Ярослав Мудрый

Глава первая
ДЕТСКИЕ ГОДЫ. КИЕВ

Детские, самые ранние годы Ярослав, вероятно, провел не в самом Киеве, но в ближнем сельце Предславино, принадлежавшем его матери, княгине Рогнеде. Сельцо находилось на берегу речки Лыбедь, впадавшей в Днепр. Сейчас это, можно сказать, ручей, но во времена Владимира и Ярослава Лыбедь была вполне судоходной, и взору княжича из окна материнского терема могли открываться не только давно освоенные киевлянами городские предместья, пашни и огороды, но и речная гладь, по которой то и дело сновали княжеские челны, купеческие ладьи и лодки простолюдинов - свидетели той бойкой, ни на минуту не прекращающейся жизни, что бурлила вокруг. Мать Ярослава, Рогнеда, до времени оставалась любимой женой князя Владимира. Он явно для всех благоволил ей, предпочитая ее остальным своим женам и многочисленным наложницам, был частым гостем в ее покоях и охотно оставался здесь на ночлег. Рогнеда и родила ему больше детей, чем четыре другие законные (или, по-русски, «водимые») жены князя, - четырех сыновей и двух дочерей.

История женитьбы Владимира на Рогнеде хорошо известна и подробно описана в летописи. Некогда Рогнеда была сосватана за Ярополка, брата Владимира, тогдашнего киевского князя. Но вот Владимир, княживший в Новгороде и враждовавший с Ярополком, также предложил ей свою руку, заслав сватов к ее отцу, полоцкому князю Рогволоду.

Этот Рогволод вел свой род от варягов и пришел в Полоцк откуда-то из заморья. «Хочешь ли за Владимира?» - спросил Рогволод свою дочь. Та отвечала словами, исполненными не только гордости и высокомерия, но и явного презрения по отношению к Владимиру: «Не хочу разуть робичича, но Ярополка хочу». (Владимир бы сыном Маши, ключницы своей бабки, княгини Ольги, то есть «робичичем» - рабыниным сыном.) Слова эти стаи известны Владимиру и его дяде и воспитателю Добрыне, Малушиному брату. Разгневанные и оскорбленные, они собрали войско, состоявшее из новгородцев, представителей других окрестных племен, а также наемников-варягов, и двинули его к Полоцку. Город пал на удивление быстро. Рогволода, его жену и двух сыновей убили по приказу Владимира и Добрыни. Но еще прежде Владимир надругался над Рогнедой на глазах ее отца и матери и, в насмешку, назвал ее саму «робичицей». «И нарек он имя ей - Горислава», - заключает свой невеселый рассказ летописец.

Рогнеда внешне смирилась. Ласки ненавистного насильника-мужа, да его дорогие подарки, да честь и поклонение от окружавших ее слуг и рабынь - казалось, это все, что оставила для нее жизнь. Но пошли дети - радость и забота любой женщины, неизменное воздаяние за перенесенные муки. Как всякая мать, Рогнеда должна была обрести счастье в своем многочисленном потомстве. Впрочем, по обычаю русичей, сыновья недолго оставались возле нее. По достижении трех или четырех лет их забирали из покоев княгини и, совершив обряд постригов (ритуального обрезания пряди волос, означавшего превращение дитя в отрока), препоручали заботам «кормильца» - дядьки-воспитателя, назначавшегося из числа ближних бояр князя, иногда его родственников. А вот девочки большей частью оставались возле матери и могли по-настоящему скрасить ее далеко не беспечальную жизнь. Ярослав, кажется, оставался при матери дольше других своих братьев, значительно превысив установленный обычаем срок. На это были свои причины, и мы поговорим о них чуть позже.

Уже после заключения брака и рождения первых детей Рогнеда испытала новое тяжкое потрясение, виновницей которого на сей раз была сама. Летопись рассказывает об этом так.

Вскоре после рождения Рогнедою сына Изяслава, Владимир взял себе новых жен и стал проводить время с ними. Рогнеда вознегодовала за то на своего супруга. Однажды, когда тот пришел к ней в опочивальню и уснул на супружеском ложе, она решилась на убийство. Сильная и страстная натура, она, вероятно, не могла и не хотела принимать жизнь такой, какая досталась ей; она ничего не забыла и ничего не простила - ни старых обид, ни новых унижений. Рогнеда уже занесла нож над спящим князем, но ту Владимиру случилось проснуться. «И схватил он ее за руку; она же сказала ему: "Опечалена я, ибо отца моего ты убил, и землю его полонил меня ради, и вот ныне не любишь меня с младенцем этим". И повелел ей Владимир обрядиться во все убранство цесарское, словно в день свадьбы, и воссесть на постель светлую, чтобы, придя, убить ее. Она же сделала так и вложа в руку сыну своему Изяславу обнаженный меч, и научила его: "Когда войдет отец твой, выступи и скажи ему: отец или ты думаешь, что один здесь?"» И вошел Владимир, и произнес Изяслав эти слова. И отвечал Владимир ему: «А кто думал, что ты здесь?» «И опустил меч свой, и созвал бояр, и поведал им обо всем. Бояре же сказали ему: "Уже не убивай ее ради дитя сего, но восстанови отчину ее и дай ей и сыну своему". Владимир построил город, и отдал им, и нарек имя городу тому - Изяславль…»1

Когда произошли эти драматические события? В летописи мы не найдем ответ на этот вопрос. Но обратим внимание на то, что Изяслав, старший сын Рогнеды (по крайней мере, так полагал летописец), пребывал при матери, находился в ее опочивальне. Следовательно, он еще не вышел из младенческого возраста. В то же время Изяслав оказался в состоянии удержать в руках тяжелый отцовский меч и произнести внятную фразу, обращенную к отцу. Наверное, можно предположить, что ему было не менее трех или четырех лет (но вряд ли и больше). Рогнеда стала супругой Владимира зимой или весной 978 года. Значит, «предславинская драма» относится, скорее всего, к 982-983 годам.

Но если так, то летописец не вполне прав, говоря, будто княгиня уже тогда навсегда удалилась в Полоцкую землю вместе с сыном. Владимир вряд ли оставил ее своим вниманием, и, очевидно, Рогнеда и позже одаривала его детьми. Она покинула князя (причем также не по своей воле) лишь после того, как Владимир принял крещение и взял в жены византийскую царевну Анну, сочетавшись с ней христианским браком (это произошло в 989 году).

Сохранением жизни и мужниным прощением Рогнеда была всецело обязана своему малолетнему сыну. Подняв по указке матери руку на своего отца и обнажив против того меч (хотя бы даже лишь прикоснувшись к нему), Изяслав принял на себя преступление матери, даже усугубил его, но тем самым спас Рогнеду от княжеского гнева. Наказание Владимира и «приговор» бояр были обращены уже прямо к нему - Владимир осудил своего сына, «выделил» его, то есть изгнал из своего рода, предоставил ему особый удел - наследство его деда по матери Рогволода. Отныне потомки Изяслава - «Рогволожьи внуки», по выражению летописца, - не будут признаваться наследниками Владимира, потеряют права на Киев и «Русскую землю», довольствуясь своим Полоцком.

Но вот вопрос: появился ли к тому времени Ярослав на свет? Ведь он тоже был Рогнединым сыном2. И на этот вопрос мы можем ответить лишь предположительно. Дело в том, что дата рождения Ярослава (хотя она и приводится во многих изданиях, в том числе словарях и энциклопедиях) нам в точности не известна.

Обычно рождение Ярослава относят к 978 году. Об этом, казалось бы, свидетельствует «Повесть временных лет» - древнейший летописный свод из дошедших до нашего времени, из которого мы черпаем большую часть наших сведений о Киевской Руси. Так, в статье 1054 года (6562-го, по принятой в древней Руси системе счета лет от «Сотворения мира») летописец рассказывает о смерти князя: «…Живе же [Ярослав] всех лет 70 и 6»3. Если к моменту смерти Ярославу было 76 лет, то, значит, родился он в 978 или 979 году. (О возрасте Ярослава сообщается и в статье под 1016 (6524) годом, рассказывающей о его вокняжении в Киеве: «Бе же Ярослав тогда 28 лет»4. Правда, известие это как будто относит рождение князя к 988 или 989 году, но, скорее всего, в текст закралась ошибка, на которую обратил внимание еще наш первый историк Василий Никитич Татищев, живший в XIII веке. Вместо цифры «28» должно читаться: «38» - именно такое чтение присутствовало в рукописях, бывших в распоряжении Татищева, но не Сохранившихся до нашего времени5. Следовательно, и здесь летописное известие ориентировано на 978 или 979 год как год рождения князя.)

Но дата эта вряд ли может быть признана верной. Ведь та же летопись называет Ярослава лишь третьим сыном Рогнеды: «… От нея же роди (Владимир. - А. К) 4 сыны: Изеслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода…»6. А значит, Ярослав родился не ранее 980 года, а возможно, еще позже. Историки полагают, что навязчивые указания на возраст киевского князя объясняются тенденциозным стремлением летописца представить Ярослава старшим сыном Владимира, что отнюдь не соответствовало действительности7.

Как известно, всего Владимир имел двенадцать сыновей.

Старшим летопись называет Вышеслава, родившегося от некой «Чехини» (или, по предположению некоторых позднейших источников, от скандинавки). Вторым был либо Изяслав, либо Святополк - пасынок Владимира. Мать последнего, вдову Ярополка, бывшую греческую монахиню, привезенную в Киев князем Святославом (отцом Владимира и Ярополка) «красоты ради лица ее», Владимир «заезжал» «непразною», то есть беременной. Он убил Ярополка, взял его вдову в качестве военной добычи, своеобразного трофея, и сделал своей супругой. Рожденный же ею сын был усыновлен князем. «От греховного корени зол плод бывает, - писал позднее киевский летописец, имея в виду последующую судьбу окаянного Святополка, князя-злодея, убийцы своих братьев. - Во-первых, потому что была прежде мать его черницею, а во-вторых, залежал ее Владимир не по браку, но как прелюбодеец… был тот от двух отцов - от Ярополка и от Владимира»8. Но это рассуждение летописца-христианина. Для язычника же Владимира вопрос так не стоял: усыновленный им Святополк всецело почитался как его сын и не отличался в этом отношении от других его сыновей.

Насильно взятая в жены Рогнеда родила, как мы уже говорили, четырех сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава и Всеволода. Позднее Владимир поимел еще двух жен - «друг чехиню» (в отличие от первой, родившей ему Вышеслава) и болгарыню (родом, кажется, из волжских, а не дунайских болгар). От чехини родились два сына - Святослав и еще один Мстислав. Впрочем, имя этого второго Мстислава называют не все списки «Повести временных лет». В другом месте та же «Повесть…» упоминает в числе сыновей Владимира Станислава, а согласно свидетельству ряда летописей, он и был сыном «другой» чехини9. Болгарыня же родила Владимиру Бориса и Глеба - будущих князей-мучеников, великих русских святых. У Владимира было еще два сына - Судислав и Позвизд, но имен их матерей «Повесть временных лет» не сохранила.

Перечень сыновей Владимира дважды приведен в летописи и один раз в «Сказании о святых князьях-мучениках Борисе и Глебе», написанном неизвестным автором в XI веке. Однако расположены ли эти имена в строгом порядке старшинства, мы не знаем. Ярослав занимает в перечне - в разных списках - третье или четвертое место: после Вышеслава, Изяслава и (в большинстве списков) Святополка10. Относительно старшего Мстислава (сына Рогнеды) ясности нет. Известный в русской истории князь Мстислав Владимирович Тьмутороканский определенно был младшим братом Ярослава Мудрого («Ты еси старейший брат», - говорил он Ярославу в 1024 году), и ничто не свидетельствует о том, что эти два князя были единоутробными братьями. (Родство по матери, как правило, связывало братьев особо тесными узами; Ярослав же и Мстислав открыто враждовали друг с другом.) Так что «старший» Мстислав - если он вообще существовал, а не попал в летопись по ошибке - скорее всего, умер еще в детстве. Во всяком случае, никакого следа в русской истории он не оставил.

Несомненно одно: Ярослав входил в число старших сыновей Владимира. Впоследствии, когда дети несколько подросли и киевский князь решил распределить между ними отдельные части своего государства, Ярославу достался Ростов. Еще позже, после смерти Вышеслава, он получил вместо Ростова Новгород - прежний удел старшего из Владимировичей.

Обширная семья Владимира Святославича - тогда еще далеко не Святого - отнюдь не представляла собой единое целое. До своего крещения в 987 или 988 году князь вел жизнь бурную и, можно сказать, разнузданную, с удовольствием предаваясь всяким телесным наслаждениям. Помимо законных («водимых») жен, у него имелось множество наложниц: «300 в Вышгороде, да 300 в Белгороде, да 200 на Берестовом, в сельце», как с осуждением писал летописец, может быть, и преувеличивая в цифрах. Но и наложницы не могли удовлетворить князя-сластолюбца: «Ненасытен был в блуде, приводя к себе замужних жен и девиц растлевая». Неудивительно, что многочисленное потомство князя жило отнюдь не дружно и постоянно враждовало между собой.

Более всего братьев и сестер сближало тогда родство по матери. Но судьба сыновей Рогнеды сложилась слишком по-разному, и какого-то особого «клана» в составе княжеской семьи они не образовали. Изяслав, как мы знаем, еще ребенком отделился от остального «семени» Владимирова и уехал в построенный для него город Изяславль в Полоцкую землю. «Тихий, и кроткий, и смирный, и милостивый» (как отзывался о нем позднейший летописец), этот князь умер в 1011 году, оставив после себя малолетних сыновей - Всеслава и Брячислава. Последний со временем станет одним из самых деятельных и воинственных русских правителей и много будет воевать с Ярославом.

Трагичной, по-видимому, окажется участь другого сына Рогнеды - Всеволода. Этот князь будет посажен отцом в городе Владимире на Волыни, но очень рано - уже в 90-е годы Х века - исчезнет из русской истории. По некоторым сведениям, около 994-995 года он отправился в Швецию - свататься к шведской княгине Сигрид Гордой. Скандинавские саги рассказывают о страшном конце, который принял «конунг Виссавальд из Гардарики» (так скандинавские саги называют Русь): Сигрид напоила его и всю дружину, а ночью повелела поджечь дом, в котором они отдыхали, - «И сгорели… те, кто был внутри, а тех, кому удалось выбраться, убили» 11.

И все же в потомстве Рогнеды нашелся по крайней мере один человек, с которым Ярослава будут связывать исключительно теплые, нежные отношения. Этим человеком стала его сестра Предслава. После смерти матери (последовавшей в 1000-м или в самом начале 1001 года) она, очевидно, осталась жить в сельце на Лыбеди, которое, может быть, и получило свое название по ее имени. В это время Ярослав пребывал уже вдалеке от Киева - в Ростове, а затем уехал в Новгород. Но брат и сестра сохранили дружеские отношения и переписывались между собой. Забегая вперед, скажем, что Предслава окажет брату неоценимую услугу после смерти их отца Владимира (1015 год), когда между братьями начнется жестокая кровопролитная война за власть. Судьба Предславы окажется также трагичной. Но об этом нам еще предстоит говорить, и не скоро.

В те времена (как, впрочем, и во все другие) судьбу человека во многом определяли привходящие обстоятельства: среда, в которой он родился, его физические данные, наличие доброго советчика, воспитателя. Но в конце концов решающая роль принадлежала самому человеку - его воле, способностям, умению справиться с теми трудностями, которые ставила перед ним жизнь.

Ярослав родился в княжеской семье. Его происхождение, казалось, позволяло ему без труда преодолеть путь, отделяющий княжича от князя. Ибо он был сыном великого Владимира, внуком храброго Святослава, потомком Игоря и Ольги, с одной стороны, и гордых Рогволода и Рогнеды, с другой. И тем не менее на своем пути к признанию и власти Ярослав столкнулся с трудностями большими, нежели остальные его братья, да и подавляющее большинство других русских князей Х и XI веков. Дело в том, что Ярослав от рождения был хром. Этот недуг, пожалуй, мог не только осложнить ему жизнь, но и сделать его вовсе не годным к роли правителя - ибо князь, по определению, обязан быть сильным и умелым воином, отменно владеющим мечом, неутомимым в походе, способным предводительствовать дружиной и вести ее за собой. Беспомощный князь вызывал лишь презрение окружающих; его ждала либо позорная смерть, либо жизнь, оставленная из жалости, - жизнь пленника, прихлебателя, кормящегося за чужой счет, или (в христианские времена) бесправного инока, заточенного в монастырь.

Ярослав смог преодолеть свой физический недостаток. Уже одно это характеризует его как человека в высшей степени волевого, наделенного сильным характером. Тот, кто может побороть самого себя, кто еще в юности научается терпеть и превозмогать - боль ли, чужие насмешки, собственную неполноценность, - тот, как правило, оказывается способен в будущем добиваться своего и в противостоянии с другими людьми.

О хромоте Ярослава сообщают русские летописи. Уже будучи взрослым человеком, новгородским князем, он открыто подвергался осмеянию: его презрительно называли «хромцом». Но Ярослав, оказывается, умел жестоко мстить своим обидчикам. В истории это далеко не единственный пример того, как физический недостаток компенсируется железной волей, сильным характером, а нередко еще и чрезмерной жестокостью, стремлением ответить на унижение и насмешку утверждением своей силы, унижением другого. По преданию, хромцами были гуннский вождь Аттила и среднеазиатский правитель Тимур - едва ли не самые жестокие завоеватели в истории человечества. Ярослава мы, конечно, не поставим в один ряд с ними. Но можно предположить, что и его характер во многом сформировался под влиянием физического недуга и необходимости постоянно противостоять насмешкам и пренебрежению со стороны окружающих.

Автор так называемого Тверского сборника - летописного свода, созданного в Твери в XI веке, но вобравшего в себя множество сведений из более ранних летописцев, в том числе киевского происхождения, рассказывает о том, что Ярослав в течение долгого времени не мог встать на ноги: он находился при своей матери Рогнеде, «бе бо естеством таков от рождения». И лишь после крещения самого Владимира, а затем и его жен и детей, Ярослав чудесным образом «встал на ноги свои и стал ходить, а прежде того не мог ходить»12.

Несомненно, перед нами предание - но предание, отразившее реальные события и реальные воспоминания о необычном детстве отрока, ставшего впоследствии киевским князем. Известие тверского летописца получило точное подтверждение в данных антропологов, изучавших костные останки Ярослава Мудрого. Как известно, киевский князь был захоронен в мраморном саркофаге в Киевском Софийском соборе. В отличие от гробницы его отца Владимира саркофаг Ярослава уцелел - как уцелел, несмотря на все перестройки и разрушения, сам Софийский собор. В январе 1939 года саркофаг был вскрыт, хранящиеся там останки князя извлечены наружу и подвергнуты тщательному анатомическому и рентгенологическому исследованию, так что теперь мы можем судить о характере его заболевания вполне определенно и объективно.

Ярослав действительно от рождения был хромым. Современные медик ставят ему однозначный диагноз: князь страдал правосторонним диспластическим коксартрозом, или, другими словами, врожденным недоразвитием правого тазобедренного сустава, а также правого коленного сустава13. Причем болезнь была выражена у него в очень сильной форме. К концу своей жизни князь едва мог передвигаться и испытывал жестокие боли во всем теле - ногах, руках, шее, позвоночнике.

Это заболевание проявляется, в частности, в том, что ребенок, как правило, позже, чем обычно, начинает ходить. Задержка достигает года-полутора лет, а в отдельных случаях и большего срока. Видимо, именно такой случай имел место в отношении младенца Ярослава. Князь действительно встал на ноги позже, чем его сверстники. Это и осталось в памяти киевлян и отразилось на страницах Тверской летописи.

По обычаю русичей, в три или четыре года мальчика сажали на коня, совершив над ним предварительно обряд постригов. В отношении Ярослава этот обряд был совершен, наверное, значительно позже. Но на коня Ярослав все-таки сел. Вероятно, он и впоследствии, вплоть до последних лет жизни, чувствовал себя в седле увереннее, нежели на земле. Привычка к передвижению верхом сыграла определенную роль в его жизни. Надо сказать, что современные детские врачи-ортопеды лечат заболевание, которым страдал Ярослав, с помощью специальных распорок, в которые помещают ребенка. Во времена Киевской Руси такой методики, конечно, не существовало. Но пребывание верхом на коне благотворно влияло на мальчика - седло выполняло те же функции, что и позднейшие специальные распорки.

Итак, в конце концов Ярослав начал ходить, одержав первую и, пожалуй, самую главную в своей жизни победу.

Наверное, она далась ему немалым трудом. Но организм перестроился: мышцы взяли на себя дополнительную нагрузку, компенсировав врожденный недостаток. В детские и юношеские годы Ярослав сумел освоить и воинскую науку, приобрел все те навыки, которые необходимы будущему князю. До времени его, вероятно, отличала лишь своеобразная походка - немного переваливающаяся, «утиная», характерная для людей, страдающих подобным заболеванием. Но к ней легко было привыкнуть - и самому Ярославу, и окружающим его людям. Беда придет позднее - уже в зрелом возрасте, когда болезнь даст о себе знать по-настоящему. Вот тогда-то Ярославу потребуется все его мужество для преодоления недуга.

Поворотное событие в жизни Ярослава естественным образом совпало с поворотным событием в жизни всей его семьи и всего Русского государства. В 987-м или в начале 988 года князь Владимир Святославич принял крещение. Этому предшествовали его переговоры с посланниками византийских императоров-соправителей Василия и Константина, просивших киевского князя о военной помощи против мятежников Барды Скира и Барды Фоки*. Взамен Владимир потребовал от императоров руки их сестры, порфирородной царевны Анны, и гордые правители Ромейской империи вынуждены были согласиться на неслыханное и унизительное для них требование северного «варвара» - конечно, лишь при условии его крещения. [* Об обстоятельствах крещения князя Владимира подробно рассказывается в книге «Владимир Святой»].

Путь Владимира к христианству оказался и долгим, и сложным. Не сразу он решился на крещение. Владимир всерьез обсуждал со своими боярами и «старцами градскими» возможность принятия иной веры, принимал проповедников от мусульман, евреев и латинян и долго и обстоятельно беседовал с ними о преимуществах и вероучения, сам направлял «добрых и смысленных» мужей для «испытания веры» в чужие страны. Даже после крещения (которое, по всей видимости, произошло в Киеве) князь, как можно предположить, не сразу и не вполне измени свой образ жизни и свои убеждения. Греки «сольстили», то есть обманули его: после того как многочисленный и хорошо вооруженный русский корпус прибыл в Византию и принял самое активное участие в подавлении мятежа, они вовсе не поспешили исполнить свое обещание и не отправили в Киев царственную невесту. Летом 988 года князь напрасно выступил к днепровским порогам, куда должна была прибыть Анна; он так и не дождался ее. По некоторым сведениям, именно тогда в Киеве был убит поставленный в митрополиты Русские бывший севластийский митрополит Феофилакт. Разгневанный Владимир двинул свои войска в Крым, на греческий город Херсонес (который русские называли Корсунью), и после длительной осады взял его.

Теперь, наконец, Василий и Константин вынуждены были подчиниться. Анна приплыла в Корсунь, где и состоялось ее бракосочетание с киевским князем. Долгие месяцы осады и ожидания Анны, пребывание в Корсуни совершенно изменили Владимира: князь принял новую веру уже не только на словах, но на деле. Может быть, этому способствовала тяжелая болезнь, которая - по свидетельству летописи и княжеского Жития - приключилась с ним незадолго до свадьбы.

Летом или осенью 989 года Владимир с Анной вернулись в Киев. Их сопровождали «корсунские и царицыны попы» - священники-греки из Херсонеса и Константинополя, а также многочисленные святыни, вывезенные князем из завоеванного города, - кресты, иконы, церковная утварь, мощи святого Климента и его ученика Фива, примявших мученическую смерть в Херсонесе. Князь вез с собой и языческие изваяния - два «медных капища» и квадригу медных коней, которые впоследствии были поставлены возле церкви Святой Богородицы Десятинной в центре Киева. Кроме того, из Корсуни везли целые глыбы мрамора, каменные блоки, фрагменты отельных зданий. Казалось, в Киев переезжал весь Херсонес, без остатка. Среди всего этого великолепия имелись и две мраморные гробницы. В одной из них доведется обрести последнее пристанище самому Владимиру, в другой - его сыну Ярославу…

Кичи, по-видимому, не сопровождали отца в корсунском походе и дожидались его в Киеве. Вместе со всеми киевлянами они радостно встречали здесь победоносную русскую рать. Христианский Бог вступал в Киев прежде всего как бог княжеский, как еще один трофей, добытый в борьбе со «Льстивыми» греками - может быть, именно этим объясняются те легкость и непосредственность, с которыми киевляне принимали его. Принимали, разумеется, главным образом внешне, поверхностно - ибо глубинный переворот в мировоззрении редко совершается в пределах одного поколения.

Как и его братья, Ярослав был свидетелем того зримого торжества христианства, которое наступило в Киеве после возвращения Владимира. Вероятно, на его глазах и по повелению его отца прежние языческие кумиры были ниспровергнуты с обильно политого жертвенной кровью «Перунова холма»: одних изрубили, других предали огню. Идол же Перуна, главное киевское божество, привязали к конскому хвост и отволокли к «Ручью» (вероятно, к Почайне, притоку Днепра). «И приставил Владимир 12 мужей - бить его жезлием, - рассказывает летописец.

Когда же тащили его по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные люди, ибо не приняли еще святого крещения. И, притащив, бросили его в Днепр, и приставил Владимир мужей, сказав: "Если где пристанет к берегу, отпихивайте его, пока не пройдет пороги, и только тогда оставьте его". Они же исполнили то, что им повелели…»14

Старые боги уступали место новым. Уступали явственно, зримо для каждого. В свое время мы уже согласились с мнением исследователей о том, что действия Владимира отнюдь не сводились к простому унижению или поруганию Перуна и других деревянных истуканов, как это представлялось позднейшему летописцу-христианину. За всем, что происходило тогда в Киеве, стояла тысячелетняя традиция: старых языческих богов провожали в последний путь - подобно тому, как вплоть до недавнего времени в деревнях каждый год провожали с нарочитым плачем и причитаниями (а иногда, наоборот, с разнузданным весельем) соломенные чучела Масленицы или Костромы, Ярила или Купалы - жалкие подобия некогда грозных языческих божеств. Их провожали для того, чтобы «похоронить» - предать огню или воде, «Иссечь» на части - и это ритуальное действие обозначало не что иное, как уход старого и приход нового времени года, нового отсчета жизни. Так же и во времена Владимира проводы (или, лучше сказать, похороны) Перуна, уплывавшего по водной глади реки, явственно обозначали наступление времени новых богов и новой веры. Приставленные Владимиром мужи должны были проследить за тем, чтобы идол не прибился к берегу до тех пор, пока не покинет пределов обитаемого славянами мира, того жизненного пространства, которое они считали своим и границей которого служили днепровские пороги, отделявшие Русь от чужой и недоброй Степи. Так, наверное, должно было провожать не поруганного, презираемого беса, но по-прежнему могущественного бога - с соблюдением древних обычаев и обрядов, можно сказать, с соответствующими почестями15.

Отрок Ярослав, как и подавляющее большинство киевлян того времени, был язычником. Ритуальные проводы Перуна имели для него совершенно ясный, определенный смысл. Могучий бог, изваяние которого проволоки через весь город, оставлял Киев своим покровительством на попечение новому, еще более могущественному защитник.

Вместе с кумиром Перуна язычество уходило из Киева, из Руси. Но в мироощущении русских людей оно будет сохраняться в течение еще долгого времени, сосуществуя с новым, христианским пониманием мира, переплетаясь с ним, приспосабливаясь к нему…

За сверждением идолов последовало крещение киевлян. Вначале, вероятно, Владимир крестил своих сыновей и других членов семьи, которые должны были подать пример остальным киевлянам. Имеющиеся в нашем распоряжении источники ничего не сообщают об этом важнейшем событии в жизни сыновей Владимира. Сохранилось лишь позднее и не слишком достоверное предание, читающееся в так называемом «Киевском синопсисе», который был составлен в Х веке в Киево-Печерском монастыре. Согласно этому преданию, все двенадцать братьев приняли крещение вместе, в «единой кринице», или источнике, получившем с того времени название Крещатик16. Крещатицкий источник (небольшой ручей) протекал в глубоком овраге вблизи впадения Почайны в Днепр. Позднее это место киевляне стали почитать как святое, а в начале XIX века Здесь соорудили часовню с высокой кирпичной колонной, украшенной золотым крестом на серебряном шаре, - памятник Крещению Руси.

При крещении княжичи получили вторые, христианские имена. В древней Руси они почти не употреблялись в обычной жизни, поэтому мы знаем лишь некоторые крестильные имена сыновей Владимира. Так, будущие князья-мученики Борис и Глеб получили имена Роман и Давыд, Святополк был наречен Петром, Мстислав - вероятно, Константином. Ярослав получил при крещении имя Георгий, данное ему в честь святого мученика, жившего в III - начале I века и принявшею мученическую смерть при римском императоре Диоклетиане.

Со временем великомученик Георгий станет одним из наиболее почитаемых святых на Руси. Широкое распространение в древнерусской письменности получат его Житие, а также сказания о его многочисленных посмертных чудесах, совершенных им в Византии и славянских землях. Духовный стих о «Егории Храбром», возникший в народной среде, сделает святого Георгия освободителем и устроителем всей Русской земли17. Но самым популярным на Руси станет, конечно, знаменитое «Чудо святого Георгия о змие и о девице» - увлекательная сказочная повесть, переведенная с греческого языка и рассказывающая о победе юноши Георгия над чудовищным змием, жившем в трясине близ некоего города Ласии (или Лаосии) и пожравшем одну за другой местных девушек. Георгий одолел змия не оружием, но силой честного креста и тем самым спас от неминуемой смерти дочь правителя города царевну Елиславу. Жители города, пораженные чудом святого, уверовали в Христа и крестились. Так святой получил еще одно имя, под которым был прославлен и в греческих, и в славянских землях, - Георгий Победоносец.

Князь Ярослав, несомненно, хорошо знающий Житие своего небесного покровителя. Память святого Георгия праздновалась Церковью 23 апреля, и этот день Ярослав, наверное, старался проводить в храме, отмечая его как свой особенный личный праздник. Образ Победоносца, победителя свирепого и отвратительного чудовища, впоследствии будет вдохновлять его на ратный подвиг.

Но это в будущем. Пока же отрок Ярослав пребывал в Киеве, где разворачивались поистине судьбоносные для Руси события.

Мы не знаем, был ли Ярослав непосредственным очевидцем всеобщего крещения киевлян в водах реки Почайны18, о котором рассказывают летопись и различные редакции Жития князя Владимира. Но он, конечно, знал о том, что его отец разослал по всему городу глашатаев, которые должны были явить народу повеление князя: «Если кто не придет завтра на реку - богат ли, или убог, или нищий, или раб - да будет противник мне». Это открытое провозглашение христианства княжеской верой, а отказывающихся принять крещение - личными врагами князя, наверное, сыграло определяющую роль в судьбе киевлян, а затем и всего Русского государства. Впоследствии очень точно выразит эту сторону Крещения Руси современник и сподвижник Ярослава Мудрого киевский митрополит Илларион в своем знаменитом «Слове о законе и благодати»: Владимир повелел креститься всей земле своей, «чтобы… всем быть христианами: малым и великим, рабам и свободным, юным и старцам, боярам и простым людям, богатым и убогим. И не было ни одного противящегося благочестивому повелению его, даже если некоторые и крестились не по доброму расположению, но из страха к повелевшему сие, ибо благочестие. его было сопряжено с властью»19.

И действительно, повинуясь княжескому призыву, множество киевлян - «Люди всех возрастов: мужи, и жены, и младенцы» - сошлись на берег «русского Иордана» (как впоследствии будут именовать реку Почайну), где их уже ждали «царицыны и Корсунские попы», чтобы совершить надлежащие обряды и прочитать положенные молитвы. Люди, выходившие из речного потока, конечно, не могли измениться в одночасье; большинство из них едва ли понимало смысл совершенного над ними обряда. И тем не менее это событие коренным образом изменяло и их жизнь, и, особенно, жизнь их детей и внуков, жизнь всех последующих поколений русских людей.

Сыновья Владимира были тогда еще детьми: даже старшему из княжичей едва ли минуло одиннадцать лет. Они находились как раз в том возрасте, когда новое воспринимается легко и естественно, когда человек впитывает новые ощущения и впечатления, легко приспосабливается к изменившимся обстоятельствам жизни, когда закладываются основы мировоззрения. Стоит ли удивляться тому, что большинство братьев прочно усвоят новое, христианское понимание мира. Относительно многих из них - в том числе и относительно Ярослава - мы можем сказать это наверняка.

Приобщение Владимира к христианству резко разрывало сложившиеся связи внутри княжеской семьи. Теперь Владимир отказывался от всех своих прежних жен, оставляя единственную законную - Анну. И его «водимые» жены, и его наложницы должны были покинуть князя. Владимир дозволил им сочетаться браком со своими «передними мужами» - боярами и дружинниками, причем предоставил выбор самим женщинам. Несомненно, это можно считать милостивым решением с его стороны. Однако не все из жен согласились на такую милость. Автор Тверской летописи приводит красивую легенду о том, как отвечала на предложение своего супруга гордая и своенравная Рогнеда: «Я, быв царицею, не хочу стать рабой земному царю или князю, но хочу уневеститься Христу и восприму ангельский образ». Сказав это, Рогнеда, действительно, постриглась в монахини, приняв новое имя - Анастасия. Согласно другому преданию, именно тогда она и удалилась к своему сыну, в город Изяславль, где поселилась в построенном для нее монастыре20.

Тверская летопись относит именно к этому времени чудесное исцеление младенца Ярослава. Услыхав речь матери, он будто бы вздохнул из глубины сердца и со слезами произнес слова, исполненные недетской мудрости и искреннего благочестия: «О мать моя, во истину царица царицам и госпожа госпожам! Ибо восхотела ты переменить славу нынешнего века на будущую славу и не восхотела с высот на нижнее состить. Тем же блаженна еси в женах!» Но эти слова, конечно, домыслены летописцем, как домыслена и вся трогательная сцена расставания любящих и соревнующихся в благочестии матери и сына. Мы уже отметили то, несомненно, рациональное зерно, которое содержится в рассказе тверского летописца. Но приурочивать исцеление Ярослава именно к Крещению Руси и удалению Рогнеды в монастырь (то есть определенно к 989 году) вовсе не обязательно. Это приурочение вполне могло принадлежать позднейшему книжнику, обработавшему предание в подобающем христианском духе.

Изгнание прежних языческих жен отнюдь не ущемляло прав рожденных ими сыновей. Все они оставались законными наследниками и сопричастниками отцовской власти. Это, конечно, не вполне соответствовало христианским нормам морали и византийскому праву, но зато естественно вытекало из сложившихся норм меж княжеских и внутрисемейных отношений. Более того, согласно летописи, как раз после крещения Владимир сажает своих сыновей на княжение в отдаленные города своего государства, делая их одновременно своими наместниками в отдельных областях и своими соправителями в пределах всего государства.

Судя по свидетельству «Повести временных лет», раздача городов происходила в несколько приемов. Сначала уделы получили старшие Владимировичи. Вышеслав был посажен на княжение в Новгород - город, в котором в свое время к сам Владимир. Вероятно, вместе с ним в Новгород отправился и умудренный опытом Добрыня, дядя Владимира и до недавнего времени его советчик и наставник почти во всех делах. Пасынок Святополк получил в управление Туров на реке Припять, главный город в земле дреговичей и важный центр на западе Русского государства. В числе старших Владимировичей получил свой удел и Ярослав, которого отец отправил на княжение в Ростов.

В биографии Ярослава это событие имело очень большое значение. Он превращался в настоящего князя, правителя обширной, хотя и не слишком заселенной области. Мы уже немало говорили о непростом детстве Ярослава, о его болезни, о том, как поздно он начал ходить и приобщаться к княжескому ремеслу, чтобы понять: всем, что произошло с ним тогда (в том числе и своим проставлением в Ростовскую землю), он был в первую очередь обязан самому себе. Ярослав добился признания отца, который увидел в нем полноценного князя, способного представлять его власть в удаленной от Киева, труднодоступной и трудно управляемой области, а значит, вполне поверил в него. И это признание стало первым шагом Ярослава на пути к будущему признанию и будущей власти на всей Русью.