Йозеф Геббельс — Мефистофель усмехается из прошлого

1. Три карты судьбы: увечье; бедность; католицизм

Дом № 156 по Даленерштрассе в небольшом рейнском промышленном городке Рейдт уцелел, несмотря на тяжелые бомбежки, происходившие здесь во время второй мировой войны. В то время улица называлась «Йозеф Геббельс-штрассе», но с 1945 года ей вернули старое название.

Дома здесь — без палисадников, поэтому дверь парадного входа открывается прямо на тротуар. Это солидная, прочная дверь, по обеим сторонам которой помещаются близко расположенные к ней два окна, с занавесками, защищающими их от любопытных взглядов прохожих. Сам дом — узкий с фасада и ничем не выделяется среди других таких же скромных построек, между которыми он втиснут; все же он производит вполне достойное впечатление. Если войти внутрь, то из окон первого этажа виден находящийся напротив, через улицу, двор каменотесной мастерской, с аккуратно сложенными в штабели новыми могильными плитами.

В этот дом переселилась семья Геббельсов, когда Йозефу было несколько месяцев.

Так, буднично и скромно, начиналась жизнь будущего рейхсминистра пропаганды: небогатые родители, небольшой дом на тихой улице в маленьком немецком городке…

Чтобы понять Геббельса-пропагандиста, нужно разобраться в характере Геббельса-человека. Его юность, молодость и начало карьеры отмечены тремя важными обстоятельствами, проливающими свет на загадку этой личности. Первое из них — его физический недостаток. В раннем детстве он переболел полиомиелитом и из-за этого остался хромым на всю жизнь, так как его правая нога была на 10 сантиметров короче левой. Став взрослым, Геббельс любил представлять дело так, что его увечье — результат ранения, полученного в годы первой мировой войны; на самом же деле он никогда не служил в армии (хотя был не прочь при случае выразиться так: «Мы, пострадавшие от войны и получившие тогда свои раны…»).

Небольшого роста, хромой, узкогрудый, смуглый и темноволосый, он совершенно не подходил под описания «нордического сверхчеловека», «белокурой бестии», воспетой писателями нацистского толка. Его физический облик сильно уступал даже тем портретам «энергичного человека с честным взглядом», который примелькался немцам благодаря множеству открыток и плакатов, изображавших популярного министра. Враги и соперники — «товарищи по партии» («партайгеноссе») — называли его в насмешку «древним германцем, высохшим и охромевшим от древности». Макс Аманн (старый друг Гитлера) частенько называл Гебельса Мефистофелем, а Грегор Штрассер, его первый покровитель, ставший потом его самым непримиримым недоброжелателем, намекал, что изуродованная нога Геббельса — явное свидетельство наличия в нем доли еврейской крови. Живой и проницательный взгляд будущего министра пропаганды только подчеркивал карикатурные черты его облика, делавшие его совершенно непохожим на иллюстрацию к рассуждениям Гитлера о расовом превосходстве германцев. Впрочем, критики Геббельса обычно слишком уж выпячивают его физический недостаток; хотя, несомненно, хромота (подобно увечьям многих известных исторических деятелей) оказала явное влияние на его личность. Привычку Гебельса злобно огрызаться на замечания и ревниво-завистливое отношение к мужчинам с красивой внешностью можно, конечно, объяснить его уродством; но надо признать, что его таланты от этого почти не пострадали.

Мелодичный «рейнский» выговор и выразительная образная речь выделяли Гебельса среди других не меньше, чем его «неарийская» внешность. Трудно связать вместе эти столь разные качества, но вполне вероятно то, что физическая неполноценность обострила его сообразительность и придала ему неугомонность и изворотливость. «Он мог полностью сосредоточиться на достижении желаемой цели, стремясь показать окружающим — здоровым, стройным и привлекательным людям, — что и он способен на многое», — говорил один из его соперников, Альфред Розенберг.

Второе важное обстоятельство в биографии Геббельса — то, что он происходил из мелкобуржуазной семьи, проживавшей в небольшом промышленном городке. Он родился 29 октября 1897 года в семье фабричного мастера, в городе Рейдт, земли Рейн. Все его предки происходили из низших классов общества. Дед (по отцу), Конрад Геббельс, был плотником, женившимся на дочери фермера. Дед по матери был кузнецом и женился на дочери рабочего. Отец, Фридрих Геббельс, начинал карьеру с низов, был рассыльным, потом стал младшим служащим, а потом — мастером на небольшом заводе газовых фонарей и там же стал затем старшим служащим («прокуристом», т. е. доверенным лицом фирмы). На свой небольшой оклад он должен был содержать семью из семи человек: себя самого, жену, трех сыновей и двух дочерей (одна из них умерла в раннем возрасте). При такой жизни приходилось годами бороться с нуждой, еле сводя концы с концами. Позже, став министром, Геббельс любил, сгущая краски, рассказывать о бедной жизни в родительском доме. Так, он говорил, что помогал родителям, вместе с другими детьми, делать фитили для фонарей, чтобы заработать несколько пфеннигов. Во всяком случае он был с детства приучен к бережливости и отсутствию роскоши. Его отец всегда внушал детям, что смог добиться успеха в жизни только благодаря строгой экономии и упорному труду. Это был серьезный и глубоко религиозный человек; впрочем, дома он обычно пребывал в хорошем настроении, любил пошутить и посмеяться.

Пройдя путь от самых низов, отец Геббельса постарался удовлетворить свое самолюбие (типичное для людей его круга), дав сыновьям полное среднее образование, которое сам не смог получить в свое время.

Два старших брата Йозефа, Ганс и Конрад, были, как и он, невысоки ростом, темноволосы и отличались живым рейнским темпераментом. Они не выделялись особыми талантами, но благодаря прилежанию, а затем и помощи брата, ставшего знаменитым, сумели занять прочное положение в обществе, хотя и не хватали звезд с неба (Ганс Геббельс стал директором страховой компании в Дюссельдорфе, а Конрад Геббельс — директором партийного издательства во Франкфурте-на-Майне).

Мать Геббельса, фрау Катарина Мария Геббельс, прожила всю жизнь, имея только начальное образование и не слишком изысканные манеры, но умела разбираться в людях и отличалась добросердечностью. Она обладала очень сильным характером и пережила на пять или шесть лет своего знаменитого сына, перенеся с одинаковым достоинством его взлет и падение, блестящую жизнь и последующие несчастья. Она почти не умела грамотно говорить по-немецки и объясняла это тем, что, родившись в Голландии, прибыла в Германию еще девочкой и не изучала немецкий язык в школе, а усваивала его в общении с простыми людьми, говорившими только на рейнском диалекте.

Когда отец Катарины, кузнец по профессии, прибыл вместе с семьей в Рейнскую область, он сохранил за собой, как и за всеми членами семьи, голландское гражданство — и не то чтобы из особых патриотических побуждений, а просто потому, что пожалел тратить немалые (и заработанные тяжелым трудом) деньги на оформление официальных бумаг и на всякие сборы и взносы. Так и получилось, что Фридрих Геббельс, собравшись жениться, обнаружил, что его невеста, прежде чем пойти с ним к алтарю, должна оформить переход в немецкое гражданство. Для родителей Геббельса эта процедура осталась чистой формальностью, не заставив переживать из-за того, что один из них немец, а другая — голландка; но их сын, став министром и опубликовав первую автобиографию, не обмолвился ни словом, что его мать родилась в Голландии и провела там свое детство и что ее родители были голландцы. Зато он всегда охотно подчеркивал, что его мать олицетворяет для него «голос народа», что он, решая какой-либо трудный вопрос, охотно выслушивает мнение этой простой женщины, умеющей здраво судить о людях и о жизни. Она же относилась к своему увечному младшему сыну с нежностью и заботой. Когда он был школьником, а потом студентом, она не раз говорила о нем: «У моего Есички головка хорошо соображает!»

Став учеником гимназии, где главное место в учебной программе занимали латинский и греческий языки, Йозеф Геббельс хорошо учился и много читал, но не завоевал уважения своих товарищей по учебе. Его любимыми предметами были история и литература. Он держался одиноко, избегая компании своих сверстников, так как не мог участвовать в их играх и встречал насмешки с их стороны. В результате он приобрел репутацию «надменного, неуживчивого и неприятного типа».

В 1917 году Геббельс окончил среднюю школу с отличными отметками. Отец, озабоченный мыслями о материальном благополучии, хотел бы видеть его государственным служащим, но Йозеф пожелал изучать искусства — так, без определенной цели, но с надеждой занять высокое положение в обществе. К его досаде, он не был принят на военную службу, из-за хромоты, так что пришлось поступать в университет и продолжать учебу. Деньги предоставила католическая организация «Фонд Альбертуса Магнуса», дававшая студентам беспроцентные займы на время обучения в университете. Отец тоже помогал, присылая по 50 марок в месяц, но все равно приходилось подрабатывать, давая уроки и выполняя разные случайные работы. (Заем, полученный от «святых отцов», он вернул, но только много лет спустя после окончания учебы, когда стал уже видным деятелем нацистской партии; и сделал это не по доброй воле, а по требованию католиков, пригрозивших обращением в суд).

Вечная нехватка денег стала причиной того, что обида на окружающий мир и возмущение его несправедливостью рано поселились в душе Йозефа Геббельса. Страдая от бедности, он с завистью и негодованием наблюдал за беспечной жизнью студентов из богатых семей, веселившихся на танцах и пирушках в Гейдельберге. Он-то не мог позволить себе ни погулять, ни выпить лишнюю кружку пива. Спустя двадцать пять лет он вспоминал о тех временах (пожалуй, не без некоторого желания выжать слезу у слушателей): «Да, действительно, я окончил университет и теперь принадлежу к высшему слою общества. Но тогда я был парией, «неприкасаемым», которого едва терпели — не потому, что я меньше работал или был не так умен, как другие, а потому, что у меня не было денег, которых у других было полно, и они их тратили, не считая, так как родители им ни в чем не отказывали!»

Страдая от нищеты, обуреваемый непомерным честолюбием, Геббельс заставлял себя работать изо всех сил. В то время среди германских студентов считалось хорошим тоном поучиться в нескольких учебных заведениях, но молодой Йозеф Геббельс переплюнул их всех, прослушав разные курсы лекций в восьми университетах. Трудно себе представить, как он, вынужденный считать каждый пфенниг, неутомимо переезжал из одного университетского города в другой, побывав в Бонне, во Фрейбурге и в Вюрцбурге; потом снова вернулся во Фрейбург, затем отправился в Мюнхен и наконец закончил учебу в Гейдельберге, где ни разу не получал обещанную стипендию от католического фонда, перебиваясь на гроши, присылаемые родителями, и на мелкие заработки от уроков.

В Гейдельберге Геббельс посещал лекции известного профессора, историка германской литературы Фридриха Гундольфа, автора блестяще написанной биографии Гёте (и еврея по происхождению), и пытался с его помощью проникнуть в кружок друзей и избранных почитателей поэта Стефана Георге. Но Гундольф не любил Геббельса, и тот так и не попал в число посвященных в тайны поэзии. Интересно, что современник, а в дальнейшем — враг Геббельса, Клаус фон Штауфенберг сумел преуспеть там, где Геббельс потерпел неудачу. Так что человек, совершивший в июле 1944 года покушение на Гитлера, в молодости имел удовольствие близко познакомиться со Стефаном Георге. Во время войны Штауфенберг часто цитировал талантливую поэму С. Георге «Анти-Иисус», позволявшую ему выразить свою ненависть к тирании Гитлера и к нашествию «коричневой чумы».

Стоит добавить, что после 1918 года среди германской молодежи была широко распространена настоящая тоска по вождю, который, придя, смог бы исцелить все пороки окружающего мира и дать своим последователям глубокое понимание жизни. Геббельс, хотя никогда и не принадлежал ни к одному из многочисленных отрядов германского молодежного движения, вполне разделял смутные стремления молодежи к новой жизни, склонность к коллективизму и тоску по «фюреру», способному увлечь за собой молодежь к «высшим целям».

В Гейдельберге Йозеф Геббельс получил степень доктора философии, защитив диссертацию по теме о творчестве Вильгельма Шютце, второстепенного германского драматурга, представителя романтической школы. Диссертация имела подзаголовок «К вопросу об истории романтической драмы». Позже, став министром, Геббельс не поленился взять диссертацию из университетского архива и дать ей новое название: «Интеллектуальные и политические тенденции развития раннего романтизма». Ему очень хотелось подчеркнуть, что он давно интересовался политикой, еще после окончания университета, но на самом деле это было не так. Изучив в университете множество наук: философию, историю, германскую литературу и историю искусств, — он так и не решил для себя в то время, чем же он будет заниматься, и только позднее начал сознавать, что его главный талант — не в изучении наук, а в политике и в ораторском искусстве. Университеты дали пищу его неугомонному уму, но не открыли возможностей для приложения его особых талантов и амбиций. Ему было свойственно «стремление к самовыражению», желание занять выдающееся положение, объяснявшееся отчасти его физическим недостатком, а частью тем, что ему хотелось во что бы то ни стало подняться над своим скромным окружением. Первым делом его амбиции обратились на журналистику, но тут препятствием стал его сильно развитый антисемитизм. После окончания университета он попытался закрепиться в ведущей германской газете «Берлинер тагеблатт» и послал туда много статей (чуть ли не 50!), называвшихся «Национализация», «Христианская наука и социализм» и т. п., но все они были отвергнуты редактором Теодором Вольфом, известным специалистом своего дела, который, как и владелец газеты, был, увы, евреем!

Третьей особенностью личности Геббельса было его особое отношение к католической религии. Оба его родителя были примерными католиками. Мать ежедневно молилась вместе с детьми. Когда учеба Йозефа в гимназии пошла успешно, родители, возблагодарив Бога, прониклись надеждой, что бедное дитя, повзрослев и выучившись, станет священником. Такая карьера была верхом мечтаний для многих людей их круга, особенно для правоверных католиков. Нет сомнений в том, что Йозеф, учась в школе, не собирался противиться этому желанию своих родителей и сам серьезно подумывал о том, чтобы стать священником. Да это и понятно: ведь он вырос в той части Германии, где процветала католическая религия. Блеск и величие Церкви и торжественный вид ее священников производили на мальчика неизгладимое впечатление. Служить святую мессу в красивом облачении, возглавлять красочную процессию на празднике тела Христова, слушать почтительные обращения «Ваше преподобие» от смиренных прихожан на исповеди — что могло быть заманчивее для честолюбивого подростка, начитавшегося книг и мечтавшего о том, как он будет восседать на троне во дворце архиепископа в Кельне, одетый в красную кардинальскую мантию, благословляя коленопреклоненную толпу молящихся!

Тем не менее, поступив на первый курс Боннского университета, Йозеф выбрал не теологический, а философский факультет.

Во время учебы в Бонне Геббельс вступил в «Юнитас фербанд» — студенческую католическую организацию, члены которой должны были регулярно посещать церковные службы и вести примерную жизнь. Но строгие моральные принципы этой организации, видимо, показались молодому Геббельсу слишком обременительными, особенно после исключения из ее рядов его друга, осмелившегося выразить несогласие с ограничениями его личной свободы, и Геббельс покинул этот союз, вскоре после окончания войны. После этого он надолго разочаровался в католической вере, вызвав этим испуг и смятение у своего отца, обратившегося к Йозефу с письмом, полным горячих увещеваний. На некоторое время Геббельса увлекли идеи религиозного идеализма, довольно туманного учения, по-разному толковавшегося его сторонниками. В духе его концепций написан автобиографический роман Геббельса «Михаэль» — запутанное и неясное произведение, к которому, однако, сам автор относился с душевным трепетом. Там говорилось: «Человек без религии — то же, что живое существо, не способное дышать». Герой романа, Михаэль — не кто иной как Фауст 20-го века; он пишет пьесу об Иисусе и Нагорной проповеди, которую называет «величайшим откровением, преподанным человечеству». (Книга называлась «Михаэль, или жизнь молодого германца, рассказанная в его дневниках» и была издана в Мюнхене в 1929 году; она была написана в 1921 году, вскоре после окончания Геббельсом учебы в университете. Он предлагал ее нескольким издательствам, в том числе и еврейской фирме «Ульштейн и Моссе», но безуспешно, и только позднее ее опубликовало нацистское издательство «Франц Эгер»).

Подобно другу Геббельса Ричарду Флисгесу, познакомившему его с трудами Маркса, Энгельса и Вальтера Ратенау, Михаэль, герой романа, погибает от несчастного случая, произошедшего в шахте. После гибели среди его вещей нашли книги: Библию, «Фауста» Гёте и сочинение Ницше о Заратустре. Михаэль (а с ним и сам Геббельс) противопоставлял Маркса Иисусу Христу: по его мнению, если Христос был воплощением любви, то Маркс стал воплощением ненависти. «Борьба, которую мы должны вести до победы (во всяком случае — до конца) — это борьба, в самом глубоком смысле, между учениями Христа и Маркса», — писал молодой Геббельс в дневнике.

Вскоре место Христа в философии Геббельса занял Фюрер. Постепенно Геббельс стал убежденным национал-социалистом; но хотя он верил в «высокое предназначение нации» не менее рьяно, чем Гитлер и Гиммлер, он никогда не смог отказаться от склонности к католицизму или хотя бы от принципов поведения, внушенных католическим воспитанием. Не являясь ревностным католиком и не совершая обрядов, он сознавал тем не менее привлекательность и силу этой религии, причем никогда не испытывал симпатии ни к протестантам, ни к либералам.

Антилиберальные взгляды Геббельса тоже нашли выражение в романе «Михаэль», герой которого заявляет: «Либерализм — это вера в деньги, а социализм — это вера в труд!» Подобно Ницше, Геббельс верил в диктатуру Силы и Решительности: «Всегда будет править меньшинство, оставляя толпе только один выбор: жить под властью диктатуры смелых или вырождаться при демократии трусов». До знакомства с Гитлером и до вступления в нацистскую партию Геббельс склонялся к авторитарному коллективизму, т. е. к той же диктатуре, но в более мягкой форме. Гитлер стал для него сверхчеловеком, открыто провозгласившим необходимость беспрекословного подчинения власти. Геббельс поверил его призывам и был готов принести на алтарь новой власти «жертву интеллекта». Как заметил один из его подчиненных, «он был готов слепо выполнять пожелания фюрера, повинуясь ему так же, как монах повинуется своим религиозным наставникам».

В беседах со своими ближайшими помощниками Геббельс не раз с восхищением отзывался о продуманной иерархической структуре католической церкви. Он говорил также, что «людям нужно внушать веру, объясняя им, во что они должны верить». Он высоко ценил единообразие церкви, с восторгом говоря о том, что «во всем мире, в один и тот же день и даже час все католические священники произносят одну и ту же молитву, читая ее по одинаковым требникам и на одном и том же латинском языке»; это производило на Геббельса неотразимое впечатление. Ему нравилось, что у католиков «порядок церковной службы строго одинаков и установлен раз и навсегда». Неудивительно поэтому, что церковные ритуалы, праздники и процессии Геббельс рассматривал потом как модель либо как пример того, как должны быть оформлены партийные мероприятия, укрепляющие веру в нацистские доктрины. В одном из выступлений он похвалил четки, назвав их «великолепным средством агитации», а профессия священника, как и профессия офицера, всегда вызывала у него восхищение как одна из самых древних и почетных. Он с одобрением относился к обрядам, ритуалам и организации церкви, в обычаях которой был воспитан, хотя и утратил со временем подлинно религиозную веру.

Существовали определенные политические и практические причины того, что этот неверующий так никогда формально и не расстался с церковью. Все его дети прошли обряд крещения. Он был противником «новой германской веры», изобретенной профессором Хауэром и насаждавшейся Альфредом Розенбергом и Мартином Борманом в качестве «нордической религии», основанной на языческих культах древних германцев. Кроме того, будучи умелым тактиком, Геббельс полагал, что время полного отказа от христианской религии и объявления ей бойкота еще не пришло, и сказал по этому поводу своим чиновникам: «Нужно подождать удобного момента. Не стоит создавать пока новую церковную администрацию. Уж если так необходимо иметь главой церкви папу, то пусть это будет римский папа, а не госпожа Матильда Людендорф» (глава придуманной новой германской нехристианской религии).

Геббельс был реалистом и хвалил поэтому католическую церковь за близость к массам. Он знал, что в сельской местности священники так и остались реальной властью. Он, конечно, верил, что со временем нацистская партия займет место церкви, но понимал, что это время наступит еще не скоро. Он заявлял, что партия только тогда сможет постоянно пользоваться привязанностью простого народа, когда она будет иметь в каждой деревне таких же хорошо обученных и умелых функционеров, каких имеет католическая церковь.

Когда началась война, Геббельс в разговорах с приближенными пренебрежительно отзывался о жертве, принесенной Христом ради человечества: «Кто станет слушать об этом сегодня, когда сотни тысяч людей переносят гораздо более страшные страдания из-за своих политических взглядов или из-за национальности. В наше время миф о распятии утратил и свое значение, и свою убедительность». Тем не менее следы былой привязанности, воспоминания о своей католической юности еще долго находили себе место в дневниках Геббельса. Так, в апреле 1943 года, заболев и попав на лечение в католическую больницу, он пришел в восхищение от самоотверженности католических медсестер и их преданности своему делу, назвав их «истинными благодетельницами страдающего человечества».

Геббельс обладал обостренным пониманием политической реальности, не уступая в этом отношении Макиавелли, и именно эта способность заставила его избежать открытого столкновения с католической церковью. В 1941 году в Мюнстере католический епископ граф фон Гален не побоялся выступить с критикой антицерковных действий нацистских властей, осудив в своих проповедях казни умственно отсталых пациентов клиник и конфискации имущества монастырей; и Геббельс, хотя и был взбешен этой открытой попыткой мятежа, все же отказался от принятия радикальных мер к ослушнику, сочтя момент неподходящим. Он знал, каким прочным авторитетом обладала в народе католическая церковь. Своим помощникам он сказал: «Я никогда не желал провоцировать церковь на открытое столкновение, предпочитая поддерживать отношения лояльности и сотрудничества; в этом моя позиция отличается от мнения руководства партии. Когда закончится война, тогда и можно будет лишить церковь всей ее материальной базы и этим сломать ей хребет». Геббельс не был безжалостным любителем крайних мер, как его шеф — фюрер, люто ненавидевший христианство, особенно его протестантскую ветвь. В беседе со своими советниками А. Розенбергом, Гиммлером и Боулером (главой партийной канцелярии Гитлера) фюрер заявил (в декабре 1941 года): «Пожалуй, я еще смог бы договориться с папами времен Возрождения, хотя их проповеди были опасными и лживыми, да и сами они были преступниками; но они покровительствовали великим художникам и вообще поддерживали красоту, и это вызывает у меня симпатию, не то что ужимки протестантских святош, распространяющих вокруг себя яд».

Гитлер и Геббельс были едины в своем крайнем национализме, в упоении властью и в презрении к массам, которыми они манипулировали. Интересно посмотреть, как зародилась их дружба и как она развивалась; это позволит понять развитие личности Геббельса и его превращение из незрелого студента в фанатика и самовлюбленного глашатая национал-социализма.

2. Доктор философии становится под знамя фюрера

Прошел уже год после окончания университета, а Геббельс все никак не мог найти себе постоянную работу. Он выкручивался по мере сил: репетиторствовал, давая уроки латинского языка, и брал на дом бухгалтерскую работу, но денег не было, и приходилось сидеть на иждивении у заботливого отца, который приносил домой 300 марок в месяц — на шесть едоков. Новоявленный специалист по германской литературе должен был по-прежнему, как и в студенческие годы, экономить каждый грош и ломать голову над тем, где раздобыть 20 марок, чтобы встретиться с невестой в номере отеля.

Ее звали Эльза; она была хорошенькая, с интеллигентными манерами и из зажиточной семьи. Она работала учительницей в школе в Рейдте, куда ходила младшая сестренка Геббельса, Мария. Эльзу покорил необыкновенный горящий взгляд, красивый голос и вдохновенные речи молодого доктора философии.

Девушка устроила своего жениха на работу в кельнское отделение «Дрезднер-банка», биржевым служащим, где его обязанностью было оглашать несколько раз в день курсы акций. Увы, Геббельс не смог долго продержаться на этой работе: не столько из любви к истории и литературе, сколько из ненависти к «денежным мешкам» — капиталистам, которых презирал всю жизнь, даже после того, как сам стал, с помощью Гитлера, богачом и владельцем красивых загородных поместий.

Вечно бегая в поисках «хлебной» работы, Геббельс наткнулся-таки на неплохую вакансию: пост секретаря у одного политического деятеля; это и открыло ему дорогу к занятиям политикой. Так он поступил на службу к Францу Вигерсхаузу, депутату рейхстага, который нанял его за 100 марок в месяц. Вигерсхауз был депутатом от партии «Народная свобода», представлявшей собой одну из многочисленных мелких правоэкстремистских организаций.

Геббельс стал жить в Эльберфельде, где участвовал в выпуске газеты «Фолькише фрайгайт» — официального органа своей небольшой и малоизвестной партии. Ему приходилось время от времени выступать на собраниях; здесь-то он и столкнулся впервые с представителями НСДАП — более крупной партии националистического толка, отличавшейся от «Партии народной свободы» и ей подобных наличием элементов «социализма» в своей программе. Молодого Геббельса привлекла броская комбинация националистических и социалистических идей, и к концу 1923 года он предложил свои услуги Карлу Кауфманну, являвшемуся в то время гауляйтером НСДАП в земле Рейн-Вестфалия. Кауфманн доложил об этом братьям Грегору и Отто Штрассерам, потому что Грегор был тогда одной из главных фигур в окружении Гитлера и распоряжался всеми делами нацистской партии в Северной Германии. Братья Штрассеры как раз намеревались начать издание в Эльберфельде своего еженедельника, задуманного не более и не менее как «главный идейный печатный орган партии». Еженедельник получил название «Заметки о национал-социализме»; ответственным за выпуск стал Грегор Штрассер, а редактором — Отто; нужно было найти еще толкового заместителя редактора, и тут подоспел Кауфманн, рассказавший Штрассерам о Геббельсе. Так Геббельс получил новую работу; он должен был трудиться сразу на двух должностях: секретарем в партийном бюро Кауфманна и заместителем редактора у Штрассера и получать за все 200 (позднее — 250) марок в месяц.

Грегор Штрассер, химик-фармацевт из Баварии, имел репутацию человека честного и прямого; вместе с братом Отто он владел также издательской фирмой «Кампфферлаг», находившейся в Берлине. Штрассер был покорен ораторским талантом молодого Геббельса и добавил ему работы, сделав своим личным секретарем (уволив с этой должности другого молодого человека по имени Генрих Гиммлер, не справлявшегося со своими обязанностями).

Геббельс стал усердно отрабатывать свой новый оклад, взявшись за дело с огромной энергией. Он редактировал журнал «Заметки о национал-социализме», организовывал партийные митинги и выступал на них, неутомимо разъезжая по всей Рейнской области и Рурскому бассейну, от Кельна до Крефельда и от Дортмунда до Оснабрюкка. Его слава быстро росла, а с ней расширялся и район выступлений, куда вскоре вошли Гамбург и Берлин, а потом даже Саксония и Южная Германия. Ему редко приходилось оставаться подолгу на одном месте, но это только подстегивало его неугомонную натуру; за год, с 1 октября 1924-го по 1 октября 1925 года, он выступил, по его словам, на 189 митингах и собраниях. Вся его жизнь проходила теперь в поездах, в гостях у друзей по партии либо за исполнением секретарских обязанностей, которые ему уже приелись; впрочем, он научился расслабляться, проводя время в компании многочисленных подружек.

В то время Геббельс переживал период некоторой неустойчивости (как и сама нацистская партия, членом которой он стал) и вел себя то беспокойно, то напористо; враги его партии относились к нему с презрительным пренебрежением, а ее вожди — с подозрительностью. Записи в дневнике рисуют нам портрет неуравновешенного «человека настроения», отчасти сентиментального, частью — циничного; то впадающего в депрессию, то возносящегося к высотам самоуверенности; критически оценивающего своих сподвижников, но иногда снисходящего по отношению к ним до насмешливого одобрения.

Тогда он чувствовал себя «социалистом», презирающим «ожиревшую буржуазию», как и самодовольных и ограниченных представителей среднего класса, к которым он относил и своего отца, «доброго и здравомыслящего человека, но обывателя и мелкого буржуа». Тогда же он с восторгом прочел первый том «Майн кампф», спрашивая себя: «Что же это за человек — Адольф Гитлер, плебей или бог? Христос или его пророк?»

В 1925 году в рядах нацистской партии, переживавшей период ослабления, наметились разногласия и возникла некоторая напряженность. Поводом для ссор стал вопрос о восстановлении прав членов императорской семьи на имущество в Германии. Гитлер, в союзе с Германской националистической партией, поддерживал восстановление прав, тогда как Штрассер и его брат резко выступали против. Впрочем, суть спора лежала глубже и касалась более важных проблем.

Гитлер и его мюнхенское окружение — Эссер, Федер, Штрайхер — не испытывали ни малейшей симпатии к социализму, в какой бы то ни было форме, а в русских большевиках видели главную опасность для Германии; напротив, северогерманская группировка во главе со Штрассером всерьез допускала возможность построения социализма немарксистского типа и не хотела видеть в Советской России заклятого врага. Геббельс, сравнивая значение понятий «социализм» и «национализм», был даже готов поставить в названии партии слово «социализм» впереди, перед словом «национализм». «Для нас, на Западе, этот вопрос еще неясен. Социалистическое освобождение и национальное возрождение тесно связаны между собой, как вихри в смерче, — вещал он. — Эта проблема — вопрос выбора поколений; пока неясно, что должно победить: старое или новое, эволюция или революция, социальные или социалистические идеалы? В свое время мы сделаем свой выбор, и для нас он не составит труда!»

В те дни Геббельс представлял собой революционера-националиста (а может быть — националиста-большевика!), ненавидевшего западные державы-победительницы больше, чем Советскую Россию. Соглашение в Локарно, заключенное Германией с Францией, Англией и Бельгией, вызывало у него ярость, как красная тряпка у быка. Ведь оно означало, по его мнению, что Германия «продала себя западному капитализму, сдавшись на его милость»: «Локарно и «Пакт о безопасности» — это ужасающая смесь обмана, несправедливости, предательства и лицемерия! За всем этим стоит лишь одно: деньги, которые правят миром! Из нас хотят сделать наемников, сражающихся на полях России против большевизма». Решая эту мрачную альтернативу, Геббельс был готов, если уж дело дойдет до крайности, скорее «погибнуть вместе с большевиками, чем попасть в вечное рабство к западному капитализму». Говоря в своих лекциях о Ленине и Гитлере, он представлял Ленина как великую историческую личность, как одного из величайших деятелей истории, «освободившего русский народ от оков царизма и от гнета средневековой феодальной системы». «К сожалению, — восклицал он, — эта новая свобода оказалась непродолжительной, потому что была основана на декадентском марксизме, представляющем собой ущербное дитя механистического западного просвещения и французской революции».

25 января 1926 года Грегор Штрассер собрал в Ганновере совещание гауляйтеров Северной и Западной Германии, имевшее важное значение для определения дальнейшей политики, и Геббельс выступил там с полной поддержкой «социалистической» точки зрения на возникшие проблемы. Гитлера представлял на совещании Готфрид Федер, «эксперт по финансовым вопросам» нацистской партии. В развернувшейся дискуссии по поводу экспроприации собственности императорской семьи Геббельс убедительно и с успехом выступил против идей Гитлера, рассмотрев вопрос в широком аспекте. «Целый час я говорил о России, Германии, западном капитализме и большевизме, и все слушали с напряженным вниманием, — записал он в дневнике. — Потом прозвучали бурные аплодисменты и слова одобрения. Мы победили! Штрассер пожал мне руку, а Федер выглядел растерянным и жалким».

Однако последующие события, случившиеся через несколько недель, оказались не столь приятными. 14 февраля 1926 года Гитлер собрал конференцию партийных вождей в Бамберге, на которой Геббельс оказался в полной изоляции. На конференцию не смогли прибыть представители северогерманской оппозиции, кроме Штрассера и Хааке, делегата от Пруссии. Гитлер твердо провозгласил свои антисоциалистические взгляды. Геббельс, казалось, был подавлен его аргументами и его поведением. «Гитлер говорил в течение двух часов, — записал он. — Я почувствовал себя оглушенным. Что он за человек? Реакционер? Удивительно бестактный тип, не слишком уверенный в себе! Русский вопрос он обошел; Италию и Англию назвал нашими «естественными союзниками».

Какой-то ужас! Говорит, что наша задача — раздавить большевизм, что большевизм — это очередная афера евреев! Мы, мол, должны «заполучить Россию»! Да ведь это 80 миллионов людей!»

В последовавшей короткой дискуссии принял участие и Штрассер, говоривший, по словам Геббельса, «нерешительно, нескладно, запинаясь». Никто, и Геббельс в том числе, не осмелился перечить Хозяину: «Я не смог возразить ни слова, я был ошеломлен!» Отто Штрассер, не присутствовавший на конференции, сказал потом, что Геббельс публично признал правоту Гитлера, покаялся в своих ошибках и присоединился к нему.

В своем дневнике Геббельс назвал выступление Гитлера «одним из самих больших разочарований» в «своей жизни» и посетовал: «Теперь я не смогу безоговорочно верить Гитлеру. Ужасная вещь! Я утратил чувство внутреннего равновесия. Я как будто потерял часть самого себя!

Во время всей конференции в Бамберге Геббельс просидел молча, разве что выкрикнул, за компанию с окружающими, один или два лозунга; он чувствовал, что его политические взгляды отличаются от тех, которые там провозглашались; и в то же время он был очарован Гитлером и ошеломлен цветущим и самоуверенным видом его помощников и сподвижников. Он привык агитировать других; но теперь, выслушав чужую агитацию, не мог до конца быть честным с самим собой, и его записи в дневнике представляют странную смесь искренности, цинизма и растерянности вместе со стремлением вернуть себе утраченную самоуверенность.

Продолжая считать себя социалистом, Геббельс порицал антирусские воззрения Гитлера, но ясно понимал при этом невозможность долгого пребывания в оппозиции, да еще в качестве ее лидера! Быть вместе с Гитлером означало иметь влияние, почет и широкие права, а выступить против него — значило привести партию к расколу, а себя подвергнуть всеобщему осуждению и изгнанию.

Все же в течение некоторого времени Геббельс делал вид, что пытается сопротивляться влиянию Мюнхена. Через неделю после конференции в Бамберге состоялось обсуждение ее итогов в Ганновере с участием Штрассера и коллег из северогерманской партийной группы. После длительной дискуссии было решено укреплять свои силы, не завидовать «мюнхенцам» и не преувеличивать значение их «пирровой победы», а настойчиво работать и готовиться к борьбе за социализм.

И Геббельс начал «готовиться» — но только к смене курса. Сначала он еще пытался делать различия между Гитлером и его приспешниками, из которых он особенно ненавидел Эссера и Юлиуса Штрейхера; но месяцем позже, в Нюрнберге, произошла его встреча со Штрейхером, окончившаяся полным примирением и признанием (записанным в дневнике), что Штрейхер (которого он прежде определял так: «свинья и самый отвратительный человек из всех помощников Гитлера»), оказывается, вовсе не так уж плох «По крайней мере Юлиус честен, и с ним можно иметь более дружественные отношения», — гласила новая запись в дневнике.

Гитлер, проницательно оценивший таланты Геббельса, понял, что можно сыграть на его тщеславии и жажде почета. В апреле 1926 года он пригласил Геббельса в Мюнхен для совместного выступления на партийном митинге. Когда Геббельс прибыл, его ожидал на вокзале личный автомобиль Гитлера, доставивший гостя в отель. Это сразу произвело впечатление, заставив вспомнить о бедной обстановке и скудных финансах северогерманского отделения партии в Эльберфельде. Здесь, в Мюнхене, чувствовалось, что в дело вовлечены большие деньги! «Какой прием! — записал Геббельс в дневник после встречи с Гитлером. — И фюрер — такой высокий, здоровый, полный жизни! Он мне понравился! Он всех нас подавил своим великодушием. Он предоставил свой автомобиль в наше полное распоряжение на всю вторую половину дня!»

Оба вождя выступили перед многочисленным собранием членов партии в Пивном зале, традиционно служившем местом подобных сборищ. Их встретили бурей приветствий. Митинг открыл Штрейхер, а потом выступил Геббельс, говоривший около двух с половиной часов. Он заворожил публику: «Я выдал им все, что у меня было. Они пришли в восторг, орали и бесновались, а потом Гитлер меня обнял. У него на глазах были слезы. Это был счастливый миг!» После этого они с Гитлером прибыли в отель и пообедали там вдвоем. Геббельс был восхищен: «Он вел себя как настоящий хозяин и проявил себя блестяще!»

На следующий день Гитлер принял Геббельса в штаб-квартире партии и там рассказал ему, в присутствии Гесса, об иностранных делах, о политике на Востоке и о социальных проблемах. Геббельс был покорен: «Он говорил с нами три часа. Это было блестяще, потрясающе. Италия и Англия — наши союзники. Россия хочет нас сожрать. Все это отражено в его памфлете и во втором томе «Майн кампф», который скоро должен выйти. Мы искали общие подходы, задавали вопросы. Он отвечал блестяще. Это совершенно новый взгляд на вещи! У него все продумано! Он убедил меня по всем пунктам. Это великий человек, во всех отношениях, блестящий ум! Он достоин быть Фюрером! Я склоняюсь перед ним как перед гигантом и политическим гением!»

Геббельс признал идеи Гитлера насчет отношений с Востоком и Западом «убедительными», но все же чувствовал смутное беспокойство по поводу вопроса об отношениях с Россией; потом успокоил себя, решив, что позже еще раз обдумает эту проблему, но это уже были последние колебания перед стартом в новом направлении. Запись в дневнике гласила: «Адольф Гитлер, я люблю Вас, такого великого и простого!»

Геббельс, переменчивый и циничный по натуре, легко поддавался чужому влиянию, а главное — он искал надежную опору, чтобы преуспеть в жизни; и он нашел ее в Гитлере.

Спустя два месяца, когда вождь посетил Рейнско-Рурский регион, Геббельс встретил его с огромным энтузиазмом: «Гитлер, дорогой старый товарищ! Это прекрасный человек и выдающаяся личность с огромным интеллектом, независимый ум, у которого всегда есть чему поучиться! Прекрасный оратор, владеющий не только словом, но и мимикой и жестами! Прирожденный вождь, с которым можно завоевать весь мир! Дайте ему возможность, и он истребит коррупцию с корнем!» Геббельс явно попал под обаяние «сильной личности», «харизматического лидера», знающего о других больше, чем они сами знают о себе, и прекрасно разбирающегося в их слабостях. А Геббельс продолжал разливаться соловьем: «Я был глубоко тронут его вниманием и чувствовал себя орудием божественной воли; я чувствовал себя счастливым! Ведь жизнь дорога, пока живешь! Фюрер сказал в заключение: «Я не отступлю и не дрогну, пока наша миссия не будет выполнена!» Это как раз в его духе! Да, это на него похоже!»

Герой романа «Михаэль», столкнувшись с реальной действительностью, покончил жизнь самоубийством; но сам Геббельс отнюдь не собирался совершить столь крайний шаг. После визита в Оберзальцберг, состоявшегося в июле 1926 года, он почувствовал небывалый прилив сил и уверенности, словно обращенный в новую веру, пророком которой был Адольф Гитлер: «Эти дни указали мне новое направление и определили мой путь. Я пребывал в бездне глубочайшего отчаяния, и тут передо мной засияла новая звезда! Теперь я всегда буду следовать за ней. Германия будет жить! Хайль Гитлер!»

Так Гитлер привязал к себе хитроумного радикала из Эльберфельда, указав ему путь к спасению, то есть к достижению успеха и власти для себя лично и для своей партии. Геббельс был фанатиком, душа которого нередко разрывалась между энтузиазмом и отчаянием, и вот теперь он нашел опору и защиту в таком же фанатике, но гораздо более уверенном в себе и преисполненном сознания своей высокой миссии до такой степени, какая и не снилась Геббельсу. Вождь олицетворял собой политическую тайну, глашатаем и пропагандистом которой должен был стать новообращенный, и эта тайна заключала в себе ненависть к оппонентам, не верившим в возможности нацистского движения, полное отрицание существовавшей политической системы и громкие, но двусмысленные обещания устройства новой, справедливой государственной и общественной структуры. Участников нацистского движения ожидали почет, выгодные должности и власть.

Привязанность Геббельса к Гитлеру стала результатом исполнения психологической потребности и одновременно — плодом трезвого расчета. Как бы то ни было, но эта привязанность была искренней и постоянной, тогда как отношения Геббельса с другими видными деятелями партии целиком определялись законами политического соглашательства и могли быстро переходить от дружбы и сотрудничества к враждебности и антагонизму — а затем меняться в обратном направлении. Те, кого сегодня он называл «старина» и «дружище», завтра могли стать «тупицами» и «интриганами» и даже «свиньями». Именно тогда Геббельс составил свой «Обидный словарь», содержавший всевозможные насмешки, шутки и оскорбления в адрес его оппонентов, соперников и врагов, получивших меткие и ядовитые характеристики, полные сарказма, иронии и остроумия. Неудивительно, что отношения Геббельса со своими политическими оппонентами из числа членов партии не всегда оставались в рамках светских приличий. В его дневнике Штреземанн, будущий министр иностранных дел, фигурирует под кличкой «старая жирная свинья», а Северинг, министр внутренних дел Пруссии, определен как «трусливая социал-демократическая скотина»; и даже вождь консервативных германских националистов Хергт охарактеризован как «гадкая помесь хама, труса, обывателя и свиньи». Когда доктор Лей поддержал Гитлера в нападках на фракцию Штрассера, Геббельс обозвал его «тупоголовым интриганом». Эссер, ставший позже государственным секретарем в Министерстве пропаганды, получил характеристику «карманного Гитлера, копирующего, с обезьяньей ловкостью, замашки своего великого прототипа».

Геббельс был сложной фигурой, в которой бесспорный ораторский талант сочетался с насмешливым нигилизмом, а организаторские способности уживались со страстью к политической демагогии. Как ни презирал он толпу, «массу», он всегда оставался настоящим агитатором, стремящимся и увлечь слушателей и убедить их. Неразборчивый в средствах, он умел сыграть на низменных инстинктах черни, сохраняя при этом фанатичную убежденность миссионера. Вульгарность переплеталась в нем с истинно германской сентиментальностью, принимавшей иногда забавную «современную» окраску, отличавшую его от напыщенных представителей старшего поколения националистов, таких как члены «Пангерманской лиги». Посещая могилу Вагнера в Байрейте, куда светская публика шествовала в строгих утренних костюмах, как на официальную церемонию, Геббельс одевался в рабочую блузу или в будничный дождевой плащ.

Свои ранние дневники Геббельс писал, не рассчитывая на их публикацию, поэтому нет причин сомневаться в их искренности и отсутствии позы.

По записям видно, что даже перейдя в подчинение к Гитлеру и заручившись его покровительством, он постоянно страдал от резких перемен настроения, то впадая в депрессию, то испытывая приливы счастья, то мирясь, то ссорясь с окружающими, в отношениях с которыми устанавливались то гармония, то антагонизм. 26 октября 1925 года он отмечал в дневнике: «Кауфманн — мой дорогой и преданный друг, прекрасный, добрый товарищ!» Шесть месяцев спустя он получил от Кауфманна (в то время гауляйтера земли Северный Рейн) письмо с упреками в отсутствии жесткости и записал в дневнике: «Какой гадкий сюрприз преподнес мне Кауфманн в своем наглом письме! Теперь я уезжаю с испорченным настроением, совершенно подавленный».

Романтический идеализм странным образом смешивается у него с плохо скрываемой агрессивностью. Он искренне восхищается то Гитлером, то видами Байрейта, то идеями Рихарда Вагнера и в то же время чернит и поносит своих соперников и врагов; и над всем этим царствуют холодный расчет, амбиции и ненасытная жажда власти и престижа. Он сравнивает самого себя то с «беспокойным вихрем», то с апостолами и проповедниками и наблюдает с удовольствием, как внимательно, будто в церкви, слушает его толпа на митингах. Но в его острых нападках на врагов национал-социализма, на республиканцев и евреев не было и следа религиозной кротости — было только злобное желание унизить и уничтожить их.

Разочарование и пессимизм терзают его душу и после заключения соглашения с Гитлером: «Я чувствую себя так, как будто давно умер и меня похоронили. На сердце так тяжело! Все эти поездки — как они мне надоели! Осталось одно, последнее утешение — работа, моя работа…» Настал момент, когда все ему разонравилось: люди, новые места, собрания и митинги. В июне 1926 года началась борьба за власть в партийной организации в Эльберфельде, вызвавшая у него новый приступ тоски: «Сегодня начнутся эти личные «разборки»: Кауфманн, Пфеффер и я будем обвинять друг друга…»

В этот смутный период Геббельсу предложили пост гауляйтера (партийного руководителя) Берлина. Сначала он колебался, даже думал: не отказаться ли? Но высокая столичная должность оказалась слишком лакомой приманкой для агитатора из провинции, несмотря на все его «сомнения», искренние или мнимые. Спустя две недели, после выступления на митинге, в его дневнике появляется запись, напоминающая терзания девицы на выданье: «Мы вышли прогуляться по улицам. Перед нами раскинулся ночной Берлин. Море огней и настоящий Вавилон пороков! И в эту-то трясину я лезу по собственной воле!»

В конце концов он, конечно, принял этот высокий пост, настоятельно предложенный ему Гитлером, и записал следующее: «С 1 ноября я точно буду в Берлине. Ведь Берлин — это центр всего, и для нас — в том числе!»

Это был хитрый ход Гитлера, убившего таким путем сразу нескольких зайцев. Прежде всего Геббельс, бывший до этого личным секретарем Грегора Штрассера, теперь превратился в его самого серьезного соперника. Оба деятеля имели штаб-квартиры в Берлине, но именно Геббельс создал нацистской партии громкую известность в столице и разработал новые, невиданные ранее методы политической пропаганды.