Йозеф Геббельс — Мефистофель усмехается из прошлого

По мере того, как отодвигались на неопределенный срок и конец войны, и обещанная победа, Геббельсу приходилось решать новые пропагандистские задачи и изобретать новые лозунги. Никто в Германии не ожидал, что противник перейдет на круглосуточные бомбежки немецких городов, начавшиеся со второй половины мая 1943 года, когда британская авиация стала совершать налеты по ночам, а Восьмой воздушный флот США — днем.

В это время на побережье Балтийского моря немцы развернули секретные работы по созданию ракет среднего радиуса действия. О подготовке нового оружия было известно лишь немногим, но Геббельс получил возможность делать многозначительные намеки на то, что англичан и их города ожидает страшное возмездие и что оно не за горами. Тема «возмездия врагу» звучала уже давно и в разных вариациях, но ее цель всегда оставалась одна и та же: укрепить и поднять моральный дух населения обещаниями опустошительных разрушений на территории врага с помощью небывалого «чудо-оружия». Одновременно подразумевалось, что разрушения принесут врагу столь серьезный ущерб, что он потерпит поражение и война будет выиграна.

Одновременно пропаганда разрабатывала и другую тему: о том, какие ужасы придется пережить немцам в случае поражения Германии в войне. Так намеревались обрести «силу через страх», т. е. укрепить стойкость населения, рисуя кошмарные картины зверств, которые будут совершать враги, если победят Германию. Нужно было внушить такой страх населению Германии, чтобы каждый немец и каждая немка предпочли лучше стоически умереть, чем оказаться в рабстве под гнетом чужеземных завоевателей. Заодно ставилась задача распространить страх перед большевизмом на все европейские страны.

Обе эти главные темы пропаганды: одна — агрессивная и хвастливая (о «чудо-оружии»), а другая — оборонительная и героическая (о необходимости не допустить прихода большевиков) — широко развивались в последние два года войны, усложняясь и переплетаясь между собой.

1. Ракеты «ФАУ» — оружие возмездия

Начиная с лета 1943 года, Геббельс и Гитлер стали говорить о мести врагу за его «воздушный террор» против германских городов, обещая применить для этого новое секретное оружие. На массовом митинге во Дворце спорта в Берлине 5 июня 1943 года Геббельс, под бурные аплодисменты присутствующих, заявил: «Весь германский народ полон одной мыслью: отомстить врагам, причинив им такое же зло, какое они причинили нам. Мы не хотим ни угрожать, ни хвалиться. Мы говорим о фактах. Британцы рано стали радоваться: им придется заплатить по счету за те кровавые злодеяния, которые они совершили, подстрекаемые евреями-парламентариями!» Через две недели, выступая на митинге в Эльберфельде, посвященном памяти жертв воздушной войны, Геббельс выразился более определенно: «Наступит день и придет час, когда мы ответим террором на террор. Враг громоздит одно преступление на другое и сам составляет кровавый счет, который ему придется оплачивать». И Геббельс заявил, что уже множество конструкторов, инженеров и рабочих заняты тем, что приближают желанный день возмездия. Он знает, что весь германский народ ожидает этого с горячим нетерпением; что «долгие недели страданий переполнили сердца немцев желанием мести. Врагу будет предъявлен счет, ему придется ответить за свою вину».

Тема «мести» звучала еще несколько месяцев, то затухая, то усиливаясь. 14 августа 1943 года Геббельс писал: «Мы отражаем воздушные налеты врага путем военной и гражданской обороны, но недалек тот день, когда в дополнение к этому у нас появится средство для нанесения массированного контрудара. Пока приходится ждать, но ни один человек в Германии не считает это невозможным». В том же духе высказывался и Гитлер в своей речи по радио 10 сентября: «Создаются технические и организационные возможности для того, чтобы не только прекратить воздушный террор врага, но и нанести ему ответный урон с помощью новых и более эффективных средств». Подобные же намеки он сделал в своей речи в Мюнхене, выступая перед членами «старой партийной гвардии» 8 ноября: «Хотя мы пока что не можем добраться до Америки, но, слава Богу, поблизости есть еще одна страна, на которой мы и сосредоточим свои усилия». В обращении к германскому народу по случаю нового, 1944 года, Гитлер сказал, что 1943 год хотя и принес немцам самые тяжелые испытания, но дал надежду жителям городов, пострадавших от бомбежек, на то, что «час расплаты придет».

Геббельс впервые узнал о планах фюрера по созданию управляемых ракет 23 марта 1943 года. После этого он направил запрос Шпееру, и тот стал присылать ему регулярную информацию о продвижении работ в Пенемюнде. Первая ракета была задействована против Британии в июне 1944 года; до этого у Геббельса было несколько встреч с учеными, работавшими над проектом.

Понимая, что идея мести за бомбежки очень популярна в массах, Гитлер настоял на том, чтобы новое оружие получило название «Возмездие», хотя военным это не понравилось. Вернер фон Браун и Дорнбергер, ответственные за разработку и производство ракет, были раздосадованы тем, что их детище используется в целях пропаганды, и сожалели о том, что с ним связывают слишком большие надежды; но Гитлер оставил их чувства без внимания. Дорнбергер потом говорил, что на встрече в ставке Гитлера, состоявшейся 7 июля 1943 года, он убеждал фюрера исключить из пропаганды слова о «решающем значении всесокрушающего чудо-оружия», но Гитлер резко оборвал его, и он счел за лучшее оставить эту тему. Как бы то ни было, но выпуск ракет сильно задержался, особенно после того, как британская авиация нанесла успешный удар по заводу в Пенемюнде в августе 1943 года.

Тем временем разведка союзников пришла к заключению, что немцы действительно создают какое-то новое оружие и что угрозы нацистских вождей не являются блефом; и тогда пропаганда западных стран стала указывать на расхождение между обещаниями и делами немецкого руководства. Это заставило Геббельса сказать в своей речи в октябре 1943 года следующее: «Что касается темы возмездия, горячо волнующей весь германский народ, то я могу только заметить, что англичане совершают роковую ошибку, считая ее не более чем пропагандистской выдумкой, не имеющей под собой реальной почвы. Придет день, и Англия ощутит на себе эту реальность».

После этого Геббельс стал более осторожным в своих предсказаниях и на некоторое время возложил надежды на другие способы возмездия, например, на бомбардировки Англии с помощью обычных самолетов. Обращаясь к немцам в канун Нового, 1944 года, он сказал, что немцы до некоторой степени приспособились к ужасам современной войны, но у англичан в этом отношении все впереди: «Воздушная война пока что радует наших врагов, потому что она идет в одну сторону; вот когда им будет доставаться так же, как и нам — лондонские газеты поумерят свои восторги».

В начале 1944 года Геббельс выпустил директиву, обязавшую прессу и радио не использовать в течение некоторого времени термин «возмездие». Дело в том, что чем больше население обсуждало эту тему, тем более частыми и опустошительными становились налеты союзников. Так слово «возмездие» оказалось под запретом, потому что Геббельс не хотел возбуждать чрезмерные надежды, обсуждая этот вопрос открыто.

Выпуск «чудо-оружия» все время задерживался, и это вызывало у Геббельса беспокойство. Его адъютант признавался, что «ответственность за программу «Возмездие» или даже за ее провал преследовала Министра, как кошмар». На самом деле Геббельс был не в состоянии ни ускорить, ни задержать программу, в отличие от Геринга и Шпеера; но он отвечал, так сказать, за само осуществление мести: ведь он сам объявил о ней и к тому же взял на себя ответственность перед населением за весь ход воздушной войны или хотя бы за успешную оборону от налетов. Поэтому он почувствовал большое облегчение, когда во время визита в ставку фюрера в начале 1944 года услышал от Гитлера подробности о существенных успехах в подготовке нового оружия. «Это совершенно новое средство нападения, — рассказывал Геббельс фон Овену (имея в виду ракету «Фау-2»), — против него бессильна любая противовоздушная оборона; никакие сигналы воздушной тревоги тут не помогут. Англичане думают, что победа — у них в кармане, но им придется испытать шок, когда они поймут значение чудо-оружия. Возможно, они станут теперь более сговорчивыми насчет заключения компромиссного мира — кто знает? Вполне может случиться, что все это будет иметь далеко идущие политические последствия».

К сожалению для Геббельса, дело шло совсем не так гладко. Воздушные налеты сильно мешали работе секретного завода: «Прошло уже полгода с тех пор, как фюрер держал в руках полностью готовые чертежи нового оружия, — сокрушался Геббельс, — но и сегодня мы не в состоянии назвать точную дату его применения». Все, что Геббельс мог пообещать населению, — это «обычные» воздушные налеты на Лондон и другие английские города. А ведь во время одной из бомбежек Берлина он дал «слово чести» горожанам, что «возмездие» обязательно состоится.

Пришлось быть более осторожным в обещаниях. Геббельс совсем исключил из употребления слово «возмездие», отделываясь от вопросов туманными общими рассуждениями. «Пройдет не слишком много времени, — объяснял он, — и инициатива будет снова в наших руках; мы не только ликвидируем временное техническое превосходство врага, но и сами будем его превосходить». Через несколько недель он не удержался и похвастал в «Дас райх», сказав о новых «решительных мерах, которые заставят врага понять, что воздушная война не выгодна для него ни в материальном, ни в моральном смысле. Я пока что не могу сказать всего, но в довольно скором времени мы введем в действие новый аргумент, который будет для врага более убедительным. Тогда англичанам придется показать, могут ли они быть такими же стойкими, как немцы. Мы уже прошли самую тяжелую часть войны, а для англичан она только начинается. Мы остались несломленными; посмотрим, как англичане пройдут это испытание».

Наконец, в июне 1944 года ракета «Фау-1» была применена впервые, и Геббельс признался фон Овену, что его совершенно измотали постоянные задержки с пуском: «Дата применения была сначала назначена на декабрь 1943 года, потом — на 1 января 1944 года, а потом перенесена из-за технических неполадок еще на два месяца; но пуск так и не состоялся, ни в марте, ни в апреле, ко дню рождения фюрера. Потом в напряженном ожидании прошел май, и фюрер сказал, что акция «Возмездие» произойдет в день высадки союзников. В июне враг уже готовился к вторжению, а наши конструкторы все еще вносили изменения в ракету».

Сообщение о состоявшемся первом пуске ракеты «Фау-1» вызвало у Геббельса смешанное чувство облегчения и неуверенности. Долгая задержка с выполнением обещания, данного им в прежних статьях и речах, теперь, как бумеранг, ударила по его престижу. Когда проходил месяц за месяцем, а обещанного оружия все не было, авторитет Геббельса падал все ниже. «Он знал, что если откладывать «возмездие» и дальше, то публика начнет смеяться над ним», — свидетельствовал современник.

Один из сотрудников Геббельса, известный журналист Шварц ван Берк, предложил назвать новое оружие «Фау» — по первой букве слова «Фергельтунг» («Возмездие») — и обозначать его модификации как «Фау-1», «Фау-2» и так далее, чтобы создать ажиотаж, намекнув на возможность дальнейшего развития. Геббельс передал это предложение Гитлеру уже от себя, и фюрер его принял.

Гитлер распорядился применить ракету через десять дней после высадки союзных войск в Нормандии. Английские газеты сообщали: «Вблизи Лондона, в Южной Англии, имели место взрывы нового типа, видимо, от действия оружия очень крупного калибра».

До последнего момента никто не знал, как именно будет действовать новое оружие; ходили десятки слухов, в том числе и такие: «Нажимают кнопку, и ракета улетает. Когда она взрывается, то половина Британских островов взлетает к небу, а другая половина погружается на дно моря, а ракета возвращается назад, неся 50 000 пленных на борту!» Серьезные люди одергивали шутников: «Нет, это действительно мощное оружие: 24 часа бомбардировок, и Англия запросит пощады, согласится на перемирие и на любые условия. Ведь это новое германское изобретение, связанное с расщеплением атомов, высвобождением электронов и тому подобными штучками. Потрясающая вещь! Весь мир вздрогнет!»

Министр пропаганды был и доволен и счастлив. Он говорил своему пресс-секретарю: «Я, наверное, больше всех удовлетворен тем фактом, что «Возмездие» наконец свершилось! Ведь именно я обещал его немцам, и мне пришлось бы отвечать в случае неудачи. Вы помните, конечно, о тех сотнях писем, содержавших один и тот же вопрос: «Где же ваше новое оружие?» Геббельс говорил, что до последнего момента все это дело с ракетами висело на волоске, и он сильно беспокоился по поводу результатов.

Впрочем, и теперь, когда пуски состоялись, у него хватило хитрости вести пропаганду достаточно осторожно; Он убедил Гитлера в том, что бюллетень вepховного командования вермахта должен содержать всего одно предложение, сообщающее о факте испытания, и что слово «возмездие» вообще не должно упоминаться. На совещании в своем министерстве, проведенном 16 июня, Геббельс тоже настоял на том, что пресса и радио не должны говорить о «Возмездии». «Достаточно простого сообщения в бюллетене вермахта, — сказал он, — чтобы произвести потрясающее впечатление на германский народ. Нам нужно не подогревать возбуждение, а наоборот, успокаивать людей». Геббельс боялся, что немцы будут охвачены ложными надеждами на скорый конец войны. Неудивительно, что министр пришел в сильный гнев, когда узнал, что его старый соперник Отто Дитрих в директиве для прессы нарушил его указания, а известный журналист Отто Криг, следуя директиве, поместил в берлинской «вечерке» передовую статью, начинавшуюся с торжественной фразы: «День, которого так ждали 80 миллионов немцев, наконец, наступил…»

Геббельс в приступе ярости пригрозил расстрелять несчастного журналиста, едва сумевшего оправдаться ссылками на директиву Отто Дитриха, который и был признан главным виновником происшествия. Тогда министр стал добиваться от фюрера, чтобы тот подчинил Дитриха Министерству пропаганды или хотя бы приказал посылать «директивы» Дитриха на утверждение Геббельсу.

Тем временем выяснилось, что после применения ракеты «Фау-1» в течение недели ничего необыкновенного не произошло. Гитлер был сильно разочарован таким результатом и прикаізал прессе и радио избегать всяких преувеличений в сообщениях о новом оружии, хотя сам же положил им начало. Газетам было приказано ограничиваться перепечаткой информации из иностранных изданий.

Несмотря на это, германские газеты стали помещать отчеты об огромных разрушениях, причиненных ракетами «Фау-1». Военный корреспондент одной газеты, описывая обстановку в Лондоне 6 июля 1944 года, писал, что город охвачен огнем: «Столица Британии — в кольце огня и уже несколько дней подряд борется за свою жизнь, стараясь спастись от этого ужасного нового оружия. Особенно сильные пожары бушуют в центре Лондона, у Темзы. Облака, нависшие над городом, окрашены в багровый цвет; похоже, что потушить пожары не удастся».

Сам Геббельс оценивал применение «Фау-1» и «Фау-2» более осторожно. Выступая на митинге в столице 7 июля 1944 года, он заявил, под бурные аплодисменты публики, что «хотя и не стоит питать иллюзий насчет немедленных решающих результатов применения нового оружия, но длительные ракетные обстрелы, безусловно, повлияют на всю обстановку в Англии.

В статье «К вопросу о возмездии», переданной по радио 21 июля, он рассказал о «парализующем чувстве страха, охватывающем британцев при взрывах «Фау-1», и о том, что «британская противовоздушная оборона не в состоянии помешать нам обрушить на Англию поток ракет, преодолевающих пролив Ла-Манш без всяких помех. Британское правительство, — сказал он, — пыталось сначала преуменьшить размеры ущерба; но теперь оно, напротив, драматизирует события и пытается пробудить жалость во всем мире, выступая в роли «оскорбленной невинности».

Тем временем вторжение союзников во Францию набирало силу, но Геббельс сосредоточил все старания на пропаганде успехов «Фау-1», наверстывая все, что было потеряно за долгие месяцы ожидания. «В свое время, — говорил он, — мы сдержанно давали понять, что готовим меры возмездия против англичан, и их руководители, те, что сидят в Лондоне, громогласно насмехались над нами, говоря, что наше оружие возмездия — изобретение пропагандистов, а не ученых и инженеров. Что-то теперь они не смеются у себя в Англии! Сначала их газеты сравнивали «Фау-1» с «надоедливыми жуками», а теперь называют их «бомбы-роботы». Это показывает, что они начинают понимать разницу между вчерашними выдумками и сегодняшней действительностью!»

Пропаганда Геббельса настаивала на праве применять ракеты «Фау», явно рассчитывая на сочувствие немцев, страдавших от бомбежек. Германское население было сильно обеспокоено и теперь почувствовало ободрение, увидев, что давно обещанное «чудо-оружие» наконец появилось и действует. Геббельс отвергал критику англичан, утверждавших, что «Фау-1» не имеет нужной точности попадания и не может быть направлено исключительно против военных целей, как американские и английские бомбы, падавшие на Германию всю зиму. «Но это же смешно, — говорил Геббельс, — достаточно посмотреть на наши города, лежащие в развалинах! Если бы это было так, то Лондон не стал бы взывать о мести, забывая, что «Фау» как раз и есть оружие возмездия; и если англичане не боятся его действия, то зачем же они говорят о наказании за его применение? У них много самолетов, но они сейчас заняты, прикрывая вторжение во Францию; если они их оттуда снимут, это даст Германии большое оперативное преимущество. Одно это доказывает, что «Фау-1» имеет важное военное значение, но англичане не желают этого признавать, говоря о страданиях мирных граждан, чтобы вызвать сочувствие мировой общественности».

Понятно, что британские и американские пропагандисты, видя успех пропаганды Геббельса, постарались преуменьшить чисто военное значение «чудо-оружия». Американцы заявили, что оно не принесло немцам никаких видимых успехов: наступление союзников в Нормандии продолжается, и военное снабжение осуществляется без всяких перебоев; так что можно только удивляться тому, зачем поднят весь этот шум вокруг нового оружия и стоит ли тратить на него столько времени и сил. Им вторили англичане, повторявшие, что «летающие бомбы» бесполезны в военном отношении.

Все же есть свидетельства того, что пропаганда Геббельса, рассказывавшая об успешном применении «Фау», подняла боевой дух немецких солдат. Это подтвердил генерал Эйзенхауэр на заседании Объединенного комитета начальников штабов: «Пропаганда успехов «Фау» сильно укрепила боевой дух немецких войск на раннем этапе операции вторжения». В сентябре 1944 года Эйзенхауэр решил атаковать побережье пролива Па-де-Кале (откуда производились пуски ракет), чтобы захватить «летающие бомбы» и отвести тем самым угрозу от Англии, а также лишить козырей вражескую пропаганду, «которые она использует в тылу и на фронте, твердя об «атаках на Лондон» и о «решительном повороте в войне».

Геббельс отверг утверждения англичан о том, что «Фау-1» — «подлое и бесчеловечное оружие, разрушающее с тупой силой дома мирных граждан». «То же самое можно сказать о ночных налетах британской авиации, — сказал он. — Бывает, что они сыплют бомбы, когда небо полностью закрыто облаками, так что даже наши истребители не могут взлететь из-за отсутствия видимости».

Геббельс также уверял своих читателей в Германии и за рубежом, что не испытывает никакой «мрачной радости» из-за того, что «бомбардировки Лондона создали там невыносимые условия для населения». Едва не проливая слезу, министр пропаганды, полный сострадания, объяснял: «Мы с болью представляем себе, какие страдания ждут британскую столицу, когда мы обрушим на нее новое, более мощное оружие возмездия. Ведь операция «Возмездие» только начинается!»

Военные обозреватели во всем мире единодушно высказывались в том смысле, что немецкая «Фау-1» открыла революцию в военной технике. «Но что они скажут, когда появится наше новейшее оружие, совершенно несравнимое с этим? — вопрошал Геббельс и заключал с удовлетворением: — Мы не считаем технику главным фактором современной войны, но ее важное значение бесспорно. Победу обеспечивают высокая техника и высокий моральный дух. До сих пор враг имел превосходство в технике, хотя мы превосходили его морально. Теперь мы сравняемся с ним в технике, но он никогда не достигнет уровня нашего боевого духа. Это и есть наше главное преимущество, с помощью которого мы победим. Теперь посмотрим, кто выдержит дольше на «втором дыхании» и не испугается трудностей!»

Тем не менее Геббельс продолжал придерживаться осторожного и ограниченного подхода в пропаганде «чудо-оружия», даже несмотря на то, что еще до его применения он, увидев секретный цветной документальный фильм о производстве «Фау-2», пришел в полный восторг и сказал после просмотра: «Это оружие, несомненно, поставит Англию на колени! Если бы можно было показать этот фильм во всех кинотеатрах, то мне больше не надо было бы произносить речи и писать статьи: даже самые твердолобые пессимисты перестали бы сомневаться в нашей победе!»

Надо сказать, что первые пуски «Фау-1» не произвели особого впечатления на британское правительство. Когда же на пригород Лондона упала первая «Фау-2» (это случилось 7 сентября 1944 года), оптимизм британских властей сильно поблек. Будто назло, как раз за день до этого министр снабжения Дункан Сэндис заявил, что «битва за Британию» закончилась; разве что прогремит еще «несколько одиночных выстрелов». Его слова были основаны на данных британской разведки, сообщившей о полном разрушении пусковых площадок «чудо-оружия». На самом деле «последние залпы» звучали еще полгода, в течение которых на Англию упало 1000 ракет «Фау-2» и 500 ракет «Фау-1». И все же они не смогли поставить Англию на колени.

Историческая справка. Ракета «Фау-2» имела длину около 15 м; вес — 13 т (в том числе вес боеголовки

— 1 т); скорость полета — около 7000 кмч; дальность полета — 500 км. Всего на Англию было выпущено более 1000 ракет; потери англичан составили 10 тыс. человек убитыми.

2. «Сила через страх» (1943–1944 годы)

Выражение «Сила через страх», употребленное в пропаганде, не является немецким изобретением. Его впервые применили британские пропагандисты в конце 1942 года, описывая деятельность немецкой пропаганды в тот период, когда германская армия была накануне своего первого крупного разгрома на Восточном фронте. Это отметил Геббельс, который написал (за несколько недель до поражения под Сталинградом): «Англичане организуют против нас широкую контрпропагандистскую кампанию, называя наши выступления «Сила через страх». (Возможно, это была пародия на известное немецкое выражение «Сила через радость», служившее названием крупной германской туристской фирмы).

Это выражение хорошо отражало то, что происходило в действительности: во второй половине войны германские армии переходили к обороне, и немецкие пропагандисты стремились укрепить силу сопротивления на фронте и в тылу, нагнетая страх, и одновременно ослабить противника, сея страх и неуверенность в его лагере. Страх должен был поднять моральный дух немецких солдат на фронте и трудящихся в тылу и укрепить привязанность к Германии ее друзей и союзников, начинавших проявлять колебания. Страх же должен был ослабить коалицию западных держав, парализовав их военные усилия угрозой зловещих последствий их дружбы с большевиками. Искусно манипулируя одними и теми же стереотипами, немецкая пропаганда использовала рассказы о грядущих несчастьях, страданиях и гибели в качестве «тонизирующего средства» для граждан Германии и ее союзников, и одновременно — в качестве отравы, ослабляющей и разъединяющей их противников. После Сталинграда постоянной темой германских газет и радио стали рассуждения об ужасной судьбе, ожидавшей каждого немецкого мужчину, женщину, ребенка в случае, если, не дай Бог, случится невозможное и Германия проиграет войну. Ясно, что все нацистские руководители были лично заинтересованы в ведении такой пропаганды: ведь они прекрасно понимали, что в послевоенной Германии им не будет места.

Программа «Сила через страх» должна была внушить гражданам Германии и союзных с ней стран мысль о необходимости стойко выносить трудности и неудобства войны, чтобы не оказаться в гораздо худшем положении в случае крушения фатерлянда.

Точно так же программа «Слабость через страх» подразумевала коварную пропаганду в духе Макиавелли с целью разделения партнеров по антифашистской коалиции путем убеждения западных лидеров в том, что победа большевиков принесет им гораздо больше опасностей, чем победа Германии а тем более — сепаратный мир с ней.

Призывы к обретению «силы через страх» строились просто: они были основаны на разоблачении «зловещих планов», якобы составленных врагами Германии и подразумевавших, что жизнь немцев в побежденной Германии будет совершенно невыносимой. С этой целью Министерство пропаганды вылавливало в британской и американской прессе всякое непримиримое или преувеличенно жесткое высказывание, всякое суровое замечание о будущем Германии и приспосабливало этот материал для своей пропаганды. В этом отношении известное высказывание Роберта Ванситгарта (английского дипломата, противника нацистского режима), сурово осудившего всех немцев без исключения, стало настоящим подарком для Геббельса и его пропагандистской команды. Например, в декабре 1943 года редакторы германских газет получили следующую директиву: «Заслуживают особого внимания намерения наших врагов по уничтожению Германии, нашедшие выражение в высказываниях Ванситтарта и в замечании Ллойда (члена парламента, консерватора) о том, что Сталин, вероятно, не согласится с попытками облегчить судьбу Германии. Стоит запоминать все подобные заявления, считая их проявлениями политического безумия, потому что Германия в настоящее время, конечно, сильнее в обороне, чем ее противники».

Объяснение этой директиве можно найти в записях Геббельса, сделанных им несколькими днями раньше и указывающих на его озабоченность по поводу развертывания пропагандистской кампании западных держав:

«Если говорить коротко, то сейчас противник развертывает против нас «войну нервов», невиданную прежде. Ее лозунг: «Сдавайся, или умри!» Думаю, что на нас все это не подействует. Германский народ прекрасно знает своих противников и их повадки; каждый немец хорошо представляет себе, что его ждет, если он попадет в руки врага».

Немцы, в общем, гораздо больше опасались русской, а не западной оккупации, и причиной тому послужила усиленная антибольшевистская обработка населения в период 1933–1939 годов, а потом и вторжение гитлеровских войск в Россию в июне 1941 года. В ноябре 1943 года западная печать сообщила о требовании Советского Союза предоставить в его распоряжение после войны 1 млн германских рабочих сроком на пять лет для восстановления разрушений, и Геббельс от радости стал потирать руки, предвкушая, как он использует этот козырь:

«Подобные требования — наилучший материал для нашей пропаганды, — писал он в дневнике. — Они очень глубоко впечатляют немцев. Любая мать и жена проклянет саму мысль о том, что ее сын или муж останется после войны в Советском Союзе на принудительных работах. Чтобы избежать такой участи, немцы будут сражаться до последнего дыхания!»

В июне 1944 года началось вторжение западных союзников во Францию, и Геббельс почувствовал, что пора сеять страх среди немцев перед наступающими англо-саксами; германская пресса и радио с большой охотой стали рисовать мрачные картины неприглядного поведения завоевателей. Директива шефа германской прессы Дитриха гласила: «Сообщать о бесчисленном количестве писем, идущих в английские газеты с требованиями убивать всех немцев без разбора: не только мужчин, но и женщин и детей, даже младенцев в колыбелях».

По мере продвижения союзных войск во Францию и Бельгию угроза «фатерлянду» увеличивалась, и пропаганда усиливала разработку темы «Сила через страх». Не так-то легко было втолковать немцам, несмотря на перенесенные ими бомбежки, что они должны страшиться «западных оккупантов» не меньше, чем «восточных варваров». Официальная версия гласила: тот, кто считает приход западных войск меньшим злом, — глупец, жестоко обманывающий себя. Ведь западные державы — союзники большевиков, а тот, кто вступил в союз с дьяволом, должен плясать под его дудку. Ситуация во Франции, оккупированной англо-американскими войсками, была взята в качестве примера для других, и немецкие газеты ежедневно расписывали, какие там царят беспорядки, голод и беззаконие — как и везде, куда вступают армии западных союзников.

В октябре 1944 года англо-американские части заняли небольшую территорию в Рейнской области, к востоку от Аахена, и немецкие газеты, как по команде, принялись ругать и осуждать их поведение по отношению к гражданскому населению. Редакторов газет обязали давать резкие комментарии по поводу декретов оккупационных войск, занявших частичку германской территории: «Там воцарился зверский режим штыка и голода; немецких рабочих гонят со своих мест, а вместо них ввозят евреев, надзирающих за немцами, как за рабами, и это показывает в новом свете, как близки между собой плутократия и большевизм. Поистине, гангстеры с Запада — такие же вандалы, как и дикие орды большевиков, нахлынувшие с Востока!»

На самом деле Геббельс не слишком опасался «гангстерских привычек западных оккупантов», потому что спустя несколько месяцев предложил жене поехать вместе с детьми на Запад и сдаться там где-нибудь британским войскам. «Они тебе ничего не сделают!» — сказал он. Зато насчет русских у Геббельса было иное мнение: он был уверен, что «оккупация рейха Советами принесет жестокие страдания германскому народу». Он на самом деле боялся вступления русских войск на немецкую землю, и этот страх он вкладывал в свои пропагандистские призывы, преувеличивая и извращая его без меры. В ноябре 1943 года, после того, как Берлин перенес несколько жестоких воздушных налетов, Геббельс побывал в фешенебельном районе на западе столицы и погоревал о ее судьбе. «Как прекрасен был Берлин, — сказал он со вздохом, — и как он теперь изуродован и разрушен! Но что толку вздыхать, этим дела не поправишь! Надо продолжать войну. Хорошо еще, что наши рабочие трудятся здесь (хоть и живут в подвалах), а не погибают в Сибири, как рабы!» Наверное, Геббельс потому и умел так красочно нарисовать для немцев картину большевистского рабства, что он сам его искренне страшился: «Для немцев нет более ужасной участи, чем попасть в лапы большевиков!»

Чтобы донести до населения эти ужасающие перспективы, в ход шли любые подходящие средства. Именно в этой обстановке Геббельс изобрел новую пропагандистскую концепцию, суть которой он раскрыл только своим сотрудникам. Она обозначалась термином «поэтическая правда», которую следовало отличать от «конкретной правды». «Конкретная правда» означала установленные факты, а «поэтическая» — не более чем фантазии на темы фактов, о которых имелись скудные сведения. Если пропагандисты знали недостаточно о планах противника или о событиях, то, по мнению Геббельса, можно было, «не греша против истины, добавить кое-какие подробности, чтобы заполнить стыки». Допускалось описывать события так, как они «могли бы выглядеть в действительности» или как они «по всей вероятности, происходили». Геббельс уверял, что подобная «правка истины» делается для пользы публики. «Мы только помогаем читателям, призывая для этого свое воображение, если сведения о фактах по какой-то причине являются неполными!» — утверждал он. «Поэтическая правда» должна была сделать события более понятными, потому что (как говорил Геббельс) «многие вопросы международной политики остаются неясными, если их не дополнить и не приукрасить немного с помощью поэтической правды, чтобы немцы могли в них разобраться».

Метод «поэтической правды» был удобным средством для пробуждения «силы через страх»; об этом говорит пример, приведенный самим Геббельсом. Он указывал, что сведения о жестоком и издевательском обращении с немецкими женщинами и детьми на востоке Германии поступают в каком-то «неполном и недостаточном виде», и задача немецких пропагандистов — дополнить и расцветить эти слухи живописными подробностями, чтобы превратить в суровые обвинения против оккупантов. «Поэтическая правда», подсказанная страхом перед противником, считалась допустимой (в разумных пределах!), потому что, по словам Геббельса, «то, что происходит в действительности, намного страшнее того, что можно себе представить!»

Одновременно вышла директива для прессы, предписывавшая использовать для описания «большевистских зверств против населения» самые решительные слова, выражения и заголовки. Такая информация, приправленная «поэтической правдой», должна была окончательно открыть глаза всем, кто еще не верил германской пропаганде. В конце октября 1944 года очередная директива Дитриха, «шефа германской прессы», поясняла, что «если до сих пор еще оставались в Европе и в Германии наивные люди, считавшие сообщения об ужасах, творимых большевиками, выдумкой нашей пропаганды, то теперь, после событий в Восточной Пруссии, все их сомнения решительно опровергнуты. Каждый узнал ужасную правду о том, что ждет всех нас, если большевики придут на территорию рейха. Все немцы, до единого человека, будут жестоко и систематически истреблены, и вся Германия превратится в огромное кладбище».

Подобные отвратительные картины должны были вызвать у каждого немца внутренний протест и желание сопротивляться врагам. Пропагандисты хотели вызвать «волну мрачной народной ярости», которая отбросила бы «большевистского монстра» от границ Германии. Предполагалось, что страх перед большевиками, раздуваемый пропагандой, возбудит армию и население и заставит всех пойти на любые жертвы, чтобы остановить врага.

Те же самые истории о «зверствах, творимых наступающими русскими солдатами», передавались по радио для стран Запада, не только вражеских, но и нейтральных, но здесь они преследовали другую цель: ослабить вражескую коалицию и напугать население нейтральных государств.

3. «В лесах, под Смоленском…»

Наибольшего успеха в проведении политики ослабления союзников путем их разъединения Геббельс добился, вытащив на свет «историю о зверствах в Катыни», которую он обнародовал в апреле 1943 года. Ее результатом стал разрыв дипломатических отношений между двумя участниками антигитлеровской коалиции: Советским Союзом и Польским правительством в изгнании, находившимся в Лондоне.

13 апреля 1943 года германское радио сообщило об открытии массовых захоронений в Катыни, в лесах под Смоленском, где были найдены останки 10 000 польских офицеров, хладнокровно убитых выстрелами в затылок. Описывая эту страшную находку, пропагандисты Геббельса назвали ее «ярким примером еврейско-большевистских зверств, совершенных весной 1940 года советской тайной полицией — НКВД». Эта сенсационная новость взволновала польскую эмиграцию, потому что действительно была неизвестна участь многих польских офицеров, взятых в плен русскими войсками во время оккупации Восточной Польши в 1939 году. Судьба этих людей осталась неясной и тогда, когда после вторжения немцев в Россию все поляки, находившиеся там в плену, были освобождены и вступили в «Войско Польское» — освободительную армию, воевавшую на Восточном фронте.

Геббельс сразу же понял, какое значение для его пропаганды будет иметь находка захоронений (хотя количество похороненных было сильно преувеличено немецкими военными); он оценил эти сведения как первоклассный материал, с помощью которого он сможет подорвать престиж русских в глазах их западных союзников и нейтральных государств. «Обнаружение останков 12 тысяч польских офицеров, убитых ГПУ, должно стать главной темой антибольшевистской пропаганды, — записал он в дневнике. — Мы пригласили корреспондентов из нейтральных стран и представителей польской интеллигенции посетить это место. Подробности, передаваемые иностранной прессой, вызывают содрогание. Фюрер разрешил нам поместить специальный отчет в германских газетах. Предписываю использовать этот материал наиболее полным образом. Это обеспечит нам несколько недель спокойной жизни!»

Радость от неожиданно свалившейся удачи возросла еще больше, когда Геббельс сделал первую оценку «глубокого впечатления», произведенного повсюду, даже во вражеских странах, находками в Катыни: «Теперь все это дело становится первостепенным политическим событием, которое может иметь далеко идущие последствия, — с торжеством записал он 17 апреля 1943 года. — Мы выжмем из этой истории все, что можно. Поскольку погибли десять или двенадцать тысяч польских офицеров (хотя, возможно, и не без вины с их собственной стороны — потому что разве не они фактически развязали войну!), этот случай поможет открыть глаза народам Европы, показав им истинное лицо большевиков».

Иностранные журналисты, посетившие места захоронений и опубликовавшие свои впечатления в прессе нейтральных и зависимых стран, были, в общем, склонны принять на веру германскую версию событий. Что же касается русских, то они обвинили немцев в «подлой подтасовке фактов» и приписывании им преступления, которое они не совершали. Согласно официальной версии советских властей, обнародованной 15 апреля 1943 года, польские офицеры были заняты на возведении оборонительных сооружений западнее Смоленска и попали в плен к немцам во время отступления русских войск.

Позиция польского правительства, выпустившего 17 апреля, после некоторых колебаний, собственное коммюнике, подписанное министром национальной обороны, выглядела, пожалуй, довольно странной. Прежде всего оно обратило внимание на то, что неоднократные попытки польских властей получить информацию о пропавших офицерах оказались безуспешными, так как не было получено никакого ответа на эти запросы от советской стороны. Далее говорилось, что хотя польское правительство имело немало возможностей убедиться в лживости немецкой пропаганды, но в данном случае оно все же «решило, на основе полученной информации, обратиться в Красный Крест с просьбой проверить обвинения, отправив в Катынь компетентную международную комиссию. Получилось так, что в тот же день (17 апреля) с такой же просьбой обратилось в Красный Крест и германское правительство, так что оба обращения стали выглядеть как совместная инициатива Польши и Германии.

Но этим дело не закончилось. Советское правительство выразило несогласие с решением польских властей, подвергнутых резкой критике в газете «Правда» от 19 апреля в статье под заголовком «Польские пособники Гитлера», где говорилось, что они помогают нацистам в их нечистой игре. Подобный поворот событий донельзя обрадовал Геббельса, который записал в дневнике, что хотя английские газеты и называют все это дело «стряпней немецкой пропаганды, стремящейся отравить отношения между союзниками», но это возражение не имеет силы, поскольку дело зашло слишком далеко. «Наши враги сделали ошибку, затеяв обсуждение этого вопроса; на их месте я бы лучше промолчал», — сказал министр. Так Гитлер и Геббельс, решившие раздуть этот случай, были сполна вознаграждены за свои старания, и Геббельс имел все основания записать 21 апреля в своем дневнике: «Нашей пропаганде удалось полностью достигнуть поставленных целей, внушив европейской общественности ужас перед большевиками».

Но события продолжали развиваться еще более драматически, принося немцам новые политические дивиденды. 26 апреля Советское правительство предприняло новый шаг. В ноте, врученной польскому послу в СССР министром иностранных дел Молотовым, выражалось суровое осуждение польской стороны за действия, предпринятые одновременно с немцами, выразившиеся в просьбе к Красному Кресту о проведении расследования «за спиной Советского правительства» и в осуществлении в связи с этим кампании в прессе. Поскольку Польское правительство «опустилось до того, что вступило на путь соглашения с гитлеровским правительством и заняло враждебную позицию по отношению к Советскому Союзу, Советское правительство «приняло решение прервать отношения с Польским правительством».

Британские и американские правящие круги были встревожены возникновением опасных противоречий между союзниками. Действия польского правительства подверглись критике в американской и особенно в британской прессе. Лондонская «Таймс» в номере от 28 алреля осудила поляков за содействие Геббельсу б его триумфе, а американская «Нью-Йорк тайме» выразила сожаление по поводу того, что и поляки, и русские «угодили в ловушку, расставленную нацистами».

Статья осуждала поляков за то, что они подняли этот вопрос, а русских — за резкий разрыв отношений.

Геббельс имел все основания праздновать успех и поздравлял сам себя с тем, что ему удалось устроить разрыв отношений между двумя союзными правительствами. «Все вражеские газеты и радиостанции заявляют в один голос, что разрыв отношений — стопроцентная победа германской пропаганды и моя лично, — записал он без ложной скромности, польщенный своим достижением. — Все комментаторы восхищаются необыкновенным умом, с которым мы превратили «катынский инцидент» в принципиальный политический спор. В Лондоне сокрушаются по поводу этого успеха немецкой пропаганды. Внезапно обнажились все рифы, разделяющие союзников, о существовании которых многие не догадывались. Все говорят, что это — полная победа Геббельса!»

Чтобы не сделать неверный шаг и не испортить столь значительный успех, министр пропаганды отдал строгий приказ всем своим службам ни в коем случае не показывать общественности, «как мы довольны случившимся. Хотя разрыв между Москвой и польским правительством в изгнании является крупным успехом германской пропаганды, было бы неразумным обнаруживать свою радость по этому поводу».

27 апреля 1943 года, делая очередную запись в дневнике, Геббельс признался себе, что среди населения оккупированной Польши немецкая версия «катынского инцидента» не имела успеха: «Здесь наша пропаганда явно провалилась, и руководители польского Сопротивления сумели в конце концов повернуть все это дело против нас, хотя оно глубоко задело поляков, воспринявших его как национальное унижение». Геббельс почувствовал, что в лице пропагандистов польского движения Сопротивления столкнулся с сильным противником.

Геббельс почти не преувеличивал, похваляясь, что «достигнут полный триумф немецкой пропаганды» и что «такого успеха не было еще за всю войну». Он с усмешкой отмечал также, что сумел вызвать подозрение всех участников конфликта в том, что германская сторона раздувает «дело о Катыни» с целью добиться сепаратного мира с англичанами или с Советским Союзом. Он с сожалением сказал сам себе, что не имел такого намерения, хотя такая возможность оказалась бы отнюдь не лишней.

Если посмотреть на все дело с позиций нашего времени, то можно видеть, что успех Геббельса, хотя и был существенным, все же имел ограниченное значение. Результатом его искусной пропаганды стал разрыв отношений между польским правительством в Лондоне и Советским Союзом, которые так и не были восстановлены; но связи между британским и советским правительствами не были нарушены, и горячие надежды Геббельса посеять между ними рознь оказались тщетными. Тактика Геббельса, рассчитанная на ослабление вражеской коалиции путем нагнетания страха перед русскими, хотя и имела успех в отношении польского правительства, но не поколебала союз его главных противников. Подобные исторические уроки не забываются, и союзники больше не дали Геббельсу возможности повторить его успех. Имеются основания полагать, что несчастные польские офицеры расстались с жизнью не позднее весны 1940 года, когда находились в плену у русских; но это не было установлено с полной уверенностью, и западные державы не стали придавать этому делу слишком большого значения в годы войны. Многие так и остались во мнении, что вся эта история — дело рук германской пропаганды. Видимое безразличие западных держав объяснялось отчасти желанием их правительств сохранить союз с Россией, а также сознанием того, в каких гигантских масштабах идет истребление людей в немецких концентрационных лагерях.

Геббельс же до конца сохранял уверенность в том, что Англия может расстаться со своим советским партнером. Он даже говорил своим приближенным о том, что стремительное продвижение русских войск на Запад дает гибнущему рейху шанс на спасение, потому что может заставить Англию изменить свою позицию в пользу Германии. По свидетельству Вернера Штефана (подчиненного Геббельса), Геббельс уже в 1945 году уверял своих близких сотрудников, что настанет день, когда «они там, в Англии, забудут о своей пропаганде, о своих пактах, обо всей этой чепухе просто потому, что будут вынуждены действовать согласно своим реальным интересам». «В решающие моменты истории, — говорил министр, — подобные прозрения наступают мгновенно! Так часто бывает в жизни народов».

Но надежды Геббельса-пропагандиста оказались тщетными; здесь он явно взял верх над Геббельсом-реалистом. Он недооценил глубокое отвращение, которое испытывали к Гитлеру и к нему самому по ту сторону Ла-Манша, и не учел твердой решимости правительства Черчилля окончить войну ниспровержением нацистского режима.

Здесь невольно приходит на память изречение «Каждому — свое!», которое нацисты водружали в виде лозунга над воротами концлагерей, имея в виду, что они всегда будут «господами» и что их никогда не постигнет участь, на которую они обрекали представителей «низших рас».

Пример Геббельса показывает, что история не любит предсказателей, самоуверенно выступающих от ее имени, и сама назначает «каждому — свое!»