Ярмарка коррупции

Глава 23

В то, что происходило в Ковент-Гардене, было трудно поверить. С таким же успехом можно было представить, что я находился в Лиссабоне времен инквизиции или в другой средневековой столице во время чумы. Я хотел увидеть все своими глазами и долго думал, в качестве кого – Эванса или Уивера. Я решил, что каждый прохожий не станет разглядывать своего соседа, чтобы узнать, не является ли тот беглым преступником. Эванс, с другой стороны, будучи джентльменом, мог привлекать больше нежелательного внимания у черни, устраивающей беспорядки на выборах. Поэтому победил Уивер.

Меня поражало, что несколько человек и немного звонкой монеты могли с такой легкостью повалить колосса наших хваленых британских свобод. Отдельные храбрые избиратели бросали вызов опасности, но это было безумством с их стороны. Если хулиганы слышали, за какую партию те голосовали, их вытаскивали из кабины и колотили. Тогда на них в свою очередь набрасывались с кулаками представители противоположного лагеря. Вокруг собрались зеваки, которые пришли посмотреть на развлечение. В густой толпе были торговки устрицами, карманные воры и попрошайки, и я держался в сторонке, чтобы не стать жертвой мошенников.

Осмотревшись, я узнал несколько человек из группировки Литтлтона и пришел к заключению, что Мелбери пошел по стопам Догмилла. Этот факт доставил мне некоторое удовольствие, так как, несмотря на все свои благородные слова, Мелбери был ничуть не лучше остальных.

Однако сцена беспорядков удовольствия мне не доставляла, поэтому, после того как дохлая собака, которую кто-то бросил в воздух, чуть не попала мне в голову, я решил, что пора уходить с площади. Повернувшись, вдалеке я увидел человека, который был мне знаком. Я был уверен, что видел его и его спутника прежде, но не мог вспомнить, кто он. Вдруг я вспомнил, что это были таможенные офицеры, которые чуть не схватили меня дважды.

Я в ужасе застыл на месте, уверенный, что они меня выследили и что им известно, где я живу. Потом я увидел, что они смеются и шатаются, как люди, хватившие лишнего. Они пришли не выслеживать меня, а развлечься жестоким зрелищем. Я собирался поспешно скрыться, благодаря судьбу, что заметил их первым. Но потом мне в голову пришла другая идея. Я решил пойти за ними.

Сделать это было несложно. Они зашли в таверну неподалеку от Ковент-Гардена на Грейт-Эрл-стрит, устроились в задней части зала и заказали выпивку. Я нашел темный уголок, где, сам оставаясь невидимым, отлично их видел. Я позвал бармена и спросил, что пьют эти двое почтеннейших.

– Они заказали вино, – сказал он, – но готовы платить только за самое дешевое. Наконец они выбрали дрянное красное, прокисшее еще неделю назад.

– Пошли им две бутылки вашего самого лучшего, – сказал я. – Скажи, что за вино заплатил джентльмен, который случайно услышал их заказ и ушел.

Он посмотрел на меня с недоумением:

– Так не годится. Разве они не должны знать, кто их угощает? Может, я им скажу о вашем предложении и они сами решат?

– Если скажешь им что-нибудь, я сломаю тебе ногу, – сказал я. Потом ухмыльнулся. – С другой стороны, если не скажешь, получишь лишний шиллинг.

– Тогда ладно, – кивнул он. – Похоже, мне врать придется.

– Бывает и похуже, чем когда тебе покупает вино незнакомец, – сказал я, чтобы сгладить его опасения, но зря старался. Обещание шиллинга уже сделало все, что было можно.

Я провел в темном углу около двух часов, попивая пиво и закусывая горячими булочками, за которыми послал бармена в соседнюю булочную. Наконец мужчины встали, едва держась на ногах. Они рассыпались в благодарностях перед барменом, а один подошел и пожал ему руку. Из них двоих он был более пьяным, и я сделал ставку на него.

Я встал и быстро вышел вслед за ними, чтобы не упустить из виду, но зря беспокоился. Они ушли недалеко. Стоя у таверны, они роняли монеты и поднимали их, опять роняли и смеялись. Это продолжалось не менее пяти минут, пока я ждал у входа, теряя терпение. Потом они наконец попрощались. У одного были шансы добраться до дома относительно благополучно. Другого ждала более скорбная участь.

Мне не пришлось долго ждать. Как только он свернул на немноголюдную улицу, я ускорил шаг. Мне не удалось это сделать бесшумно, но я сознательно пошел на риск, учитывая степень его опьянения. Однако он услышал мои шаги и удивленно обернулся. Он остановился и открыл рот, собираясь что-то сказать, но при помощи кулака я заставил его замолчать.

Он рухнул на землю, и его падение было смягчено только огромной дохлой крысой, на которую он уронил голову, как на подушку. Пока он лежал без сознания, я вынул пистолеты из его кармана и шпагу из ножен. Я нисколько не сомневался, что он попытается воспользоваться оружием, и решил лишить его этой возможности. Он пришел в себя и с удивлением смотрел на меня. Из губы тонкой струйкой текла кровь, которая в темноте казалась черной, как смола.

– Ты меня узнаешь? – спросил я.

Он трезвел у меня на глазах.

– Уивер, – сказал он.

– Правильно.

– Я вас не беспокоил.

– Сегодня нет, но, если помнишь, раз или два вы пытались меня арестовать.

– Мы выполняли задание.

– Понимаю. Но скажи мне, почему именно офицеры таможни посланы на мою поимку. – Я знал ответ, но хотел услышать его из уст таможенника. Тот колебался, поэтому я схватил его за волосы и рывком усадил. – Говори, – велел я.

– Деннис Догмилл приказал.

– Почему?

– Я таких вопросов не задаю, а делаю, что говорят.

Я задумался. Как получить сведения, которые могли быть для меня полезны?

– Как ты узнаёшь, что нужно сделать? Как он с тобой связывается?

– Через своего человека, – сказал таможенник. – Таможенники встречаются в таверне неподалеку от Тауэра, называется «Разбитая лампа», по четвергам вечером. Нам платят то, что причитается, и выдают задания, если есть. Иногда, если требуется что-то срочное, как, например, когда вы сбежали, нас вызывают запиской. Если ничего срочного нет, встречаемся всегда по четвергам.

Я чувствовал, что близок к чему-то важному.

– А кто этот человек?

– Не знаю, – покачал он головой. – Понятия не имею, как его зовут. Он нам платит, и все. Если хотите узнать, приходите в четверг.

Хороший совет. Но как я туда пойду, если он об этом знает.

– Где ты живешь? – спросил я. Он замялся, поэтому я дал ему пинка в ребра. – Где ты живешь? – снова спросил я.

Он застонал.

– В доме миссис Тренчард, на Друри-лейн.

– Ты знаешь, у меня есть сообщники, – сказал я. – Они уже однажды чуть не задали вам трепку и снова зададут, если ты не уедешь из города, не сказав никому ни слова. Можешь вернуться через несколько месяцев, но, если я или мои сообщники увидим тебя раньше, мы, не раздумывая, спалим дом миссис Тренчард с тобой вместе. – Я еще раз дал ему пинка, чтобы подкрепить серьезность моих слов, хотя не был вполне уверен, что это требовалось. – А теперь убирайся, – сказал я, наблюдая, как он пытается встать на ноги.

А потом я медленно удалился, всем своим видом выражая презрение. Я не узнаю, возымело мое предупреждение действие или нет, пока не приду в таверну в четверг.

Что касается Литтлтона, я хотел услышать от него лично, что его нанял Мелбери. Я не мог объяснить, что это мне дает, кроме чувства удовлетворения, – узнать, что женщина, которую я любил, вышла замуж за лжеца, – но и этого было достаточно. Утром я поджидал его у дома миссис Йейт, и когда он вышел и повернул за угол, я схватил его за руку:

– Идешь бунтовать?

Он одарил меня улыбкой:

– Неплохая для этого погода, не правда ли? Вы, наверное, видели меня и парней там. Не хуже, чем ребята Догмилла, правда? Возможно, мы не сможем заставить их уйти, но, по крайней мере, сохраним равновесие. Рано или поздно Догмиллу придется договориться о перемирии.

– Это Мелбери так думает?

Он скривился, будто проглотил что-то кислое:

– Черт бы побрал этого Мелбери. Скряга не заплатил бы, даже если бы выборы зависели от бунта. А они и в самом деле от него зависят.

– Как? – спросил я. – Если Мелбери вам не платит, почему вы тогда бунтуете? Точно не ради удовольствия досадить Гринбиллу и Догмиллу.

– Не стану отрицать, ради удовольствия тоже, но не только. Мы получаем плату – но не от Мелбери. Знаете, это рискованно. Если Догмилл захотел бы, он мог бы нас послать к дьяволу за то, что мы выступили против Гринбилла, но он этого не сделает, я думаю. Если нас не будет, в доках останутся только парни Гринбилла, а тогда они смогут требовать себе любую оплату. А так мы заработаем пару лишних шиллингов, чтобы прожить зиму, и заодно повеселимся.

– Так кто вам платит?

Он пожал плечами:

– Насколько я понимаю, дьявол. Опрятный ирландец по имени Джонсон предложил мне монет, если я приму сторону Мелбери. Мне предложение показалось слишком заманчивым, чтобы от него отказываться. В любом случае парни стали беспокойными. – Он замолчал и пристально посмотрел на меня. – Я вспомнил, разве вы не спрашивали у меня о человеке по имени Джонсон? Это он и есть?

– Нет, не думаю, – покачал я головой.

В тот вечер я сидел у себя в комнате с открытой книгой, но читать не мог. Миссис Сирс постучала в дверь и сказала, что ко мне пришел посетитель, поэтому я привел себя в порядок и прошел в гостиную, где лицом к лицу снова встретился с Джонсоном. Он поклонился и затем вежливо отпустил домовладелицу.

– Хорошие у вас комнаты, мистер Эванс.

Пока он не произнес мое имя, мне не пришло в голову, что, когда мы с ним встречались в последний раз, мистер Джонсон знал меня только как Уивера. Было очевидно, что ему известна моя тайна. Я старался соблюдать осторожность, покидая свои комнаты и возвращаясь в них, но, очевидно, недостаточно.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал я, пытаясь скрыть тревогу.

Я предложил ему вина, и он с радостью принял предложение. Я налил вина себе тоже и сел напротив него.

– Будем откровенны, – сказал я, решив, что лучше действовать напрямик. В конце концов, Джонсон, а следовательно, и все якобиты знали мою тайну. Притворство и осторожность ничего мне не дадут. – Вы раскрыли мою тайну и хотите, чтобы я знал об этом. Что вам нужно?

Джонсон добродушно рассмеялся, словно я вспомнил какой-то забавный эпизод из нашего общего прошлого.

– Вы подозрительны, сударь, хотя трудно вас за это осуждать. Вы попали в затруднительное положение. Поэтому я тоже буду откровенен, так как вы оказали мне честь своей прямотой. Насколько мне известно, вы встречались сегодня с мистером Литтлтоном.

– Это так, – сказал я нехотя, поскольку начал понимать, в чем дело.

– И спрашивали о моих делах.

Я улыбнулся:

– Я не знал, что это ваши дела, пока не спросил.

– А, – сказал он и легонько крутанул свой бокал. – Теперь знаете.

– Теперь знаю.

– Я бы попросил вас не вмешиваться в это дело. – Он поставил бокал. – Я понимаю, насколько ваши дела важны для вас, и не стану вам препятствовать, если только не буду вынужден. Но и вы должны понять, что я не могу позволить вам вмешиваться в то, что я делаю, или в то, с кем говорю.

– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Я не должен разговаривать с человеком, если вы его знаете?

– Не стоит утрировать, – произнес он. – Скажу прямо. Оставьте в покое эти бунты, сэр. Оставьте в покое Литтлтона. Это не ваше дело.

– Может быть, не мое дело вмешиваться в эти бунты, но хотелось бы знать о них больше.

– Естественно. Как я уже говорил, мы вовсе не хотим, чтобы вам причинили вред или поймали. Пока вы на свободе и боретесь с Догмиллом, вы приносите большую пользу нашему делу. Я желаю, чтобы вам удалось восстановить свое доброе имя, выведя Догмилла на чистую воду как можно быстрее. Это то, что нам нужно.

– То же самое нужно мне, уверяю вас.

Он негромко засмеялся:

– Конечно. Я говорю о стратегии, а вы говорите о своей жизни.

– Вы правы. И не следует винить меня за то, что я хочу понять механику этих бунтов. Мои проблемы непосредственно связаны с этими выборами, я должен делать все, чтобы понять механику сил, действующих против меня.

– Конечно. Но мы не будем ставить ваши цели выше, чем собственные.

– На это я не рассчитываю. Но не понимаю, почему вас так беспокоят мои расследования. Я никому не собираюсь рассказывать, что мне удалось узнать.

– Пока это так. Но вот что я скажу вам, мистер Уивер. Вы не должны знать ничего, что могло бы сделать вас нашим врагом в будущем.

Я кивнул. Джонсону нравилось, что я ношусь по городу, устраивая неприятности вигам. Но ему не нравилось, что я могу доказать свою невиновность, а потом раскрыть все, что мне известно о якобитах. Я уже отверг их предложение сотрудничества, и Джонсон опасался, что, если мне удастся восстановить свое доброе имя, я расскажу вигам все, что мне известно о нем и его связях.

– Я ваш должник, – сказал я. – Вы помогли мне сбежать от таможенных офицеров, и я этого не забуду.

– И вы ничего не расскажете о нас, когда будете в безопасности?

Я покачал головой:

– Пока не знаю. Не могу решить, что важнее: личная честь или национальная измена.

Ему не понравились мои слова, но он постарался не показать этого.

– Вы видите, что я был прав. Вы не должны знать того, что вам знать не следует. – Он резко поднялся. – Надеюсь, я выразился достаточно ясно.

Я тоже встал:

– Пока ясно. Не могу сказать, что я до конца понимаю, о чем вы меня просите.

– Тогда скажу еще яснее. Я ни о чем вас не прошу, но вы должны понять, что мы не какая-то кучка воров, которых можно перехитрить. Пока мы оставили вас в покое, сэр, так как вы стали довольно популярной фигурой и действия против вас могут навлечь на нас проблемы. Но знайте: если вы будете представлять для нас угрозу, мы не колеблясь вас уничтожим.

Слова мистера Джонсона оказались всего лишь благими намерениями, так как на следующий день влиятельные друзья мистера Догмилла не смогли больше делать вид, что они не замечают беспорядков в городе, и поставили солдат в Ковент-Гардене. Если бы солдаты атаковали бунтовщиков, это, без сомнения, привело бы к еще большему насилию, поскольку те, кто любит устраивать погромы, убивать и грабить, не любят, когда на их гражданские свободы покушается самый злой зверь, а именно регулярная армия. К счастью, применили иную стратегию и расставили солдат на площади задолго до рассвета. Поэтому, когда докеры пришли на площадь и увидели, какой их ждет прием, они ретировались, довольные, что сумели продержаться более чем полнедели.

К этому времени лидирующее положение Мелбери серьезно пошатнулось, но были все основания полагать, что оно поправится, так как люди в Вестминстере были недовольны вмешательством Догмилла. Использование бунтовщиков было смелой попыткой вигов покончить с лидерством тори. Однако положение последних лишь укрепилось. Теперь я ничуть не сомневался: как только Мелбери займет место в палате общин, он сделает все от него зависящее, чтобы помочь моему делу и уничтожить своего заклятого врага.

Так как наступил четверг, я стал готовиться к посещению таверны, о которой говорил таможенный офицер. Это было связано с определенным риском. Я мог только надеяться, что он последовал моему совету и покинул город из страха испытать мой гнев. Тем не менее я собирался предпринять кое-какие предосторожности. Прежде всего я решил, что будет лучше, если я отправлюсь туда как Мэтью Эванс, а не как Бенджамин Уивер. Если таможенник проболтался, его друзья будут искать беглого преступника, а не хорошо одетого джентльмена. Конечно, поскольку они будут искать именно меня, то скорее смогут узнать меня под маской. Несмотря на это, я был готов пойти на риск.

Однако, несмотря на всю свою решительность, я не был уверен, что смогу узнать в этой таверне что-то важное. Мне уже было известно, что Догмилл давал взятки таможенникам. Все знали об этом, и всем было безразлично. Что в таком случае я надеялся узнать? Прежде всего, личность агента, который расплачивался с таможенниками. Этот человек мог быть главным громилой Догмилла, исполняющим его самые жестокие приказы. Во мне теплилась слабая надежда, что этим вечером я установлю личность того, кто забил Уолтера Йейта до смерти.

Я сел в темном углу, заказал кружку пива и постарался не привлекать к себе внимания. Это было не особенно трудно, так как таможенники были заняты своими делами.

Они начали собираться в восемь часов, как им было велено. Я хорошо понимал, как их использовали, ибо подобные уловки по отношению к рабочему люду были широко распространенной практикой. В редких случаях они получали плату в восемь, как им обещали, но чаще денег не выплачивали до одиннадцати, поэтому им ничего не оставалось, как пить и закусывать, чтобы скоротать время ожидания. Человек, запаздывавший с выплатой, получал от хозяина таверны небольшое вознаграждение за свои труды.

Часа через два у меня стало кончаться терпение, и я уже собирался уходить, но увидел, что мое терпение вознаграждено. Почти сразу после десяти появился человек, встреченный радостными возгласами таможенников. Они выпили за его здоровье, а когда деньги были розданы, выпили еще раз. Они даже угостили его кружкой пива и обращались с ним как с королем, а не как с мелкой сошкой, исполняющей приказ своего хозяина.

Это был Гринбилл-Билли. Главарь рабочего объединения был в услужении у человека, против которого он, по его словам, боролся.

Теперь наш разговор с Гринбиллом приобрел для меня иной смысл. Он спрашивал у меня, что мне известно о роли Догмилла, не для того, чтобы получить сведения, а чтобы оценить мою осведомленность. Он подстрекал меня отомстить Догмиллу не потому, что надеялся, будто я это сделаю, а чтобы иметь возможность отрапортовать своему хозяину о моей готовности к подобным поступкам.

Я наблюдал за тем, как он общается с таможенниками. Он позволил им угостить себя и выпил с ними несколько кружек, но явно куда-то спешил. Несмотря на уговоры остаться, он пожелал им доброй ночи и удалился. Я не терял времени и вышел из таверны вслед за ним. На мое счастье, он не взял экипажа, а отправился туда, куда ему было нужно, пешком. Я мог бы пойти за ним, чтобы узнать, куда он идет. Я мог бы встретиться с ним позже, в более удобное для себя время и на своих условиях. Но я устал ждать и откладывать. Я решил действовать не дожидаясь.

Когда Гринбилл свернул в переулок, я подбежал к нему и руками, сложенными домиком, ударил в затылок. Я надеялся, что мне повезет – он упадет лицом вниз и не сможет меня рассмотреть. На этот раз мне действительно повезло. Он рухнул ничком в сточную канаву, куда опорожнялись ночные горшки, где валялись дохлые собаки, недоеденные крысами, яблочные огрызки и устричные раковины. Я вмял его голову в жидкий грунт, думая, как сделать, чтобы он меня не узнал. Наконец я сорвал с его шеи галстук и завязал ему глаза. Удерживая коленями его руки за спиной, я крепко затянул повязку и только после этого перевернул его.

– Ты был такой самоуверенный в таверне с таможенниками, – сказал я, имитируя ирландский акцент. Так я надеялся не выдать себя и создать впечатление, будто напавший – агент якобитов. – Теперь ты не такой уверенный, так, парень?

– Может, и нет, – сказал он, – но в таверне мне не завязывали глаза и я не барахтался в дерьме. Трудно быть самоуверенным при таких обстоятельствах.

– Ты будешь барахтаться в еще худшем дерьме, приятель. Я за тобой следил и теперь знаю твой маленький секрет.

– Какой именно? У меня их уйма. Вряд ли тебе удалось выведать их все.

– Тот, что ты в услужении у Догмилла. Думаю, если это станет известно, грузчики переменят свое отношение к тебе.

– Ну и что из того, – сказал он. – По крайней мере, Догмилл будет вынужден найти мне работенку получше. Думаешь, напугал меня такой ерундой? Да мне от этого только польза. Так что давай иди и делай свое черное ирландское дело, дорогуша Джой. Посмотрим, кто от этого выиграет, а кто ничего не получит, кроме миски вареной овсянки за свои труды.

Применив прием, которым я овладел, когда зарабатывал на жизнь менее достойным образом в качестве бойца, я перевернул его, схватил за руку и стал заламывать ее назад, пока он не завыл от боли.

– Овсянку едят шотландцы, – сказал я, – а не ирландцы. Что касается моего черного дела, то выламывание рук – это сущий пустяк по сравнению, с тем, что у меня на уме. А теперь, когда ты понял, что я не собираюсь шутить, ты ответишь на мои вопросы. Или хочешь, чтобы я еще раз подтвердил свою серьезность? – И я еще раз с силой надавил на его руку.

– Что? – завопил он. – Задавай свои чертовы вопросы.

– Кто убил Уолтера Йейта?

– А ты как думаешь, болван? – рявкнул он. – Я и убил. Свалил его железным ломом и убил, как он того заслуживал.

Я не мог проронить ни слова от изумления. Я так долго искал ответ на этот вопрос, что не мог поверить в услышанное. Признание. Признание вины. Мы оба понимали, что я ничего не могу с ним сделать. Без подтверждения двух свидетелей признание не имеет ценности в суде, даже если бы мне удалось найти честного судью. Тем не менее для меня было важно, что я наконец узнал ответ на этот главный для себя вопрос.

– Ты сделал это по приказу Догмилла? – спросил я.

– Не совсем. Не всегда все просто.

– Я не понимаю.

Он вздохнул.

– Догмилл велел позаботиться о Йейте. Ну, я о нем и позаботился. Не знаю, хотел он, чтобы я его убил, или нет. Я даже не знаю, заметил ли он, что Йейта убили. Он только знал, что человек, который ему мешал, исчез, и этого было для него достаточно. Догмилл – торговец, и ему безразлично, живы мы или мертвы. Мы для него не люди, а сброд, который можно смести с пути или раздавить, ему все равно. Главное, чтобы мы не тревожили его покой.

– Но ты убил Йейта без угрызений совести.

– Ты говоришь, без угрызений совести. Ты не учитываешь, что я вынужден был это сделать, чтобы сохранить свое место. Вот и все. В этом нет ничего хорошего и ничего плохого. Это работа, за которую платят.

– Но почему Бенджамин Уивер? – спросил я. – Почему Догмилл решил свалить вину на него?

Если мой вопрос и заставил его заподозрить, что он в руках Уивера, виду он не подал.

– А этого я сказать не могу. Я и сам удивился. С этим человеком я бы не стал шутить ни за что на свете. Но я никогда об этом Догмилла не спрашивал. У него, наверное, на этот счет свои соображения, вот и спроси у него.

– А Артур Гростон, торговец свидетельскими показаниями, и люди, которые дали показания против Уивера на процессе? Их тоже убил ты?

– Догмилл велел сделать так, чтобы выходило, будто это дело рук еврея. Я так и сделал. Просто выполнил, что он велел. Сам я ничего против них не имел.

Я ничего не сказал. Наступила тишина, и в ночной тишине было лишь слышно, как мы тяжело дышали. Я оказался в трудном положении. Привести этого человека к мировому судье или к констеблю я не мог, так как путь правосудия был для меня закрыт. Надеяться, что найдется честный судья, который честно расследует это дело, было глупо. Поэтому я мог либо убить Гринбилла и свершить собственное правосудие, либо отпустить его, невзирая на совершенные им преступления, что, возможно, даст мне шанс восстановить мое честное имя. Первое доставило бы мне большее удовольствие, второе представлялось более практическим.

Если я его отпущу, он может оказаться для меня недосягаемым, и случись, что меня поймают и повесят за совершенное им преступление, воспоминание об этой минуте будет самым горьким воспоминанием в последние дни моей жизни.

Я отпустил его.

– Беги, – сказал я тихо, почти шепотом. – Беги и скажи своему хозяину, что ты для него сделал. И скажи ему, что я приду за ним.

– Но кто ты? – спросил Гринбилл. – Агент Мелбери или Претендента? Или обоих? Я должен буду ему это сказать.

– Можешь ему сказать, что скоро справедливость восторжествует. Ему не уйти от меня, от нас, – прибавил я для пущего страха.

Я отпустил его и отошел, давая возможность Гринбиллу встать на ноги. Рука, над которой я поработал, висела плетью. Он оперся о грязную землю другой рукой. Встав на ноги, он развязал повязку здоровой рукой и бросился наутек. Я смотрел ему вслед в глубокой печали. Не зная еще всех фактов, я думал, будто мне откроется что-то, что сделает все ясным и понятным. То, что мне открылось, было полной противоположностью. Мне открылись мрачные приказы и трусливые поступки. И я совершенно не знал, что мне делать дальше.