Южный Урал, № 2—3

Бездушный, чопорный и пестрый —

холодный Невский — позади.

Шлагбаумы и версты, версты

мелькают мимо на пути.

В ямской измучился карете:

дорожной скуки — хуже нет.

И вновь Кавказа вольный ветер

вдыхал взволнованно поэт.

Кавказский конь под ним горячий,

свобода с ним — пускай на миг!

Он в русский стан поспешно скачет,

где доблесть воинов гремит.

Там янычары в беспорядке,

оставив крепость Эрзерум,

знамена кинув, без оглядки

бегут от русских наобум.

Там в рядовом строю солдатском

лишены званья и чинов

герои площади Сенатской

его встречали у шатров.

Бокалы шумно наполняли

друзья, поэта окружив.

Но стынет, стынет пунш в бокале:

печален Пушкин, молчалив.

…И снова — в путь: к гремучим рекам,

к вершинам гор восходит он —

и над Кавказом, как над Веком, —

стоит, сияньем окружен.

По степям оренбургским травы

пугачевский укрыли след.

По дорогам мятежной славы

к Оренбургу

спешит поэт.

На пространстве —

широком, диком —

веют горькие ветерки.

Там летали с казацким гиком

по-над Каспием и Яиком

злые,

огненные клинки.

Там по сытым дворянским поместьям

«шкура вон и долой душа!» —

удалое ходило возмездье,

правый суд

и расправу верша.

Там по всем крепостям царевым

гнев народный

прошел с мечом.

И не зря атаман суровый

назван запросто — Пугачем.

…Слушал в избах поэт подолгу

сказы старых казачек — быль.

…Плыли виселицы по Волге,

и пожаром

метался ковыль.

Сонно пряжу старушка тянет

да нескоро ведет рассказ.

И сдается поэту — няню

будто слышит он

в тихий час.

Вновь, как в детстве,

волнуясь, слушает,

(вьет лучина едучий дым)

и уже — не Пугач с Хлопушею, —

а Добрыня с Бовой пред ним.

…Полночь.

Бродит луна на страже.

Сны бегут от поэта прочь.

Гончаровой Натальей Маша

капитанская

входит дочь…

Пыль дорожная. Долгим думам

нет конца, как дороге степной.

Что-то тянет ямщик угрюмый.

Что он тянет —

ямщик удалой?..

И опять — как всегда виноватый

Гончаровой

покорный взгляд…

В оренбургской степи

закаты —

как казацкая кровь —

горят.