьях, в передачах телевидения, а также на японо-советских симпозиумах. что, естественно, сразу же фиксировалось японскими корреспондентами и доводилось до сведения своих соотечественников. Примером тому могло быть освещение в японской печати хода шестой (и как стало ясно потом - последней) советско-японской Конференции круглого стола, состоявшейся в Москве с 17 по 19 октября 1988 года. В отличие от всех предыдущих конференций ряд ее советских участников, в основном журналистов, претендуя на "новое мышление", выступил в пользу "более внимательного", чем прежде, отношения к японским территориальным требованиям, что не без радости было отмечено японской печатью103.
Отмечала, в частности, японская печать высказывания некоторых советских участников конференции в пользу возврата министерства иностранных дел СССР к признанию той части Совместной советско-японской декларации 1956 года, где выражалась готовность передать Японии в случае подписания ею мирного договора острова Хабомаи и Шикотан104. Не осталась незамеченной японскими наблюдателями и облетевшая конференцию новость об уходе со своего поста заместителя заведующего международным отделом ЦК КПСС И. И. Коваленко, который, как знали все японские политические деятели, в течение долгих лет был ответственен за политику КПСС в отношении Японии. А ведь для японцев не было секретом, что именно Коваленко открыто высказывал решительное неприятие японских территориальных требований.
Обнадеживал японские правительственные круги и поворот в советско-американских отношениях, принявших после майского (1988 г.) визита президента США Рейгана в Москву скорее дружественный, чем враждебный характер. Окрылили, в частности, японских дипломатов сообщения о том, что в беседах с Горбачевым Рейган лично коснулся вопроса о советско-японском территориальном споре и якобы даже просил своего собеседника пойти навстречу Японии в этом споре105.
Однако "большие надежды", порожденные у поборников японских территориальных притязаний высказываниями отдельных советских участников шестой Конференции круглого стола, оказались преждевременными, ибо эти высказывания отражали мнения далеко не всей советской делегации. В пользу территориальных уступок японцам выступали тогда либо журналисты и научные работники, подвизавшиеся на освещении в печати проблем Японии и извлекавшие не только духовные, но и материальные выгоды из своих частых поездок в Страну восходящего солнца, либо представители только что появившихся на свет совместных советско-японских предприятий, для которых репутация "друга Японии" стала важнее, чем доброе имя защитника интересов отечества. Однако вся эта публика не определяла позиции МИД СССР, которая по-прежнему формировалась руководством центрального партийного аппарата КПСС при участии министерства обороны, КГБ и других ведомств. А перемены во взглядах отдельных руководителей МИД в то время еще не находили подтверждения в официальных документах. В дни, предшествовавшие началу шестой конференции, 6 октября 1988 года, заместитель министра иностранных дел И. Рогачев на встрече с иностранными журналистами решительно отверг всевозможные домыслы японской печати и заявил, что в территориальном споре с Японией "позиция Советского Союза остается неизменной и принципиальной"106.
Однако жесткие заявления И. Рогачева не рассеяли моих сомнений в твердости мидовского курса на отпор японским территориальным притязаниям. Уж очень вялыми, беззубыми и расплывчатыми стали высказывания по поводу японских территориальных домогательств некоторых из влиятельных лиц, приезжавших в Токио из Москвы и выступавших на совещаниях у посла, да и перед японцами.
В последней декаде октября 1988 года в Японию по приглашению руководства правящей либерально-демократической партии прибыл мой прежний приятель и начальник - один из советников Горбачева и Шеварднадзе, член ЦК КПСС, директор ИМЭМО, академик Е. М. Примаков. Целью его приезда было участие в симпозиуме по проблемам будущего развития стран АТР, организованном правящей партией. Приглашение руководящего работника КПСС на этот симпозиум расценивалось в японской прессе как случай беспрецедентный,
Для организаторов симпозиума смысл присутствия Примакова и его выступления на симпозиуме заключался в том, чтобы выслушать из первых уст, как относились кремлевские приверженцы "нового мышления" к японским территориальным требованиям и чего можно было ждать от предстоявшего в декабре того же года визита в Японию Шеварднадзе. Но, пожалуй, главная причина приглашения Примакова на симпозиум крылась в том, что именно Примаков вместе с группой научных сотрудников подведомственного ему института являлся, по догадкам японцев, наиболее влиятельным инициатором разработки планов новой советской стратегии по отношению к Японии стратегии, предполагавшей отход от той твердой позиции, которая противопоставлялась японским домогательствам во времена Брежнева и Громыко.
Не берусь сказать, утвердились ли японские эксперты в своих догадках или нет, но заявления Примакова на симпозиуме, как и его интервью центральным японским газетам, дали им, несомненно, немало пищи для аналитической работы и выявления настроений советского руководства.
С первого взгляда ряд высказываний советского гостя звучал по отношению к Японии критически. Так, по сообщениям японской печати, Примаков осудил "ультимативный характер" заявлений японского МИДа об отказе обсуждать условия мирного договора с СССР до тех пор, пока не будут удовлетворены японские притязания на Южные Курилы. Во-вторых, он упрекнул японцев в том, что в переговорах с Советским Союзом они концентрируют все внимание лишь на территориальных требованиях, откладывая в сторону другие проблемы двусторонних отношений. В-третьих, он подверг критике руководителей МИД Японии за неумеренность и негибкость в их притязаниях на четыре острова, за отсутствие у японских дипломатов готовности идти на компромиссы, исходя из более реалистических оценок сложившейся ситуации107.
Все это говорилось, правда, в очень осторожных и расплывчатых выражениях. И все-таки, несмотря на эту расплывчатость, японские политические эксперты увидели в высказываниях советского гостя скрытые намеки на готовность правительственных кругов Москвы к отказу от заявлений, сделанных в 1960 году по поводу статьи 9 Совместной советско-японской декларации 1956 года и к заключению мирного договора с Японией на условиях, обозначенных в этой статье, то есть на условиях передачи Японии по заключении мирного договора островов Хабомаи и Шикотан108.
Выступая в таком ключе с туманными уклончивыми и вроде бы ни к чему не обязывающими заявлениями, Примаков полагал, видимо, что таким путем он зондирует настроения японского правительства и выясняет: а не клюнет ли оно на некий "компромиссный вариант" решения территориального спора, с идеей которого уже тогда носились некоторые из сотрудников ИМЭМО?
Однако, кто и что лучше прозондировал, тогда сказать было трудно. Во всяком случае, японская сторона в этом зондаже не без оснований увидела еще одно подтверждение своим догадкам о появлении в настроениях горбачевского окружения сдвигов в сторону более уступчивого отношения к японским территориальным требованиям. "Высказывания, сделанные на этот раз господином Примаковым,- писалось в редакционном комментарии газеты "Асахи",- содержат мысль о желательности вступления в переговоры по территориальному вопросу на основе Совместной японо-советской декларации, в которой признавалась готовность (советской стороны) на возвращение Японии двух островов, и это можно, пожалуй, расценить как изменение в позиции Советского Союза"109.
Мне не было известно, какие выводы сделал Примаков из своих бесед в Японии и какие рекомендации даны были им по возвращении в Москву советскому руководству. Неизвестно мне также, приняло ли руководство эти рекомендации во внимание. Тем не менее в поведении и заявлениях руководителей МИД СССР в последовавшие дни, предшествовавшие выезду в Японию Э. Шеварднадзе, сохранялась прежняя сдержанность, резко контрастировавшая, кстати сказать, по своему содержанию с участившимися выступлениями в печати и по телевидению некоторых из наших журналистов типа В. Цветова. Козыряя "новым мышлением", эта братия призывала правительство СССР к открытому признанию существования "территориального вопроса" в советско-японских отношениях и к исправлению некой "несправедливости", якобы допущенной Сталиным в отношении Японии.
Между тем японские правительственные круги в ноябре-декабре 1988 года еще более укрепились в своих предположениях, что "новое мышление" советских руководителей безвозвратно изменило их взгляды на территориальный спор с Японией и что твердого отпора японским требованиям ждать от них уже не приходится. Именно из подобной предпосылки исходили японские дипломаты, готовившиеся к переговорам с Шеварднадзе в расчете на то, что в итоге этих переговоров им удастся реализовать свои планы.
Сколько же авральной суеты и неоправданных расходов бывает в наших зарубежных посольствах в канун приезда такой высокопоставленной персоны как министр иностранных дел! В Токио в дни, предшествовавшие визиту Шеварднадзе, промывали с мылом посольский двор, подкрашивали и подбеливали стены зданий и выселяли из индивидуальных рабочих комнат едва ли не всех советников и первых секретарей, чтобы устроить в этих комнатах временные кабинеты для важных лиц, сопровождавших министра в его поездке. А сопровождали министра, прибывшего в Японию специальным самолетом "Ил-62", около сорока человек, включая супругу, повара, врача, личных секретарей и помощников, а также охранников. Большинство из этих лиц в переговорах, естественно, не участвовали. Супруга в сопровождении нескольких сотрудников посольства и их жен осматривала токийские музеи, храмы, ювелирные магазины, салоны мод, снисходительно принимала подарки подобострастно встречавших ее японцев и, не стесняясь, позировала при этом перед фото- и телекамерами многочисленных репортеров. Шастали по магазинам и другие не занятые переговорами пассажиры личного самолета министра иностранных дел. Зато самому министру пришлось заниматься делами с утра до позднего вечера: помимо переговоров с японским министром иностранных дел Уно Сосукэ программа его пребывания в Японии включала встречи с премьер-министром Такэситой Нобору, а также с другими министрами кабинета.
Возложив на переговоры слишком много надежд, японские политики и дипломаты с присущим им упорством добивались от влиятельного советского гостя долгожданных уступок своим территориальным требованиям, и прежде всего открытого признания Советским Союзом наличия "территориального вопроса" в его отношениях с Японией. И напрасно советский гость прилагал усилия, чтобы переключить внимание своих собеседников на проблемы, связанные с "перестройкой" в Советском Союзе и курсом Горбачева на скорейшее прекращение дальнейшей гонки ядерных вооружений СССР и США. Напрасно пытался прельстить японцев советской концепцией обеспечения мира и развития сотрудничества в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Напрасно пытался заполучить их поддержку в деле снижения уровней военного противостояния стран региона. С присущим японцам тактом и терпением выслушивая все длинные речи советского министра и его помощников, японская сторона фактически пропускала их мимо ушей, продолжая при каждом удобном случае сводить дискуссию к интересовавшему ее "территориальному вопросу".
При этом обнаруживалась следующая разница в позициях обеих сторон: японская сторона стремилась информировать прессу как можно подробнее о ходе дискуссий, в то время как советская сторона предпочитала сводить свою информацию к голодному минимуму. Уж очень крепко засела в сознании наших мидовских вельмож привычка к келейному общению со своими зарубежными партнерами по переговорам. Уж так любо было им мнить себя непогрешимыми жрецами, творившими за закрытыми дверями зала переговоров некие не подлежащие огласке таинства.
Тем не менее из личных контактов с теми, кто находился в зале переговоров, мне стало ясным, что японцам удалось-таки развязать с нашими дипломатами дискуссию по "территориальному вопросу", но в то же время им не удалось склонить советскую сторону к публичному признанию наличия этого вопроса в отношениях двух стран. Согласившись на обсуждение японских территориальных притязаний за закрытыми дверями зала переговоров, Шеварднадзе в то же время отказался упоминать об этой дискуссии в итоговом коммюнике.
Согласие Шеварднадзе на широкое обсуждение за закрытыми дверями территориального спора двух стран без сообщения об этом в коммюнике было, несомненно, уступкой давлению японской стороны. Но еще большей уступкой стало его фактическое согласие на продолжение того же спора в рамках созданной "постоянно действующей рабочей группы на уровне заместителей министров". Ибо хотя формально в задачу группы входило "обсуждение вопросов, касающихся заключения мирного договора", а не территориального спора, всем было ясно, что обсуждаться в дальнейшем будут, по сути дела, лишь вопросы, связанные с территориальным спором двух стран. Это означало хотя и негласное, но фактическое согласие советской стороны на открытие дискуссии с Японией по "территориальному вопросу".
Естественно, что такой итог переговоров очень воодушевил японских политических комментаторов. Вот что писал, например, по этому поводу обозреватель газеты "Ёмиури" Хирано Минору: "Японские правительство переполнено радостью по поводу того, что нынешний визит советского министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе был отмечен началом развернутых переговоров о том, как решать японо-советский территориальный спор. Один из высокопоставленных руководителей министерства иностранных дел заявил, что величайшим результатом японо-советских переговоров министров иностранных дел, состоявшихся 19-20 декабря, было то, что министры двух стран провели беспрецедентно конкретное обсуждение территориального вопроса. Прежде Советский Союз заявлял либо о том, что территориального вопроса между двумя странами не существует, либо о том, что этот вопрос уже решен должным образом. Однако при генеральном секретаре Михаиле Горбачеве и Шеварднадзе советская неуступчивость стала смягчаться"110.
С того времени (то есть с декабря 1988 года) я потерял к Шеварднадзе доверие как к государственному деятелю и проникся к нему глубокой неприязнью как к политикану, способному тайком поступаться национальными интересами великой страны, доверившей ему ответственнейший пост министра иностранных дел. Сегодня ход событий за минувшие двенадцать лет явно подтвердил, как я был прав тогда в своих оценках этой личности: в отличие от Сталина, для которого отечеством стала вся Россия, весь Советский Союз, Шеварднадзе показал себя мелкотравчатым грузинским националистом, для которого Кахетия или Абхазия были во сто крат важнее, чем какие-то далекие русские Курилы.
Но тогда у Шеварднадзе хватило ума, чтобы в своих публичных заявлениях создавать впечатление, что никаких уступок Японии в территориальном споре им не было сделано. Подтверждением тому стала пресс-конференция в Токио, проведенная им перед отъездом в Москву. На этой пресс-конференции его ответы на вопросы японских журналистов были выдержаны в жестких тонах. Объяснялось это, разумеется, отнюдь не личным "великорусским патриотизмом" министра-грузина, а совсем иным. Все дело в том, что соотношение сил в Политбюро ЦК КПСС, как и в ближайшем окружении Горбачева, было в тот момент еще таково, что номер с любыми откровенными территориальными уступками Японии там наверняка бы не прошел. Такие консервативно настроенные члены политбюро как Е. К. Лигачев, В. А. Крючков, Н. И. Рыжков и некоторые другие не позволили бы Шеварднадзе, несмотря на его возросшее влияние и на всю его близость к Горбачеву, пойти на открытую торговлю русскими землями. Поэтому-то и предпочел наш министр иностранных дел вернуться в Москву в ореоле "стойкого" защитника существовавших границ страны.
И все-таки те аспекты переговоров Шеварднадзе в Токио, от которых мидовские чиновники преднамеренно стремились отвратить внимание соотечественников, не остались незамеченными советской прессой. Их постарались высветить в своих статьях те самые ревностные приверженцы "нового мышления", которым тогда почему-то очень захотелось склонить общественное мнение нашей страны в пользу уступок японским домогательствам. Особенно усердствовали в этом деле редакции "Известий", "Нового времени" и "Огонька". По телевидению всех превзошел в этом подыгрывании японцам В. Цветов. Министра иностранных дел Э. Шеварднадзе эта группа журналистов стала похваливать прежде всего за то, что ему как раз и не хотелось афишировать, а именно - за негласное признание им существования в советско-японских отношениях якобы "нерешенного территориального вопроса".
Более того, по инициативе все той же группы журналистов-японофилов в советский газетный обиход стала привноситься заведомо японская терминология: четыре южных острова Курильской гряды стали в ряде газет именоваться "северными территориями", хотя для советских читателей это звучало предельно нелепо - ведь спорные острова находились на юге, а не на севере нашей страны. Более того, после декабря 1988 года в публикациях названных газет и журналов слова "территориальный вопрос" перестали браться в кавычки. Все эти мелкие "новшества", как это нетрудно было понять, преследовали явную цель: дезориентировать наших читателей, создать у них впечатление правомерности японских территориальных притязаний к Советскому Союзу. Конечно, подобные "новации" наблюдались лишь в некоторых, но отнюдь не во всех газетах. Редакции "Правды", "Красной звезды" и "Советской России" не пошли тогда на поводу у японской пропаганды. В своих телефонограммах из Токио я, например, постоянно обращал внимание стенографисток и работников редакции на недопустимость отхода от нашей прежней терминологии при освещении вопросов советско-японских отношений.
О стремлении группы московских газет культивировать среди нашей общественности снисходительное отношение к японским территориальным домогательствам говорила, например, публикация 1 марта 1989 года в "Известиях" большого, едва ли не на всю газетную полосу интервью токийского корреспондента этой газеты С. Агафонова с премьер-министром Японии Такэситой Нобору, в котором последний беззастенчиво предался сколь вызывающим, столь и лживым рассуждениям о том, что четыре южных Курильских острова, Хабомаи, Шикотан, Кунашир и Итуруп, представляют собой якобы "исконные земли Японии" и что поэтому Советскому Союзу надлежало "возвратить" их японцам. Примечательно, что редакция газеты не сопроводила это интервью ни оговорками, ни комментариями, превратив газету по сути дела в рупор японской пропаганды.
Трудно, конечно, было в те дни разобраться до конца, чьи интересы отражала упомянутая группа журналистов, сочувствовавших почему-то японцам больше, чем своим соотечественникам. На словах они выдавали себя тогда за приверженцев горбачевской "перестройки" и "нового мышления". На деле же их выступления в пользу безотлагательного внесения "территориального вопроса" в программу советско-японских переговоров лили воду на мельницу японской дипломатии, стремившейся мобилизовать японскую и мировую общественность на поддержку "движения за возвращение северных территорий". Кое-кто из этих лиц далеко не всегда руководствовался, как я постепенно убеждался в этом, бескорыстными порывами. Так, например, те из них, кто выступал по японскому телевидению в пользу "справедливого" отношения к японским территориальными притязаниям, неизменно вознаграждались японской стороной солидными гонорарами. Но наблюдалась при этом и политическая мотивация их прояпонских выступлений. Поборниками уступок Москвы японским домогательствам стали, как показал дальнейший ход событий у нас в стране, именно те журналисты и общественные деятели, которые спустя год-полтора влились в движение, направленное на слом "советской империи" и превращение ее в конгломерат больших и малых "суверенных государств".
Чем податливее становилась позиция нашей дипломатии в территориальном споре с японцами, тем тверже становилась убежденность токийских политиков в том, что нужно и далее наращивать свой нажим и что именно этот нажим поможет им скорее заполучить в свои руки четыре южных Курильских острова. Японские политики и дипломаты руководствовались при этом крепнувшим в их среде убеждением, что "новое мышление" Горбачева создало благоприятную почву для реализации их территориальных притязаний к Советскому Союзу. Именно в этой связи возникла в японских правящих кругах идея заманивания Горбачева в Японию с целью втягивания его самого в территориальный спор двух стран и склонения его к уступкам южных островов Курильской гряды. Не отвергало тогда, а наоборот, положительно откликалось на обращенные к Горбачеву приглашения японцев и руководство МИД СССР. Всемерно подпитывало эту же идею и наше посольство в Японии. И это понятно: как я уже писал ранее, с давних пор советским послам было свойственно мечтать о визитах в страны их пребывания генеральных секретарей ЦК КПСС, поскольку такие визиты были всегда "обречены на успех" и, как правило, способствовали успехам послов в их дальнейших служебных карьерах. Однако нескрываемая настырность японцев в выдвижении своих территориальных притязаний долгое время охлаждала желание Горбачева и его любознательной супруги попасть в Страну восходящего солнца. Находясь в те годы в окружении таких людей "старого закала" как Чебриков, Лигачев и Громыко, Горбачев не решался втягиваться в территориальные торги с японцами, непредсказуемый исход которых мог ослабить его авторитет в правящей элите страны. Видимо, поэтому ни в 1987, ни в 1988 годах, несмотря на старания, прилагавшиеся как японцами, так и советскими дипломатами, разговоры о приезде Горбачева в Японию не завершились какой-либо конкретной договоренностью.
Весна-лето 1989 года были ознаменованы сенсационными переменами в политической жизни Советского Союза. Выборы народных депутатов СССР, приведшие в марте-апреле 1989 года к победе в Москве, а также в ряде крупных городов большого числа оппозиционных руководству КПСС кандидатов, а затем и ход работы первого Съезда народных депутатов убедили японских политиков в том, что горбачевская "перестройка" стала необратимой и действительно пошла по пути слома прежней государственной и политической структуры. Убеждались японские политики, с другой стороны, и в том, что, несмотря на перемены в государственном устройстве Советского Союза и выход на поверхность оппозиционных правительству сил, реальная власть в стране осталась у Горбачева. Правда, в новой обстановке Горбачеву, Шеварднадзе и их союзникам стало легче привносить идеи "нового мышления" в сферу своей практической внешней политики. С перемещением реальной власти из стен ЦК КПСС в стены вновь создававшихся государственных учреждений степень свободы Горбачева в принятии тех или иных решений, связанных с внешней политикой, значительно расширилась, что расценивалось японскими поборниками территориальных притязаний к СССР как сдвиг к лучшему.
Наблюдательные токийские эксперты придали должную значимость и тому, что группа академических советников и помощников Горбачева, известных в качестве "знатоков дальневосточных проблем", оказалась зачисленной на важные посты во вновь созданных государственных структурах, и в частности в руководящих органах Верховного Совета страны. Об этом говорил хотя бы быстрый взлет к вершинам власти хорошо знакомого японцам директора ИМЭМО академика Е. М. Примакова, который стал не только кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС, но и председателем одной из палат Верховного Совета СССР. Все это дало основание японским политическим деятелям рассчитывать на то, что обстановка в СССР изменилась бесповоротно и что она позволяет впредь Горбачеву и его советникам решать территориальный спор с Японией по собственному усмотрению без оглядки на "консерваторов", еще остававшихся в составе ЦК КПСС. При этом кратчайший путь к решению "территориального вопроса" виделся японцам в приезде Горбачева в Японию с "подарком" в виде четырех Курильских островов. Вот почему в 1989-1990 годах центральное место едва ли не на всех советско-японских встречах на уровне министров и заместителей министров иностранных дел стал занимать вопрос о визите Горбачева в Японию.
Приезды в Японию Ю. Афанасьева, А. Яковлева,
А. Сахарова, Б. Ельцина и прочих "реформаторов"
Большие надежды на успех дало японским поборникам территориальных притязаний к СССР появление среди народных депутатов СССР так называемой "межрегиональной группы". Ловко жонглируя горбачевским лозунгом "нового мышления", некоторые из межрегиональщиков стали открыто высказываться за отказ от принципа нерушимости границ Советского Союза, сложившихся в итоге второй мировой войны. Именно этих народных депутатов СССР сразу же заприметили лидеры японского "движения за возвращение северных территорий", увидев в них своих естественных политических союзников. Депутаты эти, а также советские общественные деятели, журналисты и научные работники, проявившие сочувствие к межрегиональной группе, стали рассматриваться японскими консервативными политиками как общественная сила, способная воздействовать на Горбачева и подтолкнуть его на уступки японским территориальным требованиям. Отсюда проистекало отчетливо выявившееся уже во второй половине 1989 года стремление различных японских консервативных организаций, а также средств массовой информации любой ценой затащить этих людей в Японию, чтобы затем заполучить от них публичные заявления, лившие воду на мельницу "движения за возвращение северных территорий". И эти планы стали на моих глазах претворяться в жизнь.
Первой ласточкой в массовом залете в Японию званых гостей из межрегиональной группы народных депутатов стал ректор Московского историко-архивного института Ю. Н. Афанасьев. О содействии, оказанном этим нечистоплотным политиканом японскому "движению за возвращение северных территорий", я счел нужным написать в газету безотлагательно на следующий же день после его "сенсационного" выступления на одном из "научных" симпозиумов - выступления, получившего широкую огласку и восторженные отклики в японских средствах массовой информации. А заявил Афанасьев в своем выступлении о том, что "перестройка как историческая реальность представляет собой конец последней империи, именуемой "Советский Союз", и что ее целью должна стать ликвидация системы международных отношений, сложившейся в мире на основе Ялтинских соглашений. Но более всего восторги японской прессы вызвало обращение Афанасьева к правительству СССР с призывом пойти навстречу японским территориальным требованиям и безотлагательно "возвратить Японии четыре южных Курильских острова". Это был по тем временам беспрецедентный случай поддержки советским общественным деятелем заведомо незаконных территориальных притязаний Японии к нашей стране. Случай, возмутивший не только меня, но и многих других моих соотечественников, находившихся в те дни в Японии.
И надо отдать должное руководству редакции "Правды" - моя гневная статья по поводу этой наглой вылазки воинствующего антисоветчика и русофоба была сразу же, и притом целиком, без единой купюры, опубликована в газете111.
Статья эта явила собой первый отпор, данный нашей прессой непорядочному, по сути дела предательскому поведению за рубежом тех представителей межрегиональной группы, которые считали возможным расплачиваться за японское гостеприимство тем, что им не принадлежало землями нашей страны. И я был рад и доволен, когда в связи с этим выступлением "Правды" в последующие дни по Сахалинской области прокатилась волна негодующих протестов ее жителей против безответственных попыток политиканов, заполучивших поддержку неопытных избирателей, вступить в торги русской землей, угодливо потакая при этом капризам японских политиков. Вот что сообщалось вскоре в "Правде" о реакции населения Сахалинской области на мою публикацию: "В районах проходят митинги и собрания, на которых их участники принимают резолюции протеста, обращаются в Верховный Совет СССР с настоятельным требованием дать должную оценку заявлению народного депутата СССР Ю. Афанасьева. Аналогичное постановление единогласно принял пленум Сахалинского обкома КПСС. В нем говорится: "Освобождение Южного Сахалина и Курильских островов от японских милитаристов явилось актом исторической справедливости, так как первооткрытие и первоосвоение их принадлежит России, русским людям. При освобождении островов в 1945 году была пролита кровь советских воинов. В настоящее время многотысячное население Курильских островов, большинство которого родилось и выросло там, считает их своей родиной, своим родным домом". В том же постановлении обкома КПСС наряду с осуждением Ю. Афанасьева содержится обращение к Верховному совету СССР с просьбой дать принципиальную оценку его выступлению в Японии и проинформировать об этом жителей Сахалинской области"112.
Однако Верховный Совет СССР не дал внятного ответа на это обращение. Как видно, уже в то время у Горбачева и близких к нему лиц в правительственных и депутатских кругах не было желания ломать копья по данному вопросу с депутатами, примыкавшими к межрегиональной группе. История с Афанасьевым показала, что в лице ему подобных политиков японские поборники территориальных притязаний к нашей стране обрели "пятую колонну", способную ослаблять отпор советской общественности их незаконным домогательствам.
Вскоре после визита Ю. Афанасьева в Токио по приглашению японской стороны прибыли народный депутат академик А. Д. Сахаров и его супруга Е. Г. Боннер. Учитывая протестный резонанс, вызванный в нашей стране прояпонскими выступлениями Ю. Афанасьева, Сахаров и Боннер при встречах с японцами предпочли избегать прямых заявлений в поддержку японских притязаний на Курилы, ссылаясь на то, что проживание на этих островах большого числа советских граждан затрудняет безотлагательное решение этого вопроса. Однако некоторые из их реплик шли явно навстречу японским территориальным домогательствам. Так на лекции в университете Кэйо Сахаров заявил: "Проблема Курильских островов - это очень острая и сложная проблема. Я знаю, какое огромное значение для Японии имеет эта проблема. Я понимаю, что для Японии с ее очень высокой плотностью населения и не очень богатой, по сравнению с СССР, природными ресурсами, каждый квадратный километр имеет огромное значение, и я знаю, какой большой вклад в развитие этих районов внесли японцы в период до второй мировой войны. Я считаю, что вообще правильным принципом было бы сохранение тех границ, которые существовали до второй мировой войны, потому что война не должна служить источником расширения территории..."113 Отметив далее стратегическую важность Курил для Советского Союза, Сахаров заявил, что для решения спора двух стран необходима их обоюдная готовность идти на какие-то "компромиссы". Судя по всему, идейный наставник "межрегиональщиков" не отдавал себе ясного отчета в том, что любой "компромисс" означал бы для Советского Союза лишь односторонние территориальные уступки, а для Японии - односторонние земельные приобретения. А его прекраснодушные рассуждения о справедливости возвращения всех стран к "довоенным границам", в сущности, наталкивали японцев лишь на требования о передаче им не только всех Курил, но и Южного Сахалина. Да, большие ученые нередко бывают наивными младенцами в делах, не связанных с их профессией.
При неоднократных выступлениях Сахарова по японскому телевидению раздражала меня, кстати сказать, Е. Боннер. Эта шустрая усатая старушка стремилась все время вместе с супругом попасть в экран и ввязаться в его беседы с журналистами, хотя лично ей никто из японцев вопросов не задавал.
Кстати сказать, в числе наивных "гениев", уверовавших в свою способность с ходу решать не только собственные профессиональные проблемы, но и проблемы, связанные с советско-японским территориальным спором, оказался в те дни и всем известный шахматный чемпион Гарри Каспаров. Находясь в Москве, в интервью, данном в те дни журналу "Плейбой" и получившим в Японии широкую огласку, он заявил следующее: "Как-то я подумал: а почему бы нам не продать Курилы Японии? Откровенно говоря, я не уверен в том, что эти острова принадлежат нам. А ведь требующие их японцы могли бы заплатить нам за них миллиарды!"114 И не пришло тогда в голову этому Гарри с его торгашеским складом ума, что не все на Руси продается и покупается!
В середине ноября 1989 года в Японию прибыла делегация Верховного Совета СССР во главе с членом Политбюро ЦК КПСС Александром Николаевичем Яковлевым. В Японии Яковлев слыл тогда чуть ли не главным архитектором горбачевской "перестройки". Японская печать склонна была считать его вторым по своему политическому весу советским руководителем, способным оказывать на Горбачева большое влияние. Поэтому принимали японцы именитого советского гостя "по высшему разряду". Беседы с ним вели и премьер- министр Кайфу Тосики, и генеральный секретарь правящей либерально-демократической партии Одзава Итиро, и министр иностранных дел Накаяма Таро, и председатели обеих палат парламента, и лидеры делового мира страны.
Японская сторона предполагала, что в своих беседах советский гость в преддверии визита Горбачева в Японию будет искать практические подходы к достижению взаимоприемлемой договоренности по советско-японскому территориальному спору. И надо сказать, что "архитектор перестройки" в своих заявлениях, сделанных в ходе первых бесед с японскими лидерами, вроде бы намекал на наличие у него неких новых идей по поводу достижения взаимоприемлемой договоренности двух стран. Не раз он многозначительно заявлял, что советская сторона намерена изыскать в территориальном споре с Японией некий "третий путь" решения этого спора. Но что он имел в виду под "третьим путем", никто из его японских собеседников так и не смог понять. Неясна оказалась идея поиска "третьего пути" и для советских журналистов. Пробовал разобраться в ней и автор этих строк в ходе интервью, которое я брал в те дни у Яковлева по просьбе редакции. Но ничего внятного, кроме общих рассуждений о необходимости "спокойного конструктивного диалога двух стран", я от него не добился. А вообще Яковлев произвел на меня впечатление скользкого, неискреннего и неприятного хитрована-царедворца худшего пошиба, готового в любую минуту предать и продать каждого, кто окажется на его пути.
Странное впечатление осталось у меня и от самого влиятельного члена яковлевской делегации Верховного Совета СССР - Валерия Ивановича Болдина, который в то время заведовал Общим отделом ЦК КПСС и руководил аппаратом Президента СССР. Именно его потом в августе 1991 года пресса называла "серым кардиналом" горбачевского окружения. Когда из редакции "Правды" позвонили мне в Токио и поручили взять интервью у Яковлева, то рекомендовали сначала переговорить об этом с Болдиным, который, дескать, в прошлом работал в "Правде", а потому с пониманием отнесется к этому заказу редакции и уговорит Яковлева дать интервью. Работая вдалеке от Москвы, я мало интересовался расстановкой сил в аппарате ЦК КПСС, а потому ни имя, ни должность Болдина мне до того времени не были известны. В первые же часы после приезда делегации в Токио я прибыл в гостиницу "Ройял", где остановилась делегация, и, миновав плотную охрану полицейских, одетых в штатские костюмы, направился в номер Болдина. Видимо, он спал, так как открыл мне дверь будучи в майке и трусах. Потом, узнав о поручении, направленном мне из редакции, он сходил за Яковлевым, чей номер был где-то рядом, привел его в свой номер, где я и договорился о месте и времени встречи с главой делегации. Поскольку я не имел никакого представления о том, кто такой Болдин, то с удивлением наблюдал, что с Яковлевым он говорил на равных, а не как с главой делегации, да и у Яковлева в общении с Болдиным не проскользнуло ни одной начальственной нотки. Будучи благодарен Болдину за посредничество в выполнении заказа газеты, я предложил ему прогулку по вечернему Токио, в котором он, как выяснилось, никогда не бывал. Болдин согласился, и мы вдвоем поехали в вечерний квартал Синдзюку, а потом на Гиндзу. Но что меня тогда удивило - так это реакция моего гостя на незнакомую ему экзотическую Страну восходящего солнца. На протяжении всей нашей поездки мой спутник молчал и не задал мне ни одного вопроса ни о стране, куда он приехал впервые, ни о жизни и обычаях японцев. На мои же вопросы о том, чем он занимается в ЦК (я действительно не знал ничего о нем) он отвечал скупо и неохотно. Теперь я понимаю, что эти вопросы могли его раздражать и обижать (важные персоны уверены, что все должны все знать о них). Прогулка по Токио прошла поэтому у нас довольно скучно. На ночную жизнь японской столицы он смотрел без малейшего интереса в глазах: ни бешеные пляски огней рекламы вечерней Гиндзы, ни редкое по красоте скопище новеньких, элегантных небоскребов в районе Синдзюку, ни шумные толпы подвыпивших японцев, вываливавшихся из баров, ночных клубов и кабаре увеселительных кварталов столицы,- ничто не вызвало у него никаких эмоцией. На все это он смотрел так, будто ему нечто подобное приходилось ежедневно видеть в Москве. Не задавал он мне и вопросов ни о политической жизни Японии, ни о советско-японских отношениях, и даже мой рассказ о японских территориальных домогательствах слушал как-то отрешенно и рассеянно. После этой совместной прогулки по ночному Токио я утратил к Болдину всякий интерес.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги