Ярмарка коррупции

Глава 18

В первый день шестинедельной избирательной гонки я решил отправиться в Ковент-Гарден, чтобы посмотреть на церемонию открытия. Часто на подобных процессиях царит праздничная атмосфера, как на параде лорд-мэра, и ничто не предвещало, что на этот раз будет иначе.

Я написал записку Элиасу и попросил его составить мне компанию. Поскольку мы отправлялись в общественное место, я предпочел на этот раз не быть ни Уивером, ни Эвансом, а снова надел ливрею слуги. Прошло уже довольно много времени после того, как я пользовался этим костюмом в последний раз, и я решил, что мне ничего не угрожает, если снова надену его на короткое время.

Сначала мы встретились в таверне: мне не терпелось обсудить с другом сведения, которые мне недавно удалось получить. Однако, когда мы встретились, оказалось, что Элиас не в духе.

– Сожалею, что вообще придумал этого Мэтью Эванса, – сказал он мне. – Я и шагу не могу ступить, чтобы кто-нибудь из моих пациентов не упомянул, что он самый интересный человек в Лондоне. Я ставил клизму одной симпатичной девушке, дочке герцога между прочим, так она только и говорила о Мэтью Эвансе. Она видела его в театре. Она видела его на балу. На своего бедного лекаря она вообще не обращала никакого внимания.

– Девушка с голой попкой не обращает на тебя внимания, а ты винишь в этом меня?!

Он кашлянул в кулак, чтобы не рассмеяться.

– Ладно, давай поговорим о твоих делах. Есть какие-нибудь новости?

– Есть, – сказал я и начал рассказывать обо всем, что произошло.

Он смотрел на меня, не веря своим ушам.

– Претендент был в Лондоне! Мы должны тотчас сообщить об этом.

– Я обещал не делать этого.

– Естественно, обещал. А что ты еще мог сказать? «Я собираюсь вас выдать, поэтому, пожалуйста, отпустите меня». Твое обещание не имеет значения в данном случае.

– Для меня имеет. К тому же он уже уехал, поэтому какой в том толк?

– В этом есть толк. Если он идет на такой риск, что приезжает сюда, это значит, что восстание неизбежно и он заручается поддержкой своих сторонников. Министры должны знать об этом.

– Министры каждый день готовятся к неизбежному восстанию. Они прекрасно обойдутся и без наших сведений. Я не собираюсь рисковать своей жизнью, чтобы сообщить правительству, которое намерено меня казнить, что оно должно готовиться к кризису, к которому оно и без того готовится.

– Может, ты и прав, – в задумчивости сказал Элиас. – Черт побери! Жаль, я не смогу рассказать об этом своим приятелям. Я бы мог приобрести популярность в кофейнях города.

– Придется обойтись без такой популярности, ладно?

– Конечно, – смиренно сказал он. – Но твой рассказ в корне все меняет. Несмотря на то, что тебе было сказано в доме Аффорда, ты в опасности, в ужасной опасности. Эти якобиты терпели тебя, так как ты был им нужен. То, что ты разнюхал их дела, раскрыл секретные источники финансирования вторжения и узнал о тайных визитах Претендента в Англию, – все это должно их тревожить. Пожалуйста, соблюдай крайнюю осторожность, иначе можешь кончить, как Йейт или эти свидетели с твоего процесса.

– Что ты предлагаешь?

Он тяжело вздохнул:

– Послушай, Уивер. Сказать по правде, тебе нельзя доверять никому из этих людей. Если этот ирландец Джонсон добр к тебе, это еще не значит, что он говорит правду.

– Понимаю. Но он мог бы причинить мне вред и этого не сделал.

– Только потому, что, на его взгляд, ты можешь ему пригодиться, если будешь на свободе. Если все обернется иначе, он причинит тебе вред, и еще какой.

– Знаю.

– Тогда ты должен понять, что все эти якобитские интриги тебя только отвлекают. Ты ведь пытаешься узнать, кто убил Йейта и почему.

– Я не должен этого делать?

– Думаю, должен. Но только ради достижения цели, но это – не конечная цель.

– Насколько я понимаю, конечная цель – это политика.

Он улыбнулся:

– Вижу, ты кое-чему все-таки научился.

Когда мы добрались до Ковент-Гардена, на площади уже собрались толпы избирателей и зевак. Многие держали в руках вымпелы цветов своих кандидатов, большинство пришли просто поглазеть. Толпа была плотной, а люди были одновременно веселы и сердиты, что характерно для лондонской толпы. Люди радовались развлечению, но их всегда необъяснимым образом возмущало, что развлечение было не таким занимательным, как они рассчитывали, что оно не избавляло их от бедности, или голода, или зубной боли.

Когда мы прибыли, кандидаты тори только появились на площади, а виги уже находились там. Я видел, как в воздух взметнулись сотни вымпелов, когда Мелбери подходил к подиуму, а также в его сторону полетело немало яиц и фруктов. Пока он выступал с короткой речью, казалось, тори получили преимущество; я видел, как несколько сторонников вигов исчезли в толпе, и боялся даже представить, какие мучения их ожидали.

Элиас посмеивался над моим изумлением.

– Ты раньше не видел церемонии открытия выборов?

– Кажется, видел, – сказал я, – но мне всегда казалось, что это нечто вроде спектакля. Поскольку у меня самого нет права голоса, я не придавал всему этому политического значения. Теперь, когда я смотрю на все другими глазами, это сумасшествие кажется мне абсурдным.

– Это и есть абсурд.

– Тебя не беспокоит, что нация выбирает своих лидеров подобным образом? Здесь не менее опасно, чем на Варфоломеевой ярмарке или на параде лорд-мэра.

– Нет особой разницы между этим представлением и кукольным театром, за исключением того, что здесь дубасят по голове не кукол, а живых людей. Но, по крайней мере, здесь собрались тысячи людей, которые могут повлиять на ход выборов. Тебе больше по душе такой город, как Ват, где членов парламента выбирает маленькая кучка людей, которые, попивая портвейн и закусывая цыпленком, решают, кто лучше набьет их животы?

– Я не знаю, что мне больше по душе.

– А мне больше нравится это, – сказал он. – По крайней мере, не скучно.

Итак, не без некоторой доли жестокости выборы начались. Как странно, подумал я, что все мои надежды связаны с человеком, которого я когда-то ненавидел, даже не будучи с ним знаком. Однако в моих интересах было, чтобы победу одержал Гриффин Мелбери. Поэтому я немало обрадовался, когда на следующее утро узнал в кофейне результаты голосования в первый день. Мистер Мелбери получил двести восемь голосов, а мистер Хертком – сто восемьдесят восемь. Человек, которого я презирал, представлявший интересы партии, к которой у меня не было доверия, выиграл первый день выборов, и хотя я не должен был желать ему ничего хорошего, судьба распорядилась так, что мне пришлось радоваться его победе.

Через два дня, в течение которых Мелбери опережал вигов, Мэтью Эванс получил записку, которую я счел восхитительной. Мистер Хертком лично приглашал меня присоединиться к его друзьям, среди которых была и мисс Догмилл, и провести следующий вечер в театре. Я подумал, что мисс Догмилл была не из тех женщин, которые имеют смелость начать переписку с мужчиной, хотя мне было бы приятно, если бы она пренебрегла правилами хорошего тона. Я тотчас написал ответ мистеру Херткому, сообщив ему, что я с радостью принимаю его приглашение.

Кандидат вигов появился у меня в комнатах одетый в костюм изумительного синего цвета, украшенный огромными золотыми пуговицами. Он робко улыбался, и я предложил ему перед выходом вина. Если он и был огорчен победой Мелбери в первые три дня выборов, то не показывал этого.

– Надеюсь, сударь, никаких гусей у вас нет, – со смехом сказал он, вспоминая события двухнедельной давности.

– Уверяю, есть только те, что ходят на свободе, – ответил я.

Я понял, что Хертком, изнывающий под игом мистера Догмилла, был в восторге, что я бросил вызов его хозяину. Возможно, до этого он никогда не встречал человека, который бы так возмутительно смело вел себя по отношению к последнему, и его доброе ко мне отношение было единственной формой протеста, которую он мог себе позволить. Или, может быть, он был шпионом Догмилла. В любом случае я знал, что для достижения моих целей мне нужно с ним подружиться, проявляя при этом особую осмотрительность.

– Не думаю, сударь, чтобы мистер Догмилл одобрил то, что я провожу свое свободное время в компании человека, симпатизирующего тори, но мы ему ничего не скажем.

– У меня нет привычки сообщать мистеру Догмиллу о своих делах, – сказал я.

– Вот и хорошо. Все складывается как нельзя удачно. В любом случае мисс Догмилл нравится ваше общество, и, поскольку мне нравится общество мисс Догмилл, я не вижу ничего плохого в том, чтобы удовлетворить ее желания, если вы меня понимаете.

У меня не было такой уверенности. Но я понял, что мистеру Херткому нравилась Грейс Догмилл, а она дала ему ясно понять, что не намерена придавать их отношениям юридический статус. Почему тогда он согласился позвать меня? Можно было предположить, что он не рассматривал меня в качестве соперника. Или у него на уме было что-то иное, более важное, чем амурные дела.

– Если вы позволите мне быть откровенным, – сказал я, – я заметил, что, хотя он ваше доверенное лицо и вы вместе работаете, вы не испытываете особой симпатии к мистеру Догмиллу.

Он засмеялся и замахал руками:

– О, знаете, нам не обязательно быть друзьями. Наши семьи связывают давние связи, а как доверенное лицо кандидата на выборах он просто великолепен. Без него у меня не было бы шансов на победу… Я человек бесхитростный, – продолжал он, – а Догмилл умеет лавировать в опасных водах. У этих тори сильные позиции в Вестминстере, и если Догмилл прав, речь идет о чем-то большем, чем просто место в парламенте. Если мы проиграем, страна будет захвачена якобитами.

– Вы верите, что это правда?

– Я не знаю, правда ли это, – сказал он, – но я верю в это. – Он замолчал и многозначительно посмотрел в свой бокал.

– Каковы тогда ваши убеждения, сэр? – дружелюбно поинтересовался я.

Он снова засмеялся:

– О, знаете, обычные для вигов убеждения. Меньшая роль Церкви и все такое. Защита людей с новыми идеями от старых денег. Служение королю, наверное. Есть еще пара других, но я сейчас их не помню. Видите ли, человек не всегда может делать в парламенте то, что хочет.

– Это из-за Догмилла? – спросил я.

– Говоря откровенно, мистер Эванс, я бы хотел расстаться с Догмиллом, после выборов, конечно. Я говорю вам это по секрету. Меня удивляет, что я вообще решился это сказать, но вы мне нравитесь. Я никогда раньше не видел, чтобы кто-то осмеливался перечить Догмиллу.

Я засмеялся:

– В нем есть что-то такое, что заставляет ему перечить. В меня будто дьявол вселяется.

– Будьте осторожны. Он страшно несдержан. В прошлом году, когда я только начал готовиться к этим выборам, я собрался сказать Догмиллу, что не хочу, чтобы он был моим доверенным лицом. Я еще не успел ничего сказать, как он побагровел, топнул ногой и начал бегать по комнате взад-вперед. Он держал в руке бокал с вином, так он так сжал его, что раскрошил на мелкие кусочки. Он истекал кровью, но даже не заметил этого.

– И что вы сделали?

– Я ничего не мог сделать, – сказал он. – Догмилл смотрел на меня дикими глазами. С его руки стекала кровь, смешанная с вином. Он снова и снова повторял: «Что вы говорите, сэр?» Он говорил это таким голосом, что сам дьявол содрогнулся бы. Я мог только покачать головой. Он рывком открыл дверь, оставив кровавый отпечаток, и мы никогда не возвращались к этому вопросу. Я никому об этом не рассказывал.

– Я польщен вашим доверием.

– А я восхищен вашей смелостью. Могу только надеяться, что вы не поплатитесь за это. – Он допил вино из бокала, показывая, что разговор окончен. – А теперь забудем неприятные темы и займемся вечерними развлечениями.

Когда мы приехали в театр на Друри-лейн, меня ожидало знакомство с полудюжиной молодых людей и девушек. Я представился, мне назвали имена, но, сказать по правде, я не запомнил ни одного, даже имен молодых дам, которые были все симпатичные. Я не сводил глаз с мисс Догмилл.

На ней было очень идущее ей платье голубого цвета с безупречно скроенным лифом. Ее темные волосы были красиво уложены под широкополой шляпкой того же цвета, что и платье. Она была лучшей девушкой в королевстве, и я обрадовался, когда она взяла меня за руку и позволила повести ее в театр.

– Я рад снова вас видеть, мисс Догмилл, – сказал я.

– Мне очень приятно, что я являюсь источником вашей радости, – сказала она.

Я заметил, что мистер Хертком, который вел оживленную беседу с одним из молодых людей, бросал в нашу сторону многозначительные взгляды. Я опять не понял, чего он хотел от меня, и, несмотря на его добрые слова, был решительно настроен проявлять осторожность на его счет. Но если бы он пожелал ухаживать за мисс Догмилл, ему бы пришлось состязаться с мистером Эвансом.

Я был доволен собой, хотя, по правде, кое-что меня заботило. Прогуливаясь по театру в красивом костюме и модном парике, ведя за руку ослепительно красивую молодую даму, я упивался своей ролью. Я был Мэтью Эвансом, преуспевающим холостяком, предположительно в поисках невесты. Я стал предметом сплетен незамужних светских дам. Когда мы поднимались по лестнице в свою ложу, я слышал, как шепотом называли мое имя: «Это мистер Эванс с Ямайки, про которого я тебе говорила. Похоже, Грейс Догмилл зацепила его».

Но, несмотря на все эти восторги, я постоянно напоминал себе, что живу в ужасной лжи. Если бы мисс Догмилл знала, кто я на самом деле, она бы оцепенела от ужаса. Я был евреем, зарабатывавшим на жизнь кулаками, беглецом, разыскиваемым за убийство, человеком, желающим уничтожить ее брата. Было бы жестоко, ужасно жестоко позволить ей влюбиться в человека, за которого я был вынужден себя выдавать. Я понимал это. Но я был так очарован пребыванием в этом мире, который прежде был для меня недоступен, что не хотел слушать тревожный голос совести.

А что если именно такие чувства соблазнили Мириам? Может быть, дело было вовсе не в Мелбери и в его достоинствах, а в Лондоне, в христианском Лондоне? Если бы я мог стать Мэтью Эвансом, с его деньгами и положением, с его репутацией в обществе, пошла бы она за меня? Я и сам не мог ответить на этот вопрос.

Мы заняли свои места в ложе, и я бросил взгляд на сцену, где уже играли пьесу Аддисона «Катон». Хороший выбор во время избирательной кампании, поскольку в пьесе изображался государственный деятель, который предпочел общественную добродетель модной в то время коррупции. Без сомнения, директор театра намеревался привлечь большое количество зрителей на этот спектакль и преуспел в этом. Однако, с другой стороны, такая актуальная тема могла разогреть общественные страсти, что и случилось.

Не прошло и десяти минут с начала представления, как мистер Бартон Бут, исполнявший роль Катона, начал произносить обличительную речь против коррупции в сенате. И кто-то в партере выкрикнул:

– Коррупция в сенате? Нам об этом ничего не известно.

Это вызвало взрыв смеха в зрительном зале, и, в то время как бесстрашный трагик продолжал слова своей роли, другой человек выкрикнул:

– Мелбери – наш Катон! Он единственный здесь добродетельный человек!

Я поднял голову. Мистер Мелбери сидел в ложе напротив. Он поднялся с места и поклонился под восторженные приветствия публики.

Актеры на сцене перестали играть, дожидаясь, когда зрители вновь обратят на них внимание. Я понял, что ждать им придется долго.

– Мелбери, будь ты проклят! – выкрикнул другой голос. – Будьте прокляты вы, проклятые папские якобитские тори!

Наблюдавший за происходящим Хертком побледнел и втянул голову в плечи. Меньше всего на свете ему хотелось, чтобы разгоряченная толпа зрителей, симпатизировавших тори, узнала его. Трудно было осуждать его за это. Увидев, что в нашу сторону полетели фрукты, я взял мисс Догмилл за руку.

– Думаю, мне следует отвести вас в более безопасное место.

Она добродушно засмеялась, наклонившись ко мне.

– О, мистер Хертком, пожалуй, прав, что желает остаться незамеченным, но нам не о чем беспокоиться. Возможно, мистер Эванс, в Вест-Индии зрители не бывают столь необузданны, но здесь это в порядке вещей.

Теперь зрительный зал раскололся на два лагеря. Один лагерь выкрикивал проклятья в адрес мистера Мелбери, другой – в адрес мистера Херткома. Знаменитый комик Друри-лейн, мистер Колли Сиббер, вышел на сцену, надеясь успокоить волнение, но за свои труды получил лишь несколько яблок, метко брошенных ему в голову. Было видно, что лагерь сторонников Херткома проигрывал, ибо их крики заглушались возгласами сторонников Мелбери.

А потом я услышал нечто, что потрясло меня до глубины души.

– Благослови господи Гриффина Мелбери, – выкрикнул кто-то, – и благослови господи Бенджамина Уивера!

Похоже, похвалы Джонсона в мой адрес в газетах тори возымели действие. Вскоре весь зал скандировал: «Мелбери и Уивер!», напрочь заглушив остатки сторонников Херткома, словно мы оба претендовали на место в парламенте. Мелбери встал и помахал рукой публике. Его лицо сияло от радости одержанной победы. Хертком закрыл лицо руками. Скандирование сопровождалось топаньем ног, и вскоре все здание закачалось в безумном ритме буйствующей толпы.

– Вы уверены, что нет повода для беспокойства? – спросил я мисс Догмилл.

Я не раз был свидетелем неистовства театралов и чувствовал, когда толпа могла стать опасной. Мелбери перестал махать рукой и пытался успокоить зрителей, но они не обращали на него внимания. В воздухе, подобно фейерверку, мелькали фрукты, бумага, обувь и шляпы. Публика была на грани настоящего бесчинства.

– Нет, – сказала мисс Догмилл дрожащим от волнения голосом, – теперь я вовсе в этом не уверена. Действительно, я начинаю опасаться за безопасность мистера Херткома, а возможно, и за собственную.

– Тогда идемте, – сказал я.

Остальные члены компании тоже не возражали, и мы покинули помещение довольно поспешно, но без паники, вместе с большинством других зрителей, занимавших ложи. Если хулиганы в партере намеревались разрушить театр, путь они это делают в одиночестве. Люди вполголоса сетовали на неуправляемость низших слоев, с чем Хертком выражал сердечное согласие, яростно кивая, но при этом закрывал лицо носовым платком.

Поскольку наше вечернее развлечение закончилось раньше, чем мы планировали, возник вопрос, куда отправиться. Был необыкновенно теплый для этого времени года вечер, и по всеобщему согласию было решено поужинать на свежем воздухе в Сент-Джеймс-парке. Туда мы и направились, где насладились говядиной и теплым пуншем, греясь у специально зажженных для этой цели факелов.

Хертком изображал горе с мастерством, достойным трагиков Друри-лейн. Несмотря на то, что он бросал взгляды на мисс Догмилл не менее двух-трех раз каждую минуту, он нашел сочувствие у одной из ее компаньонок, бойкого миниатюрного создания с мышастыми волосами и длинным тонким носом. Ее нельзя было назвать самой симпатичной девушкой в городе, но она была чрезвычайно дружелюбной, и мне показалось, Хертком находил ее все более и более привлекательной с каждым выпитым бокалом пунша. После того, как он обнял ее за талию и начал кричать, что милая Генриетта (хотя ее звали Харриет) его единственная пассия и самая лучшая девушка в королевстве, я перестал беспокоиться за его душевное состояние.

Когда Хертком впал в восторженный ступор и был в безопасности, я позволил себе расслабиться и насладиться вечером. Участвуя в беседе, я нашел компаньонов мисс Догмилл приятными, но ничем не примечательными. Никто особенно не вдавался в подробности моей жизненной истории, поэтому я, удовольствия ради, в течение вечера прибавил к ней несколько красочных деталей. Разгоряченный вином и едой, горящими в саду факелами и близостью мисс Догмилл, я почти убедил себя, что это моя жизнь, что я Мэтью Эванс и что мне не придется снимать маску. Теперь я знаю, что был слишком самонадеян, ибо разоблачение должно было наступить, и довольно скоро.

Возможно, если бы я отдавал меньшую дань напиткам, я бы не допустил этого, но после трапезы я оказался наедине с мисс Догмилл в ее экипаже. Она предложила довезти меня до дома, и я был уверен, что другие тоже поедут, но мы оказались в темноте экипажа одни.

– Вы живете неподалеку от меня, – сказала она. – Может быть, вы хотели бы зайти вначале ко мне и подкрепиться?

– С удовольствием, но, боюсь, ваш брат не одобрит моего визита.

– Это и мой дом тоже, – мило сказала она.

Дело приобретало деликатный оборот. У меня давно возникли подозрения, что мисс Догмилл, возможно, не была, скажем так, самым строгим стражем своей добродетели, и хотя я не принадлежал к тем мужчинам, которые противятся соблазну Венеры, она слишком мне нравилась, чтобы позволить ей скомпрометировать себя, пока я выдавал себя за другого человека. Естественно, я не намеревался раскрывать ей свое настоящее имя, но опасался, что, если отвергну ее предложение, могу показаться слишком щепетильным или, что еще хуже, равнодушным к ее чарам. Ничего не оставалось делать, как принять ее предложение.

Мы тотчас прошли в гостиную и, после того как служанка принесла графин с вином, снова оказались одни. В камине пылал жаркий огонь, и были зажжены два канделябра, но мы тем не менее оставались в тени. Я предусмотрительно сел напротив мисс Догмилл, которая устроилась на диване, и сожалел только, что плохо вижу ее красивые глаза, когда мы разговаривали.

– Я недавно узнала, что вы встречались с моим братом, когда он устраивал состязание с гусем, – сказала она.

– Я редко вел себя столь вызывающе, – признался я.

– Вы загадка. Будучи тори, по приезде в город вы ищете поддержки у известного вига. После того, как он вам отказывает, возможно, не самым вежливым образом, вы наносите ему визит, зная, что это приведет его в ярость.

– Мое поведение вызывает у вас гнев? – спросил я.

Она засмеялась:

– Нет, оно меня забавляет. Я люблю своего брата, и он всегда был добр ко мне, но, знаю, он не всегда добр к другим людям. Например, бедный Хертком. Он обращается с ним, как с пьяным дворецким. Не могу не улыбаться, видя человека, который не боится дать ему отпор. Но это меня удивляет.

– У каждого бывают свои причуды, – сказал я вместо объяснения. – То, что я вступился за несчастного гуся, казалось мне в тот момент правильным. Это вовсе не означает, что я не съем лакомый кусок этого гуся на ужин с превеликим удовольствием.

– Знаете, мистер Эванс, – сказала она, – я не встречала еще человека, который бы так мало говорил о себе.

– Вы не правы. Разве только что я не изложил вам свое мнение по поводу гуся и человека?

– Безусловно, однако меня больше интересует человек, чем гусь.

– Мне не нравится говорить о себе. По крайней мере, в присутствии более интересной персоны, например вас. Мне гораздо интереснее узнать больше о вас, чем слушать, как я говорю о том, что мне и без того хорошо известно.

– Я вам рассказала о своей жизни. А вы скрытничаете. Я ничего не знаю о вашей семье, друзьях, вашей жизни на Ямайке. Большинство людей, которых кормит земля, обожают говорить о своих поместьях и владениях. Вы не сказали ничего. Мне кажется, если бы я спросила вас о размере вашей плантации, вы бы не смогли ответить.

Я через силу улыбнулся:

– Вы не похожи ни на одну из знакомых мне дам. Вы желаете, чтобы вас утомляли скучными подробностями.

Мисс Догмилл сидела молча какое-то время. Потом она сделала глоток вина и медленно поставила бокал на столик. Было слышно, как серебряная ножка стукнула о дерево.

– Скажите мне правду. Почему вы пришли к моему брату? – наконец спросила она. Ее голос был строгим и суровым. Я знал: что-то изменилось.

Я изо всех сил старался не показывать, что заметил тревожную перемену в ее тоне.

– Я думал стать агентом по закупкам ямайского табака, – сказал я, повторив неоднократно сказанную ложь, – и надеялся, что ваш брат даст мне несколько советов.

– Сильно в этом сомневаюсь.

– Как выяснилось, ваши сомнения пошли бы мне на пользу, если бы я знал о них до своего визита.

– Но результат вашего посещения мистера Догмилла не мог вас удивить. Слава моего брата как безжалостного дельца должна была дойти до Вест-Индии. В Виргинии едва ли найдется фермер, который не боится его. Вы что, хотите сказать, будто никогда не слышали, что он вовсе не благороден в этом отношении? Вы могли бы обратиться к другому агенту, помельче, который наверняка дал бы вам отличные советы.

– Я хотел обратиться к самому могущественному, – поспешно сказал я – а успехи вашего брата свидетельствуют о его талантах.

Я думал, она задаст мне еще один трудный вопрос, но ошибался.

– Я вас почти не вижу, – сказала она. – Даже когда нагибаюсь вперед.

Я должен был сказать: «Поскольку уже так темно, я должен идти». Но я этого не сделал. Вместо этого я сказал:

– Тогда я сяду на диван рядом с вами.

Так я и сделал. Я сел рядом с мисс Догмилл, чувствуя восхитительное тепло ее тела, поскольку нас разделяло всего несколько дюймов. Не успев сесть, я посмел взять ее за руку. Было такое ощущение, что мой разум оцепенел, а мной целиком овладели мои низшие инстинкты. Желание прикоснуться к ее коже затмило все другие желания.

– Весь вечер я мечтал взять вас за руку, – сказал я. – С той минуты, как впервые вас увидел.

Она ничего не сказала, но не убрала руку. Даже в темноте я разглядел лукавую улыбку на ее лице.

Я ждал поощрения с ее стороны, но мог обойтись и без него.

– Мисс Догмилл, должен вам сказать, что вы самая красивая женщина, которую я встретил за многие годы. Вы очаровательны, и живы, и привлекательны во всех отношениях.

Она не выдержала и засмеялась.

– Это следует воспринимать как настоящий комплимент, – сказала она, – поскольку вы пользуетесь репутацией знатока женщин.

Мое сердце учащенно забилось в груди.

– Я? Репутацией? Я здесь совсем недавно, чтобы иметь репутацию.

Она собиралась что-то сказать, но передумала. Вместо этого она подалась вперед, да, именно так, и поцеловала меня. Мои руки обвили ее стан, и мы слились в восхитительном страстном поцелуе. Все мои планы держаться от нее подальше были забыты, и трудно сказать, до какой степени мы потеряли бы разум, если бы два обстоятельства не положили конец нашим восторгам.

Второе и наименее неприятное из них заключалось в том, что дверь резко открылась, и в комнату ворвался мистер Догмилл с примерно полудюжиной своих друзей с обнаженными шпагами.

Первое же заключалось в том, что за секунду до того, как наше уединение было так грубо нарушено Догмиллом и его товарищами, мисс Догмилл прервала поцелуй и прошептала что-то мне на ухо. Она сказала:

– Я знаю, кто вы, мистер Уивер.

Трудно представить более неудобный момент для того, чтобы Деннис Догмилл и его друзья ворвались в комнату, и я решил, что все это было не иначе как тщательно спланированной ловушкой. Потеряв голову от страсти, я сокрушался, что теперь вынужден намертво сразить брата дамы своего сердца, если не хочу вновь возвратиться в Ньюгейтскую тюрьму.

Я вскочил на ноги и стал осматривать комнату в поисках оружия, с помощью которого можно было победить столько противников, но ничего не нашел.

– Прочь от моей сестры, Эванс! – закричал Догмилл.

Эванс. Он назвал меня Эвансом. Значит, он здесь не для того, чтобы засадить Бенджамина Уивера в тюрьму. Он пришел, чтобы защитить честь сестры. Я с облегчением вздохнул, ибо вышибать из кого-либо дух не требовалось.

– Черт побери, Денни! – вскричала мисс Догмилл. – Что ты здесь делаешь?

– Помолчи. Поговорим позже. И прекрати ругаться. Это недостойно леди. – Затем он повернулся ко мне. – Как вы посмели, сударь, поставить под удар честь моей сестры в моем собственном доме?

– Как ты узнал, что он здесь? – спросила Грейс.

– Мне не понравилось, как он смотрел на тебя на балу, и я велел Молли сообщить мне, если он здесь появится. А теперь, – сказал он мне, – мы больше не потерпим вашей грубости. Мы все джентльмены, которые знают, как следует поступить с человеком, пытавшимся изнасиловать женщину.

– Изнасиловать! – вскричала Грейс. – Это нелепо. Мистер Эванс вел себя как джентльмен во всех отношениях. Я сама его пригласила, и он не совершил ничего предосудительного.

– Я не спрашивал твоего мнения о том, что предосудительно, а что нет, – сказал Догмилл. – Юная леди в твоем возрасте не всегда понимает, когда мужчина ведет себя с ней непристойно. Тебе не о чем беспокоиться, Грейс. Мы с ним разберемся сами.

– Это большая смелость с вашей стороны привести с собой всего шесть человек, – сказал я. – Менее отважный привел бы целую дюжину.

– Язвите сколько угодно, но сила на моей стороне, а не на вашей. Можете поблагодарить меня, что получите только четверть того, что заслуживаете в качестве наказания.

– Вы в своем уме? – сказал я, видя, что он зашел слишком далеко. Человек, за которого я себя выдавал, мистер Эванс, не мог ответить иначе. – Вы можете наказать меня, но сделать это как джентльмен. Я не позволю вам обращаться с собой как со слугой, только потому, что вы привели с собой небольшую армию. Если желаете сказать мне что-то, говорите как человек чести, а если хотите сразиться со мной с оружием в руках, я готов сразиться с вами в Гайд-парке в любое удобное для вас время, если вы не побоитесь.

– В чем дело, Догмилл? – спросил один из его друзей. – Ты нам сказал, что какой-то подлец беспокоит твою сестру. Похоже, этот джентльмен здесь по ее приглашению и требует более уважительного отношения.

– Замолчи, – огрызнулся Догмилл, но такой аргумент никого не убедил.

Остальные стали перешептываться в недоумении.

– Мне это не нравится, Догмилл, – снова сказал тот же человек. – Ты вытащил меня из-за ломберного стола, когда мне улыбалась удача. Это подло – лгать и говорить, что сестра в опасности, когда никакой опасности нет и в помине.

Догмилл плюнул этому человеку в лицо. Речь шла не о каком-то символическом плевке, а о массивном клейком сгустке слюны. Тот приземлился с почти комическим шлепком. Мужчина утерся рукавом камзола, его лицо приобрело цвет сливы, но он ничего не сказал.

Мисс Догмилл стояла прямо, скрестив руки на груди.

– Прекрати плеваться на своих друзей, как мальчишка-школьник, и извинись перед мистером Эвансом, – сказала она строго. – Может быть, он простит тебе эту вспышку гнева.

Я посмотрел на мистера Догмилла и лучезарно ему улыбнулся. Естественно, чтобы поддразнить его. Я знал, что у него связаны руки. Любой мужественный человек вызвал бы меня на дуэль, но он не мог позволить себе ничего компрометирующего до окончания выборов.

Догмилл был похож на кота, загнанного в угол истекающей слюной гончей. Он перебирал в уме возможные варианты. Он пытался найти выход из затруднительного положения, но ничего не приходило на ум.

– Убирайтесь. Сочтемся, когда окончатся выборы.

Я снова улыбнулся.

– Нужно быть негодяем, чтобы не принять великодушно предложенные извинения, – сказал я, обращаясь к присутствующим, – поэтому я принимаю слова мистера Догмилла в духе доброй воли, которую они выражают. А теперь, джентльмены, не могли бы вы оставить нас с мисс Догмилл наедине.

Ее одну насмешила моя острота. На лицах друзей Догмилла отразился ужас, а мускулы мистера Догмилла напряглись до такой степени, что он мог свалиться на пол в припадке.

– Или, – предложил я, – может быть, мне лучше прийти в другой раз, поскольку час уже довольно поздний.

Я поклонился даме и выразил надежду, что скоро вновь увижу ее. После этого я направился к выходу, и мужчины расступились передо мной.

Мне пришлось совершать путь от гостиной до дверей одному, и по пути я встретил симпатичную служанку с удивительно зелеными глазами.

– Ты – Молли? – спросил я.

Она молча кивнула.

Я положил ей в ладонь пару шиллингов.

– Получишь еще столько же в следующий раз, если не скажешь мистеру Догмиллу о моем визите.

Я вышел на улицу, но свободного экипажа нигде не было видно. Я вряд ли мог ожидать, что Догмилл предложит послать своего слугу на поиски экипажа, но тем не менее решил вернуться и обратиться с такой просьбой. Когда я повернулся, то увидел Догмилла, который последовал за мной на улицу.

– Не думайте, что я трус, – сказал он. – Я бы сразился с вами на любых условиях, чтобы дать вам возможность защитить то, что вы опрометчиво называете честью, но не могу себе позволить ничего, что плохо отразилось бы на мистере Херткоме, с которым я столь тесно связан. Когда выборы окончатся, я вас вызову. Тем временем советую вам держаться подальше от моей сестры.

– А если я не последую совету, что вы сделаете? Снова предложите сразиться на дуэли через шесть недель? – Мне доставляло невероятное удовольствие злить его.

Он подошел ближе с намерением испугать меня своими размерами.

– Вы испытываете меня, сударь? Я не могу себе позволить публичную дуэль, но ничто не помешает мне дать вам пинка в зад прямо здесь.

– Мне нравится ваша сестра, сэр, и я буду с ней встречаться до тех пор, пока она этого хочет. Я не намерен слушать ваши возражения и не намерен выносить вашу грубость.

Вероятно, я перегнул палку, ибо в следующий миг лежал на земле в грязи и смотрел на Догмилла, который улыбался, видя мое унизительное положение. Боль в скуле и медный вкус крови во рту говорили о том, куда пришелся удар. Я провел языком по зубам, чтобы проверить, нет ли выбитых.

По крайней мере, в этом мне повезло, так как все были на месте. Меня в большей степени удивила скорость, с которой был нанесен удар, чем его сила. Я знал, что Догмилл необычайно силен, и меня удивило, что он не стал бить изо всех сил. Когда я выступал на ринге, мне не раз приходилось получать подобные удары. Я знал, что человек, способный нанести такой молниеносный удар – я даже не успел заметить его приближение, – мог ударить гораздо сильнее. Он играл со мной.

Или, возможно, не хотел убивать, так как это было рискованно. Он думал, что я богатый купец, а убийство такого человека не могло сойти ему с рук столь же легко, как убийство бродяги или бедняка.

Именно физическая сила Догмилла представляла для меня самую большую трудность. Если бы он не был столь силен, если бы я мог запросто его одолеть, мне не составило бы труда повернуться и уйти, отказавшись от поединка. Я бы сказал себе, что это правильное решение, и больше бы об этом не думал. Но принять такое решение было труднее, зная, что он мог, скорее всего, меня победить. Поэтому больше всего я жаждал нанести ответный удар, поступить как подобает мужественному человеку. Я знал, что буду ненавидеть себя за трусость. Что буду лежать в постели без сна и думать, как я должен был, или мог бы, или хотел бы ответить на его вызов. Но я не мог этого сделать. Я убеждал себя, что не могу этого сделать. Я не мог позволить раскрыться перед Догмиллом.

Я сел и молча смотрел на него какое-то время.

– Вы перешли границу, – сказал я наконец, с трудом выговаривая слова из-за одеревеневшей челюсти.

– Можете ответить тем же, если желаете, – ответил он.

Я выругался про себя. Он знал, что мне не справиться с таким, как он.

– Мое время придет, – сказал я, пытаясь потопить стыд в мыслях о мести.

– Ваше время пришло и ушло, – сказал он.

Он повернулся ко мне спиной и вошел в дом.