Глава 9 Уверенность в победе


«В результате прорыва немецких танковых соединений войска Первой группы армий союзников (10 английских, 18 французских и 12 бельгийских дивизий) оказались окруженными и прижатыми к морю в районе французского города Дюнкерка. Английское командование приняло 20 мая 1940 года решение об эвакуации своих войск, не согласовав его с союзниками. Эвакуация была облегчена тем, что Гитлер неожиданно одобрил приказ об остановке танковых частей на промежуточном рубеже. Причины этого приказа не выяснены историками до настоящего времени. Есть мнение, что Гитлер, позволяя деморализованным английским солдатам вернуться домой, рассчитывал вызвать с их помощью волну страха и растерянности в английском обществе и побудить правительство Британии к заключению мира.

Удалось эвакуировать основную часть союзных войск (англичан, французов и бельгийцев) в количестве около 340 тыс. человек. Англичане потеряли около 70 тыс. человек, а также все вооружение и технику. 28 мая капитулировала бельгийская армия, а 4 июня сдались в плен 40 тыс. французов, прикрывавших эвакуацию и израсходовавших все боеприпасы».[9]

Пропаганда, согласно самой своей природе, не может заменить военный успех, но она может подготовить и усилить его, а потом еще и помочь воспользоваться его плодами. Пропагандист поддерживает военную кампанию, подстегивая в своем народе настроения агрессивности и уверенности и обвиняя народ вражеской страны и ее руководителей во всех мыслимых и немыслимых грехах, чтобы ослабить их сопротивление. В период военных действий пропагандистам приходится непрерывно подправлять свои планы, приспосабливая их к меняющейся ситуации. Такую регулировку легче производить в условиях тоталитарного государства, поскольку там никто не мешает им менять объем и интенсивность пропаганды в ту или другую сторону по своему усмотрению.

Разумеется, ничто так не способствует успеху пропаганды, как сами военные успехи. Молниеносные военные кампании, проведенные германской армией в Польше, а затем и в Скандинавии, создали в германском обществе безусловную уверенность в выдающемся стратегическом таланте Гитлера и в эффективности вермахта, действовавшего по его планам. Эта уверенность подкреплялась и усиливалась радиорепортажами и очерками, выпусками кинохроники и документальными фильмами (вроде картины «Огненная купель», показавшей с яркими подробностями разгром Польши, выполненный всего за 18 дней). После быстрой оккупации Нидерландов и несколько неожиданной капитуляции Бельгии падение Франции казалось неминуемым. Когда оно действительно произошло и единственным сражающимся противником осталась Британия (по выражению составителей ежедневного бюллетеня вермахта от 3 июля 1940 года), пропагандисты и население Германии поверили в скорую победу над англичанами и в полное завершение военных действий. Но завершающий удар по Британии так и не был нанесен, и германской пропаганде пришлось перестраивать свои выступления. Сначала отложили на время, а потом и вовсе оставили тему ненависти к Франции, составлявшую до этого главное содержание ожесточенной пропагандистской кампании; пришлось также умерить радостные ожидания победы над Англией, когда выяснилось, что никакой капитуляции Британии к декабрю 1940 года не предвидится, а полное окончание войны отодвигается на неопределенное время.

Нацистская пропаганда всегда с большой охотой использовала прием разоблачения «коварных замыслов врага». Такой способ был удобен для оправдания агрессивных военных выступлений Германии против других стран, в том числе и нейтральных, суверенитет которых грубо нарушался: все объяснялось необходимостью «сорвать зловещие планы вражеской коалиции». Именно так освещались успешные военные походы против Дании, Норвегии, Голландии и Бельгии: они были представлены как «предупредительные меры, опережающие бессовестные поползновения Англии и Франции, всегда считавших нейтральные страны не более чем пешками в своей грязной игре».

Перед германским вторжением в Норвегию было объявлено, что западные державы собираются напасть на эту «беззащитную страну, чтобы получить возможность шантажировать Германию». 9 апреля 1940 года германское верховное командование объявило о высадке своих войск на побережье Норвегии, и Министерство пропаганды дало указание всем редакторам газет «характеризовать это событие как молниеносный ответ германской армии на попытки Британии превратить Скандинавию в театр военных действий против Германии». Сказать по правде, этот «предупредительный удар» имел свои основания, поскольку Британия и Франция планировали в то время провести морскую операцию в Норвегии. Западные державы собирались осуществить план «Уилфред», предусматривавший действия в норвежских водах и оккупацию части территории Норвегии с целью предупреждения высадки немцев. Согласно плану «Уилфред», предполагалось провести минирование норвежских территориальных вод и оккупацию городов Нарвик, Берген и Ставангер.

Обе воюющие стороны хотели бы выглядеть достойно в глазах мировой общественности и искали причины для оправдания своих действий, но у немцев имелось огромное преимущество: они могли выполнять свои планы, не спрашивая согласия норвежского правительства.

Начало осуществления британского плана, принятого верховным военным советом этой страны 28 марта 1940 года, было намечено на 5 апреля; в этот день правительствам скандинавских стран собирались вручить оправдательные дипломатические ноты, а затем приступать к постановке мин. По некоторым причинам ноты поступили в Стокгольм и Осло только вечером 7 апреля, а установка мин началась на следующий день. Газеты скандинавских стран подняли шум, гадая насчет планов союзников в этой части Европы.

Гитлер еще 3 марта решил, что нападение на Скандинавию принесет ему пользу и создаст хороший прецедент для последующих действий против Голландии и Бельгии. Германская операция «Везерюбунг» началась рано утром 9 апреля. Случилось так, что военные флоты обеих стран начали свои передвижения одновременно в соответствии со своими планами. Гитлер был меньше осведомлен о намерениях союзных держав, чем они о его замыслах, но зато он был преисполнен решимости нанести удар первым.

Немецкая пропаганда утверждала, что германское правительство давно узнало о кознях противника в Скандинавии и следило за их развитием в течение нескольких месяцев. Затем последовал «молниеносный ответ на происки британских пиратов», провозгласивших, что «нейтралитет больше не принимается во внимание»; теперь немцы использовали этот лозунг в свое оправдание. Нацистское правительство заявило, что «Германия берет Данию и Норвегию под защиту рейха»; эта зловещая формула звучала уже не в первый раз и была знакома европейцам еще с той поры, когда германские войска оккупировали Прагу и расправились с Чехословакией. Люди Геббельса усердно подчеркивали «мирный характер действий Германии» в Дании и Норвегии. Говорилось, что Германия не собирается использовать эти страны в качестве плацдарма для нападения на Англию и что «их суверенитет не будет ущемлен».

Затем редакторы газет получили директиву, предписывавшую не сообщать ни при каких обстоятельствах, что «Германия предприняла эти меры, чтобы обезопасить поставки железной руды из Скандинавии и получить базы для новых военных операций». Также запрещалось выражать по поводу оккупации Дании и Норвегии какую-либо радость или торжество. Следовало только подчеркнуть унижение, понесенное Англией и Францией, и полное бессилие их правителей, не сумевших ничего противопоставить блестящей германской акции. Через две недели эта тема была усилена ссылками на документы, найденные в Норвегии, проливавшие новый свет на зловещие интриги Англии и Франции в этой стране. Обнаружение этих «документов», найденных весьма кстати, послужило для оправдания законности предупредительных мер, предпринятых Германией, и для посрамления Англии в глазах мирового общественного мнения, увидевшего, «какими нечистоплотными махинациями было занято английское правительство в Северной Европе».

Сразу же после успешной германской операции в Скандинавии в лагере противников Германии раздались голоса, предупреждавшие, что вскоре такая же участь постигнет Голландию и Бельгию. В связи с этим германская пресса получила указание не упоминать названия этих стран в своих материалах, и после этого германские газеты отрицали наличие планов вторжения в Бельгию и Голландию даже тогда, когда до вторжения оставалось всего два дня. Немецкая пропаганда высмеивала «неуклюжие маневры англичан, пытающихся скрыть за разговорами о немецком вторжении собственные агрессивные намерения»: «Именно Германия всюду выступает в защиту мира, тогда как ее противники склонны к агрессии и к расширения театра военных действий».

Помощники Геббельса продолжали свою крикливую кампанию под лозунгом «Держите вора!» даже тогда, когда вторжение в Голландию и Бельгию уже началось. Германские газеты и радио ссылались на заявление Риббентропа, упомянувшего о «недвусмысленных доказательствах намерений Англии и Франции оккупировать эти две страны»: «Фюрер просто опередил их в очередной раз, оставив их в дураках, вот и все!» К тому же, как говорилось, «правительства Голландии и Бельгии долгое время помогали нашим противникам». Поэтому они и стали «жертвами нового витка войны, раскрученного плутократическими державами», и жертвами отнюдь не невинными, так как их генеральные штабы давно уже стали не более чем филиалами спецслужб Англии и Франции. Тут, кстати, опять нашлись «документы», подтвердившие «виновность правительств этих стран во враждебных замыслах по отношению к Третьему рейху». Сообщалось, что германские военные обнаружили в Голландии «32 000 топографических карт генерального штаба Нидерландов, охватывавших территорию Великой Германии», и это преподносилось как неопровержимое доказательство подготовки агрессии против рейха. Впрочем, отмечалось, что Бельгия, да и сама Франция, послужили всего лишь пешками в корыстной игре Англии и были вовлечены в войну не ради своих собственных интересов, а в угоду ее целям.

Таким образом, германская «предупредительная акция» была дополнена пропагандистскими усилиями, имевшими целью вбить клин между союзниками и поссорить Бельгию, Францию и Англию. Это предписывалось делать «искусно и осторожно», затрагивая эту тему как бы мимоходом. Газетам рекомендовалось намекать на отсутствие военного единства между союзниками и на недостаток военной мощи для осуществления стратегических решений. Утверждалось, что ни бельгийцам, ни французам нет смысла сражаться в Бельгии: бельгийцам следовало поберечь от уничтожения свою столицу, а французам рекомендовалось подумать о защите собственных городов.

28 мая 1940 года бельгийская армия капитулировала. Премьер-министр Франции Рейно высказал сожаление по поводу этого события и тут же подвергся ожесточенным нападкам немецких газет, выражавших свое «возмущение и негодование», следуя директивам Геббельса. Они на все лады хулили «жалкую роль французских поджигателей войны, втянувших несчастную Бельгию в свои преступные планы, а теперь обвинивших ее короля в предательстве, хотя он всего лишь сделал правильный вывод о бесполезности дальнейшего сопротивления ввиду безнадежности военной ситуации».

В этот период германская пропаганда усиленно пыталась внести разлад в лагерь противника, действуя по двум направлениям: стараясь перессорить западных союзников между собой и посеять рознь внутри их народов. В Бельгии подручные Геббельса пытались противопоставить короля правительству этой страны, находившемуся в изгнании, а в Англии искали противоречия между народом и правительством, «попиравшим интересы собственной нации». Особенно удобными целями для наладок немецких пропагандистов стали различные эмигрантские правительства, обосновавшиеся в Лондоне в течение лета 1940 года. Их называли «обыкновенными перебежчиками, озабоченными только своей собственной судьбой и предавшими свои народы ради личных корыстных интересов».

Люди Геббельса не жалели сил, чтобы настроить население других стран против своих правительств; и первым их объектом стала Норвегия. За несколько дней до германского вторжения в эту страну норвежское правительство направило протест Лондону против нарушения британскими судами норвежских территориальных вод. Немецкая пропаганда назвала протест «робким», сказав, что истинными чувствами норвежского народа являются «глубокое возмущение неслыханной наглостью англичан» и тревога, даже паника, из-за возможного начала военных действий.

Следующей удобной возможностью сыграть на противоречиях между союзниками стала для Геббельса капитуляция Бельгии. Сразу же было заявлено, что король действует в интересах нации, а правительство, бежавшее в Лондон, предает их. Когда премьер Франции Рейно заявил, что король Леопольд согласился на капитуляцию вопреки воле бельгийского правительства, германские газеты дружно заявили, что никакого бельгийского правительства не существует, а есть только кучка эмигрантов, покинувших свой народ и свою армию в трудный момент, чтобы спастись самим. Мимоходом многозначительно намекалось, что и король-то Бельгии — еще та «фигура»!

Те же методы практиковались и по отношению к Англии. Вот пример: 5-июля 1940 года редакторы газет получили указание не подвергать наладкам английский народ, ведя полемическую кампанию против Англии: «Наша политика заключается в разъединении народа и правительства Британии». После атаки британских сил на французский флот, отведенный в Оран (предпринятой, чтобы предотвратить захват кораблей немцами), немецкие газеты поставили риторический вопрос: «Что думает английский народ по поводу этого вероломного акта?», и ответили на него так: «Если бы в Англии нашлось хоть немного разумных людей, Черчилль уже давно не был бы премьер-министром!»

После падения Франции лорд Галифакс отверг призыв Гитлера к Британии «сложить оружие», и германская пропаганда стала в один голос кричать, что «английские плутократы не желают мира и разжигают войну, не принимая во внимание интересны своего несчастного народа и не советуясь с ним». Так «подлинные интересы английского народа» противопоставлялись «эгоистическим интересам правящего класса, взирающего на свою нацию с надменным безразличием». В начале августа 1940 года германская авиация засыпала Британию листовками, призывающими английских рабочих не верить своему правительству, поскольку оно использует разговоры о «защите прав человека» для усиления эксплуатации рабочих. Листовки имели успех, и встревоженные профсоюзные лидеры едва справились с этой напастью, вызвав своими умелыми разъяснениями злобу германских газет, объявивших их «отщепенцами, выступающими против интересов собственного народа».

Впрочем, заметим в скобках, прием противопоставления «народа» и «правительства» использовали, конечно, не только нацисты, но и западные державы, широко освещая эту тему в обращениях к населению Германии.

Уместно вспомнить, что древние германские сказания, описывающие давние битвы, рассказывают о принятом в старину обычае: воины враждебных армий, заняв боевые порядки друг против друга, обменивались перед сражением остротами и оскорблениями, чтобы раздразнить врага и поднять собственный боевой дух. Пропагандистская машина Геббельса дала новую жизнь этому старому обычаю, придав ему, как водится, новые масштабы и современное качество.

В период «Странной войны», когда французы отсиживались за «Линией Мажино», германская пропаганда почти не нападала на Францию и французов, ограничиваясь поддразниванием их насчет того, что «Англия будет воевать до последнего французского солдата». Положение сразу же изменилось, когда военные действия переместились на территорию Франции. В конце мая 1940 года редакторы газет получили инструкции «сосредоточить все пропагандистские усилия на Франции, безжалостно разоблачая ее» так же, как это делалось по отношению к Британии. У немцев имелся богатый опыт критики Франции и французов, и в дело пошли все испытанные антифранцузские штампы и лозунги. Сразу же было извлечено на свет старое клише о традиционной антигерманской направленности французской политики, свойственной ей еще со времен Ришелье и Наполеона, которые ставили целью раздробление Германии и раздувание противоречий между ее землями. Затем пошел в ход тезис о «вырождении Франции», которым охотно пользовались Трейчке и германские националисты еще до 1914 года. Нацисты придали ему новое, более выразительное звучание, с презрением обвинив французов в неразборчивости, с которой они вступают в связи с представителями «низших рас», обрекая свою нацию на утрату первородной чистоты. Раньше, еще после 1918 года, когда французы оккупировали Рейнскую область, германские националисты ворчали по этому поводу: вот, мол, французы — вечно хвастают своей культурой, а сами поставили немцев, представителей «высшей расы», в подчинение неграм: «Какая это вопиющая глупость, настоящее преступление против культуры!» И вот пришло время расплаты. Германским газетам была поставлена задача «разжечь негодование и отвращение по отношению к французам и довести эти чувства до высшей точки». Акцент был сделан на то, что «французы выступают в этой войне в качестве бесправных наемников Британии», и эта тема, в разных вариациях, стала ежедневно прорабатываться во всех газетах. В течение двух недель газеты, не уставая, вколачивали в головы читателей тезис об «оскорблении, нанесенном Германии оккупацией Рейнской области и Рура» в 1918 году, припоминая все новые «омерзительные подробности» этого злодейского деяния французов.

Стремительное наступление германских армий во Франции стало сенсацией и сопровождалось такой же мощной пропагандистской кампанией в газетах и по радио. Нападки на Францию и французов, обвиняемых в «садистских и негроидных наклонностях», звучали, как оглушительный хор, и журналистам было приказано «не ослаблять полемических усилий».

Германские националисты издавна относились к Франции как к исконному врагу; возможно, это подстегнуло некоторые газеты дойти в своих нападках до крайностей, которые не понравились даже Министерству пропаганды. Его представители указали, что антифранцузская кампания «не должна сводиться к обыкновенным оскорблениям и грубостям; ее нужно вести аргументированно, опираясь на факты. Подходящим материалом для пробуждения ненависти и презрения являются рассказы о зверствах французских солдат, так что нет необходимости прибегать к мелодраматической декламации, звучащей неискренне. Не стоит также задевать понятия и символы, священные для всей французской нации, например, такие как французский национальный флаг: это просто неразумно и может вызвать неблагоприятную реакцию».

За этими словами скрывалось опасение, что слишком грубые нападки только укрепят моральный дух французов и усилия немецких пропагандистов обернутся против них самих. Германские газеты с таким рвением принялись исполнять директиву «О кампании против Франции», что министерству пришлось призвать их умерить свой пыл и быть более разборчивыми в средствах.

Победы вермахта во Франции положили конец существованию «комплекса неполноценности», наблюдавшегося у немцев по отношению к их западному соседу после 1918 года. Директива для прессы, указывавшая, как следует освещать в газетах оккупацию Парижа, недвусмысленно заявляла: «Необходимо подчеркивать, что современная германская армия сумела за несколько недель осуществить то, чего не удалось добиться за всю кампанию 1914–1918 годов. Причинами явились: лучшее вооружение, лучшее руководство и более крепкий тыл» (что было вполне правдоподобно и подтверждалось фактами).

Та же директива объясняла, что, говоря об оккупации Франции, следует избегать каких бы то ни было сентиментальных поблажек по отношению к французам, но маршала Петэна лучше избавить от критики: «В этом вопросе не стоит быть похожими на французов, обвинявших в свое время маршала Гинденбурга во всех грехах только за то, что он становился в 1918 году на защиту своего народа».

Так или иначе, но германские армии вступали в Париж, и немецкие журналисты никак не могли разобраться в том, как им осветить это событие: проводить мысль «о мести» не рекомендовалось; следовало придерживаться идеи «суровой расплаты» с Францией, но чем одно отличалось от другого, понять было трудно.

Когда стих грохот боев и немецкие бомбардировщики перестали висеть над дорогами, было подписано перемирие в Компьенне. Это был долгожданный и великий момент, и Геббельс, продумывая порядок «сцены подписания капитуляции», проявил немалые способности к пониманию сценических законов, которые могли бы сделать честь любому режиссеру провинциального драматического театра.

По его указанию капитуляция Франции была принята в том самом историческом железнодорожном вагоне, в котором маршал Фош принял в 1918 году капитуляцию Германии; для этого вагон забрали из музея в Париже и перевезли на старое место, в Компьеннский лес, где он стоял в первую мировую войну. Так новый триумф смыл позор прежнего поражения! Представители побежденной страны стоя выслушали условия капитуляции, которые продиктовал им Гитлер, восседавший (сами понимаете!) в том самом кресле, в котором двадцать два года назад сидел маршал Фош, принимавший капитуляцию немцев. Немецкие кинооператоры засняли эту сцену во всех подробностях, и ленту крутили во всех кинотеатрах под аккомпанемент восторженных комментариев диктора, упиравшего на историческую символику. Жаль, что в те времена не было телевидения! Тогда актерские способности участников сцены проявились бы, несомненно, еще более ярко!

После подписания перемирия редакторы германских газет получили указание несколько смягчить «пропаганду ненависти», не допуская, однако, никаких «фальшивых сентиментов» в отношении Франции. Составленный ранее обширный список «преступных деяний Франции, начиная с 1648 года и до наших дней», был отложен в сторону, и пропагандисты переключили все усилия на Англию, ставшую теперь «врагом № 1». Удобной мишенью для их нападок стала речь Черчилля, произнесенная 18 июня 1940 года, в которой он призвал всех французов, где бы они ни находились, бороться против немцев и помогать Англии.

Газеты получили команду (не выставляя себя друзьями Франции!), «разоблачать подлое поведение Черчилля по отношению к своему побежденному союзнику»: ведь Англия не только не послала во Францию обещанное количество дивизий, но еще в добавок ко всему 30 000 англичан отправились развлекаться на ежегодный конноспортивный праздник в Дерби, состоявшийся как раз в те дни, когда французские войска истекали кровью на полях сражений. Страдания французов, перенесенные ими во время войны (например, испытания, выпавшие на долю беженцев), тоже объяснялись происками англичан, проводивших «нечестный курс по отношению к Франции».

Итак, пропаганда против Франции постепенно свертывалась, но зато наладки па Британию достигли летом и осенью 1940 года особого размаха, и огромное большинство немцев, от самого последнего партийного чиновника и до самого министра пропаганды, считало скорое падение Британии неизбежным и не вызывающим сомнений.

Но постепенно стало наступать отрезвление: пропагандисты начали переходить от безусловной уверенности в том, что «подлая игра господина Черчилля окончательно проиграна», к более осторожным оценкам и потихоньку внушить своим согражданам сознание того, что англичане отнюдь не считают себя побежденными и что конец войны наступит еще не так-то скоро.

Как раз в то время по указанию Геббельса начал выходить новый «серьезный» еженедельник для образованных читателей — «Дас райх», и его редакторы в мае 1940 года высказали убеждение, что Британия проигрывает войну. Месяц спустя, после поражения англичан под Дюнкерком и падения Парижа, судьба Англии считалась решенной. Еще через месяц, в передовой статье от 14 июля, журнал уверял читателей, что «в Англии все простые граждане постепенно начинают понимать, что эту войну нельзя выиграть». Затем в конце августа «Дас райх» поставил вопрос: «Почему Англия проигрывает эту войну?», а в конце сентября объяснял, что полное крушение Англии — всего лишь вопрос времени, и любопытно будет посмотреть, в каком виде оно произойдет.

Министерство пропаганды придерживалось более осторожной позиции. В июле, когда Гитлер, выступая в рейхстаге, посоветовал англичанам закончить войну и заключить мир с Германией, газеты получили директиву не создавать у читателей впечатление, что высадка в Англии вот-вот произойдет, поскольку британское правительство не проявило интереса к предложению фюрера. Через две недели после этого снова было сделано предупреждение газетам не писать в специальных выпусках новостей, что решающее наступление на Англию уже началось. Было дано разъяснение, что время нанесения решающего удара будет определено лично фюрером, поскольку только он, с его гениальной проницательностью и чутьем, способен решить эту ответственную задачу.

В сентябре 1940 года германские газеты опубликовали ужасающие сообщения о пожарах в разбомбленной английской столице и о бедствиях ее жителей, и министерство снова предупредило журналистов о том, что не стоит слишком настойчиво развивать эту тему. Газетам посоветовали не расписывать панику в Лондоне и не убеждать читателей в том, что моральный дух лондонцев уже сломлен. «Какой бы мрачной ни казалась ситуация в Лондоне и какие бы сенсационные подробности ни обнаруживались при этом, следует строго избегать любых предсказаний и предположений о будущих событиях. Хребет Англии еще не сломан, и она еще сохраняет волю и способность продолжать войну», — гласила директива министерства.

Потом оказалось, что германские люфтваффе проиграли «битву за Англию», и в Министерстве пропаганды поняли, что драматические отчеты германских газет об объятых пожарами домах и целых улицах, о переполненных станциях метро и ненадежных бомбоубежищах не дают, при всей их яркости, правдивой картины событий. Поэтому в начале декабря германские периодические издания получили указание не помещать столь впечатляющих описаний ситуации в Англии, если по ним могут быть сделаны неверные выводы о моральном духе и стойкости англичан: «Население Германии не должно полагать, что сопротивление Англии будет сломлено уже через несколько недель».

Несмотря на такое благоразумие, германская пропаганда была просто не в состоянии смириться с тем, что противовоздушная оборона Британии одержала победу в боях с германской авиацией. Пропагандисты Геббельса сделали вид, что «битвы за Англию» просто не было — она никогда не происходила в действительности, только и всего: «Что же касается заявлений англичан о том, что подготовка германского вторжения в Англию сорвана и что высадка германского десанта в настоящее время невозможна, — то это не более чем уловки британской пропаганды, выдающей желаемое за действительное, как это уже бывало раньше, в октябре и ноябре 1939 года. Тогда британские газеты тоже писали, что Германия оставила попытки вовлечь Голландию и Бельгию в войну, но последующие события показали, что Германия действует так, как приказывает фюрер, знающий, что и когда надо делать. Так будет и теперь. Нужно только помнить о замечании фюрера, сделанном недавно в речи во Дворце спорта: «Когда люди в Англии проявляют чрезмерное любопытство и задают вопрос: «Почему же он не приходит?» — им следует отмечать так: «Не волнуйтесь, все еще впереди. Он придет!»

Еженедельник «Дас райх» послушно исполнял директивы министерства, делая акцент на аналогии с прошлыми победами: «Время не поможет Черчиллю, — гласил заголовок на первой странице, — оно работает против него, как это было раньше с Францией! Французы тоже ждали несколько месяцев — и дождались сокрушительного удара, день которого был назначен фюрером. Дождется и Черчилль: ему просто ничего другого не остается!» Таким образом, читателю предлагалось сделать два вывода: во-первых, разрешение ситуации зависят от фюрера, и во-вторых, Англия находится в безвыходном положении, как белка, зачарованная змеей и ожидающая ее последнего удара.

К концу сентября тезис о неминуемом крушении Англии все еще сохранял свою силу, но скорое окончание войны уже не предсказывалось. В германской пропаганде стали заметны извиняющиеся ноты. Снова ссылались на фюрера, который сказал, что война не должна продлиться в общем более пяти лет: «Это, разумеется, не означает, — объяснял «Дас райх», — что война и в самом деле будет продолжаться столько времени — нет, мы в это не верим! Это высказывание только подчеркивает, что фюрер не хочет связывать себя, назначая определенный срок, и ставить на карту престиж Германии; нет, он намерен тщательно подготовиться к последней фазе войны».

Два месяца спустя казалось, что теперь уже точно ничто не спасет Лондон от полного разрушения. Один из помощников Геббельса написал в «Дас райх», что люфтваффе обладают подавляющим превосходством в воздухе, и это делает разрушение Лондона неотвратимым: «Все, чего добьется Черчилль своим упрямством, — только то, что однажды его столица исчезнет: она будет просто стерта с лица земли! Все его надежды на оборону и на превращение Средиземноморья в главный театр военных действий — пустые мечты. Главные бои развернутся на Британских островах, которые, собственно говоря, уже и не острова! Именно здесь все и будет решено!»

К началу 1941 года германская пропаганда стала все меньше писать о немедленном завоевании Англии и все больше — о несбыточных надеждах англичан: «Напрасно Черчилль надеется отсидеться за морями, окружающими Англию: они охраняют его лишь до тех пор, пока с этим мирится Германия!»

Постепенно тот факт, что англичане могут устоять и что жестокие бомбардировки с воздуха не подорвали их воли к сопротивлению, начал доходить до сознания немцев. Журнал «Дас райх», комментируя назначение Е. Бевина министром труда, писал, что он и подобные ему новые деятели смогут «поднять моральный дух англичан, укрепить их храбрость и замедлить наступление психологического кризиса. Но все это не изменит суровой реальности. Война будет перенесена на острова, и там будет решен ее исход, который приведет к освобождению Европы от британского владычества. Пока англичане попусту тратят слова, вся Германия энергично работает на победу, и никакая сила в мире не вырвет ее из наших рук!»

Как ни агрессивен был Геббельс в своих речах и статьях, он, несомненно, задумывался и о том, что войны, может быть, следовало бы избежать. Он ясно представлял себе, что война усиливает позиции военных и принижает его собственное значение.

Несмотря на быстрые военные успехи, достигнутые осенью 1939 и весной 1940 года, Геббельс не питал слишком больших иллюзий на скорое окончание войны. Он даже не сомневался, что война продлится долго, очень долго и потребует больших жертв. Это подтверждал Ганс Фриче, начальник департамента прессы в Министерстве пропаганды, записавший следующее высказывание своего шефа:

«Что бы там ни говорили опросы общественного мнения, но оно во времена войны не является решающим фактором. Народное воодушевление напоминает костер из соломы: он быстро прогорает и почти не дает тепла. Нам же не стоит питать особых иллюзий: это будет долгая и тяжелая война. И она не будет состоять из одних побед и праздников; ее ведение потребует от нас всей нашей решительности и ежедневного исполнения своего долга».

Но свое скептическое настроение министр никак не проявлял и старательно направлял работу пропагандистской машины на обслуживание войны, которой руководил Гитлер. Было объявлено о запрете на прослушивание передач зарубежных радиостанций, которое наказывалось штрафом; таким образом, немецким гражданам предписывалось ограничиваться официальной информацией, предоставляемой ведомством Геббельса. Служащие Министерства пропаганды и другие государственные чиновники, которым приходилось слушать иностранные радиопередачи «по производственной необходимости», заносились в особые списки и получали специальные удостоверения, действительные только в часы пребывания на работе; если же этих людей уличали в прослушивании вражеских передач на своем собственном радиоприемнике в выходной день или вечером, после работы, то они так же подвергались штрафу, как и все прочие граждане. При этом они были обязаны никому не передавать сведения, услышанные по радио на работе; в противном случае им грозило тюремное заключение или отправка в концентрационный лагерь.

Так в стране, ведущей войну, был создан информационный вакуум, который министерство Геббельса заполняло сообщениями, комментариями, выпусками известий и прочими поделками нацистских «мастеров пропагандистской кухни». С большим размахом велись клеветнические кампании против государственных и военных деятелей вражеских стран. Яркий пример представил случай с гибелью британского судна «Афина», потопленного в Атлантическом океане, пассажирами которого были в основном женщины и дети. Уже тогда мало кто сомневался, что судно было «по ошибке» торпедировано немецкой подводной лодкой; позже это подтвердил гроссадмирал Редер на Нюрнбергском процессе. Однако Геббельс поместил в газете «Фолькишер беобахтер» сенсационную статью, доказывавшую, что судно было потоплено британской подводной лодкой по приказу Уинстона Черчилля (в то время первого лорда адмиралтейства), чтобы свалить вину на немцев и вызвать возмущение англичан.

К тому времени, когда мощь германской военной машины была повернута на восток, против России, немецкие газеты и радио уже с большой осторожностью описывали ситуацию в Англии, называя ее то неопределенной, то «неустойчивой». По-прежнему делался акцент на рассказы о бедах простых англичан, но и эта тема звучала более глухо, чем в июле или в сентябре 1940 года. Статья Геббельса, вышедшая в марте 1941 года, стала, пожалуй, последней, где провозглашалось, что вторжение в Англию и ее крах неизбежны; возможно, это был хитрый отвлекающий ход перед войной на Востоке. Геббельс в очередной раз посмеялся над незадачливыми английскими пропагандистами, пытающимися успокоить своих сограждан, и заявил, что вскоре, «уже этой весной, появятся факты, опровергающие ложь англичан. У Англии появится много новых забот, которые уже маячат на горизонте. Наши радиостудии уже готовятся к передаче новых победных сообщений. Фронт и тыл ждут приказа фюрера!»

И новый приказ поступил — но не о начале операции «Морской лев», которая была задумана как «последний удар по Англии», но долго откладывалась. Германия напала на Советский Союз. Англия получила передышку, и постепенно нарисованная людьми Геббельса красочная картина «полного разгрома Британии» куда-то отодвинулась и, потеряв смысл, исчезла, словно растаяла в воздухе, как дым.

«Мы, национал-социалисты, обратим наши взоры на земли, расположенные на востоке! Мы требуем территорий и колоний, чтобы поселить там избыток нашего населения и прокормить наш народ. Говоря сегодня о жизненном пространстве в Европе, мы можем в основном иметь в виду только Россию и зависимые от нее приграничные государства. Сама судьба указывает нам этот путь!» («Майн кампф»).

Загрузка...