За голубым Сибирским морем

ГЛАВА ВОСЬМАЯ ТЯЖЕСТЬ ОШИБКИ

Утром редактору позвонил директор краеведческого музея Ветков.

— Я смотрю, у вас появился новый знаток истории, знаток нашего края. Большая статья!

— Да. Интересный материал, вы знаете…

— Знаю, знаю, товарищ редактор. Это — фальсификация истории.

— Что Чернышевский был в Забайкалье?

— Что Николай Гаврилович Чернышевский был сослан в Забайкалье — неопровержимо. Это, извините, даже школьники знают. Но что он жил в «открытой» вами деревне и вел там работу — это плод фантазии автора и… газеты. В этой деревне действительно бывали политические ссыльные, но другие — не Чернышевский. Вы понимаете?

— Позвольте, но ведь в статье…

— В статье — сплошной вымысел. Автор услышал звон. Вы бы хоть в музее проконсультировались. Я буду ставить вопрос официально.

— Товарищ Ветков! Это же совершенно новый материал, новая страница истории, давайте разберемся, ну что вы, право…

— Разбирайтесь, разбирайтесь, товарищ Ряшков, разбирайтесь в своем доме. Я вас понимаю: хотели через музей прыгнуть. Приоритет! Вот и прыгнули.

Ряшков бросил трубку и своим увесистым кулаком так грохнул по столу, что мраморная чернильница подпрыгнула, выплюнув фиолетовую струйку.

Он нажал кнопку и, когда заглянула в кабинет секретарша, крикнул:

— Грибанова мне.

Ряшков схватился за голову. «Какое пятно, какое пятно! Начнут обсуждать. А еще историк, скажут. И почему я не проверил, почему?»

Павел вошел в кабинет. Редактор зло обернулся к нему, скользнул по его лицу своими маленькими глазками и сощурил их:

— Поздравляю. Вот ваше краеведение. — Он швырнул Грибанову газету. — Фальсификация, никаких научных обоснований. Понимаете?

— Я поверил автору. С высшим образованием, лектор.

— Редактор поверил вам, вы — автору, а автор — дряхлой старухе. Теперь что прикажете?

Несколько минут они сидели молча.

Немного успокоившись, Ряшков сказал:

— Ладно, схожу в обком, потолкую.

Павлу все еще не верилось, — он не мог представить, что допущена такая грубая ошибка. Как мог подвести автор? Грибанов стал вспоминать тот радостный день.

Он сидел тогда в машбюро и диктовал письма. Володя зашел и сообщил, что автор принес статью о Чернышевском. Наконец-то! Павел сунул машинистке оригинал и бросился в кабинет.

У его стола сидел молодой мужчина, крутолобый, глаза широко открытые, умные. На лацкане пиджака — два ряда цветных ленточек.

«Нет, не может быть!» Грибанов позвонил лектору, вызвал его к себе.

Все стало ясно, он не халтурщик, он не гнался за большим гонораром, нет! Просто увлекся новизной материала, поверил рассказам. Это увлечение как будто передалось и Павлу, он тоже поверил и не проверил… Подвел и себя, и редактора, а главное — газету. Газету подвел.

«Черт дернул меня», — гневно упрекал себя Павел. Он побежал к Голубенко. Тот от удивления и слов не находил. Потом вдруг крикнул, вскакивая со стула:

— Идем к Шмагину. Главное, носа не вешать, не унывать, море зеленое. У нас на флоте в таких случаях говорили: «Идем ко дну, но настроение бодрое».

— Как это получилось? — тихо спросил Шмагин Павла, обдав его взглядом строгого осуждения. — Это ведь не мелочь. Это не просто описка.

Грибанов не знал, что ответить.

— За Светенскую базу вас похвалили, и — голова кругом.

— Нет… не в этом дело.

— А в чем? Закон газетчика забыл? Сперва проверь, а потом верь.

Работать сегодня Павел уже не мог. В голове гудело, мысли неслись одна за другой. Он взял кепку и так, держа ее в руке, поплелся домой.

Аня с работы еще не возвращалась. В комнате — тихо и скучно. Павел хотел позвонить жене, рассказать о случившемся, но раздумал: «Потом, вечером». Взял гитару и тихо затянул:

Пальцы не спеша прыгают по струнам, а мысли ушли далеко-далеко у Павла.

Вспомнились бои под Сталинградом, госпиталь, нож хирурга, страшный поединок с гангреной, партийная школа, вручение удостоверения.

Эх, пути-дороги! «Жизнь прожить — не поле перейти…» И снова о статье сегодняшней и снова о редакции. Поспешил. А ведь дед говорил: «Время разум дает».

Когда Павел уже был в постели, зазвонил телефон. Говорил Ряшков:

— Вот, понимаете, наколбасили, а редактор расхлебывай. — Казалось, здесь, в этой маленькой пластмассовой трубке, спрятался сам Ряшков. — Теперь прикажете поправку давать, обнародовать имя нового сотрудника? О вас заботишься, заботишься, а вы… такую свинью подложили.

— Я вину не отрицаю, Иван Степанович.

— Да, да, тут вы сговорчивый.

— От признания ошибки наш авторитет не упадет.

— Это ваш… — крикнул редактор и осекся. В трубке послышалось чирканье спички. «Закуривает», — решил Павел. Он не раз видел, как Ряшков, разговаривая по телефону, плечом прижимал трубку к уху, а руками доставал из стола папиросу, закуривал.

Раздался знакомый кашель, и снова голос Ряшкова, только уж более уравновешенный:

— Поправку, э… э… Щавелев не советует, а приказ по редакции издам, так и знайте.

Перевалило за полночь, а Павел все еще ворочался с боку на бок, словно под ним матрац был набит шиповником.

«Знал бы историю этого края — такой ошибки не допустил, — упрекал себя Павел. — Все только говорю: изучать, изучать, а сам… Нет, хватит. Изучать и все! Завтра же, иначе… И что она сопит?»

Павлу вдруг стало досадно оттого, что он мучается, а жена спокойно спит и спит. Он приподнялся на локте и начал трясти ее:

— Аня, Аня…

Она зашевелилась было, сквозь сон прошептала что-то, повернулась к мужу спиной и снова заснула. От злости Павел скрипнул зубами.

Прежде чем снова лечь, он долго бил кулаком подушку.