Ярмарка коррупции

Глава 19

Грейс знала, кто я. Трудно сказать, какое из одолевавших меня чувств было сильнее – досада или облегчение, что больше не придется ее обманывать. Но как она узнала и что намерена делать теперь, когда ей известно мое имя? К счастью, она сама избавила меня от мучений неизвестностью, ибо на следующее утро я получил от нее записку, в которой она спрашивала меня, не составлю ли я ей компанию, когда она будет собирать голоса. Я понятия не имел, как проводятся подобные мероприятия, и мое любопытство было велико, не говоря о других чувствах. Я тотчас написал ответ, сообщив, что с радостью составлю ей компанию.

После удара Догмилла челюсть болела, но, к удивлению, не распухла и не покраснела, поэтому я не видел причин отказываться от приглашения. Около одиннадцати подъехал экипаж, украшенный сине-оранжевыми вымпелами, цветами кампании Херткома. Однако если я надеялся оказаться в экипаже наедине с мисс Догмилл, то, к сожалению, моим надеждам было не суждено сбыться, поскольку из экипажа, радостно улыбаясь, вышел сам мистер Хертком. В соответствии с законом он должен был лично присутствовать каждый день на избирательном участке, пока шло голосование, но, поскольку выборы в Вестминстере были столь продолжительны, никто не настаивал, чтобы кандидаты испытывали подобные неудобства, и некоторые кандидаты появлялись там лишь на короткое время.

В экипаже я обнаружил мисс Догмилл, в нарядном платье оранжевого и синего цветов. Я устроился напротив нее и улыбнулся. Она тоже улыбнулась, сердечно и лукаво. Ей была известна моя тайна, и я отдал бы полжизни, дабы узнать, что она думает, но знал, что придется ждать, а она специально тянула время.

Не успел экипаж тронуться, как Хертком, не в силах скрыть удивления, сказал, обращаясь ко мне:

– Должен признаться, сударь, я немало удивлен, что вы согласились присоединиться к нам.

– А почему вы удивлены? – спросил я, в свою очередь удивленный его тоном.

– Вы по-прежнему тори, разве не так?

– Я не перешел в другой лагерь.

– И вы по-прежнему поддерживаете мистера Мелбери?

– Буду поддерживать его, пока он остается кандидатом тори.

– Почему в таком случае вы пожелали составить нам компанию? Надеюсь, вы не задумали ничего плохого?

– Нет, – пообещал я. – Я присоединился к вам потому, что желаю вам удачи, мистер Хертком, и потому, что мисс Догмилл попросила меня об этом. Вы сами говорили, что принадлежность к партии не самое главное в жизни. Кроме того, когда вас о чем-то просит такая милая дама, как мисс Догмилл, отказать невозможно.

Херткома не удовлетворили мои объяснения, но, поскольку иных не последовало, ему пришлось довольствоваться предложенными. Мне не нравился появившийся в нем дух конфронтации, но я подумал, что, возможно, в нем борются противоречивые чувства. С одной стороны, ему очень хотелось, чтобы я продолжал противостоять Догмиллу. С другой – ему хотелось, чтобы я перестал ухаживать за сестрой Догмилла, ибо сам имел на нее виды. Тем временем экипаж свернул на Кокспер-стрит и последовал в направлении Ковент-Гардена.

– А как вы определяете потенциальных сторонников? – спросил я.

– Хороший вопрос, – сказал Хертком менее тревожным тоном и с интересом. – Как они это делают?

Мисс Догмилл снисходительно улыбнулась, как учитель рисования, дающий урок дамам.

– Как вам известно, мой брат руководит избирательной кампанией мистера Херткома, поэтому он получает от своих помощников имена и адреса избирателей в Вестминстере.

– Но их, вероятно, не менее десяти тысяч. Нельзя же каждому нанести визит.

– Конечно можно, – сказала она. – Десять тысяч посещений не так уж и много, учитывая, что выборы длятся шесть недель, а желающих принять участие в агитации ради блага своей страны – сотни. Вестминстер отличается от других округов в стране, где голосованием заправляют землевладельцы. Здесь нужны действия.

Я неоднократно слышал о подобных вещах, о том, что крупные землевладельцы и сквайры в графствах диктовали своим арендаторам, как голосовать. Арендаторов, не подчинившихся приказу, могли согнать с земли и разорить. Пару раз в парламенте поднимался вопрос о тайном голосовании, но он сразу снимался с повестки. Какова ценность британских свобод, заявляли члены палаты общин, если человек боится публично признаться, кого он поддерживает.

– Не могу поверить, что столько людей готовы посвятить свое время этому делу, – сказал я.

– Но почему в это трудно поверить? – спросил Хертком, задетый за живое.

– Мне кажется, политика – особенная вещь, в основном люди интересуются политикой в корыстных интересах.

– Вы циник, сударь. Неужели вы не допускаете, что люди заинтересованы в том, чтобы победила платформа вигов?

– А в чем, собственно, заключается платформа вигов, могу я узнать?

– Не вижу смысла обсуждать с вами эту тему, – сказал он с раздражением.

– Я не ищу повода для ссоры. Мне просто интересно услышать, в чем заключается платформа вигов. С моей точки зрения, речь идет о защите интересов людей с новыми деньгами и о препятствовании любым инициативам, которые не ставят целью обогащение за счет остального мира. Если у вашей партии имеется более глубокая идеология, мне было бы чрезвычайно интересно о ней узнать.

– Вы хотите сказать, – спросил Хертком, – что партия тори не стремится к извлечению выгоды, где это возможно?

– Я никогда не рискнул бы этого сказать в отношении любого человека, связанного с политикой. Не могу сказать, что среди представителей тори нет коррупции. Однако мой вопрос касался философской основы вашей партии, а не отсутствия моральных принципов у политиков любых мастей, и меня действительно это интересует.

Было видно, что Херткому нечего сказать. Он не знал и особо не задумывался о том, что значит быть вигом в теоретическом, а не в практическом смысле. Наконец он пробормотал что-то о том, что партия вигов – это партия короля.

– Если ассоциация имеет такое большое значение, – сказал я, – могу предложить назвать партию вигов партией мисс Догмилл, поскольку этого было бы достаточно, чтобы любой разумный человек встал под ее знамена.

– Мистер Эванс пытается польстить мне, но, мне кажется, он сам уже ответил на свой вопрос. Я поддерживаю вигов, потому что моя семья всегда так делала с тех пор, как появились партии. Виги служат моей семье, а моя семья служит вигам. Не берусь утверждать, что это самая честная из партий, но уверена, что любая партия неидеальна. Приходится смотреть на вещи с точки зрения прагматизма. Тем не менее, если бы я могла сделать так, чтобы политика и политики исчезли, я бы не колеблясь это сделала.

– То есть вам не нравится система, которой вы служите? – спросил я.

– Конечно не нравится. Но партии похожи на больших кровожадных львов, мистер Эванс. Они стоят и истекают слюной и облизываются, и, если вы не будете их кормить время от времени, они съедят вас. Вы можете проявить принципиальность и отказаться ублажать зверей, но тогда львы останутся, а вас не будет.

Когда мы вышли из экипажа в Ковент-Гардене, я тотчас отвел Херткома в сторону.

– У нас с вами были дружеские отношения, – сказал я. – Неужели я сделал что-то такое, что переменило ваше отношение ко мне, сэр?

Он смотрел на меня, и его взгляд не был пуст, как обычно.

– Я не обязан быть всем другом.

– Я с вами согласен. Но поскольку вы были моим другом, мне хотелось бы знать, почему вы перестали им быть.

– Разве это непонятно? – сказал он. – Я давно неравнодушен к мисс Догмилл, а вы пытаетесь отвлечь ее внимание на себя.

– Не могу спорить, когда речь заходит о сердечных делах, но, мне показалось, я не скрывал вчера вечером, что увлечен мисс Догмилл. Возможно, вам это не нравилось, но вы не проявляли своей неприязни ко мне.

– Подумав хорошенько, я пришел к заключению, что мне это не нравится, и вы мне тоже не нравитесь, Эванс.

– Я бы отнесся с уважением к тому, что вы говорите, если бы верил вашим словам. Мне кажется, вы что-то скрываете, сударь. Вы знаете, что можете быть со мной откровенны.

Он закусил губу и отвернулся.

– Это из-за Догмилла, – наконец признался он. – Он велел, чтобы я прекратил с вами дружеское общение, сэр. Очень жаль, но это от меня не зависит. Мне сказали, что мы не должны быть в дружеских отношениях, а должны ссориться как можно чаще. Если вы можете оказать мне в этом помощь, то облегчите мою задачу.

– Помощь! – почти закричал я. – Вы просите помочь вам стать моим врагом? Этому не бывать, сэр. Я полагаю, вам пора понять, что если мистер Догмилл что-то от вас требует, не обязательно это выполнять.

Его глаза покраснели, краснота распространялась подобно чуме в Древнем Египте.

– Он меня ударил, – прошептал Хертком.

– Что?

– Он ударил меня по лицу. Ударил меня, как нашкодившего ребенка, и сказал, что на этом не остановится, если я не буду помнить, что мы должны выиграть место в палате общин, а эта цель едва ли достижима, если я буду поддерживать дружеские отношения с врагом.

– Вы не должны позволять обращаться с собой подобным образом, – сказал я злым шепотом.

– Разве у меня есть выбор? Я не могу ему перечить. Я не могу его ударить в ответ. Мне ничего не остается, как терпеть его издевательства, пока я не выиграю выборы. После этого я сделаю все, чтобы освободиться от него.

– Понимаю, – кивнул я. – Вы должны позволить ему добиться своей цели, но это не значит, что мы должны подчиняться его воле. Можете сказать, что наговорили мне кучу колкостей, а я вам, и правды он не узнает. В присутствии мисс Догмилл можете грубить мне сколько пожелаете, я не обижусь.

Мне даже показалось, что Хертком готов был меня обнять. Но он только улыбнулся широко и искренне, как младенец, схватил мою руку и долго ее тряс.

– Мистер Эванс, вы настоящий друг. После выборов, когда я разорву свою связь с Догмиллом, я докажу вам, что значит признательность Альберта Херткома.

Меня тронули его слова, хоть я и не был его настоящим другом. Я мог без колебаний погубить его, если бы это было необходимо для достижения моей цели. Я мог бы в определенных обстоятельствах ударить Херткома по лицу, несмотря на то, что смотрел на мир иначе, чем Догмилл.

Сбор голосов оказался странным и прелюбопытным ритуалом. У мисс Догмилл был листок бумаги, на котором были написаны имена избирателей. Также было указано, известны ли политические симпатии мистеру Догмиллу. В большинстве случаев они были неизвестны. Я не понимал, как можно было послать такую симпатичную девушку в столь опасную часть города, но вскоре мое недоумение было развеяно. Мы посетили лавку некоего мистера Блэксмита, аптекаря по профессии. На вид ему было около пятидесяти, и годы оставили на нем свой след. Когда мы вошли, мне показалось, что он за всю свою жизнь не видел никого прекраснее мисс Догмилл.

– Сэр, – начал с порога мистер Хертком, – вы уже приняли участие во всеобщих выборах?

– Еще нет, – ответил он. – Никто еще не приходил.

– Ну вот мы к вам и пришли, – сказал виг. – Я Альберт Хертком.

Аптекарь так сильно втянул в себя щеки, что его лицо стало из лилового красно-лиловым.

– О Херткоме я еще не слышал. А вы, собственно, кто будете?

Мисс Догмилл мило улыбнулась и сделала реверанс, демонстрируя цвета своего платья.

– Мистер Хертком – сине-оранжевый кандидат, – сказала она.

Аптекарь застенчиво улыбнулся:

– Сине-оранжевый? Думаю, это хорошие цвета. А что вы можете предложить мне за мой голос?

– Справедливость и свободу, – сказал мистер Хертком. – Свободу от тирании.

– У меня этого добра и без того хватает, не знаю, куда его девать. Может, что-нибудь еще?

– Полшиллинга, – предложила мисс Догмилл.

Аптекарь в задумчивости почесал редкие остатки волос на макушке.

– Откуда мне знать, может, другие предложат большую цену?

– Вполне возможно, а могут и ничего не предложить, – сладким голосом сказала мисс Догмилл. – Полно, сударь. Если проголосуете за мистера Херткома, я готова пойти с вами на избирательный участок прямо сейчас. Я подожду, пока вы не проголосуете, и сама вложу вам деньги в руку. – Она подошла к нему и вложила свою руку в его. – Вы хотите, чтобы я пошла с вами?

Шея аптекаря стала пунцовой, а затем краска залила его лицо и голову.

– Гильберт! – громко позвал он. Из задних комнат прибежал мальчик лет десяти или одиннадцати. – Я иду осуществлять гражданские свободы, дарованные мне Англией, – объявил старик. – Следи за лавкой, пока я не вернусь. Помни: я знаю здесь каждый пузырек. Если что-нибудь пропадет, получишь по первое число, когда я вернусь. – Потом он посмотрел на мисс Догмилл. – Я готов, ведите меня, дорогая.

Было очевидно, что продолжать сбор голосов без мисс Догмилл не имело смысла, поэтому мы с мистером Херткомом последовали за счастливой парой на большую площадь, где был устроен избирательный участок, и встали в очередь вместе с другими избирателями. Мисс Догмилл подвела старого аптекаря к учетчику голосов, который следил за доступом в кабины для голосования и распределял, кто в каком порядке будет голосовать. Хотя эти люди должны были быть неподкупны, ей не потребовалось и двух минут, чтобы убедить его прибавить данного избирателя к общему счету. Тем временем она вела оживленную беседу с аптекарем, будто для нее это было обычным делом. Хертком неловко переминался с ноги на ногу, стараясь не встречаться со мной взглядом, хотя было видно, что ему хочется поговорить. Мои попытки поговорить на какую-нибудь нейтральную тему ни к чему не привели.

Наконец аптекарь подошел к кабине для голосования. Мисс Догмилл была с ним, ожидая снаружи, мы тоже подошли поближе, чтобы слышать, что происходит внутри. Это был наилучший способ убедиться, что полшиллинга не будут потрачены зря.

Человек в кабине попросил аптекаря назвать свое имя и адрес, а затем, сверив эти сведения со списком избирателей, спросил, за какого кандидата он хочет проголосовать.

Аптекарь выглянул из палатки, бросив взгляд на платье мисс Догмилл.

– Я голосую за оранжево-синего, – сказал он.

Чиновник, отвечающий за выборы, безразлично кивнул:

– Вы отдаете голос мистеру Херткому?

– Я отдаю голос мистеру Кокскому, если он оранжево-синий. Симпатичная леди в платье такого же цвета обещала дать мне за это монету.

– Тогда Хертком, – сказал чиновник и махнул рукой, давая понять, что аптекарь может идти, дабы колесо английских гражданских свобод беспрепятственно крутилось дальше.

Аптекарь вышел наружу, и, как и было обещано, мисс Догмилл вложила ему в руку монету.

– Спасибо, дорогая. А теперь не желаете ли отделаться от этих щеголей политиков и выпить со мной чашку шоколада?

Мисс Догмилл сказала, что с радостью бы это сделала, но ее долг – продолжать сбор голосов. После встречи с ней старик стал и богаче, и счастливее.

Не все люди в списке были столь любезны. Следующий человек, которого мы посетили, торговец свечами, сообщил, что он сторонник Мелбери, и послал Херткома к черту. Для пущей убедительности он с грохотом захлопнул за нами дверь. Другой заставил нас купить обед в его забегаловке, а когда мы заплатили, утер лицо салфеткой, улыбнулся и сообщил, что уже проголосовал, а за кого, не скажет. Однако он поблагодарил за то, что мы отведали его баранины. Наконец мы нанесли визит крепкому молодому мяснику. Его руки были все в крови, словно перед самым нашим приходом он доставал внутренности только что убитого животного. Он окинул мисс Догмилл таким плотоядным взглядом, что если бы я не маскировался, то врезал бы парню за одно это.

– Вам нужен мой голос? – спросил он. – Я слышал, такие вещи не делаются даром.

– Мистер Хертком будет рад выразить вам свою признательность, – сказала она.

– Мне плевать на признательность этого костлявого парня, – сказал он. – Я хочу поцелуй.

Хертком открыл рот, но ничего не смог сказать. Грейс посмотрела на мясника.

– Очень хорошо, – сказала она. – Если проголосуете за мистера Херткома, я непременно вас поцелую.

– Тогда пошли голосовать, – сказал он, вытирая руки о фартук.

И мы снова отправились на площадь, где мисс Догмилл снова убедила учетчика пропустить ее протеже без очереди. Она не отходила от мясника, пока тот не проголосовал, оставаясь необыкновенно веселой, общаясь с человеком столь низкого положения. После голосования мясник подошел к мисс Догмилл и обнял ее за талию.

– Где обещанный поцелуй, красотка? – спросил он. – И не забудь пустить в дело язык.

Прямо там, на глазах у всех, она поцеловала его в губы. Он притянул ее к себе, пытаясь приоткрыть ее рот, и положил руку ей на грудь. Это привело толпу в полный восторг, в особенности тех, кто держал вымпелы цветов мистера Мелбери.

Грейс попыталась вырваться из его объятий, но он держал ее крепко. Он начал грубо стягивать с нее платье, словно собираясь раздеть ее посредине Ковент-Гардена. Какой-то сторонник Мелбери дико заорал: «За Мелбери!» – очевидно решив, что этот грубиян был тори, который таким образом хотел оскорбить Херткома. Ему в голову не пришло, что этот человек продал свой голос и теперь решил, что ему позволено насиловать женщину.

У меня не было желания привлекать к себе внимание, но, видя, что другого выхода нет, я бросился вперед и вырвал Грейс из тисков дикаря. Она тяжело дышала и отшатнулась назад, пытаясь в то же время привести в порядок свое платье. Мясник тем временем подошел и схватил меня. Без сомнения, на его стороне были молодость и телосложение, и он был настроен крайне решительно.

– Нет ничего слаще потаскухи от партии вигов. А ты отойди, старичок, – сказал он мне, – если тебе не нравится вкус собственной крови у себя во рту.

Наверное, стоило было поискать более мирного решения, но после стычки с Догмиллом прошлой ночью я не собирался пасовать перед этим молодчиком. Поэтому я схватил его за волосы и дернул изо всей силы, повалив на землю. Я встал ему на грудь одной ногой и стал давить, пока не почувствовал, что его ребра прогибаются. Потом я убрал ногу с груди и пинал его ногами до тех пор, пока не увидел, что он не может встать. Он мычал и делал отчаянные попытки вырваться, поэтому я пнул его еще раз, из чистого удовольствия. Потом я поставил его на ноги и толкнул в спину, чтобы придать ускорение. Парень был молодцом. Он обрел равновесие и побежал прочь не оглядываясь.

Мой поступок был встречен одобрением толпы, поэтому я поклонился в знак признательности, ибо знал, что, если не сделаю этого, толпа может быстро сменить милость на гнев. Каким-то образом весть о том, что Мэтью Эванс оказал услугу кандидату тори, разнеслась быстро, поскольку снова раздались возгласы в поддержку Мелбери. Я бросил взгляд на Грейс. Она выглядела смущенной и растерянной, но не напуганной. Однако мистеру Херткому было явно не по себе. Я понял, что на сегодня сбор голосов окончен.

Не могу найти слов, чтобы описать все разочарования того дня. Я хотел только одного – остаться с мисс Догмилл наедине и заключить ее в свои объятия и, возможно, узнать, что ей известно обо мне и что она намерена с этим делать. Вместо этого я вынужден был проводить часы в обществе своего соперника, в то время как всякие низкие типы безжалостно ее лапали. Поэтому я облегченно вздохнул, когда она сказала своему кучеру, что так как мистер Хертком живет поблизости, его следует довезти до дома первым. Это не вызвало восторга у мистера Херткома, но он не выразил вслух своего неудовольствия. После того как он вышел, мисс Догмилл предложила зайти в ближайшую кофейню, где подавали горячий шоколад, и я хранил молчание, пока мы не устроились за столиком.

– Как вам понравился сбор голосов? – спросила она, опустив глаза.

– Не очень понравился. Как ваш брат позволяет вам подвергать себя подобной грубости?

– Он не стесняется выставлять напоказ собственную грубость. Хотя, если бы он оказался там, он не проявил бы к этому мяснику такого милосердия, как вы. Я стараюсь оберегать его от наиболее отталкивающих подробностей того, с чем приходится сталкиваться женщине во время сбора голосов, иначе он запретил бы мне в этом участвовать. Я разработала массу ухищрений, чтобы он не узнал, насколько опасно может быть это занятие для женщины. Видите ли, это единственное участие в политике, которое мне дозволено, и я не хочу лишиться и этой возможности.

– А что было бы, если бы Догмилл узнал правду?

Мисс Догмилл закрыла глаза.

– Два года назад плотник, которому мой брат задолжал, потерял терпение. Это был не самый привлекательный человек на свете, но Денни должен был ему больше десяти фунтов, на которые тому надо было кормить семью. Иногда Денни не платит торговцам, просто чтобы доставить себе удовольствие, глядя на то, как они страдают и нервничают. Это был как раз такой случай. По-моему, плотник понимал, что мой брат издевался над ним, как ребенок издевается над пойманной им лягушкой. Итак, он послал Денни записку, в которой написал, что если тот не заплатит, то он получит свои деньги не мытьем, так катаньем. Он обещал, что схватит меня на улице и будет держать в заложниках, пока справедливость не восторжествует.

– Полагаю, ваш брат был взбешен.

– Да. Он пошел к плотнику, избил его жену до бесчувствия, а потом избил до бесчувствия и его самого. Потом взял банкноту в десять фунтов, плюнул на нее и засунул ее в рот плотнику. Он даже попытался протиснуть банкноту ему в горло, чтобы тот подавился собственными деньгами. Я все это видела своими глазами, так как, дабы убедить брата, что меня похитили, плотник пригласил меня к себе домой, зная, что я симпатизировала ему, и попросил быть посредником. – Она тяжело вздохнула. – Я хотела прекратить это зверство, но, если он выходит из себя, остановить его не может ничто. Я бы не хотела, чтобы он потерял над собой контроль посреди Ковент-Гардена в присутствии толпы избирателей.

– Понимаю ваши чувства.

– У меня сложилось впечатление, что вы владеете своими эмоциями гораздо лучше, и благодарю за ваше вмешательство сегодня. Не могу сказать, что мне угрожали впервые, но гораздо лучше, когда рядом есть кто-то, кто придет на помощь.

– Для меня удовольствие услужить вам.

Я был поражен, когда она протянула руку и нежно прикоснулась пальцами к моей челюсти там, куда меня ударил Догмилл.

– Он сказал мне, что ударил вас, – сказала она тихо. – Наверное, вам было трудно удержаться и не ударить его в ответ.

Я тихо засмеялся:

– Я не привык бегать от мужчин вроде вашего брата.

– Вы не привыкли к таким людям, как мой брат. Никто не привык. Но я сожалею, что вам досталось.

– Не сожалейте, – сказал я раздраженно. – Я позволил ему это сделать.

Она улыбнулась:

– Я не сомневаюсь в вашей смелости, сударь. Всякий, кому известно ваше имя, не сомневался бы. Думаю, если бы мой брат знал, кто вы, он бы тоже не решился.

– Поскольку вы затронули эту тему, я бы с удовольствием продолжил ее обсуждение.

Она отпила шоколаду из чашки.

– Откуда я узнала? Чтобы узнать это, я сделала самую удивительную вещь – посмотрела вам в лицо. Я видела вас раньше, сударь. Я всегда наблюдала за вашими поступками. В отличие от других, меня не так легко ввести в заблуждение новым костюмом и новым именем, хотя, должна признать, маскировка исполнена блестяще. Когда вы пришли повидать моего брата, я тотчас поняла, что мне знакомо ваше лицо, и не успокоилась, пока не догадалась. Мне показалось, что вы необыкновенно похожи на Бенджамина Уивера, но я не была уверена, пока не потанцевала с вами. Вы двигаетесь как боксер, сударь. Кроме того, всем известно, что вы поранили ногу, и, боюсь, травма вас выдает.

Я кивнул:

– Но вы ничего не рассказали брату.

– Поскольку за вами не пришли констебли, можно заключить, что брату я ничего не сказала.

– Вы думаете, он не догадается?

– Как он может догадаться? Вряд ли он вас когда-либо видел, ну то есть одетым в ваше обычное платье. Поэтому не вижу причины, по которой он мог бы заподозрить, что вы выдаете себя за другого человека. От Херткома он узнал, что в театре скандировали имена Мелбери и Уивера. Он ругал почем зря тори и якобитов, а также евреев и старую аристократию в целом, но ни разу не упомянул вашего имени, то есть мистера Эванса. И, уверяю вас, его ничто не сдерживало.

– По крайней мере, это радует. Но теперь, когда вы знаете, кто я, что вы намерены делать?

– Пока не знаю, – покачала она головой. Она потянулась и положила руку, затянутую в перчатку, на мою руку чуть выше запястья. – Сначала скажите мне, зачем вы пришли к нему?

Я вздохнул:

– Не знаю, следует ли мне это делать.

– Можно, я попробую угадать?

Что-то в ее тоне меня насторожило.

– Конечно.

Она отвела взгляд, а потом посмотрела прямо мне в глаза. Ее глаза были цвета янтаря, в тон ее платью. Было видно: то, что она собиралась сказать, давалось ей нелегко.

– Вы думаете, что это он убил этого человека, Уолтера Йейта, и возложил вину на вас.

Я лишился дара речи и только смотрел на нее.

– Да, – сказал я срывающимся на шепот голосом. – Откуда вы это знаете?

– Это единственное заключение, к которому я могла прийти. Видите ли, если бы вы действительно убили этого человека, в чем вас обвиняют, вам бы не был нужен мой брат. Вам не было бы нужды в переодевании. Единственное, для чего вы могли пойти на такой риск, – это чтобы доказать свою невиновность. Насколько я понимаю, вы ищете убийцу Йейта.

– Вы очень умная женщина, – сказал я. – Из вас получился бы отличный ловец воров.

Она засмеялась:

– Вы первый человек, который мне это говорит.

– Теперь вы знаете все мои тайны.

– Далеко не все.

– Не все, это правда.

– Но я знаю, вы думаете, что мой брат связан со смертью Йейта.

Я кивнул:

– Значит ли это, что между нами вбит клин?

– Меня не радует, что моего брата обвиняют в столь ужасном преступлении, но я вовсе не исключаю возможность того, что он может быть виновен. Он по-своему очень хорошо ко мне относится, и я люблю его, но если он виновен, то должен быть наказан, вместо того чтобы отправлять на виселицу невинного человека. Я вас не осуждаю – вы пытаетесь реабилитировать себя. Вам приходится это делать. На самом деле… – Она подняла чашку и поставила ее на место. – На самом деле, – повторила она, – я думаю, ваши подозрения не лишены оснований.

У меня по коже побежали мурашки, как в театре, когда на сцене должно произойти что-то важное. Я наклонился к мисс Догмилл:

– Почему вы так говорите?

– Потому что… – Она замолчала, отвела глаза, а затем снова посмотрела на меня. – Потому что Уолтер Йейт приходил к моему брату за неделю до того, как, говорят, вы его убили.

Уже довольно долгое время я действовал, исходя из предположения, в правоте которого был более чем уверен, что Догмилл организовал убийство Йейта, поэтому, не знаю почему, это признание так удивило и восхитило меня. Возможно, это объяснялось тем, что я подошел близко к доказательству своей правоты. Хотя Элиас верно говорил, что только одно доказательство мне не поможет, я был доволен собой.

– Расскажите мне все, что знаете, – попросил я мисс Догмилл.

И она рассказала. Она объяснила, что, как я уже заметил, у нее была привычка следить за тем, кто приходит к ее брату, поэтому ее удивило, когда однажды она увидела в гостиной плохо одетого рабочего. Он не был разговорчив и сказал только, как его зовут и что он пришел к мистеру Догмиллу по делу. Он был вежлив и скован. Чувствовал себя он явно не в своей тарелке, что неудивительно, поскольку он был докером, сидевшим в гостиной самого богатого торговца табаком в королевстве.

– Мне это посещение показалось странным, – сказала мисс Догмилл, – но потом я вспомнила, что шли споры о заработной плате между рабочими объединениями и что Йейт был главой одной из таких группировок. Я подумала, что брат специально пригласил Йейта к себе домой, чтобы тот почувствовал себя неловко, будучи вырванным из привычной обстановки.

– И что вы подумали, узнав, что Йейт убит?

– Вначале ничего, – сказала она. – Я прочитала, что вы были арестованы за это преступление. Единственное, о чем я подумала, – о том, что ваша жизнь сопряжена с риском и что вам приходилось не раз прибегать к насилию. Только обнаружив, что вы преследуете моего брата, я задумалась о роли, которую он мог сыграть в этом деле. До меня дошло: то, что я приняла за смущение от пребывания в богатом доме, могло иметь совершенно иную причину. Не знаю, что именно Йейт хотел обсудить с моим братом, но думаю, если вы это узнали, это могло бы вам помочь.

– Почему вы мне все это рассказываете? – спросил я. – Почему вы встаете на мою сторону и выступаете против своего родного брата?

Мисс Догмилл покраснела:

– Он мой брат, это правда, но я не стану его защищать, если речь идет об убийстве. Тем более если за это должен расплачиваться другой человек.

– Тогда вы поможете мне узнать то, что позволит мне восстановить свою честь?

– Да, – прошептала она.

Впервые после ареста я почувствовал нечто вроде радости.