Проходя в обеденный перерыв по Старой площади (ходили мы обедать по пропускам в столовую ЦК КПСС на улицу Двадцать пятого октября в то помещение, где находится теперь ресторан "Славянский базар"), я обратил внимание на небывалое скопление на площади "чаек" и "Волг". Вернувшись в комнату, где размещалась наша группа пришлых экспертов, я вскоре услышал из уст неожиданно заглянувшего к нам цековского работника сенсационную новость: "Все! Хрущева сняли с поста Первого секретаря и сегодня к вечеру начнут снимать его портреты на улицах. Так решил Пленум ЦК. Только что мне сказал об этом помощник Пономарева".
Мы переглянулись, но широко обсуждать эту новость было рано: никакой дополнительной информации у нас не было. Я почему-то сразу же поверил этой новости и пошел сообщить об этом еще одному члену нашей экспертной группы советнику МИД А. С. Часовникову, работавшему в соседней комнате. При этом мне пришла в голову озорная мысль: как бы разыграть Александра Семеновича, этого стопроцентного мидовского чиновника, крайне осмотрительного в своих высказываниях о любом начальстве? И сделал я это так:
- Знаешь, Александр Семенович,- войдя в комнату, сказал я ему тихо и мрачноватым тоном,- между нами говоря, я давно считаю Хрущева дерьмом. Как ты думаешь, не пора ли его снять с поста Первого секретаря?
Часовников с опаской уставился на меня, а потом после паузы помрачнел и спросил:
- Ты зачем заводишь со мной провокационные разговорчики?!
Я, опять, оглянувшись на дверь, тихо сказал:
- Никакие это не провокационные разговоры: я уверен, что пора снимать Никиту, и думаю, что и ты такого же мнения.
В комнате наступила тишина. Грузный Часовников как-то недовольно заерзал, покачивая своим огромным животом, а потом криво усмехнулся:
- Ну хватит дурака валять. Ты зачем пришел?
И тут я почувствовал угрызения совести: мои крамольные высказывания породили протест в верноподданнической душе этого образцового мидовского службиста. Отказавшись от продолжения розыгрыша, я стал вполне серьезно говорить ему, что Хрущев действительно уже снят. Глядя в окно, он подозрительно слушал меня, и я чувствовал, что у него все еще не было уверенности в том, говорю ли я правду или же продолжаю неумно шутить. Только вошедшие в комнату наши общие знакомые вроде бы убедили осторожного Александра Семеновича в том, что отставка Хрущева - это не розыгрыш, а реальное событие.
Так реагировали мы в тот день на "октябрьский переворот", свершившийся в соседнем доме тридцатью-сорока минутами ранее.
С делами Международного отдела ЦК КПСС были связаны и первые после моего возвращения в Москву контакты с приезжими японцами. Оказались эти японцы не коммунистами и не социалистами, как того было бы естественным ожидать, а руководителями буддийской секты "Сока Гаккай", готовившейся в те годы к созданию своей политической партии. Причем это были руководители высокого уровня. Глава делегации Акия Эйносукэ был в то время вице-президентом секты "Сока Гаккай" и главным редактором газеты секты "Сэйкё Симбун". А два других, Ватанабэ (имя не помню) и Фудзивара Юкимаса, были видными политиками: первый - депутатом парламента, а второй депутатом токийского городского собрания от той же секты. К тому же Ватанабэ возглавлял в то время молодежный отдел "Сока Гаккай".
Как выяснилось, три названных члена буддийской секты и связанных с ней политических групп прибыли впервые в Советский Союз, чтобы установить дружественные контакты с нашей общественностью. Поскольку в Японии "Сока Гаккай" и ее политические сторонники враждовали в то время с Японской коммунистической партией, то руководство Международного отдела ЦК КПСС сочло неудобным принимать их по своей линии. Не изъявило желание взять их под свое крыло и руководство православной церкви: идеологический профиль "Сока Гаккай" был тогда у нас в стране никому неведом. И поэтому И. Коваленко решил сбагрить непрошеных гостей в Академию наук, а точнее в наш институт - Институт народов Азии АН СССР. Формально вся прибывшая в Москву троица принималась нашим институтом, в то время как фактически все организационные и финансовые вопросы решались в ЦК КПСС. Планы этих никому неведомых японских "котов в мешке" наряду с пребыванием в Москве включали ознакомительные поездки в Ленинград, Киев и Тбилиси. Интересовало гостей все: и отношения наших религиозных учреждений с государством, и деятельность всесоюзной комсомольской организации, так как основную массу членов "Сока Гаккай" составляли молодые люди в возрасте до 30 лет, и достижения Советского Союза в сфере науки, школьного просвещения и высшего образования и т.д. и т.п. С учетом моего опыта длительного пребывания в Японии меня сделали ответственным за прием этой делегации. Формально в глазах японцев я был представителем Института стран Азии Академии наук СССР. Фактически же при общении с нашими советскими учреждениями и организациями, принимавшими японских гостей, я был уполномоченным Международного отдела ЦК КПСС и опирался на указания и распоряжения, направленные местным властям через партийные инстанции. В поездке со мной находилась сотрудница "Интуриста" Лена Богоявленская, выполнявшая обязанности секретаря и переводчика японского языка.
Десять дней совместного путешествия позволили мне более или менее разобраться в том, что представляла собой "Сока Гаккай". Мои подопечные, японские гости, оказались молодыми, преуспевающими, самоуверенными общественными деятелями, в поведении и мышлении которых я не обнаружил никакой религиозной мистики, да и вообще ничего религиозного. Это были абсолютно земные, и притом очень хваткие и любознательные люди. И в то же время люди, способные производить приятное впечатление на окружающих. Всем им было тогда не более тридцати пяти лет. Свою политическую ставку в Японии, как то и дело подчеркивалось ими в беседах со мной, они делали на молодежь и на неустанные усилия членов секты по вовлечению в нее все большего и большего числа членов. Уже в то время численность "Сока Гаккай" превысила 5 миллионов человек, в подтверждении чему гости вручили мне памятную медаль, дававшую мне право причислять и себя к членам секты.
Меня, естественно, интересовали тогда прежде всего неведомые московским экспертам политические установки создававшейся в Японии новой буддийской партии. Из бесед с моими подопечными стало ясно, что инициаторы создания подобной партии, так же как и лидеры КПЯ и соцпартии, были намерены обратить в свою пользу антиамериканские настроения широких слоев японской общественности, но при этом ими исключалась возможность сотрудничества с компартией и ее массовыми общественными организациями. В то время вся троица вполне определенно высказывалась за ликвидацию японо-американского "договора безопасности" и отвод с территории Японии военных баз США. Отражая миролюбивые настроения японских буддистов, мои новые японские знакомые подчеркивали свое отрицательное отношение к участию Японии в любых военных блоках, высказывались за превращение АТР в "нейтральную безъядерную зону" и за заключение Японией договоров о дружбе и ненападении с Китаем, США и Советским Союзом. Особенно они говорили о недопустимости любых испытаний ядерного оружия и также его производства, завоза и хранения на японской территории. Все эти их заявления, вполне совпадавшие с привезенными ими программными документами будущей партии, говорили о совпадении или по крайней мере схожести взглядов этой партии с курсом Советского Союза на мирное сосуществование с соседними странами Азии, на противодействие тогдашнему курсу США на развертывание "холодной войны" и создание военных блоков в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Хотя в их высказываниях проскальзывали нередко националистические взгляды на Японию, но в этом большой беды я не увидел и расценил их стремление приписывать японцам некие уникальные достоинства как "детскую болезнь", свойственную многим политикам, стремящимся понравиться своим соотечественникам. Выражать открыто свое несогласие с националистическими тенденциями новой партии было тем более неуместно, что в те годы националистические амбиции обуяли в еще большей мере руководителей коммунистической партии - ту силу, которая все еще рассматривалась тогда советским руководством как политический союзник КПСС, хотя на практике такие оценки в 60-х годах ни в чем не находили подтверждения.
Примечательной, хотя и курьезной, показалась мне в застольных беседах с моими подопечными их уверенность в недалеком приходе создававшейся ими буддийской партии к власти. Подзадоривая их, я вежливо выражал свое сомнение в возможности такого успеха. Но чем больше выпивалось вина за столом, тем увереннее становилась вера гостей в предстоящий захват их партией рулей государственной политики. В гостинице "Астория", где мы квартировали во время нашего пребывания в Ленинграде, в азарте спора мы заключили даже пари с господином Акия Эйносукэ на бутылку армянского коньяка. Суть этого пари сводилась к следующему: Акия утверждал, что десять, от силы двадцать лет спустя, когда он приедет снова в Ленинград, политическая партия, созданная "Сока Гаккай", будет уже правящей партией, а я решительно отрицал такую возможность и твердо предсказывал, что уважаемому лидеру "Сока Гакай" при всем могуществе этой буддистской организации придется все-таки презентовать мне упомянутую бутылку. Спор этот был комичен потому, что господин Акия, от внешности и поведения которого веяло святостью и благообразием, менее всего был похож на выпивоху, мечтающего о бутылке коньяка, да и я, как в этом тогда уже убедились японцы, не проявлял пристрастия к алкогольным напиткам. Тем не менее такой спор состоялся, и поэтому в последнее время я опасаюсь, что когда-нибудь мой друг господин Акия, ставший ныне президентом "Сока Гаккай", вдруг появится в Питере, остановится в гостинице "Астория", пригласит меня приехать туда же из Москвы и потребует выставить на стол тот самый коньяк, который был обещан ему в 1963 году в случае его правоты. Ведь прав оказался все-таки он: созданная тогда при поддержке секты "Сока Гаккай" партия Комэйто к началу 2000 года протиснулась к власти и ее представители наряду с либерал-демократами вошли в коалиционное правительство.
Уже в те дни секта "Сока Гаккай" быстро набирала силу. Поэтому вывод, сложившийся у меня в итоге десятидневной поездки в Ленинград, Киев и Тбилиси, сводился к тому, что нам не стоило отвергать стремление руководства "Сока Гаккай" к дружественным, взаимополезным контактам с нашей общественностью. При этом я считал, что нам не следовало боязливо оглядываться на лидеров КПЯ, враждовавших с этим объединением японских буддистов, лишь по той простой причине, что буддисты развернули активную деятельность в тех же социальных слоях японского населения, что и КПЯ. Общаться, сотрудничать и дружить, как мне думалось, нам надо было со всеми, кто протягивал нам руку дружбы независимо от узкопартийных интересов и капризов лидеров КПЯ, сбивавшихся в то время на откровенно прокитайские, антисоветские позиции и демонстрировавших чем далее, тем более свое неуважение и к КПСС, и к Советскому Союзу.
И правильно поступило в дальнейшем руководство Международного отдела КПСС, когда рекомендовало нашим научным и общественным учреждениям не чураться ни "Сока Гаккай", ни возникшей вскоре партии Комэйто, в случае если те встанут на путь добрососедского сотрудничества. В последующие годы поддержанием контактов с "Сока Гаккай" активно занялась администрация Московского государственного университета. Тогдашний председатель этой секты Икэда Дайсаку по ее приглашениям неоднократно посещал Москву, а в 1975 году был даже избран почетным профессором МГУ. Курс на упрочение связей с руководителями "Сока Гаккай" способствовал делу взаимопонимания и дружбы широких кругов советской и японской общественности, хотя попытки руководства КПЯ поставить эти связи под свой контроль и ограничивать их лишь теми рамками, какие были выгодны японским коммунистам, предпринимались неоднократно и далее на протяжении 60-70-х годов, что, естественно, не приносило пользы добрососедству двух стран.
Реорганизация отдела Японии, смена
руководства, укрепление контактов
между советскими японоведами
Будучи секретарем парткома, я продолжал параллельно работу в отделе Японии в должности старшего научного сотрудника. В отличие от прошлого заведующая отделом М. И. Лукьянова была со мной предельно сговорчивой и даже ласковой. Да и у меня вспоминать о прошлом не было никакого желания, а потому я старательно избегал каких-либо трений с ней. На заседаниях отдела, проводившихся Лукьяновой, я присутствовал редко, так как зачастую они совпадали с различными партийными мероприятиями, да и вообще в комнате отдела я бывал лишь от случая к случаю, т.к. в явочные дни находился обычно на другом этаже - за своим столом в парткомовском кабинете.
В эти годы удельный вес Японии в мировой экономике возрастал все больше. Быстро росли ее торговые связи с США, увеличивалось ее влияние на соседние страны Азии, все заметнее возрастал товарооборот с Советским Союзом. Обострение советско-китайских разногласий побуждало правящие круги нашей страны уделять Японии большее, чем прежде, внимание, чтобы не толкнуть ее в объятия Китая, хотя по-прежнему, в политических заявлениях советского правительства осуждались японо-американский "договор безопасности" и курс Японии на расширение военного сотрудничества с США. Настораживало специалистов в те годы заметно возросшее стремление японских правительственных кругов к возбуждению среди японской общественности антисоветских настроений путем предъявления Советскому Союзу необоснованных притязаний на четыре южных острова Курильского архипелага. Поэтому внешнеполитические аспекты политики японского правительства стали интересовать советских руководителей в гораздо большей мере, чем прежде. Возрастанию этого интереса способствовало также в 1963-1965 годах резкое ухудшение отношений КПСС с Коммунистической партией Японии, лидеры которой в тот момент выступили определенно на стороне Пекина в развернувшемся советско-китайском споре. Руководству Международного отдела ЦК КПСС требовалось все больше и больше информации о состоянии дел в политическом мире Японии и особенно внутри оппозиционных правительству партий, включая Социалистическую партию, Коммунистическую партию, Партию демократического социализма и партию Комэйто, возникшую на базе буддийской религиозной организации "Сока Гаккай".
По-видимому, Гафурову при встречах и телефонных разговорах с руководителями Международного отдела ЦК КПСС приходилось не раз слышать нарекания по поводу того, что в стенах Института народов Азии внутренняя обстановка в Японии и ее внешняя политика изучаются недостаточно. Да и у самого Гафурова складывалось впечатление, что, будучи японоведом-экономистом с теоретическим уклоном, Лукьянова не уделяла должного внимания тем аспектам экономической, политической и культурной жизни Японии, которые интересовали директивные инстанции в тот момент.
Между тем в других академических научных центрах группы японоведов росли, соответственно все шире становился охват ими актуальных вопросов японской современности, что для Гафурова, стремившегося превратить институт в центр восточных исследований, было обидно. Уход коллектива японоведов института на вторые роли, с его точки зрения, был недопустим. На этой почве и появилась у Гафурова мысль о реорганизации отдела Японии, расширении числа его сотрудников и назначении руководителем отдела нового человека.
По этому поводу Гафуров, видимо, стал советоваться с самым влиятельным и известным тогда японоведом Е. М. Жуковым, возглавлявшим в качестве академика-секретаря отделение истории АН СССР, в состав которого входил и наш институт. Поначалу Жуков предложил Гафурову пригласить на заведование отделом Японии специалиста по проблемам японо-американских отношений, преподавателя Академии общественных наук при ЦК КПСС доцента Александра Михайловича Шаркова. Видимо, эта кандидатура всплыла потому, что сам Жуков по совместительству возглавлял в те годы кафедру истории коммунистического и рабочего движения названной академии, и Шарков был ему хорошо известен как солидный и стоявший на твердых марксистских позициях исследователь.
Но далее почему-то эта кандидатура отпала. Может быть, потому что Шарков не владел японским языком, а может быть, потому что он лично не знал Гафурова, а слепо доверяться советам Жукова Гафуров не хотел, так как не питал к нему особенной симпатии. Но как бы там ни было, затем на переговорах "в верхах", видимо, с подачи Гафурова, всплыла моя кандидатура. Вскоре согласие на нее дали как Е. М. Жуков, так и заведующий японским сектором Международного отдела ЦК КПСС И. И. Коваленко, а также куратор института по Отделу науки ЦК КПСС В. В. Иванов.
Но главным предметом переговоров Гафурова с вышестоящими академическими инстанциями стало его предложение о реорганизации и расширении штата сотрудников отдела Японии, на что требовалось специальное решение Отделения истории Президиума АН СССР. И такое решение было принято, после чего Гафуров известил о нем меня и Лукьянову. Тогда же Гафуров сначала в личных со мной и Лукьяновой беседах, а потом и формально на заседании дирекции известил присутствующих о реорганизации отдела Японии, который впредь должен был состоять из двух секторов: сектора истории и современных проблем и сектора экономики. Заведующим отделом и по совместительству заведующим сектором истории и современных проблем назначили меня, а заведующим сектором экономики назначалась М. И. Лукьянова. Такие кадровые решения вполне соответствовали характеру Гафурова, не любившего обижать своих подчиненных и стремившегося даже при понижении в должности не ущемлять их самолюбие и материальные интересы. В итоге реорганизации отдела Лукьянова оказалась под моим руководством, но при этом она сохраняла автономию в вопросах, касавшихся организации изучения японской экономики, и сохраняла свою прежнюю заработную плату, так как уровень зарплаты заведующих отделами и секторами был тогда одинаковым.
Так в 1966 году я стал заведовать отделом Японии Института народов Азии АН СССР, который по замыслам дирекции института должен был взять на себя ведущую роль в японоведческих исследованиях, проводившихся в ряде научных центров Советского Союза. Дав согласие на заведование отделом, я еще больше увеличил свою занятость, совмещая и партийную, и научно-организационную, и собственную творческую работу, т.к. от мысли написания монографии с прицелом на докторскую диссертацию я ни на минуту не отказывался.
Реорганизация отдела Японии потребовала от меня разработки более масштабного, чем прежде, перспективного плана работы всех его сотрудников, пересмотра и корректировки их индивидуальных планов, а также подыскивания кандидатур на обещанные дирекцией должностные штатные единицы. Естественно, что при этом я постарался не вносить сумятицу в работу тех сотрудников отдела, которые вели исследования в нужном направлении или были близки к завершению своих индивидуальных монографий. Что же касается приходивших на работу в отдел новых сотрудников, то во избежание бабьих склок, которые возникали в прошлом у Лукьяновой с ее подопечными женского пола, я стал делать упор на прием в отдел молодых мужчин, способных в перспективе, как мне тогда думалось, быть более результативными в своих исследованиях по сравнению с женщинами, обремененными обычно детьми и домашними заботами. В последующие годы по моим заявкам и рекомендациям на работу в отдел, а также в аспирантуру по истории и экономике Японии были приняты такие японоведы как И. Державин, Л. Коршиков, И. Столяров, С. Вербицкий, Е. Старовойтов, Г. Кунадзе, А. Долин, К. Саркисов, А. Кравцевич, Л. Голдин, С. Левченко. Новыми сотрудниками отдела стали также две женщины: Н. Лещенко и И. Брицкова. К сожалению, на практике моя кадровая политика, направленная преимущественно на увеличение мужского состава отдела, по прошествии многих лет не оправдала себя. У некоторых из мужчин выявилось постепенно слишком большое пристрастие к спиртным напиткам, что для успешной научной работы было противопоказано. Другие предпочли в дальнейшем творческой работе административные и прочие практические занятия. А у третьих лет двадцать спустя обнаружилось отсутствие должной любви к Родине, что проявилось в их склонности трактовать отдельные проблемы отношений нашей страны с Японией с японских позиций, и притом небескорыстно. В то же время женская часть сотрудников отдела обнаруживала гораздо большее упорство и трудолюбие в научном творчестве, чем я предполагал.
Вторым моим начинанием в качестве нового заведующего отделом Японии стали организационные усилия, направленные на расширение научных контактов со всеми специалистами-японоведами, работавшими и в нашем институте, и в системе Академии наук, а также в других учебных и научных учреждениях. Так, в нашем институте я попытался наладить более тесное, чем прежде, сотрудничество с такими знатоками японского языка и японской литературы как Н. И. Конрад, А. Е. Глускина, И. Ф. Вардуль, Н. А. Сыромятников, Н. П. Капул, П. Ф. Толкачев, А. И. Мамонов, Т. П. Григорьева, Л. Л. Грамковская, работавшими в других отделах института.
В еще большей мере интересы дела требовали упрочения контактов отдела Японии с японоведами Института мировой экономики и международных отношений: Я. А. Певзнером, Е. А. Пигулевской, Д. В. Петровым, Б. Н. Добровинским, Е. Л. Леонтьевой, Н. К. Куцобиной, В. Б. Рамзесом и приступившими там к работе молодыми специалистами по Японии. Столь же нужным виделось мне и укрепление связей с нашими коллегами из других научных и университетских центров. Это были: в Институте Китая АН СССР - И. Я. Бурлингас, в Конъюнктурном институте министерства внешней торговли - П. Д. Долгоруков и С. К. Игнатущенко, в Институте международных отношений при МИД СССР - Б. П. Лаврентьев и С. В. Неверов, в Институте стран Азии и Африки при МГУ - В. С. Гривнин, И. М. Сырицин, Г. Б. Навлицкая, Л. А. Стрижак, В. А. Янушевский, в издательстве "Прогресс" - Б. В. Раскин и многие-многие другие специалисты со знанием японского языка, работавшие в Москве в качестве переводчиков, преподавателей японского языка, чиновников МИДа и журналистов.
Наконец, требовалось установление контактов с японоведами других городов нашей страны. Прежде всего это относилось к большой группе японоведов Ленинградского отделения Института народов Азии АН СССР и Ленинградского университета, среди которых были видные специалисты по древней, средневековой, а также новой и новейшей истории Японии: В. Н. Горегляд, Е. М. Пинус, О. П. Петрова, Д. И. Гольдберг, Г. Д. Иванова, М. В. Воробьев, Я. Б. Радуль-Затуловский и другие.
Внимания заслуживала и деятельность японоведов Владивостока и Хабаровска, тем более что научные работники владивостокского Института истории и археологии, а также преподаватели и аспиранты Дальневосточного университета, где в те годы возобновилось изучение японского языка, стали все чаще приезжать в Москву на стажировку в институты Академии наук СССР, включая и наш институт.
Однако налаживание научных контактов между различными коллективами советских японоведов во имя более целенаправленного изучения Японии и избежания дублирования тематики и ненужных повторений исследований одних и тех же проблем оказалось далеко не простым делом. Отдельные группы японоведов, сложившиеся в тех или иных научных учреждениях, не видели большой необходимости в координации своей работы с другими группами. Высказываясь на словах за координацию японоведческих исследований и упрочение контактов, представители этих групп тем не менее не проявляли особой торопливости в реализации подобных намерений. Поэтому мое стремление быстро наладить сотрудничество специалистов по Японии реализовывалось довольно медленно. Но тем не менее какие-то результаты все-таки появлялись.
Первым шагом в этом направлении стало в 1967 году проведение в стенах Института стран Азии юбилейной научной конференции московских и ленинградских японоведов на тему "Влияние Великой Октябрьской социалистической революции на развитие марксистской идеологии и революционного движения в Японии". В конференции приняли участие около 100 японоведов, включая академиков Н. И. Конрада, Е. М. Жукова, профессоров К. М. Попова, Х. Т. Эйдуса, Б. Г. Сапожникова, С. Л. Тихвинского, ведущих японоведов Института народов Азии и Института мировой экономики и международных отношений, а также дипломатов - работников МИД СССР и других практических учреждений. Открывая конференцию, я обратил внимание в своем вводном слове на то, что спустя 50 лет после Октябрьской революции в Японии продолжали оставаться следы ее большого влияния на умы и политическую жизнь японцев. Об этом влиянии говорила активная деятельность Коммунистической партии Японии, созданной в Японии в 1922 году при активной поддержке Коминтерна, издание в Токио в послевоенные годы Полного собрания сочинений В. И. Ленина в 45 томах и участие многих японцев в движении "За дружбу с Советским Союзом". С докладами на конференции выступили как сотрудники отдела Японии (П. П. Топеха и Н. Ф. Лещенко), так и японоведы из других научных подразделений, включая советника МИД СССР А. С. Часовникова, работника ЦК КПСС А. И. Романова и даже японского ученого Кисида Ясумаса. Вскоре издательство "Наука" опубликовало сборник статей "Октябрь и Япония" с моим предисловием и докладами участников конференции.
А спустя год, летом 1968 года, в стенах нашего института состоялся еще один форум советских японоведов, посвященный сотой годовщине "Мэйдзи Исин" (реставрации Мэйдзи) - события, расценивавшегося советскими японоведами как незавершенная буржуазная революция. Открывать эту конференцию довелось также мне. Главное внимание в своем вступительном докладе я уделил полемике с теми советскими японоведами, которые сводили "революцию Мэйдзи" лишь к кратковременной вспышке гражданской войны, завершившейся в 1868 году низвержением сёгуната и переходом власти в руки сторонников императора. Главным тезисом моего доклада была мысль о том, что буржуазная революция в Японии охватывала более длительный период и включала в себя многие другие события. Это были и реформы первой половины 70-х годов, и вспыхивавшие в те годы крестьянские волнения, и военные операции императорской армии против мятежных самурайских отрядов, возглавлявшихся Сайго Такамори. В то же время внимание было обращено мной и на неправомерные утверждения ряда консервативных японских историков, пытавшихся доказывать, что революции как таковой тогда в Японии не было и события 1868 года представляли собой не буржуазную революцию, а всего лишь "реставрацию императорской власти". Отметил я, наконец, в своем выступлении необоснованность попыток японских консервативных историков преувеличивать роль молодого императора Муцухито (вошедшего в историю под именем императора Мэйдзи) в проведении прогрессивных реформ, как и неправомерность стремления этих историков подчеркивать лишь позитивные результаты мэйдзиских реформ, умалчивая о таких негативных последствиях как зарождение в правящих кругах Японии милитаристских, экспансионистских, агрессивных устремлений.
На конференции развернулась интересная дискуссия по целому ряду вопросов, поднятых в выступлениях Е. М. Жукова, Н. И. Конрада, Х. Т. Эйдуса и других участников этого заседания, так как их оценки революционных событий, происшедших в Японии в середине XIX века, оказались неоднозначными. К сожалению, большинство из выступавших не имели при себе письменных текстов своих выступлений, а стенографистки по финансовым причинам приглашены не были. Что же касается протокольных записей, ведшихся сотрудниками отдела, то они оказались слишком краткими, и в результате нам не удалось опубликовать тогда сборник материалов этой конференции. Тем не менее те, кто на ней присутствовал, остались довольны прослушанной ими дискуссией.
Наряду с проведением совместных с внештатными японоведами научных конференций чаще стали проводиться в отделе по моей инициативе и встречи с известными людьми, причастными к формированию нашей политики в отношении Японии.
Так, например, где-то в 1968-1969 годах выступил у нас в отделе заместитель министра иностранных дел В. М. Виноградов, который в предшествовавшие годы был советским послом в Японии. Имя Виноградова редко упоминается в нашей литературе, посвященной истории советско-японских отношений. А между тем он внес, пожалуй, более реальный вклад в экономическое сотрудничество двух стран, чем его предшественники. До своего назначения послом в Японию он долгие годы работал на ответственных должностях в министерстве внешней торговли СССР, а потому куда лучше карьерных дипломатов был подготовлен для решения нелегкой задачи налаживания тесных взаимовыгодных контактов с деловыми кругами Японии и втягивания японских бизнесменов в долговременное сотрудничество с нашими хозяйственными ведомствами. Ему принадлежала важная роль в закладывании основ крупномасштабных советско-японских программ совместной разработки естественных ресурсов Сибири и Дальнего Востока, практическая реализация которых началась несколько позже - в начале 70-х годов.
Как человек В. М. Виноградов резко отличался от своего предшественника Н. Т. Федоренко. Он не был искушен ни в знании японской культуры и литературы, ни в умении завораживать собеседников высокопарным красноречием и великосветскими манерами. Это был человек прямолинейный, простой, а временами грубоватый, в кабинете которого после его появления в Токио в обиход вошла иная, чем при Федоренко, подчас ненормативная, русская речь. На второй план отошли, по рассказам его помощников, встречи с японскими литераторами, артистами и учеными. Зато главный упор был сделан на реализацию взаимовыгодных деловых связей с японцами, и в этом деле был достигнут ощутимый прогресс.
Приезд В. М. Виноградова в наш отдел и его откровенные реалистические оценки состояния советско-японских отношений и перспектив их развития стали для наших японоведов наглядным свидетельством большой пользы от контактов отдела с представителями практических учреждений, в ряде отношений лучше нас, книжных работников, знакомых с реальным положением дел как в нашей стране, так и в Стране восходящего солнца.
А как-то в 1970-1971 годах пригласил я в институт и своего коллегу по работе в "Правде" Всеволода Овчинникова, ставшего вместо меня в 1962 году собственным корреспондентом "Правды" в Японии, но к тому времени уже вернувшегося в Москву. Поводом для встречи с ним японоведов института явилась опубликованная тогда в Москве его книга "Ветка сакуры", получившая сразу же восторженные отклики широкой столичной общественности. Выход в свет этой книги стал поистине большим событием в японоведении, хотя сам Овчинников, китаист по образованию, до приезда в Японию мало знал эту страну и не был знаком с японским языком. Но эти пробелы были искуплены сторицей выдающимся журналистским талантом Овчинникова. Во всех его публикациях неизменно присутствовали широкий культурный кругозор, тонкий юмор и исключительная способность проникновенно писать о людях, с которыми он встречался. Все эти замечательные качества Овчинникова как журналиста проявились на страницах "Ветки сакуры" - самой лучшей из всех его книг. Не случайно она сразу же была издана в Японии тремя издательствами, а в Союзе была отмечена премией В. В. Воровского, присуждавшейся в те годы авторам лучших произведений советских писателей-публицистов.
Выход в свет книги "Ветка сакуры" стал знаменательным событием для советских японоведов. Дело в том, что Овчинников впервые из наших авторов, писавших о жизни и быте японцев, попытался выявить специфику их национального склада характера и мышления. Говоря иными словами, книга стала первой попыткой нашего соотечественника проникнуть в душу японца, попыткой талантливой, а потому создавшей у читателей впечатление абсолютной достоверности и непогрешимости суждений и выводов ее автора.
В то же время специалистам-японоведам были видны и некоторые недостатки названной книги, о которых ее восторженным почитателям было бы бесполезно в те дни говорить, так как книга безоговорочно принималась ими "на ура". Поэтому многим сотрудникам отдела хотелось встретиться лицом к лицу с ее автором и в его присутствии поговорить о содержании книги более обстоятельно, со знанием дела. Именно такая встреча и состоялась на расширенном заседании отдела, участие в котором приняли не только японоведы, но и другие сотрудники института - почитатели таланта автора.
Может быть, не все, что говорили японоведы на встрече, было приятно слышать Всеволоду Овчинникову, привыкшему лишь к похвалам, но все-таки и в моем выступлении, и в выступлениях Н. Чегодарь, Л. Гришелевой и некоторых других специалистов отмечались не только всем очевидные достоинства книги, но и ее слабые стороны. В частности, отмечалось, что в оценках быта и нравов японцев Овчинников зачастую полагался на сведения и суждения, почерпнутые им из книг американских авторов, изданных в довоенные и военные годы, в том числе на давно устаревшие сведения и суждения американки Бенедикт Рут - автора книги "Хризантема и меч", ставшей в США бестселлером военных лет. Отмечено было при этом, что в итоге американской оккупации и революционных преобразований, свершившихся в Японии в послевоенные годы, не только условия материального быта, но и менталитет и мировоззрение японцев претерпели глубокие перемены, и что приводимые в "Ветке сакуры" длинные цитаты из книг о японцах, изданных пятьдесят, а то и сто лет назад, уже не годились для понимания таинств "японской души" 70-х годов двадцатого века.
Надо отдать должное Овчинникову, что подобную критику он воспринял спокойно и, более того, во втором издании своей книги в какой-то мере учел некоторые пожелания своих коллег-японоведов. Употребляя здесь слово "коллег-японоведов" я не ошибся, так как после выхода в свет "Ветки сакуры" ее автор, считавшийся ранее китаистом, прочно вошел в число авторитетных отечественных знатоков Японии и таковым, разумеется, войдет в историю советского японоведения.
Научный авторитет и влияние в кругах московских японоведов отдела Японии зависели, конечно, не столько от численности его коллектива и активности его руководства в организации различных совместных конференций и симпозиумов с японоведами других академических и учебных заведений, сколько от объема и качества той научной продукции, которую отдел был способен создавать. Мне это было ясно, и потому в конце 60-х - начале 70-х годов мои усилия как руководителя были направлены на то, чтобы исследователи отдела охватывали бы больший, чем прежде, круг тем и чтобы большее, чем прежде, число сотрудников включалось в разработку тех проблем, которыми отдел раньше не занимался. Свою задачу я видел во всемерном содействии скорейшему завершению и выходу в свет без задержек в институте и издательствах плановых монографий и статей моих коллег. Добрые, дружеские отношения с руководителем главной редакции восточной литературы издательства "Наука" Олегом Константиновичем Дрейером, а также с другими ответственными работниками этой редакции позволяли избегать конфликтных ситуаций, возникавших нередко между авторами и редакторами из-за несговорчивости обеих сторон. Может быть, кому-то из работников отдела Японии мое содействие скорейшему выходу в свет их работ и не казалось существенным, но цифры говорили о том, что за период с 1966 по 1973 годы публикуемость подготовленных в отделе рукописей заметно возросла. В эти годы в отделе был подготовлен и вышел в свет ряд содержательных книг. К их числу относились, например, книга Х. Т. Эйдуса "История Японии с древнейших времен до наших дней" (1968), книга В. А. Попова "Развитие капитализма в сельском хозяйстве Японии" (1970), книга В. А. Власова "Обрабатывающая промышленность современной Японии" (1972), книга С. И. Вербицкого "Японо-американский военно-политический союз" (1972), книга И. К. Державина "Сока Гаккай Комэйто" (1972), книга П. И. Топехи "Рабочее движение в Японии" (1973). Положительные отзывы советских японоведов, да и не только японоведов, получила публикация второго обновленного и расширенного издания справочника "Современная Япония". Мне как ответственному редактору этой книги пришлось тогда затратить немало времени на увязывание работы 40 японоведов - авторов этого довольно объемного труда.
Какая-то лепта была внесена мной и в разработку и согласование с дирекцией института тех научных планов, которыми руководствовались сотрудники отдела после 1973 года, когда я сложил с себя полномочия заведующего отделом в связи с отъездом на длительный период в Японию. Еще в 1972 году по моей заявке как заведующего сектором истории и политических проблем в план научной работы отдела Японии было включено написание коллективной монографии по истории послевоенной Японии. И я был рад тому, что в последующие годы эта заявка была реализована сотрудниками японского отдела, результатом чего стал выход в свет в 1978 году под редакцией В. А. Попова весьма содержательной большой коллективной книги "История Японии: 1945 - 1975 гг.".
Заведование отделом, как и партийные дела, отнимали, разумеется, много времени, но все-таки не отвлекали меня от работы над собственной монографией, начатой мною сразу же по возвращении из Токио в Москву. К началу 1966 году эта работа была завершена, а в 1967 году монография была опубликована Издательством Академии наук СССР под заголовком "Правящая либерально-демократическая партия и ее политика". Через три месяца после выхода книги в свет, летом 1967 года, я защищал ее как докторскую диссертацию на Ученом совете Института народов Азии.
Моим официальным оппонентом на защите были член-корреспондент АН СССР С. Л. Тихвинский, занимавший тогда высокий пост в МИД СССР, а также профессор К. М. Попов и мой коллега по журналистской работе в Японии Д. В. Петров, защитивший за год-полтора до того докторскую диссертацию по внешней политике Японии, а потому обладавший полномочиями быть моим официальным оппонентом. Выступили затем в дискуссии и неофициальные оппоненты, в том числе Г. И. Подпалова и А. И. Динкевич. Результаты тайного голосования были для меня вполне благоприятными: против проголосовали, как помнится, лишь два человека из 30 членов Ученого совета. Довольно быстро получила моя диссертация и утверждение Высшей аттестационной комиссии (ВАК).
Здесь нет смысла пересказывать содержание моей книги, ставшей докторской диссертацией. Политический и практический смысл содержавшихся в ней сведений, ранее мало известных нашей общественности, состоял в том, чтобы показать теснейшую связь лидеров правящей партии с финансовой олигархией страны и выявить постоянную зависимость политики этой партии от финансовых субсидий монополистических компаний страны, а, следовательно, от их воли. От начала и до конца моя книга была пронизана отрицательным отношением к системе власти и методам господства японских правящих кругов. Политика правящей либерально-демократической партии подвергалась в книге резкой критике как чуждая интересам трудовых слоев японского народа и отражающая лишь интересы японской финансовой олигархии. Поэтому как курьез воспринял я поначалу полученное мной вскоре письмо из Японии от депутата парламента - члена правящей либерально-демократической партии Сионоя Кадзуо, ответственного в штабе партии за издательскую деятельность. В письме господина Сионоя содержалась просьба дать согласие на перевод моей книги на японский язык и ее издание в Японии. Свое намерение издать мою книгу на японском языке автор письма объяснил стремлением руководства Либерально-демократической партии знать и учитывать в своей политической деятельности ту критику, которая высказывалась по адресу этой партии в зарубежных изданиях.
Не будучи уверен в серьезности намерений автора данного письма, я тем не менее послал ему ответ, в котором дал согласие на перевод и издание моей книги при непременном условии, что ее текст не подвергнется изменениям и будет полностью сохранен. И надо же такому случиться: книга моя была и в самом деле переведена дословно на японский язык и издана в Токио издательством "Джапоника Бокс" с предисловием тогдашнего министра иностранных дел, а впоследствии премьер-министра Мики Такэо. Более того, в своем кратком предисловии господин Мики похвально отозвался о содержании книги, подчеркнув, что в ней "как в зеркале" нашли отражение порочные стороны политики Либерально-демократической партии. Вот уж такой реакции на мою книгу японских консерваторов я никак не ожидал! Видимо, правы все-таки те японоведы, которые отмечают уникальность менталитета японцев и их способность принимать решения, неадекватные с точки зрения европейцев.
Вскоре, вслед за книгой "Правящая либерально-демократическая партия Японии", подготовил я и еще одну книжку, опубликованную в 1968 году под названием "Японская бюрократия". В ней главное внимание было обращено на большую, но незаметную на поверхности роль японских чиновников в экономической и политической жизни страны. Так же как и в предыдущей книге, большое внимание в ней я уделил закулисным связям японских высокопоставленных чиновников с финансовой олигархией страны. Подробно остановился я в этой книге на присущем японским чиновникам стремлении использовать свои административные полномочия в корыстных целях стремлении, порождающем такое неистребимое зло в общественной жизни Японии как коррупция.
В ходе написания этой книжки я обращал внимание на сходство в поведении и нравах японских чиновников и чиновников советских государственных учреждений. Хотя в тексте об этом прямо не говорилось, тем не менее между строк такие аналогии, по-видимому, высвечивались. При чтении книжки у читателя складывалось впечатление, что бюрократизм во всех его отрицательных проявлениях способен процветать как в буржуазных, так и в социалистических административных учреждениях и проявляется подчас в одинаковой порочной практике, в одинаковых злоупотреблениях чиновников своей властью. И этот подтекст в моей публикации заметили в Москве рецензенты из журнала "Новый мир", находившегося тогда в числе изданий, отражавших взгляды той части советской интеллигенции, которая была критически настроена к нашим порядкам. В одном из номеров названного журнала за 1968 год появилась положительная рецензия на мою книгу. Рецензент похвалил меня, в частности, за выявление в книге внутреннего родства и схожести в поведении чиновников капиталистических и социалистических стран. Так, неожиданно для себя самого, я, консервативно настроенный секретарь парткома Института востоковедения, член Бауманского райкома КПСС г. Москвы, оказался в фаворе редакции журнала, слывшего в те годы оплотом фрондирующих интеллигентских кругов. Меня это тогда даже порадовало: как автору мне было приятно, что труд мой не пропал даром.
Конец 60-х - начало 70-х годов были ознаменованы дальнейшим повсеместным ростом интереса советской общественности к Японии. Отчасти этому способствовала упомянутая выше яркая книга Овчинникова. Но главной, основной причиной повышенного внимания советских людей к Стране восходящего солнца стали ее успехи в развитии своей экономики, объяснявшиеся удачным совпадением целого ряда благоприятных для развития японского производства факторов. К их числу относились и мягкий, удобный для хозяйственной деятельности человека климат страны, и компактность ее территории, и ее островное положение, открывавшее легкий доступ сырья и материалов к большинству ее предприятий, расположенных на морском побережье. Большую поддержку развитию японского производства в первое послевоенное десятилетие оказала финансовая и научно-техническая помощь Соединенных Штатов, содействовавших упрочению Японии в качестве своего основного плацдарма и главного военного союзника на Дальнем Востоке. Благодаря этой помощи японским предпринимателям удалось снять сливки с научно-технических достижений стран Запада. Постоянное присутствие на территории Японии вооруженных сил США избавило японские правящие круги от бремени собственных крупных бюджетных расходов на военные нужды, благодаря чему японские предпринимательские круги смогли получать больше бюджетных дотаций и поблажек, чем в других странах Запада.
Благотворное влияние на рост производства оказала присущая японским бизнесменам сдержанность в расходах на личное потребление, их врожденная бережливость и стремление вкладывать в развитие производства большую, чем в других развитых странах, долю своих доходов. Но еще более существенным фактором быстрого роста японской экономики стало активное регулирующее и стимулирующее воздействие государственной машины Японии на экономическое развитие страны. Министерство торговли и промышленности, Управление экономического планирования при канцелярии премьер-министра, Японский государственный банк и другие правительственные учреждения повседневно содействовали японским монополиям в их экспансии за рубеж и наращивании их капиталов и могущества внутри страны. Не случайно за рубежом в те годы появилось словечко "Акционерная компания Япония" (Нихон Кайся), означавшее, что государственный аппарат и деловые круги Японии действуют целеустремленно, как одно целое, как единое акционерное общество.
Сыграли немалую роль в стремительном росте японского производства и такие факторы как всеобщая грамотность японского населения и высокий процент лиц с высшим и специальным техническим образованием, исключительная старательность японских людей наемного труда в выполнении своих служебных обязанностей. Складываясь воедино, такое прилежание и трудовое рвение миллионов японцев оказывали огромное положительное влияние на ход производственных процессов.
И, наконец, нельзя забывать, что поначалу, в 50-х - 60-х годах, заработная плата людей наемного труда была в Японии значительно ниже, чем в СЩА и странах Западной Европы, что предопределяло даже при прочих равных обстоятельствах высокую норму накопления капитала, а следовательно, и более высокие, чем в других странах, темпы роста производства. В совокупности все упомянутые выше факторы и предопределили тот феноменальный рывок в увеличении валового национального продукта Японии, происшедший в 60-х 70-х годах и давший зарубежным японоведам и журналистам повод писать о японском "экономическом чуде".
Легенды о "японском экономическом чуде", сложившиеся за рубежом, оказали влияние и на умы советских партийных и государственных руководителей и пробудили и у них интерес к Японии. С конца 60-х годов вышестоящие директивные инстанции все чаще стали запрашивать Академию наук о причинах столь впечатляющих успехов Японии, сумевшей превзойти по темпам своего экономического развития социалистические страны, вопреки прогнозам корифеев марксизма-ленинизма, полагавшим, что социалистическая экономика должна и впредь неизменно опережать в своем развитии экономику капиталистическую, как это было в предшествовавшие годы. При таких обстоятельствах академическое руководство ощутило необходимость в координации научных изысканий японоведов, ведших работу в различных институтах Академии наук, и в расширении контактов академических научно-исследовательских центров с практическими учреждениями, связанными так или иначе с Японией. Естественно, что директор Института востоковедения АН СССР Б. Г. Гафуров проявил инициативу в этом деле и настоял в академических верхах на том, чтобы ведущая роль в координации японоведческих исследований принадлежала бы его институту, а иначе говоря отделу Японии института.
В результате 28 мая 1970 года по решению Секции общественных наук Президиума АН СССР при Научном совете по координации научно-исследовательских работ в области востоковедения была создана новая секция - Секция по изучению Японии. Членами секции стали представители ведущих научных и учебных заведений страны, включая Институт востоковедения АН СССР (так стал с 1969 года вновь именоваться наш Институт народов Азии), Институт мировой экономики и международных отношений, Институт Дальнего Востока АН СССР (бывший Институт китаеведения), Институт научной информации по общественным наукам АН СССР, Институт всеобщей истории АН СССР, Институт философии АН СССР, Дальневосточный филиал СО АН СССР, Хабаровский комплексный научно-исследовательский институт СО АН СССР, Институт стран Азии и Африки при МГУ им М. В. Ломоносова, Московский государственный институт международных отношений, Ленинградский государственный университет, а также представители Международного отдела ЦК КПСС, министерства иностранных дел и редакции газеты "Правда".
Персонально в число членов секции вошли академики Е. М. Жуков, Н. И. Конрад, член-корреспондент АН СССР С. Л. Тихвинский, почти все японоведы-доктора наук, ответственный работник ЦК КПСС И. И. Коваленко, международный обозреватель "Правды" В. В. Маевский и другие видные знатоки Японии. В соответствии с тем же решением я был назначен председателем названной секции. Так нежданно-негаданно меня подняли на вершину созданной на бумаге академическим начальством пирамиды из различных японоведческих центров. При этом, как и следовало ожидать, мне не дали ни административных, ни финансовых, ни иных полномочий. Это была с самого начала должность символическая, безвластная, и проявлять какую-либо активность я мог лишь при наличии встречного желания сотрудничать со мной лиц, которые стали членами секции.
Но тем не менее кое-какие попытки вдохнуть жизнь во вновь созданное всероссийское объединение японоведов с моей стороны были все-таки вскоре предприняты. Первое заседание секции состоялось в помещении Института народов Азии 26 февраля 1971 года. В нем принял участие в качестве председателя Научного совета по вопросам востоковедения Б. Г. Гафуров. На заседании был представлен ряд японоведческих коллективов Академии наук. Присутствовал также в качестве журналиста - знатока Японии мой бывший шеф по работе в "Правде" В. В. Маевский. Главным результатом этого первого заседания членов секции стало решение, горячо поддержанное всеми присутствующими, об учреждении в качестве регулярного ежегодного издания сборника статей ведущих советских японоведов по наиболее актуальным вопросам жизни современной Японии. При этом было решено называть сборник так: "Япония. Ежегодник" - с указанием в заголовке соответствующего года. Тогда же меня назначили главным редактором этого "Ежегодника". Несколько месяцев затем ушло на переговоры с О. К. Дрейером, возглавлявшим Главную редакцию восточной литературы издательства "Наука", о порядке прохождения этого сборника через издательство и типографию, о его объеме в листах, формате и обложке, которая по нашему замыслу должна была даже с первого взгляда давать читателям ясное представление о его содержании, целиком посвященном одной стране - Японии.
В начале 1973 года первый номер "Ежегодника" под моей редакцией вышел в свет. Его авторами стали представители различных японоведческих центров. О перспективе развития советско-японских отношений статью написал В. В. Маевский. Автором статьи о состоянии советско-японских экономических связей стал руководящий работник министерства внешней торговли В. Б. Спандарьян, возглавлявший долгое время советское торгпредство в Японии. Внешняя политика Японии получила освещение в статье Д. В. Петрова, считавшегося тогда ведущим специалистом в этом вопросе, а статья о состоянии японской внутриполитической жизни была написана мной. Видный специалист в области военных вопросов доктор исторических наук генерал-майор Б. Г. Сапожников свою статью посвятил проблемам национальной обороны Японии. В "Ежегодник" вошли статьи по вопросам культуры и искусства послевоенной Японии. Включил первый номер "Ежегодника" и ряд документов, связанных с отношениями нашей страны с Японией, большой список японоведческих книжных публикаций, изданных в СССР и за рубежом, а также хронику событий за предшествовавший год.
Выход в свет первого номера ежегодника "Япония", положившего начало регулярной публикации в нашей стране этого уникального издания, не имевшего аналогов в других странах, можно расценивать как заметную веху в развитии советского японоведения. С этого момента советские японоведы, работавшие в различных научных и практических учреждениях, обрели свой общий печатный орган.
Глава 2
ВЫЕЗДЫ ЗА РУБЕЖ: ОБЩЕНИЕ С ДРУЗЬЯМИ
И НЕДРУГАМИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА
Поездки в Японию в составе делегаций
советской общественности
Когда в июне 1962 года я возвращался теплоходом из Японии со всей семьей и домашним скарбом после окончания корреспондентской работы, мне казалось, что я покидаю эту страну надолго. И эта мысль навевала грусть: ведь с Японией была связана моя профессия, и любой отказ от этой профессии был для меня немыслим. Но мои московские дела сложились так, что спустя год мне уже снова довелось побывать в Японии, а в дальнейшем такие поездки на несколько недель, а то и на два-три месяца случались у меня почти ежегодно.
Несколько раз я ездил в Японию в составе различных делегаций Советского комитета защиты мира и общества "СССР - Япония" - организаций формально общественных, непартийных, хотя фактически их деятельность находилась под контролем Международного отдела ЦК КПСС.
Первая кратковременная поездка в Японию состоялась в августе 1963 года в составе делегации Советского комитета защиты мира. В делегацию я был включен в качестве эксперта-японоведа по заявке Георгия Александровича Жукова, который в то время был заместителем председателя этого комитета и проявлял постоянный интерес к вопросам, связанным с такими странами Дальнего Востока как Китай и Япония. Видимо, при формировании делегации, которую он затем возглавил, вспомнился ему удачный опыт наших совместных поездок по Японии весной 1962 года, к тому же в Москве было ясно, что делегации придется окунуться в сложный водоворот тогдашней внутриполитической жизни Японии.
Дело в том, что возглавлявшаяся Г. А. Жуковым делегация Советского комитета защиты мира направлялась не в спокойную ознакомительную поездку, а на IX Международную конференцию за запрещение атомного и водородного оружия, где, как это было заранее известно, предстояла в отличие от прошлых форумов такого рода острая конфронтация с нашими новыми идейными противниками в лице делегации Китайской народной республики.
Суть наших разногласий с китайцами была нам, делегатам Советского комитета защиты мира, также заранее известна. Готовясь к созданию и производству собственного ядерного оружия, китайское руководство стало в те годы выступать против попыток Советского Союза добиться в переговорах с США и Великобританией запрещения ядерных испытаний в атмосфере, в водном пространстве и под землей, чтобы предотвратить вред здоровью и безопасности населения тех районов нашей планеты, где подобные испытания не раз проводились названными странами. Осуждая попытки достижения такой договоренности, китайские руководители расценивали курс Советского Союза в этом вопросе как "капитуляцию" Москвы перед ядерным шантажом американского империализма. При этом они стремились мобилизовать на свою поддержку международное движение сторонников мира за запрещение ядерного оружия.
В то время участникам этого движения больше импонировал лозунг всеобщего и полного запрещения ядерного оружия. Однако его осуществление в условиях "холодной войны" было невыполнимой, нереальной задачей из-за категорического неприятия этого лозунга правящими кругами США. Намерение китайского руководства воспрепятствовать согласию участников международного антиядерного движения с договоренностью Советского Союза, США и Англии о запрещении ядерных испытаний в трех средах в качестве первого шага к достижению в дальнейшем полного запрещения ядерного оружия объяснялось прежде всего тем, что в то время китайская сторона поспешно готовилась к проведению собственных ядерных взрывов в атмосфере и ей не хотелось, чтобы такие взрывы выглядели как вызов договоренности других стран о запрещении ядерных испытаний. Не допустить одобрения участниками IX международной конференции договоренности между США, СССР и Англией - с такой целью ехали китайские делегаты на эту конференцию, открывавшуюся 3 августа 1963 года в Хиросиме как раз накануне подписания в Москве спорного договора о запрещении ядерных испытаний в трех сферах (5 августа). Естественно, что задача нашей делегации на этой конференции заключалась в обратном: убедить ее участников в целесообразности подписания Московского договора.
Делегация Советского комитета защиты мира формировалась в стенах Международного отдела ЦК КПСС при непосредственном участии ее главы Г. А. Жукова. Помимо меня, в число ехавших вошли Р. А. Ульяновский, незадолго до того перешедший из Института востоковедения АН СССР в ЦК КПСС на должность консультанта Международного отдела (впоследствии он стал заместителем заведующего этого отдела); опытный китаевед, консультант того же отдела ЦК КПСС Л. П. Делюсин; работник Управления внешних сношений Президиума АН СССР И. Н. Киселев и еще несколько представителей периферийных отделений Советского комитета защиты мира. А обязанности переводчика и секретаря делегации выполнял тогда еще молодой японовед-выпускник Института международных отношений Ю. Д. Кузнецов.
В то время любая советская общественная делегация могла покинуть Москву лишь при наличии соответствующего решения секретариата ЦК КПСС, а решения эти как правило задерживались чуть ли не до дня выезда делегаций. Отчасти это было связано с затяжками в подборе членов делегаций и торгами "наверху" - кого послать, а кого не посылать,- а отчасти - с техническими сложностями процедуры оформления тех документов, на основе которых выносились решения секретариата. Документы эти должны были содержать не только списки делегатов с соответствующими анкетными данными и характеристиками каждого, но и бумаги с изложением целей и программы деятельности делегаций в период их пребывания за рубежом и прочими сведениями. Поэтому зачастую оттяжки с вынесением решений секретариата ЦК приводили к поздним выездам делегаций из Москвы и к их запаздыванию в прибытии на международные форумы. С перспективой опоздания столкнулась тогда и наша делегация. Прямых самолетных рейсов из Москвы в Японию тогда еще не было. Поэтому первый этап нашего маршрута включал перелет самолетом "Аэрофлота" через Дели и Рангун в Бангкок. А чтобы из Бангкока попасть в Токио, надо было пересаживаться в самолет какой-то зарубежной компании. Но после ночевки в Бангкоке власти местного аэропорта объявили нам, что из-за отсутствия у членов делегации сертификатов о прививках холеры, обнаруженной в Таиланде, где мы провели ночь, нам придется в течение 6 дней находиться в карантине на территории бангкокского аэропорта. Такое требование практически исключало наше участие в Хиросимской конференции. Положение сложилось критическое. И надо отдать должное главе делегации Г. А. Жукову: он оказался человеком, обладавшим смелостью брать на себя ответственность за формально незаконные, рискованные решения, если интересы дела требовали такого риска. По совету бангкокского корреспондента ТАСС С. Спирина, взявшего на себя роль посредника между делегацией и аэродромными властями, Жуков выделил из бюджета делегации деньги на взятку таиландской санитарной инспекции и... мы в тот же день получили сертификаты о холерных прививках, необходимые для появления в Токио. Так, поправ таиландские законы во имя такого важного дела как предотвращение угрозы ядерной войны, мы добрались до Токио, а затем за несколько часов до начала конференции прибыли в Хиросиму.
А Хиросима пребывала в состоянии политической сумятицы. В канун конференции туда наряду с тысячами японских делегатов - посланцев от различных общественных объединений и префектур страны нагрянули сотни иностранных гостей - представителей зарубежных пацифистских движений, а также множество японских политических деятелей, включая членов и правящей либерально-демократической партии, и оппозиционных партий, и толпы телевизионных и газетных репортеров, призванных показывать и комментировать ход конференции. Это был еще небывалый по масштабам наплыв в Хиросиму политиков и журналистов всех мастей. Главная же причина такого наплыва заключалась во всеобщем ожидании того, что в ходе конференции произойдут сенсационные столкновения между ее участниками. В первую очередь всех интересовало, сумеют ли остаться в рамках единого движения коммунисты и социалисты, занявшие диаметрально противоположные позиции в отношении Московского договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах. Равным образом все ждали дискуссии по тому же вопросу между китайскими и советскими делегатами, поскольку было известно, что их взгляды в этом вопросе были диаметрально противоположны. Неясно для всех было также, какую сторону будет поддерживать Всеяпонский совет борьбы за запрещение атомной и водородной бомбы. В общем, оснований для ожидания каких-то сенсаций было предостаточно.
Еще до начала международной конференции на центральной площади Хиросимы - там, где расположены все памятные сооружения, связанные с атомной бомбардировкой города 6 августа 1945 года,- прошли столкновения колонны противников ядерного оружия с группами ультраправых фашистских боевиков, пытавшихся сорвать антиядерный форум. Вмешательство крупных контингентов полиции привело к вытеснению черносотенцев из этого района.
Но положение осложнялось, прежде всего, разногласиями среди самих японских сторонников мира. О наличии этих разногласий свидетельствовала разноголосица в выступлениях на предварительных совещаниях представителей двух оппозиционных правительству течений: тех, кто был связан с КПЯ, и тех, кто ориентировался на социалистов. В связи с предстоявшим 5 августа подписанием в Москве договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах делегаты от СПЯ и Генерального совета профсоюзов (Сохё) еще до открытия международной конференции стали настаивать на том, чтобы эта конференция приняла резолюцию с одобрением Московского договора и с осуждением любых испытаний ядерного оружия любыми странами. Однако таким предложениям воспротивились японские делегаты, связанные с КПЯ и поддерживавшие курс Пекина на подготовку Китая к своим испытаниям ядерного оружия. Результатом этих разногласий стал отказ японских сторонников Московского договора от участия в конференции, что означало раскол в японском антиядерном движении.
Наша делегация, прибывшая на конференцию по приглашению Всеяпонского совета за запрещение атомной и водородной бомбы (Генсуйкё), была связана полученным приглашением и осталась в зале заседаний конференции. Но в связи с отсутствием на конференции наших единомышленников в лице социалистов ей пришлось вести тяжелые словесные баталии со сторонниками китайской делегации, прибывшей на конференцию с воинственным антисоветским настроем. Выступления китайских делегатов изобиловали заведомо необоснованными клеветническими нападками на внешнюю политику Советского Союза. Подписание Советским Союзом договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах квалифицировалось китайцами как "ревизионистская политика", "капитуляция перед американским империализмом" и "ренегатство", что, естественно, не позволяло нашей делегации отмалчиваться и не давать отпора. И надо воздать должное политическому таланту Жукова, взявшего на себя основную тяжесть словесной дуэли с китайцами: он отвечал на их выпады с блеском и по содержанию и по форме. Поддерживая Жукова, мы, члены делегации, старались воздействовать на японскую аудиторию и на зарубежных участников конференции путем личных бесед и распространения нашей литературы с изложением советской позиции по проблеме запрещения испытаний ядерного оружия в трех сферах.
Но, пожалуй, в самом тяжелом положении оказался на Конференции 1963 года председатель Всеяпонского совета борьбы за запрещение атомной и водородной бомбы (Гэнсуйкё) профессор Ясуи Каору, лауреат Ленинской премии мира и личный друг Н. С. Хрущева, незадолго до того проведший целый день с Хрущевым на его даче в Крыму. Дело в том, что возглавлявшееся им массовое движение японских противников ядерного оружия с самого начала опиралось на две не всегда и не везде сотрудничавшие одна с другой политические силы: компартию Японии с ее разветвленной сетью местных партийных организаций и социалистическую партию, державшую тесную связь с массовыми профсоюзными объединениями и прежде всего с Генеральным советом профсоюзов (Сохё). Профессор Ясуи ясно понимал, что без поддержки этих организаций Гэнсуйкё как влиятельная массовая организация японских сторонников мира не имеет перспектив на длительное существование, не говоря уже о дальнейшем расширении масштабов возглавлявшегося им движения. Раскол между коммунистами и социалистами, происшедший в августе 1963 года в Хиросиме, вынуждал его взять чью-то сторону, чтобы не оказаться между двух стульев. Вынужден был Ясуи определить тогда и свое отношение к спору между Москвой и Пекином. Для него спровоцированные руководством КПК разногласия в японском антиядерном движении оказались настоящей трагедией. Не мог он отказаться от сотрудничества с КПЯ, активно поддерживавшей местные отделения Гэнсуйкё, но в то же время крайне тяжело ему было отказаться и от сотрудничества с КПСС и Советским комитетом защиты мира, державшим в сфере своего влияния большинство тех самых зарубежных организаций - противников ядерного оружия, посланцы которых и составляли основную массу участников международных конференций, проводившихся ежегодно в Японии под эгидой Гэнсуйкё. Вот почему много раз в ходе Хиросимской конференции 1963 года профессор Ясуи и открыто и секретно по ночам встречался с главой советской делегации Г. А. Жуковым (происходило это при моем посредничестве) и всячески добивался понимания советской делегацией деликатности его положения в разгоревшейся советско-китайской дискуссии и в расколе между КПЯ и СПЯ. Суть его просьб к Жукову сводилась к тому, чтобы советская делегация не покидала конференцию до ее окончания и не доводила дело до открытого разрыва ни с Китаем, ни с японскими коммунистами во имя сохранения Гэнсуйкё как влиятельной силы мирового антиядерного движения.
Внешне Г. А. Жуков, казалось бы, занимал жесткую позицию в споре с китайцами и выступавшими фактически в их поддержку руководителями КПЯ. И это очень тревожило профессора Ясуи. Но Ясуи не знал другого - того, что у Жукова не было тогда полномочий идти на открытый разрыв ни с китайскими делегатами, ни с японскими коммунистами. Инструкции, полученные им от Б. Н. Пономарева, возглавлявшего Международный отдел ЦК КПСС, обязывали его воздерживаться от ухода с конференции и не рвать отношений ни с китайской делегацией, ни с японскими коммунистами даже тогда, когда те бросали открытый вызов внешней политике Советского Союза. В данном случае Жукову было предписано вышестоящими партийными инстанциями в лице М. А. Суслова и Б. Н. Пономарева неуклонно проводить беспринципный курс на сохранение "братской дружбы" с японской компартией, хотя в руководстве этой партии искренних друзей Советского Союза становилось все меньше и меньше, а просоветски настроенная группа Сига оттеснялась все более от руководящих постов в центральном аппарате КПЯ.
В период пребывания в Хиросиме делегации Советского комитета защиты мира состоялась встреча Г. А. Жукова и нескольких других его помощников, включая меня, с одним из членов сиговской группы - депутатом парламента от КПЯ Судзуки Итидзо. Тогда наш собеседник ясно обозначил расстановку сил внутри руководства КПЯ, не обещавшую для КПСС ничего хорошего. Но и этот сигнал, как показал дальнейший ход событий, не привел к внесению корректив в бездарную линию руководства КПСС на сохранение "дружбы с КПЯ любой ценой", хотя от этой "дружбы" на деле оставалась тогда лишь пустая словесная обертка.
Международная конференция в Хиросиме стала очевидным свидетельством острого кризиса в рядах японского движения противников ядерного оружия, спровоцированного китайским руководством, не желавшим тогда связывать себе руки никакими запретами на ядерные испытания.
Формально Гэнсуйкё и после конференции продолжал еще оставаться в течение некоторого времени главным центром массового движения японцев за запрещение ядерного оружия. Однако параллельно в 1963-1964 годах в Японии появилось и другое, альтернативное движение противников ядерного оружия, инициаторами создания которого были японские социалисты, отказавшиеся в августе 1963 года от участия в IX Международной конференции. Центром этого движения стал так называемый Объединенный совет трех префектур, Хиросимы, Нагасаки и Сидзуока, население которых пострадало от атомного оружия. Лидером этой организации, именовавшейся по-японски Санкэнрэн, стал профессор Хиросимского университета Моритаки Итиро.
Когда летом 1964 года приблизилась вновь годовщина хиросимской и нагасакской трагедий, Советский комитет защиты мира получил приглашение участвовать в международных форумах противников ядерного оружия не только от Гэнсуйкё, но и от вновь возникшей организации - Санкэнрэн. В этой связи в ЦК КПСС возник вопрос: куда направлять делегацию Советского комитета защиты мира - на конференцию Гэнсуйкё в Токио, непосредственным организатором которой была Коммунистическая партия Японии, перешедшая тогда на прокитайские позиции, или же на конференцию Санкэнрэн в Хиросиму, в организации которой ведущую роль играли социалисты, поддерживавшие подписанный в Москве договор о запрещении ядерных испытаний в трех средах. Многим в Москве было ясно, что на конференции Гэнсуйкё советских делегатов ждут атаки прокитайски настроенных политиков. На это указывал хотя бы тот факт, что руководство КПЯ незадолго до того, в мае 1964 года, исключило из рядов партии Сигу Ёсио и всех его сторонников именно за то, что они вопреки предписанию лидеров партии проголосовали в парламенте за поддержку Японией Московского договора о запрещении ядерных испытаний в трех сферах. Но упрямое желание цековского руководства сохранить контакты с КПЯ побуждало его к принятию приглашения в призрачной надежде на то, что на сей раз японские коммунисты поведут себя лучше. Во внимание принималось и то, что в глазах большинства зарубежных делегаций, приглашенных на Токийскую конференцию, Гэнсуйкё оставался все еще центром японского антиядерного движения, а главой этого центра продолжал оставаться давний друг Советского Союза профессор Ясуи Каору, который, как казалось московским стратегам, сохранял способность оказывать на деятельность Гэнсуйкё позитивное влияние. Но, с другой стороны, у Советского комитета защиты мира не было никаких оснований отказываться и от приглашения на конференцию Санкэнрэн, организаторы которой фактически разделяли взгляды Советского союза на Московский договор.
В конечном счете вопрос об участии Советского комитета защиты мира в названных конференциях был решен таким образом: советской делегации надлежало принять участие как в Токийской, так и в Хиросимской конференциях, благо они были запланированы японскими организаторами в разные дни. Решено было также, что на обеих конференциях советскую делегацию возглавит снова Г. А. Жуков. Вторым лицом в делегации стал один из руководящих работников Международного отдела ЦК КПСС некто П. Дедушкин, профессиональный партийный работник, не имевший, судя по всему, ясного представления о положении дел в Японии, но считавший себя многоопытным политическим деятелем. Вместе с ним в состав делегации был включен от Международного отдела ЦК КПСС и специалист по Японии референт Н. А. Романов, о котором я уже упоминал ранее. В состав делегации вошли также мой бывший шеф - международный обозреватель "Правды" В. В. Маевский, специалист по Китаю Л. П. Делюсин и я как специалист по Японии. За финансовые дела и связи с делегациями стран Азии и Африки отвечал, как и годом ранее, И. Н. Киселев, а секретарем-переводчиком снова стал Ю. Д. Кузнецов.
Но на сей раз, кроме специалистов-политологов, в состав делегации вошли представители нашей научной общественности и видные общественные деятели из отдельных республик и областей Советского Союза. Среди них были Виктория Сирадзе, занимавшая один из руководящих постов в партийных верхах Грузии, мой бывший учитель профессор-японовед К. М. Попов и сибирский хирург-кардиолог, лауреат Государственной премии, профессор Мешалкин. Столь многочисленный состав делегации определялся отчасти тем, что в отличие от предыдущего 1963 года расходы на нашу поездку к берегам Японии оплачивались не в валюте, а в рублях, т.к. до Хабаровска мы летели нашим самолетом, потом ехали нашим поездом до Находки и, наконец, на нашем же пассажирском лайнере добирались до Иокогамы, от которой до Токио нас доставили на машинах представители советского посольства и японские устроители конференции. Но были у тех, кто посылал столь многочисленную делегацию, и другие соображения: учитывая предстоявшие словесные баталии с китайцами и их японскими сторонниками, решено было придать делегации более представительный, чем прежде, характер, подчеркнув тем самым большую значимость, придаваемую нашей общественностью тем вопросам, которые выносились на повестку дня обеих конференций.
Скрытая подготовка к двум названным конференциям была проведена Комитетом солидарности стран Азии и Африки, а также Советским комитетом защиты мира и среди руководителей движения сторонников мира в ряде зарубежных стран Азиатского, Африканского и Американского континентов. При финансовой помощи названных комитетов в Японию для участия в Токийском и Хиросимском форумах были направлены небольшие по численности делегации из развивающихся стран, призванные в случаях возникновения острых политических споров оказать поддержку нашей позиции как своими выступлениями, так и голосованием. Примечательно: деньги на обратный проезд этих делегаций из Японии в родные страны им предстояло получать по окончании названных конференций от представителя нашей делегации И. Н. Киселева. Толстый портфель с долларами, предназначенными для таких выплат, Игорь Киселев носил постоянно с собой.
Если говорить полушутя-полусерьезно, то в историю советско-японских отношений вошли имена трех наших видных соотечественников-однофамильцев Жуковых. Один из них - это маршал Георгий Константинович Жуков, разгромивший и уничтоживший японскую армию в сражении у реки Халхин-Гол в августе 1939 года. Другой - это академик Евгений Михайлович Жуков, автор ряда книг по истории Японии. А третий - это журналист и советский общественный деятель Георгий Александрович Жуков, чье имя в 1963-1964 годах склонялось и спрягалось японской печатью и телевидением в связи с его пребыванием в Японии во главе делегаций Советского комитета защиты мира. И причиной тому были, пожалуй, не столько даже выдающиеся личные качества этого человека, сколько исключительно острая ситуация, сложившаяся в тот момент в политическом мире Японии. Ведь в преддверии и в ходе международных конференций противников ядерного оружия, состоявшихся в Японии в 1963 и в 1964 годах, на глазах у японской общественности свершались открытые и скрытые политические схватки двух коммунистических гигантов - двух ближайших соседей Японии: СССР и КНР, которые на протяжении предшествовавших лет занимали антияпонские позиции и являли собой в глазах японских правящих кругов угрозу коммунистической экспансии. Лицезреть своими глазами и освещать в средствах массовой информации эти схватки коммунистических гигантов стремились в те годы сотни японских и зарубежных журналистов, собиравшихся там, где проходили названные конференции. Именно в ходе обсуждения проблемы запрещения испытаний и применения атомного оружия рассчитывали японские политические эксперты и обозреватели получить ответы: как сложатся в дальнейшем отношения СССР и КНР, как поведут себя в Японии КПЯ и СПЯ и приведут ли конференции этих двух оппозиционных партий к общему ослаблению лагеря оппозиции и к упрочению на долгие годы власти либерал-демократов? При этом всем было ясно, что ведущую роль в ожидавшейся политической схватке будет играть глава советской делегации Г. А. Жуков, а потому его имя то и дело появлялось в те дни на первых страницах японских газет. Но нам, членам делегации, приближавшимся к берегам Японии на теплоходе "Байкал", об этом не было известно. Никто из нас поэтому не предполагал, что именно предстоявшие две конференции окажутся в последующие дни в фокусе всей политической жизни Японии, что именно к нам будет привлечено внимание японских средств массовой информации.
Убедились мы в этом еще до того, как наше судно пришвартовалось к причалу иокогамского порта. Не успели катера с лоцманом и санитарными инспекторами приблизиться к борту нашего лайнера, как тотчас же рядом с ними возник катер, битком набитый репортерами с фотоаппаратами и кинокамерами. Сначала мы предположили, что на нашем судне находилась какая-нибудь кинозвезда или другая японская знаменитость. Но как только репортеры ворвались на палубу, стало ясно, что такой звездой был не кто иной, как глава нашей делегации Г. А. Жуков. И надо сказать, что, поняв это, он быстро вошел в такую роль "звезды" и стал играть ее с присущим ему блеском: его журналистский талант и политическое чутье позволили придать нашему прибытию в Японию даже большую значимость, чем это было на самом деле.
Драматический ход конференции противников ядерного оружия, открывшийся 30 июля 1964 года в центре Токио в актовом зале гостиницы "Даямондо", расположенной вблизи императорского дворца, видимо, никогда не сотрется в моей памяти. Уж слишком круто стала развиваться дискуссия участников этого форума, слишком высок оказался накал их эмоций.
Формально организатором и хозяином конференции выступал, как и раньше, Всеяпонский совет за запрещение атомной и водородной бомбы (Гэнсуйкё), возглавлявшийся профессором Ясуи Каору. Но за истекший год влияние Ясуи в названной организации заметно ослабло, в то время как фактические бразды правления в руководстве Советом захватил один из лидеров КПЯ Хакамада Сатоми, занимавший пост заместителя председателя Совета. Не случайно поэтому основную массу японских участников Токийской конференции составили, как потом стало ясно, представители Коммунистической партии Японии, занимавшей в то время откровенно антисоветские, прокитайские позиции. Чувствуя за собой поддержку большой части находившихся в зале японских делегатов, развязно и нагло повели себя и все члены прибывшей в Токио китайской делегации. С первых же слов Хакамада, выступившего на конференции с докладом, а затем и со слов китайских представителей, стало очевидным намерение устроителей конференции подменить обстоятельное обсуждение проблем, связанных с подписанием Советским Союзом, Соединенными Штатами и Великобританией договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах, враждебными и по существу клеветническими нападками на внешнюю политику Советского Союза. Оскорбительные выпады в адрес советского руководства допускали при этом не только китайские делегаты, но и лично Хакамада, хотя ему как члену руководства Гэнсуйкё - организации, выступавшей устроителем конференции,- следовало бы проявлять максимум сдержанности и непредвзятости.
Напрасно хорошо воспитанный и дружественно настроенный к нам профессор Ясуи Каору пытался сдерживать и сглаживать наскоки распоясавшихся антисоветчиков. Из зала с мест, где сидели японские коммунисты, стали все чаще нестись оскорбительные для нашей страны выкрики. Не оказали большого влияния на крикунов и выступления единомышленников нашей страны из числа прибывших с советской помощью на конференцию делегатов из стран Азии, Африки и Латинской Америки. Столь же мало успокоения внесли в зал и примирительные выступления представителей церковных делегаций, и в том числе представителей православной церкви во главе с величественным чернобородым митрополитом Борисом, облаченным в длинную черную рясу с большим крестом на груди и увесистым посохом в руке.
Когда атаки противников Московского договора на советскую внешнюю политику приняли совершенно оскорбительный, провокационный характер, наша делегация предприняла решительные действия. И в этом сказалась смелость главы делегации Г. А. Жукова, который в нарушение инструкций, полученных им в Международном отделе ЦК и исключавших разрыв с компартией и Гэнсуйкё, принял единственно правильное в сложившейся обстановке решение - решение о демонстративном уходе нашей делегации с конференции.
Это был поистине драматический момент. Свет "юпитеров", вспышки фотоаппаратов, шуршание камер десятков телевизионных репортеров, собравшихся в зале в ожидании остросюжетных сцен, сразу же обратились в сторону нашей делегации, как только Жуков, а следом за ним Маевский, Дедушкин и все мы - советские делегаты, поднялись со своих мест и двинулись к выходу под крики и улюлюканье наших обидчиков из числа японских коммунистов и китайских делегатов. Вслед за нами тут же встали и пришли в движение многие другие делегации, включая делегацию советского духовенства. К выходу потянулись большинство представителей стран Азии, Африки и Латинской Америки, прибывших в Токио при поддержке советских общественных организаций. На некоторое время десятки людей, покидавших зал, столпились перед узкой входной дверью в лучах репортерских "юпитеров". Я оказался в этой толпе рядом с В. Маевским и митрополитом Борисом, фиолетовая митра и посох с позолоченным набалдашником которого поднимались над головами уходивших. И тут мы с Маевским услышали вдруг из уст нашего благочестивого батюшки нечто неожиданное. Наклонясь к нам с ухмылкой, неподобающей его святейшей особе, он вкрадчиво и тихо, чтобы не слышали другие, шепнул: "Окончен бал, и фраера пошли гулять". Вот с таким-то юморком воспринял все происходившее наш советский батюшка, прибывший в Токио защищать мир от угрозы атомной войны.
В тот же день ушедшие с конференции делегаты переселились в гостиницу "Феермонт" (наши соотечественники сразу же назвали ее "Ферапонтом") и собрались в кафе на плоской крыше этой гостиницы, чтобы согласовать для публикации в печати текст заявления с объяснением причин своего ухода с Токийской конференции Гэнсуйкё. Так закончился первый этап тогдашнего пребывания в Японии нашей делегации.
А спустя дня два после разрыва с Гэнсуйкё наша делегация, а заодно с ней и другие противники ядерной войны, ушедшие вместе с нами из гостиницы "Даямондо", направились в Хиросиму, где 3 августа приняли участие в международной конференции за запрещение ядерного оружия, организованной лидерами Санкэнрэн во главе с профессором Моритики Итиро при поддержке социалистической партии и Генерального совета профсоюзов. В декларации и прочих документах, одобренных участниками Хиросимской конференции, выражалась поддержка подписанию Советским Союзом, США и Великобританией договора о запрещении ядерного оружия. В тех же документах осуждались попытки дифференцированного подхода к ядерным испытаниям, когда одни испытания рассматриваются как незаконные и осуждаются, а другие оправдываются необходимостью защиты от угрозы превентивных ядерных ударов. Это означало, что участники Хиросимской конференции заняли позицию, альтернативную прокитайскому, антисоветскому курсу КПК и КПЯ, одобренному участниками Токийской конференции.
Хиросимская конференция 1964 года знаменовала собой завершение раскола в небывалом по своей массовости движении японских противников ядерного оружия, возникшего в 1954 году и вобравшего в себя протестную энергию миллионов японских граждан. Виновниками этого раскола стали руководители Японской коммунистической партии, взявшие курс на установление своего контроля над этим надпартийным движением и на навязывание ему прокитайских лозунгов. Но с таким курсом не согласились ни Социалистическая партия Японии, ни советская делегация, ни находившиеся в блоке с ней делегации ряда зарубежных стран. Окончательно этот раскол был оформлен спустя несколько месяцев, 1 февраля 1965 года, когда вышедшие из Гэнсуйкё японские активисты антиядерного движения создали Японский национальный конгресс борьбы за запрещение ядерного оружия (Гэнсуйкин) во главе с лидером антиядерного движения жителей Хиросимы профессором Моритаки Итиро. Конечно, масштабы антиядерного движения, развернутого под руководством Гэнсуйкина, были уже не столь велики. За его рамками осталась деятельность такой крупной организации японских противников ядерного оружия как Гэнсуйкё, лидером которого продолжал оставаться Ясуи Каору. Кстати сказать, сам профессор Ясуи в дни Токийской конференции сделал все от него зависящее, чтобы избежать ухода нашей делегации с конференции и сохранить связи Гэнсуйкё с Советским комитетом защиты мира. В ночь накануне начала заседаний конференции он при моем посредничестве тайно встретился в одном из номеров отеля "Даямондо" с Жуковым и вел с ним один на один на английском языке длинную беседу, предупреждая о своей неспособности противостоять деструктивным маневрам КПЯ. Но эта тайная ночная встреча окончилась, как показал следующий день, безрезультатно: раскол совершился. Тем не менее, оставшись и далее лидером Генсуйкё, профессор Ясуи не поддался попыткам КПЯ втянуть его в ту яростную антисоветскую кампанию, которая после раскола японского антиядерного движения развернулась в коммунистической печати и в устных заявлениях руководителей КПЯ. Не поддался он и нажиму со стороны Пекина, пытавшегося сделать его орудием своих нападок на внешнюю политику Хрущева, а затем и Брежнева.
Раскол, происшедший в августе 1964 года в японском движении сторонников мира, пагубно отразился на мировом антиядерном движении. Для зарубежной общественности оказалось головоломным делом разобраться в том, что случилось в токийском отеле "Даямондо" летом 1964 года и почему японское антиядерное движение, которым восхищалась зарубежная миролюбивая общественность, вдруг раскололось на два параллельных течения. Примечательно, что даже в Советском Союзе из-за неполных и невнятных сведений о происшедшем, мельком проскочивших в средствах массовой информации в последующие дни, наблюдалась сумятица в умах не только рядовых читателей газет и слушателей радио, но и ответственных партийных руководителей. Досадное свидетельство тому увидели мы, члены делегации Советского комитета защиты мира, участники свершившегося в отеле "Даямондо" раскола, на своем обратном пути на Родину, когда лайнер, взявший нас на борт в Иокогаме, приблизился к причалам Находки. Получив из Японии телеграммы о прибытии нашей делегации, местные власти решили торжественно встретить нас и вывесили над причалом огромный плакат с надписью, вызвавшей смех делегатов и гневное возмущение Г. А. Жукова. Вместо того чтобы приветствовать нас как участников Хиросимской конференции, поддержавшей внешнеполитический курс советского правительства, авторы надписи на плакате приветствовали нас как участников прокитайского сборища, с которого нам пришлось уйти, ибо надпись на плакате гласила: "Привет героям Токийской конференции!"
Плакат настолько возмутил Жукова, что он не смог сдержать своих эмоций при встрече с первым секретарем находкинского горкома партии и другими городскими руководителями, прибывшими на причал, чтобы торжественно встретить делегацию. Не желая садиться вместе с секретарем горкома в одну из черных "Волг", поданных на причал, Жуков неожиданно для встречавших открыл дверь стоявшего рядом микроавтобуса, рассчитанного на доставку в гостиницу "второстепенных" членов делегации, и, согнувшись, нырнул в его тесный салон. За ним, соблюдая субординацию, влез в микроавтобус и заместитель главы делегации ответственный работник ЦК КПСС П. Дедушкин. Обескураженный секретарь горкома счел в этой ситуации за лучшее не ехать в одиночестве, а последовать примеру Жукова и также нырнуть вглубь микроавтобуса. А за ним в тот же микроавтобус втиснулись еще три местных босса, пожелавших быть при начальстве. В результате такой неестественной рассадки начальников нам, рядовым членам делегации, не оставалось другого выбора как с комфортом расположиться по двое в новеньких черных "Волгах". Так мы вдвоем с Делюсиным и ездили по городу до прибытия на обед в ресторан, откуда затем вся делегация отправилась на вокзал и погрузилась на поезд, доставивший нас на следующее утро в Хабаровск.
Международные антиядерные конференции, проведенные в Японии в 1963 году и в 1964 годах и приведшие к расколу в рядах японских противников ядерной войны, открыли глаза и японской общественности и советскому руководству на реальное положение дел не только в движении японских сторонников мира, но и в отношениях между КПСС и КПЯ. Открытые и грубые нападки на советскую внешнюю политику представителей компартии Японии в ходе Токийской конференции вскрыли наличие глубоких разногласий между руководителями советских и японских коммунистов, замалчивать которые японская сторона далее уже не считала нужным. Явный отход КПЯ на прокитайские позиции и демонстрация ее руководством в лице Миямото и Хакамады откровенной вражды к КПСС и Советскому Союзу требовали, как тогда мне казалось, быстрой и жесткой ответной реакции с нашей стороны, тем более что в среде японских коммунистов была довольно влиятельная (численностью до 5 тысяч человек) группа противников Миямото, возглавлявшаяся депутатами парламента Сигой Ёсио и Судзуки Итидзо, которая, будучи в меньшинстве, тем не менее мужественно выступала за дружбу с Советским Союзом и в поддержку Московского договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах. Логика политической борьбы, как и забота о сохранении престижа КПСС в глазах международного коммунистического движения, требовали от руководства КПСС принципиального отношения к антисоветскому курсу руководства КПЯ. Для многих специалистов в области японской политики была очевидной необходимость ужесточения наших отношений с Миямото и его приспешниками, пытавшимися наживать себе политический капитал на антисоветских предрассудках японских обывателей. Ведь было же ясно, что нападки руководства КПЯ на Советский Союз и КПСС нужны были Миямото и иже с ним для того, чтобы демонстрировать перед японцами мнимую "самостоятельность и независимость" КПЯ, в то время как в действительности эта группировка лидеров КПЯ самостоятельности в те дни не проявляла, а лишь слепо следовала антисоветскому курсу Пекина.
В узком кругу экспертов-японоведов, приглашавшихся в те дни на совещания в ЦК КПСС, сторонники такой точки зрения, включая и меня, высказывались за открытое осуждение в нашей печати курса Миямото и за всемерную моральную, политическую, а при необходимости и за финансовую поддержку Сиги и его сторонников - наших искренних друзей в рядах КПЯ. Но такое мнение было оставлено без внимания. Руководство КПСС предпочло промолчать и тогда, когда в мае 1964 года Сига, Судзуки и ряд других видных японских коммунистов - друзей нашей страны были исключены из партии лишь за то, что они одобрили Московский договор и голосовали в парламенте в поддержку этого документа. Не пошло руководство КПСС на открытый разрыв с Миямото и его окружением и после фактического изгнания японскими коммунистами делегации Советского комитета защиты мира с Токийской конференции в июле 1964 года, оправдывая свою бюрократическую нерешительность некими соображениями "высшего порядка".
С приходом к руководству ЦК КПСС в октябре 1964 года Л. И. Брежнева человека столь же консервативного склада, как М. А. Суслов и Б. Н. Пономарев, стремление руководства ЦК КПСС избегать крутых поворотов в мировом коммунистическом движении стало еще более явственным. В результате проблема дальнейших взаимоотношений с японской компартией, подвергавшей КПСС клеветническим нападкам, была оставлена в подвешенном состоянии, якобы в расчете на то, что-де Миямото, Хакамада и другие инициаторы антисоветского курса "образумятся" и отношения КПСС и КПЯ снова войдут в прежнюю колею.
Объяснялось такое поведение скрытыми опасениями цековских "мудрецов": как бы некоторые зарубежные "братские" партии не обвинили КПСС во вмешательстве во внутренние дела Коммунистической партии Японии, хотя верхушка этой партии без всякого стеснения подвергала нападкам КПСС и сотрудничавшие с ней партии.
На эти нападки руководители КПСС отвечали лишь невразумительным бормотанием о важности сохранения единства рядов мирового коммунистического движения и не принимали надлежащих ответных мер. В Москве продолжал оставаться и далее собственный корреспондент центрального органа ЦК КПЯ газеты "Акахата", а советская печать, если не считать нескольких информационных статей, появившихся летом 1964 года в газете "Правда" с подачи нашей делегации, продолжала отмалчиваться - и все потому, что ни М. А. Суслов, ни Б. Н. Пономарев не желали брать на себя ответственность за полный разрыв с КПЯ. Замалчивая ссору с руководством КПЯ, они не шли на обрыв последних контактов с этой партией, поддерживавшихся через одного из работников советского посольства.
Примечательно, что сохранение этой тонкой, почти невидимой контактной нити устраивало, судя по всему, и руководителей КПЯ, ибо полный разрыв с КПСС был чреват для них многими неудобствами: ведь через Москву японская компартия продолжала поддерживать связи с коммунистическим руководством социалистических стран Европы, а также с западноевропейскими компартиями. "Ни мира, ни войны" - вот суть взаимоотношений КПСС и КПЯ в период, начавшийся в 1963-1964 годах и продолжавшийся довольно длительное время даже после того, как в 1966 году руководство КПЯ неожиданно для всех перессорилось с Пекином и полностью разорвало отношения с КПК. Сомневаюсь, что при таком замороженном состоянии отношений между КПСС и КПЯ наша партия, как и наши дипломаты, могли получать от взаимоотношений с КПЯ какие-то политические выгоды. Зато очевиден был вред от нашего беспринципного бойкота группы Сига - группы мужественных японских коммунистов, сохранявших верность прежней дружбе с Советским союзом. Эта группа наших искренних друзей и идейных союзников, приступившая в те дни к изданию своей газеты "Нихон но коэ" ("Голос Японии"), оказалась в положении изгоев: в то время как мы упорно открещивались от Сига и его сторонников, печать КПЯ, и прежде всего газета "Акахата", клеймила их как "агентов Кремля" и предателей. В результате весьма высокий поначалу политический авторитет этих честных коммунистов, исключенных из КПЯ за дружбу с КПСС, был серьезно подорван в последующие годы.
Две поездки в Японию в составе делегаций Советского комитета защиты мира, позволили мне вновь глубоко окунуться в японскую политическую жизнь и освежить свои представления о ней. Ведь дважды я оказывался в самом эпицентре борьбы, развертывавшейся тогда на политической сцене Японии.
Светлые воспоминания остались у меня с тех пор от общения в ходе этих поездок с Г. А. Жуковым - политическим деятелем высокого класса, обладавшим острым аналитическим умом, способностью ориентироваться в самых сложных политических ситуациях, смелостью в принятии решений в тех случаях, когда он нес за них личную ответственность. Поражало в нем счастливое сочетание в одном лице и государственного деятеля и журналиста. Будучи главой делегации, он тем не менее не расставался с записной книжкой, в которую не стеснялся у всех на виду записывать и мысли своих собеседников, и свои путевые впечатления. Моего удовольствия от общения с Жуковым не умаляла даже его беспощадная требовательность ко всем сопровождавшим его членам делегации. В дни двух упомянутых конференций Жуков постоянно требовал от нас информации, способной помочь ему в беседах с японцами, в подготовке пресс-конференций, в подборе аргументов и фактов для полемики с политическими противниками. Срочные задания от него поступали мне и другим его помощникам не только в дневные, но и в вечерние и в ночные часы, ибо сам он в ходе конференций спал не более трех-четырех часов в сутки. Его феноменальная работоспособность приводила в уныние многих членов делегаций: бывало, в 3 часа ночи он поручал кому-либо из нас подготовить ему к 7 часам утра письменную справку и удивлялся, если это задание не выполнялось. Но при этом никто не слышал из его уст ни грубости, ни ядовитых замечаний, унижающих достоинство. Если кто-то из членов делегации давал ему некачественный материал, то переделывать его он не просил, а молча, но с досадой на лице брался за переделку сам.
Недобрые воспоминания остались у меня, однако, о другом человеке ответственном сотруднике Международного отдела ЦК КПСС П. Дедушкине, называвшем себя во время поездки в Японию в 1964 году заместителем главы делегации и постоянно дававшем всем остальным понять, что фактическое руководство делегацией находится в его руках. Это не могло не раздражать тех, кто намного лучше Дедушкина разбирался в вопросах, возникавших в ходе конференции, ибо прежде этот партаппаратчик никакого отношения к Японии не имел, да и вообще не обнаруживал ни широкого политического кругозора, ни острого ума, ни такта в своих отношениях с другими людьми. Трения возникали у Дедушкина то с одним, то с другим членом делегации, но они как-то прошли бесследно, а вот со мной они вылились в острый конфликт. Выполняя поручения Жукова как главы делегации (мне было поручено заниматься связью с прессой), я несколько раз отклонял неуместные и бестолковые с моей точки зрения задания Дедушкина, что, видимо, очень обозлило этого цековского вельможу. Когда вся делегация незадолго до отъезда собралась в помещении советского посольства в Токио на совещание, Дедушкин вдруг обвинил меня в "неуважительном отношении" к нему как начальству, назвав мое поведение "неуместным панибратством". Хотя никто из членов делегации не поддержал его, но и связываться с ним никто не стал. Жуков тогда просто пропустил его выпад мимо ушей, а потом, когда мы оказались с ним наедине, посоветовал мне не обращать на подобные выпады внимания. "Никогда никакой пакости он вам причинить по приезде в Москву не сможет - я этого не допущу",- пообещал он.
Но маленькую пакость Дедушкин мне все-таки причинил. Осенью того же 1964 года я был включен в многочисленную советскую делегацию, отправлявшуюся на Олимпийские игры в Японию, в качестве консультанта по японским делам. На меня был даже бесплатно сшит в специальном ателье такой же элегантный фирменный костюм, в какие были одеты все советские участники Олимпийских игр. Но список едущих попал по заведенному порядку на просмотр в Международный отдел ЦК КПСС, где его визировал, как оказалось, не кто иной, как Дедушкин. И в результате в самый последний момент моя фамилия из списка была вычеркнута. Так отомстил мне этот цековский самодур за непочтительное отношение к его персоне двумя месяцами ранее.
Однако вскоре Дедушкина из Международного отдела ЦК КПСС убрали: по слухам, его перевели в МИД и назначили послом в какую-то захудалую африканскую страну. И бог с ним: упомянул я о нем лишь потому, что таких дедушкиных в аппарате ЦК было много, если не слишком много, что и предопределило в дальнейшем, в горбачевские времена, косность и неспособность этого аппарата защитить от лжедемократов не только страну, но и собственное существование.
Гораздо спокойнее прошли мои поездки в Японию в последующие годы. Одна из них состоялась в делегации Советского комитета защиты мира. Но ехали мы в Японию уже не по приглашению Гэнсуйкё, а по приглашению Гэнсуйкина, опиравшегося на социалистическую партию и Генеральный совет профсоюзов. Активное содействие нашему пребыванию в Японии и встречам с японскими друзьями нашей страны оказывало на этот раз Общество японо-советской дружбы (Ниссо Синдзэн Кёкай), созданное после выхода японских социалистов и Генерального совета профсоюзов из общества "Япония - СССР", подпавшего под влияние КПЯ.
Возглавлял тогда нашу делегацию председатель Советского общества красного креста Петр Галактионович Яковлев - человек, совершенно незнакомый с политической жизнью Японии, да и вообще не обнаруживавший большой осведомленности в проблемах международных отношений. Кто и зачем протежировал ему эту поездку, для меня осталось тайной. Фактически же политическое руководство нашей делегацией взял на себя консультант Международного отдела ЦК КПСС Карэн Нерсесович Брутенц, ставший в последствии одним из заместителей заведующего этим отделом. В отличие от Яковлева Брутенц хорошо разбирался в общих вопросах внешней политики нашей страны. Выпускник Академии общественных наук при ЦК КПСС, он обладал всеми качествами, присущими профессиональным политикам. Были у него и острый политический нюх, и умение быстро располагать к себе людей, и тонкое чувство юмора с изрядной долей циничного отношения к жизни и деятельности советских верхов. Он оказался общительным и интересным собеседником, с которым у меня быстро сложились дружеские отношения. Поскольку с японскими делами он был знаком лишь поверхностно, то свою задачу в составе делегации я видел в том, чтобы восполнять отсутствие конкретных знаний японской действительности как у него, так и у главы делегации. Наряду со случайными людьми, призванными олицетворять собой нашу общественность, в состав делегации был включен в качестве секретаря-переводчика прекрасный знаток японского языка, автор многочисленных переводов на русский язык произведений японских писателей Борис Владимирович Раскин, которого я знал еще со студенческих лет. Тогда, кстати сказать, Борис Раскин ехал в Японию впервые.
На конференции новой антиядерной организации Гэнсуйкин, программа которой определялась руководством социалистической партии, мы чувствовали себя спокойно, т.к. у нас не было существенных разногласий во взглядах с организаторами конференции. В числе участников конференции было много старых друзей нашей страны, и задача наша состояла лишь в том, чтобы закрепить связи с ними советских общественных организаций.
Большую часть времени мы провели в поездках по различным районам Японии. Особенно яркие впечатления остались у меня от поездки в Японские Альпы, где высоко в горах нам показали одно из уникальных сооружений японских строителей - гидроэлектростанцию "Куробэ-ён", гигантский турбинный зал которой был вырублен в скальных породах на казалось бы неприступной высоте.
В поездках по Японии к нам присоединилась тогда дочь японского революционера-коммуниста Катаямы Сэн - Катаяма Ясу, с молодых лет проживавшая в Советском Союзе и приглашенная в Японию друзьями нашей страны почти одновременно с нами.
Встретились мы тогда со многими видными представителями японского политического мира, включая депутатов парламента, глав местной администрации и видных ученых. Но особых задач у нас не было, а потому беседы с ними сводились к скольжению по поверхности тогдашних проблем советско-японских отношений - маломальские спорные вопросы этих отношений в наших беседах не затрагивались. Один раз, правда, возникла проблема другого рода: за час до начала прощального приема в честь нашей делегации Петр Галактионович оказался в абсолютно нетрезвом состоянии в результате проведенной им ранее встречи с кем-то из японцев. После консультаций с нашими многоопытными в подобных вопросах дипломатами и посольским врачом были приняты различные экстренные меры по постановке виновника происшествия на ноги, включая холодный душ, нашатырный спирт и т.п., что придало его осанке и внешности более или менее нормальный вид. Во всяком случае, с приветственным пожиманием рук появлявшимся в дверях японским гостям он справился вполне успешно.
Поездка в Японию сблизила меня с Карэном Брутенцем: мы обнаружили одинаковое понимание всего происходившего вокруг нас и в Японии, и в нашей стране. В отличие от многих его коллег по работе в ЦК КПСС Брутенц умел находить курьезное и смешное в том, что обычно всерьез тревожило или озадачивало наших ответственных работников, приезжавших с подобными миссиями, и это очень благотворно сказывалось на нашем настроении в ходе поездки.
Столь же беспроблемно прошла и моя поездка в Японию в качестве члена делегации общества "СССР - Япония". Состоялся этот вояж где-то в 1966 году, вскоре после того, как меня избрали одним из вице-председателей этого общества, объединявшего не только значительную часть японоведов Москвы, но и многих видных советских деятелей культуры: кинорежиссер Марк Донской, балерина Ольга Лепешинская, скрипач Леонид Коган и др.
На сей раз наша делегация была небольшой. В ее состав входили лишь три человека: главный редактор газеты "Московские новости" Я. Ломко, главный редактор журнала "Цветоводство" Н. Николаева и я как заведующий отделом Японии Института народов Азии АН СССР. Задача наша сводилась к тому, чтобы укрепить контакты с такими организациями сторонников добрососедства с Советским Союзом как "Общество японо-советской дружбы" и "Общество японо-советских связей", образовавшихся в Японии после раскола общества "Япония - СССР", подпавшего под влияние КПЯ, и выхода из него представителей СПЯ, Генерального совета профсоюзов и некоторых других организаций, не согласных с политическим курсом КПЯ.
Участие в таких делегациях напоминало собой приятное путешествие по туристской путевке: принимавшая нас японская сторона обеспечивала нам и ночлег и питание, а наши обязанности сводились лишь к беседам с японцами либо в официальных помещениях, либо в студенческих аудиториях, либо за обедами и ужинами. Ломко, на которого как на главу делегации возлагалась обязанность произносить приветственные речи и тосты, выполнял эту обязанность охотно и с блеском. Что же касается меня, то главное в этой поездке я видел в том, чтобы в свободные часы побывать в токийских книжных магазинах и закупить новинки по интересовавшим меня вопросам государственной и политической жизни Японии.
В ходе нашего пребывания в Токио большое внимание к нам проявил тогдашний руководитель международного отдела ЦК Социалистической партии депутат парламента Мацумото Ситиро, и это внимание отражало общее дружественное отношение к нашей стране японских социалистов, занявших ту брешь, которая образовалась в контактах советской и японской общественности после отхода КПЯ на враждебные нашей стране прокитайские позиции.
Середина и вторая половина 60-х годов стали периодом небывалого прежде по своему размаху сближения КПСС с японскими социалистами, охотно взявшими на себя ту роль, от которой оказалась тогда КПЯ,- роль главных поборников советско-японского добрососедства. А влияние социалистов на политическую жизнь и государственные дела Японии было тогда несравнимо большим, чем у коммунистов. Поэтому дружба с социалистами была для Советского Союза объективно более полезной, чем прежняя дружба с КПЯ. Беда была, однако, в том, что этого не понимали упертые в марксистские догмы руководители КПСС типа Суслова и Пономарева, не оставлявшие своих помыслов о восстановлении дружбы с руководством КПЯ, хотя последнее, наглея все более, продолжало демонстративно отвергать эту дружбу.
Мое следующее довольно длительное общение с большим числом японских граждан случилось весной 1970 года в дни после открытия в Осаке Всемирной международной выставки "ЭКСПО-70". Как известно, открытие этой выставки весной 1970 года совпало по времени со столетием со дня рождения В. И. Ленина, широко и торжественно отмечавшемся в Советском Союзе. В "директивных инстанциях" было решено воспользоваться этой круглой датой для более массового ознакомления международной общественности с марксистско-ленинской идеологией, а также с жизнью и деятельностью основателя советского государства - В. И. Ленина. В Японии реализовать эту задачу был призван персонал павильона СССР на выставке "ЭКСПО-70", функции которого допускали лекционную деятельность не только в стенах павильона, но и за его пределами. Так возникла идея посылки в Японию лекторов, способных выступать в японских аудиториях по теоретическим вопросам, связанным с советской внешней политикой и марксистско-ленинской идеологией. Содействовать реализации этой идеи изъявила готовность Японская ассоциация культурных связей с зарубежными странами (Тайгай Бунка кёкай - или сокращенно Тайбункё), возглавлявшаяся видным японским общественным и политическим деятелем, президентом университета Токай Мацумаэ Сигэёси. Деятельность этой ассоциации опиралась на местные отделения социалистической партии, Генерального совета профсоюзов и прочие связанные с социалистами массовые организации. Тот факт, что японские социалисты взялись содействовать проведению в Японии цикла выступлений советских лекторов, посвященных столетию со дня рождения В. И. Ленина, красноречиво говорил о том, как изменилась к началу 70-х годов политическая ситуация в Японии. Нашим лекторам пришлось выступать перед японцами по ленинской тематике не с помощью японских коммунистов, а с помощью социалистов и левых профсоюзных руководителей. Коммунисты же в дни ленинского юбилея предпочитали проводить юбилейные мероприятия без участия советских гостей, давая при этом свою далеко не всегда объективную интерпретацию деятельности В. И. Ленина и его трудам.
Первыми по очередности выездов кандидатами на поездку в Японию в качестве лекторов советского павильона на выставке "ЭКСПО-70" оказались в соответствии с решением Международного отдела ЦК КПСС мы с Д. В. Петровым так уж судьба и на этот раз свела нас вместе. Мы пробыли тогда в Японии два месяца. Работники Тайбункё составили для каждого из нас расписанные по дням программы поездок в самые различные города страны, где мы и выступали с лекциями на японском языке в разнообразных аудиториях. Нашими слушателями были чаще всего местные активисты социалистической партии, профсоюзные функционеры, активисты местных отделений Общества японо-советской дружбы, а также студенты. Петров читал лекции на тему "Ленинская внешняя политика Советского Союза", а тема моей лекции формулировалась так: "Ленин и его взгляды на Японию".
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги