Ярмарка коррупции

Глава 24

На следующий вечер, в пятницу, я собрался на ужин к мистеру Мелбери по его приглашению. Не без горькой иронии я подумал, что, не будь я беглым преступником, с большим удовольствием я в этот вечер посетил бы дом моих дяди и тети, чтобы отпраздновать день субботний. Вместо этого я должен был ужинать с женщиной, которая когда-то была их невесткой, а теперь принадлежала к Англиканской церкви.

Я надел лучший из костюмов, пошитых мистером Своном, и отправился в дом мистера Мелбери, куда прибыл точно в назначенное время. Однако мистер Мелбери был занят, и меня попросили, что называется, остудить мои пятки в гостиной. Спустя некоторое время появился мистер Мелбери в сопровождении пожилого человека в одежде священнослужителя. Человек опирался на трость и передвигался с большим трудом, производя впечатление чрезвычайно слабого здоровьем.

Мистер Мелбери встретил меня улыбкой и тотчас представил своему гостю, оказавшемуся не кем иным, как знаменитым Фрэнсисом Аттербери, епископом Рочестерским. Даже я, человек, следивший за событиями, связанными с Англиканской церковью, не более чем за событиями, связанными с содомией в Италии, слышал об этом светиле, имевшем репутацию одного из самых ярых поборников восстановления былых привилегий Церкви и ее влияния. Зная об этом, я почувствовал себя скованным, поскольку не имел представления, как положено себя вести с человеком такого высокого ранга. Я поклонился и пробормотал что-то насчет того, что для меня большая честь познакомиться с его светлостью. Епископ выдавил улыбку, посмотрел на меня скептически и, хромая, удалился.

– Рад снова вас видеть, – сказал Мелбери. Он протянул мне бокал красного вина, не поинтересовавшись, желаю ли я его. – Простите его светлость за неразговорчивость. Его мучит подагра, и вы, наверное, знаете, у него недавно умерла жена.

– Нет, я не знал об этом. Сожалею. Он великий человек, – прибавил я, зная, что так считают в кругах тори.

– Да, надеюсь, он будет в лучшем расположении духа во время обеда. Он прекрасный собеседник, когда чувствует себя хорошо. А теперь, пока не собрались остальные гости, нам с вами нужно кое-что обсудить. Некоторое время назад я с интересом прочитал о вашем приключении. Тот инцидент на избирательном участке, сударь, прибавил нам немалое число голосов. Вы теперь приобрели известность как табачный торговец тори и стали воплощением различий между двумя нашими партиями. То, что вы спасли сестру Догмилла, стало всеобщим достоянием и было высоко оценено. И тот факт, что вы бросились на защиту агитатора вига, принесло большую пользу вашей собственной партии. – Он остановился, чтобы перевести дыхание. – Однако я подумал об этом как следует, и мне непонятно, как вообще оказалось, что вы собирали голоса для Херткома.

– Я не участвовал в сборе голосов, – объяснил я, чувствуя себя как школьник, которого поймали на шалости. – Я присутствовал при этом. В конце концов, мы с мисс Догмилл друзья.

– В политике не может быть друзей, – сказал мне Мелбери. – Вне партии и, уж конечно, во время выборов.

Мне не надо было огрызаться, но Мелбери и его убежденность, что моя жизнь подчинена служению ему, стали меня тяготить. То, что он вовлек меня в историю с этим сборщиком долгов Миллером, разозлило меня не на шутку. И я убедил себя, что только размазня не станет показывать своего возмущения в подобной ситуации.

– Не исключено, что в политике не может быть друзей, – сказал я спокойно. – Но хочу напомнить, что я не являюсь кандидатом на выборах в палату общин и могу водить дружбу с кем хочу.

– Хорошо, – вежливо согласился Мелбери, вероятно поняв, что перегнул палку. – Мне только не нравится, что вы поддаетесь уловкам врагов, даже несмотря на то, что враг использует для этой цели свою симпатичную сестру.

– Что? – воскликнул я. – Вы хотите сказать, что мисс Догмилл проявляет интерес к моему обществу, только чтобы оказать услугу своему брату?

Мелбери снова засмеялся:

– Конечно. А вы что думали? Может ли быть какая-то иная причина, по которой она неожиданно воспылала чувствами к человеку из лагеря врагов ее брата как раз во время выборов? Полно, сударь. Вы знаете, что мисс Догмилл красивая женщина с солидным состоянием. В Лондоне бесчисленное множество мужчин стремятся к тому, чего вы достигли с такой легкостью. Думаете, нет причины для вашего успеха?

– Думаю, причина есть, – сказал я несколько возбужденно, хотя сам не мог объяснить своей горячности. Я лишь знал, что, как бы это ни было нелепо, меня задело оскорбление, нанесенное Мэтью Эвансу. – Причина в том, что я ей нравлюсь.

Думаю, Мелбери почувствовал, что зашел слишком далеко. Он положил руку мне на плечо и добродушно рассмеялся:

– Ничего удивительного. Я только хотел сказать, что вы должны соблюдать осторожность, сударь, чтобы мистер Догмилл не смог использовать вашу привязанность к его сестре в своих интересах.

Он вовсе не это хотел сказать, но я не видел смысла спорить и решил дать ему возможность достойно ретироваться.

– Я понимаю, что за человек Догмилл, – сказал я. – Я буду вести себя с ним крайне осторожно.

– Очень хорошо. – Он налил себе еще вина и одним залпом выпил половину бокала. – Я пригласил вас сегодня, мистер Эванс, так как из разговоров с наиболее важными членами нашей партии выяснил, что они о вас почти ничего не знают. Так как вы в Лондоне недавно, я подумал, что для вас это будет отличная возможность завести полезные знакомства.

– Вы очень добры, – сказал я.

– С этим трудно не согласиться. Тем не менее я хотел вас кое о чем попросить взамен. Когда мы с вами только познакомились, вы что-то говорили относительно рабочих в доках и их связи с мистером Догмиллом. Возможно, не выслушать вас тогда было неразумно с моей стороны, поскольку выяснилось, что эти докеры стали главными действующими лицами в бунтах против нас. Я готов выслушать вас теперь.

Он проявлял великодушие, изъявляя желание выслушать меня, но я плохо себе представлял, что я могу сказать. Одной из трудностей моего положения как вымышленного персонажа была необходимость что-то срочно придумывать, и удерживать все свои выдумки в памяти я не мог.

– Я даже не знаю, что еще я могу вам сказать, – начал я, пытаясь припомнить, что уже говорил ему: что-то, насколько мне помнится, о том, что Догмилл платит таможенникам. – Вы мне тогда сказали, что всем известно то, о чем я говорю.

– Не сомневаюсь. Не сомневаюсь. Тем не менее хочу вам сказать, что треть срока выборов уже прошла. Поскольку бунты прекратились, я должен буду восстановить свое лидирующее положение, но мне хотелось бы иметь что-нибудь про запас на всякий случай. Поэтому, если у вас есть что сказать, прошу вас, скажите.

Я уже был готов признаться, что мне нечего сказать, или повторить то, что уже говорил о Догмилле, но неожиданно мне в голову пришла другая мысль. До сих пор я во всем поддерживал Мелбери, и он, надо признать, ценил мою преданность. Но так же, как мужчина начинает презирать женщину, которая не оказывает ему сопротивления, Мелбери, как мне показалось, стал относиться ко мне с пренебрежением, поскольку я соглашался со всем, о чем он меня просил. Поэтому я решил прибегнуть к некоторым женским уловкам.

Я покачал головой.

– Я бы хотел сказать вам больше, – сказал я, – но делать это было бы преждевременно. Могу лишь обещать следующее, сударь. У меня есть сведения, которые могут погубить Херткома, но, боюсь, эти сведения могут причинить вред также и вам. Мне нужно уточнить кое-какие детали, чтобы сказать определенно, что виноват Хертком, а не кто-то другой.

Мелбери осушил свой бокал и снова наполнил, даже не взглянув, нужно ли было освежить мой бокал (в чем я, признаюсь, крайне нуждался).

– Что вы имеете в виду? Это может погубить Херткома и причинить вред мне? Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите.

– Я и сам еще не совсем понимаю. Поэтому и прошу вас подождать, пока я не буду иметь достаточно сведений.

Он посмотрел на меня искоса:

– Вы говорите, как цыганка-гадалка, мистер Эванс. Сплошь туманные посулы.

– Я скажу вам больше, когда смогу.

Он помрачнел:

– Черт побери, Эванс, говорите же, иначе узнаете, что значит перечить мне.

Я повернулся к нему лицом и не отводил глаз.

– Тогда, полагаю, мне придется узнать, что значит перечить вам. Видите ли, мистер Мелбери, я слишком чту вас и партию тори и не хочу сообщать вам нечто, что может навредить больше, чем помочь. Я скорее смирюсь с вашей немилостью, чем послужу источником неприятностей.

– Бог с ним! – махнул он рукой. – Думаю, лучше позволить вам поступать, как считаете нужным. Вы уже сослужили немалую службу моей кампании одним тем, что оставались самим собой. Но, надеюсь, вы дадите мне знать, если вам понадобится моя помощь.

– Непременно так и поступлю, и с большой благодарностью, – сказал я.

Казалось, между нами снова воцарилась непринужденность, но я этому полностью не верил. Мелбери находился в странном возбуждении. Несмотря на то, что бунты прекратились, а тори по-прежнему лидировали по количеству голосов, у него были веские причины для беспокойства.

Его рука уже была на ручке двери, когда он неожиданно остановился и обернулся ко мне.

– Еще одна вещь, – сказал он. – Я знаю, это деликатное дело, поэтому скажу, что собираюсь, и забудем об этом. Вам не понравилось, когда я предположил, что у мисс Догмилл могут быть иные мотивы. И это понятно, поскольку вам нравится эта дама. Я хочу сказать, даже если ее помыслы чисты, а моральные устои безупречны, вы не должны забывать, что она находится под влиянием своего брата, а возможно, даже выполняет его хитроумные инструкции. Она может причинить вам огромный вред, даже не подозревая об этом. Прошу вас проявлять осмотрительность.

Я уже проглотил немало его замечаний относительно мисс Догмилл и больше не желал их слушать. Я попытался скрыть свое негодование, но почувствовал, как мое лицо залилось краской.

– Я буду помнить о вашем предостережении.

– Если забудете о нем, то запомните это: я знал ее, когда она была ребенком, и могу поклясться на любой библии на ваш выбор, что она была неимоверно толста.

Я заключил, что Мириам ознакомилась со списком гостей, так как она не выразила никакого удивления, увидев меня за столом. Однако она бросила на меня испепеляющий взгляд. Он был такой мимолетный, что могло показаться, будто ее пронзила зубная или какая-то другая острая боль. Но я прекрасно ее понял. Она хотела сказать, что мне не следовало принимать приглашение ее мужа.

Мне действительно не следовало этого делать. Прояви я больше уважения к ее покою и к ее невысказанным желаниям, может быть, и в моей жизни было бы больше гармонии. Скорее всего мисс Догмилл стала бы занимать все больше места в моем сердце, по мере того как Мириам его освобождала. Я по-прежнему испытывал боль, смотря на Мириам. Я по-прежнему изнывал от восхищения, видя, как она смеется, или держит нож, или стряхивает пылинку с рукава. Все эти милые мелочи были по-прежнему полны непостижимого очарования, но перестали быть убийственными. Я мог смотреть на Мириам и не сгорать от желания напиться до бесчувствия. Я был способен вынести ее чары. Я мог даже думать с нежностью о них, и о ней, и об обещании любви, которая казалась такой возможной, что иногда ее отсутствие удивляло меня в не меньшей степени, чем отсутствие своих рук или ног.

Но обещанию не суждено было сбыться. Я понял это давно и пришел, чтобы в этом убедиться. И хотя я понимал, что могу продолжать жить и любить, мне было невыносимо грустно оттого, что я с этим смирился. Эта грусть была даже сильнее той, которую я чувствовал каждый день, пребывая в безутешном горе. Сидя за этим столом, я окончательно понял, что все мои надежды, связанные с Мириам, рухнули. Ее муж никуда не исчезнет, как я в глубине души надеялся. Наконец я увидел вещи в реальном свете. Она была замужней дамой и христианкой, а я сидел за ее столом на ее званом ужине, выдавая себя за того, кем я не был, ставя под угрозу ее семейное благополучие. Она имела право бросать на меня испепеляющие взгляды. Она имела право даже запустить в меня кастрюлю с вареной курицей. Мне хотелось сказать ей об этом, но я понимал, что и это желание продиктовано собственным эгоизмом, а не заботой о ее покое.

В тот вечер за столом было около дюжины гостей, видных тори и их жен. Ужин проходил оживленно. Все с интересом обсуждали выборы, включая роль загадочного мистера Уивера. Эта тема вызывала особый интерес. Поскольку вино лилось рекой, менее внимательные гости не заметили или не придали значения тому, что тема не доставляла удовольствия хозяевам. Никто из присутствующих, казалось, не вспомнил, что Мириам когда-то исповедовала иудейскую религию.

– Мне все это кажется совершенно невероятным, – сказал мистер Пикок, экспансивный агент Мелбери на выборах. – То, что негодяй еврей, человек, которого, по нашему мнению, стоит повесить вне зависимости от того, повинен он в убийстве или нет, должен был стать выразителем дела нашей партии.

– Его вряд ли можно назвать выразителем, – сказал мистер Грей, пишущий статьи для газет тори. – Он мало говорит. За него говорит толпа, и это хорошо, поскольку всем известно, что этих евреев понять невозможно из-за их нелепого акцента.

– Возможно, вы путаете акцент евреев в жизни и каким его изображают комики на сцене, – сказал архиепископ, который, по всей видимости, был в лучшем расположении духа, чем до обеда. – Мне приходилось встречаться с евреями, и, могу сказать, многие из них говорят с испанским акцентом.

– Вы хотите сказать, что испанский акцент не нелеп? – спросил мистер Грей. – Для меня это новость.

– Многие евреи вообще говорят без акцента, – сказал Мелбери строго, оказавшись в щекотливом положении, ибо должен был защищать свою жену, всем сердцем надеясь, что никто из гостей не вспомнит о ее происхождении и не догадается, что он вынужден играть роль защитника.

– Акцент здесь вовсе ни при чем. Все дело в самом Уивере. Тебе, Мелбери, не может нравиться, что его имя постоянно связывают с твоим.

– Мне нравится, что он прибавляет мне голосов. Сказать по правде, – сказал он с сарказмом, – он приносит мне больше голосов бесплатно, чем люди, которым я за это плачу.

Мистер Пикок залился краской:

– Голоса нам, бесспорно, нужны, но любой ли ценой? Мистер Догмилл получает голоса для своего кандидата, посылая на избирательные участки бунтовщиков.

– Вы, я полагаю, – сказал епископ, – не станете утверждать, что мистеру Мелбери вредит, что толпа боготворит его, как она боготворит Уивера? Что вы хотите, чтобы он сказал? «Боготворите меня, но перестаньте боготворить того, другого, которого вы любите»? Увидите, как толпа отнесется к подобному заявлению.

– Но если мистеру Мелбери придется ответить за свое попустительство, – сказал Грей, – это может впоследствии обернуться проблемами. Если по окончании выборов станет ясно, что вы одержали убедительную победу, придется отречься от этого еврея. Вы ведь не хотите, чтобы ваши враги в палате общин использовали это против вас.

– Мистер Грей, возможно, прав, – признал епископ. – Когда вы будете выступать против привилегий, которыми пользуются евреи, диссентеры и атеисты, в то время как Англиканская церковь страдает, вы не захотите, чтобы это оружие попало в руки ваших врагов. Вы не захотите, чтобы вам сказали – странно, мол, слышать подобные слова от человека, получившего место благодаря еврею-убийце.

Не стану утверждать, что я сумел полностью скрыть, как неприятен мне этот разговор, но, несмотря на испытываемую неловкость, я бы ни за что не поменялся местами с Мелбери или Мириам. По крайней мере, я был под маской. Люди за столом оскорбляли их открыто и жестоко, по всей видимости не отдавая себе в том отчета. Я видел, что сомнительное прошлое жены было для мистера Мелбери тяжелым бременем. При каждом упоминании Уивера или евреев он вздрагивал и краснел. Чтобы скрыть неловкость, он постоянно отхлебывал из своего бокала. Что касается Мириам, с каждым замечанием она становилась все бледнее. Трудно было сказать, отчего ей было больше неловко: от стыда, от сочувствия ко мне или оттого, что ее муж становился все более и более раздраженным.

Вскоре за столом возникла новая тема. Мириам откинулась на спинку стула с заметным облегчением. Ее муж сидел по-прежнему неподвижно, с неестественно прямой спиной. Он так сильно сжимал нож в руке, что его пальцы стали малиновыми. Он кусал губы и скрипел зубами. Я подумал, что он не сможет оставаться долго в таком положении, но он смог продержаться более получаса, пока гости не поняли, что их хозяин сердит и угрюм, после чего за столом воцарилась неловкая тишина. Мы сидели, испытывая мучительную неловкость, минут десять и мрачно ели десерт, пока слуга не задел вазу с фруктами и полдюжины груш не рассыпалось по полу.

Мелбери стукнул кулаком по столу и повернулся к жене.

– Что, черт побери, происходит, Мэри? – закричал он. – Разве я не велел уволить этого увальня две недели назад? Почему он разбрасывает груши по полу? Почему он все еще здесь? Почему? Почему?

Каждое «почему?» сопровождалось ударом по столу, отчего тарелки, бокалы и серебряные приборы подпрыгивали, словно началось землетрясение.

Мириам смотрела на него в изумлении. Она покраснела, но не отвела глаз. Ее губы задрожали, и я знал, что она хотела ему ответить, но, вероятно решив, что ему вряд ли понравятся ее слова, промолчала. Она молчала, а он продолжал стучать по столу, повторяя свой вопрос. Бокалы звенели, серебро бряцало, и еще несколько груш упало на пол. Но он все стучал и повторял одно и то же слово, пока я не подумал, что сейчас сойду с ума от душившей меня ярости.

А потом я услышал голос, который сказал:

– Достаточно, Мелбери.

Я был немало удивлен, поняв, что сам сказал эти слова. Я стоял на ногах, мои руки висели вдоль тела. Я говорил громко и четко, но без гнева. Однако мои слова возымели действие, ибо Мелбери перестал стучать и кричать и посмотрел на меня.

– Достаточно, – повторил я.

Престарелый епископ дотронулся до руки Мелбери.

– Сядьте, Гриффин, – сказал он мягко.

Мелбери не обращал внимания на епископа. Он смотрел на меня, и, что удивительно, в его взгляде не было и намека на гнев.

– Да, конечно, я сяду.

Мы оба сели на свои места.

Он посмотрел на гостей и отпустил шутку о том, что жены слишком мягки с прислугой, и все старались, как могли, чтобы неприятный инцидент был поскорее забыт. К концу ужина, когда мужчины и женщины разошлись в разные комнаты, мне показалось, инцидент был полностью забыт.

Но я не забыл ничего.

На следующее утро, к своему немалому удивлению, я получил записку следующего содержания:

Я подумал, что, по крайней мере, она не подписала свое письмо «Мэри». Естественно, я буду там, не смогу не прийти. Я не знал, чего она боялась. Что я побью ее мужа? Что вызову его на дуэль? Или было что-то еще? Вдруг она испугалась, что я узнаю о нем что-то, чего она не хотела, чтобы я знал?

Я не знал, чем себя занять до встречи, а выходить мне не хотелось. Я был у себя, когда в дверь постучалась моя домовладелица и сказала, что внизу меня ждет посетитель.

– Какой посетитель? – спросил я.

– Не самого лучшего вида, – сказала она.

Ее впечатление оказалось верным, ибо за ней в комнату проследовал мистер Титус Миллер.

Он вошел и стал оглядываться по сторонам, будто оценивал, подойдут ли помещения для его собственных целей.

– Вы удобно устроились, – сказал он, как только за миссис Сирс закрылась дверь. – Я вижу, вы очень удобно устроились.

– А что, простите, есть причина, по которой я не могу жить в удобстве?

– Возможно, я знаю одну-две причины, – сказал он. Он взял в руки книгу, которую я позаимствовал из собрания миссис Сирс, и смотрел на нее так, словно держал в руках драгоценный камень. – Находите время на книги и всякую там изящную словесность, как я вижу. Вы, конечно, хозяин своего времени, или были им, по крайней мере. Но я пришел по делу, а мы еще не начали говорить о нем. Так? Возможно, бокал вина нам обоим не повредит, чтобы чувствовать себя менее скованно. – Миллер положил книгу.

– Я не чувствую себя скованным, – сказал я. – Но едва ли тот факт, что я согласился заплатить долги друга, дает вам право разговаривать со мной в подобном тоне и вести себя нагло.

– Вы, конечно, можете думать что хотите. Я не буду столь недоброжелательным, чтобы мешать вам это делать. Но я бы очень хотел выпить бокал вина, мистер… Впрочем, я не стану называть вас Эвансом, поскольку это не настоящее ваше имя, но и не стану называть вас вашим настоящим именем, поскольку вы можете расстроиться, если я назову его вслух.

И вот это случилось. Думаю, я знал, что это рано или поздно произойдет. Я не мог скрываться под маской до бесконечности. Кто-то должен был догадаться. Конечно, мисс Догмилл догадалась, и Джонсон тоже, но они не собирались мне вредить. У меня не было уверенности, что Миллер будет столь же благожелателен.

Я повернулся к нему лицом.

– Боюсь, я не понимаю, что вы хотите сказать, – беспомощно сказал я, теша себя бесплодной надеждой, что смогу найти выход из этого ужасного положения.

Миллер лишь покачал головой, давая понять, что мои увертки бесполезны.

– Конечно понимаете, а если делаете вид, что не понимаете, то я могу пойти и все объяснить констеблю. Полагаю, он меня поймет как нельзя лучше.

Я налил себе вина, но не предложил Миллеру.

– Если бы вы хотели сообщить что-то констеблю, вы это давно бы уже сделали. Из чего следует, что вы предпочитаете иметь дело со мной. – Я сел, не предложив это сделать ему, и он остался стоять, переминаясь с ноги на ногу. Мне оставалось довольствоваться лишь такими крошечными победами. – Может быть, лучше вы скажете, чего вы хотите, Миллер, а я вам скажу, выполнимо это или нет.

Если он и рассердился, что ему не предложили сесть, то никак этого не показал.

– Насчет того, выполнимо это или нет, не может быть вопроса. Я не собираюсь просить у вас ничего невозможного, и нет необходимости объяснять, что последует, если вы откажетесь это сделать.

– Давайте не будем сейчас говорить о последствиях, а поговорим о самой просьбе.

– Я вижу, вы настроились на деловой лад. Больше не корчите из себя напыщенного щеголя. Вы что, действительно полагали, что в этом щегольском наряде вас никто не узнает? Я вас сразу узнал. Может, эти уловки и могут обмануть простого человека, но только не меня, с моей проницательностью. Я прежде часто вас встречал и всегда наталкивался на презрение, хотя я лишь делаю свое дело.

Я нагнулся вперед:

– Вы несете всякую чушь, которую никто не намерен слушать. Можете идти домой, Миллер, и сожалеть о напрасно потраченном времени. Но я не позволю вам отнимать время у меня. Говорите, сколько вы хотите.

Если я его оскорбил, он не подал вида.

– Тогда просьба выражается в сумме двести шестьдесят фунтов долга мистера Мелбери, как было договорено, и добавим, скажем, двести сорок фунтов для меня лично. Итого: вся сумма составит пятьсот фунтов.

Услышав сумму, я едва сдержался, чтобы не всыпать ему, как он того заслуживал.

– Пятьсот фунтов огромная сумма, сударь. С чего вы решили, что она у меня есть?

– Я могу лишь предполагать, но, поскольку вы вызвались заплатить двести шестьдесят фунтов за мистера Мелбери, я вынужден прийти к заключению, что, хоть это и большие деньги, они у вас не последние. В любом случае из газет я узнал, что мистер Эванс пользуется популярностью в Лондоне. Не сомневаюсь, что человек вашего положения может пожертвовать небольшой частью своего дохода с плантации.

– Вы предлагаете мне взять деньги в долг у доверчивых джентльменов, со всеми вытекающими последствиями?

– Мне все равно, где вы возьмете деньги, сударь. Но взять их где-то вам придется.

– А если я откажусь?

Он пожал плечами:

– Я всегда могу стребовать долг с Мелбери. Он так или иначе заплатит, поскольку не может себе позволить сидеть в долговой тюрьме до окончания выборов. Что касается вас, если я не смогу получить двести сорок фунтов от вас, то знаю, что в крайнем случае я смогу получить сто пятьдесят от короля. Если вы понимаете, что я имею в виду.

Я отхлебнул вина.

– Я понимаю, что вы зловредны, – сказал я.

– Можете понимать как хотите, сударь, но джентльмен должен заботиться о своих делах, а именно это я и делаю в данный момент. Никто не скажет, что я делаю что-то помимо этого, и никто не может меня упрекнуть.

– С этим вряд ли можно согласиться, – сказал я, – как раз наоборот. Что касается самой суммы, то вы понимаете, что она очень велика и собрать ее будет непросто. Мне нужна неделя.

– Это невозможно. Это недоброжелательно с вашей стороны – просить меня об этом.

– Тогда сколько времени, по-вашему, достаточно, чтобы собрать такую сумму?

– Я приду через три дня, сударь. Три дня, я говорю. Если у вас не будет денег, боюсь, мне придется принять меры, которые нежелательны ни для вас, ни для меня.

Миссис Сирс видела, как этот мошенник входил ко мне. Заметит ли она, если он отсюда не выйдет? Однако, несмотря на всю заманчивость этого варианта, я не готов был пойти на преступление столь вопиющее, чтобы сохранить тайну, которая переставала таковой быть. Миллер узнал меня. Рано или поздно кто-то еще узнает. И возможно, этот кто-то будет менее милосердным и придет не ко мне, а прямиком к констеблям. Мне ничего не оставалось, как позволить Миллеру уйти и использовать три оставшихся дня с максимальной пользой.

Я надолго затих, перебирая варианты, и Миллер, должно быть, догадался, о чем я думаю, поскольку он побледнел и занервничал.

– Ну, мне пора, – сказал он, устремившись к двери. – Но через три дня я вас навещу. Можете быть уверены!

Что ж, события придется форсировать. Времени в моем распоряжении было не так много, как хотелось бы, но я рассчитывал управиться.

Я прибыл к Монументу за четверть часа до назначенного времени, но Мириам уже была там, укутанная в накидку с капюшоном. Капюшон закрывал лицо, чтобы ее нельзя было узнать, а возможно, чтобы нельзя было узнать меня. Однако даже в этой одежде, скрывающей ее фигуру и лицо, я узнал ее сразу.

Она не видела меня, и поэтому я остановился и смотрел, как вокруг нее кружились и таяли снежинки, опускаясь на сукно ее накидки. Я подумал, что она могла быть моей женой, если бы… Но никакого «если бы» и быть не могло. Я вдруг понял это со всей ясностью и горечью. Единственное «если бы», которое пришло мне на ум, было «если бы она этого захотела», но она не захотела, и сознавать это было особенно горько.

Она обернулась, услышав мои шаги, приглушенные только что выпавшим снегом. Я взял ее руку в перчатке.

– Надеюсь, с вами все в порядке, мадам.

Она позволила мне держать ее руку, пока позволяли рамки приличия, а потом отобрала награду. Такова была вся история наших взаимоотношений в миниатюре.

– Благодарю, что встретились со мной, – сказала она.

– Разве я мог не прийти?

– Мне трудно сказать, что вы думали. Я лишь знаю, что мне нужно было поговорить с вами, и вы были настолько добры, что выполнили мою просьбу.

– Всегда к вашим услугам, – сказал я. – Полно, почему бы нам не выпить по чашке шоколада или по бокалу вина?

– Мистер Уивер, я отношусь к дамам, которые не могут посещать таверны или кофейни ни с каким другим мужчиной, кроме своего мужа, – сказала она строго.

Я едва удержался от колкости.

– Тогда пройдемся и поговорим на ходу, – сказал я. – Глядя на ваш капюшон, все будут думать, что вы моя тайная любовница, но, видимо, с этим ничего нельзя поделать.

Благодаря капюшону я не увидел отвращения, которое, без сомнения, отразилось на ее лице.

– Я сожалею, что вы стали свидетелем того, как мистер Мелбери потерял контроль над собой вчера вечером.

– Я сожалею, что это произошло, – сказал я, – но, если этому было суждено произойти, я не сожалею, что стал этому свидетелем. Он часто теряет над собой контроль?

– Не часто, – сказала она тихо.

– Но это уже случалось раньше?

Она кивнула под капюшоном, и по тому, как она это сделала, я понял, что она плачет.

О, как я ненавидел Мелбери в тот миг! Я оторвал бы ему руки! Разве эта леди не страдала всю свою жизнь, не переходила из семьи в семью, от одного попечителя к другому, пока не обрела финансовой независимости в результате случайных событий. Я был изумлен, когда она пожертвовала этой независимостью ради человека, подобного Мелбери, но она пошла на риск, как бывает в жизни каждого из нас. То, что ей пришлось страдать, было невыносимо.

– Он с вами дурно обращался?

– Нет, – покачала она головой, – не со мной.

Она не была еще готова рассказать мне все, но я знал, что смогу заставить ее говорить.

– Расскажите мне, – попросил я.

– Он бьет вещи, – сказала она. – Разбивает их вдребезги. Зеркала, вазы, тарелки и бокалы. Иногда он бросает их в мою сторону. Не совсем в меня, понимаете, но в мою сторону. Это уже достаточно неприятно.

Я сжал кулаки.

– Я этого не вынесу, – сказал я.

– Но вы должны. Именно из-за этого я хотела с вами встретиться. Я знала, что вы не успокоитесь, пока не узнаете правду, поэтому я пришла рассказать правду. Но вы не должны нас больше беспокоить. Гриффин не идеальный человек, но хороший. Он хочет принести пользу стране и покончить с коррупцией, в которой погрязло наше правительство.

– Мне плевать на коррупцию, – сказал я, – меня волнуете только вы, Мириам.

– Прошу вас не обращаться ко мне столь фамильярно, мистер Уивер. Это недопустимо.

– А допустимо, чтобы вы страдали от мучений тирана?

– Он не тиран. Он обычный мужчина, у которого есть свои слабости, как у вас всех. Просто некоторые из его слабостей бросаются в глаза.

– Такие, как азартные игры, – сказал я. – И долги.

Она кивнула:

– И они тоже.

– Тогда вы сделали правильно, разделив имущество, иначе его долги разорили бы вас.

Она ничего не сказала, и я понял, что мои подозрения оправдались.

– Он уже разорил вас?

– Деньги были нужны, чтобы получить место в палате общин, – сказала она. – Он проиграл так много в карты, что у него не осталось денег на выборы, а он очень рассчитывал выставить свою кандидатуру, и его партия тоже рассчитывала. Он наделал долгов. Сказал, что, как только его выберут, он сможет вернуть деньги. Поэтому, как видите, очень важно, чтобы он получил это место, иначе мы будем действительно разорены.

– И это хороший, добродетельный человек, который намерен покончить с коррупцией?

– Он не единственный человек в этом городе, поддавшийся соблазну азартных игр.

– Это так, но если бы он срезал кошельки, он бы тоже не был единственным, кто повинен в этом преступлении в Лондоне. Тем не менее он бы не стал от этого более добродетельным.

– Не вам судить о добродетели, – сказала она.

Я заглянул ей в глаза, но она отвернулась от меня.

– Прости меня, Бенджамин. Мистер Уивер. Это было жестоко и несправедливо. Что бы о вас ни говорили, я знаю, превыше всего вы цените истину. Но, стремясь к истине, вы часто совершаете неблаговидные поступки, и сами это знаете. Но от этого вы не становитесь плохим человеком. И мистер Мелбери тоже не становится.

– Есть одно различие. Мне приходится делать некоторые вещи, за которые вы меня осуждаете, потому что они часть моего профессионального долга. Не думаю, что мистер Мелбери считал своим долгом погубить собственное состояние и состояние своей жены, играя в вист.

– Это жестоко.

– Разве? Вы говорите о разорении. Что вы имеете в виду?

– То, что сказала. У нас не будет денег, не будет кредита. Если он не выиграет место в палате общин и не получит защиты, которой пользуются члены парламента, и если кредиторы потребуют вернуть долги, нам даже жить будет негде. Родители мистера Мелбери давно скончались, у него нет братьев и сестер, и он уже давно получил у своих дальних родственников все, что мог. Он должен стать членом парламента. Он может принести там большую пользу. И… – она запнулась, – …и только это может нас спасти. Я не знаю, чего вам надо, или чего вы хотите от него, или чего вы надеетесь достигнуть, делая мистера Эванса его закадычным другом. Но вы должны понимать, что играете не только его жизнью, но и моей тоже. Он должен выиграть это место. Он должен его получить.

– И вы думаете, я хочу помешать ему в этом? Вы должны знать, Мириам, что я поставил все на победу вашего мужа на выборах. Мой враг – Догмилл, а не ваш муж. Не могу сказать, что я в восторге от этого, но я тоже больше всего хочу, чтобы он получил это место.

– Почему вы этого хотите?

– Потому что, когда он будет избран, я надеюсь, он использует свое влияние, чтобы помочь мне.

Мириам отвернулась от меня.

– Он не сделает этого, – сказала она тихо.

– Почему? Почему вы так думаете? Он не знает, кто я. Он не может знать, что я не Мэтью Эванс. Так?

Она покачала головой:

– Нет, он этого не знает. Но он не станет вам помогать, в особенности когда узнает, что вы обманули его своим маскарадом.

– Но он поймет, что это было необходимо.

– Он ничего не поймет, – сказала она резко. – Вы что, не понимаете, как он вас ненавидит? Не Мэтью Эванса, а Бенджамина Уивера. Он ненавидит Бенджамина Уивера.

Этого я не мог понять.

– Почему он меня ненавидит?

– Потому что знает, что когда-то мы значили что-то друг для друга, и ревнует. И потому что мы исповедовали одну религию. Он боится, что я снова сменю веру. При каждом упоминании вашего имени его охватывает гнев. Он не может вам простить, что вы добавили ему голосов и невольно помогли ему на выборах и что проникли в нашу жизнь и в наш дом.

– Я не совершил ничего неблагородного с вашей жизнью и вашим домом.

– Мистер Мелбери так не думает. У него навязчивая идея, что я уйду ночью из дому и убегу с вами.

– У меня такая же навязчивая идея, – сказал я.

– Вы можете быть серьезным хоть иногда?

– Простите. Но зачем вы рассказали ему о нас?

– Он хотел знать, были ли у меня любовники между двумя замужествами. Я не хотела говорить, но и лгать тоже не хотела, и он узнал, что вы для меня значили. Я не собиралась ничего ему говорить, но он умеет сделать так, что люди рассказывают ему то, что хотели бы скрыть.

– Понимаю. Вероятно, при этом он бросает в вас вещи. Вы разве не видите, Мириам, что он жестокий собственник? Вы разве не видите, что у него черное сердце? Возможно, он не имеет склонности к злодейству, но ничто так не способствует низости, как долги. Вы говорите, что он принесет много пользы в палате общин, но если полагаете, что для человека, стоящего на краю разорения, совесть будет важнее, чем кошелек, то, к сожалению, заблуждаетесь.

– Как вы так можете говорить? – вскричала она.

– Как я могу? Мелбери говорит, что парламент спасет его от долгов, но вам прекрасно известно, что члены парламента ничего не получают за свою службу. Единственный способ, с помощью которого можно получать деньги в палате общин, – это продавать привилегии и заводить друзей среди людей влиятельных и жестоких.

– Вы готовы погубить мистера Мелбери из принципа, но готовы ли вы также пожертвовать и мной ради своих принципов?

– Нет, никогда, – сказал я. – Я отдам вам последнее. Но вы должны знать. Я видел достаточно, чтобы не сожалеть о гибели Мелбери. Сам я не предприму никаких шагов, чтобы погубить его, я сдержу свой гнев. Но и защищать его я не буду и не стану ему служить.

– Тогда нам больше не о чем беседовать, – сказала она.

– Да что вы такое говорите!

– Вы с ума сошли? – сказала она. – Он мой муж! Я обязана быть ему предана. Вы говорите так, будто он всего лишь ваш соперник. Но вы должны понять, что теперь не можете мне быть никем, кроме друга, а вы эту роль отвергаете. Вы готовы на все, чтобы добиться справедливости в вашем понимании. Но пострадает не только мистер Мелбери, но и я тоже.

– Чего же вы в таком случае от меня хотите?

– Вы должны обещать, что ничего не сделаете такого, что может причинить ему вред.

– Я не могу. Я уже обещал, что не буду стремиться причинить ему вред, но не стану его защищать. И если он окажется на пути к достижению моих целей, я не стану его щадить, зная о нем то, что знаю.

– Тогда вы мне вовсе не друг. Прошу вас оставить в покое меня и моего мужа. Я понимаю, что вы должны время от времени встречаться с ним, будучи в маске, но, если вы снова придете в мой дом, я расскажу ему, кто вы.

– Вы это сделаете?

– Я не хочу выбирать между вами, но, если буду вынуждена, я выберу своего мужа.