Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний» - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Виолетта Владимировна Гудкова (Глава 6) #8

Глава 6

Ю. Олеша «Список благодеяний» Театральная редакция (1931 г.)

Напомню кратко, чем отличались друг от друга две редакции «Списка»: ранняя, авторская, отданная в цензуру осенью 1930 года, и театральная, с которой встретились зрители на премьере 4 июня 1931 года.

Структура ранней редакции:

Пролог («В театре»).

1. В комнате Гончаровой.

2. Пансион в Париже.

3. Мюзик-холл.

4. У Татарова.

5. В полпредстве.

6. У Татарова.

7. Сцена Фонарщика — Человечка (7 страниц).

8. Сценарий финала (17 строк).

Структура театральной редакции:

Пролог (В театре).

1. Тайна.

2. Приглашение на бал.

3. Серебряное платье (У Трегубовой).

4. Флейта (В Мюзик-холле «Глобус»).

с переработанной сценой Фонарщика и Человечка.

5. Голос родины (В кафе).

6. У Татарова.

7. Просьба о славе.

Появились две новые сцены: «Серебряное платье» и финал. Сцена из прежнего варианта пьесы «В полпредстве» заменена схожей: «В кафе». Напротив, казалось бы, уцелевший эпизод, «У Татарова» (второй), наделе резко меняет свое содержание. Принципиальная переакцентировка событий и обязательная смена заключительных реплик происходит во всех без исключения сохраненных сценах «Списка».

Переработана ключевая в символическом коде пьесы сцена Фонарщика — Маленького человечка. Теперь она утрачивает свою поэтическую сущность и функциональное назначение — ввести героиню современной пьесы в пространство высокой («шекспировской») трагедии.

В ранней редакции героиня оставалась жива. В финале Леля, седая, босая, в лохмотьях, возносилась над толпой, омываемая звуками Бетховена. Бунтующая индивидуальность брала верх над насаждаемым единообразием. В театральной же редакции, в написанном наконец финале, Леля погибает. Перед смертью — унижена и оболгана, после гибели — лишена прощения со стороны парижских безработных, олицетворяющих собой мировой пролетариат.

Во второй редакции появляются и новые герои: портниха и пласьержка Трегубова, юноша Кизеветтер, два парижских полицейских, ряд эпизодических персонажей в финале, в частности — французский коммунист Сантиллан. (А в спектакле к ним добавляются еще и настройщик рояля и «гости» Лели.)

Изъяты почти все важнейшие темы прежней пьесы (Лелины мысли об утрате родины и о том, что государство строится на основе лжи, о «вреде» исторической памяти и неисправимой вине революции перед судьбами людей и пр.) и введены новые: обличения Федотовым «кулаческих» настроений Лели и мира капитала, а также монологи героини, тоскующей по родине.

С другой стороны, обращает на себя внимание то, как Мейерхольд меняет названия эпизодов спектакля. Вместо конкретных и нейтральных обозначений места действия («В комнате Гончаровой», «Пансион в Париже», «Мюзик-холл», «В полпредстве») теперь появляются: «Тайна», «Приглашение на бал», «Флейта», «Серебряное платье». Тем самым в заголовок выносится тема эпизода, причем романтически окрашенная, предлагающая определенный эмоциональный настрой зрителю, держащему в руках программку.

Как написана пьеса?

Прежде всего, в ней отчетливо различимы три лексических слоя.

Первый, важнейший, — сюжетообразующий, закрепляющий ассоциативные планы, укорененные в традиционной культуре (общие реминисценции; конкретные, впрямую называемые имена; переосмысленные мотивы классических произведений). Насыщенность ими, крайне характерная для творчества Олеши в целом, поразительна в пьесе.

Второй лексический слой — индивидуальная метафорика Олеши. В «Списке» почти вся она сосредоточена в репликах Лели. Это она говорит о «фразах, похожих на овец» и субботнем цветении жасмина; о поездке в Европу как путешествии в детство; об отсутствии в России глаголов настоящего времени и интеллигенции как Гулливере в стране лилипутов; наконец, о революции, равняющей все головы. Блистательные поэтические строки отданы Олешей Фонарщику и Маленькому человечку. Но эта сцена сделана так, что невозможно привести «самые удачные» реплики, — пришлось бы переписать весь диалог.

Работающие рядом драматурги ревниво следят за новыми сочинениями коллег, стремясь проникнуть в секрет успеха другого, понять смысл его работы. В архиве Олеши сохранились заметки о пьесах Булгакова и Афиногенова; Булгаков в дневнике пишет об А. Толстом и Горьком; Афиногенов размышляет о необычности творчества Олеши: о нем «спорили и будут спорить <…> — он дает свое новое объяснение всем известных процессов»[340]. То есть в олешинских вещах Афиногенов прочитывает не просто поэтическую метафорику, новации стиля, а видение (оценку) современности.

Наконец, третий слой — широко распространенная, остроактуальная лексика конца 1920–1930-х годов: ликвидаторские настроения, в порядке выдвижения, когда вы начали колебаться, лишенцы, бодрость, вредители, сплошная коллективизация, кулаки и пр.

Как влияют бесконечные переделки текста пьесы на все эти пласты?

Происходит печальное, но объяснимое: первые два слоя теснятся, уступая место третьему, расширяющемуся. Монологи Лели сокращаются, сценка Фонарщика и Маленького человечка утрачивает свою поэтичность и сложную ассоциативность и тоже укорачивается. Напротив, увеличиваются монологи Федотова и «инженеров по тракторным делам». Центральный монолог Федотова разрастается почти до полутора страниц (что в сценическом исполнении требует не менее четырех минут).

Но так же как и пятью годами ранее это происходило с мхатовским спектаклем по пьесе М. Булгакова «Дни Турбиных», сходным образом подвергавшейся бесконечным активным переделкам, на сцене, вопреки редактуре, будто «поверх текста» проявляются общественные настроения, идеи и мысли, публичному манифестированию уже не подлежащие.

Какими средствами достигается этот результат?

И в экземпляре пьесы 1930 года, и в театральной редакции вещи авторских ремарок сравнительно немного, фиксируются лишь самые общие знаки разметки сценического пространства.

Замечу, что в черновых набросках и ранних вариантах сцен «Списка благодеяний» ремарки прописывались подробно (и представляется бесспорным, что они обсуждались в разговорах с Мейерхольдом). Но эти пространные ремарки рассказывают об эмоциональном образе сцены, а не о ее пространственно-временном решении. Например:

«Сцена первая происходит в комнате артистки Лели Гончаровой. В эту комнату вселилась некогда Гончарова по ордеру. Дом стар, густо населен, мрачен. Хозяйка, видимо, не свыклась со своим жилищем, не любит его, не обжилась в нем. Уже много лет оно кажется ей временным.

Афиша — „Гамлет“.

Середина дня.

Леля и подруга ее, артистка Катя Семенова, заняты приготовлением угощения для гостей, которые придут вечером.

Бутылки, свертки, посуда»[341].

В редакции 1930 года: в прологе — вынесенный на первый план стал, покрытый кумачом; в комнате Гончаровой — дверь, не спасающая от соседей; в пансионе стеклянная дверь — для эффектно длительного появления Татарова; закулисье мюзик-холла не описано вовсе; в полпредстве упомянут стол с телефоном, а во второй сцене у Татарова отмечена кровать и «красная занавеска» (по всей вероятности, отсылающая к улицам «красных фонарей»). И единственная развернутая ремарка — это ремарка, предваряющая встречу Фонарщика и Маленького человечка. (Это и единственная сцена, происходящая в пьесе не в замкнутом помещении, а в распахнутом, неограниченном пространстве.) Наконец, ремарка сценария финала предписывает главное: Леля вознесена надо всеми (на баррикаде), и ее возгласы сопровождает «оркестр, играющий Бетховена».

Таковы же пунктирность, минимализм авторских указаний и в сценической редакции «Списка».

По-видимому, пространство игры разрабатывает режиссер, реализуя решения, которые далеко не всегда фиксируются в тексте. Оттого для анализа драматургической техники Олеши возможно использовать лишь опубликованный текст пьесы (с той существенной оговоркой, что, вполне вероятно, авторские ремарки уже вобрали в себя опыт театральной работы над «Списком»).

Рассмотрим два элемента универсума драмы: образ времени и пространства и ее предметный мир.

Образ времени и пространства

В пьесе существует антитеза: общее (официальное) — индивидуальное (приватное). «Лицо» Советской России передано через образы «собрания» и «дома».

Легкоузнаваемый («подлинный») стол заседания, покрытый красным кумачом, создает привычный образ «мероприятия». Для характеристики «домашнего» пространства Лелиной комнаты избрана единственная вещь, поясняющая индивидуальность хозяйки (ее преданность творчеству, бессребреничество, вкус): портрет Чаплина на стене. Напротив, о предметах, представляющихся обычно необходимыми, Леля говорит, что у нее «ничего нет. Ни мебели, ни платьев». Кроме того, это, казалось бы, личное, приватное пространство легко проницаемо, граница жилища может быть нарушена в любой миг — что, собственно, и происходит.

Нетрудно проследить по всему тексту пьесы, что для Гончаровой не существует ни одного дружелюбного, укрывающего, защитного пространства.

Ее комната — одна из многих в коммунальной квартире, в ней то и дело появляются соседи. Пансион — где она еще менее того вольна располагать собой, не может избавиться от пришедшего не вовремя посетителя; враждебное закулисье мюзик-холла; кафе, в кагором ее обвиняют в предательстве; у Татарова, куда вламываются полицейские; наконец, баррикады, на которых, и умирая, она слышит оскорбления.

И лишь три коротких эпизода: дважды играемая шекспировская «сцена с флейтой» и предфинальная, «У канавы», где происходит ее встреча с Человечком и Фонарщиком, — демонстрируют то единственное (третье) пространство и время, когда героиня только и ощущает себя свободной, говорит «настоящими, своими словами» (М. Булгаков), — это пространство и время игры, воображения, творчества.

Предметный мир

Пьеса насыщена разнообразными предметами с метафорическими игровыми возможностями.

Перечислю основные: плащ и рапира Гамлета. Колокольчик председателя. Флейта. Портрет Чаплина. Дневник (рукопись) Лели. Письмо госпожи Македон. Серебряное платье. Котелок (цилиндр) и тросточка Чаплина. Револьвер и газета полпреда.

Эти предметы не что иное, как материализация поэтических «рифм», преобразованных в элементы драматургической структуры пьесы.

Данная особенность поэтики Олеши была замечена критикой. В «Списке благодеяний», писал И. Крути, «каждая фраза и каждое слово <…> должны, по замыслу драматурга, иметь двойной смысл. С одной стороны, слово — элемент сценического действия, <…> с другой — и это для Олеши важнее, — оно некое философическое высказывание, афоризм с „особым“ смыслом»[342].

Все вещи, участвующие в движении сюжета пьесы и спектакля, имеют своих символических двойников, на них возложена немалая семантическая игровая нагрузка. Вещей сугубо реального плана в пьесе, кажется, нет совсем.

О предостерегающем колокольчике ведущего собрание, означающем «красную черту», которую нельзя переступать в ответах, уже говорилось.

Лепестки акации из Лелиного монолога преображаются в клочки разорванного ею дневника.

Флейта Гамлета в руках Маржерета превращается скорее в дудку, элемент не столько мюзик-холльного, сколько балаганного представления.

Серебряное платье, лебединое оперение «гадкого утенка» («поддержанное» чаплинским цилиндром), образ «всемирного бала артистов», символ мечты, оставшейся недостижимой для Лели, в финале, как и положено в сказке о Золушке, оборачивается лохмотьями героини.

Портрет Чаплина оживает — и Леля разговаривает с самим «Чаплином».

Одна и та же вещь, переходя из рук в руки, меняет свое значение. Тетрадь в руках Лели (дневник) — не просто «личная вещь», но и физический, материальный аналог мысли, «исповеди». В руках Татарова дневник превращается в инструмент шантажа, попадая же к Федотову, он приобретает значение улики.

Револьвер Федотова (ассоциативно связанный со знаменитым чеховским ружьем) в сюжетике пьесы приобретает значение функционального современного аналога шпаги Гамлета, т. е. средства восстановления справедливости.

Реальная газета в руках полпреда в пьесе проявляет смысловое противоположение «печатного» и «массового» (тираж) — уникальному и единственному («рукопись»). Рукопись пытается спорить с газетой и проигрывает спор, так же как погибает личность, вступившая в противоборство с «массой». Интонации интимного разговора симпатизирующих Леле людей до чтения газеты сменяются интонациями публичного изобличения «предателя» после (поддержанными и резкой сменой лексики в диалогах).

Даже яблоки, купленные подругой Лели, несут в себе возможность трансформации: на вечеринке у Лели им суждено превратиться в «мутный крюшон» (в случае же, если ими завладеет нищенка Дуня, они станут компотом). И возможно, не случайно именно о кадрах с яблоками говорит в связи с символизмом будущего спектакля Мейерхольд, вспоминая фильм Довженко «Земля».

Таким образом, вычеркнутые и дописанные фрагменты текста, «нужные» реплики и «правильные» ответы героини не изменяли собственно структуры пьесы, а именно ее сюжета о «человеке между двух миров» и важнейших антитез, остававшихся жить в спектакле.

Наконец, последнее. Устойчивого текста спектакля, похоже, не существовало. Менялись сценические площадки, на которых игрался «Список» в Москве (а с этим была связана продолжительность спектакля), менялись гастрольные города (и местные цензоры могли влиять на произносимое со сцены) и т. д. Таким образом, строго говоря, возможно утверждать лишь, что данный вариант текста звучал со сцены на премьере и нескольких первых спектаклях.

ЮРИЙ ОЛЕША СПИСОК БЛАГОДЕЯНИЙ

Пролог

В театре. Давали «Гамлета». После спектакля состоялся диспут. Диспут закончился. На сцене король Клавдий, королева Гертруда, Горацио, Лаэрт и Гамлет.

Гамлета играет Елена Гончарова, Леля. Она в ботфортах и с рапирой в руке.

На первом плане обыкновенный столик, крытый красным. Председательствующий — директор театра, Орловский.

Орловский

(звонит. Объявительно). Диспут по поводу постановки «Гамлета» закончился. Теперь артистка Гончарова, Елена Николаевна…

Поплавский накл/оняется/ к Леле и шепчет ей, Ильин подал ей записки. Она берет и выходит к столу.

…как режиссер спектакля и исполнительница главной роли ответит на записки. Пожалуйста, тов/арищ/ Гончарова.

Васильев.

Елена Николаевна, записки (протягивает ей пачку)…

Леля встала.

Тимофеева.

Елена Николаевна! (Жест.)

Васильев

(проходя к столу). Не волнуйтесь!

Леля

(читает первую записку). «Вы уезжаете за границу. На сколько времени?» На один месяц я уезжаю. (Читает вторую и, не разобрав, передает ее Орловскому для прочтения.)

Орловский

(громко, внятно). «Эта пьеса, которую нам показали, — „Гамлет“ — очевидно, писалась для интеллигенции. Рабочий зритель ничего в ней не понимает. Это иностранщина и дела давно минувших дней. Зачем ее показывать?»

Леля.

«Гамлет» — лучшее из того, что было создано в искусстве прошлого. Так я считаю. По всей вероятности, никогда русским зрителям показывать «Гамлета» не будут. Я решила показать его нашей стране в последний раз. (Перебирает записки.)

Орловский.

Дальше, пожалуйста.

Леля.

«Вы играете „Гамлета“, т/о/е/сть/ мужчину (смешок), а по ногам видно, что вы женщина».

Смех.

(Громче, злобно.) Судя по суровости оценки, несомненно, писал театральный рецензент. (Передала записку.)

Гертруда.

Вы правы, конечно.

Орловский

(звонит. Читает). «Вы знаменитая артистка, хорошо зарабатываете. Чего еще вам не хватает? Почему же на фотографии у вас такое беспокойное выражение глаз?» (Смеется.)

Леля

(значительно, очень серьезно, несмотря на смех Орловского). Потому что мне трудно быть гражданкой нового мира (Пошла к группе.)

Орловский вскочил, звонит.

Леля

(поворот, легко). В чем дело? Я что-нибудь сказала несуразное? (Отрывисто, 28.III.)

Орловский

(к публике). Товарищ Гончарова выражается в духе тех монологов, которые только что декламировала, когда играла Гамлета. (К Леле.) Отвечайте проще.

Леля

(мягко, к группе окружающих ее актеров). Каждую мою фразу вы сопровождаете звоном колокольчика. Можно подумать, что мои фразы похожи на овец. Разве я блею. Товарищи?!

Орловский

(грубовато, 28.III). Продолжайте, пожалуйста. (Смотрит на часы. Летит записка. 30.III. Вытянул записку.) Вас спрашивают, что вы будете делать за границей. 28.III.

Леля

(конфузясь, немного злясь). Ну, что ж… По специальности… ходить в театры, знакомиться с артистами… смотреть знаменитые кинофильмы, которые мы никогда, к сожалению, не увидим здесь.

Орловский

(звонит. В публику). Товарищ Гончарова слишком высокого мнения об иностранной кинопродукции. Наши фильмы, как, например, «Броненосец „Потемкин“», «Турксиб», «Потомок Чингиз-хана» (Леле, гордо, независимо. 28.III), завоевали себе полное признание в Европе.

Леля

(нервно, раздраженно, 28.III). Можно продолжать? (Подал эту записку актер Ильин. Читает.) Меня здесь спрашивают, зачем ставить «Гамлета», разве нет современных пьес.

Смешок. 28.III.

Первый раз подходит близко к авансцене, и всему зрит/ельному/ залу в глаза, громко, резко, злясь.

Современные пьесы схематичны, лживы, лишены фантазии, прямолинейны. Играть в них — значит терять квалификацию. (К Орловскому.) Можете не звонить, товарищ Орловский, я знаю, что вы хотите сказать. Да, да. Это мое личное мнение.

Летит записка.

Орловский.

Я и не звоню. Пожалуйста.

Цыплухин.

Еще записка, Елена Николаевна.

Голос из публики.

Как сделаться артистом?

Леля

(робко, тихо). Чтобы сделаться артистом, надо родиться талантливым, товарищи. (Рвет записку.)

Орловский

(нервно). Сколько еще записок осталось?

Трофимов.

Немного.

Орловский.

Вот! (Читает громко, агитационно, с большим удовольствием.) «В эпоху реконструкции, когда бешеные темпы строительства захватили всех, противно слушать нудные самокопания вашего Гамлета».

Леля

(тихо, 30.III). Товарищ Орловский, хватайтесь за колокол. Я сейчас скажу крамольную вещь. (К публике, громко, раздельно.) Уважаемые товарищи, я полагаю, что в эпоху быстрых темпов художник должен думать медленно.

Гертруда.

Правильно!

Орловский

(звонит). Одну минуточку, товарищи. То, что высказывает тов/арищ/ Гончарова, есть ее личное мнение. Что касается театра нашего в целом, то мы не во всем согласны с артисткой Гончаровой. Это, так сказать, в дискуссионном порядке.

Нещипленко.

Как так?

Летит записка.

Орловский.

Ну, последняя записка. (Читает.) Поступило предложение сыграть еще раз сцену из «Гамлета», где он говорит насчет флейты. Елена Николаевна…

Леля.

Что?

Орловский.

Тут предлагают… и т. д.

Леля.

Вот, я уже не знаю, что делать.

Орловский.

Сыграйте.

Тимофеева.

А где Ильин?

Леля

(радостно). Что Ильин? Не разгримировался еще?

Гильденштерн.

Я здесь.

Вход Ильина с Цыплухиным. Мимический разговор их.

Ну, что ж, сыграем по желанию публики.

Леля.

Давай!

Гильденштерн

(бежит). Ну, я готов.

Музыка 60–70 sec.

4 /инструмента/— фл/ейта/ 2 кл/арнета/, фагот.

Бодр/о/, увер/енно/, задорн/о/, злобно — вес/ело/.

Sckerzino 60 sec. guart.

Пение флейты — solo (10 sec.).

Леля.

«Эй, флейтщик, дай мне свою дудку. Послушайте, господа, что это вы все вертитесь возле меня, словно соломинки, брошенные в воздух, чтобы узнать, откуда дует ветер, и как будто хотите опутать меня сетями?

Гильденштерн.

Если, принц, я слишком смел в усердии, то в любви я слишком надоедлив.

Леля.

Я что-то не совсем понимаю. Поиграй-ка на этой флейте.

Гильденштерн

(берет). Я не умею, принц.

Леля.

Пожалуйста.

Гильденштерн.

Поверьте, не умею.

Леля.

Очень тебя прошу.

Гильденштерн.

Я не могу взять ни одной ноты.

Леля

(берет флейту). Это так же легко, как и лгать. Положи сюда большой палец, поставь на эти отверстия, дуй сюда, и флейта издаст самые прелестные звуки. Видишь, вот здесь.

Гильденштерн

(берет). Но я не могу извлечь из них ни одного звука: у меня нет умения.

Леля

(переход).

В/асильев/ сел у ног.

Ну, так видишь, каким вы меня считаете ничтожеством. Вы хотели бы показать, что умеете за меня взяться, хотели бы вырвать у меня самую душу моей тайны; хотели бы извлечь из меня звуки — от самого низкого до самого высокого. А вот в этом маленьком инструменте много нот, у него прелестный звук — и все же вы не заставите его звучать. Черт возьми! Или вы думаете, что на мне легче играть, чем на дудке? Назовите меня каким угодно инструментом. Хоть вы и можете меня расстроить, но не можете играть на мне»[343].

В/асильев/ убежал. Пауза.

Ну, вот и все. Никто не аплодирует. Ну, что ж, кончайте диспут, товарищ Орловский.

Падает к ее ногам записка.

Орловский

(поднимает, читает). «Что было написано в записке, которую вы порвали?»

Леля.

В этой записке был задан мне вопрос, вернусь ли я из-за границы. Отвечаю честно — вернусь.

Конец пролога.

1-й эпизод

/Сцена/ ТАЙНА

В комнате Лели Гончаровой. Вечером состоится прощальный прием друзей. Подруга Лели Катерина Семенова (актриса того же театра, старше Лели лет на десять) принесла закупленное. Режет яблоки. Обе хлопочут, приготовляя угощение.

Идет уборка комнаты, настройщик настраивает рояль.

Леля не одета, она только приготовляется.

Семенова принаряженная. Леля убирает комнату, К/атерина / И/вановна/ сервирует стол.

Работа настройщика: чистить.

Леля

(развязала пакет яблок, высыпала). Я уезжаю завтра. Ключ от комнаты передается вам, Катерина Ивановна. Заходите иногда снять паутину.

Переход к чемодану. Высыпалось море фото.

Берет фото Чаплина.

Семенова.

Лампочку не забудьте.

Леля.

Ах, да! (К портрету.) Чаплин, Чаплин! Маленький человечек в штанах с бахромой. Я увижу твои знаменитые фильмы! Катерина Ивановна!

Катерина Ивановна.

Да!

Леля.

Я увижу «Цирк», я увижу «Золотую лихорадку», весь мир восторгался ими. Прошли годы, а мы до сих пор не видели их.

Семенова

(пафосно, предвкушая). Торопитесь. Крюшон пора делать.

Леля

(к настройщику). Вы скоро кончите?

Настройщик.

Скоро.

Леля

(переход к бра. Мягко, лирично). Я приеду в Париж… Дождь… Я знаю: будет дождь: сверкающий вечер… Слякоть… Мопассановская слякоть! Вы представляете себе? Блестят тротуары, зонты, плащи. Париж! Париж! Великая литература! (Кончила работу с бра, сходит со стола. У выключателя. Романтически, по-детски.) И я пойду себе, одинокая, никому не известная, под стеночкой, под окнами, счастливая, свободная… (села около чемодана) и где-нибудь на окраине, в осенний вечер, в маленьком кинотеатрике я буду смотреть тебя, Чаплин (восторженно), и плакать. (Пауза.) Это путешествие в юность, Катерина Ивановна, слышите? Да. Что я возьму с собой? Этот чемодан. (Убирает карточки. Любовно.) И этот маленький чемоданчик (Села на кресло. Деловито.) Вот тут тетрадка, о которой я вам говорила.

Семенова.

Дневник?

Леля.

Надо ее спрятать подальше. (Встала к чемодану.) Или, может быть, взять с собой за границу?

Семенова.

Зачем таскать?

Леля

(идет к креслу). А я продам ее.

Семенова.

Дневник актрисы? Ха-ха-ха!!!

Леля

(значительно, 29.III). Нет, это не дневник актрисы. Это тайна русской интеллигенции.

Семенова

(чуть иронически). Какая тайна? Анекдоты?

Леля.

Вся правда о советском мире.

Семенова.

Про очереди?

Леля.

Смотрите, тетрадка разделена пополам. Два списка. Вот первая половина: список преступлений революции.

Семенова

(испугалась, шепотом). Ах, тогда лучше спрятать.

Леля.

Вы думаете, это грубые жалобы на отсутствие продуктов? Это другое. Я говорю о преступлениях против личности. Есть многое в политике нашей власти, с чем я не могу примириться. Смотрите. А здесь, в другой половине, список благодеяний. Выдумаете, я не вижу и не понимаю благодеяний советской власти? Теперь сложим обе половины вместе. Это я. Это моя тревога, мой бред. Две половины одной совести, путаница, от которой я схожу с ума. Этого нельзя оставить здесь. Кто-нибудь найдет. Истолкуют вульгарно, скажут: контрреволюционерка. (Прячет тетрадку в чемоданчик.) Вот и все.

Юноша с вином.

Плям, плям, плям, плям.

Семенова.

А, наконец-то! Вино, вино! Кто не любит вина, тот недобрый человек, так сказала Элеонора Дузе[344].

Входит Никитин. Мальцева за стол.

Райх за Никитиным, потом посылает его за хлебом.

Никитин пьет воду, Райх ему не дает пить воду и гонит его.

Никитин.

[Без карточек не дают ничего!]

Леля

(берет кошелек, вынимает карточки и деньги, передает юноше). Хлеб.

Юноша уходит.

Семенова.

А в самом деле, продайте дневник за границей. (Взяла тетрадку.)

Леля.

Что? Оторвать половину? (Быстро, страстно.) Катерина Ивановна, почему оторвать? Только преступления? Показать только пункты злобы, а про пункты восторга умолчать? За список благодеяний советской власти за границей не дадут ни копейки. Нет. Эта тетрадка не разрывается. (Переносит чемодан с тетрадкой на столик.)

Я не контрреволюционерка. Я человек старого мира, который спорит сам с собой.

[Переход за кресло — нож и яблоко в руки.

К/атерина/ И/вановна/ переходит на край стола и готовит.

Сцена с мальчиком.[345]

Выглядывает мальчик.

Леля.

Кто?

Гертруда.

Это ваш друг, ваш маленький сосед. Алеша, [иди, иди!

Леля.

А! Мой маленький сосед! Алеша! Здравствуй, Алеша. (Ведет к ящику и дает яблоко.) Хочешь, заведу? Этот ящик я оставлю ему.] (Положила тетрадь на чемоданчик, подходит к патефону, заводит его.)

Патефон играет вальс.

Теперь ваша любимая.

Играет «Кармен».[346]

Семенова.

В результате всего я думаю, что вы останетесь за границей навсегда.

Леля

(закрывает патефон). Я вернусь очень скоро и привезу вам подарок.

Семенова.

А вдруг кто-нибудь влюбится в вас и вы замуж выйдете?

Леля.

Ерунда.

Семенова

(торжественно, 28.III). У вас нож для консервов есть?

Леля.

Да. Там, на столе. Ужасное у меня хозяйство.

Семенова

(резонерски, громко). Никто вам не мешает жить по-человечески.

Леля

(складывает платья в чемодан). У меня ничего нет. Платьев нет. Мебели нет.

Семенова.

Купите. В чем дело?

Леля.

А дом? (Раздраженно. 28.III.) Я пять лет живу в этой дыре. Я нищая.

К/онец/ музыки.

Семенова.

Это у вас в натуре.

Леля.

Что? Бездомность?

Семенова.

Никто не виноват.

Д.С.П.

Леля

(укладывает в чемодан туфли и остальные мелочи. Тихо, тихо, тишайше, секретно). Есть среди нас люд и, которые носят в душе своей только один список — список преступлений. Если эти люди ненавидят советскую власть [они счастливы]. Одни из них, смелые, восстают или бегут за границу. Другие — трусы, благополучные люди, которых я ненавижу, — лгут и записывают анекдоты, о которых вы говорили. Если в человеке другой список — благодеяний, — такой человек восторженно строит новый мир. Это его родина, его дом. А во мне два списка И я не могу ни бежать, ни восставать, ни лгать, ни строить. Я могу только понимать и молчать. Дом? Мебель? Вещи? Разве я живу?

Настройщик издает блямканье и аккорды.

Я теку… теку. Я не могу принять новый мир как новую мою родину. И потому я не умею устроиться по-человечески. Как устраивались люди на родине — это известно. Вещи. Слова. Понятия. (Пауза. С улыбкой.) Жасмин.

28. III. Она не грустит, не занимается самокопанием, а просто анализирует себя от ума. Быстро.

Семенова.

Что?

Леля.

На днях мы давали спектакль у коммунальников. Меня повели в садоводство. Я увидела в теплице кусты жасмина. И я подумала: какой странный жасмин… Нет, это был обыкновенный жасмин… Но я вдруг подумала: жасмин, находящийся в другом измерении, не вещь, а идея. Потому что это жасмин нового мира. Чей? Мой? Не знаю. Ваш? Не знаю. Нет частной собственности. Да, да, да — в этом причина причин. (Музыка.) Нет чужой цветущей изгороди, за которую заглядывает бедняк, мечтающий о богатстве. А это связано: значение жасмина со значением порядка, в котором он существует. Ощущение запаха и цвета жасмина становится неполноценным… Он превращается в блуждающее понятие, потому что разрушился ряд привычных ассоциаций. Многие понятия блуждают, скользят по глазам и слуху и не попадают в сознание, например: невеста, жених, гости, дружба, награда, девственность, слава.

Нач/ало/ муз/ыки/. Вальс.

Добиться славы — значит стать выше всех… Вот почему я буду плакать, смотря фильму Чаплина. Я буду думать о судьбе маленького человечка, о сладости быть униженным и отомстить, о славе[347].

28. III. У нее очень подвижной ум, она не резонерствует, она легкая, подвижная. Легко, быстро.

Семенова.

Вам-то плакать о славе.

Леля.

(28.III. Она вспыхивает. Раздраженно, волнуясь.) Что это за слава, которой нельзя гордиться! (Захлопнула чемодан.) Я не имею права чувствовать себя лучше других. Вот главнейшее преступление [советской власти] против меня.

Настройщик.

Ну что ж, готово.

Леля

(дает деньги. Одевается. Подошла к столу.)

Настройщик уходит. Стук в дверь.

Кто там?

Входит Дуня Денисова, соседка, в худом платье, немолодая.

Дуня

(отошла в сторону). А… Ну, я так и знала! (Уходит.)

Гертруда.

Кто это?

Леля

(быстро, таинственно, к Семеновой). Это Дуня Денисова. Вы еще не видели ее? Моя новая соседка. Нищая. Профессионалка. Говорит, что безработная. Просто сволочь какая-то.

Дуня входит.

28. III. Она вошла, шарит глазами обстановку, увидела яблоки и говорит куда-то в коридор, не обращая внимания на присутствующих, констатируя факт.

(К Дуне.) Что вам угодно?

Дуня

(резко, скандальным тоном). Яблоки-то у меня украли.

Леля.

Какие яблоки?

Дуня.

Пять штук. (Пауза.) Принесла домой пяток яблок. Только вышла, украли.

Леля.

Кто?

Дуня.

Почем я знаю.

Семенова.

Неужели вы думаете, что мы украли у вас яблоки?

Дуня.

Я ничего не думаю. Я вижу, что яблоки лежат.

К/атерина/ И/вановна/.

Какой ужас!

Дуня, разом поднявшись, уходит.

Леля

(немедленно). Вы слышали? А это не преступление? (28.III. Первая фраза — сугубо театрально, с актерской напевностью.) Немедленно запишу. (Зло. Достает тетрадку.) Актриса, игравшая «Гамлета» новому человечеству, жила рядом с нищенкой, в грязном кармане дома. (Записывает.)

Дуня

(за кулисами). Петр Иванович, Петр Иванович, пожалуйте сюда.

Входят Дуня и Петр Иванович, сосед, человек неинтеллигентный.

Вот, смотрите! Вот мои яблоки.

Петр Иван/ович/

(к Леле, сразу, строго). Вы зачем яблоки воруете? (Пауза. К Дуне.) Вы свои яблоки узнать можете?

Дуня.

Она их на части порезала.

Петр Иван/ович/.

По частям можно узнать.

Леля

(переход. 28.III. Демонстративно, усугубляя скандал). Да, я должна сознаться. Действительно, мы украли у вас яблоки.

Семенова.

Елена Николаевна! Что вы говорите?

Петр Иван/ович/.

Ясно.

Дуня.

Зачем нарезали? Не имели права резать.

Петр Иван/ович/.

Ей целые нужны яблоки. Она испечь хотела.

Дуня.

Я испечь хотела.

28. III. Абсолютная повторность последней фразы П/етра/ И/вановича/ в тоне.

Леля.

А теперь компот сварите. (Легко, 28.III.)

Петр Иван/ович/.

А вы не указывайте.

Катя

(полушепотом, возмущенно. 28.III). Слушайте, я не понимаю, как вы смеете обвинять нас в краже яблок?

Дуня.

Дверь открыта была? Если дверь закрыта — украсть нельзя.

Петр Иван/ович/

(к К/атерине Иван/овне/, по-следовательски, 28.III). Дверь открыта была?

Семенова.

(28.III, растерянно). Не знаю.

Дуня

(торжественно, 28.III). Чего спрашивать? Через закрытую дверь украсть нельзя.

Семенова

(переход). Да вы знаете, кто это? Это Елена Гончарова! Артистка. Она за границу едет.

Входят Нещипленко, Лурьи.

Петр Иван/ович/.

За границей другой порядок.

Дуня.

Она мне указывает. Компот варить! Я раз в год яблоки покупаю.

Леля

(резко, выкрик, 28.III.) Убирайтесь вон! (Здоровается с гостями.)

Лурьи.

Горев, идите сюда!

Г/орев/.

Ниночка!

Стук в дверь. Врывается человек из-за стены — Баронский — сосед.

И Ключарев — гость.

Баронский

(громко, крикливо, весь размахивается). Я все слышу из-за стены. Возмутительно! Барыня разговаривает с плебейкой.

Семенова

(оправдывается, к гостям). Они говорят, что мы украли яблоки.

Баронский

(кричит, громко, нервничая). Возмутительный тон! Тон возмутительный. (К Леле, наскакивая.) Кто вы? Кто вы? Аристократка духа, да?

Леля

(спокойно, 28.III). Во-первых, вы врываетесь в комнату без разрешения.

Баронский.

Бросьте, бросьте эти штучки! Меня не возьмете на это. Кто дал вам право так издеваться над ними?

Входит Ноженкин.

Они темные люди. Да? А вы? Актриса? Да? Чего вы кричите? Если они забиты, полузвери? Верно? Так? Вы так думаете? Полузвери? Кто вы? Артистка? Плевать! Артисты — это подлейшая форма паразитизма.

Выход двух женщин — Васильева, Збруева.

[

Леля

(спокойно, сдержанно). Если революция хочет сравнять все головы, я проклинаю революцию.

Петр Ив/анович/.

Ей революция не нравится].

Мимическая игра у К. И. Семеновой. 28.III.

(ГРК. Исправить. Вычеркнуто. 28.III.)

Баронский.

Вам это не нравится? Конечно. Нет, успокойтесь. Вы ничем, слышите? Ничем не лучше, вы слышите? Перед людьми будущего вы ничем не лучше ее, Дуни Денисовой. Не бойся ее, Дуня. Она тоже пьет воду. Коммунальный водопровод. Пьете воду? А хлеб? Хлеб потребляете? Магазин для всех? Для всех граждан продажа. Свет жжете? Дуня, не бойся ее.

28. III. Раздельно, рубит.

Потребительская заинтересованность — вот формула, равняющая все головы.

Семенова

(торжественно, 28.III). Почему вы молчите, Елена Николаевна?

Леля.

Мне совершенно все равно.

[Я уезжаю из этой страны. Он мечется передо мной. Кривляется, прыгает на меня. А мне совершенно все равно. Сквозь туман путешествий я вижу вас, Баронский, и уже не различаю ваших черт и] Сквозь туман путешествий я не слышу вашего голоса.

Баронский.

Не слышите? Зато мы слышали.

Леля.

Что вы слышали?

Баронский.

Что вы бежать хотите за границу. (Пауза.) А-а. Испугалась.

Леля.

(28.III. Сдержанно, раздельно.) Плюю на вас. (Плевать.)

Баронский.

Ах, плюете? Дуня, слышишь? Дуня, беги, кричи на весь дом: артистка Гончарова бежит за границу!

Свист.

Входит Никитин с хлебом, отступает назад и бросает хлеб на стол.

Аплодисменты.

Никитин.

Заказ выполнен! (Выше тон в два раза, чем Баронский. 28.III.)

Все.

Хлеба-то! Хлеба-то. (Изумление.)

Все режут хлеб. Никитин пьет. Ключарев играет на рояле.

Открывается дверь.

Орловский

(входит с комсомольцем, прикрывая его своим пальто. Берет Елену Николаевну за руку, выводит ее на середину сцены. Бравурный фокстрот 10–15 sec). Вот она, артистка, Елена Николаевна Гончарова. (Делает хлопки.)

Юноша

(выбегает из-за вешалки. Радостно, весело, улыбаясь). Здравствуйте, товарищ Гончарова.

Орловский.

Это от коммунальников к вам. Из садоводства.

Юноша.

Вам понравился жасмин? Мы хотели куст. Но вы уезжаете, куст завянет, так вот, на дорогу вам (забегает за вешалку, берет букет жасмина).

Все.

От кого?

Юноша.

От рабочих.

Все.

А-а.

Юноша.

Это вам за спектакль. (Опять фокс/трот./ Вручает ей букет.)

Леля.

Ну, что вы! Спасибо.

Ход обоих.

Юноша.

Нюхайте и вспоминайте.

Рукопожатие.

Леля

(28.III). Подождите! Я сейчас напишу несколько слов. (К юноше.) Вы передадите?

Юноша.

Ладно. Передадим!

(Пауза.)

Леля.

Только у меня хозяйство… Бумажки даже нет. (Ищет.)

Юноша

(берет тетрадку. /Нрзб./ Piano sec. 30–40-50-60). Отсюда листик?

Леля.

(Вальс.) Что вы, что вы! Это роль.

Юноша

(держит тетрадку). Роль? Роль? Интересно! Интересно, как работают актрисы.

Леля.

Да, да, это роль.

Орловский

(профессионально). Какая роль?

Юноша.

Какая роль?

28. III. Одновременно.

Леля.

Очень трудная, товарищи. Ну, ладно. На словах. Ну, скажите так: что спасибо.

Юноша.

Скажем, что спасибо.

Леля.

Что я вернусь скоро.

Юноша.

Скажем, что скоро вернетесь.

Леля.

Что я очень горжусь…

Юноша.

Скажем, что гордитесь…

Леля.

…что я артистка Страны Советов.

Юноша.

Скажем, что вы артистка Страны Советов.

Ф/инкельберг/.

Счастливого пути!

Юноша уходит. Его останавливают мужчины, снимают шапку и ведут к столу.

Играют марш. Леля берет букет в руки и торжественно несет его к столу.

Все.

Речь!

Юноша.

Товарищи! Я знаю, что искусство вещь, конечно, трудная и…

Звонок. Конец.

2-й эпизод

/Сцена/ ПРИГЛАШЕНИЕ НА БАЛ

В Париже. Зала в пансионе.

Муз/ыка/, вх/одят/ Трегубова и Татаров.

Мимическая сцена.

Трегубова.

Здравствуйте, г/оспо/жа Македон.

Хозяйка.

Вы принесли платье? Вы опоздали. Американка уехала.

Трегубова.

Я имела в виду русскую.

Хозяйка.

Г/оспо/жу Гончарову?

Трегубова.

Да. Она молодая?

Хозяйка.

Лет тридцать, тридцать пять.

Трегубова.

(Нач/ало/ инв/енции/. Рояль.) Я видела ее портрет в газете. Но этого мало, если говорить о платье. Портрет в газете так же отдаленно напоминает оригинал, как перчатка — живую руку. Не правда ли? Цвет лица, волосы, и то, как темнеют и загораются глаза… Мой друг показывал мне газеты, о ней пишут большими буквами: «В Париж приехала артистка Гончарова». Она будет на балу?

Хозяйка.

Весь город говорит о бале.

Трегубова.

Он состоится в воскресенье, большой международный бал артистов. Портнихи работают не покладая рук. Такое событие! Там будут все знаменитости. Звезды всех искусств. (Хозяйка уходит, Гончаровой.) Это к вам.

Трегубова.

Здравствуйте, госпожа Гончарова.

Леля.

Здравствуйте.

Трегубова.

Я с платьем.

Хозяйка.

Это госпожа Трегубова. Она портниха[348], она много лет обслуживает клиентов моего пансиона.

Трегубова.

Здесь моя витрина (указывает на витрину с платьями).

Леля.

Да, но мне сейчас просто не нужно. Вы русская?

Трегубова.

Да. (Пауза.) Что вас смущает?

Леля.

Дело в том, что в Париже есть русские, с которыми…

Трегубова.

Понимаю… эмигранты. Нет, я двадцать лет живу в Париже. Госпожа Македон может подтвердить это.

Хозяйка.

О, да.

Трегубова.

Прекрасное бальное платье.

Леля.

Какая роскошь! Оно серебряное?

Трегубова.

М-м… белое, белое.

Леля.

Но это очень дорого, вероятно…

Трегубова.

Наряд, который у Пуарэ[349] стоит десять тысяч франков, здесь вы получаете за четыре.

Леля.

Нет, закройте коробку.

Трегубова.

Вам не понравилось?

Леля.

Нет, просто дорого.

Трегубова.

Чтобы сверкнуть, недорого.

Входит Федотов. Хозяйка выходит к нему навстречу.

Леля.

И я нигде не собираюсь сверкать.

Трегубова.

А на балу? Международный бал артистов. Подумайте, это не простой бал. Париж устраивает торжество артистов. Хозяйка (возвращаясь). Это к вам, госпожа Гончарова.

Леля.

Простите.

Трегубова.

Пожалуйста.

Федотов.

Здравствуйте, товарищ Гончарова. Вас зовут Елена Николаевна, моя фамилия Федотов. Александр Васильевич.

Леля.

Вы из Москвы?

Федотов.

Нет, наоборот, я в Москву. Из Америки возвращаюсь. В Париже я проездом. Узнал, что вы здесь, и пришел приветствовать вас.

Рукопожатие.

Леля.

Спасибо, садитесь. Так вы из Америки?

Федотов.

Да.

Леля.

А что делали в Америке?

Федотов.

По тракторным делам наша комиссия ездила. Комиссия тов/арища/ Лахтина. Трое. Лахтин, Дьяконов и я. Вот, будем знакомы. Вы не заняты? Может быть, торопитесь?

Леля.

Нет, что вы, что вы, я свободна.

Федотов.

Я ведь большой поклонник ваш.

Леля.

Да?

Федотов.

Серьезно. И потому мне особенно приятно встретиться на чужбине с такой согражданкой.

Леля.

Как вы узнали, что я здесь?

Федотов.

Из газет. В Париже сенсация. Международный бал артистов. И, знаете, про вас пишут. Пишут, что на балу будет сверкать советская звезда Елена Гончарова. (Смех.)

Леля.

Чепуха какая. Меня и не приглашали.

Федотов.

Тем лучше. Да вы знаете, какой это бал?

Леля.

Международный бал артистов.

Федотов.

А кто его устраивает?

Леля.

Вероятно, ложа артистов.

Федотов.

Нет, кто дергает за веревочку?

Леля.

Не знаю, кто дергает за веревочку.

Федотов.

Так я вам объясню. Этот бал устраивает банкир Лепельтье. Тот Лепельтье, знаете, старший, текстильный. Валтасар Лепельтье. Его задавил кризис, он закрывает фабрики, но при скверной игре нужно делать хорошую мину, и вот он затеял бал, понимаете, это демонстрация мнимого благополучия. Кризис, понимаете? Вы заметили, какой кризис здесь? Это в глаза бьет, правда? Безработица, ситуация чрезвычайно напряженная. Ведь это понятно каждому, а он бал закатывает артистам. Там всякая сволочь будет, простите, пожалуйста, эмигрантские знаменитости, фашисты, между тем готовится бал посерьезнее… безработные идут на Париж.

Леля.

Безработные?

Федотов.

Голодный поход безработных. А вы говорите, бал.

Леля.

Это не я говорю, это вы говорите.

Федотов.

Да, простите, пожалуйста, я немного раскричался, давно на собраниях не выступал. Но в случае, если вы получите приглашение, советую, откажитесь и опубликуйте об этом в коммунистической прессе (уверенно, безапелляционно).

Пауза.

Вчера я был в полпредстве, там ждут вас.

Опять неловкое молчание.

Леля.

Я все собираюсь.

Федотов.

Давайте вместе поедем.

Леля.

Давайте.

Федотов.

Послезавтра встретимся у нас.

Леля.

Где это — у вас?

Федотов.

Лахтин, Дьяконов и я живем в пансионе на ул/ице/ Лантерн, это недалеко от полпредства. Я вам оставлю адрес. Послезавтра, в семь вечера. Есть?

Хорал.

Ну, что вы здесь делаете? Изучаете музеи?

Леля.

Ничего не делаю. Хожу.

Федотов.

Куда?

Леля.

Просто хожу.

Федотов.

Просто ходите?

Леля.

Иногда останавливаюсь и смотрю. Вижу, лежит моя тень. Я смотрю на нее и думаю: моя тень лежит на камне Европы. Я жила в новом мире. Теперь у меня слезы выступают, когда я вижу мою тень на камне старого. Я вспоминаю, в чем состояла моя жизнь в мире, который вы называете новым. Только в том, что я думала. Революция лишила меня прошлого и не показала мне будущего, а настоящим моим стала мысль. Думать. Я думала, только думала, мыслью я хотела постигнуть то, чего не могла постигнуть ощущением. Жизнь человека естественна только тогда, когда мысль и ощущение образуют гармонию. Я была лишена этой гармонии [и оттого моя жизнь в новом мире была неестественной. Мыслью я воспринимала полностью понятие коммунизма. Мозгом я верила в то, что торжество пролетариата естественно и закономерно. Но ощущение мое было против.] (Купюра ГРК) Я была разорвана пополам. Я бежала сюда от этой двойной жизни, и если бы не бежала, то сошла бы с ума В новом мире я валялась стеклышком родины. Теперь я вернулась, и две половины соединились. Я живу естественной жизнью. Я вновь обрела глаголы настоящего времени. Я ем, трогаю, смотрю, иду. Пылинка старого мира, я осела на камне Европы. Это древний, могучий камень. Его положили римляне. И никто не сдвинет его.

Федотов

(горячо). Его вырвут скоро из земли и воздвигнут из него баррикады. Вы говорите — ваша тень на камне Европы… Вы только вашу увидели тень… а я вижу другие тени на этом камне… Я вижу людей, превратившихся в тень от нищеты и лишений, людей, раздавленных камнем Европы: безработных, голодных, нищих.

Леля.

Может быть, может быть. Я уже три недели отдыхаю от мыслей о революции.

Федотов.

Отдыхаете от мыслей о революции? О чем же вы теперь думаете, если не думаете о революции? Можно думать либо о революции, либо о контрреволюции, других мыслей сейчас не бывает.

Леля.

Каждый хочет думать только о себе.

Федотов.

Не понимаю. Что это значит — о себе?

Леля.

Ну, о себе, о своей жизни, о своей собственной судьбе.

Федотов.

Мы были в штате Виргиния, в одном городке, как раз в тот день, когда линчевали негра. Он думал о своей собственной судьбе?

Леля.

Кто?

Федотов.

Негр, которого линчевали! Он думал о себе, да? А те, кто вздергивал его на сук и поджигал, о чем они думали? Тоже о себе? Но тут есть разница, не правда ли? О чем думает банкир Лепельтье в палате, о себе?

Леля.

Да.

Федотов.

По вашей теории — о себе.

Леля.

Да, по моей теории — о себе.

Федотов.

А безработные, которые часами стоят в очереди за тарелкой супа, они тоже думают о себе?

Леля.

Да, по моей теории, о себе.

Федотов.

А по моей теории, они думают о банкире Лепельтье, о том, чтобы банкиру Лепельтье перегрызть глотку.

Леля.

Вы хотите сказать, что человека вообще нет? А есть представитель класса? Скучно, слышала, думала, продумала, неправда это. Артистка только тогда становится великой, когда она воплощает демократическую, общепонятную и волнующую всех тему.

Федотов.

Эта тема — социализм.

Леля.

Неправда.

Федотов.

А какая же?

Леля.

Тема одинокой человеческой судьбы. Тема Чаплина. Урод хочет быть красивым, нищий — богатым, лентяй хочет получить наследство, матери хочется приехать к сыну…

Федотов.

Понимаю, т/о/ е/сть/, тема личного благополучия. Кулаческая тема[350].

Леля.

Если угодно — кулаческая.

Федотов.

Хорошо. Вы хоть понимаете.

Леля.

Я все понимаю, в этом мое горе. Я не знаю, что происходит со мною. Я одна во всем мире, только я одна. Это все в душе у меня: борьба двух миров. И не с вами это я спорю, а спорю сама с собой… веду сама с собой мучительный долгий спор, от которого сохнет мозг… В день окончания гимназии цвела акация, лепестки падали на страницы, на подоконник, в сгиб локтя… Я видела свою жизнь, она была прекрасна. (Подавать.)

Федотов.

Это все ужасно, что вы говорите. Вам нужно возвращаться в Москву.

Леля.

Что?

Федотов.

Я говорю, как можно скорее в Москву уезжайте.

Леля.

Вы говорите официально, от имени полпредства?

Федотов.

Я говорю как товарищ, просто советую.

Леля.

Слушайте.

Федотов.

Что? (Мягко, с улыбкой.)

Леля.

У меня к вам просьба.

Федотов.

Пожалуйста. Какая? (Услужливо.)

Леля.

Дайте мне денег.

Молчание. Федотов — большое изумление.

Простите меня, я пошутила, конечно.

Федотов.

У вас какая-то рваная психика, Елена Николаевна.

Леля.

Вы только теперь заметили? Тонкий наблюдатель. А я, между прочим, серьезно просила у вас денег. Я не хочу возвращаться в Москву.

Федотов.

Вы говорите глупости, Елена Николаевна. Что с вами происходит? Шатаетесь? Раздваиваетесь! Висите в воздухе, колеблетесь? Довольно, наконец. Подумайте: безработица, голод, прозревают слепые, зубы оскалены, какая здесь может быть философия? Борьба за рынки, за каучук, за нефть. Изобретаются пушки… Война, война приближается, все ясно, все просто… И вдруг вы о своей личности. Я, я, я, где я? Кто я? С кем я? Как меня зовут? Я лучше всех. Все нипочем. Только я. Хорошо мне. Плохо мне. Да ну вас, ей-богу. На что вы жалуетесь? Ваша личность подавлена? Выдумаете, что ваши интеллигентские жалобы чем-нибудь отличаются от жалоб кулака на то, что коллективизация лишила его хутора? Ничем, это одно и то же. О чем вы говорите? Не хотите возвращаться домой, не нравится быть советской гражданкой. Хотите остаться здесь? Да? Вы, которая уже была там, в советской стране, уже вместе с пролетариатом укладывала первые камни нового мира? Уже поднимала на плечи такую огромную славу, славу советской революции. Унижаетесь до мысли о том, чтобы остаться здесь, бежать из самого лучшего мира, из самой умной, самой передовой, единственно мыслящей среды — среды трудящихся нашего Союза. Это сон, бред. Париж, Париж!.. Вот мы стоим в Париже, да. Но тот Париж, который в мечтах у вас, — этого Парижа нет теперь: он уже призрак. Культура обречена на смерть. Вы думаете, что буржуазная Европа так же молода, как и вы. Это развалившийся храм, а вы поклоняетесь обломкам его колонн[351]. Другая Европа встает. Если вы хотите остаться здесь, тогда будьте последовательны… Если хотите остаться в лагере лавочников, кулаков, мелких собственников, тогда идите и стреляйте в безработных вместе с полицией. Да, да, да! Это одно и то же. Кто жалуется на Советскую власть, тот сочувствует полиции, которая расстреливает безработных в Европе. А вы думаете, вы сверхчеловек, Елена Гончарова, интеллигентка! Нечего притворяться, нечего прикрываться философией, ваша изысканная философия есть просто философия лавочника или полицейского. Значит, вы с ними. Поймите, что не может быть положения, которое занимаете вы — или здесь, или там. Где же вы? С нами или с ними?

Леля.

Поцелуйте меня в лоб, официально, от имени полпредства.

Федотов

(изумлен, Целует деловито). Ну, вот видите, и отлично. А вам очень хочется на бал?

Леля.

Только не говорите вашим товарищам. Хочется.

Федотов

(смеясь). Тщеславие?

Слово «тщеславие» должно быть дискредитировано.

Леля.

Да.

Федотов.

Тем интереснее вызвать злобу. Они вас на бал, а вы откажитесь.

Леля.

Федотов, вы симпатяга.

Федотов.

Вы тоже (серьезно, деловито. Надевает пальто и перекладывает револьвер).

Леля.

Что это?

Федотов.

Боевая привычка, револьвер поближе к руке. Ну, до свидания. (Уходит.)

Входит Татаров.

Татаров.

Если я не ошибаюсь, вы госпожа Гончарова?

Леля.

Да, это я.

Татаров.

Здравствуйте.

Федотов

(задерживаясь). Елена Николаевна. (Подходит к Татарову.) Что вам угодно?

Татаров.

Простите, я пришел поговорить с артисткой Гончаровой, бежавшей из Москвы.

Леля.

Я вас не знаю.

Татаров.

Это ваш муж? Вы бежали вместе?

Леля.

Я вовсе не бежала.

Федотов.

Кто вы такой?

Татаров.

Моя фамилия Татаров.

Федотов.

А, это редактор эмигрантской газеты «Россия». Зачем вы пришли сюда?

Татаров.

Борьба за душу. Вы ангел, я, конечно, дьявол, а госпожа Гончарова — праведница.

Федотов.

Уходите отсюда немедленно.

Татаров.

Милостивый государь…

Федотов.

Вам хочется спровоцировать нашу артистку?

Татаров.

Я пришел разговаривать не с вами.

Федотов

(спокойно). Уходите отсюда, или я…

Татаров

(постоянно убыстряя). Застрелите? Не думаю. Не рискнете. Здесь не любят убийц. Здесь человеческая жизнь не отвлеченное, а весьма конкретное понятие. Прежде всего явятся полицейские, два полицейских с усиками, в черных пелеринках, они схватят вас за руки, возьмут небольшой разгон и ударят вас спиной о стенку несколько раз, пока не отобьют вам почки. Потом, с отбитыми почками, харкающего кровью, поведут вас…

Федотов.

Ей-богу, у меня чешутся руки. (Леле, таинственно, по секрету.) Я когда-то был комбригом, Елена Николаевна.

Леля

(женственно, кокетливо). А вы знаете, Федотов, интересно. Живой эмигрант. (Шутя, к Федотову.) Пусть говорит. Я потом буду рассказывать в Москве. Живого эмигранта… видела… Я близорукая, жаль. А ну, повернитесь. Какой вы сзади? Или пройдитесь. Вы карикатура. Я часто видела вас на первой странице «Известий». Вы — нарисованный плоскостной человечек. Как же вы смели протянуть мне руку? Вы — человек двух измерений. Вы тень, я — скульптура. Пожать вам руку — это антифизический акт.

Пауза. Татаров неподвижен.

Федотов.

Елена Николаевна!

Леля.

Идемте, Федотов. Я провожу вас. Пусть он улетучится, как тень.

Уходят.

Татаров

(один). Тень. Хорошо. Но чья тень? Твоя.

Хозяйка.

Г/осподи/н Татаров, добрый вечер, г/осподи/н Татаров. (Встревоженно.) Что с вами?

Татаров молчит.

(Улыбаясь.) Ваша подруга, г/оспо/жа Трегубова только что была здесь. Она приносила платья. Вы пришли за ней? Она ушла минут десять тому назад. Вы поссорились с ней?

Татаров молчит.

Вх/одит/ посыльн/ый/.

Посыльный.

Г/оспо/жа Гончарова живет у вас?

Хозяйка.

Да.

Посыльный.

Пакет.

Хозяйка.

Международная ложа артистов. Это приглашение на бал. Ах, г/осподи/н Татаров! Русская. Если бы вы видели ее. У меня поселилась приезжая русская. Она в вашем вкусе. Г/оспожа/ Трегубова говорила мне, что вы любите шатенок.

Татаров.

Дайте мне конверт, я вручу его русской, и это будет повод познакомиться.

Ушла. Пошел к дивану.

Хозяйка

(вернувшись). Бедная мадам Трегубова. (Смеется.) Вы, наверное (смеется), изменяете ей (смеется) на каждом шагу. (Уходит.)

Входит Леля.

Татаров

(кладет шляпу на тумбу). Итак, Елена Николаевна, этот юноша помешал мне исполнить поручение, данное мне международной ложей артистов. Я пришел, чтобы передать вам приглашение на бал.

Леля

(берет конверт, рвет). И уходите вон.

3-й эпизод

/Сцена/ СЕРЕБРЯНОЕ ПЛАТЬЕ

Вечер. Татаров. Трегубова.

Трегубова отступает от манекенши. Пауза.

[Подходит, вырезывает декольте].

Татаров

(пальто на руке). Я вошел к ней вскоре после вас (Ремизова пошла), но оказалось, что советское посольство уже приставило к ней чекиста. (Ремизова повернулась.) Я не успел сказать двух слов, как он стал угрожать мне. Выхватил револьвер.

Трегубова всплескивает руками.

Переход Ремизовой. Раздевает Мартинсона.

(Оскорбленный, с возмущением и одновременно с некоторой завистью.) Бандит!

Трегубова.

Господи. Вы пугаете меня. (Отходит к работе.)

Татаров

(отход вправо и ходит по диагонали. Раздраженно). Я ушел ни с чем. Но если бы при ней не было бы чекиста, я заставил бы ее разговориться.

Трегубова.

Она очень горда. (Поворот манекена. 28.III.) Она сказала, что не со всеми русскими в Париже ей хотелось бы разговаривать.

Татаров.

С эмигрантами?

Трегубова.

Да.

Татаров.

Этой гордости хватит на неделю. Видели мы много праведников из советского рая, которые, подышав воздухом Парижа, отказывались, и навсегда, от своей веры.

Трегубова.

Мне показалось, что она очень горда.

Татаров.

(Ремизова пошла за ним.) Святая в стране соблазнов. Не верю. Не верю. Мы ее скрутим.

Трегубова.

Николай Иванович!

Татаров.

Что? Вы думаете, не удастся? Или — что? Я не понимаю, не понимаю ваших остановившихся глаз. Почему вы на меня так смотрите? Не удастся? Поверните к черту эту тускнеющую бирюзу!

Трегубова.

Я подумала о другом.

Татаров.

О чем?

Трегубова.

Если вы в состоянии так ненавидеть, это значит, что вы можете очень сильно любить.

Татаров молчит.

Ремизова два шага — руку на Татарова.

Николай Иванович, а меня вы не любите и никогда не любили.

Татаров молчит.

Ну, не надо, не сердитесь. Я не буду говорить об этом.

Татаров

(к столу, пересматривает книги). Чтобы читать у нее в душе, к ней приставили ангела с револьвером. (Газету берет, читает.) Приставьте меня к ней, а не чекиста, и тогда обнаружатся все ее тайны.

Трегубова.

Она была юной девушкой, когда вы бежали из России. Разве вы ее знали на родине?

Татаров

(у стола). Знал!

Трегубова.

Все может быть. Ваше прошлое мне неизвестно, Николай Иванович. (К манекенщице.) Вы свободны.

Манекенщица ушла. Рем/изова/ на кресло села.

Ответьте мне, скажите мне: может быть, эта актриса ваша дочь?

Пауза.

Татаров

(ходит). Может быть, может быть.

Трегубова

(с чувством большого волнения). Это правда?

Татаров.

А может быть, племянница.

Трегубова.

Ваша племянница?

Татаров.

А может быть, и не моя, а другого адвоката, похожего на меня.

Трегубова.

Какого адвоката?

Татаров.

Или не адвоката. Может быть, директора банка, или члена земской управы, или профессора. Не все ли равно. (Подход/ит/ к ней.) Чего тут не понимать? Русские интеллигенты, мы из одного племени с ней. Но случилось так, что я жалкий изгнанник, а она — высокомерная гостья с моей родины. Я не верю в ее высокомерность. Я знаю, что она несчастна. И пусть она будет немая, как… вот это зеркало, но я все-таки услышу ее голос. Я заставлю ее кричать о своей тоске.

Трегубова.

Может оказаться, что ваше подозрение неправильно. (Разрезает.)

Татаров

(встал около нее). Вам кажется, что она честна?

Трегубова.

Да. Вы сами читали мне статьи о ней. Как ее ценят большевики.

Татаров.

И все-таки она лжет им. Я докажу это.

Трегубова.

Она была в фаворе.

Татаров.

Тем интереснее опыт. [Да, она была в фаворе. Ей разрешалось многое. Она ставила «Гамлета». Подумайте, «Гамлета» — в стране, где искусство низведено до агитации за разведение свиней, за рытье силосных ям… Советская власть избаловала ее. И все-таки я утверждаю, что, несмотря ни на что, самым пылким ее желанием было бежать сюда.] Знаменитая актриса из страны рабов закричит миру: не верьте, не верьте моей славе! Я получила ее за отказ мыслить. Не верьте моей свободе: я была рабом, несмотря ни на что.

Трегубова

(переносит материю). Разве рабы такие? Это счастливая женщина по виду.

Татаров.

Счастливая? Гордая? Неподкупная?

Трегубова.

Да. Мне так кажется.

Татаров.

Праведница? Без греха?

Трегубова.

Да.

Татаров.

Я убежден, что грех у нее есть. А если его нет, то я его выдумаю.

Пауза.

Ее пригласили на этот пресловутый бал. Это уже большой козырь.

Трегубова.

Она отказалась от платья.

Татаров

(у стола). Потому что сперва пришло платье, потом приглашение. Если бы наоборот…

Трегубова.

У нее нет денег.

Татаров.

А! Это второй козырь[352]. Придумал! Гениальная мысль! Дайте ей платье в кредит. В платье, которое обшито кредитом, очень легко можно запутаться и упасть…

Трегубова

(подходит к Татарову, медленно). Вы знаете, что вам я ни в чем не могу отказать. Но я боюсь.

Татаров.

Чего? (6.IV.31 г.)

Трегубова.

Вы сказали о ней: красавица из страны нищих. Ответьте мне: вы влюбились в нее?

Татаров.

А! (Швырнул книгу.)

Входит Дмитрий Кизеветтер, молодой худощавый блондин, лет двадцати пяти. Сел.

Трегубова

(переход к Кизеветтеру с материей).

Зачем вы пришли, Дмитрий?

Кизеветтер.

Я ищу тебя, Николай.

Трегубова

(идя за зеркало). Я вас просила, Николай Иванович, не назначать этому человеку свиданий у меня в доме.

Татаров.

Он живет со мной, потому что он сирота и нищий. Вы же знаете, его отец, Павел Кизеветтер, был моим другом. Он с отцом бежал сюда, когда ему было двенадцать лет.

Трегубова.

У вас есть свой дом.

Татаров.

А в вашем доме? Я не могу принимать того, кто мне мил? А?

Трегубова.

Я его боюсь (переход к креслу).

Татаров.

Понимаю. Вы отказываетесь от дружбы со мной.

Трегубова

(вышла к креслу). Вы меня измучили.

Башк/атов/ встает.

Кизеветтер.

Тетушка боится меня. Ха-ха! Почему она боится меня?

Трегубова

(к Татарову). Разве вы не видите, что он безумный?

Татаров.

Глупости.

Кизеветтер.

В чем же безумие мое?

Трегубова

(тихо). Я не хочу, чтобы вы бывали здесь.

Кизеветтер.

В чем же безумие мое?

Трегубова.

Оставьте меня (плачет).

Молчание.

Татаров.

Тише. Лидочка, бросьте. Ну, дайте руку. (Берет ее руку, целует. Поднимает ее голову и целует в губы.) Ну, успокойтесь, успокойтесь. (Посадил Р/емизову/ на кресло.) Отнеситесь к Диме ласковей. Он безработный. Думаете ли вы об этом? Ведь их рассчитали пять тысяч.

Кизеветтер.

В кого мне стрелять за то, что меня рассчитали?

Татаров.

В советского посла.

Трегубова

(переход за кресло). Зачем вы говорите безумному такие вещи?

Татаров

(пафосно, страстно, позируя). Европа ослепла. Дайте мне трибуну. Я закричу в глаза Европы: большевизм вторгается в тебя. Дешевый хлеб…[353] Каждое зерно советской пшеницы — бацилла рака. [Каждое зерно — новый безработный.] Европа, ты слышишь? Он съест тебя изнутри, рак безработицы. Дайте мне трибуну! Римский папа! Хм… Наденьте на меня тиару и далматик Римского папы… А? Я — я, а не он, жирный итальянец в очках, должен призывать ее на борьбу с большевиками.

Кизеветтер

(смех). Ты бы хорош был в тиаре!

Татаров медленно уходит и садится за стол.

А тетушка смотрит на меня с ужасом. Она удивляется: Дима шутит. (С ненавистью самобичевания.) Я ведь ребенок, тетушка, совсем ребенок, воспитанник кадетского корпуса. И главное, добрый, очень добрый. Я никого не хочу убивать. Честное слово. И почему это я такие серьезные мысли должен продумывать, а?

Молчание.

Слышишь, Николай Иванович?

Татаров.

Ну… (9.IV.)

Кизеветтер.

Молодость — а?

Татаров.

Ну…

Кизеветтер.

Неужели молодым всегда приходилось продумывать такие трудные, кровавые мысли. А? Молодость. Всегда так бывало с молодыми, или бывало иначе? Шопен. Молодой Шопен, он тоже так странно жил? (9.IV.)

Татаров.

Молодой Шопен жил на острове Майорка. У него была чахотка.

Кизеветтер

(встал). Чудно. Чудно. Чудно. Своя кровь льется из своего горла (Сильно, нервно, яростно, рвя воротник.) А почему я [должен] не могу лить чужую кровь из чужого горла? А?

Трегубова

(переходя к Татарову). Он бредит. Разве вы не слышите?

Кизеветтер.

Я, например, ни разу в жизни не видел звездного неба в телескоп. Почему? Почему моей молодости не положено было смотреть в телескоп?

Трегубова.

Я не могу слушать его.

Кизеветтер.

А? А? У меня нет галстука. А галстуков сколько угодно. Денег у меня нет! А у кого деньги? Раздайте всем деньги! А? Слишком много населения, и слишком мало денег. Если население увеличивается, его надо уничтожать. Делайте войну! (Сел. Молчание.) Или, например, у меня никогда не было невесты. А? Я хочу, чтобы у меня была невеста.

Татаров

(встал — к креслу). У тебя никогда не будет невесты.

Кизеветтер.

Что? Почему? (Подход/ит/ к Татарову.) Почему? Почему? Почему?

Татаров.

Потому что распалась связь времен[354].

Кизеветтер

(кричит сухо, нервно). В кого мне стрелять, оттого что распалась связь времен? В кого стрелять?

Татаров.

В себя.

Трегубова.

Уходите. Вы слышите? Уходите. (9.IV.31.)

Татаров.

Ну, успокойтесь! Дима. Ступай. (Кизеветтер — к стулу.) Подожди меня на скамье.

Кизеветтер

(берет шляпу, бумажник, идет, пугает Трегубову). А тетушка боится меня!

Большая сцена ухода.

Кизеветтер уходит. Молчание.

Трегубова.

Вы собираетесь уходить? Я думала, что вы переночуете.

Татаров

(диктуя). Выслушайте меня внимательно. Завтра вы отправитесь в пансион. Возьмете с собой лучшие платья.

Трегубова.

Я ей показала одно, которое она назвала серебряным. (Вытаскивает на середину сцены коробку.)

Татаров.

Это магическая коробка. Вы не умеете мыслить символами, Лида. Эти блестки и нити, этот мерцающий воздух — знаете ли вы, что это такое? Это то, о чем запрещено думать в России. Это желание жить для самого себя, для своего богатства и славы, это человечно, и называется это — легкая промышленность… Это вальс, звучащий за чужими окнами, это бал, на который очень хочется попасть. Это — сказка о Золушке[355].

Трегубова.

Вы так нежно меня поцеловали давеча. Я хочу вернуть вам долг. (Целует его.)

Татаров.

Вы говорите: праведница, честность, преданность, неподкупность. Вы увидели на ней нити и блестки, которых на самом деле нет. И большевики, которым это выгодно, видят на ней этот наряд честности и неподкупности. А мне ведь ясно: королева-то голая[356]. И только теперь мы ее покажем миру в ее истинном виде, когда наденем на нее ваше платье. Ваше серебряное платье!

Трегубова.

Вы меня очень нежно поцеловали, и я хочу вам вернуть долг с процентами. (Целует его.)

Татаров.

Впустите ее в вашу коробку еще раз, скажите, что все это даром, и она сойдет с ума.

Стук в дверь.

Трегубова.

Войдите.

Входит прислуга.

Горничная.

Мадам, к вам кто-то.

Трегубова.

Просите.

Входит Леля и становится на пороге.

Татаров выходит на передний план. Садится в кресло спиной к сцене. Надевает очки.

А… Прошу.

Леля.

Вы узнаете меня?

Трегубова.

Да! Г/оспо/жа Гончарова. Пожалуйста, прошу вас. (28.III.)

Леля.

Я узнала ваш адрес у хозяйки пансиона.

Трегубова.

Садитесь, будьте любезны. (К столу боль/шому/.)

Леля.

Мне нужно платье.

Трегубова.

Я рада вам служить, мадам. (Переход к Леле.)

Леля.

Но дело в том, что (замялась)… хозяйка говорила мне, что вы допускаете кредит.

Трегубова.

Да, мадам.

Леля.

Я бы хотела то… (переход к кубу. Мнется.)

Трегубова.

Серебряное?

Леля.

Да.

Татаров.

С кем вы говорите, Лида?

Леля привстала. Насторожилась.

Трегубова.

Дама пришла за платьем.

Татаров.

Я дремал.

Леля смущена присутствием постороннего.

Трегубова

(успокоительно). Это мой муж.

Леля повернулась к кубу. Трегубова зажгла свет.

Татаров.

Простите, пожалуйста, что я сижу к вам спиной. Но вы расположились среди яркого света, а свет вредит моему зрению.

Леля.

Пожалуйста.

Пауза.

Трегубова.

Итак, мадам, померяем.

Леля.

Давайте.

Трегубова.

Вот сюда. (Указывает на комод.)

Леля, унося чемоданчик, и Трегубова уходят в отгороженное место, где начинается примерка.

Вальс.

Вы собираетесь на бал, мадам?

Леля.

Да, я предполагала.

Трегубова.

В России балов не бывает?

Леля.

Нет! Не бывает.

Трегубова.

Теперь вы побываете на балу.

Пауза.

Татаров

(встал, подходит к зеркалу). Когда вальс звенит за чужими окнами, человек думает о своей жизни.

Пауза. Уходит на место.

Ремизова выбег/ает/ к Мартинсону.

Леля.

Чем занимается ваш супруг?

Татаров.

Я? Пишу сказки.

Леля.

Вы давно покинули Россию?

Татаров

(врет). Еще до войны, когда мир был чрезвычайно велик и доступен[357]. (Пауза.) Советские дети читают сказки?

Рем/изова/ вых/одит/ с материей.

Леля.

Смотря какие.

Татаров.

Например, о гадком утенке.

Леля.

О гадком утенке? Не читают.

Татаров.

Почему? Прекрасная сказка. Помните, его клевали — он молчал. Помните? Его унижали — он надеялся. У него была тайна. Он знал, что он лучше всех. Он ждал: наступит срок — и я буду отомщен.

Ремизова выходит и повертывает зеркало, уходит за Лелей и выводи ее на сцену.

И оказалось, что он был лебедем, этот одинокий гордый утенок. И когда прилетели лебеди, он улетел вместе с ними, сверкая серебряными крыльями.

Ремизова.

Пожалуйста.

Леля.

Это типичная агитка мелкой буржуазии.

Татаров

(переход к стулу налево). Как вы говорите?

Леля.

Мелкий буржуа Андерсен воплотил мечту мелких буржуа. Сделаться лебедем — это значит разбогатеть. Не правда ли? Подняться надо всеми. Это и есть мечта мелкого буржуа. Терпеть лишения, копить денежки, таиться, хитрить и потом, разбогатев, приобрести могущество и власть и стать капиталистом. Это сказка капиталистической Европы. (28.III. Чуть-чуть демонстративно.)

Ремизова показывает, чтобы она прошлась.

Трегубова.

Пройдитесь, пожалуйста.

Райх — переход к столу.

Татаров.

В Европе каждый гадкий утенок может превратиться в лебедя. А что делается с русскими гадкими утятами?

Леля.

В России стараются, во-первых, чтобы не было утят гадких. Их тщательно выхаживают. В лебедей они не превращаются. Наоборот, они превращаются в прекрасных толстых уток. И тогда их экспортируют. А тут уже начинается новая сказка капиталистического мира. (28.III. То же, что в первый раз.)

Татаров.

Какая?

Леля

(перемещение). Сказка о советском экспорте. (Села на стул.)

Татаров молчит.

Трегубова

(обошла, встала. Загородила Мартинсона, Атьясова — к манекену. Громче, о фраке — быстрее). Какие платья теперь шьют в России? Короткие или длинные?

Леля.

По-моему, какие-то средние.

Трегубова.

А какой материал в моде?

Леля.

Где?

Трегубова.

В России, мадам.

Леля.

В России? Чугун в моде.

Молчание.

Р/емизова/ — переход к /нрзб/.

Леля встала, идет за кулисы. Переодевается.

Через зеркало.

Трегубова.

А какие платья носят по вечерам?

Леля.

Кажется, утренние.

Трегубова.

А в театр?

Леля.

В театр ходят и в валенках.

Трегубова.

Как? Во фраке и в валенках?

Леля.

Нет. Только в валенках.

Трегубова.

Почему? Потому что не любят фраков?

Леля.

Нет. Потому что любят театр.

Татаров

(встал). Это правда, что в России уничтожают интеллигенцию?

Леля.

Как — уничтожают?

Татаров.

Физически.

Леля.

Расстреливают?

Татаров.

Да. (Кашне бросает на стол.)

Леля

(тоже громче). Расстреливают тех, кто мешает строить социализм. А иногда прощают даже прямых врагов.

Татаров.

Я стою в стороне от политических споров, но говорят, что большевики расстреливают лучших людей России.

Леля.

Теперь ведь России нет.

Татаров.

Как — нет России?

Леля.

Есть Союз Советских Социалистических Республик.

Татаров.

Ну, да. Новое название.

Леля.

Нет, это иначе. Если завтра произойдет революция в Европе. Скажем, в Польше или в Германии. Тогда эта часть войдет в состав Союза. Какая же это Россия, если это Польша или Германия? Таким образом, советская территория не есть понятие географическое.

Татаров.

А какое же? (Снял пальто на авансцене.)

Леля.

Диалектическое. Поэтому и качества людей надо расценивать диалектически. Вы понимаете? А с диалектической точки зрения самый хороший человек может оказаться негодяем.

Татаров.

Так, я удовлетворен. Следовательно, некоторые расстрелы вы оправдываете?

Леля.

Да. (28.III. «Безусловно!»)

Татаров.

И не считаете их преступлениями советской власти?

Леля

(выходя). Я вообще не знаю преступлений советской власти. Наоборот, я могу вам прочесть длинный список ее благодеяний.

Татаров.

Назовите хотя бы одно.

Леля.

Только приехав сюда, я поняла многое. Я вернусь домой со списком преступлений власти капиталистов. Вот хотя бы о детях, о которых мы только что говорили. Знаете ли вы, что в России разбит камень брачных законов? Ведь мы, русские, уже привыкли к этому, как-то не думаем об этом. А у вас существуют незаконные дети! Т/о/ е/сть/ религия и власть казнят ребенка, зачатого любимой от любимого, но без помощи церкви. Вот почему у вас так много гадких утят! У нас гадких утят нет. Все наши дети — лебеди!

Татаров молчит.

Входит горничная Атьясова с пакетом.

(К Трегубовой.) По-моему, все в порядке. Платье мне очень нравится. Но теперь самое главное: это стоит…

Трегубова.

Четыре тысячи франков.

Леля.

Я заплачу вам на днях.

Татаров.

Вы ждете денег из России?

Леля.

Да. Кроме того, я думаю выступить один раз в мюзик-холле «Глобус».

Татаров.

В каком жанре?

Леля.

Я сыграю сцену из «Гамлета».

Трегубова.

Будьте любезны, маленькую расписочку.

Леля

(пудрится). Да, да. Конечно…

Татаров.

У вас нет бумаги, Лида? У вас плохо поставлена канцелярия. Вот вам листок. (Вынимает из кармана блокнот, отрывает листок, передает Трегубовой.) Пишите. На той стороне. (Диктует. Трегубова пишет.) «Получила от портнихи, госпожи Трегубовой, платье ценою в 4000 франков…» Вставьте: бальное, «…бальное платье ценою в 4000 франков. Означенную сумму обязуюсь уплатить…» Когда?

Леля.

Дня через три.

Татаров.

Ну, пишите: «…в среду, восьмого сентября». Год и подпись.

Леля подходит. Р/емизова/ сажает Л/елю/ на стул.

Леля подписывается.

Трегубова.

Благодарю вас.

Леля.

Ну, вот. До свидания.

Трегубова.

До свидания, мадам.

Татаров.

Приветствую русскую.

Леля уходит со свертком, но без чемодана.

Вальс.

Трегубова.

Ну, что ж, мой друг. Вы ошиблись в расчетах. Как видите, она патриотка своей новой родины. Она даже оправдывает расстрелы…

Татаров.

И разглаживает при этом складки парижского платья.

Трегубова.

У нее разгорелись щеки, когда она говорила о незаконных детях.

Татаров.

Если гражданка советской страны громит буржуазию и в то же время мечтает попасть на бал буржуазии, я не слишком верю в ее искренность.

Трегубова.

В этом платье у нее божественный вид.

Татаров.

Это лебединое оперение появилось на утенке.

Трегубова.

И он улетел.

Татаров.

Оставив у вас в руке небольшое перышко. (Встает к столу.) Посмотрите, что напечатано на обратной стороне ее расписки.

Трегубова берет расписку, смотрит.

Она в громадном изумлении. Читает.

«Россия. Ежедневная газета. Орган объединенного комитета русских промышленников».

Татаров.

Следовательно, ваша неподкупная расписалась на бланке эмигрантской газеты в получении бального платья. Это пикантно, не правда ли? Во всяком случае, неплохая сенсация для завтрашнего выпуска газеты. «Святая собирается на бал». (Снял газету с чемодана.)

Трегубова.

А! Она забыла!

Татаров.

Как вы говорите?

Трегубова.

Сундучок забыла.

Татаров

(переход к чемоданчику). Интересно. (Берет чемоданчик.)

Трегубова.

Она сейчас вернется!!

Татаров раскрывает чемоданчик, роется в нем поспешно.

Нашел тетрадку, перелистал. Стук в дверь. Пауза.

Татаров прячет тетрадку за борт пиджака, возвращается к креслу.

Трегубова захлопывает чемодан.

Войдите.

Леля

(входит). Простите, пожалуйста.

Трегубова.

Вы забыли чемодан?

Леля.

Да.

Трегубова.

Не стоило беспокоиться, я бы прислала.

Леля.

Ну, что вы. Спасибо. (Рукопожатие.) До свидания. (Уходит.)

Леля — к выходу. И выходя, встречается на пороге с Кизеветтером.

На одно мгновение они задерживаются друг против друга.

Она отброшена его стремительностью.

Он столбенеет, потрясенный ее возникновением.

И тотчас же она исчезает. Молчание.

Татаров

(с тетрадкой). Я открыл ее тайну, Лида.

Трегубова.

Это дневник?

Татаров.

Вот грех, о котором я говорил.

К/онец/ м/узыки/.

Кизеветтер

(твердо, к Мартинсону). Я прошу мне ответить, кто эта женщина, которая выбежала отсюда.

Татаров.

Красавица из страны нищих.

Кизеветтер.

Я еще раз прошу ответить — кто эта женщина?

Татаров.

Твоя невеста.

Кизеветтер — переход под лампу, поворот к окну.

Вальс.

Мартинсон

(перелистывает тетрадку.) А-а-а?! Список преступлений.

Звонок. Конец.

4-й эпизод

/Сцена/ ФЛЕЙТА (СЦЕНА В МЮЗИК-ХОЛЛЕ)

За кулисами мюзик-холла «Глобус».

Вечер. Маржерет, Леля в костюме Гамлета.

На столе Маржерета стакан с молоком и булка.

Музыка. Цветы.

Вх/одит/ Штраух. На переходе поет.

Концовка raga.

М/аржерет/

(бросил книгу). Черт! (Мотается у телефона. В телефон.)

Да. Это ты. Улялюм! Великий Улялюм! Что же ты медлишь? Приезжай немедленно. Через десять минут твое выступление. Скорей!

Выбегают артисты. Маржерет загоняет их.

Соколова.

Ах, стерва! Уже целуются.

Штраух.

Пошла вон!

При появлении двух негров Штраух (орет). Пошли вон!

Маржерета играть не стариком. Он спортсмен — он цирковой. Наверное, быв/ший/ наездник.

После Костомолоцкого[358], опоздавшего:

«Черт вас возьми! Что это вы, сволочи, не идете!»

Сцена с плащом[359]. Японцы добиваются таких эффектов.

На сцене длина хода /Штрауха/ — длинная.

Входит Леля.

Леля

(ходит в костюме Гамлета, надевает цепь, шляпу, берет зеркальце). Я проведу сцену в костюме, чтобы вы получили полное впечатление.

Маржерет направился к занавеси.

Может быть, вы заняты?

Маржерет.

Почему занят?

Леля.

Ну, так…. Ведь у вас такое большое дело.

Маржерет.

Почему большое?

Леля

(нач/инает/ планировать сцену). Ну, как же… Мюзик-холл… Выступают знаменитые артисты… Трудно…

Маржерет

(выходит из портьеры). Почему трудно? (Поставил стакан молока.)

Леля.

Как вы смешно разговариваете.

Маржерет.

Почему смешно? (Пошел на /Лелю/.)

Леля.

Вы все время спрашиваете: почему.

Маржерет.

Потому что я занят.

Леля.

Может быть, мне уйти?

Маржерет.

Уходите.

Пауза.

Леля.

Вы не хотите меня посмотреть?

Маржерет

(сел на кресло). Хочу.

Н/ачало/ м/узыки/. Бостон.

Леля

(вышла на середину сцены). Я покажу сцену из «Гамлета».

Маржерет.

Почему из «Гамлета»?

Леля.

(Сцена с плащом. Отходит.) Я предполагала сделать так. «Известная русская актриса». На афише: «Елена Гончарова… сцены из „Гамлета“».

Маржерет бежит к занавеси.

Подождите! Я начинаю! (Подходит к роялю, берет флейту.) Сцена с флейтой. Гамлет — Гильденштерн.

Играет. Переходит с места на место, изображая двоих.

Без музыки.

«Эй, флейтщик, дай мне свою дудку. Послушайте, господа, что это вы все вертитесь возле меня, словно соломинки, брошенные в воздух, чтобы узнать, откуда дует ветер, как будто хотите опутать меня сетями». — Тут говорит Гильденштерн. Ведь вы знаете эту сцену. Я не буду объяснять. «Если, принц, я слишком смел в усердии, то в любви я слишком настойчив».

Гамлет: «Я что-то не совсем понимаю. Поиграй-ка на этой флейте».

«— Я не умею, принц.

— Пожалуйста.

— Поверьте, не умею.

— Я очень тебя прошу.

— Я не могу взять ни одной ноты.

— Но это также легко, как лгать. Наложи сюда большой палец, остальные вот на эти отверстия, дуй сюда, и флейта запоет».

Маржерет

(машет рукой. Опять сорвался уйти). Не годится!

Леля

(скандализованная). Почему?

Маржерет.

Неинтересно. Флейта, да. Вы флейтистка?

Rag громко.

Леля.

Почему флейтистка?

Маржерет.

Теперь вы начинаете спрашивать, почему. Словом, не годится. Что это — эксцентрика на флейте? Тут надо удивить. Понимаете? Флейта запоет, это нам мало.

Леля

(снимает шляпу, направляется к роялю.)

Rag продолжается тихо.

Вы же не слушали.

Штраух ворчит.

Вы же не поняли.

Штраух ворчит.

Это другое.

Маржерет.

Ну, если другое, тогда расскажите. Что такое — другое? Другое, может быть, интересное. Интересная работа с флейтой может быть такая. Сперва вы играете на флейте…

Леля.

Да я не умею…

Маржерет.

А вы сами говорили, что это очень легко.

Леля.

Да это не я говорила. Вы не слушали, вы заняты.

Маржерет.

Видите, я занят, я даже не имею времени выпить стакан молока, а вы отнимаете у меня время. Кончим разговор. (Берет флейту.) Так вот, интересной работа с флейтой может быть такая. Сперва вы играете на флейте… Какой-нибудь менуэт… Чтобы публика настроилась на грустный лад. Затем вы флейту проглатываете (делает вид, что проглатывает). А-а-а! Публика ахает. Да, да, ахает. Все обалдевают. Потом переключение настроения: удивление, тревога. Затем вы поворачиваетесь спиной, и оказывается, что флейта торчит у вас из того места, откуда никогда не торчат флейты. Это замечательно! Это тем пикантнее, что вы женщина. Затем вы начинаете дуть во флейту, так сказать, противоположной стороной, и тут уже не менуэт, а что-нибудь веселое: «Томми, Томми, встретимся во вторник». Вот это сцена! А вы с «Гамлетом»!

Телефонный звонок. Маржерет бежит к телефону.

Громко rag.

Приехал Улялюм. Великий Улялюм. Исполнитель песенок. Принц Европы. Чемпион сексуальности! Бог! Бог! Бог. (Бросает трубку, бегает по сцене.)

Леля

(подходит к лестнице и властно протягивает руку). Я прошу выслушать меня, серьезно. (Усилить.)

Маржерет

(возвращается, увидя как бы впервые Лелю). А Что? Кто вы? Когда? Ах! Что? Да… Да, да, простите. Я ведь разговаривал с вами? Флейтистка! Но у меня ужасная особенность. Когда у меня мысли заняты, я слушаю и… ничего не понимаю. Дайте мне освободить мысли от того, чем они заняты. (Игра с занавеской.) Да. Готово! Так это они вами заняты, черт вас возьми! Что вам нужно от меня? Что вы хотите? Вы флейтистка?

С негрским оскалом, exspressivno.

Чередование громкости и прозрачности негритянской.

Леля.

Я (тихо) — трагическая актриса.

Маржерет.

Почему — трагическая?

Леля.

Вы опять спрашиваете, почему.

Маржерет.

Верно, верно. Останавливайте меня. У меня опять заняты мысли.

Леля

(мрачно). Я пришла к вам в театр по делу. Я думала, что это театр, а это комната пыток. Как вы смеете так говорить со мной? Вы — европейский импресарио. Почему вы издеваетесь так над иностранной артисткой? (Пошла.) Мне понадобились деньги. Это может случиться с каждым. Я унижалась там, где могла бы главенствовать.

Конец негр/итянской/ музыки.

Штраух.

Не годится! Неинтересно! (Звонок телефона.) Улялюм идет сюда. Вот он!

Шум. Аплодисменты. Звонки и музыка.

Входит Улялюм. Артисты со всех сторон.

Улялюм смотрит на Лелю.

Улялюм.

Кто это, Маржерет?

Маржерет.

Я приготовил ее для тебя.

Улялюм.

Кто ты?

Леля молчит.

Я Улялюм.

Леля.

Не знаю.

Улялюм.

Кто же ты? Негр? Нет, ты не негр. У тебя каштановые волосы, у тебя лицо персидской белизны. Кто же ты? Галл? Ты древний галл?

Леля.

Я не знаю вас.

Улялюм.

Как не знаешь? Я — Улялюм.

Леля.

Не знаю.

Маржерет.

Она притворяется, чтобы поразвлечь тебя.

Улялюм (просто). Зачем ты штаны надела? (Сходит.) Сегодня я видел во сне свое детство. Сад. Деревянные перила. Я спускался по старой лестнице, скользя рукой по перилам, слегка нагретым солнечными лучами. Ты воплощенная метафора. Сними куртку, умоляю тебя. У тебя руки круглые, как перила. Люди сделали меня богом. Я тоже был мальчик. Зеленые холмы были. Ты пришла из детства? Где был город Ним? Построенный римлянами? Иди сюда.

Пианист идет к роялю. Нач/ало/ музыки. Улялюм поет.

Леля

(выходит на середину). С некоторых пор жизнь мне кажется похожей на сон.

Маржерет.

Идите. Вам улыбнулось счастье.

Улялюм.

Подойди ко мне. Ах, не хочешь? Ну, я сам подойду к тебе.

Поет. Музыка.

Леля.

Я вспомнила. Я знаю. Я слышала эту песенку… В Москве, зимой… когда я мечтала о Европе… (Подходит к столу.)

Улялюм

(подбегает к ней). Можно мне поцеловать тебя?

Сцена с палочкой.

Леля наклоняет голову. Улялюм целует Лелю.

Пауза. Сцена с руками.

Общее восторженное молчание.

Кто ты? (К Маржерету.) Где ты достал ее, Маржерет? Где ты достал? (Логическое ударение на слове «где».)

Маржерет.

Она дует прямой кишкой во флейту.

Улялюм.

А вдруг она, не помывши флейту, стала дуть в нее губами?

Смех.

Леля

(направляется к роялю). Боже мой, боже мой, какой ужас.

Помреж.

Улялюм. Ваш выход.

Улялюм.

Как, уже мой выход?

Пианист

(Цыплухин). Улялюм, не опоздайте.

Маржерет.

Ты должен лететь как молния!

Леля.

Господин Улялюм, вы оскорбили меня!

Улялюм

(подбегает). Чем я тебя оскорбил, деточка?

Леля.

Я так мечтала о Европе! Я думала, что здесь прозвучит свободно и чисто голос искусства… Флейта Гамлета. Что же вы сделали с флейтой моей?

Улялюм.

Поедем на бал вместе. Хочешь? Я приглашаю тебя на бал артистов…

Леля.

Я схожу с ума. (Садится на стул. Музыка. Переход за Суханову и 2-й раз фраза.) Я схожу с ума.

Маржерет

(с трубкой телефона в руке). Улялюм. Улялюм! Уже. Твой выход.

Н/ачало/ м/узыки/.

Оркестр + пение. Септ/ет/ № 1.

Улялюм бежит к столу, берет шапку и палочку.

Вбегает на лестницу. Посылает воздушный поцелуй.

Бежит за кулисы. Поет.

Кончилась песенка.

Леля.

Я хочу домой… Друзья мои, где вы…

Дать знак орк/естру/. Н/ачало/ м/узыки/.

Новый мир… Молодость моя… Я хотела продать свою молодость… Чет я хотела? Бального платья. Зачем оно мне? Разве я не была красивой в платье, сшитом из тряпочек. Я хочу домой. Родина, я хочу слышать шум твоих диспутов. Рабочий, только теперь я понимаю твою мудрость и великодушие. Я смотрела на тебя исподлобья. Я боялась тебя, как глупая птица боится того, кто ей дает корм… Каждая женщина, мать детей, рожденных в новом мире, согбенная в очереди, сияет большей славой, чем все звезды Европы…

Оркестр, пение. Септет 1.

Конец/музыки/.

Я мечтала о тебе, Париж. Я искала славы твоей. Ведь я же знала. Как же я могла забыть, что славы нет выше, чем слава тех, кто перестраивает мир. Прости меня. Страна Советов, я иду к тебе. Я не хочу на бал. Я хочу домой. Я хочу стоять в очереди и плакать…

Сцена ухода.

СЦЕНА У ФОНАРЩИКА

Увозят рояль. Стол. Ставят скамью.

На скамье человечек, похожий на Чаплина.

Фонарщик.

Эй, человечек, что делаешь?

Человечек.

Ужинаю.

Фонарщик.

Во сне?

Человечек.

Нет, во сне я пообедал. Хотел оставить немного на ужин лукового супу, но, понимаешь ли, не успел. Проснулся.

Фонарщик.

Вот как. Ты, я вижу, безработный.

Человечек.

Тебе нельзя отказать в сообразительности.

Фонарщик.

Я бы тебе дал на ужин.

Человечек.

Не беспокойся, пожалуйста, разве ты не видишь, что я ужинаю?

Фонарщик.

Веселый человечек. Что же ты ешь?

Человечек.

Дерево. Вон там, видишь, стоит дерево. Я его ем. В конце концов, оно похоже на миногу. Если бы не листья.

Фонарщик.

Вот чудак. Если мне придется есть дерево, я его обязательно съем с листьями. Разве плохо, если к миногам подают салат?

Человечек.

Ты прав. Но я уже наелся. Теперь я хочу сладкого. Я буду есть решетку. Вон там. Видишь? Очень вкусно. Напоминает вафлю. Только, черт возьми, что-то попало в мою еду.

Н/ачало/ м/узыки/. Септет.

Приближается Леля.

Это артистка из Мюзик-холла.

Фонарщик.

Мадам, вы ему испортили десерт.

Человечек.

Маржерет выгнал меня. Скажите ему, что безработные сожгут его театр.

Леля.

За что он вас выгнал?

Человечек.

За сочувствие безработным. Кроме того, он не любит членов профсоюза. Я флейтист из оркестра. А вы?

Леля.

Я тоже член профсоюза.

Фонарщик.

Дайте ему на ужин. А то ему захочется свинины и он съест полицейского.

Леля.

Конечно, конечно. Я знаю. (Дает ему деньги.)

Человечек.

Скажите ваш адрес, и я верну вам деньги.

Леля.

Я завтра уезжаю.

Леля удаляется.

Фонарщик.

Только ты, смотри, не проснись.

Человечек.

Я ошибся. Это актриса не нашего театра.

Фонарщик.

Ты лучше подсчитай, хватит на тарелку супа?

Человечек.

Темно.

Фонарщик.

Я зажгу фонарь.

Поднимает шест, зажигается фонарь над их головами.

И в свете его обнаруживается большое сходство Человечка с Чаплином.

Фонарщик помогает ему считать, заглядывая в его ладонь.

Ого-го, это целый океан супа.

Человечек.

Я мечтал только о маленькой луковице, величиной с гланду.

Фонарщик.

Ну, теперь ты сможешь съесть луковицу величиной, по крайней мере, в этот фонарь.

Тушит фонарь.

До конца музыка.

5-й эпизод

/Сцена/ ГОЛОС РОДИНЫ

«КАФЕ»

Лахтин

(читая газету). В белогвардейской газете «Россия» помещена статейка, где сказано, что вчера, в некоем пансионе, ты, советский гражданин Федотов, выстрелом из револьвера убил сотрудника газеты «Россия» Татарова. Принимая во внимание, что сия статья напечатана в газете белогвардейской, допускаю, что ты вышеуказанного Татарникова…

Федотов.

Татарова.

Лахтин.

Неважно. Я допускаю, что ты этого Татарникова не убил. Я даже предполагаю, что ты не ранил его. Я готов думать, что ты в него и не стрелял вовсе. Можно даже утверждать, что ты в него стрелять и не собирался. Я верю даже, что у тебя и в мыслях не было стрелять в этого Татарниковского.

Федотов.

Ну, конечно, белогвардейская газета нагло наврала.

Лахтин.

Неужели ты размахивал револьвером в этом притоне?

Федотов.

Это неправда, врут все.

Входит официант.

Лакей.

Дама вас спрашивает.

Федотов.

Это Гончарова.

Встал, ушел, возвращается с Гончаровой, дает ей стул.

Лахтин — поклон.

Леля.

Здравствуйте.

Лахтин.

Я очень рад. (Рукопожатие.) Сергей Михайловичем прошу величать.

Федотов.

Надо что-то заказать.

Лахтин.

Чаю.

Федотов.

Цейлонского.

Лахтин.

Лучше индийского.

Федотов.

Бисквитов.

Лахтин.

Варенья принесите.

Федотов.

Может быть, покушаем?

Лахтин.

Ростбиф!

Федотов.

И вина.

Лахтин.

Да, да, вина.

Федотов.

Покушаем и отправимся в полпредство, Дьяконов сейчас находится там, он позвонит нам и скажет, когда выезжать. Леля. Очень хорошо.

Лахтин.

А вы помните меня? Нет? Нас уже знакомили в Москве однажды, на спектакле. В вашем же театре. Не помните? А, понимаю, я тогда баки носил.

Федотов.

Неужели баки носил?

Лахтин.

Да, продолговатые такие бакенбарды. Или нет, не продолговатые. А такие, как котлеты.

Федотов.

Зачем?

Лахтин.

Не знаю зачем. Сдуру завел.

Федотов.

Для смеху. Вот как, значит, мы познакомились с вами. В Париже. Что вы теперь играете?

Леля.

Гамлета.

Лахтин.

То есть Офелию?

Леля.

Нет, самого Гамлета.

Федотов.

Да что вы? Женщина играет мужчину?

Леля.

Ну да.

Федотов.

Но ведь по ногам-то видно, что вы женщина.

Леля.

Теперь женщина должна думать по-мужски. Революция. Сводятся мужские счеты.

Федотов.

Чего, чего сводятся?

Леля.

Сводятся мужские счеты.

Лахтин.

Чепуха.

Федотов.

На постном масле.

Входит официант.

Лахтин.

Я вам чаю налью.

Леля.

Мне, право, стыдно, что вы так беспокоитесь. Как вы жизнерадостны.

Лахтин.

Вы знаете, у меня, кажется, подагра.

Федотов.

А может быть, и не подагра.

Лахтин.

А может быть, и не подагра. Тоска по родине.

Федотов.

Или, вернее всего, насморк хронический.

Лахтин.

Да, да, не смейся, я запустил грипп. (К Леле.) Ну слушайте, пейте, ешьте, бутерброды берите — сандвичи. Вы в первый раз в Париже?

Леля.

Да.

Лахтин.

Надолго?

Леля.

Я хочу уезжать.

Лахтин.

Куда — в Ниццу поедете?

Леля.

Нет, я хочу домой, в Москву.

Лахтин.

Да что вы, когда?

Леля.

Как можно скорее.

Федотов.

Давайте вместе поедем.

Леля.

Спасибо. Я с удовольствием.

Лахтин.

Ну и чудно.

Леля.

Ну, расскажите, как там, в Америке.

Федотов.

Да ничего, всего много… только неорганизованно как-то. Без карточек. Елена Николаевна на бал собирается.

Лахтин.

Куда?

Федотов.

На бал.

Леля.

Оставьте, Федотов, я никуда не собираюсь.

Лахтин.

На какой бал?

Федотов.

Международный бал артистов.

Лахтин.

Вас пригласили?

Леля.

Да.

Лахтин.

Наглость какая. Приглашать советскую актрису на бал дрессированных обезьян. Вы, конечно, отказались?

Леля.

Да.

Лахтин.

Еще бы. Вы подумайте, что бы сказали ваши товарищи, там в Москве, если бы вдруг стало известно, что вы согласились плясать на балу Валтасара Лепельтье. Того самого Лепельтье, который обрекает на голодную смерть своих рабочих. А, Дьяконов.

Входит Дьяконов. Просит стул.

Официант приносит стул.

Федотов.

Познакомьтесь. Дьяконов. Елена Николаевна Гончарова.

Дьяконов.

Кто?

Федотов.

Что с тобой?

Дьяконов.

Кто?

Федотов.

Что с тобой?

Дьяконов.

Вы Гончарова?

Леля.

Да.

Дьяконов.

Зачем вы пришли сюда?

Федотов.

Ты пьян?

Дьяконов.

Подожди. Вы просмотрели сегодняшние газеты, Сергей Михайлович?

Лахтин.

Нет, не успел, а что такое?

Дьяконов

(подсаживаясь к нему). Я только что был в полпредстве, я сообщил, что мы собираемся прийти на прием вместе с артисткой Гончаровой. Тогда мне вручили эти газеты, чтобы информировать нас. Вот три французские газеты и две белогвардейские. «Россия» и «Возвращение».

Лахтин.

То, что отмечено синим?

Дьяконов.

Да.

Лахтин.

«Россию» я начал читать. Так, так. О вас тут, о вас.

Леля.

Обо мне, что именно?

Лахтин.

Вот сволочная заметка, едва приедет человек из Москвы…

Дьяконов.

Читайте, Сергей Михайлович.

Лахтин.

Здесь напечатано так: «Бежавшая из советского рая актриса Гончарова беседовала с сотрудником газеты „Россия“. На руках у нее имеется разоблачительный материал, имеющий совершенно своеобразное культурно-историческое значение…»

Федотов.

Да вы не волнуйтесь, Елена Николаевна, они специалисты по клеветничеству. Они еще не такое напишут.

Дьяконов.

На этот раз они написали правду.

Леля.

Что вы говорите?

Лахтин.

Давайте тише.

Федотов.

Дьяконов, не скандаль.

Дьяконов.

Ну а это, Сергей Михайлович?

Лахтин.

Это вы писали?

Леля.

Не вижу. Да, это расписка насчет платья.

Лахтин.

Каким образом к вам попал бланк эмигрантской газеты?

Леля.

Не знаю.

Лахтин.

Это хуже.

Дьяконов.

Теперь прочтите в газете «Возвращение» и во французских газетах кое-что.

Леля.

Какая чепуха.

Лахтин.

Тише, тише. Так. Статья носит следующее название: «Тайна советской интеллигенции в обмен на парижское платье». Вы продали свой дневник эмигрантам?

Леля.

Какой дневник?

Лахтин.

«Каждая строчка этого документа омыта слезами. Это исповедь несчастного существа, высокоодаренной натуры, изнемогающей под игом большевистского рабства. Это сверкающая правда о том, как диктатура пролетариата расправляется с тем, что мы считаем величайшим сокровищем мира, — человеческой свободной мыслью. На первой странице читаем: „Список преступлений советской власти“».

Федотов.

Это правда?

Леля.

Да. Но это не так. У меня есть тетрадь, она состоит из двух частей. Выслушайте меня, ах, это ужасно. Я сейчас вам объясню. В этой тетради два списка. Один — преступлений, другой — благодеяний.

Лахтин.

Ничего не понимаю.

Леля.

И я не продавала. Это какая-то сплетня. Я не знаю, как это проникло в печать. Знаете что? Пойдемте в мой пансион, я покажу вам эту тетрадь, и вы поймете. Я сейчас принесу, хорошо?

Дьяконов.

Эта тетрадь?

Леля.

Да.

Лахтин.

Откуда она у тебя, Дьяконов?

Дьяконов.

Этот дневник и расписку с сопроводительным наглым письмом прислал в полпредство эмигрантский журналист Татаров, с которым г/оспо/жа Гончарова имела дело.

Федотов.

Как, это тот самый Татаров, который был у вас утром тогда, в пансионе? Вы, значит, все же… Я же вас предупреждал.

Лахтин.

Дайте сюда. «Список преступлений».

Леля.

Дальше, дальше смотрите, там список благодеяний.

Лахтин.

Нет, никакого другого списка нет.

Леля.

Как, половина оторвана, кто же оторвал?

Дьяконов.

Вы же сами оторвали, чтобы выгоднее продать.

Леля.

Я не продавала.

Лахтин.

Подожди, Дьяконов. Как все это было, расскажите.

Леля.

Я хотела пойти на бал, да, да, это так. Я пошла к портнихе, взяла платье, расписку потребовали. Я расписалась, а ее муж, я не знала, ее муж оказался этим самым Татаровым. Он подсунул мне бланк.

Дьяконов.

Платье стоит четыре тысячи франков. Где вы надеялись взять такую сумму?

Леля.

Я хотела заработать.

Дьяконов.

Где? Ясно. Эти четыре тысячи франков вы получили за дневник, это написано во французской газете.

Лахтин.

Подожди, Дьяконов, газеты могут врать, я не верю газетам.

Леля.

Товарищи, честное слово, я никому ничего не продавала.

Лахтин.

Да, я вам верю, вам захотелось потанцевать на балу.

Леля.

Да, захотелось потанцевать, сверкнуть, разве это страшное преступление?

Лахтин.

Но вы знали, что этот бал носит неясно выраженный, но все-таки фашистский характер.

Леля.

Я ведь еще не решила, пойду я или не пойду. Я колебалась.

Лахтин.

Так, но платье все-таки купили? Погоня за платьем привела вас к эмигрантам.

Леля.

В страшную ловушку.

Лахтин.

Да, и коготок увяз.

Дьяконов.

Но коготок-то был?

Лахтин.

Я верю, что дневник у вас украли и без вашего ведома напечатали, но если /бы/ его не было, то его нельзя было бы украсть. Ваше преступление в том, что вы тайно ненавидели нас, может быть за то, что у нас нет балов и роскошных платьев.

Леля.

Я вас любила, клянусь вам.

Дьяконов.

Не верю.

Леля.

Как вам доказать, не знаю.

Дьяконов.

Поскольку клевета ваша обнародована, надо доказывать не нам, а Парижу и Москве. Мы можем вам поверить, а пролетариат нет.

Леля.

Да, я понимаю, что же мне делать?

Федотов.

Необходимо сейчас же к полпреду.

Дьяконов.

Не знаю, захочет ли полпред принять ее. Здесь действует общее правило. Советский гражданин, перешедший в лагерь эмиграции, ставит себя вне закона.

Лахтин.

Это не твое дело. В Москве разберутся.

Леля.

Я вне закона?

Дьяконов.

Юридически, да..

Леля.

Предательница? Тогда все интеллигенты предатели! Всех надо расстрелять!

Лахтин.

Зачем вы клевещете на интеллигенцию?

Федотов.

Успокойтесь, Елена Николаевна.

Лахтин.

Я сейчас позвоню в полпредство.

Направляются к выходу.

У выхода останавливаются.

Дьяконов.

Я бы к стенке поставил эту сволочь.

Уходят.

Входит официант, собирает посуду.

Федотов расплачивается с ним.

Леля.

Федотов, как же теперь быть, голубчик вы мой?

Федотов.

Елена Николаевна, давайте спокойно.

Леля.

Если я пойду пешком, через всю Европу, с непокрытой головой, приду на Триумфальную площадь, в театр, к общему собранию, стану на колени…

Федотов.

Не надо пешком, не надо через всю Европу, поедем в поезде, по определенному маршруту, через всю Европу не надо, поедем Париж, Берлин, Варшава, Негорелое… Ну, теперь довольно философствовать. Вот видите, что получилось? Кому сыграла на руку ваша философия? Но это неважно, черт с ним, вы не преступница, это Дьяконов порет горячку. Спокойно, отложим все до Москвы, а в Москве — обсудим. Москва прощала более серьезных преступников, прямых врагов.

Леля.

Судить меня будут… я ведь сама судья себе. Я уж давно осудила себя. Разве я живу? Федотов, голубчик, сердце, дурно.

Федотов.

Сейчас, сейчас.

Ушел.

Сцена выкрадывания револьвера.

Леля ушла.

Входит официант, за ним, одновременно, с двух сторон, Лахтин и Федотов.

Лахтин.

Полпред принимает нас.

Федотов.

А где же Елена Николаевна?

Лахтин.

Дама.

Лакей.

Села в такси и уехала.

Лахтин.

Что это значит?

Федотов.

Не знаю.

Лахтин.

Ты что?

Федотов.

Да так, неприятно все это.

Лахтин.

Ты веришь ей?

Федотов.

Я боюсь, она наделает глупостей.

Лахтин.

Почему она скрылась? Что мы скажем полпреду?

Федотов.

Ты отправляйся в полпредство, а я пойду за ней. Я думаю, что она наша, правда?

Лахтин.

Если ты увидишь ее, скажи, что ерунда.

Федотов.

Скажу, что ерунда.

Лахтин.

Скажи, что все устроится.

Федотов.

Скажу, что все устроится.

Лахтин.

Скажи, что в Москву поедем вместе.

Федотов.

Ладно, скажу, что вместе.

Лахтин.

Скажи в ее стиле, что пролетариат великодушен.

Федотов.

Скажу в ее стиле, что пролетариат великодушен.

Боголюбов берется за пальто.

Темно.

Конец.

6-й эпизод

СЦЕНА У ТАТАРОВА

Лежит в развернувшейся упаковке серебряное платье.

Татаров.

Если вы пришли только затем, чтобы возвратить платье, то вы обратились не туда, куда следовало. Здесь живу я. Госпожа Трегубова живет в другом месте. Но вы узнавали мой адрес, следовательно, вы хотели меня видеть. Теперь вы молчите. Не понимаю. Вы обижены на меня?

Леля молчит.

А я думаю, что вы должны быть благодарны мне. Тем, что я украл ваш дневник, я оказал вам большую услугу.

Леля молчит.

Советский режим недолговечен. Его уничтожит война, которая разразится не сегодня завтра. Образуется правительство научной, технической и гуманитарной интеллигенции. Ни для кого не секрет, что начнутся репрессии. Преследования коммунистов и тех, кто им служил наиболее рьяно. Ну, что ж. Возмездие. Конечно, новая власть проявит великодушие. Но на первых порах — военная диктатура. Маршал, который вступит в Москву, будет действовать сурово — как русский патриот, как солдат. Тут ничего не поделаешь. Гуманисты в белых жилетах потупят на некоторое время взоры. И вот, представьте себе… если бы не случилось того, что случилось, если бы дневник ваш остался при вас, — скажем, вы вернулись бы обратно в Москву и продолжали бы притворяться большевичкой… И вот произошел бы переворот. Тогда в один прекрасный день, на рассвете, вас привели бы в комендатуру в числе прочих… Тут уже поздно было бы доказывать и разбираться в дневниках. Вас бы расстреляли, как любую чекистку. Ведь так?

Леля молчит.

Теперь вы чисты. Ваш дневник напечатан. Его читают Милюков[360], генерал Лукомский, русские финансисты, помещики и, главное, та молодежь, которая мечтает, ворвавшись в Россию, отомстить (жестоко) за своих расстрелянных отцов и братьев, за молодость свою, не видевшую родины. Они читают вашу исповедь и думают: она была в плену, ее мучили, ее вынуждали служить власти, которую она ненавидела. Она была душою с нами. Следовательно, я помог вам оправдаться перед теми, кто будет устанавливать порядок в России.

Леля молчит.

Ведь это ясно: где-то в подсознании вашем жила вечная тревога (запер дверь), мысль об ответственности… за кровь, которую при вашем молчаливом согласии проливали большевики. Теперь вам бояться нечего. Я был врачом вашею страха.

Леля молчит.

А теперь вы можете быть спокойны. Родина простит вас. И вознаградит. Недолго ждать. У вас будет особняк, автомобили, яхта. В серебряном платье вы будете блистать на балах. Мы встретимся (подходит к Леле). Я стану во главе большой газеты. Я приеду к вам в театр, неся розы в папиросной бумаге; мы посмотрим друг другу в глаза, и вы очень крепко пожмете мне руку.

Леля.

Стань к стенке, сволочь.

Она резко встает. В руке у нее браунинг.

Татаров бросается на нее. Происходит борьба.

Леля роняет браунинг.

Из-за занавески выходит спавший до того Кизеветтер.

Он поднимает браунинг.

Леля в растерзанной одежде лежит, брошенная на диван.

Тишина. Кизеветтер с браунингом.

Татаров.

Отдай револьвер.

Кизеветтер молчит. Пауза.

Я говорю: отдай револьвер.

Леля движется.

Кизеветтер

(приближается к Леле и присажив/ается/ на ручку дивана). Не бойтесь меня! Я буду вашей собакой!

Леля молчит.

Я вас не знаю. Я видел вас только один раз в жизни.

Движение Лели.

Вы слушаете меня? Мы встретились на пороге — помните? И вы прошли через все мои железы.

Татаров.

Ты можешь вести эту сцену без револьвера?

Кизеветтер

(шаг вперед). Я нищий. У меня нет галстука. Но если вы продаетесь за деньги, я сделаюсь вором и убийцей.

Леля

(к выходу, с криком). Пустите меня! Пустите меня!

Кизеветтер

(бросается за ней, к ногам ее, обнимает ее колени). Не уходи, не уходи…

Леля.

Пустите меня!.. (Все время.)

Кизеветтер.

Мир страшен… (Диктует.) Черная ночь стоит над миром… ничего не надо… только двое… мужчина и женщина должны обнять друг друга…

Татаров.

Пусти ее.

Р/айх/ за статую.

Кизеветтер.

Не подходи!

Стреляет в него, промах. Тишина.

Сел, заплакал, упал револьвер.

Выходит Мартинсон. Закуривает.

Татаров.

Эпилептик.

Кизеветтер плачет — лицом на столе.

Шум за дверью. Стук.

Татаров

(подходит к дверям). В чем дело?

Голос за дверью

(Ключарев). Открой, русский.

Кириллов сел на /нрзб/.

Татаров.

Случайный выстрел. (Стихает за дверью.) Ну, вот. Они пошли за полицией.

Кизеветтер неподвижен. Молчание.

Татаров

(вынимает обойму). Где вы достали револьвер?

Леля молчит.

На нем гравировка: «Александру Федотову, комбригу». Вы получили его в посольстве? Какая неосторожность. Если вам поручили меня убить, то следовало снабдить вас другим оружием.

Леля

(выходит). Меня никто не посылал. Я сама решила убить вас.

Татаров.

Из револьвера, принадлежащего комбригу…

Леля.

Я его украла. (Села на стул.)

Татаров.

А… Ну, это естественней. Но полиции выгоднее вам не поверить. На основании этой семизарядной улики будет создана версия, что советское посольство инспирирует своих агентов на террористические акты против эмиграции.

Леля молчит.

Это повод для ответных актов с нашей стороны. Скажем, для покушения на советского посла.

Леля.

Да, я понимаю.

Татаров.

Вы хотели свести со мной личные счеты, а в результате может погибнуть советский посол. Вы понимаете? А дальше? Дальше может начаться война. Порох готов. И в России скажут, что вы бросили в него искру.

Леля молчит.

Вы действительно запутались… Ладно, я еще раз окажу вам услугу.

Стук в дверь.

(У двери.) Кто?

Голос за дверью.

Именем закона.

Татаров

(к Леле). Спрячьтесь.

Леля уходит за занавеску.

Татаров открывает дверь.

Входят два полицейских в черных пелеринках, с усиками.

Молчание.

Первый.

Что здесь было, расскажите, будьте любезны.

Татаров.

Нечаянный выстрел.

Первый.

В воздух?

Татаров.

Да.

Второй.

В потолок?

Татаров.

Я думаю, что в косяк.

Первый.

Кто стрелял?

Второй.

Да, кто стрелял?

Татаров

(молча показывает. Жест).

Первый.

Кто вы, будьте любезны?

Кизеветтер.

Дмитрий Кизеветтер.

Второй.

Почему вы стреляете в воздух? Вы именинник сегодня?

Молчание.

Первый.

Чем вы занимаетесь?

Татаров.

Он безработный.

Первый.

Ага… откуда у вас оружие?

Кизеветтер.

Не знаю.

Второй.

Дай ему в морду, Жан.

Первый.

Ш-ш! Это ваш револьвер?

Кизеветтер.

Нет.

Первый.

А! Это русский револьвер. Интересно. Русские снабжают безработных оружием.

Леля.

Это неправда.

Ход к Леле вдвоем.

Второй.

Мадам, красивые женщины не должны вмешиваться в политику.

Кизеветтер.

Я стрелял в него из-за женщины.

Первый

(ход). Из-за вас?

Леля молчит.

Кизеветтер.

Да, из-за нее.

Первый

(к Татарову.) Это правда?

Татаров.

Да (ход).

Первый

(ход к Кизеветтеру). Вы подтверждаете, что вы произвели покушение на убийство?

Кизеветтер.

Да.

Первый.

За это полагается каторга… (Молчание.) Вы хотите на каторгу?

Кизеветтер молчит.

Второй.

Дай ему в морду, Жан.

Первый.

Чш… Если вы не хотите на каторгу, то лучше не настаивайте на версии о покушении.

Кизеветтер.

Хорошо.

Первый.

Идите сюда! Садитесь. Условимся, что вы просто выстрелили в воздух… (Тоном констатации, как бы подсказывая лжепоказания.)

Кизеветтер.

Хорошо.

Первый.

…но из русского револьвера. Если безработный стреляет из русского револьвера во французский воздух, значит, его руку держат большевики. Следовательно, этот безработный хочет сделать революцию при помощи иностранцев. Значит, он изменник. За это полагается гильотина. Вы хотите на гильотину?

Кизеветтер.

Нет.

Первый.

Так что же нам делать?

Пауза.

Леля.

Этот человек ни при чем… вы слышите? Во всем виноватая…

Первый.

В чем?

Леля.

Этот револьвер принесла я!

Первый

(к Татарову). Что? Кто это?

Татаров.

Актриса.

Первый.

Откуда у вас русский револьвер?

Леля.

Я его украла.

[

Первый.

Где?

Второй.

Очевидно, в советском посольстве.

Первый.

Французская полиция охраняет советское посольство. Это известно вам? Таково международное правило. Красть вообще нехорошо. А красть в посольстве иностранной державы к тому же невежливо. Если вы произвели кражу в посольстве, я должен вас арестовать как воровку. За это полагается тюрьма. Вы хотите в тюрьму за ограбление советского посольства?

Леля молчит].

Татаров

(подходит к Бочар/никову/). Она испугалась выстрела и сама не знает, что говорит.

Второй.

Ваша любовница?

Татаров.

Да.

Первый — к столу.

Второй

(М/артинсон/ — отход/ит/) Мне тоже нравятся шатенки.

Пауза.

Первый

(встает). Итак, случай разучен. Что мы имеем? Если забыть о выстреле? Безработного труса и большевистский револьвер. Кроме того, мы знаем, что приближается поход безработных. (Пауза.) Если вы любите стрелять, почему бы вам не выстрелить еще раз? Кизеветтер. В кого?

Первый.

Во многих сразу.

Второй.

Я думаю, что комиссар одобрит это предложение. Первый. Мы попросим вас выстрелить в безработных.

Второй.

Из большевистского револьвера.

Первый.

Они ответят, и тогда драгуны получат законное право на то, чтобы /их/ разгромить, а вы благополучно избегнете и каторги, и гильотины.

Второй.

А вы, мадам, тюрьмы.

Леля.

Негодяй! Негодяй! Вы негодяй!

Первый.

Спрячь ее за занавеску, Гастон.

Второй.

Я боюсь, она, наверное, царапается.

Первый.

Ну, ладно. Она успокоится в объятиях у своего милого. (Возвращается.) Идемте, молодой человек.

Кизеветтер неподвижен.

Первый.

Ну.

Кизеветтер неподвижен.

Второй.

Дай ему в морду, Жан.

Кизеветтер идет.

Первый.

Вы впереди, а мы несколько сзади.

Уходят. Тишина.

Татаров

(подходит к Леле). Итак, вместо того чтобы шагать под дождем в неуютный комиссариат, вы остались в теплой комнате.

Леля тихо идет к дверям мимо Мартинсона.

Куда вы?

Леля

(поворот). Я пойду домой.

Татаров.

В пансион? У вас нет денег.

Леля

(поворот). В Москву.

Татаров.

Как?

Леля

(на пороге). Пешком.

Конец.

Между 6 и 7 эп/изодами/ музык/альная/ прослойка, секунд 30.

7-й эпизод

/Сцена/ ПРОСЬБА О СЛАВЕ

Ночь. Улица. Рабочие.

Раскрыть боковой портал, на нем — б/елое/ платье.

Начало «Ветра». Певица.

Пшенин.

[361] Товарищи, я предлагаю разойтись.

Ноженкин.

Трус!

Пшенин.

Запальчивость — не значит храбрость. Дерзость — обезьяна отваги.

Крюков.

Сам обезьяна.

Сергеев.

Говори проще.

Пшенин.

Ночью нельзя говорить проще. Ночью говорят или шепотом, или кричат.

Нар/одное/ трио.

Начинается песенка:

Посередине рынка

стоит твоя корзинка.

Блондинка, блондинка,

красотка моя.

Пшенин.

Товарищи, предлагаю разойтись.

Консовский

(бежит). Убирайся юн, полицейская маска. Убирайся вон!

Пшенин.

Что ты орешь, парень? Рыжий парень, глупый Жак. Ну, что ты орешь? (Толкнул его ногой.)

Консовский.

Да здравствует Москва!

Пшенин.

Дубина! Ты читаешь газеты?

Сергеев.

Он не умеет читать.

Пшенин.

Как ты смеешь мечтать о переустройстве мира, если ты неграмотен? Москва, Москва… Рыба. Глупая рыба. Вас обманывают! Они верят Москве. А ты был в Москве?

Подросток молчит.

Фролов.

Он не был в Москве.

Пшенин.

А не был? Ну и молчи. Кто-нибудь из вас был в Москве?

Леля

(появляясь рядом с агитатором). Я была в Москве!

Пшенин.

Очень приятно. Ну, что ж, расскажи этим невеж/д/ам о советском рае.

Леля.

Когда говоришь с рабочим, сними шляпу (сбрасывает с него шляпу).

Гул одобрения, смех, рукоплескания.

Народное трио 2-й раз.

Веселый голос продолжает:

Сегодня после рынка

приди ко мне, блондинка,

блондинка, блондинка,

красотка моя.

Пшенин

(на фоне песенки). Ах ты, дрянь! Я оттаскаю тебя за кос/м/ы!

Подросток дает агитатору пинка в зад.

Тот падает. Замешательство.

Появляется пожилой господин со свитой (Лепельтье-отец, Лепельтье-сын, дочь Лепельтье и ее жених).

Они видят опрокинутого агитатора и возбужденную Лелю.

Лепельтье-отец.

Революция еще не началась, господа.

Леля.

Поэтому он отделался только шляпой. А когда начнется революция, за шляпой полетит и голова.

Лепельтье-отец.

Кто эта фурия?

Пшенин.

Пьяная потаскуха.

Молчание.

Лепельтье-отец.

Ты думаешь, мы живем в восемнадцатом веке?

Леля.

Да, мне снятся маркизы, висящие на фонарях.

Лепельтье-отец.

Ты политически неразвита. В наши дни миром правят не маркизы и не короли, а машина, изобретенная демократией и носящая имя капитала.

Леля.

Ну, что ж. И фонари-то теперь другие — электрические.

Начало муз/ыки/ «Ветер».

Лепельтье-сын.

Можно подумать, что она актриса, которую наняли в эту ночь играть одну из ведьм Французской революции.

Лепельтье-отец.

Чего ты бесишься? Она воображает меня аристократом. Дитя мое, я сын метельщицы, я был бедняком, был в юношестве помощником кузнеца, потом стал слесарем.

Лепельтье-дочь.

Ночь слишком сырая, чтобы затягивать беседу. И так мы приезжаем на бал последними.

Лепельтье-отец.

Я пролетарий по крови и могу говорить с вами на общем языке. Чего вы хотите?

Ноженкин.

Хлеба.

Леля.

Ах, только хлеба? Почему вы боитесь его?

Лепельтье-отец.

Ты мне мешаешь (поднимает трость и упирает ее перпендикулярно в грудь Лели).

Леля.

Он причиняет мне боль своей тростью.

Лепельтье-отец.

Ты провоцируешь своих товарищей. Она не похожа на женщину с фабрики. Я думаю, что она служит в полиции.

Леля

(вырывает палку). Что вы боитесь его?

Лепельтье-сын

(отнимает трость у Лели). Но-но-но. Тише, тише, голубка.

Кон/ец/ муз/ыки/ «Ветер».

Без музыки.

Лепельтье-отец.

Затруднения пройдут. Нужно подождать.

Ткач (Васильев А.).

Голодая?

Лепельтье-отец.

Ты ежедневно получаешь тарелку супа.

Ткачиха.

А наши дети?

Лепельтье-отец.

Не рожайте детей в такое время. Скажи твоему мужу, чтобы он сдерживал себя. Я не могу отвечать за экстаз твоего мужа.

Леля.

Бейте, бейте его!

Нач/ало/ муз/ыки/ «Джаз». 37–40 /sec./.

Появляется группа рабочих.

Сантиллан.

Как ты попала к нам?

Лепельтье-отец.

А, Анри Сантиллан! Член коммунистической партии, бывший депутат, здравствуйте. Вас уже выпустили из тюрьмы? Они вас уважают, вы должны предупредить их. Смотрите, они заняли улицу. Они мешают городу отдыхать. Правительство может вызвать драгун.

Сантиллан.

Они разойдутся только после того, как правительство выслушает их требования.

Лепельтье-отец.

Пусть говорят, я передам.

Сантиллан.

Это длинный список.

Лепельтье-отец.

Диктуйте.

Музыка безработных. Партитура № 27.

Леля приходит в себя, слушает.

Никитин (голос из зрительного зала).

Мы требуем…

Сергеев.

Прекратить безработицу.

Ноженкин.

Мы требуем… семичасовой рабочий день.

Марков.

Фабрики рабочим.

Фролов.

Заводы рабочим.

Сергеев. Землю отнять у помещиков.

Никитин.

Мы требуем…

Высочан.

Детям ясли.

Ключарев.

Зеленые города.

Васильев.

Мы живем в лачугах.

Ноженкин.

Требуем дома построить рабочим.

Марков.

Дворцы культуры.

Крюков.

Больных рабочих лечить на курортах.

Фролов.

Курорты трудящимся.

Марков.

Охрана труда.

Высочан.

Отдых беременным.

Ключарев.

Прекратить эксплуатацию подростков.

Сергеев.

Науку на службу пролетариата.

Ноженкин.

Всю власть трудящимся.

Вся толпа.

Всю власть трудящимся.

Конец музыки.

Леля.

Браво, браво! Читайте, читайте список благодеяний!

Лепельтье-отец.

Чтобы провести этот список в жизнь…

Сантиллан.

…нужна социальная революция!

Толпа.

Нужна социальная революция!

Лепельтье-отец.

Какая жалкая утопия!

Толпа.

Долой, долой. Да здравствует Москва. Да здравствуют Советы.

Кричат до тех пор, пока не будет сигнала от дирижера.

Без музыки.

Леля.

Я помню… Я помню, я вспомнила… Сады…

Пожилой господин.

Идемте, господа.

Пожилой господин со свитой уходит.

Леля.

…театры, искусство рабочим. Я видела глобус в руках пастуха. Я видела Красную армию. Я видела знание в глазах пролетариата. Я слышала лозунг «Долой войну». Я вспомнила все.

Входит начальник полиции со свитой.

Тишина.

Начальник полиции (у витрины с манекеном. Сантиллану).

С кем говорить?

Сантиллан молчит.

Нач/ало/ муз/ыки/. Скрипка.

Ход Сантиллана.

Вы должны покинуть город по следующему маршруту…

Толпа.

Долой, долой!

Выход Кизеветтера до выстрела — 1 минута.

Сантиллан.

Эти люди не уйдут из города.

Леля

(увидела появившегося Кизеветтера, становится с левой стороны/от/ Сантиллана). Этот человек… осторожней… Умоляю вас.

Толпа.

Осторожно, Сантиллан.

Леля.

Полицейские поручили ему… он убьет вас…

Нач/ало/ муз/ыки/.

Скрипка возникла. Presto.

Сантиллан.

Откуда ты знаешь? Ты разве служишь в полиции?

Толпа.

Она служит в полиции!

Нач/альник/полиции.

Итак, мы ждем.

Сантиллан.

Чего ты ждешь, палач?

Толпа.

Палач, долой!

Нач/альник/ пол/иции/.

Взять его!

Выходит полицейский.

Протяните руки!

Полицейский вынимает наручники.

Руки!

Сантиллан неподвижен.

Силой!

Борьба. Presto.

Полицейский с наручниками делает движение.

Сантиллан ударяет его по руке.

Наручники успевают надеть.

Толпа.

Сантиллана берут! Сантиллана берут!

Происходит борьба, во время которой Сантиллан кричит:

«Да здравствует социальная революция!»

Толпа.

Да здравствует социальная революция!

Кизеветтер стреляет в него.

Леля успевает закрыть Сантиллана собой.

Кизеветтер, выстрелив, бросает револьвер.

С выстрела до конца — 2 м/инуты/ 20 /секунд/.

Паника. Гнев.

Толпа хлынула на выстрел вон.

Леля.

Не поддавайтесь провокации. Не отвечайте! Не стреляйте. (Падает.)

Голоса.

Она воровка!

Он ее из ревности…

Любовник ее!

Она служила в полиции.

Предательница!

Потаскуха!

Крики:

Убили русскую! Смерть! Смерть!

Леля от фонтана идет на авансцену:

— а) сц/ена/с наручниками;

— б) выстрел;

— в) ранение;

— г) «убили русскую», «смерть»;

— д) уход полиции, Сантиллана и Кизеветтера;

— е) Леля= <…>.

Кизеветтер, выстрелив, бросает револьвер.

Подросток подн/имает/ револьвер и несет к маг/азину/, где Леля.

N.B. Около Лели некая группа + Ткачиха.

Музыка. Скрипка.

Леля

(увидела револьвер). Это я украла у товарища… (Падает на руки Ткачихи.) Простите меня. Простите меня… Жизнь… Жизнь… Кончается жизнь… Товарищи, я все поняла. (Ложится.) Я умираю за революцию… на камне Европы. Париж, Париж! Вот слава твоя, Париж!.. (Обхватывает Ткачиху и шепчет ей на ухо.)

Ткачиха наклоняется над ней.

Ткачиха.

Не слышу, не слышу… Она просит накрыть ее тело красным флагом. Подымите флаги. Мы пройдем по улицам города. Мы прокричим правительству список наших бед.

Леля лежит мертвая, непокрытая.

Толпа двинулась вперед со знаменами.

Выход драгун. Выстрелы. Темнота.

Конец

1931 г.