Южный Урал, № 2—3

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч Б у т о р и н, старый горняк.

О л ь г а С а м с о н о в н а, его жена.

И л ь я, проходчик }

В а с и л и й, проходчик }

Н а с т е н ь к а, электрослесарь } их дети.

А л е к с а н д р Е г о р о в и ч Е ф и м у ш к и н, секретарь парткома рудника.

В е р а Щ а д н ы х, инженер-геолог.

Н и к о л а й П о р ф и р ь е в и ч Ф у р е г о в, директор рудника.

М а л а ш а К у з о в к о в а, машинист электровоза.

И в а н П е т р о в и ч Н и к о н о в, главный инженер.

М и х а и л Г а й н у т д и н о в, бурильщик.

В л а д и с л а в С е р г е е в и ч Б е з у г л ы й, начальник отдела организации труда.

П а в е л Т и м о ф е е в и ч Я с т р е б о в, бурильщик в бригаде Ильи.

А л е к с е й Б а д ь и н, рабочий.

С е м е н К а р п у ш к и н, рабочий.

С е к р е т а р ь д и р е к т о р а.

Действие происходит на Урале, в наши дни. Между вторым и третьим действием проходит пять месяцев.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Комната в большом и просторном доме Буториных. Двери: входная, во внутренние комнаты и слева — в комнату Ильи, отделенную перегородкой. Добротная старая мебель. На правой стороне, среди семейных фотографий, выделяется портрет погибшего на фронте старшего сына Михаила, Героя Советского Союза. За окном, на фоне бледного осеннего неба, голый тополь, вдалеке копры шахт. На широкой тахте полулежит Василий, рассматривая альбом с вырезками из газет, повествующими о его стахановской славе. Рядом, занятая вышивкой, Настенька. Максим Федосеевич курит у окна, Ольга Самсоновна стоит посреди комнаты, прислушиваясь. Из комнаты Ильи доносится его голос: «Весь в белой пене, седой и сильный, он резал гору…» Вкладывая в слова какой-то особый смысл, Илья повторяет: «Он резал гору…» Илья быстро ходит по комнате, и Ольга Самсоновна, прислушиваясь к его энергичным шагам, сокрушенно качает головой.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Ходит и ходит…

В а с и л и й. Поршень…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Большое дело задумал, вот и ходит.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Всю ночь у него свет горел. Совсем себя парень изведет.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Сдюжит, не хилого рода.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Я-то уж, было, обрадовалась, когда он машину свою кончил: отдохнет теперь. А ему все перерыва нету.

Входит Илья. Подходит к телефону, который стоит в углу на круглом столике, набирает номер.

И л ь я (набирает номер.) Иван Петрович? Докладываю… Выверил. В рабочих расчетах никаких отклонений не было. Всю ночь просидел. Да… Значит, опять неувязка. Что? Вместе? Тогда до завтра. До свидания. (Опускает трубку.)

О л ь г а С а м с о н о в н а. Неужто снова машиной своей занимаешься?

В а с и л и й. Гениальное изобретение.

И л ь я (резко повертываясь к Василию). Сколько лет существует перфоратор? Десятки! А ты его то так, то этак переделываешь… То колонку к нему, то каретку… Да большая ли польза? (Уходит в свою комнату.)

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Если б он один!.. А то… Никонов-то ведь — не только главный наш инженер, он еще, если ты хочешь знать, и кандидат наук, ученый.

В а с и л и й. Дружила галка с пескарем…

Максим Федосеевич входит в комнату Ильи.

И л ь я. Понимаешь, отец, бурю вчера на втором участке. Порода ужасная. Не камень — броня. И вдруг чувствую: штанга под рукой дрожит как-то необычно. В чем дело? Оказывается, коронки сразу на трех бурах сели. Сменил буры. Приходит Никонов. Рассказываю. «Гадкий, говорит, признак. А ну, бури еще». Бурю час, другой, кончается смена — чуем: горелой резиной пахнет. Разобрали, посмотрели — обмотка на всех четырех моторах загорелась. Ночью расчеты проверил. Моторы горят потому, что слишком высокая скорость вращения. А коронки садятся потому, что сплав, из которого сделаны, мягковат. Здесь и неувязка…

Н а с т е н ь к а (вдохновенно). А если так: тверже сплав и меньше скорость, а?

И л ь я (с улыбкой). Только и всего.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Скоро сказка сказывается… (Вздыхает.)

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Действуй, сын, действуй… К Ивану Петровичу прислушивайся. (Пауза.) Про то и я давно мыслю, как нашему брату горняку труд облегчить да больше руды на-гора выдавать. С вашей машиной на руднике большие надежды связывают.

И л ь я. Пытаемся оправдать.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А что это тебя вчера вечером Ефимушкин искал? Свиделись вы с ним?

И л ь я. Виделись… Я у него рекомендацию попросил. Ну, вот, он вчера…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Обещает?

И л ь я. Да. Иван Петрович и Ястребов уже дали. Теперь только Ефимушкин…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Добро, добро. Хватит в кандидатах ходить. Слышь, Оля, еще один орел в нашей семье. (Шутливо толкает Илью в бок.) Ты, да я, да мы с тобой.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Будь бы Мишенька жив — трое было бы… (Пауза.) Вступай, сынок. (Выходит.)

И л ь я (сурово). Слушаюсь, мама.

В а с и л и й (читает). «И в душе Василия Буторина созрела высокая мечта»… Ишь ты!

Н а с т е н ь к а. А такое вот фото я у Малаши видела.

В а с и л и й. Неужели?

Н а с т е н ь к а. Честное комсомольское. (Спохватившись.) Ой, опять я честное комсомольское по пустякам дала…

В а с и л и й. Какие же тут пустяки?.. Тут… тут… Прямо, значит, у Малаши и видела?

Н а с т е н ь к а. Ага. У нее тоже альбомчик есть, только не такой, как у тебя, не из газет, а такой, знаешь, с фотографиями… (Выбегает, Василий — за нею).

И л ь я. И вот хочется в честь этого… Понимаешь, отец? (Восторженно.) Член партии! А членом этой партии был Ленин. И Сталин — тоже член партии. Это же… надо быть достойным товарищем, а?!

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Хотя бы приблизительно.

И л ь я. А мечта у меня… даже говорить как-то неудобно!

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А ты… будто как про себя.

И л ь я. Не сочти, отец, что хвалюсь я, но, знаешь, хочется сделать такое, чтобы вот… Сталин заметил!

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Чего ж тут неудобного? Сейчас оно… почитай, у каждого такая же думка.

Входят Настенька и Василий.

В а с и л и й. Ну, а других ты там… значит, ну… других в ее альбоме ты не видела?

Н а с т е н ь к а. Каких же это других?

В а с и л и й. Ну, что значит — каких? Вообще…

Н а с т е н ь к а. Почему же, есть у нее там и папа, и мама, и тетушки всякие.

В а с и л и й. А… а дядюшки там, случаем, нет?

Н а с т е н ь к а. Вот не присматривалась. Кажется, лишь ваша милость.

В а с и л и й. Сомневаюсь. Холодновата она что-то.

Н а с т е н ь к а. Значит, есть причина.

В а с и л и й. Убей — не вижу.

Входит Ольга Самсоновна.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Максим! Где ты тут? (Максим Федосеевич выходит из комнаты Ильи.) Вы там про то да про другое, а я про свое. Дом ремонтировать надо, Максим. Как построили, так десять лет без ремонту. Который раз уж про то трублю…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Прикидываю, Оля, прикидываю.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Все бы вам прикидывать. Мужиков полон дом.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Самим тут не обойтись. Работа серьезная. (Выходит.)

О л ь г а С а м с о н о в н а. Вот и решай с ним! Нет, на этот раз я не отступлю. (Выходит вслед за мужем.)

Н а с т е н ь к а (понизив голос, чтоб не слышал Илья). Между прочим, ты эту новую машину думаешь в свою бригаду взять?

В а с и л и й. Зачем она мне?

Н а с т е н ь к а. А ребята — непрочь.

В а с и л и й. Кто? Мишенька твой, Гайнутдинов?

Н а с т е н ь к а. Не только… (Убежденно.) Может, ее на всем руднике внедрять будут.

В а с и л и й. Это ты для чего же мне говоришь? Не из уважения ли к изобретателям? Так свое уважение к одному из них ты можешь и по более вескому поводу высказать. Вот, хотя бы, скажем, что он в институте учится, это — да! Здесь я перед Ильей, как говорится, и голову склоняю.

Н а с т е н ь к а. Еще бы не склонять! Работать да еще и учиться — это, знаешь… Ого, какая воля и сколько ума нужно.

В а с и л и й (тихо). А это изобретение, этот электробуровой агрегат… Рискованная штука. Бурили мы без него простым перфоратором и, как видишь, недурно выходило (подбрасывает на руке свой альбом), не только что Урал, а и Москва меня знает. И в «Труде» писали, и даже в самой «Правде» маленькая заметочка мелькнула… А все эти новости дело такое… еще неизвестно — хорошее или дрянь.

Н а с т е н ь к а. Скажу откровенно, не нравится мне твое рассуждение, честное комсомольское.

В а с и л и й. Да я тебя знаю. Тоже, как Илья, фантазерка.

Входят Ольга Самсоновна и Максим Федосеевич.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Созовем вот всех и решим. Обещанья твои — плохая утеха. (Зовет.) Илья!

И л ь я (выглядывает из своей комнаты.) Я занят.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Все мы занятые. Все на своих постах инженеры. (Прячет за пояс передника кухонную тряпку.) А сейчас у нас летучка будет. (Илья выходит в общую комнату.) Говори, Максим.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Считаю — не время. А не согласна — докладывай сама.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Десять лет без ремонту живем, а ему все не время. Вестимо, на зиму глядя, не станем, а готовиться уже теперь надо.

В а с и л и й. А что тут особенно готовиться? За деньгами остановки не будет. Месяца два-три мы с Ильей рубанем хорошенько — вот и порядок.

И л ь я. Мне пока не до того. Покончу с машиной, тогда и займусь. (Направляется в свою комнату.)

В а с и л и й. Штучки всё.

И л ь я (останавливается). А если конкретнее?

О л ь г а С а м с о н о в н а. Вася, Васенька…

В а с и л и й. Агрегаты, автоматы, домкраты, самокаты… Знаем. Попыхтят, покряхтят с ними месяц-другой, а потом — на склад. А жизнь требует каждый день дай сто, а то и все двести процентов. План требует. Спешить нужно с планом-то. Надеюсь, обзор международного положения во вчерашней «Правде» читал? Вперед надо смотреть.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Ишь, с каких высоких позиций!

И л ь я. А видишь ты, дорогой братец, не дальше своего носа.

В а с и л и й. Дальнозоркий…

И л ь я. Жизнь, план… А я что же — мимо жизни? Тоже мне пророк. «Вперед смотреть…» Верно. Да как смотреть, какими глазами.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Затылком он смотрит, куда там глаза.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Максим, ребятушки…

В а с и л и й. Я-то? Я?! Да я… да меня (трясет альбомом), меня весь Урал знает! Художники меня рисуют.

Н а с т е н ь к а. Внешность им твоя нравится.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Настька!

В а с и л и й. Да я, что ни смена…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (подхватывая). Два, самое большое — три цикла.

В а с и л и й. И все равно я первый. Сколько мы с тобой соревнуемся, Илья? Седьмой месяц. Хоть раз ты меня обогнал? Кто — кого? (Показывает в альбоме.) Вот, даже в газете… дружеский шарж… «Первый по силе, конечно, Василий».

И л ь я. Пропадаю от зависти.

В а с и л и й. Чего ты смеешься? Давать бы тебе, и с этим твоим самокатом-перекатом, два-три цикла!

И л ь я. Не два, а шесть и семь будет.

В а с и л и й. Ого! (Смеется.)

И л ь я. А знаешь ли ты, сколько мы теряем на пневматическом бурении? Девяносто пять и семь десятых процента электрической энергии бесполезно теряется по пути к кончику бура, к его коронке! А мы в своем агрегате подаем на коронку бура почти сто процентов электричества! Мы создаем совершенно новую машину. Принципиально новую!

Н а с т е н ь к а (горячо). Электрическую, вот!

В а с и л и й. Ассистент кафедры проходчика Буторина.

И л ь я. В нескольких забоях сразу. Один обурил, пока там отпалка да уборка, — во второй да в третий — там убирают — в четвертый да в пятый. Или — в одном забое шесть-семь циклов! Такой будет ход… Я пойду под землей, как танк.

В а с и л и й. Жюль Верн! Ха-ха-ха! Восемьдесят тысяч верст под землей. Жюль Верн!

И л ь я. А ты? Ты… трус. Ни шагу без оглядки. Рисковать? Вдруг — провал? Авторитет, фотографии, заметки… Куда там! Нет, лучше с оглядочкой.

В а с и л и й. Брось-ка, брось. Я тоже за риск. Только разумный, с головой. Нас тому и партия учит. Так я говорю, батя? Ты же старый коммунист… Ну, что же ты молчишь?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (улыбаясь). Разумный риск. Старый щит, Вася. Все осторожненькие за этот щит прячутся. А уж этому-то партия как раз и не учит.

В а с и л и й (с досадой). Рассудил…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Рассудил.

И л ь я. А что же, по-твоему, те, кто и впрямь рискуют, — без разума что ли?

В а с и л и й. Горы книг, которыми ты обложился, — это еще не разум.

Н а с т е н ь к а. А что же — разум?

В а с и л и й. Сказано — молчать! Я хорошо знаю твою машину, Илья. Давать несколько циклов за смену — соблазн большой.

Н а с т е н ь к а. А на установке, на забуривании, других мелочах — сколько времени экономится! В пять-шесть раз быстрее.

В а с и л и й. Не лезь, говорят. Математик Софья Ковалевская. (Настенька, обиженная, отходит и садится в сторонке.) Во-первых, какая у нас подача воздуха…

И л ь я (смеется). Подача воздуха!.. Отец, слышишь?.. (Сквозь смех). Да нам — ни одной атмосферы… Мы же — электричеством, на сверхвысоких скоростях.

В а с и л и й (смущенный). Знаю, знаю… Это я… по привычке. (Снова переходя в наступление.) Скажешь, и бурами тебя сполна обеспечат?

И л ь я. Вырву.

В а с и л и й. Попробуй. Меня сам директор, Николай Порфирьевич, поддерживает, и то, бывает, в обрез, дают да оглядываются. Условия, браток, условия. А главное — будем откровенны… Машина-то сама… Была б она безупречна, другой разговор, а то: пробовали — хороша, а в производство пустили — на первых же циклах заедает. Что же вы, уважаемый, пыль в глаза пускаете?! Не выйдет! (Уходит.)

И л ь я (гневно, вслед Василию). Выйдет! Наперекор таким, как ты — выйдет! (Уходит в свою комнату.)

О л ь г а С а м с о н о в н а (вздыхает). Ильюша-то… кипяток-парень.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Лучше кипяток, чем теплая водица. (Заглядывает к Илье.) Ильюш, отдохнул бы ты…

И л ь я. Успею, высплюсь. (Максим Федосеевич, в нерешительности потоптавшись, выходит.)

Стук в дверь.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Можно.

Входит Вера.

В е р а. Простите, наверное у вас не работает звонок… (Проходит и здоровается.)

О л ь г а С а м с о н о в н а (сердито). Ничего здесь не работает, милая, весь дом запустили. (Ласково.) Здравствуйте! Спасибо, что забежали.

В е р а. Илья дома?

Н а с т е н ь к а (прыснув). Дома.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Самоварчик пойду поставлю. (Выходит, подмигнув Настеньке).

Н а с т е н ь к а (чинно). А что сегодня в кино идет?

В е р а. Какая-то заграничная чепуха. Мечта… нето утопленника, нето разбойника, в общем — не наша.

Н а с т е н ь к а. Значит, лучше на танцы. (Стучит в дверь Ильи и уходит.)

Входит Илья.

И л ь я. Вера…

В е р а (здороваясь). Вы так хмуритесь, Илья, будто не рады моему приходу.

И л ь я. Что вы! Разговор тут у нас был… семейного порядка.

В е р а. А я — на минуту. Завтра в пять часов в маркшейдерском отделе обсуждается мой проект.

И л ь я. Знаю. Вчера в парткоме Ефимушкин говорил.

В е р а (испытывая неловкость). Вот, собственно, и все. Итак, завтра в пять. (Прощается.)

И л ь я. А куда вы спешите?

В е р а. Да так…

И л ь я. Ко мне — лишь по-пути?

В е р а. Но вы-то ведь ко мне и по-пути не заходите. В первые дни нашего знакомства вы лучше управляли своим досугом.

И л ь я. Тогда мне казалось, что вам со мною не очень скучно.

В е р а. А теперь не кажется?

И л ь я. Какое веселье… Шахта да машина — вот и весь мой разговор.

В е р а. Низкая тема, проза жизни? Так знайте же, если что-нибудь сейчас и определяет поэзию моей жизни, так это прежде всего ваша машина.

И л ь я. Да ну?

В е р а. Да, да, пройти квершлаг, пробить четырестаметровый коридор к обедненным рудам мы сможем лишь с помощью вашего агрегата.

И л ь я. Это, пожалуй, верно…

В е р а. А для меня этот проект знаете что? Первый широкий шаг в жизнь. Ведь после института — это мое первое большое дело.

И л ь я. И для меня… Фронт подземных работ, моему оружию — поле боя.

В е р а. Мы же союзники!

И л ь я. Получается так.

В е р а. Вот и докажите мне свою верность. Завтра, на совещании.

И л ь я (понурившись). Кто меня слушать станет? Оружие-то мое осечку дает.

В е р а. Агрегат?

И л ь я. Да, что-то мы с Иваном Петровичем не дотянули.

В е р а (с тревогой). Вы меня просто пугаете, Илья. Ведь если ваша машина, то и… Нет, нет, даже говорить страшно! Она должна работать, слышите?

И л ь я. Слышу.

В е р а. И вы должны выступить на совещании.

И л ь я. Понятно.

В е р а. Ох, как вы меня напугали. Что с машиной? Исправили?

И л ь я. Завтра с утра попытаемся отрегулировать. Опять — скорость, опять — сплав…

В е р а. У вас и у Никонова дорога почти неизведанная… (С легкой грустью.) У меня ж… (Вдруг весело тряхнув головой.) А знаете, оказывается, даже вынимая давно открытые земные клады, можно чувствовать себя первооткрывателем.

И л ь я. Да, если б не так… я и одного цикла не сделал бы.

В е р а (с увлечением). А когда сам, когда первый… Вот вы же ходите на лыжах?

И л ь я (улыбаясь). Как себя помню, так и ходить стал.

В е р а. Не могу бежать по чужой лыжне, хоть и легче. Люблю — по нетронутому снегу… Только елочки мелькают!

И л ь я. Эх, повел бы я проходку этого квершлага… Только б стоечки крепления мелькали!

В е р а. Поведете, Илья. (Смотрит на свои ручные часы, Илья берет ее за руку. Вера отходит на середину комнаты). Тогда… разрешите присесть…

И л ь я (спохватившись). Простите. (Ставит в центре комнаты стул). Садитесь, пожалуйста.

В е р а (садится). Задержали, так развлекайте меня теперь.

Илья не находит чем бы занять Веру. Он с тоской оглядывается, переставляет на столе вазу, подходит к радиоприемнику и включает его. Передается вальс Чайковского.

И л ь я. Гм… Ну, вот… здесь я, значит, живу… (Входит в свою комнату.)

В е р а. Вижу. (Смеется). Развлек! (Входит в комнату Ильи.) Что это? Ах, распорядок дня. Позвольте?

И л ь я (пытается выхватить листок из рук Веры). Да ничего особенного.

В е р а. А мы рассмотрим. (Читает.) «Подъем — четыре тридцать». В такую-то рань встаете? Я бы ни за что на свете. «Зарядка, умывание»… Ну, это и я делаю, умываюсь. Кстати, вы «заряжаетесь» в комнате или на улице?

И л ь я. Только на улице.

В е р а. А зимой, в мороз?

И л ь я. И зимой. Я, в основном, бегаю… бегаю вокруг дома.

В е р а (не давая Илье выхватить листок). Да, картина: совершенно взрослый человек в четыре часа утра бегает вокруг дома… Загляденье.

И л ь я. Никто же не видит! Все еще спят.

В е р а. «Утренний урок… Завтрак — десять минут». — Бедненький, что же вы успеваете проглотить за такой срок?

И л ь я. Все, что поставят. Аппетит зверский.

В е р а. Это хорошо. «Шахта… Обед и отдых (чтение) — существенное примечание! Вечерний урок… Ужин и сон…» Плотно вы живете. (Выходит из комнаты Ильи.) Ой, мне страшно на вас смотреть. Весь в часах и минутах. (Серьезно.) Позвольте-ка, ведь сейчас у вас что-то должно быть? А я срываю!

И л ь я. По воскресеньям особое расписание. Читаю.

В е р а. Должна сознаться: я и месяц не прожила бы по такому распорядку.

И л ь я. Армия приучила… Года через два все изменится. Последний курс буду очно заниматься. А пока трудновато, — вот я и…

В е р а. Ничего. Держитесь! Я училась во время войны… День — в аудиториях, а вечером, всем факультетом — на шахту, руду выдавать. Да и сейчас нелегко… (Пауза.) Тоже о партии мечтаю. Но мне еще в кандидаты. Вот, если удастся моя работа…

И л ь я. Удастся, ручаюсь.

В е р а. Ну, вы еще пока не директор.

И л ь я (настойчиво). А все равно будет по-нашему.

В комнату заглядывает Максим Федосеевич.

В е р а. Обязательно будет! Вот таким я вас люблю.

Максим Федосеевич скрывается.

И л ь я. Как вы сказали?..

В е р а (смущенно улыбаясь). Да просто… когда вы такой, то вы мне… очень… нравитесь.

И л ь я. А разве я другим бываю?

В е р а. Случается.

И л ь я. Пойдемте куда-нибудь, а?

В е р а. А распорядок?

И л ь я. Наверстаем! (Быстро собирается.) Входит Ольга Самсоновна с самоваром.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Самовар-то вскипел.

И л ь я. Вскипел, мама, вскипел! (Уходит с Верой.)

О л ь г а С а м с о н о в н а (смотрит им вслед с улыбкой). А ежели вскипел, то и заварить недолго.

Входит Максим Федосеевич.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (усмехаясь, поглаживает усы). Ушли?

О л ь г а С а м с о н о в н а. Отправились.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Геолог, инженер.

О л ь г а С а м с о н о в н а. А что тут такого? Илья тоже инженером будет.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Инженер-геолог да инженер-механик… подходяще. Девка-то больно хороша.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Разбираешься?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Не разбирался б, так и тебя б не заметил. (Расправляет грудь.) Оно и мы с тобой погуляли славно.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Погуляли, да ранехонько ты меня полонил. С другими полюбезничать не успела.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Зато со мной наверстала.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Годы-то летят. Седые мы с тобой, Максим.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Души бы не седели, а кудри и подкрасить можно… (Обнимает Ольгу Самсоновну.)

О л ь г а С а м с о н о в н а. Но, но! Не балуй! Ты мне перво-на-перво скажи, как же все-таки с ремонтом? Разругались тут, про ремонт и думать забыли. И дома-то покою нету.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Теперь, Оленька, и в доме шахта, и в шахте дом.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Ну, так и обнимайся в своей шахте с вагонетками!

З а н а в е с

Кабинет директора рудника, Николая Порфирьевича Фурегова, помещающийся в новом здании рудоуправления. В одном из кресел, стоящих перед директорским столом, сидит Безуглый с папкой «для доклада». Входит Вера. Увидав, что Безуглый в кабинете один, она останавливается у двери.

Входит Вера. Она в форме горного инженера третьего ранга.

Б е з у г л ы й. Проходите, проходите, Вера Ивановна. Вы — по какому делу?

В е р а. Принесла свой проект, с поправками.

Б е з у г л ы й. Скоро же вы справились. Ведь совещание было в понедельник… Два дня.

В е р а. Живу этим проектом, Владислав Сергеевич. А где же директор?

Б е з у г л ы й. Вышел в диспетчерскую. Очень жаль, что я не могу вам его заменить.

В е р а. Да, не можете. (Садится.) А вам скорее пошло бы сидеть в этом кресле. (Указывает на кресло директора.) У вас такой… внушительный вид.

Б е з у г л ы й. Нет, с некоторых пор моя стихия: тишина и глубокая душевная работа. В этом же кабинете я ни на одном совещании не высиживаю больше часа. Уважаемый Николай Порфирьевич глух, как стена. Все телефоны у него звонят, как пожарные колокола. Радиоприемник ревет на весь рудник. А когда говорит сам Николай Порфирьевич, мне так хочется заглянуть ему в горловой аппарат, не скрывается ли там особый звукоусилитель. Если бы я занял этот кабинет… впрочем, я ни за что не согласился бы на это! Я это говорю лишь к тому, что в моем кабинете, в главке, всё было иначе… (Вздыхает). Когда меня… когда мне предложили другую работу, в мой кабинет сел какой-то ортодокс. Я в первый же день убрал мой толстый ковер, зуммерные телефоны сменил на звонковые.

В е р а. Печальные воспоминания.

Б е з у г л ы й. Как полна еще наша жизнь всякими странностями. Я решительно рос, я заведывал крупнейшим отделом главка и вдруг… Оказывается, у меня были враги, о которых я и не подозревал. Когда человек идет вверх, появляется масса завистников и недоброжелателей. Нет, я больше не хочу сидеть в высоком кресле.

В е р а. Вы — тоже по делу?

Б е з у г л ы й. Ставлю вопрос о внедрении многозабойного метода бурения.

В е р а. Все еще ставите вопрос? На всех заседаниях болтаем о новаторстве, изобретательстве, рационализации. А где же дело, дело где?!

Б е з у г л ы й. Ой, ой! Ради бога, тише. Не горячитесь. Это так несимпатично.

В е р а. Я надеюсь, вы обеспечиваете Илье Буторину хотя бы два-три забоя в смену?

Б е з у г л ы й. Я… я делаю все возможное.

В е р а. Вот это действительно несимпатично. А вы должны это делать.

Б е з у г л ы й. Я ставлю вопрос шире: надо внедрять многозабойный метод вообще, не только для машины Буторина.

В е р а. Хотя бы раз от своего заоблачного «вообще» снизойдите к частностям жизни рудника. Ведь что такое машина Буторина? Поймите, — это знамя многозабойного метода, это техника для проходки квершлага. А вы, начальник отдела организации труда, на совещании даже словом не обмолвились об этом.

Б е з у г л ы й. Но здесь-то уже не совещание, а вы все еще нервничаете. Должен сказать, вы защищаете Буторина так рьяно, как… как Буторин — вас.

В е р а. Ну, что ж, у нас одна дорога, Владислав Сергеевич.

Входит Фурегов.

Ф у р е г о в. Не диспетчерская, а сборище бездельников.

В е р а. Здравствуйте.

Ф у р е г о в. А, добрый день. (Включает радио.) Нервы, нервы, дьявол их возьми, простите меня. (По радио передается какая-то мощная симфония. Приемник гремит.)

Б е з у г л ы й (поеживаясь). Да, музыка действует успокоительно.

Ф у р е г о в. Вы, Владислав Сергеевич, пришли первый, но, как говорится, дорогу женщине.

Б е з у г л ы й. Я готов обождать, только если вы выключите эту… бурю.

Ф у р е г о в. Пожалуйста, пожалуйста. (Выключает радио.) Такой интеллигентный человек, и не любит музыку! Слушаю вас, Вера Ивановна.

В е р а. Я учла все замечания, которые были высказаны на совещании по моему проекту, и принесла его вам с поправками. Думаю, что теперь можно говорить о практической стороне вопроса. (Передает проект Фурегову.)

Ф у р е г о в (кладет на стол проект). Говорить, конечно, можно.

В е р а. Я имею в виду ваше положительное решение.

Б е з у г л ы й. Пора, давно пора.

Ф у р е г о в. Посмотрим, посмотрим.

В е р а. Мне кажется уже достаточно смотрели. Вот вам иллюстрация к нашему позавчерашнему совещанию. Газета «Уральский рабочий», посмотрите… (Передает Фурегову газету.) Как разнесли руководство Корунинского рудоуправления. А за что? За то же самое… Выборочная выемка только богатых руд, по сути — хищническая эксплоатация. Будто про нас написано.

Ф у р е г о в (просматривая газету). Разумеется, сплошная, валовая добыча всей рудной массы — единственно правильная система эксплоатации… (Мечтательно.) Если к тому же построить обогатительную фабрику…

В е р а. Конечно же! Обязательно надо строить. Большую, мощную!

Ф у р е г о в (увлекаясь). Да, да… Хорошо бы. Ах, как хорошо! Согласен ведь, и я с вами согласен. (Расчувствовавшись.) Дорогая Вера Ивановна, я всегда прислушиваюсь к голосу товарищей. Я же не какой-нибудь Грудищев, или как его? Знаете, директор Корунинского рудоуправления? (Указывает на газету.) Это же феодал! Критика, предложения — для него пустые звуки. Я! Я! Я! Сплошное ячество. Все — единовластно. Никого, нахал, не признает.

Б е з у г л ы й. Слетит.

Ф у р е г о в. Определенно. А я… вот, понимаете, всей душой с вами.

В е р а (обрадованная). Николай Порфирьевич… Если бы вы знали!.. Ну, спасибо вам. Этот проект — моя первая большая работа!

Звонок телефона.

Б е з у г л ы й. Т-с, междугородняя…

Ф у р е г о в (снимает трубку). Москва? Да, да, слушаю… Кто? Начальник главка? Есть. Да, Фурегов у телефона. Здравия желаю, товарищ Курбатов. Что? Даем, даем. А? На то и трудности, чтобы их преодолевать. Кто сказал? Да я и говорю. (Невесело смеется.) Будем нажимать. Есть! До свидания. (Опускает трубку.) Вот вам и клюква… Мало, говорит, руды даете. Куда тут с проектами…

В е р а (с тревогой). Николай Порфирьевич… Ведь вы только что… так по-человечески…

Ф у р е г о в. Да вот видите, как нас план поджимает. (Ворчливо.) Человечески… А сколько мы сможем проходить в месяц? Не больше семидесяти метров. Значит, ваши четыреста метров я буду долбить шесть месяцев. Это же… разор!.. Я провалю план, с треском.

В е р а. С буровым агрегатом мы пройдем квершлаг за один месяц.

Ф у р е г о в. Это еще… вилами по воде писано. А я за шесть месяцев новую шахту построю!

В е р а. Надо полагать, на участке богатых руд?

Ф у р е г о в (обозленный). Да, богатых! (Крякнул, оборвав себя.) Если каждый инженер и каждый проходчик будут мне диктовать… (Снова сдерживая себя.) Давайте ваш проект.

В е р а. Он у вас на столе.

Ф у р е г о в. Хорошо, посмотрю. До свидания.

В е р а. До свидания. И не забудьте все-таки до конца дочитать статью в газете. (Уходит.)

Ф у р е г о в (больше недовольный собою, чем Верой, с глухим раздражением). Эти вчерашние студенты думают, что их ближайшая задача — перевернуть мир верх тормашками. А наломают бока на практике — совсем другими становятся. Шутка сказать, она предлагает проходку квершлага. А что это значит? Лучшие проходческие бригады занять по существу на подготовительных работах, бросить туда подсобные силы, оборудование, оголив основные участки. И когда?! Когда решается судьба плана добычи. Бред!

Б е з у г л ы й. Положение сложное. Однако, я рекомендовал бы вам поостеречься… Сегодня она доказывает свою правоту в этом кабинете, а завтра, чего доброго, выступит в прессе.

Ф у р е г о в. О, критиковать теперь все мастера. Я задыхаюсь сегодня, сейчас, каждый день, каждую минуту, а они хотят… (Резко.) Что у вас?

Б е з у г л ы й (робко). План… планчик мероприятий.

Ф у р е г о в. Конкретнее?

Б е з у г л ы й (передает Фурегову бумажку). Приказец бы по руднику… О мерах развития многозабойного метода. Необходимость и перспектива, так сказать…

Ф у р е г о в. Перспектива, альтернатива… Вижу и я перспективу. Вижу. Но — без особых прикрас. Подумайте о наших условиях. Это не месторождение, а болото, начиненное каменьем. Здесь на каждом шагу вода. Здесь надо работать не проходчикам, а водолазам. Хорошо еще, что мы успешно тянем план. А вы тут со своими прожектами…

Б е з у г л ы й. Но, Николай Порфирьевич… Каждый рудник имеет свои условия. И наши в этом смысле не так уж беспросветны. Когда я работал в главке, я иногда выезжал, и представляю…

Ф у р е г о в. Ничего вы теперь не представляете. Все изменилось.

Входит секретарь.

С е к р е т а р ь. Вы вызывали проходчика Василия Буторина… Он пришел.

Ф у р е г о в. Ну-ка, зовите его сюда. (Вспомнив.) Да, передайте в АХО, пусть проверят, все ли семейные рабочие обеспечены овощами? У кого мало — подбросим с подсобного. (Секретарь выходит.) И дрова, дрова… (По телефону.) Петр Лукьяныч, ты всем рабочим забросил дрова? Хорошо. А этому больному, крепильщику… Терехину? Неделю назад — и не доложил?.. (Опускает трубку.) В такой кутерьме собственное имя забудешь. Этот буровой агрегат всех с ума свел. Хочу вот узнать, что проходчики думают. И вам полезно послушать, Владислав Сергеевич.

Входит Василий.

В а с и л и й. Прибыл, товарищ директор.

Ф у р е г о в (встретил Василия почти у дверей, здоровается с ним, усаживает в кресло возле своего стола и сам садится напротив). Гвардия моя стахановская… Как работается, рассказывай.

В а с и л и й. Ничего, в основном, нормально, Николай Порфирьевич.

Ф у р е г о в. В основном, говоришь? Значит, что-то не того?

В а с и л и й. Воздух зажимает, Николай Порфирьевич. Последние дни — не больше трех-четырех атмосфер.

Ф у р е г о в. Вот лодыри! Сколько раз я говорил… (Снимает телефонную трубку.) Дайте компрессорную… Товарищ Мазайкин? Тебя-то мне и нужно, дружище. Когда вы перестанете зажимать воздух для Северной? Что? Опять объективные причины?! Судить буду, Мазайкин… Что? Ну, посмотрю, посмотрю. (Кладет трубку.) Ну вот и накачал.

В а с и л и й. Не больше, как на неделю. Опять выдохнется.

Ф у р е г о в. А вот мы разберемся. (Записывает у себя в памятке.) Ну, а скажи-ка ты мне, Василий Максимович, как ты относишься к этой машине, что брат соорудил?

В а с и л и й. Как вам сказать… Рискованная штука…

Ф у р е г о в. Слышите, Владислав Сергеевич?

Б е з у г л ы й. Слышу, слышу.

В а с и л и й. Да еще, откровенно вам скажу, если бы это в Москве сделали, конструктор какой-нибудь известный, а то ведь брат меньшой Ильюшка. Институт закончить не успел, а уже торопится в изобретатели.

Б е з у г л ы й (смеется). Действительно.

Ф у р е г о в. Да он же не один, а с Никоновым.

Б е з у г л ы й. Но идея-то — его!

В а с и л и й. Ну, это я так, шутки ради. Реальная ли вещь — вот о чем думать надо.

Звонок телефона.

Ф у р е г о в (в телефон). Фурегов… Кто? По какому делу? А-а, понятно… (Соображает, с улыбкой косится на Василия.) Давай-ка, заходи сейчас… (Опускает трубку.) Ну, Василий Максимович, так что же еще неладно?

В а с и л и й (мнется). Есть кое-что…

Ф у р е г о в. Смелей, смелей. Ты ж меня знаешь: всегда выслушаю и помогу. Скажи-ка, когда я тебе обещал, а не помог?

В а с и л и й. Не было таких случаев, Николай Порфирьевич.

Ф у р е г о в. Ну, вот… У меня, браток, у самого рабочая закваска. С обушка начинал. (Безуглому.) Я, между прочим, здешний. Мы здесь в двадцать первом году вместе с его отцом, Максимом Буториным, после беляков шахты восстанавливали. Сняли шинелки, да в забой… Он, Максим, и в горняки меня вывел. Оно уже после — и высшее техническое образование, и все прочее, а десять лет чисто рабочего стажа.

Б е з у г л ы й. Ощущается. В положительном смысле.

Ф у р е г о в. Все твои нужды, Василий Максимыч, знаю насквозь и даже глубже. (Хохочет.) Вот мнешься, а я уже чувствую, что у тебя на душе наболело.

В а с и л и й. Может, и чувствуете, Николай Порфирьевич… очень даже возможно…

Ф у р е г о в. Обижаешься ведь, а? На начальство обижаешься?!

В а с и л и й. Как в воду глядели, Николай Порфирьевич.

Ф у р е г о в (довольный, смеется). Насквозь вижу. (Серьезно.) Говори.

В а с и л и й. Заботы не замечаю, товарищ директор. Все ж, как никак, а меня и в Москве знают… А тут перестают отличать. Решил я месяц-другой рубануть, что называется, на всю катушку. Говорю с начальником шахты. А мне: инструмент — как для всех, забой готовят — тоже как для всех. А я так понимаю: если ты настоящий, заслуженный стахановец — тебе и внимание особое… Работай на благо родины. Бей свои же рекорды. Гони вперед, что бы и рудник тобою гордился, и сам в шахту шел… как на первомайскую демонстрацию.

Входит секретарь.

С е к р е т а р ь. Проходчик Илья Буторин. Говорит, что вы по телефону…

Ф у р е г о в. Да, да, пускай войдет. (Секретарь выходит.)

Б е з у г л ы й (потирая руки). Ситуация…

Входит Илья.

Ф у р е г о в (встречает Илью так же вежливо, как и Василия, не более сдержанно и даже суховато). Прошу, Илья Максимович, прошу. (Здоровается с Ильей за руку.) Здесь у тебя родственная встреча.

И л ь я. Вижу.

В а с и л и й (встает). Так у меня, собственно, больше ничего…

Ф у р е г о в. Сиди, сиди, Василий Максимович. Надеюсь, брат секреты свои от тебя не прячет. (Василий садится.)

В а с и л и й. А я, признаться, в них не особенно и нуждаюсь. О своем деле голова болит.

И л ь я (садится на указанное Фуреговым место, обращается к Фурегову). В понедельник с утра мы с Иваном Петровичем машину отрегулировали. Всю смену в понедельник, вчера и вот сегодня действовала безотказно.

Ф у р е г о в. Надолго ли?

И л ь я. Думаю, да.

Ф у р е г о в. И что же ты хотел?

И л ь я. Это уже старый вопрос, Николай Порфирьевич. Но мы никак не можем его решить. Дайте мне возможность работать с агрегатом в трех-четырех забоях.

Ф у р е г о в. Гм-м… А знаешь ли ты, Илья Максимович, что думают о твоей машине рабочие?

И л ь я. Рабочие у нас разные…

Ф у р е г о в. А вот передовые рабочие, стахановцы… Вот, к примеру, как на это дело смотришь ты, Василий Максимович?

В а с и л и й. Да я уж… Не хотел бы я тут…

Ф у р е г о в. Ох ты, братец ты мой! Где же твоя принципиальность?

В а с и л и й (глядя в сторону). Не очень я верю в эту штуковину.

Ф у р е г о в. Почему же ты не веришь?

В а с и л и й. Больно уж она сложная. А мне руками дай на перфоратор нажать, тогда и душа на месте. Тоже и многозабойное бурение. Дело хорошее, только до него ли нам, когда для одного забоя запасных буров бывает в обрез.

Ф у р е г о в (Илье). Слышал?

И л ь я. Для меня это не новость.

Ф у р е г о в. Заметь, говорит передовой рабочий, стахановец… А если послушать рядового…

И л ь я. Должен заметить, что Василия Буторина я ни передовым, ни даже рядовым не считаю. Человек смотрит назад, а не вперед…

Б е з у г л ы й. Ну, ну, позвольте, дорогой товарищ… Мы знаем его, как лучшего производственника, как мастера скоростной проходки.

И л ь я. Дешевая реклама.

Б е з у г л ы й. А пресса?

И л ь я. Дутая фигура. Медвежья сила — и ни капли творчества. (Василий, в замешательстве, встает.) Его просто сделали знаменитостью. Вы опекаете его, Николай Порфирьевич. Он ходит к вам жаловаться, как только замечает, что его поставили в равные с другими условия. Иждивенец начальства, а не стахановец. Соревнование для него все равно, что спортивный бег. Дайте ему то, что даете другим рабочим, и уже через неделю его слава лопнет, как мыльный пузырь. Уж я-то его знаю лучше вашего: мы живем под одной крышей.

В а с и л и й (сдерживая гнев). Спасибо за характеристику, братуха. (Фурегову.) Позвольте уйти?

Ф у р е г о в. Да, пожалуйста… (Василий уходит.)

И л ь я. Жаль, что вы опираетесь на таких вот «стахановцев».

Ф у р е г о в (грозно). Товарищ Буторин…

И л ь я. Прикажете молчать?

Ф у р е г о в (махнув рукой). Говори, что угодно и сколько угодно. Но знай — наши условия имеют свою специфику. Так, Владислав Сергеевич?

Б е з у г л ы й (в замешательстве). Вам… с этого кресла… виднее.

И л ь я. Сомневаюсь.

Ф у р е г о в. Так, может, тебе виднее?!

И л ь я. А что ж? На жизнь я не в щелку смотрю. Мне из моей шахты вся страна видна, со всеми планами…

Входит Никонов.

Н и к о н о в. Мое почтение. Всем. (Тяжело садится в кресло.) Уф-ф…

Ф у р е г о в. Я сегодня с утра тебя жду, Иван Петрович. Надо посоветоваться о способе крепления на Южной.

Н и к о н о в. А я вот с Ильей Максимычем всю смену работал. Агрегат действует безупречно. Ильюш, ты говорил?

И л ь я. Говорил…

Н и к о н о в. Вот и я пришел к тебе посоветоваться, Николай Порфирьевич. Как мы — прежде твое, потом мое?

Ф у р е г о в. Как угодно.

Н и к о н о в. Тогда начнем с моего, оно важней. Кстати и Илья Максимыч тут. Так вот… Я предлагаю добиться изготовления нескольких машин, а затем начнем широкое внедрение на всех шахтах рудника.

Ф у р е г о в. Поймите, здесь не научно-исследовательский институт, здесь производство!

Н и к о н о в. Да, кстати, ученый совет института горной механизации одобрил нашу работу.

Ф у р е г о в. Ох и началось… Ты уверен, что конструкция уже совершенна?

Н и к о н о в. Да, вполне.

Ф у р е г о в. К-хм… А вдруг еще какой-нибудь изъянчик?

Н и к о н о в. Не думаю, не думаю. Хотя вообще-то, конечно, ручаться головой было бы глупо.

Ф у р е г о в. Ага, стало быть, не ручаешься? А ты, Илья Максимович?

И л ь я. Каждую вещь можно улучшать до бесконечности.

Ф у р е г о в. Тонко, тонко… (Резко повысив голос.) Что же вы хотите? Внедрять машины, не имея абсолютной уверенности в их совершенстве! Похвальная смелость. Новаторство чистой воды. (Хохочет.)

Н и к о н о в. Речь идет пока не о серийном производстве. Только четыре машины, пока хотя бы по одной на шахту. (Как бы между прочим.) Александр Егорович смотрит на это дело положительно.

Ф у р е г о в. Ефимушкин? Положительно… Гм-м… (Мягко.) Четыре машины… А где мы электрооборудование, где приборы возьмем?

Н и к о н о в. Было бы желание.

Входит Ефимушкин. Кивком головы здоровается с Ильей и Никоновым. Останавливается и слушает.

Ф у р е г о в. Это у меня-то нет желания? Уже — упрек. Что ж, с вами не легко спорить. Сейчас у нас так: возрази против какого-то новшества — мгновенно тебе ярлычок: консерватор. Ходи тогда с этой вывеской и разбирайся, доказывай, кто прав, кто виноват. А я, дорогие мои товарищи, еще в ноябре семнадцатого года штыком голосовал за все наши новшества, — которые есть и которые будут. Что же касается этой каверзной проблемы, должен сказать: ключ тут в насыщенности техникой.

Е ф и м у ш к и н. Если ты, Николай Порфирьевич, видишь ключ именно в этом, то могу тебя обрадовать: этот ключ лежит в нашем кармане.

Ф у р е г о в. С каких пор, Александр Егорович?

Е ф и м у ш к и н. Сегодня пришел наряд.

Ф у р е г о в. Министерский?!

Е ф и м у ш к и н. Да, большая партия электрического оборудования, приборов и инструмента.

Ф у р е г о в. Добрая весть! И как ты умудрился узнать раньше меня?

Е ф и м у ш к и н. Да так уж умудрился.

Ф у р е г о в (по телефону). Дайте отдел технического снабжения… Не отвечает? Как появится Михайлов — соедините меня с ним. (Опускает трубку, встает и, обрадованный, ходит по кабинету.) Хорошо, очень хорошо! Эх, приберечь бы это оборудование… Богатство! Растянуть его экономненько…

Е ф и м у ш к и н (иронически). Мечта… Сам Плюшкин позавидовал бы.

Ф у р е г о в (еще в плену своей «мечты»). А? Что?

Н и к о н о в (сухо). Итак, Николай Порфирьевич, насыщенность техникой прекрасная… Остается только приступить к нашему делу.

Ф у р е г о в. Ой, навязались вы на мою голову с этими новинками! Журавль в небе. Все ломать, пересматривать, людей переучивать… И затраты, затраты какие! Одних высококачественных моторов — шестнадцать штук. Грабеж!.. А будет ли толк?

Н и к о н о в. За моторы и все прочее можешь не беспокоиться. Пока мы до конца не уверимся в первой, пробной машине, мы ни в коем случае не станем делать новых.

Ф у р е г о в. Вот это другой разговор!

Н и к о н о в. Еще недельку переждем, посмотрим, как поведет себя первая, а потом и приступим.

Ф у р е г о в. Одну недельку? Не маловато? (Торгуется.) Две.

Н и к о н о в. Можно и две.

Ф у р е г о в. Вот, вот… Лучше две.

Н и к о н о в (пожимая плечами). Важно твое принципиальное согласие. Мастерским надо подготовиться.

Е ф и м у ш к и н (улыбаясь). По всему видать, придется тебе, милый наш хозяин, раскошеливаться.

Ф у р е г о в. Петлю, петлю на шее затягиваете…

И л ь я. А как же все-таки с забоями? Товарищи, не меньше трех.

Ф у р е г о в. Конечно, новое дело… Может быть, очень хорошее дело…

Е ф и м у ш к и н. Да не тяни же, Порфирьич.

Ф у р е г о в. Что? Забои? Владислав Сергеич, займитесь. (С улыбкой.) Признаться, маленькая надежда и у меня теплится. Однако прошу учесть одно мое условие… При первых же признаках угрозы для плана, для реальных задач, я всю эту рискованную затею свертываю, — и можете жаловаться хоть в Совет Министров.

Н и к о н о в. С таким-то условием?..

Е ф и м у ш к и н. И все-таки мы начнем!

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Площадка у копра шахты Северная, где работает со своей бригадой Илья Буторин, и где начальником смены Максим Федосеевич. Только что кончилась вторая смена. Рабочие, поднявшиеся на-гора, выходят из клетевого помещения и проходят через площадку.

Б а д ь и н (поет). Он пел про далекий, родимый Урал, — угрюмые, слушали волны…

К а р п у ш к и н. Вот соловей! Тут не знаешь, куда от тоски деваться, а он…

Я с т р е б о в. Пускай поет. И ты нос не вешай. Сейчас нам знаешь, как надо держаться? На нашу бригаду сейчас весь рудник смотрит.

К а р п у ш к и н. Смотреть-то уж нечего.

Б а д ь и н. Никогда бы из тебя, Карпушкин, моряк не получился. Маленькая пробоина — а ты уже с корабля за борт.

К а р п у ш к и н. Дураков мало. Вон в бригаде Василия Буторина, на Южной — там работают, ничего не скажешь. А мы… Где наши обязательства? Нас не то что Василий — самая последняя бригада обгонит. Возимся с этой моторной рогозой, как дитятя с побрякушкой. А она вот смену подрожала да в стала. Будь бы совсем намертво, а то ведь, неровен час, и еще возиться придется. Сотворили диковинку.

Я с т р е б о в. По первому разу даже блин у твоей жинки комом получается, да ты ей прощаешь, а тут машина. Рассуждать надо.

К а р п у ш к и н. Рассуждаем… Люди вон бригады отличного качества создают, а мы… Первый забой кое-как обурили, — во второй метнулись. Кто просил? Кому надо? (Со злом сплюнул.) Лешак нас туда понес.

Я с т р е б о в. Не лешак, а машина. Второго-то забоя не было.

Б а д ь и н. Начальство не заботится… Обещали тремя забоями обеспечивать…

Я с т р е б о в. Обещать обещали, а вот уже неделя проходит, а нам и один-то забой как следует не готовят. Старик Буторин и рад бы помочь, да не все от него зависит.

К а р п у ш к и н. Вчера в одном забое три цикла сделали.

Я с т р е б о в. Потому что машина работала безотказно.

К а р п у ш к и н. Взяли бы перфораторы…

Б а д ь и н. А «диковинку» прямым сообщением на склад?

К а р п у ш к и н. Чего еще с ней, ежели она подводит.

Я с т р е б о в. А почему подводит? Разобрался?

Б а д ь и н. Илья этой машине два года жизни отдал.

Я с т р е б о в. Он, может, сотни книг изучил, да таких книг, где каждая формула — на несколько страниц. Надо ж ему теперь знать, чем его дитя болеет.

К а р п у ш к и н. Видать и родилась-то с брачком.

Я с т р е б о в. Допустим. А в чем он, тот брачок? Вот Илья и пошел во второй забой, потому как первый обурили, а во втором порода твердая — и все недостатки машины подметить проще.

К а р п у ш к и н. А этот второй забой — обводненный…

Я с т р е б о в. Так бригадир же прямо сказал, что бурим на собственный риск и страх.

К а р п у ш к и н. Ох, как бы и впрямь страху-то не попробовать…

Б а д ь и н. Пойдем-ка в душ. Там мы из тебя горячей водицей мигом страх выгоним, судак сухопутный.

К а р п у ш к и н. Спасибо!.. Идем. Илью, видать, не дождемся. (Уходят.)

Входит Настенька. Заметив приближающегося к шахте Гайнутдинова, прячется за угол основания копра. Однако Гайнутдинов замечает Настеньку, и та выходит из-за угла, состроив серьезную мину.

Г а й н у т д и н о в. Мальчик пришел далеко-далеко, а девочка прячется.

Н а с т е н ь к а. Положим, мальчик не пришел, а прибежал. Ишь, запыхался.

Г а й н у т д и н о в. Спешил тебя на шахте застать.

Н а с т е н ь к а. Мог бы спешить к другой девочке. Теперь мне все понятно.

Г а й н у т д и н о в. Тебе понятно, мне не понятно, почему прямо не говоришь?

Н а с т е н ь к а. Обманщик!

Г а й н у т д и н о в. Я?!

Звонит телефон, висящий на стенке копра. Настенька подходит, снимает трубку и слушает.

Н а с т е н ь к а. Шахта Северная… Начальника? Он бюллетенит. С вами говорит электрослесарь. А кто это? С Южной… За начальника шахты остался начальник смены товарищ Буторин. Да, Максим Федосеевич. Что? Я же вам говорю: за начальника шахты остался начальник смены товарищ Буторин Максим Федосеевич. Его здесь нет. Я сама его ищу. Пожалуйста. (Вешает трубку и хочет уйти.)

Г а й н у т д и н о в. Стой! Не уходи. Почему оскорбила?

Н а с т е н ь к а. Заслужил. Ты обманывал меня целых восемь дней. Ты говорил, с Зойкой все кончено.

Г а й н у т д и н о в. А что у меня с ней был? Ничего не был! Один раз музыка слушал, немножка домой проводил.

Н а с т е н ь к а (недоверчиво). А Василий говорил…

Г а й н у т д и н о в. Несерьезный человек твоя братишка. Тебе наплел, мне наплел — кому это надо?

Н а с т е н ь к а (примирительно). Тебе наплел, мне наплел… Ладно, проверю.

Г а й н у т д и н о в. Большой дело, малый дело — один цена словам. Я его прошу: давай возьмем в наша бригада буровой агрегат, большой успех иметь будем. (Махнув рукой.) Как стенка горох. Жуляр малай.

Н а с т е н ь к а. Якши малай.

Г а й н у т д и н о в. Син?

Н а с т е н ь к а. Син.

Г а й н у т д и н о в. —

Н а с т е н ь к а. Плохо дело у Ильи, Михаил.

Г а й н у т д и н о в. Что ты говоришь?! Почему плохо?

Н а с т е н ь к а. В машине что-то разладилось.

Г а й н у т д и н о в. Разладилось?!

Н а с т е н ь к а. Отец еще ничего не знает, вот ищу его. Он всю смену на дальнем участке провозился. Пути там перестилали.

Входит Максим Федосеевич. Увидав Настеньку и Гайнутдинова, кашлянул. Ребята обернулись.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (с напускной суровостью). Свиданий мне здесь не устраивать.

Г а й н у т д и н о в. Деловой разговор.

Н а с т е н ь к а. Пап, а пап…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Ну, что тебе, пап?

Из копра выходит Илья.

Н а с т е н ь к а. А вот и он сам… (Уходит с Гайнутдиновым.)

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Эй, бригадир, слышал, Южная повышенные обязательства берет.

И л ь я (мрачно). У меня никогда не было заниженных.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Смотри, как бы тебя Василий снова в хвосте не оставил.

И л ь я. Сегодня он меня уже оставил. И завтра… Может, и на месяц его победа затянется.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Нажимай.

И л ь я (с печальной улыбкой). Нечем, отец.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Как это нечем?

И л ь я. Стала машина.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Стала?..

И л ь я. Опять — скорость, опять — сплав… Спалил все четыре мотора.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Да как же ты это?.. Когда? Ты бы меня с первого-то участка вызвал…

И л ь я. Зачем? Сейчас бы Никонова сюда…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Вот горе-то еще. Стыда не оберешься… Неужто — совсем?

И л ь я (решительно). Нет. Что ты, отец! Просто… хотел я ее на самой твердой породе, на двенадцатой категории, проверить.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Погоди-ка, а где ты встретил такую породу?

И л ь я. Во втором забое.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. У тебя ведь был только один подготовленный забой.

И л ь я (со злом). Один, один… Хотя и обещали три… Я сделал в этом забое цикл и сразу пошел во второй. В первом-то порода мягкая, вот я и решил на твердой догадку свою проверить.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Во втором-то?.. Вера ж Ивановна законсервировала этот забой, как обводненный.

И л ь я. Да это она так, на всякий случай…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Придуриваешься ты, что ли?

И л ь я (неуверенно). Примерно метр прошли — ничего, никакой воды. Слегка только сочится.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (крича). Да каждую минуту может хлынуть в забой! В два счета шахту зальет… (Быстро направляется в надстволовое помещение. Илья, понурившись, идет за ним. Максим Федосеевич сердито оглядывается.) Без тебя обойдусь. (Илья поворачивается и уходит.)

Слева, откуда появился и Гайнутдинов, т. е. со стороны шахты Южной, входит Ефимушкин. Он в рабочем горняцком костюме, испачкан рудной пылью и, как видно, основательно устал. Судя по быстрой походке и выражению лица — чем-то озабочен. Ефимушкин подходит к телефону, снимает трубку.

Е ф и м у ш к и н. Коммутатор? Прошу кабинет директора…

Входит Фурегов.

Не отвечает? (Вешает трубку.)

Ф у р е г о в. Кому ты тут названиваешь?

Е ф и м у ш к и н. Тебе.

Ф у р е г о в. Фурегов у телефона. Хочу посмотреть, как тут сегодня Максим Федосеевич за начальника и сменного справляется. Ох, кремневый старик. Горняк от прадеда. Руками таких, как он, и рудник поднялся. Когда-то и я у него школу прошел. Да что ты косишься так? Ты сейчас откуда?

Е ф и м у ш к и н. С Южной.

Ф у р е г о в. Кто тебе там настроение испортил?

Е ф и м у ш к и н. Ты.

Ф у р е г о в. Да я там сегодня и не был.

Е ф и м у ш к и н. Дух твой там присутствует. Знаешь, Николай Порфирьевич, за счет чего взяли повышенные обязательства на Южной?

Ф у р е г о в. Конечно. Энтузиазм… ну, и… подъем соревнования…

Е ф и м у ш к и н. Там взяли повышенные обязательства за счет выемки богатых руд на новом горизонте. Работа на остальных участках просто-напросто свертывается. Так-то действуют на тебя звонки из главка.

Ф у р е г о в. Пойми, Александр Егорыч, звонил сам Курбатов.

Е ф и м у ш к и н. И ты не нашел лучшего способа выполнить его указания?.. Вынимаем только богатые руды. Крадем сами у себя.

Ф у р е г о в. Не вижу ничего другого.

Е ф и м у ш к и н. А квершлаг?

Ф у р е г о в. Да что вы с этим квершлагом носитесь! Ну, поведем, давай поведем его, а кто за нас будет план выполнять?

Е ф и м у ш к и н. Проект Щадных, который ты положил под сукно, предусматривает и план. Сегодня я видел Щадных на Южной. Она смотрела, как замирают участки с обедненной рудой, и плакала от обиды и злости.

Ф у р е г о в. Девчонка.

Е ф и м у ш к и н. Она — геолог. Она оплакивала судьбу рудника.

Ф у р е г о в (повышая голос). Да что я руднику — враг? Не плачьте, руды здесь (стучит ногой о землю) на наш век хватит.

Е ф и м у ш к и н. А что такое наш век? Не будет ли вернее заглядывать подальше? Хозяева мы тут навсегда.

Ф у р е г о в. Да, да, именно навсегда! И квершлаг этот мы рассчитывали проходить через два года, не раньше.

Е ф и м у ш к и н. Стоп, дружище, спокойно… Тогда у нас не было бурового агрегата.

Ф у р е г о в. Я еще не уверен, есть ли он сейчас.

Е ф и м у ш к и н. Четыре машины мы будем иметь через месяц. (Улыбаясь.) Уж тогда-то я тебя прижму.

Ф у р е г о в (остывая). Светишься, чертяга… Сколько я вашего брата, партийных работников, перевидел на своем служебном веку! Со всякими работал. Один — умен и деловит, а нахрапом берет, норовит тебя под пятку свою прибрать; другой — в кильватере смирнехонько держится, лишь бы самого не беспокоил, третий… А, разве перечтешь! (Пауза.) Только тебя вот никак не разгляжу. Тихий ты, как я понимаю, только с виду, а внутри пружинка сильно каленая. А?! Скажи — неправ? (Смеется.) Поссориться бы, что ли? В горячности человек полнее раскрывается. А с тобой и погорячиться нельзя. Улыбнешься — и все мои нервы мягче травы шелковой. Откуда у тебя улыбка такая?

Е ф и м у ш к и н. Брось ты, дорогой мой, идеалистику разводить. Пойдем лучше сходим в компрессорную. С воздухом опять волынка. (Уходят.)

Входит Илья. Он идет медленно, в тяжелом раздумьи. С противоположной стороны появляются Ястребов, Бадьин и Карпушкин. Они уже побывали в душе, и теперь, умытые и переодетые в чистые костюмы, направляются домой. По их мрачным лицам видно, что в душе они окончательно разругались. Все трое молча проходят мимо Ильи.

И л ь я (свернувший было к надстволовому помещению, останавливается). Ребята! Вы что это?..

Я с т р е б о в. Поклевались маленько. А ты почему бродишь тут, как неприкаянный?

И л ь я. В шахту хочу спуститься. Там отец. (С тоской смотрит на товарищей.) Почему же ты не поешь, Алеша?

Б а д ь и н. Карпушкин не разрешает.

И л ь я. Скучный ты человек, Карпушкин.

К а р п у ш к и н. А ну, сядь. (Садится и усаживает рядом Илью. Ястребов и Бадьин тоже садятся.) Скажи ты нам по совести, будет она, диковинка-то, иль…

И л ь я (поняв). Будет, ребята, будет. Ведь это свое дело я… партии посвящаю. Как же можно его до конца не довести?! Только вы помогите мне — верой своей. Станем вот все, как один… Эх, на фронте бывало!.. Там эта спайка… Помню, однажды вырвались мы вперед, в наступлении под Бреслау. Рота наша, примерно, метрах в трехстах, а немцы возьми да и зайди моему отделению в тыл. Отрезали — и давай жать. Хотели, видно, живьем хотя бы одного захватить. Что ж вы думаете, в первые минуты растерялись мои ребята. Прут фрицы с трех сторон, из автоматов строчат, — головы не поднимешь. Одного из наших убило, двух ранило. Паника в таких случаях — самый злой враг. А был у меня в отделении боец по фамилии Четверушкин. Курносенький такой лопушок…

Я с т р е б о в. Вроде нашего Карпушкина.

К а р п у ш к и н. Осторожней.

И л ь я. Нет, внешностью не похож. А вот характером — чуточку есть… Ну, так вот этот Четверушкин такого дрожака продает, что зуб на зуб не попадает. «Холодно, говорю, Четверушкин?» — «Нет, говорит, жарко, товарищ командир».

К а р п у ш к и н. Я-то, положим, не испугался.

И л ь я. А разве я про тебя говорю?

Б а д ь и н. Что за привычка — перебивать!

И л ь я. Немцы ближе, ближе… Морды разглядеть можно. Тут я и говорю Четверушкину: «У нас еще Берлин впереди, а ты стрелять разучился. Ты же — пулеметчик!» Посмотрел на меня Четверушкин и улыбнулся. Да так улыбнулся!.. «Эх, Четверушкин, дорогой ты мой землячок!» — обнял я его и поцеловал. «Давай, говорю, к пулемету…» Вот Четверушкин и начал… Поливает фрицев, к земле их прижал. Тогда я вскочил и в атаку. За мной все мои девять ребят, а Четверушкин с «Дегтяревым» в руках. Так и прорвались. Одного еще только ранило.

К а р п у ш к и н. А Четверушкин?

И л ь я. Живой-здоровый вернулся в роту. Спрашиваю после: «Как же ты, Четверушкин, страх свой переборол?» — «А, говорит, сердце загорелось». (С воодушевлением). Если бы у вас у всех так вот сердце загорелось!..

Я с т р е б о в. Оно у нас и не гасло.

Б а д ь и н. Вся бригада — в боевом походном.

Я с т р е б о в. Разве лишь Карпушкин…

К а р п у ш к и н. А я — что?.. Я — как и все…

И л ь я. Эх, Семен Васильич… Дай тебя немножко замажу. (Обнимает Карпушкина.) По чужому следу итти всегда легче. Да большая ли в этом честь? В легкости ли счастье? Вчера мой брат давал два цикла, через месяц — то же. Сидеть и радоваться этим двум циклам? Ведь наша руда — это же… блюминги, паровозы, рельсы, станки… А техника эта на коммунизм работает! Кто это сделает? За нас-то?

К а р п у ш к и н. Известно, самим надо.

Я с т р е б о в. А в таком деле без риска не обойдешься!

Б а д ь и н. Эх, был бы я металлург… Сделал бы я для наших коронок такой сплав, чтоб тверже алмаза…

К а р п у ш к и н. А по-моему в трансформаторе болячка.

Я с т р е б о в. Моторы да сплав… Тут оно все и кроется.

И л ь я (тепло, с благодарностью). Эх, ребята… фронтовые мои дружки!..

Пауза.

Б а д ь и н (Карпушкину). А ты говорил — купаться… (Поет.) И снова пошли они строем вперед, одев нараспашку бушлаты… Напутственной дробью стучал пулемет, орудий гремели раскаты.

Входит Ефимушкин.

Е ф и м у ш к и н (задерживаясь). Привет, товарищи. (Рабочие отвечают.) Мне сказали в компрессорной, что агрегат стал?..

Я с т р е б о в. Стал… А вы знаете, что нас всю неделю в одном забое держали?

Е ф и м у ш к и н (промолчав). А все же подводит нас новинка… Этак мы и на табачок не заработаем.

К а р п у ш к и н. А мы курить бросаем.

Е ф и м у ш к и н. Так-таки все и бросаете?

К а р п у ш к и н. Все.

Е ф и м у ш к и н. Полезное решение, очень полезное. А вообще-то говоря, мы еще и «Казбеком» подымим. Верно, Максимыч?

И л ь я. Надеемся.

Е ф и м у ш к и н (тихо Илье). Что это ты… передерганный весь?.. Почему твой старик по телефону из шахты аварийную бригаду вызвал?

И л ь я. Аварийную?.. (Делает движение в сторону шахты.)

Е ф и м у ш к и н. Спокойно. (Уходит с Ильей в шахту.)

К а р п у ш к и н. Чего-то они сорвались?

Я с т р е б о в (встает). Не во втором ли забое?..

Б а д ь и н. Карпушкин, полундра! (Встает и вместе с Ястребовым направляется в шахту.)

К а р п у ш к и н (на мгновение задерживается, с сожалением оглядывая свой чистый костюм). Достанется мне от Натальи… Эх, семь бед — один ответ (Уходит вслед за товарищами.)

Из шахты раздаются частые звонки, сигналы тревоги.

Пробегает Настенька и уходит в шахту. Некоторое время на площадке пусто, затем появляется Малаша. За бугром голос Василия: «Малаша-а!» Входит Василий. И Малаша и Василий в рабочей одежде, и еще не успевшие умыться после смены.

В а с и л и й. Почему ты от карьера поезда водишь?

М а л а ш а. Сегодня на моем участке в шахте пути перестилали.

Неловкое молчание.

В а с и л и й. Где ты мое фото достала?

М а л а ш а (скрывая смущение). Какое? Вот новости.

В а с и л и й. Из авторитетных источников.

М а л а ш а. Очень мне нужно твое фото. Будто я тебя годами не вижу.

В а с и л и й. А в альбоме?

М а л а ш а. Там у меня все больше виды. Гораздо интереснее. Гора какая-нибудь, историческое место или просто личность.

В а с и л и й. Все-таки личности встречаются?

М а л а ш а. Только исторические.

В а с и л и й. Да я не против, если и обыкновенные. Здесь только… вопрос количества.

М а л а ш а. Сколько же ты допускаешь?

В а с и л и й. Не больше одного.

М а л а ш а. Это скучно, Василек.

В а с и л и й. С одним, значит, скучно?

М а л а ш а. У меня друзей много… как у секретаря комсомольской организации шахты. И есть настоящие друзья.

В а с и л и й. Знаем мы этих друзей. Сегодня у него всякие посторонние темы, а завтра, смотришь, и в любви признается. (Вздыхая). Эх, если б я хоть капельку был уверен…

М а л а ш а. Всю свою уверенность в забое расходуешь?

В а с и л и й. Да что мне забой! Я в забое… корреспондентов принимаю. В общем, там у меня уверенность полная.

М а л а ш а. Ох, Василий, напрасно ты этак… обо мне тоже в газетах пишут, а я каждый раз думаю: стоит ли, по заслугам ли? Задумаешься да и решишь: нет, не по заслугам балуют, — и еще крепче за работу. А ты как-то слишком легко…

В а с и л и й. А чего тут особенно пыжиться. Брат-то мой, Илья, захотел от самого солнца прикурить и обжегся. Машинка-то его, говорят, сегодня… кувыркнулась.

Быстро входит Вера. Не задерживаясь, направляется в шахту.

М а л а ш а. Вера Ивановна!

В е р а. Некогда, Малаша… (Уходит.)

В а с и л и й. Геологическое начальство… А почему же торопится?

Входит Ольга Самсоновна. В руке у нее узелок с едой.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Где тут мой старик? Вася, отца не видал?

В а с и л и й. Нет, не видал.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Большим начальством заделался. Вторая смена кончилась, а у него, почитай, с полудня маковой росинки во рту не было. (Показывает узелок.) Термосок вот принесла. (Присматривается к Малаше.) А это ж кто?

В а с и л и й. Малаша. Знакомьтесь… моя мать. (Малаша подает руку.)

О л ь г а С а м с о н о в н а. На шахте работаете?

М а л а ш а. Да, машинистом электровоза.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Вот хорошо. А то у Ильюши — инженерша… Хоть одна работящая невестка в доме будет.

В а с и л и й. Хватила ты, мамаша…

О л ь г а С а м с о н о в н а. Вижу, сколь тут хватать! Мне только глазом повести — сразу вашей завесы как не бывало. Сама помню, как язык-то сохнет, а глаза песни поют.

М а л а ш а. Смотри-ка, смотри, Фурегов с Никоновым с того хода побежали…

В а с и л и й. Похоже, авария… А мы-то стоим и не знаем… (Направляется в шахту.) Ну, пока.

М а л а ш а. Пока?.. А, может, мне расставаться не хочется! (Уходит за Василием в шахту.)

О л ь г а С а м с о н о в н а. Свят, свят… (Пробегает Гайнутдинов. Ольга Самсоновна хватает его за рукав.) Стой-ка, паренек! Старика моего, Максима Буторина, случаем, не видал?

Г а й н у т д и н о в (вырываясь). В шахта, шахта…

О л ь г а С а м с о н о в н а. Ну, коль все мои там… (Направляется к шахте.)

Г а й н у т д и н о в (задерживает ее). Стой, бабушка. Ярами́, ярами́!

О л ь г а С а м с о н о в н а. Какая тебе Арамиль?

Г а й н у т д и н о в. Там вода!

О л ь г а С а м с о н о в н а. Везде, милый, вода. И в колодце вода, и на кухне вода. Замочу подол — выжму. (Пытается обойти Гайнутдинова.)

Г а й н у т д и н о в. Какой слова говоришь!.. (Входит Безуглый.) Товарищ начальник, не пускай бабушка шахта! (Скрывается в клетевом помещении.)

Б е з у г л ы й. Редкая дерзость. Он смеет мне поручать…

О л ь г а С а м с о н о в н а. Моих зальет — пущай и меня заливает.

Б е з у г л ы й (сообразив, что в шахте случилась какая-то беда, пятится от шахты). За-зачем же вам… з-заливаться?.. (Оглянувшись по сторонам, цепко хватает Ольгу Самсоновну за руку.) Тем более, мне поручено…

О л ь г а С а м с о н о в н а. Э-э, мил человек, двоим тут околачиваться несподручно.

Б е з у г л ы й. Но… поручено…

О л ь г а С а м с о н о в н а. Да что ты в меня клещем-то вцепился?!

Б е з у г л ы й. Ваша жизнь…

О л ь г а С а м с о н о в н а (вырвавшись). Ладно, остаюсь тут. А ты валяй в шахту. Как-никак, мужская сила, хоть и душа-то комариная.

Входит Бадьин. Он еле держится на ногах. Измокшая спецовка разодрана, в руке еще светящий аккумулятор.

Б а д ь и н. Перехватили… Задраили.

Б е з у г л ы й (с облегчением). Уже?!. (Одергивает костюм.) Упряма, бабушка… В шахту ей!.. В такой момент меня задержала. (Уходит в клетевое помещение.)

О л ь г а С а м с о н о в н а. Тьфу, тебе, перевертень!

Входит Карпушкин.

К а р п у ш к и н. Ну и досталось…

Б а д ь и н. Зажали. Максим Федосеевич во-время аварийщиков вызвал.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Живой он там?

Б а д ь и н. Абсолютно. Ему бы не сменным, а боцманом на китобойце. (Карпушкину.) Аварийщики работали, как хорошие матросы у пробоины.

К а р п у ш к и н. Колотит всего… Стопку бы теперь пропустить… (С восторгом.) Ну, бабуся, моли бога за здоровье парторга нашего, Александра Егоровича.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Давно не молюсь, любезный.

К а р п у ш к и н. Си-илен! Как в бою. Спокойненько так, без паники.

Б а д ь и н. А кто там, в самом забое застонал?

К а р п у ш к и н. Илья… Максимыч…

О л ь г а С а м с о н о в н а. Ильюшенька?!

К а р п у ш к и н. В самую прорву полез, ну и…

Слева, где предполагается другой выход из шахты, входят Василий, Малаша, Гайнутдинов, Настенька, Ястребов.

Я с т р е б о в (возбужденный, рассказывает). Кричу ему: «Зачем туда, бригадир?! Придавит!» — «Плевать, говорит, Ястребов», — и полез… Мы ему — одно бревно, щит, еще бревно, щит… Потом на него… глыба…

Из клетевого помещения выходят Илья и Максим Федосеевич. Илья опирается на плечо отца. Левая рука у него перебинтована и держится на перевязи.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Сыночек…

В а с и л и й. Доработались, механики.

Максим Федосеевич на ходу гневно оглядывается на Василия.

М а л а ш а. Как ты можешь?!

И л ь я. Машина… Главное — машина не пострадала…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А имя твое? Разве оно тебе не дорого?

И л ь я. Мое имя — это мое дело.

В а с и л и й. Бесполезное дело, братуха. Амба.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (разгневанный, берет Василия за грудь.) Цыц! Мозгляк… (Отталкивает Василия.)

М а л а ш а (закрывает лицо руками). Позор… какой позор…

В а с и л и й (догоняет Малашу). А ты… ты — что?

М а л а ш а. Оставь меня. (Уходит.)

В а с и л и й. Мам, дай мне ключи от дому.

Ольга Самсоновна подает Василию ключи.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Дай, дай ему ключи! Первым домой придет, брата ласковым словом встретит… (Кричит.) Не давать ему ничего! (Вырывает у Ольги Самсоновны ключи.)

О л ь г а С а м с о н о в н а. В своем ли ты уме? Сына-то родного…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Сыновья — да разные.

В а с и л и й. Для приезжих и бездомных в городе есть гостиница. (Уходит.)

О л ь г а С а м с о н о в н а. Вася! (Максиму Федосеевичу.) Сердца у тебя нет… (Уходит.)

Входит Вера.

И л ь я. Простите, я наделал и вам хлопот.

В е р а (горько, с укором). Эх вы, союзник…

И л ь я. Вера…

Вера расстроенная, отходит.

Я с т р е б о в. Крепись, бригадир.

Б а д ь и н. Бригада — в боевом походном.

Входят Ефимушкин, Фурегов, Никонов и Безуглый.

И л ь я. Александр Егорыч… выслушай меня!

Е ф и м у ш к и н (сурово). Стоп. Разберемся.

Ф у р е г о в. Вот ваша новинка! Доехали.

Н и к о н о в. Дело тут не в этом, Николай Порфирьевич.

Е ф и м у ш к и н. Почему бригада имела только один забой? Этим должны были заниматься вы, товарищ Безуглый.

Б е з у г л ы й. В горячке работы… не мудрено и упустить.

Е ф и м у ш к и н. Не понимаю, какая у вас может быть «горячка работы» важнее внедрения многозабойного метода? Запирать агрегат в одном забое — это все равно, как если бы просто в помещении опробовать летные качества самолета. В общем, не мытьем, так катаньем…

Ф у р е г о в (Илье). Почему ты полез в этот забой?!

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Разберемся… во всем, что и почему. (Понизив голос.) Но главного виновника я вижу в вашем лице, товарищ директор.

Ф у р е г о в (деланно смеется). Сыночка защищаешь, с больной головы на здоровую хочешь вину свалить.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Ошибаешься товарищ Фурегов. Сорвись мой сын на бесчестьи, я ему был бы первый судья. В нашем роду совестью никогда не баловались. А тут… С него вины не снимаю, но главный виновник — вы. Это думает весь рудник. С той поры, как стало понятно ваше отношение к новой машине и многозабойной системе. (Тихо в лицо Фурегову.) Эх, плохо я учил тебя, Николай Порфирьев.

Б е з у г л ы й. Разобраться мы, конечно, разберемся, но все-таки товарищ Буторин… Ведь вы же, я слышал, в партию вступаете…

И л ь я. Да, вступаю, чтобы… ломать старье. И вы меня не остановите.

З а н а в е с.

Кабинет парткома. Вечер. Прошло шесть дней после аварии на Северной.

Е ф и м у ш к и н (у телефона). Да… Секретарь горкома? Слушаю, Вадим Фомич. Вы откуда? А, вы уже здесь. Хотя бы на несколько минут зашли в партком! Что? Шахта — по пути? Да, это верно. Что? Буторин еще на бюллетене, уже седьмой день. Переживает… Главное — моральная сторона дела. Авария-то пустяковая. Однако, забой подзапорол. Да, собирались принимать. Я ему и рекомендацию обещал… Знал, что парень горячий. Конечно, хорошо! Но такого выверта и от него не ожидал. Лезет в опасный забой. Авария, травма… Что? А, у меня… Виноватым себя чувствую. Да за все. И прежде всего — за будущее рудника… Обстановка, конечно, сложная. С глазу на глаз? Давайте. В шахте и встретимся. Есть. (Опускает трубку. Некоторое время в раздумьи ходит по кабинету. Затем набирает номер телефона.) Вера Ивановна? Рад, что застал… Не думал, что так поздно задержитесь. Не зайдете ли ко мне на пяток минут? Прошу, прошу. (Опускает трубку. Стук в дверь.) Войдите.

Входит Ястребов.

Я с т р е б о в. Здравствуй, Александр Егорыч.

Е ф и м у ш к и н. Добрый вечер, Павел Тимофеевич. Садись, пожалуйста. (Ястребов садится.)

Я с т р е б о в. Словно, как похудел ты, Александр Егорыч.

Е ф и м у ш к и н. Дела не радуют.

Я с т р е б о в. Дела. (Пауза.) Хорошо, что вызвал меня, сам к тебе собирался.

Е ф и м у ш к и н. Что же ты мне хотел сказать?

Я с т р е б о в. Да я теперь тебя послушаю.

Е ф и м у ш к и н. Гм… Как дела в бригаде?

Я с т р е б о в. На перфораторы перешли. Совсем другой табак.

Е ф и м у ш к и н. Лучше?

Я с т р е б о в. Какое — лучше? Хуже! Один месяц поработали с агрегатом, а так привыкли, что перфораторы — хорошие машины — теперь каким-то ископаемым инструментом кажутся. Карпушкин, и тот по новинке тоскует. «Культурный, говорит, механизм».

Е ф и м у ш к и н. Значит, вообще на шахте такое мнение?

Я с т р е б о в. Другого и быть не может. Это же — техника! Каких бы трудностей не стоило, а мы без такой машины не останемся. Жизнь требует.

Е ф и м у ш к и н (после паузы). Ты, кажется, дал Илье рекомендацию?

Я с т р е б о в. Да.

Е ф и м у ш к и н. Ну, и что ты теперь думаешь?

Я с т р е б о в. Отбирать не собираюсь. В его положении я, может быть, сделал бы то же самое…

Е ф и м у ш к и н. Прямо-таки то же самое?

Я с т р е б о в (неуверенно). Ну, может, и не в точности, а…

Е ф и м у ш к и н. И удержать не пытался?

Я с т р е б о в (смущенно). Пытался… Да разве ж его остановишь?

Е ф и м у ш к и н. Так-так… А что же Илья? Ты у него бываешь?

Я с т р е б о в. Бываю. Поправился. Завтра на шахту собирается. А директор, говорят, хочет его с бригады снимать…

Е ф и м у ш к и н. Не слыхал.

Я с т р е б о в (недоверчиво взглянув на Ефимушкина.) Полюбопытствуй. А я хочу тебе заявить, Александр Егорыч… буду за Илью драться. Как коммунист, я тоже отвечаю за дисциплину на шахте. И дисциплина у нас железная. А этот случай — особый случай… Безуглые под ногами путаются. (Гневно.). Ух, я бы их… Знаешь, Егорыч, если я драться начну… я могу и глаза выклевать!

Е ф и м у ш к и н. Не даром у тебя фамилия Ястребов.

Я с т р е б о в. Почему до сих пор мы терпим Фурегова! Вот обожди, буду в горкоме…

Е ф и м у ш к и н. Сейчас на твоей шахте находится секретарь горкома. Иди и говори.

Я с т р е б о в. И пойду, и скажу!

Е ф и м у ш к и н. Что же ты ему скажешь?

Я с т р е б о в. Уберите, хватит! — вот что я скажу.

Е ф и м у ш к и н. Эх, Ястреб, Ястреб, злая ты птица. Ну, разве можно так с людьми?

Я с т р е б о в. Филантропией увлекаешься, Александр Егорович? Этак мы и с врагами…

Е ф и м у ш к и н (резко). Стоп. Говори да не заговаривайся. (Злым шопотом.) Ты когда-нибудь слышал, как горло под пальцами хрустит? Нет?.. А я… десантник я. Понятно? (Пауза.) Враги — это враги. А у нас тут люди. Разные, но наши. Советские люди. Проходчики, директора, колхозники, академики… С ними и в коммунизм идем. А ты… Эх, Ястребов…

Я с т р е б о в. Так, тридцать же с лишним лет воспитываем!

Е ф и м у ш к и н. А человек прожил тысячи лет! И все это время ему мешали и сейчас еще мешают быть человеком. А мы за тридцать лет… Да посмотри на себя, ты, старый шахтер. На улице дождь, слякоть, ночь… А ты пришел. Что тебя привело? Шкурный интерес? Нет! За товарища дерешься. За его — значит и за твое — дело. За дело рудника, а, стало быть, и всей страны. Так? Так. Вот они, эти тридцать лет, Павел Тимофеич.

Я с т р е б о в (после паузы, покашливая). Как же с Ильею? Крестник он мой: рекомендую.

Е ф и м у ш к и н. Посмотрим. Мне ведь он тоже не чужой.

Я с т р е б о в. Что ж, пока.

Е ф и м у ш к и н. Пока.

Я с т р е б о в (идет к выходу, но останавливается). А с бригадирства снимать — ни-ни! (Уходит.)

Ефимушкин, сумрачно улыбаясь, смотрит вслед Ястребову. Пауза. Звонок телефона.

Е ф и м у ш к и н (по телефону). Да. Здравствуйте, товарищ Безуглый. План мероприятия? Обращайтесь к директору. Видите ли, товарищ Безуглый, у меня на ваши планы особый взгляд. Да, да, высосаны из пальца. Один забой, которого не хватало Илье Буторину дороже всех ваших планов… (Опускает трубку. Но сразу — новый звонок.) Да, слушаю. Почему сердит? Все те же причины. А тут еще звонок за звонком. По всем производственным и даже хозяйственным вопросам находят необходимым звонить в партком. А мне хотя бы вытянуть главное. Жалуюсь тебе, дорогая жена, как члену ревизионной комиссии горкома… Нет. Аничка, я приду не скоро, прости. Разве он еще не спит? (Неохотно.) Ну, давай, ладно… Ни-ки-тка! (Постучавшись, входит Вера. Ефимушкин не видит.) Это — папа. (Увлекся.) Обожди, Аня, ты нам не мешай… Никитка! А-а, узнал, разбойник! (Замечает Веру.) Ладно, бай. (Опускает трубку.) Правительственный разговор.

В е р а. Сколько ему?

Е ф и м у ш к и н. Почти два года. Требует а́бу. На его языке «абу» — это яблоки, мандарины, виноград и все прочие фрукты.

В е р а. Маловато сюда фруктов возят.

Е ф и м у ш к и н. Ничего, скоро мы свои сады разведем. Персики будут расти.

В е р а. Возможная вещь. (Пауза.) Между прочим, как легко мы верим в мечту. Почему это, а?

Е ф и м у ш к и н. Привыкли мы видеть, как самые высокие наши мечты явью становятся.

В е р а. А знаете, Александр Егорович, не всегда… Конечно, большие мечты, когда весь народ мечтает, эти — да, сбываются. Но вот маленькие, личные… Вот я, например, в институте мечтала… Забраться бы далеко-далеко, в тундру куда-нибудь, и открыть месторождение угля, железа или каких-то редких металлов. Богатую залежь! Такую, чтоб новый Донбасс возник бы, или новое Криворожье.

Е ф и м у ш к и н. Дельная мечта… и совсем не маленькая.

В е р а. А вот не сбывается. Стала я, как видите, геологом-эксплоатационником. Вместо походной палатки — квартира с электричеством и ванной. И пища, которую я каждый день готовлю, не пахнет дымом костра…

Е ф и м у ш к и н (с улыбкой). А главное — новый Донбасс откроет кто-то другой.

В е р а. Да, кто-то другой. Конечно, этому другому я желаю удачи, но вы же понимаете… (Пауза.) Выучилась, время идет, а что я для Родины сделала? Почему, вы думаете, я так настаиваю на своем проекте? Если хотите, это моя не сбывшаяся тундра, это мой новый Донбасс. Пусть маленький, даже очень маленький, но — мой. Я его для страны своей, для коммунизма открываю. Ведь если ничего не открывать, то лучше уж совсем не жить.

Е ф и м у ш к и н. Да, все мы — первооткрыватели и первопроходчики… Вот и Илья такой же. (Вера хмурится.) Разве вам это не кажется?

В е р а. Казалось.

Е ф и м у ш к и н. А сейчас?

В е р а. Если он первопроходчик, он не должен терять голову. И подводить товарищей. (С обидой.) Он ведь знал, что я запретила работу в обводненном забое. Почему же бурил? Мне не поверил… Какой из девчонки геолог!

Е ф и м у ш к и н. А вы, я вижу, всерьез расстроились. Даже в тундру собрались перекочевать.

В е р а (удивленно). Откуда вы знаете?

Е ф и м у ш к и н. Земля слухами полнится. А ведь правда, собираетесь уходить?

В е р а. Да. Пойду в какую-нибудь поисковую партию. В тундру или тайгу, поближе к моему Донбассу.

Е ф и м у ш к и н. А здешний квершлаг?

В е р а. Об этом, Александр Егорыч, вам лучше знать.

Е ф и м у ш к и н (твердо). И я знаю.

В е р а. Что?

Е ф и м у ш к и н. Проходку вашу мы начнем весной. Мы начнем ее в апреле-мае, когда создадим необходимые условия. А рычаг, которым к весне мы перевернем все — это буровой агрегат. Как говорил здесь один проходчик, без такой машины мы не останемся. Сама жизнь требует. Так, что ваш новый Донбасс, правда не в тундре, создается не только вами. (С улыбкой.) И если вы настоящий первооткрыватель, вы не должны терять голову и… подводить товарищей.

В е р а. Товарищи подводят.

Е ф и м у ш к и н. Мелкая обида. Надо быть выше. (Задушевно, неожиданно перейдя на «ты».) Ты же комсомолка, Верочка. А обижаешься, как обычная Вера Ивановна. (Пауза.) Ты же любишь его? (Вера смущенная молчит.) Любишь, несмотря ни на что. Так помоги же ему! Стань выше — и поддержи его. Вместе с тобою он открывает и новый Донбасс, и новое Криворожье.

Звонит телефон.

Е ф и м у ш к и н (слушает). Да… Что у тебя такое срочное? Хорошо. (Опускает трубку.)

Входит Илья. За шесть дней, прошедших после аварии на шахте, он осунулся, побледнел. Небритый и как-будто на несколько лет постаревший, смотрит мрачновато, изподлобья.

Е ф и м у ш к и н. О, не ждали… Солдат уж на ногах.

И л ь я. Нет, еще в медсанбате. В строй не пускают. (Здоровается с Верой и Ефимушкиным и по молчаливому приглашению последнего садится.) А мне все расчеты надо в мастерских да в забое вместе с Никоновым проверять.

Е ф и м у ш к и н. Извините, товарищи, я на минутку к хозяину. (Выходит.)

Оставшись одни, Илья и Вера чувствуют себя неловко.

И л ь я (прерывая затянувшееся молчание). Есть такой обычай: навещать больных.

В е р а. Да, если они приятны.

И л ь я. Больные всегда неприятны. Хотя бы тем, что болеют.

В е р а. Хороши они разве лишь тем, что почти не имеют возможность делать глупости. Во всяком случае, они не лезут в обводненный забой. Не посчитавшись с указаниями специалистов горного дела, они вынуждены считаться с предписаниями врачей.

И л ь я. Видно, мне придется зайти попозже… (Идет к выходу.)

В е р а. Постойте! (Илья останавливается.) Куда же вы бежите? Мы ведь не виделись почти целую неделю.

И л ь я. И вы так соскучились, что сразу взялись меня отчитывать.

В е р а. Ладно, я согласна перенести это мероприятие на более удобное время.

И л ь я. И место.

В е р а. Ладно. Как вы себя чувствуете?

И л ь я. Очень плохо.

В е р а (с тревогой). Так зачем же вы встали?!

И л ь я. Чортовски плохо себя чувствую: ничего с машиной не получается.

В е р а. А-а… Я-то уж подумала…

И л ь я. Здоровье — что! Груженые вагонетки, вместо электровоза, повезу. (С болью.) Скорость вращения и сплав…

В е р а. Копировать и повторять пройденное, конечно, легче. А вы… вы же — первый! Слышите? (Присев на краешек дивана, где сидит Илья, неожиданно тепло.) Не отступайте. Мы же — союзники, Илюша.

И л ь я. Вера…

В е р а. Союзник вы мой… дорогой.

Илья быстро подходит к Вере. Она доверчиво протягивает ему руки.

Илья радостно и растерянно смотрит на Веру — и вдруг неловко целует ее в голову.

В е р а (испуганно). Илюша!..

И л ь я. А что мы плохого делаем?

В е р а. Впрочем, да. Мы просто… любим. И больше ничего.

И л ь я. Любим?!

В е р а. Очень!

Они стоят, держась за руки, совершенно счастливые.

Вера припадает к плечу Ильи. Случайно она запрокидывает голову и замечает портрет, на котором Сталин и Горький. Портрет замечает и Илья, и они, смущенные, отодвигаются друг от друга.

Входит Ефимушкин. Илья и Вера, как по команде, встают.

Е ф и м у ш к и н (подходит к своему столу). Задержался.

В е р а. Я тоже… задержалась. (Прощается за руку с Ефимушкиным.) Да, Александр Егорович, ведь вы вызывали меня по делу? А я заговорила вас, простите меня, болтушку, и… Я вас слушаю.

Е ф и м у ш к и н (хитровато поглядывая на Илью и Веру). Да, собственно, дело так заметно поправилось, что нет смысла о нем и говорить.

В е р а. Тогда… до свиданья.

Е ф и м у ш к и н. Всего доброго. (Вера уходит.) Какая она умница…

И л ь я. Пожалуй.

Е ф и м у ш к и н. И красавица.

И л ь я. Вот уж не сказал бы.

Е ф и м у ш к и н. Ах, плут! (Серьезно.) До́ма-то как?

И л ь я. Так себе. (Пауза.) Василий в общежитии живет. Дома так и не появляется.

Е ф и м у ш к и н. Нужно найти с ним общий язык. Терпеливо воспитывать.

И л ь я. Трудно.

Е ф и м у ш к и н. А, думаешь, с тобой легко? (Сухо.) Зачем ты пришел?

И л ь я. Выздоровел я… На работу надо. Что мне делать… и как?

Е ф и м у ш к и н. Почему ты спрашиваешь об этом у меня? Здесь не отдел кадров.

И л ь я. Я считал, что… как коммунист, я должен…

Е ф и м у ш к и н. Коммунист, говоришь?

И л ь я. Неужели мой поступок.. Не из корысти же я, Александр Егорович. И не по глупости нашкодил… Сколько я раз просил: дайте забои. Одни добрые пожелания… За директором — Безуглый. Ну, сердце у меня и вырвалось… Обводненный забой, не обводненный — определенно это не было известно. Я и… рискнул…

Е ф и м у ш к и н. Очертя голову… Узнаю молодца по походке.

И л ь я. Для себя ли я, Александр Егорович?

Е ф и м у ш к и н. Спокойно! Без истерики… Знаю, что не для себя.

И л ь я. Не из честолюбия!

Е ф и м у ш к и н. Тоже знаю.

И л ь я. Зажимают… палки в колеса…

Е ф и м у ш к и н. Зажимают, мешают… Ты же так гордишься тем, что ты проходчик. А знаешь, какие мы проходчики? Идем сквозь многовековую толщу эгоизма и косности — особой твердости порода. Значит и выдержка нам нужна особая. А у тебя? Кандидат партии… Где твоя выдержка? Разум твой — помутился? Думаешь, дорога в партию открывается каким-то исключительным делом? Чудак!.. Если бы даже твоя машина совсем не удалась, — эта дорога тебе не заказана. А вот за такие выверты… тут и десять изобретений не помогут. (Пауза.) Ты достоин, очень во многом достоин, а все же… оступился ты…

Пауза.

И л ь я. Два года… дни и ночи… Ведь все, все — и машина эта, и работа… учеба даже, и все, что у меня дальше — для партии, без остатка…

Входит Никонов. Вернее, он врывается, усталый и радостно взволнованный.

Н и к о н о в (сразу направляясь к Илье). Здесь! Поймал… Простите, товарищи, у вас какой-то разговор? Но это неважно… То есть по сравнению с тем, что у меня… (Трясет за плечи Илью.) Я к тебе домой бегал. Да, да, туда и обратно — при моей-то комплекции… Сказали — в парткоме…

Е ф и м у ш к и н. Может, вы присядете, Иван Петрович?

Н и к о н о в (садится). Понимаете, ведь я нашел! Нашел дефект конструкции и устранил его.

И л ь я. Неужели?!

Н и к о н о в. Вот мои вычисления… (Показывает Илье листок.) Смотрите… (Илья читает про себя написанное. Хватает карандаш, проверяет вычисления.) Теперь конструкция безупречна. В серийное производство!

Е ф и м у ш к и н. Сделайте пока хотя бы несколько экземпляров.

Н и к о н о в. Недельку мы посидим в механических мастерских, потом — в забой.

И л ь я (окончив вычисления). Правильно!

Н и к о н о в. То-то же, молодой человек. (Обнимается с Ильей.) В мастерские, завтра же в мастерские. (Илья заметно смущен.) Что ты? Думаешь, за неделю не успеем?

И л ь я. Нет… я еще…

Н и к о н о в. Ты не поправился?

И л ь я. Я не знаю, как тут со мною…

Н и к о н о в. Ну, ну, молодой человек! Сейчас я с директором. Он здесь, в коридоре, коменданта общежития распекает… (Никонов выходит, а затем входит с Фуреговым.)

Ф у р е г о в (задерживается в дверях и кричит в коридор). Каждую неделю менять постельное белье! Повесить портреты, гардины, поставить цветы… Там живут молодые рабочие, наш золотой фонд!

Н и к о н о в. Я не думаю, чтобы Николай Порфирьевич в такой ответственный момент…

Ф у р е г о в. Какой тут еще момент?

Н и к о н о в. Я устранил дефект конструкции.

Ф у р е г о в. А? Как?..

Н и к о н о в. Так, что наши четыре бура будут входить в самую твердую породу, в колчедан, как в простую глину. Двенадцать тысяч оборотов в минуту!

Ф у р е г о в. И на долго этот восторг?

Н и к о н о в. Навсегда.

Ф у р е г о в. Дай-то боже.

Н и к о н о в. Теперь — мастерская, потом — шахта… И я не могу без Ильи Максимовича.

Ф у р е г о в. Что же вы хотите? Чтобы я допустил к работе лихача? Кто гарантирует, что завтра он не повторит своей мальчишеской выходки?

Е ф и м у ш к и н. Я.

Ф у р е г о в. Что?

Е ф и м у ш к и н. Я гарантирую… Иван Петрович, будьте добры зайдите пожалуйста с Буториным в парткабинет.

Никонов и Илья выходят.

Ф у р е г о в. Не быть ему бригадиром, простым бурильщиком не быть! Не в шахту, а на конный двор, милости просим.

Е ф и м у ш к и н. Стоп, не зарывайся. (Пауза.) Ты, оказывается, наложил-таки лапку на министерский наряд.

Ф у р е г о в. Решил инструмент расходовать экономно.

Е ф и м у ш к и н. А как же многозабойное обуривание, постройка буровых агрегатов?

Ф у р е г о в. Будем двигать. И люди найдутся. На Буторине свет клином не сошелся. Осмотримся, соберемся с силами — и будем двигать. Новаторский метод! — кто посмеет зажимать? Новому, передовому — самую широкую дорогу.

Е ф и м у ш к и н. Интересная деталь… Когда люди хотят скрыть свою неприглядную наготу, они напяливают на себя самые передовые лозунги. Юлишь, Порфирьич, юлишь.

Ф у р е г о в. С моей-то простотой? Зол ты, Егорыч, зол на меня.

Е ф и м у ш к и н. А и не скрываю. Зол. Очень зол! Сними лапу с наряда. Дай новаторам дорогу.

Ф у р е г о в. Инструмент ломать? Забои топить?

Е ф и м у ш к и н. Если бы мы обеспечили Буторину два подготовленных забоя — аварии не произошло бы. Ты обещал ему несколько забоев — что ты ему дал?

Ф у р е г о в. Защищаешь?

Е ф и м у ш к и н. Нет, я его не защищаю. Ты это еще увидишь. Я требую внимания к новому. Я требую пересмотра нашей системы эксплоатации месторождения. Судьба проекта Щадных и этой новой машины — это и судьба нашего рудника.

Ф у р е г о в. Думаю и я о судьбе рудника, Егорыч. Рудник для меня все: и жизнь тут моя и все мои радости. Думаю… Иногда поспорю с тобой или вот — с Буториным… поспорю, а на душе так гадко… Вижу ведь и пользу квершлага, даже каким-то уголком души верю и в эту машину. Но, понимаешь, боюсь… Сегодня, сегодня — ни дохнуть, ни охнуть. А квершлаг — это ведь еще для завтра…

Е ф и м у ш к и н. Слушай, Николай Порфирьич, скажи мне по совести, чем ты помимо службы занимаешься?

Ф у р е г о в. Помимо службы? Не знаю даже, бывает ли у меня такое время. Ну, если выпадет минутка — семья… Туфельки там всякие… А почему ты так это вдруг?..

Е ф и м у ш к и н. А ты читаешь?

Ф у р е г о в. Что?

Е ф и м у ш к и н. Книги.

Ф у р е г о в. Каждый день, перед сном… Вчера, например, так и уснул с «Белой березой». Захватывающая вещь.

Е ф и м у ш к и н. Так-так… А что-нибудь другое раскрываешь? Ну, скажем, из классиков марксизма…

Ф у р е г о в. А как же! Разве без этого можно? И сталь покрывается ржавчиной, если ее не чистить.

Е ф и м у ш к и н. Хлестко сказано. Что же ты в последнее время изучаешь? Прости мое любопытство.

Ф у р е г о в. Гм… ну, вообще… И Ленина, и Сталина. У меня весь Маркс и Энгельс…

Е ф и м у ш к и н. В шкафу на полке?

Ф у р е г о в. А где же им еще?..

Е ф и м у ш к и н (стучит себе пальцем по голове). Более обязательное место.

Ф у р е г о в. Мне кажется, ты хотел говорить о Буторине?

Е ф и м у ш к и н. Давай пока о Фурегове… Что ты будешь делать завтра? Пятилетка-то кончается.

Ф у р е г о в. Вообще-то говоря, будет завтра — будет и новое задание. Но какое это имеет отношение?

Е ф и м у ш к и н. Обожди… Совершенно верно, новое задание будет. Мы пойдем дальше, до самого коммунизма. Но как ты готов к новым, завтрашним планам? Как готов наш рудник? Нужно уже сейчас думать о новом разбеге. А рудник живет на коротком дыхании. Почему? Потому, что его руководитель потерял перспективу… Теперь ты, наверное, понимаешь, что мой интерес к твоей учебе продиктован не простым любопытством. Вот какое тут отношение, дорогой товарищ.

Ф у р е г о в (волнуясь, ходит по кабинету). Перспектива!.. Три года жизни я отдал этому руднику. Я поднял его из ямы. Здесь было две жалких шахтенки. Я создал большой рудник. А это здание? Рудоуправление помещалось в бараке. Я построил дворец. И дальше… и дальше имею планы. Широкие планы! О-о, я тоже люблю мечтать. Но я прежде всего выполняю ближайшую задачу. Я — солдат пятилетки. Приказано — есть!

Е ф и м у ш к и н. В наших пятилетках каждый солдат должен быть и генералом… А ты мне напоминаешь неопытного пловца, который барахтается, не умея оторвать голову от воды. Знаешь, что Сталин о таких пловцах говорил? Они «гребут честно, не покладая рук, плывут плавно, отдаваясь течению, а куда их несет — не только не знают, но даже не хотят знать». А ведь воздух настоящих пловцов, воздух большевиков — перспектива. Мы потому и дышим глубоко, что в каждом взмахе руки видим приближение цели. Сознайся, у тебя нет этого ощущения… Отсюда и все твои ошибки.

Ф у р е г о в. Все грешны, все хоть чуточку ошибаются, один Ефимушкин — святой праведник…

Е ф и м у ш к и н. Нет, и я вижу свои ошибки. До боли четко их вижу… Моя вина в том, что я работал с тобой больше года и никогда всерьез не задумался о тебе, не толкал тебя к росту, давно не поссорился с тобой, как поссорился сейчас, и не указал тебе на твое делячество. Моя вина в том, что я увлекся производством и упустил политическую, воспитательную работу среди коллектива. Не случайно процветает у нас тип этакого парадного стахановца, а массовое соревнование в загоне. Вот мои ошибки. И мне очень тяжело теперь, мучительно тяжело… (Пауза.) А по поводу Буторина… Я думаю, доделать агрегат сейчас более важно, чем наказать одного из его творцов отстранением от работы — и тем самым поставить все под угрозу.

Ф у р е г о в. Но мы не можем обойти этот поступок.

Е ф и м у ш к и н. И мы не обойдем его. Я имею для Буторина гораздо более строгую меру, чем хотел бы ты. Подумай.

Ф у р е г о в (после паузы.) Зови.

Е ф и м у ш к и н. Да, на шахте Северная находится секретарь горкома. Я сейчас пойду к нему. (Пауза.) Я хотел было поставить вопрос о наших делах на парткоме рудника, но, видно, разговаривать нам, Николай Порфирьевич, на бюро горкома.

Ф у р е г о в. Нужно ли… сор из избы?

Е ф и м у ш к и н. Нужно — и подальше. (Зовет.) Иван Петрович, Буторин! (Входят Илья и Никонов.) Николай Порфирьевич, твое решение?..

Ф у р е г о в (идя к выходу). Работайте, Буторин.

И л ь я. Спасибо… Ну, теперь я!..

Е ф и м у ш к и н. Иван Петрович, одну минутку… (Никонов, поняв, выходит вслед за Фуреговым. Ефимушкин подходит к Илье, берет его за плечи). А что касается моей рекомендации… я, пока, воздерживаюсь.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

В доме Буториных, через пять месяцев. Утро. Илья работает в ночной смене, еще не пришел из шахты. Ольга Самсоновна и Настенька выставляют вторые рамы. Максим Федосеевич по пояс высунулся в раскрытое окно.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Гляньте-ка, гляньте…

Н а с т е н ь к а. Ласточки! Гнезда под крышей лепят.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (свистит). Фить-фить-фить… Ишь сколько землищи в клювике тащит! Целый кирпич…

О л ь г а С а м с о н о в н а (передает Настеньке раму). Бери-ка.

Н а с т е н ь к а. Последняя… (Уносит раму.)

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А трава, травища-то… Апрель… Фить-фить-фить!.. Эк, резвятся…

О л ь г а С а м с о н о в н а. Что им еще делать-то?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А под землей, на всех горизонтах шахт, гремит Ильюшкина машина. Тоже ласточка…

О л ь г а С а м с о н о в н а. Электрическая-то машина?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Еще какая ласточка! Послушай-ка, что умные люди говорят. Комиссия к нам из Министерства приехала… Говорят, ласточка нового! «Такие ласточки, говорят, коммунизм возвещают!»

О л ь г а С а м с о н о в н а. А скажи ты мне толком, Максим, когда ж он, коммунизм, начнется?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Да он уже начался.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Где ж это он начался? Что-то я не приметила…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Да вот хотя бы тут, под нашей крышей.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Грешно изгаляться-то… Пустяки тебе, что ли?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (сердито). Толкуй, что откуда… Ильюшка наш — кто?

О л ь г а С а м с о н о в н а. Известно, проходчик.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Знамо, не инженер-конструктор. А машину выдумал! Как, почему? Потому, что грамота, потому, что интерес широкий. И, думаешь, один он такой? Числа им нет! Да, да. Кто же они — рабочие иль инженеры? И то, и другое. Вот тебе и коммунизм!

О л ь г а С а м с о н о в н а. Маленько развидняется…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Или, вот, скажем, ты нынче у бабки Прасковьи гостила?

О л ь г а С а м с о н о в н а. Гостила.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Деревня?

О л ь г а С а м с о н о в н а. Покровка-то? Да что ты ума пытаешь? Известно, не город. Кругом — тайга.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А свет, а радио? Во-до-про-вод! Кино, десятилетка, музыкальная школа! А машины там какие! Тро-ту-а-ры! Одежда, одежда какая на людях? А главное — интерес у людей какой! Деревня, говоришь… А, может, город? А?

О л ь г а С а м с о н о в н а. Так уж и город! Хоть и пустяковая, да все же разница.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Во, во! И здесь разница, и между Ильей да Василием — тоже еще разница… А вот когда все эти разницы, как последние тучки, скроются, — тогда оно, солнце-то наше, в полный свет и засияет.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Мы-то с тобой — доживем, ай нет?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Такую задачу поставим — непременно доживем.

О л ь г а С а м с о н о в н а (вздохнув). Ну, ежели не мы, то хотя бы дети наши…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А я, не доживу если, так и на том свете буду жителям коммунизма завидовать. Сам хочу! (Закуривает и снова высовывается в окно.) Фить-фить-фить…

О л ь г а С а м с о н о в н а (передразнивает). Фить-фить-фить… Просвистели зимушку. На дворе весна, а на ремонт и виду никакого.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Зима зиме рознь… (Вздыхает.) Хуже нет во вторую смену работать: весь день пила на шее. Материал-то мы подвезли! Лесу да кирпича целую гору навалили. Три-четыре недели — и будет наш дом как новенький.

О л ь г а С а м с о н о в н а (вглядывается в окно). Постой, никак Василий прошел…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Примерещилось тебе. Мимо дома бы не прошел. Надо же когда-то возвращаться.

О л ь г а С а м с о н о в н а. А походка его… и фигура. Вчера тоже мне показалось, будто прошел… Сердце, знать, еще не улеглось. Гордец! Пять месяцев в родном доме не показываться. Это ж от одной тоски…

Возвращается Настенька.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Тоже, скажешь, тоской изныла, пять месяцев не видала? Кому каждое воскресенье таскаешь жареное да пареное?

О л ь г а С а м с о н о в н а (растерянно). Ах, шпиён… Пролаза… А-а-а…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Ребята из общежития говорят: всю комнату по воскресеньям Васька Буторин кормит. А Настюшка — так та и по будням бегает.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Подробности-то, подробности какие!.. А сам-то? Сам? Во сне-то намедни кого выкрикивал?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Когда это ты слышала? Сплю спокойно. (Пауза.) Фон-барон!.. Здесь люди себя не щадят, новые тропки к будущему ищут, а он торной дорожкой прогуливается да еще и нос кверху.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Теперь уж — книзу.

Н а с т е н ь к а. Вполне понятно. Все проходческие бригады на буровой агрегат переходят, а у него, видите ли, амбиция: по-старому работает, с перфораторами. И в бригаде из-за того сплошной разлад.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А тебя кто с этими известиями просит?

Звонок. Настенька выходит в переднюю и возвращается с пачкой писем.

Н а с т е н ь к а. Илье! Снова целая дюжина. (Рассматривает штемпели на конвертах.) Кривой Рог… Златоуст… Копейск…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Илья-то — в гору да в гору. По всему белу свету о его выдумке да скоростной проходке слава шумит.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Теперь-то уж, поди, не откажут… в партию?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Да что — теперь? Ему бы еще зимой, со всем бы удовольствием…

О л ь г а С а м с о н о в н а (в недоумении). Ну, так чего ж он, Илья-то?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А кто его знает. Заладил одно: не готов еще, да не готов. С Ефимушкиным повстречается — опять же этот вопрос бочком обходит.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Еще подумают: куражится.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Какой же в таком деле кураж? Говорит — не готов, стало быть, особую строгость к себе имеет. (Пауза.) Я вот за Василия боюсь. Другим бы каким боком не забурился. Друзей-то умных поблизости нет, все зелень пискливая…

Н а с т е н ь к а. А я что знаю! Он себе нового друга нашел: с Ефимушкиным самим подружился.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (удивленно). Ну? Си-илен…

Н а с т е н ь к а. В партком к нему ходит. А тот — общежитие навещает. Книги ему парторг дает.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Во как!..

Н а с т е н ь к а (перебирает конверты). Кемерово.. Магнитогорск… Коунрад…

О л ь г а С а м с о н о в н а. Большого тепла человек Александр наш Егорович…

Н а с т е н ь к а. А фамилия какая-то несерьезная: Ефимушкин.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (с улыбкой). Знамо, фамилия Гайнутдинов куда серьезнее.

Н а с т е н ь к а. Прозрачные намеки…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. А его, Ефимушкина, фамилия как раз очень серьезная. Деда его по отцовской линии, Ефима Рудакова, Ефимушкой звали. Любили его друзья-рудокопы. За песни. Запоет, бывало, Ефимушка — по всему поселку эхо перекатывается… В самом цвету погиб человек. Подрядчик, хозяин шахты, именины праздновал. Ну, и пригласил Ефимушку петь. А тот наотрез: «Не был я хозяйским соловьем и не буду». И угрозами подрядчик, и деньгами — не берет. Так, и не пел у него Ефимушка. Подрядчика заело. Подкупил каких-то пришлых бродяг. Устерегли Ефимушку ночью и… кислоты какой-то в рот залили… Неделю помучился и помер. Дети остались. Всем поселком их растить помогали. Фамилия забылась, так и звали: «Ефимушкины дети». А он уж — внук…

О л ь г а С а м с о н о в н а (вздыхает). А что же эта Малаша с Васенькой-то?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Чего не знаю — того не знаю. Не по моей части.

Н а с т е н ь к а. Не встречаются, целых пять месяцев. С того дня, как у Ильи на шахте случилось.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Упрямится-то кто — он иль она?

Н а с т е н ь к а. Нет, она! Да и один ли только Вася по Малашеньке сохнет? Ее портреты прямо из газет мальчики на память вырезают.

О л ь г а С а м с о н о в н а. А много ль расходится экземпляров?

Н а с т е н ь к а. Расходится, да никому не приходится. (Перебирает конверты.) Сталино… Североуральск… Воркута…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Методом его интересуются. (Берет у Настеньки письма.) Давай-ка, на стол ему положу. (Выходит в комнату Ильи.)

Входит Гайнутдинов, одетый в парадный костюм горного мастера второго класса. Он в доме своей любимой впервые, и поэтому держится очень робко.

Г а й н у т д и н о в. Здравствуйте.

Н а с т е н ь к а (удивлена появлением Гайнутдинова). Явился… Какой расфуфыренный… (Знакомит мать.) Это — Миша.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Очень приятно.

Н а с т е н ь к а. Проходи, Миша, только ступай по этой вот половице. Я подметать буду.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Так-так, доченька, сразу их надо приучать, чтобы по одной половице ходили. (Отходит, обтирает подоконники).

Г а й н у т д и н о в (шопотом). Серьезная у тебя мамаша.

Н а с т е н ь к а. А я вся в нее. Берегись. (Строго.) Ты почему пришел, если я тебя не приглашала?

Г а й н у т д и н о в. Я совсем не к тебе пришел. Твоя братишка, Вася, мне нужен.

О л ь г а С а м с о н о в н а (оглядывается). Что там про Васю-то?

Н а с т е н ь к а. В одной бригаде и не мог увидаться и поговорить?

Г а й н у т д и н о в. Особый разговор.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Он же в общежитии живет.

Г а й н у т д и н о в. А ребята сказал: домой ушел.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Максим, слышал? Говорила я тебе, фигура его и походка…

Входит Василий. Он входит одетый в пальто.

В а с и л и й. Ну… доброе утро.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Васенька! (Настенька с радостью бросается к Василию. Максим Федосеевич выходит из комнаты Ильи. Пытается казаться суровым.) Легок-то на помине… Не разделся чего?

В а с и л и й. Да я так, на минутку… По стенам соскучился.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Стены как стены, стояли и стоят. Обои все того же цвета.

В а с и л и й. А я сегодня во сне видел, будто переменились.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. И часто ты этакие сны видел?

В а с и л и й (насупившись). Доводилось.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Раздевайся, пойдем.

В а с и л и й. Сам еще в этом доме дороги не забыл.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Тогда я на стол подавать буду. Винишка бутылочку припасла.

В а с и л и й. Вот это хорошо. К сестре, вон, гость. (Выходит, затем входит в костюме.)

Г а й н у т д и н о в. Я к тебе, Вася.

В а с и л и й. Ко мне? Ну-ну.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Закусочку приготовлю. (Выходит.)

Н а с т е н ь к а. Секреты?

Г а й н у т д и н о в. Маленький беседа между нами. Не мешай, пожалуйста.

Н а с т е н ь к а. Ах, я уже мешаю? Джуляр малай! (Рассерженная выходит.)

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Беседуйте. (Понимающе улыбаясь, выходит.)

Г а й н у т д и н о в. Скажи, бригадир, когда мы в свою бригаду агрегат возьмем?

В а с и л и й. А ты что надулся так, словно посол иностранной державы? (Гайнутдинов стоически переносит насмешку. Это настраивает Василия на более уважительный тон.) Взять агрегат — не штука.

Г а й н у т д и н о в. Золотой слова, бригадир!

В а с и л и й (продолжая мысль). Да как теперь на это посмотрят? Чего доброго скажут: Василий Буторин длинные рубли учуял…

Г а й н у т д и н о в. Какой дурак скажет?

В а с и л и й. Найдутся.

Г а й н у т д и н о в. Плохой причина, бригадир. (Собравшись с духом.) Если ты не хочешь немедленно брать машина, ты не будешь руководить бригада.

В а с и л и й. Ты… угрожать?

Г а й н у т д и н о в. Это не я, Вася, это — мы… Мы будем просить начальство заменить бригадира. Так решил бригада.

В а с и л и й. Бригада?..

Г а й н у т д и н о в. Да, ребята просил тебе передать.

В а с и л и й (после паузы). За все мои старания… награда… (Вспыхнув.) Кто вас горняками сделал, сопляки? Тебя, тебя кто сделал? Перфоратора боялись… отладка была для вас черной магией… Выросли, меня переросли? Дудки!

Входит Вера. Она раскраснелась и запыхалась.

В е р а. Товарищи! Дорогие мои… Где Илья?

В а с и л и й. Наверно, еще на шахте.

В е р а. Родные мои!.. Что же делать?.. Да вы ничегошеньки не знаете! (Хлопает в ладоши и смеется.)

В а с и л и й. Что случилось?

В е р а (радостно). Уж такое случилось… Бегу на шахту! (В дверях сталкивается с входящим Фуреговым.) Простите…

Ф у р е г о в. Куда вы так разогнались?

В е р а. На шахту, за Ильей Максимовичем.

Ф у р е г о в. А разве он еще не пришел? Я звонил в шахту.

В е р а (шопотом). Не говорите ничего, пока Илью не приведу, прошу вас. (Уходит).

В а с и л и й (Гайнутдинову). Что это с ней?

Г а й н у т д и н о в. Какой-то большой радость… Вася, я побежал посмотреть. (Уходит.)

Входит Максим Федосеевич.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (настолько удивлен приходом Фурегова, что даже растерялся.) Заходите, товарищ директор…

Фурегов держится как-то необычно, серьезно и торжественно. Он в форме горного директора.

Ф у р е г о в. Пришел, так уж войду.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Садитесь, Николай Порфирьевич. Гостем будете.

Ф у р е г о в (садится). Спасибо. (С горечью.) Да, гостем… А праздник сегодня… (Вспомнив просьбу Веры — молчать — оборвал себя.) К-хм… (Пауза.) Скажу я тебе, Максим Федосеевич… Не пришел бы я, да… в общем, пришел я к тебе не как директор, а просто как старый товарищ. С сегодняшнего дня директора у нас нет.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. За что ж тебя сняли? Насколько я знаю, министерская комиссия отмечает, что рудник работает хорошо?

Ф у р е г о в. А почему хорошо?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Ну, буровой агрегат, многозабойный метод по всем шахтам…

Ф у р е г о в. Вот именно. А как я этому делу помогал? Помнишь октябрь?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Припоминаю.

Ф у р е г о в. Чужие заслуги присваивать не хочу.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Так-таки сам и уходишь?

Ф у р е г о в. Уже заявление подал.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (сильно дымя трубкой, ходит по комнате, затем подходит к Фурегову, строго смотрит ему в лицо.) А мы тебя не отпустим.

Ф у р е г о в. Кто это — вы?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Мы? Рудник — вот кто мы. Не отпустим и все тут.

Входит Ольга Самсоновна.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Здравствуйте, Николай Порфирьевич. (Стелет на стол скатерть.) А у нас-то радость…

Ф у р е г о в. Так, вы знаете?

О л ь г а С а м с о н о в н а. Что Васенька-то вернулся? (Счастливая, смеется.) Знаю, кому же еще знать!

Ф у р е г о в. Поздравляю.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Максим, помоги-ка мне, пожалуйста… (Шепчет.) Консервы там надо раскрыть. Извините, Николай Порфирьевич. (Выходит с Максимом Федосеевичем.)

Входит Ефимушкин.

Е ф и м у ш к и н. Илья пришел?

Ф у р е г о в. Нет, Вера Ивановна побежала за ним. Просила старикам не говорить, пока самого не приведет.

Е ф и м у ш к и н (озорно улыбаясь). Правильно! (Затуманился вдруг.) Что же ты, начальство?..

Ф у р е г о в. Считай, бывшее.

Входит Максим Федосеевич. Увидев Ефимушкина, остановился.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Прямо диву даюсь: весь генералитет у меня собирается! (Здоровается с Ефимушкиным.)

Ф у р е г о в (вздохнув). Генералитет…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (неодобрительно кивает в сторону Фурегова). Это ж додуматься надо!

Е ф и м у ш к и н. Откровенно говоря, когда я узнал, я обиделся. Такой шаг, и со мной — ни слова.

Ф у р е г о в. Я боялся, что ты… помешаешь моему решению.

Е ф и м у ш к и н. Может быть, хоть объяснишь?

Ф у р е г о в. Долго рассказывать… (Пауза.) Я еще осенью задумался. Помнишь, мы как-то говорили в парткоме? Затем — бюро горкома. А главное — жизнь. За пять месяцев эта новая машина все перевернула. Ясно, рассуждать не о чем.

Е ф и м у ш к и н. Видел я, как холодно тебе на свежем ветру… Все ясно. А рассуждать — и очень серьезно рассуждать, Николай Порфирьевич, нужно! Я видел, как холодно тебе на свежем ветру…

Ф у р е г о в. Вчера я нашел подлинного виновника аварии на Северной. Это — я… Прав ты был тогда, Максим Федосеевич. Да, и во всем — не Безуглый, а я. Илья твой — выдержанный человек. Но он просто человек, и не больше. А у человека бывает предел терпению.

Е ф и м у ш к и н. На поступок Ильи у меня особый взгляд. У коммуниста не должно быть предела терпению. Об этом спорить не будем. А твое признание… дорогое признание!

Ф у р е г о в (с улыбкой). Может быть, это случилось потому, что некоторые книги начали перемещаться из книжного шкафа в более обязательное место… Да и критика одна не ходит. Самокритику в подружки берет… Рубанул ты меня, а потом я и сам…

Е ф и м у ш к и н. Вот-вот, с этой лесенки и посмотри на свой уход, как ты выглядишь?

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Скажем прямо, неважнецки выглядит.

Е ф и м у ш к и н. Открыл правду, испугался и бежать.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Тебя всегда любил коллектив, и ты его любил. Только последнее время…

Е ф и м у ш к и н. Да, когда ты хотел переспорить все четыре шахты, уважение пошатнулось. Но у тебя столько возможностей его укрепить! (Пауза.) Скажи откровенно, разве тебе не жаль расставаться с рудником?

Ф у р е г о в. Как — не жаль? Мое детище.

Е ф и м у ш к и н. Знаешь, в чем твоя беда? Туго ты новое принимаешь. А истина в том, что новое неизменно побеждает. Это — правило без исключений. Если хочешь, в этом — наше постоянство. Ты усвоил это, наконец, — значит, ты нашел себя.

Ф у р е г о в. Утешаешь?

Е ф и м у ш к и н. Нет, я радуюсь, Порфирьич. Ты нашел себя, поверь мне! Увидел свои ошибки, пережил горе — значит, поднимаешься.

Ф у р е г о в. Это правильно.

Е ф и м у ш к и н. Ну, вот видишь. Тяжело признавать свои ошибки. Горе… Но, подумай, Порфирьич, какое это все же светлое горе! (Пауза.) А вообще-то у меня сегодня чудесно начался день. В техотдел пришел механик Чугунов и принес такую мысль, что и агрегату нашему не уступит.

Ф у р е г о в. Чугунов — это с Четвертой?

Е ф и м у ш к и н. Да. Творит народ! Весь народ творит. (Пауза.) Эх, Порфирьич… Такие люди, такой рудник!..

Ф у р е г о в. Что и говорить. Мой рудник.

Е ф и м у ш к и н. Конечно, твой!

Ф у р е г о в. Но как мне с этой комиссией? Я же им заявил…

Е ф и м у ш к и н. Как-нибудь объяснимся.

Ф у р е г о в (после паузы, растроганный). Хорошо ты учил меня, Максим Федосеев.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч (пожимает протянутую Фуреговым руку). У всех у нас одна учительница — партия наша. (Пауза.) Да, кстати, пока не забыл… Скажите ж вы мне, какую экономическую выгоду дает применение электробурового агрегата? Говорят, комиссия подсчитала?

Е ф и м у ш к и н. Миллионы, Максим Федосеевич, большие миллионы. Сын твой, Илья Буторин — миллионер. Миллионы Буториных… Были приваловские миллионы, где-то там — миллионы морганов и рокфеллеров, а у нас — буторинские миллионы. Вот она, материальная база коммунизма.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Главное — своими руками. (Пауза.) Ну, а коли уж Буторины миллионщиками стали, то и выпить не грех! А здесь еще сын вернулся. Да гости такие… Дозвольте распорядиться!

Е ф и м у ш к и н. Дело хозяйское.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Мигом обернусь. (Уходит.)

Входит Никонов. Он тоже в форме.

Н и к о н о в. И тут его нет!.. Здравствуйте. (Здоровается с Ефимушкиным и Фуреговым.) Куда же наш герой сбежал? Это уже становится загадкой.

Е ф и м у ш к и н. А мы пока поздравим того героя, который появился. (Обнимает Никонова; Фурегов тоже поздравляет главного инженера.)

Н и к о н о в. Вы меня, друзья, не обнимайте. Все равно, даже взявшись за руки, не обнимете. Вот летом возьму отпуск, поеду на Кавказ, буду лазать по горам и стану легким, как молодой олень. (Тяжело садится.) Эта министерская комиссия меня вконец измотала.

Е ф и м у ш к и н. Ничего, комиссии хороши тем, что они рано или поздно уезжают.

Н и к о н о в (мрачно косясь на Фурегова). Но эта, кажется, уедет не одна: увезет нашего уважаемого директора.

Е ф и м у ш к и н. Уже не увезет.

Н и к о н о в. О-о-о!

Ф у р е г о в. Ефимушкин не отпускает.

Н и к о н о в. Молодец.

Е ф и м у ш к и н (у телефона). Прошу Северную… Дежурный? Позовите Буторина.

В комнату Ильи, где уронив голову на руки, сидит за столом Василий, с внутренней стороны входит Гайнутдинов.

Г а й н у т д и н о в (весело). Убежала.

В а с и л и й (поднимает голову). Кто?

Г а й н у т д и н о в. Вера. И Настенька за ней.

В а с и л и й (вздыхает). От меня тоже… все бежит…

Г а й н у т д и н о в (не поняв Василия). Какой бес ты ноешь? Бежит, не замечает… Разве мужчина так надо? Ах, не замечаешь? Прощай. Мы с тобой далеко-далеко. Ты — себе, я — себе, одно удовольствие. Серьезный характер не имеешь!

В а с и л и й. А-а, ты вот о чем… Да, и здесь не везет. Легко сказать… Пять месяцев дуется, выдержи-ка тут характер.

Е ф и м у ш к и н. Алло, алло!..

Г а й н у т д и н о в. От чистой сердца говорю, я бы на тебе, Вася, без разговоров женился. Брови черные, зубы белые, профессия богатая — что еще нужно человеку? Забывай скорей свою Малашу, пускай после плачет, извини пожалуйста.

Е ф и м у ш к и н. Северная… алло… Я жду…

Г а й н у т д и н о в. Я тебе татарский девушка выпишу. Одно удовольствие! Глаза черные, зубы белые, танцовать пойдет — каблуки горят, работать пойдет — руки горят, обнимать начнет — совсем сожжет, головешка станешь.

В а с и л и й. Нет уж, Миша, ты эту свою девушку лучше какому-нибудь пожарнику сосватай. А я, брат, боюсь.

Е ф и м у ш к и н. Да, жду…

Г а й н у т д и н о в. Невесту боишься, технику тоже боишься…

В а с и л и й (вспыхнув). Врешь, ничего не боюсь. Я эту технику… Давно я к ней присматриваюсь. Я ее так знаю, что…

Г а й н у т д и н о в. Возьмем?

В а с и л и й. Только я… иждивенцем быть не желаю. Предложение у меня…

Е ф и м у ш к и н. Ушел? Хорошо. Дайте распорядочную.

Г а й н у т д и н о в. Давай сейчас! В той комнате вся дирекция собралась.

Василий решительно входит в общую комнату, но, увидав здесь все начальство, оробевший останавливается.

Е ф и м у ш к и н (с телефонной трубкой в руке). А, Василий Максимыч… (В трубку.) Буторин Илья приходил в душ? Не приходил? Странно… (Опускает трубку.) Телефон мы твой оккупировали. Ты — звонить?

В а с и л и й. Нет, предложение у меня.

Е ф и м у ш к и н. Предложение?

В а с и л и й. Да, по составу проходческой бригады.

Е ф и м у ш к и н. Так ты что — сейчас?

В а с и л и й. А чего тянуть.

Е ф и м у ш к и н. Ладно, выкладывай.

В а с и л и й. Я думаю, что можно сокращенный при агрегате состав сократить еще на половину.

Ф у р е г о в. Это как же?

В а с и л и й. Основной бурщик, он же бригадир и машинист погрузочной машины. Хочу вот сам прежде попробовать.

Ф у р е г о в (размышляя). Двое… Бурщик, машинист… Это, мне кажется, возможная вещь. Попробуй.

Н и к о н о в. Да это и просто, и хорошо!

Е ф и м у ш к и н. Сильное ты надумал дельце, Василий Максимович. Спасибо тебе.

В а с и л и й (потупившись). Да ведь рудник-то мой, не чужой.

Е ф и м у ш к и н (хитро посматривая на Фурегова). Твой, Василий, твой, в этом-то и все дело.

Ф у р е г о в. Давай-ка подсчитаем, сколько у нас высвободится проходчиков. (Сгрудились у стола, подсчитывают.)

В комнату Ильи с внутренней стороны входит Настенька.

Н а с т е н ь к а. Ах, вы здесь?

Г а й н у т д и н о в. Настенька!

Н а с т е н ь к а. Стосковались? Может быть, я вам еще мешаю?

Г а й н у т д и н о в. Не сердись, пожалуйста. Мы говорили с Васей между нами. Понятно? Есть мудрый восточный пословица: не скажи своей жене половина того, что знаешь.

Н а с т е н ь к а. Жене?!

Г а й н у т д и н о в. Вообще девочка, извини пожалуйста.

Н а с т е н ь к а. Не заговаривайся.

Г а й н у т д и н о в (после паузы). Позволь родным, Татария, письмо про тебя написать?

Н а с т е н ь к а. Рано, Мишенька.

Г а й н у т д и н о в (умоляюще). Милая!

Н а с т е н ь к а (с иронией). Дорогая?

Г а й н у т д и н о в. Дорогая.

Н а с т е н ь к а. Когда вы, мужчины, научитесь красиво говорить про любовь. (С недовольным видом отходит.)

Г а й н у т д и н о в (подходит к Настеньке). Если ты меня бросишь…

Н а с т е н ь к а. Что, что?

Г а й н у т д и н о в (отчаянно). Если ты меня бросишь…

Настенька, не выдержав, смеется. Гайнутдинов, обиженный, резко повертывается и идет к выходу.

Н а с т е н ь к а. Миша! (Гайнутдинов останавливается). Иди ко мне, Миша. (Гайнутдинов подходит. Настенька от всего сердца улыбается ему.)

Г а й н у т д и н о в (радостно). Солнышка моя, глазам больно…

Н а с т е н ь к а. Что же ты напишешь своим родным?

Г а й н у т д и н о в. Я напишу… что я люблю тебя так… как трава любит солнце, как проходчик любит шахта… Можно?

Н а с т е н ь к а. Пиши, Мишенька. (Гайнутдинов внезапно целует Настеньку, и та, счастливая, устыдившись, выбегает. Гайнутдинов следует за нею.)

Ф у р е г о в (окончив подсчет). Армия! Целая армия! Мы двинем ее на проходку квершлага.

Е ф и м у ш к и н, Никонов. Квершлага?

Ф у р е г о в (с улыбкой). Надо же когда-то начинать!

Е ф и м у ш к и н. Совершенно верно.

Ф у р е г о в. Безо всякой угрозы для плана… А вечерком зайдемте ко мне. Я вам покажу одну смету… Обогатительную фабрику надо строить.

Н и к о н о в. А уходить собирался!

Ф у р е г о в. Знаешь, русскую пословицу: умирать собирайся, а рожь сей.

Входит Безуглый.

Б е з у г л ы й. Добрый день, товарищи. (Оглядывается.) В этот простой и скромный дом сегодня вошло счастье.

Е ф и м у ш к и н. А мне думается, оно вошло сюда еще в семнадцатом году.

Б е з у г л ы й (смеется). Пожалуй, вернее. (Направляется к Никонову.) Позвольте, дорогой Иван Петрович, пользуясь вашим здесь присутствием, поздравить вас от всего сердца.

Н и к о н о в. Благодарю вас, Владислав Сергеевич.

Входит Малаша. Она не ожидала встретиться здесь с начальством и поэтому сразу стушевалась. На Василия она не смотрит.

М а л а ш а. Здравствуйте… Я пришла поздравить Илью Максимовича…

В а с и л и й. Да с чем?!

Е ф и м у ш к и н (быстро, подмигнув Малаше). Он скоро сам будет. А здесь есть кого поздравлять.

М а л а ш а (смущенно пожимает руку Никонову). Очень вас поздравляю. (Входит переодетая в праздничный наряд Ольга Самсоновна). И вас разрешите, за сына…

О л ь г а С а м с о н о в н а (с улыбкой, косясь на Василия). Благодарствуем.

Е ф и м у ш к и н (подталкивает локтем Василия). Гляди орлом, орлом гляди!

М а л а ш а. Сегодня этого орла с большой высоты сняли.

Е ф и м у ш к и н. Откуда же это?

М а л а ш а. Портрет его в Дворце культуры, среди знатных стахановцев висел… Значит, это не вы распорядились?

Е ф и м у ш к и н. Нет, нет.

М а л а ш а. Там был товарищ Безуглый…

Б е з у г л ы й. Да, я, так сказать, подметил…

М а л а ш а (неожиданно подходит к Василию сжимает его руку.) Ничего, Василек, ничего.

В а с и л и й. Лашенька…

М а л а ш а. Я тебя сама еще раньше сняла.

В а с и л и й. Но я вернусь, ты веришь? Издохну, а вернусь.

М а л а ш а (сдерживая слезы). Вот и хорошо. Только бы светлым тебя видеть, совсем светлым. Чтобы чувства свои перед собой же не приходилось оправдывать. А вся эта слава… была бы совесть чиста! (С вызовом.) Все равно я тебя люблю. Слышишь? Никогда ведь не говорила, все только тебя слушала, а сейчас, вот, хочешь — при людях… Люблю, люблю… (Плачет.)

О л ь г а С а м с о н о в н а (утешает Малашу). И-и, милая… Мой Максим не в такие переплеты попадал. А я… чем горше горе, тем сильней его любила. И все перенесли.

Входит Максим Федосеевич. Изо всех его карманов торчат бутылки вина. Бутылками донельзя заняты и его руки.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Освободите мои руки… (Фурегов и Никонов бросаются помогать Максиму Федосеевичу. Бутылки составляют на стол.)

Е ф и м у ш к и н (сурово). Ваша инициатива, товарищ Безуглый, развивается, мягко говоря, не в том направлении.

Б е з у г л ы й. Но человек ведь уже давно в числе передовых не значится…

Е ф и м у ш к и н. Все течет, все изменяется, товарищ Безуглый.

М а л а ш а (утирая слезы). Ох, и мудрая ж наука эта диалектика, Александр Егорович.

В а с и л и й. И не сразу дается.

Б е з у г л ы й. Товарищи… я ни на одну минуту не хотел бы омрачать наш праздник… (Подходит к Фурегову.) В этот день хочется отдать должное вам, Николай Порфирьевич, как человеку, без которого были бы невозможны нынешние успехи и торжество.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Праздник… торжество?..

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Разве еще что-нибудь приключилось?

Е ф и м у ш к и н. Потерпите минуточку.

Ф у р е г о в. Спасибо за искренность, Владислав Сергеевич… Но… мы вынуждены будем очень серьезно с вами разговаривать.

Б е з у г л ы й. Я… не вижу причины…

Ф у р е г о в. На нашем руднике не остается места для тишины.

Б е з у г л ы й. Но я… готов…

Е ф и м у ш к и н. Что? Шуметь?

Ф у р е г о в. Вы пойдете работать начальником смены.

Б е з у г л ы й. Я, горный директор третьего ранга?! Александр Егорович, вы, как сама справедливость…

Е ф и м у ш к и н. Я согласен с директором.

Б е з у г л ы й. Хорошо… я подумаю. (Уходит.)

Е ф и м у ш к и н (Безуглому). Подумайте, и хорошенько, обо всем!

Вбегают Настенька и Гайнутдинов.

Н а с т е н ь к а. Мам… папочка!..

О л ь г а С а м с о н о в н а и М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Что? Что?

Н а с т е н ь к а. Они идут!

Г а й н у т д и н о в. Ой, какой праздник!

Входят Илья и Вера. Они держатся за руки. Илья в рабочем костюме, испачканный рудной пылью и машинным маслом. Он улыбается, и зубы его блестят как у негра. Вера несет на руке свое пальто. Все, кроме стариков и Василия, хлопают в ладоши. Затем наступает тишина.

В е р а. Вот он, Илья Буторин!

Н и к о н о в. Долго же вы его сюда вели.

И л ь я. Полем шли…

В е р а. Шли, как пьяные, по полю… И ничего не видели.

И л ь я. Кофточку вот выпачкал.

В е р а. Чистить не буду. Повешу в шкаф — пускай висит.

Входят Ястребов, Бадьин и Карпушкин. Здороваются.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Да весь рудник у меня! (Вопросительно оглядывается.) Товарищи?!

Е ф и м у ш к и н. Вера, твое слово.

В е р а. Нет, правда, ничего не сказали?!

Ф у р е г о в. Распоряжение исполнено.

В е р а. Спасибо! (Вынимает из кармана Ильи свернутую и уже испачканную газету, разворачивает ее и громко, торжественно читает.) Проходчику Красногорского железного рудника Буторину Илье Максимовичу и главному инженеру того же рудника Никонову Ивану Петровичу за изобретение электробурового агрегата оригинальной конструкции и развитие многоцикличного метода бурения — Сталинская премия первой степени!

О л ь г а С а м с о н о в н а. Батюшки мои!

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Ну, сын… (Идет к Илье, но неожиданно поворачивается к Ольге Самсоновне.) Поздравляю вас, Ольга Самсоновна.

О л ь г а С а м с о н о в н а. Так же и вас, Максим Федосеевич.

Старики торжественно кланяются Илье, затем целуют его.

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Вот… сам товарищ Сталин и заметил.

Ф у р е г о в (подходит к Илье, жмет руку). Гвардия моя стахановская…

Е ф и м у ш к и н. Ты, Илья, на директора не дуйся. Как сказано когда-то, он — уже не он, а кто-то другой.

Н и к о н о в. Поздравляю, Илья Максимович?

И л ь я. Замажу.

Н и к о н о в. Давай, покрепче. (Обнимаются.)

О л ь г а С а м с о н о в н а. Главный инженер и простой шахтер, а дорожкой, гляди-ко, не разминулись.

Е ф и м у ш к и н. Время такое, Ольга Самсоновна. Многие стираются меточки. (Жмет руку Илье.) Так-то, Максимыч…

Н а с т е н ь к а (бросаясь на шею Илье). Пустите, я! Ой, какое ура! (Целует Илью.)

Г а й н у т д и н о в (причмокнув). Одно удовольствие.

Е ф и м у ш к и н. Поздравляю и тебя, Вера… Мы на подступах к твоему Донбассу: Николай Порфирьевич принял решение начать проходку квершлага.

В е р а. Николай Порфирьевич, точно?

Ф у р е г о в. С одним условием. (Вера вопросительно смотрит на Фурегова.) После — гулять у вас на свадьбе.

В е р а. Принимаю!

И л ь я (с трудом отрывая от себя сестренку). Хватит, Настенька… (Осмотрелся.) Ух, народищу навалило. (Рассмеялся, все улыбаются. Замечает Василия, который, понурившись, стоит в стороне). Вася… (Идет к брату). Бродяга ты, бродяга… (Обнимается с Василием).

В а с и л и й. Братуха…

М а к с и м Ф е д о с е е в и ч. Когда-то уж все мои дети коммунистами станут?..

И л ь я. Станут, отец.

Н а с т е н ь к а. Станут. Все смотрят на Василия.

В а с и л и й (упрямо вскинув голову). Да, станут!

Е ф и м у ш к и н. Слышите, Максим Федосеевич?..

И л ь я. А теперь, Александр Егорыч, прошу твою рекомендацию!

Е ф и м у ш к и н. Давно написана. (Вынимает из внутреннего кармана аккуратно свернутый листок). Вот… (Обращаясь к зрителям). Проходчики мы — этим все сказано. Человечеству дорогу пробиваем.. В том и радость наша, и лучшая судьба. (Вручает Илье рекомендацию). Шагай, Максимыч. В добрый путь!