Языковая структура

Раздел VI. СЕМАНТИКА ЯЗЫКА И ЕГО СТРУКТУРАЛЬНОЕ ИЗУЧЕНИЕ

В современном языкознании нет терминов более популярных, чем «семантика» и «структура». Что каждое слово или вообще каждый языковой элемент имеют свое значение, об этом, кажется, никто и никогда не спорил и не спорят теперь. Тем не менее, возросшие потребности более углубленного изучения языка и необычайно тонкие понятия, которыми оперируют современная логика и гносеология, уже давно привели науку об языке к такому состоянию, что термин «значение» уже делается менее понятным или даже совсем непонятным, несмотря, казалось бы, на свою полную очевидность и несомненность. «Значение» теперь отличают от «знака» и отличают от того преломления, которое получает объективная предметность в нашем сознании, не говоря уже о носителе этих знаков и этих значений, понимать ли их как звуки речи или психологические образования. Но самая большая путаница существует в настоящее время в употреблении термина «значение» в связи с термином «структура». Здесь приходится использовать данные термины только в их рабочем употреблении, то есть только для данного исследования, отказываясь от каких-нибудь общеязыковедческих построений. Сейчас мы хотели бы остановиться на одном таком примере весьма путанного оперирования с этими терминами, которое не может не играть для нас поучительной роли и которое заставляет каждого языковеда по возможности остерегаться подобного рода путаницы. Мы имеем в виду два исследования, которые принадлежат английскому языковеду Дж. Лайонзу[132].

Казалось бы, как бы мы ни анализировали соотношение семемы и структуры, два обстоятельства, безусловно, являются и очевидными, и необходимыми. Во-первых, семема есть такой элемент языка, который совершенно очевиден и интуитивен по своему смыслу и неразложим. Во-вторых, также ясно и то обстоятельство, что никакие семемы не даются в языке изолированно, что все они конкретно познаются только из сопоставления с другими семемами, что любая семема в каждом новом контексте получает то или иное обогащение и что без этого структурного соотношения с разными ее контекстами не может быть ее удовлетворительного изучения. Все семемы самостоятельны и все связаны между собою определенными отношениями. А так как под структурой чаще всего и понимается система отношений, то можно сказать, что изучение семемы и ее структурного функционирования в языке – это два разных предмета, которые нужно понять как в их различии, так и в их взаимном наложении и единстве, не преуменьшая значимости ни семемы, ни структуры.

Но оказывается, что в представлении многих языковедов структуры почему-то получают несомненный перевес над значением, причем этот перевес не останавливается даже перед полной ликвидацией значения, пытаясь свести всякое значение только на систему отношений. Это мы считаем ростом науки, но ростом чрезвычайно болезненным. И болезненность эта выясняется тотчас же, как только мы начнем анализировать такой асемантический структурализм. Он, конечно, должен путаться в противоречиях, так как невозможно же, в самом деле, отказать языку в его интуитивной значимости и нельзя же говорить об отношениях, игнорируя те данности, которые как раз и являются крайними членами изучаемых соотношений. Во всем этом мы сейчас и убедимся на примере трудов Дж. Лайонза.

В своей теоретической части Дж. Лайонз предъявляет два требования к «адекватной лингвистической теории»: во-первых, ее понятия должны быть «операционно определимыми в терминах эмпирической методики» (т.е., проще говоря, чтобы каждый мог без специальной философской подготовки знать, как ему с этими терминами обращаться), и, во-вторых, эти понятия должны быть «материально адекватными», т.е. хотя бы отчасти соответствовать своему традиционному истолкованию у прежних лингвистов, без введения старых терминов с совершенно новым значением.

Чтобы эти требования Дж. Лайонза сразу были понятны читателю и не заставляли делать туманных догадок, мы наперед скажем, что под «операционной определенностью» этот автор понимает легкую и бесхитростную возможность сопоставлять одно слово с другим в смысле, например, согласования или управления, т.е. так, как это делают наши обычные словари. Точно так же и употребление терминов в их обычном языковедческом смысле Лайонз постулирует тоже в целях общепонятности семантического исследования и в смысле отсутствия каких-нибудь необычных терминологических нагромождений. То и другое требования Дж. Лайонза вполне правильны, и требования эти можно только приветствовать, особенно, если иметь в виду склонность новейших языковедов к необычайной и вычурной терминологии, оправдывающей себя весьма редко и часто заменимой обычными терминами с их обычным значением. Дж. Лайонз вовсе не против введения новых терминов. Однако он требует, чтобы им соответствовало и новое содержание. А если употребляются старые термины со старым значением, то он полностью приветствует эти старые термины и запрещает вводить вместо них новые. В этом, по-видимому, и заключается «операционная и материальная адекватность» терминов и теории, о которых говорит Дж. Лайонз.

Далее, однако, у Дж. Лайонза начинается нечто более оригинальное и тоже в значительной мере правильное. Именно, Дж. Лайонз отвергает всякий лингвистический «дуализм» содержания и выражения. Все прошлые и современные семантические теории, ограничивающиеся необъясняемым далее противопоставлением «обозначающего» и «обозначаемого», основаны, по Дж. Лайонзу, на сплошном petitio principii[133]. В этой связи, с его точки зрения, предпочтительнее оказывается бихевиористская («поведенческая») концепция смысла, поскольку

Но бихевиористский путь, по мнению Дж. Лайонза, все же слишком расплывчат, поскольку он уводит исследователя в не поддающиеся обозрению причинные объяснения.

Мы бы здесь сказали, употребляя более понятное выражение, что невозможно в лексиконе указывать отдельные значения данного слова на основании только какой-нибудь одной категориальной системы. Каждое слово может иметь самые неожиданные значения, вытекающие из применения самых разнообразных категориальных систем. Можно даже сказать, что, согласно теории Дж. Лайонза, вообще никакая априорная категориальная система не может описать значения слова, потому что сама уже требует эмпирического исследования этого значения слова.

Другое дело, что Дж. Лайонз отрицает за словом какое-либо принципиальное значение вообще. То, что этих значений в слове очень много, то, что распределение этих значений в каждом слове свое собственное, и то, что в каждом слове обязательно нужно находить самостоятельно выраженное единое и общее значение, – все это для современной семасиологии является весьма полезным утверждением. Но то, что слово обозначает те или другие вещи, едва ли можно отрицать. Здесь Дж. Лайонз, по-видимому, впадает в тот асемантический анализ слова, который сам по себе основан на логической ошибке petitio principii, потому что не зная никакого самостоятельного значения слова, как же можно говорить о соотношении этого слова с другими словами? Но Дж. Лайонз прямо ссылается на асемантическую теорию Витгенштейна, чем еще более обнаруживает асемантический структурализм.

Далеко не все в этом рассуждении Дж. Лайонза заслуживает критики. Дело в том, что разделение содержания и выражения отнюдь не является таким уж понятным и обязательным, как это обычно думают. Конечно, нельзя сказать, что между тем и другим нет никакого различия. Но мы должны помнить, что подобного рода различение является скорее абстрактным продуктом научной мысли, чем непосредственным фактом языка. Когда мы говорим или пишем, то только в редких случаях различаем содержание и выражение. Это различение, безусловно, играет большую роль в деятельности, например, ученого, выбирающего для своей мысли более точную форму, или для поэта, часто переживающего самые настоящие страдания, подбирая такие слова, которые максимально глубоко выражали бы его настроения и чувства. Но наш бытовой и обыденный язык почти весь построен на полном неразличении содержания и выражения. Когда мы произносим какую-нибудь фразу, то чаще всего совсем не различаем не только тех звуков, из которых состоит данная фраза, но даже тех слов, из которых она построена. Поэтому, не утверждая того, что подобное различение бессмысленно, что содержание и форма различаются довольно редко и только в специальных случаях, мы все же не можем окончательно отвергать различие содержания и выражения. Желая построить семантику нового типа, Дж. Лайонз, кажется, в критике этого различия содержания и выражения, безусловно, прав; и, вероятно, современная семантика должна с этим более или менее считаться.

Настаивая на традиционном использовании терминов, Дж. Лайонз указывает, вслед за Хомским, на значение «интуиции говорящего на родном языке». Среди используемых им терминов – «единица», «встречаемость» (occurrence), аллофонема, морф-фонема, слово-лексема, «окружение» и др., т.е. традиционные термины, действительно, употребляются в их традиционном смысле. Это также можно только приветствовать.

В случае с «замкнутым», например, древним языком,

Но этого, по Дж. Лайонзу, еще недостаточно. Надо, кроме того,

Дж. Лайонз вспоминает, что, согласно Харрису[138],

Но в живом языке о «сумме всех окружений» говорить невозможно, поскольку такой язык производит все новые и новые неучтенные сочетания. В замкнутом корпусе текстов мертвого языка, где как раз можно говорить о «сумме всех окружений», эта сумма тоже не является окончательной, потому что она «неприложима в отношении неограниченного набора окружений», которые могли бы быть и фактически были, но в дошедшем до нас письменном языке не нашли места.

Все эти рассуждения Дж. Лайонза направлены в сторону критики значения как отношения. Будем ли мы понимать под отношением отношение знака к обозначаемому предмету, или отношение одного знака к другому знаку, или даже отношение к окружению в смысле дистрибуции, – все такого рода отношения (сюда, как мы знаем, Дж. Лайонз относит также и поведенческое понимание отношения) вовсе не являются значением в истинном смысле слова. Значение Дж. Лайонз понимает, очевидно, как нечто весьма простое и неразложимое, хотя это отношение и будет до некоторой степени определять собою значение, если это значение понимать достаточно интуитивно и неразложимо. Любую теорию значения как отношения в этом смысле можно оправдывать, но только раздельность соотносимых элементов должна быть здесь отстранена или помещена на заднем плане. Так, лингвист, понимающий члены отношения субстанциально раздельно, не может претендовать на понимание значения как такового. Если же раздельность соотносимых элементов завершается общей и неделимой интуитивной природой значения, то такого рода лингвисты вполне правы, и обвинять их не в чем. «Денотативные» и «сигнификативные» значения, в этом смысле слова, если их понимать как составленность из отдельных элементов, вовсе не являются значениями.

Мы бы сказали, что даже и здесь Дж. Лайонз пока совершенно прав. Во всяком значении, действительно, есть некоторого рода первичный и вполне интуитивный элемент, не сводимый на какие-нибудь более мелкие элементы, но и ничего не получающий из соединения с другими элементами. Пусть этот интуитивный элемент значения будет неопределим, пусть он будет дан только в языковой интуиции и пусть без него нельзя будет производить никаких операций ни в самом языке, ни в науке об языке. Здесь тоже с Дж. Лайонзом необходимо согласиться, поскольку значение не может быть дробимо до бесконечности и оно может насыщаться разными другими элементами и пусть даже не будет в состоянии получать адекватного и самостоятельного выражения в конкретном языке. Ведь все дробимое или усложняемое в известной степени должно оставаться самим собой, так как иначе мы будем не в состоянии узнавать, что же именно дробится и что именно усложняется. К сожалению, Дж. Лайонз отнюдь не остается на этой точке зрения. Наоборот, он именно старается сводить значение только к соотношению языковых элементов, то есть к структуре. А это неверно само по себе и противоречит дальнейшим утверждениям самого же Дж. Лайонза.

Он утверждает, что во всех указанных у нас сейчас операциях дробления или усложнения семантическая интуиция, которая могла бы многому научить в смысле употребимых сочетаний, пока еще не может приниматься в расчет.

Здесь есть и другая сторона: чисто грамматический аспект слова. Его дистрибуцию Дж. Лайонз не считает возможным отождествлять со значением, как это делали некоторые дискриптивисты. Однако, по мнению Дж. Лайонза, «единицы и уровни, устанавливаемые грамматическим анализом», все же приложимы к семантическому анализу текста.

Дело в том, что всякое значение контекстуально.

К сожалению, эти понятия «ситуации» и «контекста» у Дж. Лайонза не вполне различаются. Ведь «ситуация» – это же и есть «контекст», может быть только понимаемый в более узком смысле слова. О «ситуации» языкового элемента мы обычно говорим ad hoc, а под «контекстом» вообще понимаем влияние каких бы то ни было смысловых областей на данное слово, причем смысловая область в данном случае понимается и как отдельный звук, и как морфема, и как лексема, и как предложение, и как личное и общественное состояние, и даже как целая историческая эпоха.

Но Дж. Лайонз идет еще и дальше. В определении смысла или значения (meaning) Дж. Лайонз опирается на критерий выбора. Чем больше возможность выбора, говорит он, тем глубже смысл.

Значение, таким образом, оказывается функцией предсказуемости данной лексемы. Например, если греческое parasalō («ободряю») «социально предписано для определенных контекстов», то в этих контекстах оно не имеет значения как полностью предсказуемое.

Все это рассуждение Дж. Лайонза нельзя признать очевидным. У него выходит, что если слово «причинять» уже предполагает в качестве дополнения нечто отрицательное («причинять зло», «причинять неприятность»), то тем самым возможное здесь дополнение уже слабее по своему значению. А если возьмем глагол «приносить», то, поскольку «приносить» можно и хорошее, и дурное, дополнение в данном случае будет глубже по своему значению. Если же возьмем выражение «беречь как зеницу», то предполагаемое, или «предсказуемое» здесь определение «око» уже всецело обусловлено словом «зеница», и, следовательно, тогда «ока» не имеет в данном контексте никакого значения. Это рассуждение поразительно. Как же это себе представить, что слово «ока» не имеет никакого значения? По-видимому, Дж. Лайонз хочет выдвинуть в данном случае на первый план какую-то самостоятельность и самоочевидность значения и в то же время свести это значение только на действие контекста. Если контекст настолько абсолютен для данного слова, то как же автор говорил раньше об «интуитивной значимости» каждого слова? Тогда уже и эта «интуитивная значимость» слова совершенно отпадает и появление значения определяется только контекстом данного слова.

Против подобной теории значения у Дж. Лайонза необходимо выставить и еще одно соображение. Действительно, есть разница между такими словами, которые предсказываются, ожидаются и являются наиболее вероятными, с одной стороны, и словами, которые обладают характером новизны и непредсказуемы тем или другим словесным окружением. Но эта разница едва ли существует в пределах самого языка. В таком выражении, как «хранить как зеницу», контекст языка, действительно, до некоторой степени предсказывает нам, что дальше последует определение «ока». Но если мы отвлечемся от языковых навыков, а будем рассматривать то или иное определение «зеницы» чисто предметно или денотативно, то еще неизвестно, какое это будет определение. Может быть, это будет «вещие зеницы, как у испуганной орлицы». Другими словами, в своем определении значения и в своем рассуждении о роли предсказуемости Дж. Лайонз путает чисто языковые контексты и предметную информацию, или, можно сказать, путает язык и речь. Чисто языковой контекст может определить значение данного слова одним способом, а предметная и денотативная определенность может конструировать значение данного слова совсем в другом смысле. Соображение о предсказуемости значения у Дж. Лайонза, вероятно, вызвано неожиданной для нас его склонностью базироваться на денотации, в то время как было бы вполне естественно ожидать у него понимание контекста только как внутриязыкового. Такое слишком широкое понимание ситуации, выходящее за пределы языковых контекстов, и вообще замечается у Дж. Лайонза в других местах, а кое-где и предполагается им самим. Но тогда уже придется отказаться от взглядов Витгенштейна и вообще расстаться с неопозитивистскими теориями.

Тут вообще кроется у Дж. Лайонза противоречие и нелепость, о чем мы будем говорить ниже.

Таким образом, в первых двух главах своего исследования Дж. Лайонз утверждает, что слово, взятое само по себе, не имеет никакого смысла, и потому даже и не является словом. А свой смысл или значения слово принимает только либо в связи со своим контекстом, либо в связи со своим дистрибутивным положением, понимая под дистрибуцией слова совокупность всех контекстов или окружении, в которых оно встречается. При этом под дистрибуцией, в отличие от американских дескриптивистов, Дж. Лайонз имеет в виду не просто формальное соотношение слов между собою, например, пользуясь только одним грамматическим анализом, но и смысловые отношения, существующие интуиции говорящих или пишущих на данном языке. В связи с этим задачу лингвиста в области семантики Дж. Лайонз понимает как установление системы соотношения слов при помощи некоторого рода наиболее общих категорий.

Этими общими категориями смысловых соотношений Дж. Лайонз занимается в дальнейшем изложении. Однако уже здесь мы должны сказать, что Дж. Лайонз со своим учением о структурной семантике впадает в явное противоречие. Хотя он и признает первоначальное значение слова как нечто интуитивно данное, тем не менее это еще для него далеко не слово. Словом становится у него тот первоначальный интуитивный комплекс, который уже сопоставлен с тем или иным контекстом и допускает ту или иную дистрибуцию. По нашему, это противоречит здравому смыслу. Как же можно сопоставлять два элемента и устанавливать отношения между ними в то время, как сами эти элементы остаются не знающими, и о каждом из них ровно ничего нельзя сказать? Однако к этому вопросу мы еще вернемся в дальнейшем.

Главе 3, «Структурная семантика», Дж. Лайонз предпосылает слова Ф. де Соссюра из его «Курса общей лингвистики»:

Дж. Лайонз называет это «семантическим неизоморфизмом» различных языков.

Здесь у Дж. Лайонза опять не все ясно. Можно представить, что референт, или денотат, не обладает большой ясностью и определенностью из-за своего соотнесения с целой группой разнородных вещей или предметов. Но хочется спросить: почему же это так происходит? Может быть, тут играет роль принцип экономии языка? Об этом Дж. Лайонз не говорит достаточно точно. Или, может быть, это происходит из-за логической системности референта, вытекающей из связи его с другими референтами, а связь самих вещей – совсем другая? Об этом ничего не говорится у Лайонза. Однако уже введение слова «референт» наряду со словом «вещь», или даже вместо слова «вещь», ясно свидетельствует о том, что для Дж. Лайонза важны закономерности именно внутриязыковые, а не закономерности просто вещей как таковых. Мысль Дж. Лайонза здесь ясная и достаточно правильная. Однако не очень понятно, почему соотношение референтов и объективных вещей всегда неопределенно, а отношение терминов между собой определено. Возможно, что под словом «термин» Дж. Лайонз понимает иное, чем под словом «референт». В таком случае соотношение терминов, действительно, должно мыслиться как отношение вполне определенное. А для референтов как текучих и неопределенных показателей таких же текучих и неопределенных вещей, можно будет вполне сохранить представление об их неопределенности. Но такого анализа Дж. Лайонз не производит, потому что он не определяет ни слова «референт», ни слова «термин» и уж тем более ни слова «вещь».

Получается некоторого рода путаница, хотя в современном языкознании имеется весьма глубокая потребность различать определенность термина и неопределенность просто указываемой вещи, всегда текучей. Но для семасиологии все это рассуждение Дж. Лайонза отнюдь не бесполезно, потому что живая текучесть референции ощущается в языке очень отчетливо, и наши словари страдают именно отсутствием указаний на эту текучесть и отличаются слишком резким и метафизически формальным различением указываемых значений данного слова.

Известнейшая и плодотворнейшая из структурных семантик нашего времени принадлежат, по мнению Дж. Лайонза, Йосту Триру. Словарь, согласно этому автору, как известно, представляет собой тесно переплетенную систему. Система эта постоянно находится in fieri («в становлении»), никогда не in esse («в бытии»). Всякое «расширение» значения одной формы влечет за собой соответствующее «сужение» значения «соседних» форм. Хотя эта теория многим обязана де Соссюру, Й. Трир критикует де Соссюра за атомичность его представлений об исторических состояниях языка, в каждом из которых язык представляет собой якобы замкнутую и самодовлеющую систему. Рядом со словом, с одной стороны, и словарным составом языка, с другой, Й. Трир вводит, в промежутке между ними, так называемое «словесное поле», «смысловую область».

Дж. Лайонз упоминает и других авторов структурных семантик – Вейсгербера, Маурера, Белли, Омана (Öhman), не излагая, однако, их теорий.

Здесь необходимо сказать, что Дж. Лайонз и Й. Трир коснулись чрезвычайно важной проблемы, хотя, может быть, и сами не придавали ей столь важного значения. Это именно то, что между двумя значениями слова, как бы они ни были близки друг к другу, существует неисчислимое количество более мелких семантических оттенков. Вот уж в чем больше всего погрешают наши словари, это в слишком большом разрыве одного значения слова от другого. Почему, пользуясь самым идеальным словарем и не зная в совершенстве данного языка, всегда можно впасть в ошибку и дать весьма несовершенный и даже ошибочный перевод? Только потому, что между указанными в словаре значениями данного слова существует неисчислимое множество всяких семантических оттенков, зависящих от контекста слова: а ведь количество всех контекстов языка никогда невозможно исчислить в точности. Для того, чтобы при помощи словаря переводить с одного языка на другой, уже нужно иметь некоторый опыт в этих двух языках, из которых один переводится, а другой получается в результате перевода. Почему так часто бывает, что, имея самый совершенный словарь, мы прекрасно понимаем каждое слово, входящее в данную фразу, и никак не можем перевести всей фразы в целом? Это, повторяем, только потому, что смысловое расстояние между двумя значениями одного и того же слова настолько мало и незначительно, что никакой словарь не может охватить всех этих оттенков. Чтобы охватить все эти оттенки, нужно, кроме словаря данного языка, иметь еще опыт обращения с данным языком. А опыт-то как раз и возникает не из изучения словарей, но из использования самих языков, которое только и может подсказать ту или другую семантическую разницу в значении слова в разных контекстах. Поэтому трактовать языковое поле как совокупность бесконечного количества семантических оттенков между двумя соседними семантическими и весьма твердыми вехами – это большое достижение нашего языкознания, и указания Дж. Лайонза и Й. Трира в этом смысле нужно учитывать при любом построении семасиологии как науки.

Отличие своей теории от прежних семантических представлений Дж. Лайонз видит в следующем. Во-первых, он учитывает достижения новейшей грамматики (прежде всего, трансформационной грамматики Хомского), считая, что «семантический анализ языка предполагает его удовлетворительный грамматический анализ». Во-вторых, Дж. Лайонз отвергает «концептуалистское» понимание «значения». В-третьих, он всемерно подчеркивает важность контекста, в противовес представлению о замкнутой семантической структуре языка: «Концепция семантической структуры языка как полной, замкнутой системы не принимается» (ввиду того, что всякий язык внутри себя «полисистемен»). В-четвертых, наконец, в структурной семантике Дж. Лайонза проводится различие между «значением» и «референцией» (или между «смыслом» и «аппликацией»).

По поводу этого отличия теории Дж. Лайонза от прочих семантических теорий необходимо сказать следующее.

Трансформационный анализ безусловно полезен, поскольку стремится вскрыть в более ясном виде всякую семантику, выраженную в слишком общей форме. Этим подчеркивается живая глубина всякой семантической структуры. Однако едва ли можно резко противопоставлять грамматический и семантический анализы. Грамматические отношения данного слова, действительно, весьма важны для понимания значения этого слова. Но это отнюдь не значит, что сама грамматика лишена всякой семантики. Если бы это было так, то мы не различали бы ни частей речи, основанных на определенном понимании тех или других предметных отношений, ни членов предложения, основанных на внутренних и притом опять-таки чисто смысловых отношениях слов между собою. Большой формализм грамматического анализа отнюдь не означает отсутствие вообще всякой семантики и семантических отношений в области грамматики. Грамматика определяет семантику, которая без нее была бы слишком общей и, может быть, даже просто предметной и внеязыковой. Но как раз это и значит, что грамматический момент тоже входит в семантику, являясь только, может быть, более общим ее очертанием.

Что касается исключения «концептуалистского» понимания значения, то в самой общей форме с таким отрицанием можно было бы согласиться, поскольку концептуализм не является максимально совершенной теорией языкового мышления и языковой гносеологии. Но Дж. Лайонз понимает под «концепцией» слова вообще его принципиальное значение, а отбрасывать такое значение невозможно. Мы уже раньше видели, что сопоставлять можно только что-нибудь с чем-нибудь, но нельзя сопоставлять те предметы, один из которых считается несуществующим.

Третье отличие теории Дж. Лайонза, а именно опора на контекст, тоже не может вызывать сомнений, потому что слово, взятое вне контекста, действительно, либо очень мало, либо является источником для возможных значений. Здесь нужно сказать, что связь с контекстом все-таки указывает на некоторого рода отношение, характерное для значения, так что понятие «значение» нельзя совсем отрывать от понятия «отношение», как это делал Дж. Лайонз раньше. Правда, то отношение, которое характерно для значения – есть отношение совершенно особого рода. Оно настолько интуитивное и непосредственное, что тот, кто пользуется тем или другим значением слова или комплексом звуков и слов, совершенно забывает все эти отдельные звуки и слова, и для выражения значения они ему совершенно не нужны и могут только разрушить цельность и непосредственность значения. Кроме того, контекст слова хотя и необходим для понимания значения, тем не менее он является слишком общей языковой категорией. Если мы возьмем две фразы: «Я рассматриваю картину» и «Я рассматриваю дом», то общий языковой контекст русского языка после слова «рассматриваю» требует прямого дополнения в винительном падеже. Однако это не значит, что «картина», «дом» и вообще все, что я рассматриваю, есть обязательно одно и то же. Контекст говорит здесь только о прямом дополнении, и в этом отношении он весьма глубоко определяет нам значение данного глагола. Но полного и окончательного определения данного глагола в смысле его дополнения контекст не дает. Поэтому, как ни велика роль контекста для значения слова, она все-таки не сводится на ту или иную систему контекстуальных отношений. Тут Дж. Лайонз немножко подзабыл свое же собственное учение о том, что во всяком значении слова всегда есть какой-нибудь свой, ни на что другое не сводимый, интуитивный элемент, хотя бы и самый общий, но всегда интуитивно ясный.

Наконец, Дж. Лайонз вводит различение между значением (смыслом, или, как он еще выражается, интенцией) и аппликацией (референцией, или экстенцией). В чем тут дело?

Это последнее, то есть различение референции («экстенции», денотации), с одной стороны, и значения («интенции», смысла), с другой, восходит в современной лингвистике к Фреге[144]. Немного проще и понятнее из этих двух терминов первый. Для его усвоения достаточно принять лишь существование, наряду с языком, некоего «внешнего», «объективного» мира, к элементам которого приложимы единицы языка, при установлении более или менее однозначных соответствий между языком и «объективным» миром. Дж. Лайонз именует эту приложимость языка термином «аппликация».

Выражено это у Дж. Лайонза тоже не очень ясно. По-видимому, аппликацией значения является для него вообще приложимость значения к той или другой вещи, или вообще возможность понимать данную вещь в том или другом ее значении. Здесь необходимо сказать, что понятие аппликации тоже не вполне соответствует декларированной у Дж. Лайонза теории семантики как чисто языковой теории. Получается так, что среди всех отношений, которыми определяется значение данного слова, огромную роль играет также и денотативная предметность. Но если это действительно так, то нельзя говорить о значении слова как о системе внутриязыковых отношений. И зачем было тогда городить весь огород, если каждое слово всегда предметно соотнесено с объективным миром или, по крайней мере, с тем миром, который кажется объективным? Значит, для Дж. Лайонза, в конце концов, все остается благополучно на своих местах: всякое слово всегда так или иначе денотативно, и всякое слово всегда так или иначе связано с языковым контекстом. Здесь можно только дружески пожать руку мистеру Лайонзу и расстаться с ним вполне спокойно и беззаботно.

Гораздо сложнее обстоит дело, по Дж. Лайонзу, со значением (смыслом) слова, рассматриваемым до его аппликации. Расхождения между различными теоретиками здесь, однако, настолько велики, что надежная база соглашения между ними, по Дж. Лайонзу, крайне узка.

Можно сказать, что рассуждение Дж. Лайонза о значении как таковом проводится им в довольно наивном виде. Собственно говоря, ему очень не хочется иметь дело с этим «значением». Прежде всего, он не дает ему никакого определения и прикидывается, что он вообще не знает, что такое значение. А потом тут же оказывается, что оно прекрасно ему известно, но только он не хочет формулировать его специфики. Он формулирует ее в терминах формальной логики, допуская при этом типичную для всякого асемантического подхода логическую ошибку petitio principii. Все оттенки понимания этого значения, которые он тут же приводит, получают свой смысл только тогда, если уже известно, что такое вообще значение. Это мы сейчас увидим на перечислении семи отношений значения, причем тут же становится ясным, что под значением он понимает вообще всякое отношение или всякую соотнесенность, а не ту первичную языковую интуицию, о которой он говорил раньше, под признаками же этих значений он понимает только формально-логические разновидности отношения вообще. Всякий скажет, что такое оперирование с термином «значение» очень скудно и только лишь весьма косвенно вскрывает специфику семантики. Да еще нужно сказать, что Дж. Лайонз всю эту плохо классифицированную систему разновидностей отношения именует «структурой», будучи наивно убежден в том, что он занят именно структурой, т.е. семасиологией как наукой, а не просто формальной логикой.

Избегая обсуждения и определения «значения», Дж. Лайонз переходит к проблеме отождествления и отношения значений. Здесь он намечает следующие категории[146].

1. Несовместимость (incompatibility).

2. Антонимия.

3. «Гипонимия». Этот термин введен самим Дж. Лайонзом для определения «отношения, которое имеет место», например между «алым» и «красным», между «тюльпаном» и «цветком» и т.д.

4. «Обратимость» терминов (например, «продавать» – «покупать»).

5. «Отношение значения, имеющее наибольшую важность при описании той части словаря Платона, которую я исследовал, есть отношение, которому я даю наименование консеквенции („следования“). Это – отношение, имеющее место, например, между manthanein („учиться“) и epistasthai („знать“), между gignesthai („становление“) и einai („бытие“), между lambanein („брать“) и echein („иметь“) и т.д.» При этом первый член отношения следования (например, manthanein) Дж. Лайонз называет «антецедентом», а второй (например, epistasthai) – «консеквентом».

6. Синонимия.

7. Весьма важное, но не нашедшее у Дж. Лайонза строгой терминологической фиксации отношение деривации, например, между понятиями «добрый» и «доброта», «прекрасный» и «красота» и т.д.

Не все из перечисленных семантических отношений, по Дж. Лайонзу, равнозначны. Универсальны среди них лишь «несовместимость» и «гипонимия»; некоторые из отношений имеют силу лишь для греческого языка и могут, по-видимому, не встречаться в других. Важно, что

Помимо указанных категорий, Дж. Лайонз вводит, тоже явно из формальной логики, термины «импликация» и «эквивалентность».

Легко заметить, что общий набор «оперативных» категорий, понятий и терминов, вводимых Дж. Лайонзом, имеет характер смешения, эклектичности и произвольности. Никакого общего и объединяющего принципа, помимо старого и неизбежного в любом исследовании понятия отношения, в его семантике обнаружить, к сожалению, не удается.

Если подвести итог всем предыдущим рассуждениям Дж. Лайонза, то можно сказать, что описательные принципы его структурной семантики, безусловно, имеют большое значение и соответствуют современному развитию этой науки. То, что нельзя перечислять значение слова формально-логически; то, что нужно весьма осторожно относиться к максимально общему и основному значению слова; то, что перечисление значений всегда может производиться с точки зрения совершенно неожиданных и вполне специфических структур; то, что главную роль в семантике играет дистрибуция или, по крайней мере, контекст; то, что семантические поля только весьма редко подчиняются формально-логическому принципу и могут как угодно сближаться и даже пересекаться, – все эти и подобные положения Дж. Лайонза можно с полной убежденностью допускать в семасиологию, и без них немыслима никакая живая структура семантики.

Однако там, где у Дж. Лайонза, вместо описания, появляются теоретические принципы и претензии на логически выраженную структурную семасиологию, этот исследователь почти всегда оказывается уязвимым и стоит на произвольно выбранных и ничем не доказанных позициях асемантизма, ситуативизма и в конце концов субъективного идеализма. Спор с ним в этом отношении малоплодотворен, да никакого субъективиста ни в чем и убедить нельзя. Дж. Лайонз хорошо доказал связь значения со структурой, правда, никак не определив термин «значение». Но структура у него абсолютизирована, формализована и ситуатизирована. А это уже никуда не годится.

Уязвимым местом для критики теории структурной семантики Дж. Лайонза является то, как он определяет само значение. Он пишет, что

Что это за «единицы языка», Дж. Лайонз не говорит. Как же, спрашивается, можно устанавливать отношения между такими членами, о которых ровно ничего не известно? О.Н. Селиверстова очень вежливо и академично делает при этом замечания, которые тоже разрушают теорию Дж. Лайонза в самом ее основании:

Основной принцип критики асемантического структурализма Дж. Лайонза необходимо и достаточно выразить, как говорилось выше, при помощи логической ошибки petitio principii: значение слова определяется структурным соотношением его с другими словами; а структурное соотношение данного слова с другими словами возможно только при условии знания того, что такое значение данного слова, ибо как можно устанавливать структуру того, значение чего неизвестно? Поэтому, как ни важно понятие значения и понятие структуры для марксистско-ленинского языкознания, такая беспомощная логическая ошибка petitio principii в корне мешает использовать асемантический структурализм Дж. Лайонза для правильной теории языка; и мы бы сказали, что для настоящего момента он уже стал заметным анахронизмом, хотя неожиданно выползает там и здесь при всей своей принципиальной беспомощности.

Минуя подробности и останавливаясь только на самом существенном, мы можем в заключение формулировать четыре основные противоречия, на которых базируется асемантический структурализм Лайонза.

Во-первых, Лайонз исходит из постулата интуитивной данности единицы языка; а в дальнейшем утверждает, что всякий элемент языка получает свое значение только в виде набора отношений его с другими элементами языка, с которыми он встречается в определенных ситуациях или контекстах. Тогда спрашивается, что же такое этот основной для Лайонза языковой элемент?

Во-вторых, остается неизвестным не только исходный языковой элемент, но эта категория языкового элемента присутствует также ведь и в этом наборе других, контекстуальных языковых элементов. Они ведь тоже семантически ничто. Но тогда этот набор отношений оказывается отношением одного семантического нуля к другому семантическому нулю.

В-третьих, Лайонз понимает семантическое поле как континуум значений, залегающий между двумя данными значениями. В то же самое время оказывается, что отношения между двумя значениями вовсе не есть непрерывная текучесть, а определяются семью вполне раздельными и формально-логическими категориями, вроде: несовместимость, противоречие, подчиненность, обратимость, консеквентность и др.

В-четвертых, сначала говорится о невозможности противополагать содержание и выражение, а в дальнейшем оспаривается, что основной языковой элемент не имеет никакого смыслового содержания и получает его только из своей выраженности в контексте речи.

Вывод один: семему и структуру можно и нужно различать, но различение это предварительное и абстрактное, которое в конкретном анализе языка снимается и превращается в такое исследование, в котором уже нельзя сказать, что важнее и что чем определяется. Семема и ее структура представляют собою единство и борьбу противоположностей и ни в чем друг друга не перевешивают.

Можно сказать, что основной грех построений Лайонза заключается в том, что Лайонз находится всецело во власти формально-логических и метафизически противостоящих друг другу категорий и не имеет никакого представления о диалектическом единстве противоположностей. Вполне естественно поэтому, что при своем правильном установлении противоположностей он везде так и оставляет эти противоположности в их взаимоизолированном виде, почему и приходится упрекать его в постоянном противоречии с самим собою. На самом же деле, если мы интуитивно установили тот или иной элемент языка, то тут же тем самым установили и его рациональное отношение с другими языковыми элементами. Нельзя оторвать интуитивную данность предмета от его дискурсивной организованности как внутри него самого, так и в его сравнении с другими предметами. Но это значит, что интуиция и дискурсия являются только подчиненными моментами такой целости, которая выше того и другого и является новым качеством, уже не сводимым ни на то, ни на другое. То же самое нужно сказать и о противоположности формы и содержания, а также о противоположности континуума и вполне прерывной структуры. Но это третье и более высокое начало как раз и есть то, что наиболее характерно для языкового потока.

Это третье начало, в котором совпадают правильно установленные у Лайонза противоположности, можно называть по-разному, хотя несомненно здесь одно, а именно – символическая природа таких языковых начал. И только диалектика целого и частей может привести такого рода исследование к безупречному и вполне отчетливому виду. Целое есть некоторое новое качество в сравнении с теми частями, из которых оно состоит, но в нем нет ровно ничего, кроме этих частей. И каждая часть целого содержит в себе как все прочие части, так и свое целое; но она не есть ни какая-нибудь другая часть, ни само целое. Только при помощи такой диалектики целого и частей можно установить в окончательном виде соотношение семантического рассмотрения языка с его структурными функциями. И то, что одного формально-логического соотношения понятий здесь слишком недостаточно, в этом нас как раз глубоко убеждает внимательный анализ теории Лайонза.