За голубым Сибирским морем

ГЛАВА ШЕСТАЯ ЗАКОРЮЧКИ НА ПИСЬМАХ

Сегодня Голубенко решил добиться своего во что бы то ни стало. Он не выходил из приемной. И как только появился редактор, тут же пошел к нему.

Ряшков установил порядок в редакции: всю почту вручать ему лично.

— Что, зав. отделом, опять письма? — усаживаясь в кресло, спросил редактор.

— Да, пачка новых. Но у вас некоторые лежат с начала недели.

— У меня в голове не только письма.

— И потом вот еще, — Николай замялся, робко оглядел свои записи, — вот у меня проект: думаю, нам в газете следует ввести новые разделы.

— Какие еще?

— Например, «Добрые вести наших читателей». Под этой рубрикой давать различные положительные сообщения.

— Добрые вести всегда приветствуем. Согласен. Еще что?

— Раздел «В ответ на ответ».

— Зачем?

— Многие ответы нас не удовлетворяют. Некоторые работники просто отписываются. Будем вторично выступать, поправлять товарищей.

— Так по каждому вопросу и будем дискуссировать?

— Почему по каждому — по более важным, принципиальным. Одного руководителя покритикуем за очковтирательство, другой уж подумает.

— Все?

— Нет, еще предлагаю ввести раздел «Не взирая на лица».

— Не взирая на лица?

— Да. Раздел сатиры. Сюда — маленькие фельетоны, эпиграммы, фотообвинения, карикатуры…

— Мы же не «Крокодил».

— И все же мы обязаны развивать критику, показывать пример.

— Это ясно. Вообще, инициатива неплохая. Дай-ка сюда. — Ряшков взял у Голубенко листок с набросками и хотел уже по привычке наложить резолюцию, но вдруг отбросил цветной карандаш. — Ладно, оставь, потом посмотрю. Сейчас письмами займусь.

Письма лежали перед ним большой стопкой. К каждому из них пришпилен бланк. Теперь уж за каждую эту бумажку редакция в ответе.

Ряшков посмотрел на письма, опять подумал: «Может быть, поручить Голубенко? Он же зав. отделом! А впрочем, это дело надо держать в своих руках. Пусть знают…»

Закурил и начал.

Первое письмо было большое, написано ровным учительским почерком. Читая его, редактор часто пожимал плечами, хмыкал. Затем он взял красный карандаш, на грани которого было выдавлено «Деловой», и на бланке размашисто написал: «Культ. быт. Растранжиривание гос. денег. В газету». Поставил жирную точку, подумал и добавил: «О соображениях доложить. Надо выкорчевывать расхитителей».

Следующее письмо он читал уже быстрее, прыгая со строчки на строчку. И начертал: «Пром. отд. А неплохо ведь, а? Давайте пустим…» На третьем — тоже появилась одобрительная резолюция: «Побольше бы таких» (это было письмо нормировщика паровозного депо — сводка о выполнении норм выработки слесарями, целая ведомость).

Много коротких сигналов. Авторы критиковали продавцов, домоуправляющих, регистраторшу поликлиники. Почти все эти письма попали в отдельную стопку со стандартными надписями: «На расследование», «Послать для принятия мер».

Вдруг редактор оживился; — в заголовке письма стояло: «Пришло время». Дальше заявлялось, что в городе слишком много развелось цветных абажуров.

— Свежая мысль, — зло прошептал редактор, заерзав на стуле. — Думает, здесь дураки сидят или нам делать нечего. «В сферах науки»… Что ему ответить? А, «в отдел»! Пусть и сами шевелят мозгами, а то все редактор.

Дальше опять шли самые обыкновенные письма: благодарность врачу за удачную операцию, каких в жизни полно и обо всех писать невозможно; о благоустройстве какой-то улицы, о волоките в райсобесе… Стопка писем почти не убывала.

Много накопилось! Пять дней Иван Степанович не брался за них: то лекции, то заседания, то дружок подвернется…

Ряшков приходил утром в редакцию, проводил летучку и исчезал на весь день.

Чем дальше, тем меньше он вникал в содержание писем. Многие почти не читал, надписывал на них всего лишь одно слово: «Расслед.» или «В газету».

Из самого северного района области пришло письмо, в котором спрашивалось, кому послать стихи на литконсультацию. Ряшков черкнул: «В газету». Женщина задавала вопрос, может ли редакция помочь ей разыскать дочь, без вести пропавшую в годы войны? И снова резолюция: «В газету».

За этим занятием и застал его Шмагин. Редактор остановил бег карандаша, поднял глаза:

— Что?

— Вот рапорт о досрочном выполнении плана. С нарочным прислали. Я думаю, опубликуем?

— Ну, ясно. Это же победа. В ней есть и плоды нашей борьбы, а? Опубликовать!

Дмитрий Алексеевич, уже повернулся было и пошел, но Ряшков остановил его:

— О, дай-ка сюда. — Он взял у Шмагина сообщение дирекции завода, написал на нем «В газету», размашисто расписался и отдал бумажку обратно. — Вот теперь на. Порядок, во всем порядок!

Шмагин с Армянцевым долго смеялись над этой резолюцией.

— К редактированию у него страсти нет, — говорил ответственный секретарь, — а вот к резолюциям — не уймешь. Хоть закорючку, да поставит.

…Ряшков расписался на последнем письме и швырнул карандаш:

— Фу, наконец-то.

Затем он собрал в кучу все письма, сунул их техническому секретарю:

— Это — Голубенко. Пусть раздаст в отделы.

Когда дверь за секретарем захлопнулась, он поднял руки, потянулся, улыбаясь от удовольствия, и уже хотел было сесть в кресло, но вдруг вспомнил, что скоро бюро обкома, засуетился, достал из стола спички, коробку «Казбека», разложил их по карманам и отправился.

Проходя мимо кабинета Армянцева, спросил:

— Ко мне у вас ничего нет?

— К вам? — ответственный секретарь пожал плечами. — Нет. Все, кажется, ясно. Полосы будут вовремя.

— Я на бюро.

Под окном, у входа в редакцию, послышалось хлопанье дверки автомобиля. Потом долго тарахтел мотор. Шмагин посмотрел в окно, улыбнулся:

— Машина у редактора что-то чихает. Сдавать начала.

Армянцев махнул рукой:

— А-а…