Йозеф Геббельс — Мефистофель усмехается из прошлого

1. Возможность показаться миру

Многих зарубежных путешественников, посетивших Третий рейх в 1935–1936 годах, поражали мощь и величие нацистского государства. Летом 1936 года в Берлине состоялись Олимпийские игры, возможность проведения которых явилась настоящим (и неожиданным) подарком правительству Гитлера. Дело в том, что выбор Берлина в качестве места проведения игр вовсе не был заслугой нацистского режима; этот вопрос решили правительство Веймарской республики и Международный олимпийский комитет еще в 1928 и 1932 годах. Так национал-социалисты получили прекрасную возможность «показать товар лицом» всему миру. Спортсмены и многочисленные болельщики, прибывшие из многих стран, сразу оценили эффективную организацию игр, радушие и гостеприимство хозяев и продуманную программу разнообразных развлечений. Власти приказали убрать все следы варварской жестокости, насаждавшейся в стране, чтобы Германия предстала в глазах иностранцев в образе «процветающего и респектабельного государства». Немцы вели себя как вежливые хозяева, не пускающие гостя дальше нарядной гостиной, чтобы он не увидел неприглядных порядков, царящих в доме. В ресторанах, отелях и магазинах спешно смывали со стен надписи: «Евреев не обслуживанием!», а вульгарный порнографический еженедельник Штрайхера «Дер штюрмер» был временно изъят из продажи.

В канун Игр германскую прессу снабдили подробными и точными инструкциями. В конце января 1936 года газеты получили указание не помещать никаких сообщений об инцидентах с иностранцами и о случаях применения физического насилия к евреям. Эти темы моментально исчезли со страниц всех газет (даже местных), «чтобы не дать зарубежной пропаганде материал для срыва зимней Олимпиады». Выяснилось, что в германской хоккейной команде один игрок — наполовину еврей, и газетчикам было приказано «никоим образом не упоминать о его еврейском происхождении». Было объявлено (и это оказалось неожиданностью), что в спортивных комментариях не стоит говорить о расовой принадлежности спортсменов, потому что это «неуместно».

Геббельс решил отложить на время гонения на евреев, чтобы показать всем этим иностранным знаменитостям, чего стоит нацистский режим. 15 июня 1936 года редакторы германских газет получили указание «использовать Олимпийские игры и подготовку к ним для самой широкой пропаганды нашей идеологии».

Объем и тиражи изданий были увеличены. Олимпийские игры проходили через несколько месяцев после референдума по вопросу о Рейнской области, на котором Гитлер получил поддержку удачно проведенной ремилитаризации этого региона, и редакторам порекомендовали использовать подходящие материалы для пропаганды в поддержку правительства. Министерство пропаганды и его местные отделения обещали для этого свою помощь и поддержку.

Результаты получились весьма удовлетворительными. Американский корреспондент, освещавший соревнования зимней Олимпиады в Гармиш-Партенкирхене, писал: «Большинство иностранцев было приятно удивлено щедростью и приветливостью хозяев и их добродушием, которое нам, прибывшим из Берлина, показалось несколько наигранным». Действительно, иностранцы, особенно деловые люди, явно были очарованы умелым приемом, стоившим недешево (хотя были и скептики, утверждавшие, что все это делается ради пропаганды и производит впечатление неискренности, несмотря на обилие развлечений). Если оценивать события с точки зрения современности, то можно сказать, что Олимпийские игры оказались самым выдающимся успехом нацистских организаторов и пропагандистов, сумевших эффективно использовать все средства, чтобы пустить пыль в глаза иностранным гостям и всему миру.

Нацистам сильно помогло развитие радиотехники; благодаря радио впервые в истории миллионы людей во многих странах смогли стать непосредственными участниками событий. Компания «RRG» обеспечила возможность 67 репортерам из 19 европейских и 13 других зарубежных стран вести прямые репортажи из Берлина. Всего было передано 2500 репортажей на 28 языках мира и еще 500 репортажей на немецком языке. Не зря один из иностранных комментаторов обратился по окончании Игр к Геббельсу с телеграммой, выразив благодарность «за прекрасную организацию Олимпиады и за великолепные достижения германской радиотехники».

Германские власти постарались использовать мирные олимпийские соревнования спортсменов для демонстрации растущей военной мощи своей страны. Например, 1 февраля, после проведения в Берлине конных соревнований спортсменов из Германии, Италии, Японии и Польши был устроен кавалерийский парад (прошедший совсем неплохо), а потом — марш эсэсовцев в черной форме и показ военной техники: танков и бронемашин. Затем провели инсценировку боя: солдаты, укрывшиеся на земле, поджигали броневики. Зрители, которых собралось около 20 000 человек, бурно аплодировали, а Гитлер и Геринг отвечали на приветствия.

Геббельс перед этим дал прием в честь гостей Олимпиады, на котором присутствовало несколько тысяч человек; он был устроен в бывшем имении кайзера Вильгельма Второго. Праздник проходил в парке на острове среди реки. Для связи острова с берегом навели понтонный мост, на котором всю ночь дежурили солдаты саперного полка, чтобы не допустить ни малейшей неполадки. Собралась самая изысканная публика из разных стран: дипломаты, генералы и адмиралы, члены германской императорской семьи, знаменитые певцы, актеры, писатели и журналисты, «звезды» спорта и, разумеется, члены нацистской партийной и государственной верхушки. Они прошли на остров сквозь строй молодых артистов, одетых пажами и державших в поднятых руках зажженные факелы. Весь остров был богато иллюминирован. Всюду, на постройках и на деревьях, горели тысячи огней, мерцавших как светлячки. Шампанское и кушанья были великолепны. Несколько оркестров играли всю ночь, и под их музыку актеры и актрисы в костюмах викторианской эпохи танцевали изящные старинные танцы, а молодые танцовщицы в костюмах «в стиле греческой мифологии» развлекали гостей. Все закончилось грандиозным фейерверком. Под утро, когда праздник приобрел слишком бурный характер, произошли кое-какие неприятные события, но они не испортили общего впечатления успеха.

Чета Геббельсов прибыла на праздник в белом; Магда была одета в вечернее платье из органди, а ее улыбавшийся муж — в двубортный габардиновый костюм; говорили, что их наряды обошлись казне в 40 000 марок. Некоторые из гостей, настроенные критически, назвали праздник вульгарным, а поведение Геббельса — циничным; тем не менее министр сумел показать всему миру, что положение нацистов (и его собственное в том числе) прочное и что они собираются еще долго править Германией. А главное — правительство получило очень неплохую выручку в валюте.

Расходы па строительство спортивных объектов (в том числе огромного Олимпийского стадиона в Берлине) составили несколько десятков миллионов марок, но все окупилось с большим избытком: общий доход, по словам Гитлера, превысил полмиллиарда марок.

Несмотря на пережитый триумф, Гитлер несколько раз попадал во время Олимпиады в затруднительное положение. Ему совершенно не хотелось награждать и чествовать чернокожих спортсменов из Америки, добившихся на Играх блестящих успехов: ведь он считал их «людьми второго сорта, недавно вышедшими из джунглей», а тут они сумели победить в честной спортивной борьбе цивилизованных белых спортсменов. В другой раз публика встретила долгой овацией французских спортсменов, проходивших мимо правительственной ложи и поприветствовавших почетных гостей. Гитлера это раздосадовало: он увидел, что немцы хотели бы жить в дружбе с соседями, а у него на этот счет были совсем другие планы.

2. Нелегкие государственные обязанности бывают и приятными

В принципе Геббельс был против показной роскоши, которой любили похвастать другие партийные вожди, особенно Геринг. Министр пропаганды строго внушал журналистам, чтобы они призывали народ к скромности и сдержанности в быту — и как раз тогда, в пору этих призывов, в апреле 1935 года, Геринг устроил пышный праздник в Доме оперы в честь своего бракосочетания с актрисой Эмми Зоннеман. В январе следующего года Геринг закатил у себя вызывающе роскошный бал, а Геббельс в это время требовал от редакторов помещать меньше иллюстраций, чтобы сделать газеты и журналы более дешевыми.

Впрочем, Геббельс легко шел на любые расходы, если считал их необходимыми для дела. Так, в июле 1936 года он устроил у себя на вилле в Ванзее карнавал «Венецианская ночь», на который пригласил 3000 гостей — но отнюдь не ради собственного удовольствия, а чтобы достойно принять делегатов Международной торговой палаты, съехавшихся в Берлин со всего мира. В 1936 году в Берлине состоялись Олимпийские игры, и Геббельс решил сделать все возможное, чтобы представить миру Третий рейх как страну счастья и процветания; с этой целью он устроил там же, в Ванзее, бал, который продолжался две ночи. Бесчисленное множество молодых артисток и танцовщиц, одетых нимфами и дриадами, должны были придать празднику романтический и непринужденный колорит. Девушки немного перестарались, и к утру картина бала напоминала больше сцены вакхического разгула, а не чинные олимпийские торжества. Разгорелся нешуточный скандал, такой, что даже всемогущий министр пропаганды никак не мог его замять; Геринг же, которому частенько доставалось за его пристрастие к роскоши, получил на этот раз хороший повод посмеяться над промахом своего соперника. Впрочем, Геббельс все равно нашел способ поправить дело: через день после окончания Олимпиады по его распоряжению был устроен «Пивной фестиваль», показавший «образцовое поведение немецкой молодежи, уважающей традиции почтенных бюргеров».

Супружеская пара Геббельсов охотно участвовала в светской жизни, посещая приемы у Гитлера и принимая гостей у себя. Гитлер имел возможность приглашать к себе для застольных бесед известных и интересных людей своего времени, но предпочитал общество «старых друзей» и «товарищей боевых лет», в компании которых предавался вечера напролет одним и тем же разговорам и воспоминаниям.

Все подобные застолья протекали одинаково, будь то в Берлине или в Берхтесгадене. У Гитлера было две особенности: он подолгу не мог уснуть с вечера и не переносил одиночества; поэтому он нередко устраивал у себя продолжительные «посиделки», в которых участвовал и Геббельс. Вот как описывал такие «собрания» Отто Дитрих (журналист, заведовавший партийным бюро печати), тоже часто на них бывавший.

«Говорил обычно Гитлер, не позволявший себя перебивать никому, кроме Геббельса; тот, улучив момент, подбрасывал фюреру «ключевое слово», вызывавшее у него интерес и новый поток высказываний. Геббельс научился использовать подобные моменты для принятия важных решений, которые, хотя и имели устную форму, воспринимались всеми как «указание фюрера» по тому или иному вопросу. Однажды случилось так, что Гитлер неожиданно замолчал, и Геббельс не нашелся, что сказать; последовкла долгая и неловкая пауза. Решили рассказывать анекдоты, и тут уж Геббельс оказался непревзойденным, без устали сообщая последние политические сплетни и шуточки, да еще и приправляя их словечками берлинского жаргона. С особым удовольствием он передавал остроты, жертвами которых были Геринг и другие партийные руководители — но, конечно, не он сам».

Так же охотно Гитлер принимал за своим столом красивых женщин, особенно актрис, не обнаруживая, впрочем, по отношению к ним никаких намерений завязать любовную интрижку; Геббельсу поручалось выбирать и приглашать подходящих дам. Геббельс и сам любил женское общество. Для приемов у фюрера он обычно отбирал привлекательных и женственных особ, умеющих с удовольствием поддержать беседу и не обремененных слишком высоким самомнением, потому что втайне страдал из-за своего небольшого роста и физического увечья. Так что можно сказать, используя любимый Геббельсом высокопарно-романтический стиль, что «в душе этого человека под маской могущественного и знаменитого государственного деятеля скрывался неискушенный ребенок, жадно, но несмело тянущий ручонки к ярким игрушкам», которыми манила его жизнь. Ходили рассказы о том, что он не стеснялся использовать свое могущество, чтобы заполучить ту или иную красотку из артисток к себе в постель, но эти слухи следует признать не соответствующими действительности. Ему просто не было нужды поступать подобным образом. Он знал, как заинтересовать женщин, и они слетались к нему сами, как бабочки на огонь, даже без особых корыстных побуждений. Надо сказать также, что Магда ко времени заключения их брака представляла собой красивую и элегантную даму, в которую Геббельс был, без сомнения, искренне влюблен; и ни он, ни она не скрывали своих чувств друг к другу. В берлинском светском обществе, а особенно в артистических кругах, были не прочь позлословить насчет того, как молодой рейхсминистр и его женушка называют друг друга при посторонних разными ласковыми словечками вроде «мой сладенький» и «ангелочек». При этом Геббельс требовал от супруги, чтобы она не только соответствовала понятиям его мужской гордости, но и следовала библейскому завету «Плодитесь и размножайтесь!», выполняя тем самым свой патриотический долг. 1 сентября 1932 года у них родилась дочь Хельга; 13 апреля 1934 года — Хильда; 21 октября 1935 года — сын Гельмут; 9 февраля 1937 года — дочь Хольда; 5 мая 1938 года — дочь Гедда; а в октябре 1940 года — Хейда. Имена всех детей начинались с буквы «X» («Г»); это была причуда Магды, которая и своего сына от первого брака с Квандтом тоже назвала именем, начинавшимся на «Г» — Гаральд. Все дети росли здоровыми и миловидными; Геббельс был им заботливым отцом: он ими гордился и охотно отдавал им свое время, свободное от служебных обязанностей, стараясь хоть раз в день, хотя бы ненадолго, заглянуть в детскую.

У этой идиллии была и оборотная сторона: Магда подолгу ходила беременной (раз или два у нее еще случились выкидыши), а Геббельс в это время (по долгу службы) встречался со многими красивыми женщинами из числа актрис театра и кино. Магда более или менее стойко выдерживала эту «конкуренцию», старалась не быть мелочной и предоставляла мужу известную свободу, которой он, впрочем, и так пользовался, не спрашивая ее разрешения. У него были загородные имения: Шваненвердер («Лебединый остров») и Ланке, где в уютно обставленных «павильонах», вдали от столичной суеты, можно было спокойно и в полной безопасности проводить «деловые встречи вдвоем» с очаровательными партнершами, среди которых были актрисы, секретарши, а также дамы и девушки из общества, относившиеся к «своему милому министру» с восторгом и восхищением, которые ему весьма льстили.

3. Любви подвластны и министры

В 1936 году Геббельс познакомился с молодой чешской актрисой Лидой Бааровой, снимавшейся в то время на немецких киностудиях. Ей едва исполнилось 20 лет, но она уже имела успех, особенно как партнерша известного киноактера Густава Фрелиха, с которым ее связывали и тесные личные отношения. У Фрелиха была дача в Шваненвердере, располагавшаяся рядом с дачей Геббельса. Там-то и встретились министр и актриса, хотя до этого Геббельс, конечно, уже видел Лиду на презентациях и премьерах фильмов. Фрелиха и его подругу пригласила на чай Магда, встретившая их во время отдыха на даче. Потом были еще такие же встречи и чаепития, имевшие вполне непринужденный характер: все думали, что Баарова собирается замуж за Фрелиха, тогда как на самом деле их отношения уже были близки к разрыву, и Лида почувствовала интерес к «очаровательному министру», хотя и знала, что он почти вдвое старше ее.

Потом она получила в числе других работников искусства приглашение на ежегодный партийный праздник в Нюрнберге, где, помимо участия в политических театрализованных представлениях, посещала, конечно, и бесчисленные светские приемы и вечера. Там она впервые встретила Гитлера, да еще и в сопровождении Геббельса.

— Я должен перед вами извиниться, госпожа Баарова! — обратился к ней Гитлер.

— Но почему, господин рейхсканцлер? — спросила молодая актриса с искренним удивлением.

— Меня подвел мой адъютант, — продолжал Гитлер, — он должен был вручить вам цветы.

— За что же, господин рейхсканцлер?

— Ну как же, ведь вы на следующей неделе выходите замуж, не так ли? Кажется, в понедельник?

— О нет, господин рейхсканцлер!

— А говорят, что вы выходите замуж за киноактера Фрелиха! — объяснил Гитлер, чувствуя с неудовольствием, что попал в неловкое положение.

— Нет, господин рейхсканцлер! — ответила актриса, покачав головой.

— А вы не замужем за Фрелихом?

— Нет, господин рейхсканцлер!

Тут в разговор вмешался Геббельс и спросил актрису, обручена ли она с Фрелихом и собирается ли в скором будущем выйти за него.

— Нет, господин рейхсминистр! — повторила она снова.

Следующая встреча с Геббельсом произошла день или два спустя на большом приеме, где устраивалось и музыкальное представление. Лида сидела в ложе рядом с министром; там были и другие гости. Оркестр играл лирическую мелодию из «Элеонор», и певица все повторяла припев модной песенки: «Я была влюблена, я была так влюблена!» Геббельс наклонился к своей соседке и, не стесняясь многочисленных соседей по ложе, прошептал ей на ухо: «Я тоже!»

Молодая артистка сделала вид, что не приняла это всерьез, и продолжала называть его «господин рейхсминистр», а он ее — «госпожа Баарова» и «Вы». На следующий день Геббельс должен был произносить свою главную речь на празднике, и оба снова встретились среди многочисленных гостей. Неожиданно Геббельс, извинившись перед присутствующими, сказал, что должен обсудить с госпожой Бааровой кое-какие вопросы, связанные с ее ролью в новом фильме, и увел ее в соседнюю комнату. Лида была удивлена не меньше других, потому что вот-вот должны были объявить о выступлении Геббельса с речью, но он, как ни в чем не бывало, заговорил о ее профессиональных делах, спросил о режиссере нового фильма и об исполнителях ролей, а также о том, что нужно сделать, чтобы картина получилась удачной; а она, слушая его, не могла отделаться от мысли, что ему нужно готовиться к выступлению. «Но, господин рейхсминистр, — сказала девушка, — ведь вам через двадцать минут уже нужно быть на трибуне!» «Это ничего, — ответил он, — для меня это дело привычное», — и снова с полным спокойствием заговорил об операторе фильма и о всяких мелочах. Но Лида не сводила глаз с больших часов, висевших на стене. «Ведь вам нужно идти на сцену, осталось всего семь минут!» — воскликнула она, нервничая. «Не беда!» — повторил ее собеседник и продолжал с увлечением развивать тему о фильме. Когда до выхода оставалось всего три минуты, он ее поцеловал, и тут оба заметили, что у него на лице остались следы губной помады, так что пришлось потерять еще две минуты, чтобы их убрать. Лида помогла министру привести себя в порядок, вытерев ему лицо дрожащей рукой. После этого Геббельс с улыбкой попрощался и отправился произносить свою речь. Лида сидела в зале и не сводила с него глаз, не вникая в то, о чем он говорил (она совершенно не интересовалась политикой). Тут он нашел ее взглядом среди публики, достал из кармана носовой платок и энергичным жестом вытер себе губы, повторив движение, которым до этого стирал следы губной помады; а потом, сделав этот намек, понятный только им двоим, продолжил речь.

Геббельс знал, как польстить женщинам, особенно избалованным: им нужно было уделять внимание и время. Когда он хотел приударить за такой, то не просто посылал ей букет роз с кем-нибудь из своих секретарей, а сам, выбрав несколько лучших цветков, отправлял их из магазина с запиской, содержавшей личные намеки и любезности. Такое внимание производило неотразимое впечатление на женщин, знавших, как сильно он занят на службе; каждой льстило, что он сумел найти время лично для нее. «Но, господин министр, — говорила обычно женщина после более близкого знакомства, — а как же ваша конференция? И выступление по радио? И другие дела?» «Дела подождут, — отвечал Геббельс, — сейчас я с тобой, и это самое важное дело!»

Для Бааровой у Геббельса всегда находилось время; они стали встречаться при каждом удобном случае. Ему нравилось с ней беседовать, обсуждать свои личные проблемы, никогда не касаясь политики, которая ее не интересовала и в которой она совершенно не разбиралась. Впрочем, он больше сам расспрашивал ее о профессиональных и личных делах. Баарова снимала в Берлине небольшую квартиру, но обычно она встречалась со «своим министром» в одном из его уютных «павильонов» за городом.

Снимаясь в кино, Баарова пользовалась неплохим успехом и не нуждалась в деньгах; у нее был даже небольшой автомобиль чешского производства, привезенный с родины; на нем она ездила каждые две-три недели в Прагу повидаться с родителями. Когда эта крошечная машинка стояла где-нибудь на площадке среди громадных «мерседесов» и «майбахов», на которых ездили большие нацистские начальники, это производило комическое впечатление. Даже Гитлер обратил на это внимание, обронив как-то: «Что это Баарова, не может что ли купить себе более приличный автомобиль?». И Геббельс, повторив при встрече этот вопрос, подарил ей «мерседес», который, однако, ей не понравился: ей был по душе ее собственный дребезжащий, но удобный «сундучок на колесах». Как правило, она не принимала от Геббельса ценных подарков — только разные сентиментальные безделушки на память.

Постепенно обычная любовная связь стала перерастать в серьезное увлечение. Геббельсу нравились мягкие славянские черты лица Лиды, ее высокие скулы; ее глубокий голос, богатый оттенками, и своеобразный чешский акцент. Она была женственнонежной, и это придавало ей особое очарование. Они встречались уже два года и за это время ни разу не поссорились. Он называл ее «Лидушка» и вел себя с ней свободно, отбросив всякое позерство и забыв об условностях. Они просто были счастливы вместе, без всяких недоразумений и неприятностей.

Но в Берлине трудно что-либо утаить, и начались сплетни, которые дошли до Магды. Она пригласила Лиду на чай и сообщила, что хотела бы поговорить с ней наедине в более удобной обстановке. Молодая женщина сначала нисколько не испугалась, хотя ей предстояло вступить в спор с первой дамой рейха, с которой могла бы потягаться разве что жена Геринга Эмми. Все преимущества были на стороне Магды: она была на 20 лет старше Лиды (если это можно назвать преимуществом); она была лично знакома с фюрером и даже дружна с ним; и она была законной женой человека, которого Баарова просто любила. Поняв эти обстоятельства, Лида начала волноваться, но отказаться от приглашения было нельзя, и она поехала в Шваненвердер.

Встреча прошла совсем не так, как Лида себе представляла. К ее большому замешательству, хозяйка отнеслась к ней со всей сердечностью и сочувствием. Магда сказала, что знает способность Йозефа увлекаться и думает, что теперь он любит их обеих: «Конечно, он уважает меня как мать его детей, но наверное ценит и то, что вы его любите и не можете без него жить». Потом она поделилась тем, что было у нее на сердце: «Мы должны быть друг другу как сестры и звать одна другую на «ты». Лида растерялась и смогла только сказать: «О нет, уважаемая госпожа, я не смогу!» Встреча продолжалась уже почти два часа; Магда настаивала на своем предложении, обращалась к Лиде на «ты», а потом, со слезами на глазах и едва не теряя контроль над собой, высказала главное, что ее волновало: «Лида, пожалуйста, можешь поддерживать с ним дружбу, но, ради Бога, постарайся, чтобы ваша связь никогда не отразилась плохо на наших детях!» Этот взрыв чувств окончательно смутил молодую женщину; она не знала, что сказать, но все же, как могла, стала успокаивать свою собеседницу.

Объяснение двух женщин, полное слез и переживаний, ничего не изменило в ситуации и только усилило страдания Магды. Разговоры ходили разные; прошел слух и о том, что Магда тоже нарушила супружескую верность, «отомстив» таким способом своему мужу. Однако фон Ведель (тогдашний адъютант Геббельса) и другие решительно опровергали эту версию, утверждая в один голос, что Магда хранила верность своему супругу. Так или иначе, но постепенно любовная афера министра выплыла наружу; разразился скандал, и Магда должна была волей-неволей что-то делать. Между супругами начались бурные объяснения; Геббельс все отрицал, не желая терять свою возлюбленную. В конце концов Магда решила потребовать развода. Ей помог собрать необходимые доказательства Карл Ханке, работавший заместителем государственного секретаря в Министерстве пропаганды; он хотя и очень уважал своего шефа, но в этом деле решился выступить против него. Ему удалось составить список супружеских измен министра, насчитывавший не менее 36 имен; там были и совсем молодые и неизвестные девушки, но больше — дамы из общества и актрисы. Геббельс и Магда стали жить отдельно; она запретила ему посещать дом в Шваненвердере, о котором в Берлине ходила масса сплетен.

Магда поделилась своими бедами с Эмми Геринг; та рассказала все своему мужу, а Геринг обо всем сообщил Гитлеру. Гитлер, услышав, что его министр пропаганды собирается разводиться с женой (которую фюрер глубоко уважал), пришел в ужас. Он решил сам заняться этим делом и пригласил Магду приехать к нему в Берхтесгаден. Разговор ничего не дал: Магда сказала, что больше не хочет иметь дела со своим мужем. Гитлер отправился в Берлин и вызвал Геббельса к себе на аудиенцию. Министр рассказал фюреру о своей любви, сказал, что хочет жениться на Бааровой и согласен даже отказаться от министерского поста, если это необходимо. Кажется, он хотел поехать работать послом в Японию. Его речи рассердили Гитлера, который объяснил Геббельсу, что германский министр вообще не может себе позволить быть замешанным в подобный скандал. Он должен немедленно отказаться от Бааровой и никогда больше с ней не встречаться. «Это приказ фюрера, — сказал Гитлер, — и он должен быть исполнен при любых обстоятельствах!»

По распоряжению Гитлера полицей-президент Берлина граф Геллдорф вызвал Баарову к себе в полицию. Лида приехала со своей подругой и доверенным лицом Хильдой Кербер. Геллдорф объявил Бааровой от имени фюрера, что ей запрещается видеться с Геббельсом по меньшей мере в течение полугода. Если по истечении этого срока они еще будут продолжать любить друг друга, то власти, возможно, рассмотрят вопрос о разводе Геббельса с его женой. Выслушав распоряжение фюрера, Лида упала в обморок, и подруге пришлось приводить ее в чувство, растирая виски одеколоном. После того как она пришла в себя, Геллдорф, стараясь говорить помягче, заявил ей, что теперь она должна, прекратив всякую связь с Геббельсом, как можно скорее покинуть Берлин. Ей придется пренебречь интересами карьеры, поскольку речь идет о ее безопасности. Так или иначе, но она должна обязательно выехать за пределы Германии.

Лиду охватил гнев; она заявила, что никуда не уедет, пока не поговорит со своим возлюбленным хотя бы по телефону; если же ей помешают это сделать, то она покончит с собой — все равно жизнь потеряла для нее теперь всякую цену; но выйдет скандал, которого она совсем не желает. Пока Хильда Кербер безуспешно пыталась успокоить подругу, Геллдорф вышел в соседнюю комнату и заказал срочный разговор с фюрером, находившимся в Берггофе, в Баварии. Вернувшись, он сообщил девушкам, что «разрешение фюрера получено», и Хильда увезла рыдающую подругу к себе на квартиру, где они должны были ждать звонка Геббельса.

Наконец телефон зазвонил. Первое, что сказал Геббельс, было: «Я говорю из дома моего друга Германа Геринга!». Таково было требование Гитлера — чтобы Геббельс говорил со своей возлюбленной в присутствии свидетелей. Речь Геббельса звучала спокойно; он называл свою подругу «Лидушка», как делал это всегда, а она горько плакала. Он говорил ей о долге, о необходимости и о том, что им обоим нужно быть стойкими. Потом ласково попрощался и сказал: «Оставайся такой, какая ты есть, не печалься, не давай себя в обиду злым людям!»

После этого Геббельс уехал на несколько дней в свой дом в Ланке, где никого не принимал и ни с кем не говорил, пока не оправился от потрясения. Бедная Лида выплакала все глаза, сидя у себя в квартире и нигде не показываясь. Разумеется, Геббельс отговорил ее от мысли совершить самоубийство, но дела ее и без того были плохи: фильмы с ее участием исчезли с экрана, а все ее контракты были аннулированы; отчаяние отняло у нее все силы, она заболела и слегла в постель. Ее бывший возлюбленный, следуя приказу фюрера, избегал всяких контактов с нею. Так прошло недели две; Лида оставалась в Берлине, надеясь на встречу, и однажды такая встреча действительно произошла. Лида ехала в своем маленьком автомобиле по Курфюрстендамм и увидела впереди большой черный «мерседес» министра. Она поехала следом, и на одной тихой улице машины поравнялись, а потом остановились. Лида и Геббельс посмотрели друг на друга; его лицо осталось неподвижным, не выразив никаких чувств. Этот обмен взглядами продолжался минуту или две; потом Геббельс дал знак шоферу, и его автомобиль медленно двинулся вперед и вскоре скрылся из вида.

Теперь уже нет смысла гадать, мог ли Геббельс действительно пожертвовать карьерой ради своей любви. Известно одно: он тяжело переживал свою разлуку с Лидой.

Магда не захотела помириться с мужем и продолжала настаивать на разводе. Тогда в дело снова вмешался Гитлер: он пригласил обоих супругов к себе в Берхтесгаден и с большим трудом уговорил их возобновить свои семейные отношения. Вскоре на титульном листе газеты «Берлинер иллюстрирте» появилась красочная фотография, изображавшая всю троицу в сборе; улыбался только Гитлер, довольный тем, что помирил супругов. Через некоторое время у Магды опять родилась дочь, которую назвали Хейда; это был знак того, что министр и его жена окончательно помирились; народная молва окрестила Хейду как «дитя примирения».

Геббельс с головой погрузился в работу. Потом у него, конечно, еще бывали любовные приключения, но все обходилось спокойно, без вреда для семьи. В конце января 1939 года Гитлер, по словам писателя Хасселя, сменил гнев на милость и снова стал относиться к Геббельсу с полным дружелюбием.

Потом пришла война, и с ней — множество новых забот. Незадолго до смерти Геббельс сжег большую часть своих писем и воспоминаний; свидетелем тому был его пресс-референт фон Овен, помогавший ему в этом деле. Овен рассказал, что рейхсминистр, просматривая фотографии, наткнулся на большой снимок, который отложил в сторону, сказав: «Вот была женщина, действительно красавица!» Это было фото Лиды Бааровой. Геббельс долго смотрел на фотографию, потом решительно порвал ее и подвинул обрывки Овену. «Все — в огонь!» — приказал он.

4. И еще о трудных обязанностях министра

Во время войны Геббельс очень хотел создать у народа впечатление, что именно он является самой важной фигурой в нацистском рейхе (разумеется, после Гитлера); поэтому он всеми способами старался поддерживать свою популярность на случай, если Гитлеру придется выпустить из рук власть, которой он так долго пользовался. Но оказалось, что подлинную популярность не так-то легко завоевать, и Геббельс сам признался в этом, беседуя с друзьями. Его секретарь Земмлер передал его слова так:

«По словам шефа, нет ничего тяжелее того, чтобы снова завоевать авторитет и известность, утерянные ранее; об этом говорит его собственный горький опыт. Ему потребовалось целых четыре года, чтобы восстановить уважение и доверие к себе, утерянные по легкомыслию в 1938 году. Все же, несмотря ни на что, он убежден, что добьется своих целей и что его звезда взойдет высоко и засияет в самом зените».

Говоря об «утерянном авторитете», Геббельс, несомненно, имел в виду «дело Бааровой», едва не погубившее всю его карьеру. Тем не менее, несмотря на полученный тяжелый урок, он не отказался от своих амурных похождений и не упускал возможности развлечься в военные годы, полные тревог и забот; об этом говорит забавная история, тоже рассказанная Земмлером. Это произошло в июне 1944 года.

«Вчера мне пришлось узнать об одном смешном происшествии, случившемся в Ланке, в загородном доме министра. В последние два дня Геббельс жил в маленьком бревенчатом домике, расположенном среди леса, в 800 метрах от главных построек. Нам он сказал, что желает побыть в тишине и одиночестве и разрешает беспокоить его только в случае срочной необходимости, предупреждая об этом по телефону. Обед ему приносил слуга, возвращавшийся потом в главный корпус. Госпожа Геббельс находилась на лечении в санатории «Белый олень» в Дрездене, а дети — в имении Шваненвердер.

Немногочисленные посетители, прибывавшие к министру, попадали сначала на проходную, откуда их провожали через заграждения. Но однажды вечером, где-то около одиннадцати, дежурный заметил на лесной дороге велосипедистку, уже заехавшую на охраняемую территорию. Это была очень красивая молодая женщина; когда часовой ее задержал, она самым решительным образом отказалась назвать и свое имя, и причину появления во владениях министра. Тем не менее дежурный не стал ей грубить и как галантный кавалер провел через темный лес, помогая вести велосипед. Он собирался препроводить гостью к дежурному адъютанту, находившемуся в главном здании, как вдруг заметил недалеко от себя, примерно в 20 метрах, еще одного нарушителя, прятавшегося за темными елями. Часовой не медля навел на него автомат и закричал: «Стой! Руки вверх!» — как и положено по уставу, но тут же едва не выронил оружие от испуга, узнав в незнакомце, выходящем из-за деревьев, самого рейхсминистра; тот засмеялся и сказал ему: «Пиф-паф!»

Геббельс извинился перед незнакомкой за недоразумение, и часовой понял, что министр поджидал красотку в лесу, чтобы ее встретить.

Солдат побрел к проходной, а парочка двинулась в сторону лесного домика, где жил Геббельс.

Ясно, что Геббельс заранее договорился о встрече с молодой киноартисткой (которая, между прочим, и теперь, после войны, известна как очень красивая женщина и, к тому же уважаемый деятель искусства). Чтобы избежать сплетен, он не предупредил о ее прибытии ни секретаря, ни адъютанта, ни тем более обслуживающий персонал. По той же причине таинственная незнакомка прибыла не на автомобиле, который пришлось бы проводить через проходную и посты, а приехала на велосипеде по ровной лесной дороге».