Некая восторженная почитательница фюрера всерьез утверждала, что ее собака умеет произносить слова «Адольф Гитлер», поскольку даже ее маленький собачий рассудок признает величие фюрера.
В политической эволюции Геббельса постоянно присутствовали два фактора, действовавшие в течение всей его карьеры: непоколебимая и бескомпромиссная ненависть к евреям и верность фюреру, своему обожаемому господину.
Геббельс оставался под обаянием фюрера с апреля 1926 года, когда он по его приглашению выступил на массовом митинге в Мюнхене. Его привязанность сочетала в себе как пылкое чувство, так и трезвый расчет: это было восхищение интеллектуала уверенным в себе вождем, твердо знающим, чего он хочет; и это было четкое представление карьериста, сознающего, что он может возвыситься только вместе с Гитлером и благодаря (но ни в коем случае — вопреки) ему. Известно, что отношение фюрера к «маленькому доктору» претерпевало изменения в течение ряда лет. Период наибольшего охлаждения их дружбы пришелся на 1938–1939 годы, когда сенсационный любовный роман Геббельса с чешской кинозвездой Лидой Бааровой вызвал серьезное отчуждение между ним и его женой, и фрау Геббельс уже подумывала о разводе — чего фюрер никак не мог позволить по соображениям престижа государственной власти. Сам Геббельс, даже почти лишившись расположения Гитлера, продолжал сохранять к нему горячую привязанность. Видимо, сыграло роль то, что Геббельс при всех своих талантах и уме остро сознавал свою физическую неполноценность, и ему недоставало грубой самоуверенности Гитлера и его природного умения распоряжаться людьми и ситуацией. Так что он был вполне искренен, когда говорил о своей вере в фюрера. Тем не менее приходится различать две вещи: личную приверженность Геббельса своему хозяину и его сознательные и расчетливые усилия по созданию «мифа о фюрере», который он выстраивал в течение многих лет. Интересно разобраться в том, как именно Геббельс развивал этот миф в период между 1925 и 1945 годами, по мере укрепления нацистского движения и самого Третьего рейха.
Любая тоталитарная система нуждается в как можно большем отождествлении своего лидера с руководимыми им массами. Чтобы добиться этого, вождь должен выглядеть и обаятельным суперменом, и «человеком из народа». Ему нужно уметь сохранять дистанцию — и быть близким к массам; казаться нечеловечески мудрым — и простым; одиноко нести груз ответственности — и быть открытым для почитания. Его успехи должны подтверждать его непогрешимость, а любая его неудача и ошибка — либо свидетельствовать о невежестве простых смертных, не разбирающихся в его делах, либо казаться результатом злостных козней его коварных, но неуклюжих врагов. Создание и сохранение такого сложного, но цельного образа является своего рода искусством, требующим использования всех средств массовой информации: прессы, радио, кинематографа и других.
В декабре 1941 года, когда знамя со свастикой развевалось над большинством стран Европы и немцы привыкли воспринимать победы германской армии как нечто само собой разумеющееся, Геббельс проводил совещание в Министерстве пропаганды, на котором упомянул о своем вкладе в достижения нацистской партии: «Я работал по четырем решающим направлениям, — сказал он. — Во-первых, в начальный период существования партии я внес в нее элемент социализма, тогда как до этого она представляла собой организацию, базирующуюся только на среднем классе; во-вторых, я завоевал Берлин и создал предпосылки для полного захвата государственной власти; в-третьих, я разработал стиль и методы проведения массовых партийных мероприятий. Современные торжественные церемонии и ритуалы, посвященные великим событиям в истории партии, основаны на опыте, полученном мною в то время, когда я был гауляйтером Берлина. И, наконец, в-четвертых: я много поработал над созданием «мифа о фюрере». Гитлер приобрел ореол непогрешимости, и многие немцы, косо смотревшие на партию после 1933 года, теперь относятся к нему с полным доверием. Это очень важно, потому что миллионы немцев, еще проводящие различие между фюрером и его партией и даже отказывающие ей в поддержке, верят Гитлеру и поддерживают его».
Эти рассуждения, беззастенчиво афиширующие роль их автора и направленные на укрепление его положения в партии, все же содержат немалую долю истины. Конечно, существовали и другие факторы, способствовавшие широкому распространению среди немцев веры в гений фюрера и его непогрешимость, прочно продержавшейся ровно десять лет: от прихода нацистов к власти в 1933 году до сокрушительного поражения под Сталинградом в 1943 году; и все же Геббельс мог с полным основанием утверждать, что без его неутомимой деятельности миф о Гитлере действовал бы не так эффективно и не укоренился бы так прочно в первое десятилетие существования режима.
Итак, как же представлял Геббельс Гитлера широкой публике еще в тот период, когда нацистская партия представляла собой незначительную расистскую организацию, к тому же расколотую на несколько групп? Сам он был тогда никому не известным мелким партийным чиновником в одной из таких фракций, обосновавшейся в Рейнской области, а его отношение к Гитлеру еще не приняло форму безусловного обожания. В то время Геббельс опубликовал брошюру под названием «Вторая революция», полную пылких рассуждений. Там уже содержались все составные части той полуавтократической и полуромантической идеологии, которую он исповедовал в последующие двадцать лет. Одна из глав книги была написана в форме «открытого письма» Гитлеру и озаглавлена так: «К вопросу о лидерстве». Геббельс называет фюрера «Высокоуважаемый господин Гитлер», выражает горячую веру в правильность принципа единоличного лидерства и признает Гитлера самой подходящей и привлекательной фигурой для воплощения этого принципа. Там же изложены и политические взгляды Геббельса: неприятие политической системы Веймарской республики, романтический мистицизм и вера в приход всемогущего и всеведущего политического пророка — новоявленного Мессии. Подлинный лидер (объяснял Геббельс) определяется не путем голосования: ведь он не может быть игрушкой, которой забавляются массы; его не найти и среди парламентариев; он — освободитель народных масс, и этим все сказано. Он разоблачает бесстыдные нарушения закона и коррупцию системы, в которой лидеры определяются по партийной принадлежности и пустому красноречию. Гитлер же тем более опасен для отживающей системы, что он искренне верит в то, что проповедует. Описывая фюрера как исполнение «таинственной мечты», как человека, указавшего людям верный путь в период отчаяния, Геббельс щедро использует язык германского романтизма и идеи молодежных движений: «Вы пронеслись, подобно метеору, перед нашими изумленными глазами; вы совершили чудо просвещения и вдохнули веру в этот мир скептицизма и отчаяния».
Гитлер описывается как выдающийся первопроходец, а не как всеобщий вождь. «Вы воплощаете в себе веру, — говорит Геббельс, обращаясь к Гитлеру, — веру, которой вы искренне и скромно служите, борясь за светлое будущее». Похоже, что в то время Гитлер еще выступал в образе «первого слуги своего народа», в духе Фридриха Великого. Во всяком случае в 1925 году слово «фюрер» еще не было принято как его общепризнанный и единственный титул. «Фюрер не должен решать сам все задачи. Ему не стоит также терпеть низкопоклонство и лесть со стороны отъявленных дураков и пустых мечтателей, — нахально намекнул Геббельс на мюнхенскую свиту Гитлера. — Ему нужно взять себе в помощники настоящих людей, «крепких мужчин», которые придут, если он их позовет».
Итак, на этом этапе истории нацистского движения, отмеченном неясностями и внутренними распрями, желанный вождь представлялся еще как глава ограниченного меньшинства членов партии. Геббельс с особенным усердием нахваливал это «решительно настроенное меньшинство, которое, вдохновившись верой в необыкновенную личность, может в переломный момент истории остановить сползание нации в пропасть». Эти люди несли свою веру отчаявшейся стране, «как апостолы новой идеи, обещающей чудо освобождения».
Так, используя изобретенный им псевдомиссионерский жаргон, Геббельс противопоставлял друг другу два типа политических ораторов: профессиональных парламентариев, с одной стороны, и проповедников новой идеологии с другой. Первые изображались отпетыми личностями, погрязшими в коррупции, тогда как вторые если и призывали к разрушению старого общества, то только для того, чтобы построить новое. Они, как библейские пророки, старались не ради жирных окладов и высоких постов, а исключительно ради исполнения «таинственной, но желанной мечты» (суть которой пояснялась, правда, весьма туманно).
Гитлер, представший в марте 1924 года перед судом присяжных в Мюнхене, резко отличался, по словам Геббельса, от всех министров и государственных служащих Веймарской республики и даже от самого Рихарда Вагнера, истинного романтика, преданного расовой идее: «Оказавшись перед судом в Мюнхене, вы явились перед нами в образе истинного Фюрера, а ваша речь стала величайшим откровением, произнесенным в Германии со времен Бисмарка». И все же в этой хвалебной оде Гитлер был представлен не как «полубог» и «сверхчеловек», а как выразитель мыслей обиженного поколения немцев и образец несгибаемой стойкости. Заметно, что Геббельс охотно использовал религиозные выражения, такие как «чудо», «миссия» и т. п.; он утверждал, что человек живет в этом мире «не для того, чтобы наслаждаться жизнью, страдать и умереть, а для того, чтобы исполнить возложенную на него миссию». Этот комплекс «исполнения своего долга» и верности своему высокому предназначению имеет давние традиции в германской истории и восходит к таким мыслителям, как Фихте, Арндт и Генрих фон Трейчке. Геббельсу нравилось изречение Трейчке: «Великая политическая страсть — это бесценное сокровище!»
Так что Гитлер и его политическое окружение получили от прошлого готовую формулу поведения, включавшую в себя презрение к мягкосердечному и недалекому «человеку с улицы»; веру в магическую силу политических страстей; и культ «сильной личности».
В эту раннюю пору формирования нацистского мировоззрения Геббельс заявлял, что Гитлер для него — вождь и друг в одном лице.
Четыре года спустя правительство Брюнинга оказалось перед лицом проблем, связанных с массовой безработицей, и Геббельс, обеспечивший себе к тому времени прочное положение главы берлинской нацистской партийной организации, продолжил создание «мифа о фюрере» именно в таком духе, как было описано в его книге, учитывая и то, что рост экономических неурядиц действовал на руку наглой и самоуверенной нацистской оппозиции.
В день рождения Гитлера, отмечавшийся в апреле 1929 года, Геббельс объяснял читателям берлинской нацистской газеты, что «истинного фюрера» отличают четыре главные черты: сильный характер, несгибаемая воля, природные способности и еще — везение. Он должен был обладать даром философа и быть выдающимся оратором и организатором. Но и без везения, удачи тоже, оказывается, никак нельзя было обойтись; фюрер был просто обязан быть «баловнем судьбы», чтобы массы всегда оставались под впечатлением: что бы он ни сделал (или не сделал) — он действует под внушением «высшей силы», избравшей его для своего покровительства. Известно ироническое «изречение» Геббельса: «Массы могут простить фюреру все, кроме отсутствия удачи. В этом, и только в этом случае они к нему безжалостны!»
Впрочем, Геббельс был достаточно хитер, чтобы не доказывать прямо каждый раз, что Гитлер действительно обладает «четырьмя главными качествами». «Счастливая звезда» фюрера должна была сама говорить об этом, а Геббельс просто указывал «товарищам по партии», что Гитлер держит под полным контролем свою политическую организацию, работу которой он наладил до мельчайших деталей. Он выражал свою веру в Адольфа Гитлера и его «восходящую звезду», но не хвастал его успехами и его необыкновенным везением: «Сегодня мы торжественно отмечаем сорокалетие Адольфа Гитлера. Мы верим, что Судьба выбрала его, чтобы он указал путь германскому народу. Поэтому мы приветствуем его со всей преданностью и почтением и можем только пожелать, чтобы он оставался с нами до тех пор, пока его великие труды не будут завершены во всей возможной полноте!»
Невероятно, но через некоторое время волна истории действительно подхватила нацистскую партию и понесла ее к успеху. На выборах в рейхстаг, состоявшихся в сентябре 1930 года, она оказалась на втором месте по количеству собранных голосов, получив право настойчиво требовать допуска к реальной власти. К марту 1932 года Гитлер уже стал серьезным соперником престарелому фельдмаршалу Гинденбургу в качестве кандидата в президенты. Голосование проходило в два круга, и каждый раз Геббельс лез вон из кожи, чтобы обеспечить победу Гитлера. Перед первым туром он сочинил пламенную статью: «Мы голосуем за Адольфа Гитлера!», в которой провозгласил своего хозяина «великим германцем — истинным фюрером — пророком — настоящим борцом».
Объяснялось, что «великий германец» перенес на себе все «расовые унижения», выпавшие на долю немцев; что он, родившись в Австрии, «был всю жизнь привязан душой к великому германскому рейху». «В молодости он испытал многие тяготы жизни и хорошо узнал жизнь простых людей и рабочих, нередко разделяя их участь; он прошел путь от рядового солдата до государственного деятеля, понимающего справедливые требования народа и знающего, как воплотить их в жизнь».
Дальше говорилось, что Гитлер — истинный вождь, фюрер, потому что он превратил свою партию из «малоизвестной и незначительной организации, подвергавшейся осмеянию, в самое впечатляющее массовое политическое движение во всей Европе. Теперь его цель — объединить германский народ, сплотить его силы, создав невиданно мощное государство».
«Гитлер — наш пророк, потому что он создал новую политическую веру среди послевоенной разрухи и несчастий. Он собрал вокруг себя миллионы национал-социалистов и дал им новое понимание жизни, избавив их от отчаяния и грядущей анархии».
И наконец, Гитлер — это великий боец, бросивший вызов гнилой системе Веймарской республики. Он избавит германский народ от тупой покорности, дав ему новые идеалы. Он — последняя надежда масс, сияющий символ стремления нации к свободе. Именно он должен стать рейхспрезидентом: ведь он представляет идеализм германской молодежи; он — глашатай интересов нации; он знает, как спасти экономику и обеспечить возрождение общества!»
Так каждый немец получил «всесторонние и убедительные доказательства» того, что победа Гитлера на выборах — «настоятельная необходимость».
После первого тура выборов ни один из нескольких кандидатов не получил абсолютного большинства голосов; второй тур превратился в поединок между Гитлером и Гинденбургом. Геббельс выдал в ударном порядке две статьи: «Адольф Гитлер — государственный деятель» и «Адольф Гитлер — великий и простой человек», применив к созданию образа фюрера два подхода, о которых говорилось выше: с одной стороны, он был обрисован как непогрешимый вождь, наделенный сверхъестественным даром предвидения, а с другой — как удивительно человечная и добрая (!) личность.
Первая статья была написана в тоне спокойного убеждения; автор втолковывал читателям, что Гитлер — никакой не демагог и не подстрекатель, способный только «драть глотку» в оппозиции, а дальновидный стратег и преобразователь, видящий главную цель в достижении единства германском нации, т. е. государственный человек по самой своей сути. Для такого деятеля, объяснял Геббельс, народ — это сырой материал, из которого он создает замечательные творения политического искусства; «Гитлер — это истинный политик, который смотрит на людей, как скульптор — на необработанный мрамор. И так же, как скульптор, он творит свои произведения, формируя из массы людей — нацию. В век всеобщего вырождения он сумел вдохнуть в народ новую веру и волю к созданию нового государства, несущего людям радость».
Написать вторую статью было, наверное, даже труднее, потому что аргументы такого рода (о «человечности» Гитлера) уже широко использовали многие нацистские писатели и ораторы, но Геббельс и здесь сумел внести свой собственный новый вклад. Он напомнил о карикатурах на Гитлера, ходивших среди его противников, и ловко противопоставил им рассказ о том, какой он «на самом деле». Геббельс, нисколько не смущаясь, признал, что «бессовестные враги» фюрера представляют Гитлера «угрюмым и некультурным человеком, бесчувственным грубияном, полагающимся только на грубую силу; тираном в отношениях с подчиненными; посредственным актером, репетирующим свои речи перед зеркалом; обжорой и распутником; другом капиталистов и врагом трудящихся». Но на самом деле Гитлер — совсем не такой! По образованию и природным склонностям он — артист, архитектор к художник, которого несчастья, выпавшие на долю всего германского народа, заставили обратиться к политике. О, эта злополучная дата — 9 ноября 1918 года, день провозглашения «гнилой» Веймарской республики! Короче говоря, Гитлер — это воплощенная доброта, и один из главных стимулов его политической деятельности — желание сделать так, чтобы «невинные германские дети увидели новую жизнь в своем отечестве, лучшую, чем жалкая судьба, выпавшая на долю их отцов и матерей!»
Для тех, кого все-таки не тронули эти прочувствованные аргументы, берущие прямо за душу, и у кого еще остались сомнения в сверхчеловеческих способностях Гитлера, Геббельс особо пояснил, что «Адольф Гитлер требует власти для себя, чтобы иметь возможность воплотить свои политические идеи, но он ни в коем случае не желает гражданской войны и анархии — напротив, он хочет исключить навсегда из жизни общества эти опасные явления, установив твердую власть и порядок.
Гитлер был представлен противником позерства и приукрашивания действительности, правдивым и естественным в речах и поступках; человеком, который лучше промолчит, чем скажет слово, в которое не верит. Что же касается выдумок о его излишествах в еде и питье, то он не только не притрагивается к алкоголю, но даже и не курит и к тому же является вегетарианцем. Ну, а уж когда говорят, что Гитлер — тиран, то это просто жалкая клевета, о которой не стоит и рассуждать: ведь этот скромный человек даже не призывает других быть такими же воздержанными в своих потребностях, как он сам!
«Если хотите знать правду, то Гитлер — хороший товарищ; с подчиненными обращается по-дружески; выступая на предвыборных митингах, он проехал на автомобиле всю страну, и все видели, какой это добродушный и компанейский человек. Отправляясь в поездку, он клал в карманы коробки из-под сигарет, наполненные мелкими деньгами, а потом останавливался по пути, чтобы переброситься парой слов с прохожими, даже с бродягами. В заключение беседы бродяги получали бумажку в 2–3 марки, и только тогда до них доходило, что им довелось пообщаться с самим фюрером!»
Эта трогательная история показывала, что Адольф Гитлер — «человек, который любит и уважает всех людей, а не только политиков!» Геббельс хотел, чтобы она дошла до всех простых людей, неискушенных в политике: пусть они увидят в Гитлере не только вождя, но и «отца нации»!
Один мыслитель сказал, что «вождь может относиться к массам по-разному: как отец, как товарищ, как деспот и даже как полубог». В современных государствах, где правят диктаторы (узурпировавшие власть, как Цезарь, или получившие ее на выборах), редко применяется деспотическая форма правления; предпочтение отдается «отеческим» или «товарищеским» отношениям или же позиции «полубога». Геббельс разбирался в таких вещах и в последующие двенадцать лет после прихода Гитлера к власти затратил массу усилий и проявил невиданную ловкость, чтобы добиться полного одобрения народом установленного в стране культа фюрера.
После прихода нацистов к власти Геббельс удвоил и утроил усилия по возвеличиванию фюрера как национального символа. В стране провели так называемую «координацию», т. е. запретили профсоюзы и все политические партии, кроме нацистской; ввиду этого потребовалось завоевать доверие людей, относившихся к нацистам с безразличием и даже враждебно. С этой целью Геббельс опубликовал свои так называемые «Заметки из дневника», охватывающие период с 1932 по 1933 год, в которых задался целью показать, с какой «подсознательной уверенностью» и безошибочным чутьем прошел фюрер трудный путь к власти, проведя за собой партию; как он остался стойким и невредимым, несмотря на все опасности и угрозы. «Только он, он один никогда не ошибался!» — вещал Геббельс. Новый канцлер никогда не позволял себе быть обманутым или соблазниться мнимыми преимуществами момента: «Это истинный слуга Господа, творящий справедливость и выполняющий свою историческую миссию, действительно великую — в подлинном смысле этого слова!»
В следующие десять лет Геббельс настойчиво и на разные лады проводил эту мысль о непогрешимости фюрера, его проницательности и принципиальности. В поздравлении ко дню рождения Гитлера, первом после того, как он стал канцлером, новоявленный министр пропаганды снова подчеркнул обаяние и человечность фюрера, используя прием «наивного восхищения», в котором, однако, проглядывал цинизм: «Сегодня все газеты полны приветствий в адрес рейхсканцлера Адольфа Гитлера. Они, конечно, различаются между собой в зависимости от характера и позиции издания, но все согласны в одном: Гитлер — фигура крупного калибра, человек, уже сумевший решить великую историческую задачу и стоящий перед еще более грандиозными свершениями. Это государственный деятель особого типа, не часто встречающегося в истории Германии; он уже заслужил уважение и любовь, а главное — понимание громадного большинства народа!» Все же тема всеобщего восхищения нации своим вождем показалась Геббельсу несколько преждевременной, и он перешел к традиционным формам восхваления, использовав традиционное и беспроигрышное сравнение с Бисмарком: «Недоброжелатели и скептики уже убедились, что Гитлер взял в свои руки дело, начатое Бисмарком, и полон решимости довести его до конца!»
Национал-социализм утвердился в Германии, и возник большой наплыв людей, желавших вступить в нацистскую партию. Геббельс, наблюдавший за этим явлением со смешанным чувством удовлетворения и презрения, заявил о праве тысяч старых членов партии на особую близость к фюреру: «Пусть те, кто еще несколько месяцев назад находились в лагере наших противников и, вполне возможно, клеветали на фюрера, теперь изливают потоки неискреннего красноречия, прославляя его. Адольф Гитлер не любит фальши и ценит преданность своих верных старых друзей и соратников!»
Впрочем, было, может быть, и неплохо то, что новички не знали Гитлера как следует. Миллионы новообращенных видели его только издали и верили, что он и есть символ лучшего будущего. Тем более было необходимо убедить массы в том, что он — такой же «человек среди людей», друг своих последователей, покровитель способных и талантливых. Создавая «миф о Гитлере», рисуя своего вождя крупным планом, Геббельс взял на себя труд доказать, что Гитлер выделяется своей близостью к народу среди других выдающихся людей. «Обычно, — объяснял он, — великие люди, наблюдаемые с некоторого расстояния, теряют свое обаяние, когда с ними знакомишься поближе; но с Гитлером все обстоит как раз наоборот: чем дольше его знаешь, тем больше ценишь и любишь его и тем больше хочется быть похожим на него!»
Так возникал тщательно продуманный образ фюрера. «Этот человек никогда не покинет того, кто однажды завоевал его доверие! Какая это трогательная и благородная черта; какая удивительная стойкая верность старым друзьям свойственна этому человеку! Его терпеливость и отношениях с подчиненными поражает, и он не из тех, кто не терпит подле себя сильную личность. Чем жестче и откровеннее человек — тем сильнее он к нему благоволит! Если же среди его людей возникают несогласие и ссоры, он решительно, но тактично разрешает противоречия». Это сказано о человеке, который всю жизнь охотно применял принцип «Разделяй и властвуй!», так что «искренность» Геббельса просто поражает!
«Простота фюрера, — продолжал Геббельс, — это свидетельство его величия, проявляющегося и в дни побед, и после неудач. В тяжелые дни он не теряет бодрости и веры, вселяя надежду в окружающих. Всего около пятнадцати лет назад он был никому не известным одиночкой, но его выделила среди других великая вера и фанатическая настойчивость в претворении своих замыслов в дела. К нему применим афоризм Ницше (популярный среди образованных немцев): «То, что хотело, но не смогло меня убить — только укрепило мои силы!»
И снова — о доброте фюрера, даже к незнакомцам: «Для каждый матери у него найдется дружеское слово, для каждого ребенка — ласковое приветствие. Однажды во время поездки в Верхнюю Баварию, где фюрера приветствовали толпы ликующих людей, местный руководитель штурмовиков шепнул ему, что в больнице умирает старый член партии, попросивший о последнем свидании со своим вождем, и фюрер, оставив все дела, навестил умирающего соратника и провел полчаса у его постели!»
Снова и снова, не боясь повторений, возвращался Геббельс к созданию образа «отца нации», добиваясь полного отождествления с ним его последователей: «Фюрер переживает и радости, и печали тех, кто с ним работает. Он так скромен! В день своего рождения он бежал от шума столицы, от восхвалений и гимнов в его честь, укрывшись в своей любимой Баварии, чтобы в одиночестве вспомнить прошлое и подумать о будущем. Иногда кто-нибудь случайно включал радио в соседней комнате, и оттуда слышались слова благодарности миллионов немцев» — и приветственные речи самого Геббельса, обращавшегося перед всем миром с дружеским «ты» к своему вождю. В заключение, как водится, шли добрые пожелания: «Мы желаем вам, а заодно и себе, в ваш день рождения, чтобы судьба сохранила вас для фатерлянда еще на многие десятилетия и чтобы вы всегда оставались нашим добрым другом и товарищем. Мы протягиваем к вам руки и молим Бога, чтобы вы всегда были для нас таким же, как сегодня, наш Гитлер!»
Было бы преувеличением утверждать, что Геббельс просто выдумал веру масс в скромность и доброту Гитлера, создав ее из ничего; правильнее будет сказать, что он только усилил и укрепил эту веру, а потом и использовал ее. Гитлер, отличавшийся в личной жизни скромными привычками, общаясь с людьми (за пределами круга крупных политиков), хотел казаться добрым, демонстрировал любовь к детям и благоволение к старым членам партии и их семьям, особенно в предвоенные годы. И лишь немногие свидетели из его самого близкого окружения могли видеть, как эта показная доброта сменяется вспышкой ярости, как проявляется безжалостный холодный расчет и презрение к людям. Массы же, без сомнения, видели в Гитлере человека, поднявшегося из низов, сочувствующего «маленьким людям» и сжигающего самого себя на жертвенном огне служения нации. Этому помогала привычка фюрера обходиться в личной жизни без роскоши и излишней помпы, резко отличавшая его от прочих партийных вождей, жадных и ненасытных и к почестям, и к материальным благам. Гитлер появлялся перед толпой в облике бескорыстного бойца за высшие идеалы, а уж Геббельс знал, как выжать побольше выгод из этого впечатления.
Спустя два года Геббельс сосредоточил все усилия на том, чтобы закрепить в сознании масс образ Гитлера как великого человека и убедить нацию в его необыкновенных способностях и силе его личности. В 1933 году он просто говорил, что Гитлера «чтит подавляющее большинство народа», а в 1935 году уже отмечал в фигуре фюрера некие «чудесные» черты: «Даже самые близкие к фюреру люди с трудом могли понять, как человек, всего полгода назад отвергавшийся половиной населения страны, теперь оказался выше всякой критики в глазах целого народа! Разве это не чудо?» Это новое непоколебимое единство нации следовало понимать как результат того, что Гитлер является «человеком великой судьбы» и «носителем особой миссии». Как раз в то время Гитлер неожиданно ввел в стране всеобщую воинскую повинность, намеренно нарушив некоторые статьи Версальского договора, и через несколько недель после этого Геббельс начал усиленно подчеркивать «чудесное предвидение» фюрера в международных делах. Он приветствовал Гитлера как «человека, ведущего нацию к желанной свободе, спасая ее от раскола и постыдного унижения, навязанного иностранными политиками».
Все же тема Гитлера как человека, предназначенного снова ввести Германию в круг великих держав, не получила тогда дальнейшего развития. Геббельс в тот год больше упирал на силу личности фюрера и на его нелюбовь к дешевым эффектам. Он утверждал, что главным принципом политики фюрера является простота и ясность в решении проблем и что к нему применимы слова Шлиффена: «Быть больше, чем казаться!» Снова подчеркивались положительные качества фюрера: трудолюбие, старательность и упорство в достижении целей, величие которых оставалось непостижимым для простого «человека с улицы», так что напрашивалась мысль: за привычками простого человека скрывается гений. Гитлер был представлен как человек широких знаний и как специалист во многих областях, например в военном деле. Он «знал устройство любой винтовки и пулемета», а его подчиненные должны были прорабатывать военные вопросы до мельчайших деталей, чтобы не попасть впросак на докладе.
Так появились новые важные черты в образе фюрера: «специалист по военным делам» и «государственный деятель, хорошо разбирающийся в вопросах международной политики». И при этом он оставался «человеком из народа и для народа», свободно общающимся с простыми людьми — а ведь «только что провел двухдневные переговоры с виднейшими государственными деятелями Англии, на которых по пятнадцать часов в день обсуждал главные вопросы европейской политики, обменивался мнениями, приводил цифры и факты!»
Затем снова сентиментальный, человеческий аспект: рассказ о двух фотографиях, появившихся в газетах летом 1934 года. Первая показывала «трагическое одиночество фюрера» после событий 30 июня 1934 года (когда сторонники Гитлера расправились с главарем штурмовиков Ремом, проявившим чрезмерную самостоятельность). В тот день были убиты десятки штурмовиков, заподозренных во враждебности к режиму. Министр пропаганды объяснил, что «фюрер как новый Зигфрид, не колеблясь, пролил кровь врагов, чтобы избавить страну от грязных предателей и мятежников!» На следующий день Гитлер приветствовал войска рейхсвера, прошедшие маршем мимо имперской канцелярии, «и его лицо казалось высеченным из камня, отражая горечь прожитых мрачных часов».
Шесть недель спустя вышла вторая фотография, где Гитлер был показан выходящим из особняка умирающего президента фон Гинденбурга, любимого многими немцами-ненацистами. По словам Геббельса, лицо фюрера выражало «печаль и скорбь по своему престарелому другу и наставнику, которого милосердная смерть забрала с собой через несколько часов». На самом деле смерть президента усилила позиции Гитлера, позволив ему расширить свои функции как «фюреру и рейхсканцлеру».
Теперь Геббельс смело представлял Гитлера как «ясновидца и пророка». Он сообщил народу, что «фюрер в канун Нового года поведал своим близким друзьям о серьезных опасностях, которые несет с собой 1934 год, и о вероятной смерти президента Гинденбурга». Опять Гитлер выступил в роли мудрого отца (или «заботливой матери»?) своего народа: «Любой простой человек испытывает к нему дружеское доверие, чувствуя в нем защитника и покровителя. Его любит вся нация, чувствующая себя с ним в полной безопасности, как дитя на руках у матери!»
Вполне понятно, что окружающим не оставалось ничего иного, как повиноваться гению, и Геббельс стал усердно распространять эту мысль, очень важную для любого авторитарного государства и имевшую в Германии традиционно сильные корни; себя и других ближайших помощников фюрера он называл «всего лишь самыми послушными последователями» вождя. В этом он подавал пример массам, призывая их к полному отождествлению себя с Гитлером. Геббельс так и сказал в речи на праздновании своего дня рождения в 1935 году: «Мы, стоящие к фюреру ближе всех, признаем свое полное подчинение ему, и так же поступает любой немец, говоря: «Он был и остается для нас тем же, кем будет всегда: нашим фюрером!»
В последующие годы (в 1936–1939 годах) агрессивная и динамичная политика нацистов стала ключевым фактором в международных делах, и Геббельс в своих речах старался подчеркивать замечательный вклад фюрера в возрождение Германии как великой державы.
20 апреля 1936 года (очередной день рождения Гитлера, когда ему исполнилось 47 лет) наступило всего через несколько недель после драматических событий ремилитаризации Рейнской области. Когда нацисты совершили этот отчаянный шаг, Гитлер чувствовал себя очень неспокойно, а его военный министр, фельдмаршал Бломберг, просто не находил себе места. И все же оценка ситуации, данная Гитлером, оказалась правильной. Франция была не готова действовать на свой страх и риск, а Британия не имела возможности ей помочь, да и на разделяла ее беспокойства по поводу событий.
Когда кризис закончился, Гитлер сказал в своей речи в Мюнхене слова, ставшие знаменательными: «Меня ведет Провидение по пути, назначенному свыше, и я только слепо следую за ним с уверенностью лунатика, проходящего по крыше!» Прошедшие события произвели глубокое впечатление на всех немцев, даже на тех, кто был настроен критически по отношению к нацистам. Приветственная речь Геббельса по случаю дня рождения фюрера прозвучала на фоне «триумфального обретения нацией уверенности в себе», и министр пропаганды не подкачал. Ему даже не потребовалось слишком и увеличивать значение случившегося, когда он говорил, что «нация стала единой как никогда» благодаря человеку, выступившему как «символ возрождения Германии и укрепления государства». Ошеломляющий успех фюрера позволил Геббельсу хвастливо заявить, что «никогда в истории еще не было человека, соединившего в своей личности уверенность и коллективный ум целой нации!»
Теперь Гитлера можно было смело сравнивать и с «одинокой скалой в океане повседневности», и с «титаном, стоически выносящим на своих плечах растущее бремя трудов, забот и ответственности». И когда фюрер объявил, что вернет Германии статус мировой державы, Геббельс обнаружил в нем редкую комбинацию замечательных качеств: простоту поведения, тесно переплетенную с монументальным характером исторического деятеля; великодушие и благородство в сочетании с твердостью характера. Геббельс сформулировал это так: «Он не просто называется «фюрером» — он и есть настоящий Фюрер — вождь нации!» В речах Геббельса отчетливо зазвучала нота религиозного поклонения Вождю, подчеркивающая и освящающая полное принятие народом методов и целей фюрера.
После «Рейнского кризиса» правительство провело референдум, призванный показать, что народ одобряет смелую акцию своего вождя. Накануне голосования, 27 марта, Гитлер выступил в Кельне по радио с обращением к нации. Эта речь, по словам Геббельса, произвела огромное впечатление, о котором он поведал в духе религиозной проповеди: «Мы почувствовали, что вся Германия как будто собралась в одной огромной церкви, объединившей людей всех классов и убеждений, а оратор явился перед престолом Всевышнего, чтобы рассказать о своих целях и просить Его милости и защиты на будущее, остающееся пока неясным и непредсказуемым. Мы наблюдали, как многие суровые и сильные люди, преодолевшие много опасностей, пролили слезы при последних словах речи фюрера».
Геббельс представил это массовое поклонение как религиозное явление: «Это религия, в самом глубоком и таинственном значении этого слова. Нация проявила свою веру в Бога, показав, что верит его посланнику и вручает свою судьбу в его руки».
Потом, после речи в Кельне, Гитлер ехал вместе с Геббельсом в поезде, через Рур в Берлин, и тысячи людей встречали их на станциях по всему пути. «Фюрер молча сидел у окна в своем купе, — рассказывал Геббельс с сентиментальным надрывом, — он ехал по своей стране, видел свой народ и испытывал счастливое чувство покоя и безопасности, находясь у сердца нации». Так единство вождя и нации стало полным.
Прошел еще год, за который не случилось никаких драматических событий, помогавших обычно «главному пропагандисту» подновлять «миф о фюрере». В 1937 году на политическом горизонте было чисто и никаких сюрпризов не ожидалось. Поэтому в новой речи ко дню рождения фюрера Геббельс пустился в воспоминания и общие рассуждения, вспомнив выступление Гитлера 8 ноября 1936 года на встрече с «партийной гвардией» в Мюнхене. Гитлер рассказал тогда, какие трудности ему пришлось преодолеть, чтобы вернуть Германии безопасность и свободу, добавив, что теперь его труды уже продвинулись настолько далеко, что он впервые в жизни может без опасений заглянуть в будущее. Геббельс использовал свой любимый прием «крупного плана», чтобы приблизить фюрера к народу. Это был, по его словам, один из тех редких случаев, когда фюрер «открывает нации свое сердце, чтобы люди могли заглянуть в его духовную жизнь». Благодаря этому «каждый немец получил возможность поучаствовать в решении великой исторической задачи, с которой фюрер справляется в одиночку, опираясь только на собственные силы, и это неудивительно: ведь он мгновенно схватывает существо любого дела и обладает феноменальной памятью; например, он знает Берлин лучше берлинца! Это необыкновенный человек, специалист во всех областях и знаток многих специальных вопросов, и он знает, как с толком распорядиться своими знаниями!»
К следующему дню рождения Гитлера, отмечавшемуся в в апреле 1938 года, только что был успешно осуществлен «аншлюс» Австрии, и легкость, с которой он был проделан, еще больше повысила престиж фюрера и дома и за границей. Геббельс, возбужденный и ликующий, сделал из своего радиообращения 19 апреля 1938 года настоящее драматическое представление. Это был рассказ о «громадном успехе», и каждое слово в нем стояло в превосходной степени: «Самая несчастная нация на Западе теперь стала самой счастливой, — объявил оратор, излучавший чувства самодовольства и превосходства. — В нашем обширном отечестве нет ни одного немца, который пожелал бы быть человеком другой нации или гражданином другой страны. Под благословенной рукой фюрера воплотилась в жизнь мечта всякого доброго германца: великий народ объединился в одной свободной и сильной империи!» Драматическим моментом речи стало воспроизведение выкриков австрийцев, приветствовавших вступление немецких войск: «Благодарим тебя, фюрер!»
Геббельс пролил слезы умиления по поводу радости фюрера, родившегося в Австрии и теперь, наконец, включившего свою страну в Великий рейх. Он вспомнил, как был перед этим вместе с Гитлером в Оберзальцберге, и немцы из всех областей рейха «приходили к фюреру, чтобы выразить ему свое уважение. Было трогательно увидеть среди них делегатов от Австрии, тогда еще независимой. Они мало говорили, просто смотрели на фюрера в глубоком молчании. Они даже не могли отвечать на его вопросы, заливаясь слезами. В эти трогательные минуты мы поняли по лицу фюрера, как близко к сердцу принимает он горе своего народа, как глубоко он страдает за свою родину».
Потом Геббельс напомнил о действиях фюрера в дни «австрийского кризиса» и о том, как резко он реагировал на «предательскую речь канцлера Австрии Шушнига, когда тот осмелился объявить референдум — какая невообразимая наглость! В тот момент лицо фюрера отразило священный гнев и божественную ярость! Это трусливое предательство потрясло его до глубины души!» Гитлер предвидел две возможности: «Либо Шушнигу снова удается оправдать в глазах мирового общества свою кровавую систему, проведя очередные мошеннические выборы, либо народ поднимется на борьбу за свои права и сметет его режим!» Затем последовал призыв о помощи со стороны австрийских нацистов, и немецкие войска получили приказ — выступить! «Через несколько часов знамя со свастикой уже развевалось над Веной!» Как всегда в таких случаях, Геббельс переходит на религиозный язык: «Никто из нас не скрывал своих слез, когда в полночь мы впервые услышали «Песню Хорста Весселя», передаваемую радио Вены! Час спасения наступил!» Нацисты праздновали «счастливый конец», когда «время величайшей опасности» сменилось «временем величайшего триумфа».
Теперь нужно было полностью использовать бесспорный успех аншлюса. Геббельс начал разрабатывать тему мук и испытаний, перенесенных молодым Гитлером в Австрии: «Какие чувства испытывал этот великий человек, глядя на освобожденную Вену? Ведь он еще подростком ходил на этих улицах в составе демонстраций, требуя создания Великого германского рейха, и прислужники режима Габсбургов арестовывали и мучили его!» Видимо, эти разглагольствования опирались на какие-то реальные факты; Геббельс охотно применял также высказывание Трейчке о том, что «человек делает историю», говоря, что Гитлер — как раз «тот человек, который делает невозможное возможным». Снова следовало потрясающее описание того, как одинокий фюрер, отягощенный ужасным бременем ответственности, принимает важные решения в своем кабинете. Такие деяния вряд ли доступны простому «человеку с улицы», не имеющему ни опыта, ни необходимой информации, но это и не важно: ведь у руля стоит деятель исторического масштаба, знающий, куда вести государство, а народ должен просто поддержать своего вождя, отдав ему свою любовь и безграничное доверие. Так подтверждался лозунг нацистской пропаганды: «Один народ, один рейх — один фюрер!»
Геббельс подчеркивал, что успехи фюрера имеют в своей основе причины как «практического», так и «божественного» характера. Его исключительная проницательность, смелость и готовность идти на крайние меры создают в совокупности «тот замечательный прагматизм, который дает ему возможность добиться чуда, и само божественное провидение благословляет его неустанный труд!» Здесь очевиден «религиозный аспект» пропаганды Геббельса; заботу о судьбе нации он объявил «религиозным актом»: «Разве это не разновидность религии, — объяснял доктор наук, — поставить всю свою жизнь на службу нации, трудиться и действовать для счастья народа! Это действительно религия, к тому же не очищенная от пустых фраз и догм и идущая из самой глубины души; так это и понимает наш народ! Так немцы должны были утвердить свое «религиозное превосходство над другими народами, которые только славословят Бога, оставаясь в душе черствыми и холодными». Молитвы, очищение души и религиозный символизм — вот чем были полны речи Геббельса в тот период; позже они стали более агрессивными.
К своему следующему дню рождения, отмечавшемуся в апреле 1939 года, Гитлер успел безжалостно расправиться с Чехословакией, лишив ее независимости и посадив в замке Градчаны в Праге своего протектора. Гитлеру исполнялось пятьдесят лет, и Геббельс в своем обращении по радио отметил «счастливый факт, когда карта Европы снова изменилась на благо рейха, обещая самые благоприятные перспективы, и перемены свершились без пролития крови, чего никогда еще не бывало в истории!» В этот раз Гитлер был представлен как реалистически мыслящий борец за мир и, впервые, — как создатель нового европейского порядка. Его «умиротворение» Чехословакии было названо «шагом практического реализма, когда мир достигается не бесплодными рассуждениями насчет того, что можно, а чего нельзя, а с помощью силы, дающей нации возможность полного решения назревших проблем».
На этом благодатном фоне новых международных успехов Геббельс снова принялся щедрыми мазками рисовать образ фюрера — великого вождя и мудрого государственного деятеля. «Два качества, — сказал он, — необходимы политику для успеха: реализм и воображение, и фюрер в избытке обладает обоими, пребывающими в его личности в необыкновенной гармонии, редко бывающей в истории. Воображение помогает ему намечать цели, а реализм — находить методы для их достижения. Он тверд и стоек в своих принципах, но гибок в политических средствах, и эта комбинация качеств обеспечила невероятное усиление Германии!»
Последовало и обращение к недавнему прошлому, с воспоминаниями о днях, когда партия была в оппозиции: «Уже тогда политические методы фюрера были такими же, как и теперь, только они прилагались к гораздо меньшим и не столь важным проблемам». Геббельс охотно подчеркивал непрерывность и последовательность трудов Гитлера: «С течением времени менялись только масштабы политической деятельности фюрера, а его пути и цели оставались неизменными!» Геббельс хотел объяснить и оправдать недавние завоевания, доказывая, что эмоциональные призывы «заграничных немцев» из Австрии и Чехословакии сделали «совершенно необходимым» вхождение этих стран в состав рейха: «Как только страдающие «фольксдойче» обратились к фюреру с призывом о помощи, он тут же откликнулся и решил все их проблемы!» Геббельс напомнил об эпизоде, случившемся в 1938 году: «В то жаркое воскресное утро фюрер стоял на трибуне на Замковой площади в Бреслау, а перед ним проходили колонны физкультурников. И вот Когда шла колонна молодежи из Судетской области, она внезапно остановилась и стала стеной перед трибуной. Эти люди приехали издалека, чтобы увидеть любимое лицо, и ничто не могло принудить их уйти. Плачущие женщины окружили фюрера, желая коснуться его руки. Звучали бессвязные слова признательности; речи прерывались слезами. Фюрера взволновала эта трогательная сцена, и он решил помочь страдающим людям. Он решил их проблемы всего за несколько месяцев, подписав Мюнхенское соглашение». Геббельс умолчал об одной важной детали: еще за несколько месяцев до спортивного праздника в Бреслау Гитлер уже принял решение о разделе Чехословакии.
Геббельс (как и сам Гитлер) старался создать впечатление, что фюрер — только глашатай и исполнитель требований масс. Это обычный прием демагогических лидеров тоталитарного государства; как говорит профессор Хагеманн, они нередко стремятся показать, что массы сами проявляют свою волю и заставляют действовать вождей, тогда как в реальной жизни все обстоит наоборот.
Речь Геббельса, произнесенная в апреле 1939 года, содержала, помимо сентиментальных восхвалений фюрера, крикливые угрозы в адрес «западных демократий»: «Им не понравилось то, что фюрер установил мир в Центральной Европе, но их истерические вопли заслуживают только презрения. Теперь Германия достаточно сильна благодаря фюреру и сознает свою силу. Времена упадка и бессилия прошли, настало время нового величия!»
Так в речах Геббельса (а это была его последняя предвоенная речь, посвященная дню рождения Гитлера) зазвучала новая нота: Гитлер был представлен как добрый и мудрый государственный деятель европейского масштаба. Поздравления Гитлеру шли не только от немцев, живших в Германии и за рубежом, но и вообще из многих стран, и Геббельс драматически провозгласил, что «к хору сотен миллионов немцев присоединили свой голос все люди, проживающие за пределами нашего отечества, желающие мира, те, кто любят культуру и историю Европы и хотят установления нового порядка». Поздравительная речь заканчивалась пылким обращением к Господу от лица германского народа «сохранить фюрера в добром здравии и полным энергии еще на многие десятилетия!»
Образ Гитлера, искусно создававшийся Геббельсом в течение многих лет, был закреплен, конечно, не только в статьях и радиопередачах. Чтобы оценить размах этой работы, стоит вспомнить о регулярных партийных и государственных мероприятиях, проводившихся до войны, на которых фюрер был всегда в центре внимания, на вершине пирамиды, а уж сколько было создано театрализованных представлений с его участием — и перечесть невозможно! Массовые зрелища, хорошо спланированные и подготовленные, были важной чертой нацистского режима, и присутствие фюрера усиливало их значение. Все было рассчитано: прибытие колонн от СА и СС, от «гитлерюгенда» и «трудовых организаций», массовое скандирование приветствий и крики «Хайль!», так что эффект создавался ошеломляющий.
И вот появлялся фюрер, присутствие которого придавало особый смысл всему мероприятию. Его центральная роль подчеркивалась деталями оформления; в Берлине к его пятидесятилетию был проложен проспект «Ост — Вест», по которому колонны вермахта прошли, отдавая ему честь. Возле рейхсканцелярии в Берлине и перед «Коричневым домом» в Мюнхене были устроены специальные площадки, где толпы народа собирались «по зову сердца», «без всякого призыва», чтобы приветствовать вождя. Главным мероприятием в этой череде событий оставался ежегодный съезд нацистской партии, проходивший в Нюрнберге и длившийся сначала четыре, а потом семь и восемь дней (как в 1939 году).
Это было примечательное зрелище, пример всеобщего единения и всеобщего опьянения дурманом поклонения фюреру, в которое были вовлечены и участники, и зрители. Все имело гигантские масштабы. Огромный стадион «Цеппелин», построенных в 1939 году, вмещал на своих трибунах 100 тыс. зрителей, а на поле могли в это время маршировать 140 тыс. участников праздника: колонны членов нацистской партии, «трудового фронта» и других организаций. Еще более амбициозным был проект строительства Германского стадиона на 200 тысяч зрителей, заложенного в 1937 году, на поле которого могли поместиться полмиллиона человек — участников спортивных и военных парадов.
Это были гигантские мероприятия, напоминавшие не то религиозный карнавал, не то устрашающую политическую демонстрацию, и каждое движение в них было рассчитано и имело свое значение. Все восемь дней съезда Нюрнберг блистал праздничными украшениями и одеждами, красочные возбуждающие зрелища сменяли друг друга, как в калейдоскопе, и каждое из них несло свою особую пропагандистскую нагрузку. И во всех представлениях фюрер выступал как светоч, как герой и полубог, как главная фигура сложной постановки, содержавшей много сцен. Вот какие события происходили за неделю, пока проходил съезд.
В первый день все внимание было приковано к прибытию Гитлера в город, где его горячо приветствовали ликующие толпы, размахивавшие флажками со свастикой. Через несколько часов он вступал под звуки фанфар в богато украшенный главный зал городской ратуши, где в присутствии высших деятелей партии и государства и членов дипломатического корпуса его приветствовал мэр города и вручал от имени его жителей памятный подарок. По этому случаю выставлялись привезенные из Вены после аншлюса государственные регалии первой германской империи, хранившиеся там еще со времен наполеоновских войн. Эти священные предметы символизировали преемственность и вечность рейха и возвеличивали власть Гитлера, напоминая о великой германской империи, существовавшей в древности.
На второй день еще большая толпа наблюдала за открытием съезда партии. Церемония была торжественной, в духе религиозной праздничной службы. Стены главного зала были обтянуты белым шелком, а над громадной сценой висела золотая свастика, под которой восседали все высшие должностные лица партии. Под гром фанфар и звуки оркестра, игравшего любимый Гитлером «Баденвейлерский марш», фюрер поднимался на сцену, приветствуемый аплодисментами и криками собравшихся.
В конце третьего дня устраивалось факельное шествие членов партии офицерского ранга, проходивших маршем перед отелем «Дойчер гоф», в котором жил Гитлер. На четвертый день устраивался праздник для партийных чиновников, которых присутствовало не менее 110 тыс. человек. Прибытие Гитлера отмечалось музыкой; все нацисты, одетые в коричневую форму, вставали навытяжку, а публика приветствовала фюрера раскатистыми криками «Хайль!» В небо устремлялись лучи 150 прожекторов, создававших гигантский световой купол. Фюрер поднимался на главную трибуну, над которой развевался его личный штандарт; звучали фанфары. По команде взметались вверх 30 000 флагов, освещаемых прожекторами, приветствуя вождя. Центром всеобщего внимания становилась платформа на главной трибуне, где он находился; туда указывало симметричное расположение флагов и все оформление трибун. Потом флаги приспускались, следовала минута молчания в память о погибших членах партии, и в их честь исполнялась торжественная мелодия; Гитлер произносил краткую речь, составленную в духе нацистской теологии. Когда он заканчивал ее словами «Хайль» Германия!», флаги снова приспускались в свете прожекторов, и полмиллиона людей исполняли два нацистских гимна: сначала традиционный «Дойчланд юбер аллее», а затем партийный «Хорст Вессель».
На седьмой день торжеств фюрер снова был в центре всеобщего внимания. Арену заполняли 100 тыс. человек; это были отряды штурмовиков в коричневой форме и эсэсовцев в черных мундирах. Снова следовала церемония приветствия фюрера, его штандарт взвивался над платформой, где он сидел, и поднимались вверх все флаги и знамена. Гитлер приветствовал войска возгласом: «Хайль, мои солдаты!», и в ответ тысячи глоток ревели: «Хайль, мой фюрер!» В этом обмене приветствиями обязательно звучали слова «мои» и «мой», чтобы каждый из присутствовавших почувствовал личную близость к фюреру. Затем войска и знаменосцы перестраивались, и под торжественную мелодию Гитлер выходил вперед по специальной «дорожке фюрера», сопровождаемый командиром штурмовиков Лютце и командующим войсками СС Гиммлером. Флаги опускались в память о погибших, и Гитлер стоял в молчании несколько минут перед «окровавленным знаменем» (это был флаг партийной ячейки, на котором, как говорили, остались пятна крови штурмовиков, погибших в дни неудавшегося путча в ноябре 1923 года).
Весь вид и поведение Гитлера на таких торжествах говорили о том, что он — и неограниченный властитель, и товарищ; олицетворение связи между славным прошлым и великим будущим Германии. Он находился здесь среди своих верных людей, подчиненных ему по закону воинской дисциплины; и в то же время весь антураж подчеркивал его удаленность от простых смертных и гордое одиночество; он был один над всеми, в компании павших героев, пожертвовавших собой потому, что они верили в него и в его миссию. Он вел себя так, как будто был близок каждому — и в то же время далек от всех и одинок.
В последний день съезда фюрер стоял во весь рост в своем открытом автомобиле на площади у церкви Девы Марии, а мимо него проходили бесконечные колонны штурмовиков и войск СС; на заднем плане высились богато украшенные дома местной знати. Говорили, что фюрер успевал посмотреть в глаза каждому воину, проходившему мимо него; во всяком случае у каждого оставалось впечатление, что вождь отметил его лично, и это было незабываемо!
Стоит вспомнить, что в прошлые века появление великих особ, таких как император Карл Пятый или принц Евгений Савойский, не говоря уже о диктаторах вроде Наполеона, привлекало толпы людей, приветствовавших их с энтузиазмом или просто получавших удовольствие от зрелища. Но никогда еще сотнями тысяч человек не манипулировали с такой уверенностью, тщательно расписывая их роли и управляя их поведением; такое бывало только на съездах нацистской партии. Здесь полностью исключалось всякое отклонение от программы; не допускался даже намек на неформальное общение, характерное, например, для партийных съездов в Соединенных Штатах. Впрочем, в организации нюрнбергских торжеств тоже присутствовало что-то от американского шоу-бизнеса, и этот рекламный дух странным образом смешивался с тяжелым душком милитаризма, одинаково дурманившим и участников, и зрителей.
Пропагандистский эффект от громадных воинских и партийных парадов, когда маршировавшие колонны демонстрировали свою верность фюреру, усиливался репортажами по радио и показом в кино-журналах. Например, был снят впечатляющий фильм о празднествах в Берлине, посвященных пятидесятилетию Гитлера, отмечавшемуся через месяц после оккупации Праги и всего за четыре месяца до вторжения немецких войск в Польшу. Съемки выполнили лучшие специалисты кино (разумеется, под контролем Министерства пропаганды); фильм был оформлен как специальный выпуск кинохроники, в котором официальные события 19 и 20 апреля были показаны со всей возможной полнотой и многосторонностью. Было потрачено больше 10 тыс. метров пленки, из которых в фильм вошла всего одна двадцатая часть, образовавшая этот шедевр пропагандистского искусства.
Самую интересную часть киножурнала составили сцены парада подразделений вермахта, проходящих перед фюрером, который отдает им честь, стоя на почетной трибуне. Съемки фильма были признаны образцовыми, а для специалистов кино был составлен отчет под названием «Как следует снимать парады». Все это говорит о тщательной организации культа личности фюрера и о большом значении кино как средства пропаганды при диктаторском режиме.
Вот что говорилось в отчете:
«Итак, наступил этот славный день — день пятидесятилетия нашего фюрера. Берлин принял свой лучший праздничный облик; заканчиваются последние приготовления к 20 апреля 1939 года, к дню торжества и поздравлений. Студия кинохроники получила специальное задание. Мы должны снять события этих великих дней, создав исторический документ для будущего. Съемки парада должны стать образцовыми. Нужно не просто сделать все безупречно в техническом отношении, но и передать настроение события, дух воинской дисциплины и сконцентрированной мощи. Нужно заснять все, секунда за секундой; то, что будет пропущено, уже не удастся повторить, и оно будет утеряно навсегда.
И вот событие начинается. Фюрер выезжает из парка Люстгартен на Площадь парадов. Сразу же начинается прохождение войск. Одновременно происходит перестроение частей, готовящихся к прохождению. Отряды строятся в колонны; пехота и военная техника следуют вместе, образуя живописный и строгий порядок. Вся широкая улица в несколько километров длиной заполнена солдатами всех родов войск, постепенно выстраивающимися в железную колонну, где каждый из участников готовится пережить великий момент прохождения мимо Адольфа Гитлера. На них нацелены 12 кинокамер, улавливающих каждое их движение, чтобы показать потом в нашем фильме».
В фильме были показаны подготовительные мероприятия 19 апреля и события самого дня рождения:
«Праздник начался в прекрасною солнечную погоду, под ярко-голубым небом. Доносится веселая маршевая мелодия: это оркестр полка личной охраны фюрера исполняет в его честь серенаду ко дню рождения. Гитлер принимает поздравления, окруженный своими соратниками, среди которых выделяется Гиммлер. Камера кинооператора любовно проходит по фигуркам детей Геббельса, одетых в белое; они немного растеряны, но ведут себя чинно, стоя рядом с фюрером, который, как известно, очень любит детей! (Этот кадр неизменно вызывал восхищение женщин-кинозрительниц). Затем следует панорама толпы. Огромный хор, разместившийся перед рейхсканцелярией, оглашает площадь песней, славящей юбиляра. Гитлер появляется на балконе перед толпой; площадь взрывается овациями.
Потом следуют сцены официальных приемов чиновников, политиков и военных. К дворцу прибывает колонна больших легковых автомобилей, и Гитлер со свитой отбывает на парад. Под гром военных оркестров он проезжает вместе с войсками через Бранденбургские ворота, а затем занимает место на почетной платформе под навесом и наблюдает за парадом. Он держится прямо и подтянуто; это уже не государственный деятель, а командующий, делающий смотр своим войскам».
Фильм преследовал вполне определенные политические цели: Гитлер хотел подбодрить народ, который после Мюнхенского кризиса не проявлял горячих чувств по поводу возможной войны; тут-то и понадобилось показать огромную мощь вооруженных сил, включая и «люфтваффе» (авиацию). Заодно нужно было «впечатлить» представителей зарубежных стран, приглашенных на торжества. Среди почетных гостей были: бывший президент Чехословакии Гаха, президент Словакии Тисо, министр иностранных дел Румынии. Перед этим Гитлер отдал распоряжение своему министру иностранных дел: «На празднование моего пятидесятилетия пригласить группу иностранных гостей, и среди них — побольше этих трусливых штатских и демократов. Я покажу им парад самой современной армии в мире!»
Общеизвестно, что в дни войны руководящие деятели нации играют гораздо большую роль, чем в мирное время. Это относится и к тоталитарным государствам, хотя их вожди и так обладают огромным престижем и влиянием. В странах западной демократии о единстве нации нередко вспоминают только тогда, когда появляется угроза со стороны соперничающей державы, покушающейся на статус этого государства и на жизнь его народа. Тогда людей призывают пойти на жертвы и принести на алтарь войны имущество и свои жизни, и здесь возникает необходимость в национальном единстве и выдающемся лидере — символе этого единства. Это должна быть сильная личность, способная действовать быстро и эффективно, вдохновляя народ на борьбу и подвиги; и потребность в таком человеке с наступлением войны возрастает во много раз. В годы первой мировой войны такими символами национального единства были Клемансо во Франции и Ллойд-Джордж в Англии; а во время второй мировой войны — Черчилль в Англии. Деятельность этих людей ясно показала, что функции и качества премьер-министра сильно различаются в мирное и в военное время.
В фашистских государствах не было смены лидеров, и с началом войны вождь оставался на своем посту. В Германии, как и в Италии, образ вождя тщательно создавался в течение многих лет. С началом войны, наступившей для многих неожиданно, пропаганда только подновляла и видоизменяла уже готовый образ «непогрешимого отца нации». При этом пропагандисты использовали накопленный вождем за годы мира залас политического доверия и напоминали о его предыдущих успехах и победах. Той же линии придерживался и Геббельс. Он заявил, что фюрер разрушил все подлые заговоры своих врагов, выполнил намеченные планы и будет продолжать делать то же самое в трудных условиях войны. Он обладает сверхъестественным даром разгадывать политические интриги своих противников, умеет действовать быстро и решительно, и это делает его необходимым и надежным «щитом нации». В своих речах и обращениях Геббельс подчеркивал незаменимую роль фюрера как «защитника нации» и как военного деятеля, наделенного невероятными талантами в этой области. Теперь Гитлер изображался как «военный гений», как друг своего народа и как умелый строитель «новой Европы». Геббельс стал изображать фюрера в более реалистических тонах, особенно в конце войны. Теперь это был прежде всего «спаситель нации», а не непогрешимый «сверхчеловек»; фигура из героического эпоса, а не из волшебной сказки.
Геббельс продолжал обращаться к фюреру с речами ко дню рождения, но тон их изменился: они стали содержать гораздо больше полемики. В речи, произнесенной 19 апреля 1940 года, даже не упоминалось о «новой фазе оборонительной политики на Западе» — об оккупации Дании и значительной части Норвегии, осуществленной 9 апреля. Геббельс использовал выступление для нападок на Невиля Чемберлена и «глупцов из правящего класса Англии, погрязших в роскоши», и высмеял «выдумки английской пропаганды о разногласиях внутри Германии». Вторая мировая война началась 3 сентября 1939 года, и в тот день премьер-министр Англии сказал, что его страна ведет войну не против германского народа, а только против Гитлера и гитлеризма, и если немцы избавятся от этих двух зол, то они получат почетный мир. Шесть месяцев спустя Геббельс дал ответ на это предложение, заявив, что истинной целью английской плутократии является уничтожение германской империи и германской нации и низведение Германии к статусу 1648 года. Что же касается спекуляций о разногласиях внутри рейха, то это — полная чепуха! Западные политики просто не в состоянии понять глубины доверия, существующего между фюрером и его народом: «Ничто не может поколебать единства немцев, их любви и доверия к фюреру и готовности выполнять его приказы! Мы знаем, что это — самый надежный способ защиты нации в ее великой борьбе! Под благотворным влиянием фюрера германский народ совершенно невосприимчив к действию разрушительной вражеской пропаганды!»
Речь была не такой драматической и эмоциональной, как прежде; Геббельс подчеркнул прочную связь фронта и тыла и полное единодушие германского народа: «Мы отметим пятьдесят первую годовщину фюрера не пышными парадами и яркими праздниками, а упорным трудом и борьбой!»
Не обошлось и без очередного «портрета фюрера крупным планом». Для этого был взят эпизод из кампании в Польше, вошедший в пропагандистский фильм «Огненная купель». В купе поезда, везущего групппу военачальников на польский фронт, показаны германские генералы, собравшиеся вокруг карты и обсуждающие планы ведения войны. Затем камера медленно поворачивается и показывает фюрера, сидящего в углу купе; его лицо задумчиво и омрачено тяжелыми мыслями; видно, какая это великая историческая личность, «гордая в своем одиночестве и страдающая за нас». Снова подчеркивалось полное единство чувств народа и его вождя и готовность повиноваться, на которую Геббельс указывал особенно настойчиво.
В дни невзгод и опасностей войны снова извлекался на свет миф о «германском чуде»: «Вера в фюрера, готовность повиноваться ему и следовать за ним дает нам необъятные силы, которые иностранцы воспринимают как проявление «германского чуда». Для них это загадка, а для нас — естественный и понятный факт! Нельзя даже представить себе, что когда-нибудь будет иначе!»
Это был канун большого германского наступления на Запад, и призыв к полному единению народа и фюрера стал главным мотивом немецкой пропаганды. Спустя год, когда Германия достигла ошеломляющих военных успехов и установила контроль почти над всей Европой, тема «чуда» зазвучала еще сильнее: «Всего один человек, как великий первопроходец, определяет смысл, содержание и направление мирового развития в этом веке. Мы стали свидетелями величайшего чуда в истории: гений строит новый Мир на Земле!» Появился и новый мотив, не звучавший прежде: призыв к укреплению морального духа, способствующего увеличению военных усилий: «Германская нация снова воздает почести фюреру в его день рождения. Любовь и уважение к нему заставляют нас удвоить усилия в борьбе за победу!»
И вот настал 1941 год. Очередная речь ко дню рождения была полна нападок на Англию и восхвалений уверенности, обретенной Германией под руководством фюрера. Геббельс раскритиковал Черчилля, сказав, что английский премьер-министр не выдерживает сравнения с Гитлером: «Недавно мистер Черчилль сказал, что Англия выиграет войну, но он явно не знал, как это произойдет. Мы можем ответить только одно: выиграет фюрер, потому что он знает, как это сделать! Нация, ведомая одним вождем, единая в своем фанатизме, — вот залог победы! Нас ведет человек, стоящий выше любви к славе и похвалам, и мы склоняемся перед ним! Фюрер велик, и у него — надежные помощники и соратники, сияющие в лучах его славы. Вместе с ним они совершили революцию, а теперь выиграют и эту славную войну за свободу и величие Германии! Мы бились многие годы рядом с ним, и мы можем уверенно сказать, опираясь на свой опыт и знания, что наша победа неизбежна; нам нужно лишь оставаться сильными, верными, смелыми — и мы придем к ней с высоко поднятой головой!»
Геббельс выразил фюреру почтительную благодарность всей нации и перечислил все слои германского народа, живущие с именем фюрера на устах: рабочих; солдат, защищающих великий рейх на фронте от Норвегии до Африки; доблестных летчиков люфтваффе, несущих смерть и разрушения на Британские острова; моряков военного флота, зажавших Британию в железное кольцо блокады; крестьян, женщин, молодежь; все они «приветствуют фюрера как своего вождя и главнокомандующего и все они едины в своей вере и преданности ему». Речь заканчивалась традиционным обращением к Богу о ниспослании фюреру долгой жизни и успехов в борьбе за свободу нации.
Прошел год, и война не принесла желанной победы, а только расползлась еще шире. В апреле 1942 года немцы осознали, что к ним снова вернулся старый кошмар ведения войны на два фронта: на Востоке и на Западе. Черчилль не сдался, и министр пропаганды уже не решался противопоставлять «этого хвастливого и заурядного англичанина» своему фюреру. Так как окончательная победа уже не казалась делом близкого будущего, то в пропаганде был сделан упор на стойкость и героизм сопротивления, а не на прежний энтузиазм. Обстоятельства потребовали извлечь из глубин истории новую фигуру, с которой можно было бы достойно сравнивать фюрера. Им оказался Фридрих Великий, фильм о котором был широко показан в Германии весной 1942 года. Картина «Великий король» прославляла героическую стойкость Фридриха Второго в критические периоды Семилетней войны и рассказывала о его страданиях, разочарованиях и трудностях. Словом, исторические параллели напрашивались сами собой.
Геббельс, разумеется, вспомнил о фильме, произнося очередную речь ко дню рождения фюрера в апреле 1942 года, и заявил, что было бы ошибкой полагать, будто великие победы всегда являлись результатом военно-политического превосходства, или же, наоборот, уповать на неизменную благосклонность Фортуны. Опасности и угрозы — дело случая, и авторитетная руководящая личность найдет им достойный ответ. Достаточно вспомнить «этот прекрасный фильм» и подумать об удивительных совпадениях в судьбе Фридриха Второго и в современной ситуации; о психологических кризисах, которые пережил король, сражаясь и страдая вместе со своим народом. Каков же главный урок фильма? Он таков: во все времена не экономический и военный потенциал, не удачное географическое положение и даже не стойкость солдат и тружеников тыла решали успех войны, а подавляющее превосходство вождя, его умелое руководство! «Умение вождя — вот что склонит чашу весов и нашу пользу! — провозгласил Геббельс в те дни, когда миллионы германских солдат оказались в лапах русской зимы. — А если к тому же в его распоряжении будут лучшие материальные возможности — то никакая сила на Земле не вырвет победу у него из рук!» Как говорится: «Что и требовалось доказать!»
«Великого пропагандиста» не смущала разница почти в двести лет между 1942 и 1761 годом. Гитлер был представлен новым Фридрихом Великим, воплощением силы и источником уверенности для сражающейся нации. Подчеркивалась необходимость общей солидарности в суровой борьбе: «В трудные дни и месяцы мысли всей нации обращены к фюреру; немцы чувствуют себя близкими к нему как никогда раньше».
Гитлер стал реже показываться народу, и Геббельс усердно лепил его символический образ: «Мы чувствуем необходимость видеть его постоянно, хотя бы его фотографии — это дает нам силы для решения повседневных трудных задач. Мы все постоянно с ним, пусть даже между нами и им не сказано ни одного слова!»
Геббельс снова указывал на огромное бремя ответственности и трудов, которое фюрер несет день и ночь; в сравнении с испытаниями, выпавшими на его долю, повседневные проблемы простых людей казались не такими уж значительными. Им нужно было всего лишь следовать указанным путем, который он намечал: «Он один стоит перед лицом Судьбы, возглавляя титаническую борьбу до победного конца, за жизнь нации!» Теперь Геббельс стал подчеркивать необходимость стоической выдержки, которая и является связующим звеном между фюрером и нацией.
К апрелю 1943 года этот призыв к стойкости стал еще более настоятельным, приобретая мрачные ноты. Разгром под Сталинградом потряс до основания оптимизм и народа, и партийных чиновников. Тотальная война становилась неизбежной. Приходилось объяснять необходимость продолжения тяжелой дорогостоящей борьбы, конца которой не предвиделось. Речь Геббельса, произнесенная по радио 19 апреля 1943 года, была посвящена этим объяснениям. Имя фюрера почти не упоминалось, говорилось о серьезности момента и о том, что четвертый год войны «принес самые тяжелые испытания» и что выхода из тяжелой ситуации пока не видно: «Во времена мира некоторые наивные люди могут полагать, что быть руководителем легко, но в такие опасные годы, как теперь, даже они сознают, что лучше поддерживать лестницу снизу, чем находиться на самом верху и отдавать приказы!»
В речи Геббельса образ Гитлера, борющегося с военным кризисом, приобрел поистине трагические черты персонажа с картины Гойи: «Бесконечные дни тяжелых трудов и бесконечные бессонные ночи оставили неизгладимый след на его лице, отразившем страдания и печаль целой нации». Теперь Геббельс стал развивать новый аспект своей любимой теории «единения вождя и народа»: «Если бы кто-нибудь мог нарисовать лицо целой нации, отразившее страдания нескольких лет войны, то он обнаружил бы в нем те же глубокие изменения, какие мы видим с гордостью на лице нашего фюрера! Это не только черты решимости и твердости, но и следы страданий за судьбу народа и даже всего человечества, которые ему пришлось невольно вынести».
Заметим, что к концу 1942 года Гитлер вполне осознал тот факт, что война не может быть выиграна. Он понимал: баланс сил таков, что без появления какого-то совершенно неожиданного фактора вроде нового оружия поражение будет неизбежным.
Призывы Геббельса к единению народа и фюрера стали тем более необходимы, что Гитлер стал все реже появляться перед публикой. Зимой 1942/43 года он выступил всего один раз, с традиционным обращением к старым членам партии в день 8 ноября. После поражения под Сталинградом и до самого конца войны он выступал всего дважды (если не считать двух речей, произнесенных на похоронах). Министра пропаганды очень беспокоило нежелание фюрера использовать свои ораторские способности, и он пытался оправдать это постоянной занятостью фюрера работой над военными планами. Иногда он говорил о беспокойстве народа по поводу того, что фюрер «так перегружен работой, что не показывается на публике, а ведь он является главной фигурой политической жизни и военного развития, и лица из лагеря противника не упускают возможности покрасоваться на мировой политической сцене». Впрочем, оправдывался Геббельс, истинно великие исторические деятели не нуждаются в ненадежных похвалах публики; «их сила — в демонической мощи и целеустремленности, с которой они следуют своей исторической миссии, повинуясь высшим законам Провидения!» Продумав, он решил извлечь пользу из нежелания фюрера появляться перед обществом, объяснив это его «скромным образом жизни и полным погружением в работу, что делает его еще ближе нашим сердцам; хотя иногда и вызывает сожаление тот факт, что мы не можем видеть его почаще». Скромность и простота Гитлера противопоставлялись напыщенной хвастливости его врагов.
К апрелю 1944 года, когда Гитлеру исполнилось 54 года, германские армии отступали по всему Восточному фронту, и вторжение союзников на Западе было неминуемым. Геббельсу пришлось изо всех сил поддерживать «миф о фюрере», чтобы сохранить пошатнувшуюся веру германского народа и подавить сомнения и раздоры. Он настаивал на том, что преданность немцев фюреру и вера в него нисколько не уменьшились.
Он повторял, что уверенность в победе — лучшее моральное оружие во всякой войне, и «если она начнет падать — это и будет признаком начала конца». Начало конца! Эти слова, впервые сказанные Геббельсом, прозвучали так зловеще, что он попытался побыстрее сгладить впечатление от них: «О нет, конечно, нет, — объяснял он, — нет ни малейших причин думать, что такое может случиться; это всего лишь несбыточное желание наших врагов, выдумки их пропаганды!»
Теперь единение народа с фюрером стало толковаться как полная уверенность в победе: «Мы верим в свою великую победу, потому что мы верим в Него! Народ, который так верит фюреру, обречен на величие; он должен только всегда стремиться к этому величию».
К апрелю 1944 года опустошительные налеты авиации союзников и отступление на Востоке как никогда ослабили военное положение Германии, и Геббельс стал призывать к свободному историческому взгляду на сложившуюся ситуацию, «к оценке настоящего с позиций будущего». Это была попытка «подсластить пилюлю», укрыться от безжалостной действительности в тиши истории, ища в ней утешительные аналогии. В речи от 19 апреля 1944 года, произнесенной в Доме оперы в Берлине, он высказался в том духе, что войну можно оценить по-настоящему только после ее окончания; ведь сегодняшние события — это еще не конец всего, и кто, мол, знает, как еще может все обернуться; военное счастье переменчиво, и чаша весов может склониться под действием воли великого человека, которого поддерживает нация.
Германская общественность почти не видела Гитлера и не слышала его выступлений после речи по радио, произнесенной 9 ноября 1943 года в Мюнхене, перед «старой партийной гвардией». Это выступление порадовало Геббельса, он посчитал его «спасительным», но других спасительных слов от фюрера он так и не дождался. Среди высших руководителей рейха начались разногласия. В результате Геббельс послал Гитлеру длинное письмо с предложением предпринять попытку помириться со Сталиным (это было за неделю до дня рождения фюрера, в апреле 1944 года). Одновременно он обвинил Риббентропа как «человека, ответственного за нашу изоляцию за рубежом и за нарушение многочисленных договоров». Но Геббельс был далек от того, чтобы выступить против фюрера; он был предан ему не только умом, но и всей душой, продолжая выказывать ему «детскую любовь и почтение», как говорили некоторые свидетели их отношений. Всякий раз, отправляясь на прием к фюреру в его штаб-квартиру, он готовился сказать ему слова суровой критики, разжигал в себе раздражение и даже неверие в его гений и намеревался «высказать ему все, что он о нем думает», — но всегда, возвращаясь с таких свиданий, он был снова «полон восхищения фюрером», излучая заразительный оптимизм. «Когда я с вами, мой фюрер, вы возвышаетесь надо мной с таким ошеломляющим величием, что я просто не в состоянии произнести ни одного слова критики!» — гласит запись в дневнике Геббельса того времени.
Итак, личная преданность министра пропаганды своему фюреру нисколько не пострадала, но приходилось успокаивать общественность, пребывавшую в подавленном настроении, вновь обращаясь для этого к темным глубинам истории. В речи ко дню рождения фюрера, произнесенной в апреле 1944 года, Геббельс, чтобы укрепить авторитет вождя в массах, снова сравнил его с Фридрихом Великим. На этот раз он зашел с другой стороны, указав, что современники короля не смогли тогда, в 1760–1763 годах, оценить его так, как последующие поколения немцев. «Наша теперешняя оценка его деяний, сделанная с учетом исторической перспективы, не искажена личными интересами, а потому более объективна и справедлива. Так и события идущей сейчас войны будут по справедливости оценены лишь сотни лет спустя, и тогда на первый план выйдут не разрушения от бомбежек (их следы исчезнут уже через десять лет), а главный вопрос: окажется ли Европа под властью большевиков или же она сможет избежать этой смертельной угрозы? И тогда человек, сумевший спасти Европу от большевистского порабощения, и будет признан главным героем ведущейся войны! В будущих учебниках истории Гитлера назовут «блестящим примером человеческого величия и мудрой проницательности, сияющим на фоне безликой и темной толпы его противников!»
«Наш фюрер остается неизменным, несмотря на все взлеты и падения военной удачи. В отличие от прочих деятелей он вовремя распознает опасности и смело их встречает. Его руководство — самый надежный залог грядущей победы!»
Геббельс не забыл о теме «единства народа и вождя», решив, что настало время ее подновить: «Никогда еще мы не были так близки к нему, как в эти минуты опасности, когда мы чувствуем, что необходимы ему так же, как и он нам!» Министр пропаганды снова выступал от имени миллионов немцев: «Гитлер для нас — все, и в суровом настоящем и в сияющем победном будущем! Мы желаем ему здоровья и сил; пусть знает, что он может положиться на свой народ!» В теме абсолютного единения прозвучал и новый акцент: «В этой битве между жизнью и смертью он остается для нас тем, кем был всегда — нашим Гитлером, нашим вождем!»
Любопытно, что и в последующие месяцы войны, когда уже приближались «сумерки богов», Геббельс прилагал невероятные усилия по возвеличиванию своего фюрера, еще большие, чем во все предыдущие годы.
Сам Гитлер всего лишь дважды обращался к населению в 1944 году по вопросам общенационального значения: в канун Нового года и восемь месяцев спустя, 20 июля, после неудавшегося покушения на него. Впервые в истории Третьего рейха он не появился даже на традиционном ноябрьском съезде «партийной гвардии». Вместо него Гиммлер прочитал «прокламацию от имени фюрера» о создании «фолькс-штурма» — народного ополчения, призванного спасти положение, которое уже невозможно было спасти. Западная пропаганда не замедлила использовать затворничество Гитлера, выдав в эфир ряд вопросов, тревожных для немцев: «Может быть, он заболел? А может быть, серьезно пострадал во время покушения 20 июля? Или просто не решается показаться перед публикой, зная, что положение безнадежно?» Эти выпады сделали свое дело, потому что ситуация на обоих фронтах быстро ухудшалась. Поползли слухи о болезни фюрера и даже о том, что его уже нет в живых. Пресс-секретарь Геббельса записал, что «люди охотно верят сплетням, потому что так и не дождались выступления фюрера. К тому же эти неприятные пересуды имеют под собой основание: ведь фюрер страдает от глубокой депрессии и очень ослаб здоровьем — он выглядит, как беспомощный старик!»
Неудивительно, что Геббельс решил оживить образ Гитлера как сильной личности, полной уверенности и здоровья. «Фюрер, — писал он в статье под тем же заголовком, — не постарел от войны. Во всяком случае не более, чем остальные немцы, выносящие ее тяготы. Если он и стал ходить, слегка опустив голову, то только потому, что постоянно сидит, склонившись над картами, — ведь он воспринимает проблемы войны более серьезно, чем простые граждане». Геббельс снова прибег к излюбленному сравнению с Фридрихом Великим, явно унизив при этом знаменитого короля: «Фюреру сейчас столько же лет, сколько было Фридриху в конце Семилетней войны, когда солдаты называли его «Старый Фриц», но он производит впечатление совсем молодого человека: его глаза излучают живой блеск; черты лица спокойны и гармоничны, сохраняя выражение ясности и благородства; и только виски тронула легкая седина — след многодневных трудов и беспокойных ночей, проведенных в одиночестве». Геббельс нашел для своего вождя новый, еще более блестящий образ, сравнив его со «Святым Георгием, поражающим гнусных врагов Германии и Европы ради спасения человечества». «Благородство его характера восхищает не меньше, чем его гений; ни одно слово фальши или грубости никогда не слетало с его губ. Это избранный Богом вождь избранного народа, преобразователь человечества, ведущий его к светлому будущему!» Но эти заклинания уже не находили отклика. Вражеские армии продвигались все дальше по территории Германии, и все больше немцев теряли веру в военное искусство и дар предвидения Гитлера — и только Геббельс продолжал возвеличивать своего героя и прославлять «эру Гитлера», величие которой будет понято, когда минуют испытания войны; поразительно, но он славил фюрера с еще большим жаром и размахом, чем прежде.
К тому времени, когда прозвучала последняя речь Геббельса, поздравившего фюрера с пятидесятишестилетием, главный нацистский пропагандист уже оставил все надежды на заключение почетного мира. Поражения было не избежать; русские стояли у ворот Берлина, и всего через две недели фюрер, а вслед за ним и Геббельс вместе со всей своей семьей совершили самоубийство. Третий рейх рухнул, но неуемный сочинитель хвалебных речей продолжал до самого конца повторять штампованные фразы, как испорченная граммофонная пластинка. В его речах фюрер так и остался «человеком столетия», до конца прошедшим свой путь и увидевшим «не гибель нации, а счастливое начало беспримерного золотого века германизма».
В последний раз, перед лицом надвигавшегося краха, прозвучали клятвы в «верности заветам Нибелунгов» и нерушимом единстве фюрера и народа: «Мы чувствуем его в себе и рядом с собой. Пусть Бог даст ему силы и здоровье и защитит его от опасностей; остальное сделаем мы сами. Несчастья не раздавили, а закалили нас. Германия полна веры, она празднует последний триумф, презирая опасность! Нация не покинет своего вождя, и вождь не оставит свой народ. Это и есть победа!»
«Сегодня, в дни страданий, мы просим для фюрера того же, что и в прежние добрые времена — чтобы он всегда оставался с нами!»
Геббельс уже расстался с надеждой на победу, но в его сознании мерцала мысль о последнем утешении: войти в историю как героическая фигура, как верный рыцарь своего фюрера. На одном из последних собраний сотрудников своего министерства он призвал их «исполнять свои обязанности до конца, чтобы стать героями исторических фильмов, которые будут сняты через много лет»: «Через сто лет будут поставлены прекрасные картины о страшных днях, которые мы переживаем, и мы вновь оживем в них! Разве вы не хотите сыграть свою почетную роль, чтобы стать героями такого фильма? Я верю: это будет достойное и возвышенное зрелище, ради которого стоит вытерпеть страдания. Держитесь же, чтобы через столетие, увидев вас на экране, публика не встретила вас насмешками и свистом!»
Таковы были последние отчаянные пожелания «постановщика пышных церемоний», увидевшего, что его роль сыграна, и пожелавшего сохранить для себя местечко в истории рядом со своим обожаемым фюрером.
Ужасный феномен, производящий сильное впечатление своей поистине гранитной грубостью и бесконечно разнообразной убогостью; олицетворение чудовищной силы и свирепого гения в окружении гнойной мусорной кучи, собранной из интеллектуальных объедков столетий.
Старания Геббельса по созданию образа «обожаемого фюрера» привели к утверждению в Германии культа личности Гитлера, принимавшего уродливые формы. Немецкие женщины, называвшие его «прекрасный Адольф», в его присутствии лишались чувств от восторга и присылали ему тысячи писем с выражением желания родить от него ребенка.
Те, кому доводилось узнать фюрера поближе, могли получить о нем другое впечатление, не совпадавшее с описаниями Геббельса:
«С побагровевшими от злости щеками, подняв сжатые кулаки, передо мной стоял весь трясущийся от гнева полностью потерявший самообладание человек. После каждого взрыва ярости Гитлер срывался с места, устремляясь по ковру туда и обратно, а затем снова останавливался передо мной и швырял в меня новое обвинение. При этом он надрывался от крика, глаза его вылезали из орбит и на лбу вздувались вены». Так описал свои впечатления от одной из «деловых встреч» с фюрером его верный полководец, генерал Гейнц Гудериан, одержавший для него немало громких побед.[7]
А вот как выглядели, по воспоминаниям современников, застольные беседы в ставке Гитлера в Растенбурге:
«Привлекательность (или, напротив, тягостность) этих трапез заключалась в том, что они мало походили на обычные обеды и ужины. Меню их не отличалось особым разнообразием: Гитлер был вегетарианцем и в этом своем пристрастии (как, впрочем, и в остальных) был деспотичен. Правда, один день в неделю он допускал для своих гостей мясные или рыбные блюда, но при этом сопровождал еду саркастическими рассуждениями о «трупоедах», пьющих «трупный чай» (так он называл мясной бульон). Когда подавали угрей, он сообщал, что их ловят на дохлых кошек, а по поводу раков не забывал каждый раз рассказать о мертвой бабушке, которую внуки бросили в реку в качестве приманки.
Но главным украшением «частных трапез» фюрера было все же не меню и не конферанс хозяина-вегетарианца. Мемуаристы из числа близких к Гитлеру людей — Альберт Шпеер, Отто Дитрих и другие — единодушно и не сговариваясь отмечают присущую ему почти патологическую и неотъемлемую черту — «речевой эгоизм»: «Гитлер был неистощим в речах, говорение было стихией его существования». Его приверженность к коллективным застольям была выражением его неутолимой жажды к принудительным проповедям. Обеды в ставке продолжались, как правило, до полутора часов, а ужины обычно затягивались на два часа и более, но из-за стола гости фюрера вставали не всегда сытыми, не испытывая удовольствия от еды, с головой, опухшей от исполненных самоупоения, маниакальных речей хозяина».[8]