За растениями по горам Средней Азии

ПО ПУТИ МАРКО ПОЛО

Древний торговый путь

Бахан — это название древнего княжества. Сейчас так принято называть вытянутый с востока на запад верхний отрезок долины Пянджа между Гиндукушем и Шахдаринским хребтом[2]. Долина здесь широкая, почти прямая, дно ее плоское, борта плавные. В поперечном профиле долина напоминает разрез корыта. Это потому, что около полумиллиона лет назад по ней спускался с гор огромный ледник, который выглаживал, утюжил дно и борта долины. Такие долины называют трогами. Древний ледник как бы предопределил историю долины: он сделал ее легко проходимой на всем протяжении.

Наверное, поэтому здесь, по Вахану, проходил когда-то великий тортовый путь, связывающий Китай с Ближним Востоком, с Европой. По Вахану же, как установлено, в XIII веке прошел великий венецианец Марко Поло, открывший глубинную Азию одуревшей от средневекового угара Европе. С открытием морских путей этот торговый путь через континент захирел: он был слишком опасен из-за набегов любителей легкой наживы на торговые караваны. Но и по сей день по долине тут и там разбросаны остатки крепостей, когда-то грозных и неприступных, а в наше время выглядящих на редкость несолидно. На огромных валунах и обломках скал видны древние рисунки, арабские письмена. В некоторых кишлаках сохранился свой язык, на котором теперь никто больше не говорит. Словом, Вахан — лакомый кусочек для археологов, историков и лингвистов.

Ботанику же там поначалу скучно. На первый взгляд долина голая. Кроме зеленых оазисов кишлаков, все серо. Да и как быть здесь пышной растительности, когда тут суше, чем в Каракухмах: в год выпадает едва 100 миллиметров осадков. И ветер к тому же. Ветер особый. Он даже название свое с древности имеет: «бад-и-вахан» — «ваханский ветер». По происхождению он — горнодолинный, дует либо из долин вверх, в горы, либо в обратном направлении. Летом по этому ветру можно проверять часы. Задул, засвистел ветер вверх по долине, значит, 14 часов плюс-минус 10 минут. Утих ветер, значит, полночь. Когда дует ваханский ветер, жизнь становится неуютной. Он гонит пыль и песок. Вы вытряхиваете песок из ботинок, спального мешка и посуды, он хрустит на зубах и режет глаза под веками. Отдохнуть от песка можно только ночью, когда ветер стихает.

Песчаная эпопея

С песка и начинается эта ботаническая история. Дело в том, что пески стали настоящим бедствием. Старожилы утверждали, что раньше песков было меньше. И хотя показания старожилов — источник не всегда надёжный, это утверждение казалось похожим на правду. За последние 30 лет в некоторых хозяйствах Вахана пески засыпали до 80 процентов площади посевных земель. Забили тревогу. На место выехал профессор А. В. Гурский. Вернулся в Памирский ботанический сад, собрал отряд, и мы все вместе поехали в Вахан. Надо было срочно выяснить: откуда берутся пески и что можно с ними сделать?

Источник песков обнаружился довольно скоро. Это был Пяндж. Он нес массу взвешенного в воде песка, летом разливался, потом уходил в свое русло, а песок оставался на берегу и островах. А поскольку уровень реки падал не раз в году, а ежедневно к утру, как и у всех рек, питающихся талой водой ледников, то и песок поставлялся в течение всего лета непрерывно, как по ленте транспортера. Горно-долинный ветер подхватывал отложенный рекой песок, переносил его и засыпал поля. Все было ясно. Кроме одного: почему этих песков стало так много за последние десятилетия? Помогли старые книги. Оказывается, путешественники прошлого века иногда с трудом проходили по долине: им приходилось продираться через густой пойменный лес из ив, облепихи, тополей, а подчас и пускать в дело топор, чтобы прорубить путь. А сейчас этих лесов нет и в помине. Только узкие ленточки облепихи вдоль арыков, чахлые кустики тамариска на островах да роща тополей, сохранившаяся потому, что ее когда-то считали священной. Несвященные же леса нерадивые хозяева неосмотрительно вырубили. И уж ничем, не удерживаемые пески пошли гулять по долине. Они двигались с огромной скоростью. За три года наблюдений один бархан, например, продвинулся вверх по долине на 70 метров. Надо было восстанавливать равновесие и сажать деревья, чтобы закрепить пески. Этим и занялись.

Мы работали на правом берегу Пянджа, а на левый берег только посматривали. И удивлялись: на том берегу скоплений песка нет, а на нашем его сколько угодно. Даже на склоны был нанесен песок. И там, и здесь леса вырублены примерно одинаково. Значит, дело не в лесах. Но подножия Гиндукуша от песчаных заносов свободны, а поля у подножия Шахдаринского хребта засыпаются песком. Это странное обстоятельство получило объяснение неожиданно. Когда я бродил по пескам, составляя карту растительности, то обратил внимание на песчаную рябь. Она была ориентирована наискосок к оси долины. А ветер дует вдоль долины, и рябь должна быть перпендикулярна направлению ветра, а значит, и к оси долины. Явная аномалия. И песок скапливался у растущих здесь кустиков не с наветренной стороны, а тоже где-то сбоку.

Только после механического анализа песков, взятых со дна долины и со склонов, выяснилось, что ветер дует явно под углом и заносит пески влево по ходу. А почему не вправо, не на Гиндукуш? Догадка пришла зимой, когда материал обрабатывался. Склоны Гиндукуша обращены на север, они холоднее противоположных склонов Шахдаринского хребта, обращенных на юг. К тому же гребень Гиндукуша оледенел, а на Шахдаринском хребте ледников мало. В результате долинный ветер дует вдоль Пянджа не прямо, а винтообразно: по холодным склонам Гиндукуша он стекает вниз, а по теплым ваханским склонам движется вверх. И все это при движении вверх по долине. Получается что-то вроде ветрового винта, который сбрасывает песок с гиндукушского берега в Пяндж и забрасывает его на другой берег вверх и вперед.

Вот оно в чем дело! Теперь ясно, как ориентировать посадки деревьев: не вдоль русла, а под углом к нему. Так и сделали. Сделали не сразу. Песок не поддавался. Его заливали водой из арыков, и ивовые прутья укладывали горизонтально и закапывали, чтобы ветер не содрал с них песком кору. Засевали политые пески люцерной, приходили в отчаяние от вездесущих коз, которые обгладывали и губили молодую поросль. И только после того, как областные власти взяли работу по закреплению песков под контроль и защиту, дело пошло. Сейчас, почти 20 лет спустя, на сотнях гектаров бывших песков шумят молодые тополя и ивы. Посадки продолжаются. Подвижным пескам приходит конец.

Начало профиля

В Вахане так сухо, что расти там могут только пустынные растения. Шестикилометровая стена Гиндукуша не пропускает на север индийские муссоны. Горы северо-восточного Афганистана задерживают циклоны, несущие осадки с Атлантики. Такое положение называется «ветровой тенью». Вот в этой сухой тени на высотах от 2600 до 3400 метров над уровнем океана и развивается горная пустыня Вахана.

Но это только на первый взгляд кажется, что все кругом голо. Стоит приглядеться, и видишь, что по щебнистым террасам и каменистым склонам разбросаны низенькие кустики без листьев. Веточки у них покрыты зелеными чешуйками. Это саксаульник. Не саксаул, который растет в равнинных пустынях, а именно саксаульник. Так его и зовут. А по-латыни — гаммада (Hammada). Ближайший родственник того, известного всем саксаула, только маленький — до полуметра высоты. Прозрачный такой кустик. Ни тени от него, ни защиты от ветра. И воду испаряет бережно: листьев-то нет. И ветер сквозь него, как через решето, свистит — не поломает. А корни глубоко идут в грунт, в гальку, в мелкозем. Пытаюсь отрыть их — до трех метров докопал, а конца не видно. Качают эти корни воду из глубины, воды мало — только та, что сохранилась в нижних слоях с зимы, от талого снега, или образовалась в результате конденсации. Но саксаульнику и ее достаточно. Ни засуха, ни ветер ему не страшны — очень удобная конструкция для этих условий. Такое растение вполне могло бы выжить и на Восточно-Памирском нагорье, но там его нет. Нет его и в Гиссаро-Дарвазе. Откуда же он взялся, сей пришелец? Повременим с ответом до конца книги.

Иду вверх. На склонах тот же саксаульник, только здесь его кустики разбросаны еще реже. На альтиметре 3300 метров. К саксаульнику начинают примешиваться ваханская полынь да некоторые солянки. 3400 метров. Саксаульник остался внизу. Его заменили полыни. Тоже редко разбросанные, пахучие, с кружевными листочками. Набираем высоту. По пологому склону подниматься легко, никакой техники не требуется, только выдержка и ритм. Постепенно появляются подушки акантолимона. Это акантолимон диапенсиевидный — подушечное растение, почти полностью погруженное в почву. Такие неколючие подушки встречаются в гоpax Памира на пологих местах всюду. Особенно много их в Вахане и на Восточном Памире. С 3800 метров подушечники начинают господствовать. Они заходят в горы до 4400 метров. Там, где склон становится круче, а почва более смытой, появляются и другие акантолимоны — колючие, полушаровидные. Во все стороны грозно торчат иглы. Никакой скот не решится ущипнуть такое страшилище. И присесть на такую «подушку» никакого желания не возникает. Это памирский акантолимон. Диаметр его подушек достигает иногда метра. В этом поясе лишь изредка, там, где зимой скопился снег, а потом растаял и увлажнил почву, встречаются пятна горных степей. И хотя растет на них тот же типчак, что и в русских степях, вид у этих горных степей другой. Никакой пышности. Дернины нет, только разреженные пучки типчака, редкие перышки ковылей (уже других, не тех, что в русских степях), а между ними — каменистая почва. Грустные это степи, жалкие какие-то. Да и откуда взяться пышности и красочности, если так сухо.

Выше 4400 метров акантолимоны исчезают. Появляется странная и очень неопределенная смесь растений, которая называется криофитоном.

(Здесь необходимо чуточку отвлечься в сторону для разъяснений. Самая верхняя часть континентальных азиатских гор обычно бывает увлажнена лучше, чем подножия, но хуже, чем верхние ярусы гор приокеанических. В Альпах, Карпатах, на Западном Кавказе в верхних поясах влажно, и там развиваются ковровые лужайки, которые называют альпийскими лугами. В континентальных горных странах таких лужаек уже не образуется, поскольку там суше. Но в Гиссаро-Дарвазе, как вы помните, а также в Западном Тянь-Шане герани, луки, лен, хохлатки, крестовник образуют хотя и не задернованные, но все же луга. На Памире же верхняя часть гор хотя и влажнее, чем нижняя, но все-таки настолько суха, что даже такие «рыхлые» луга, как в Гиссаро-Дарвазе, там образоваться не могут. Растения там отстоят друг от друга на большие расстояния. Иногда они собираются в компактные группы, которые называют агрегациями. А между агрегациями — голый щебнистый грунт. Короче, чем дальше в глубь континента проникает высокогорная растительность, тем разреженнее и беднее она становится, в полном соответствии с возрастающей сухостью и континентальностью климата).

Загадочный криофитон

Ботаники долго ломали голову над тем, что же это за растительность? Луговой ее не назовешь, так как луга состоят из многолетних мезофильных трав, а здесь не только травы, но и прижатые к земле кустарнички 3–5 сантиметров высоты, да и сомкнутости никакой, и ксерофитов много. Пустынями их назвать тоже трудно. В пустынях господствуют полукустарники — такая форма растения, при которой нижняя часть побегов одревеснелая, а верхняя — травянистая. Здесь же есть и полукустарники, и травы, и растения-подушки, и мелкие кустарнички. И уж, конечно, это не степи, в которых господствуют многолетние ксерофитные травы. И тем более не болота. Странный тип растительности.

И ведь что любопытно: пока мы поднимались в горы снизу, во всех поясах какая-то господствующая жизненная форма обнаруживалась. В пустынном поясе — полукустарники (полыни) и кустарники (саксаульник), в следующем поясе — растения-подушки (акантолимоны), а на степных пятнах— многолетние травянистые ксерофиты (типчак, ковыли). А здесь все смешалось. Вот это и сбивало ботаников с привычного определения типа растительности по жизненной форме. Шутка сказать — пять-шесть жизненных форм, и все вместе, и ни одна не господствует.

Но все требует своего названия, и эту растительность окрестили криофильной, то есть «растущей на холоде», что соответствует сути дела, но никак не определяет характера самой растительности. Мало ли что растет на холоде. Тундровая растительность, например. Или гольцовая в северных горах — в Сибири, на Полярном Урале. Но ни на ту, ни на другую эта растительность сухих высокогорий Средней Азии похожа не была. Так она и осталась просто криофильной, или криофитоном.

Разгадка пришла позже, когда ботаники сопоставили свои материалы с данными палеогеографии. И оказалось, что криофитон — это растительность настолько молодая, что она еще не успела сформироваться и ни одна жизненная форма в ней не успела завоевать безраздельного господства, как в более теплых нижних поясах. Почему? Да по той же причине, о которой мы уже говорили: горы Памира поднялись до такой огромной высоты совсем недавно. Еще каких-нибудь полмиллиона лет назад эти горы были значительно ниже. Постепенно они «врастали в тропосферу», в ее холодные слои. Растения тоже поднимались, как на лифте. Часть их вымирала, и на их место снизу, из более теплых поясов, поступало повое пополнение. Вот его-то мы и застаем сегодня в виде криофитона. Пополнение прибыло разношерстное — все, кто смог пережить холод. А рассортироваться это пополнение в таких условиях, попросту говоря, еще не успело. Потому и господствующей жизненной формы еще не выделилось. (Правда, обнаруживается тенденция к лидированию травянистых растений-подушек, но еще неизвестно, куда повернет эволюция растительного покрова и кто придет к финишу победителем.) И все потому, что горы поднимались слишком быстро. Растительность не успевала за горами, она изменялась медленнее, чем поднимались горы. Вот мы и застаем на верхах памирских и других сухих гор отважных добровольцев, сформировавших уже ополчение, но еще не регулярную армию — не тип растительности.

Вот какой он, криофитон! А растет в поясе криофильной растительности масса интересных растений. Распластанные подушки остролодочников. Очаровательные, с нежными бледно-лиловыми цветками, снежная и сибирская примулы. Тут же легендарный пушистый эдельвейс, только не белый, как в Альпах и на Кавказе, а желтоватый. Подрагивает на ветру дернинка злачка бескильницы. Желтым фонариком сверкает лютик. Невзрачные крупки выглядят как мелкие, кукольные тусклые букетики. Торчат вверх перья дикого горного лука. Сиреневой свечкой приподнимается над щебнем лаготис. А рядом камнеломка — изящная былинка: желтый цветочек на красноватом стебельке с розеткой листочков. Точно такая же растет в Арктике. Я встречал этот вид на Таймыре, на Диксоне, на Новой Земле. Это было давно. Я тогда только начинал свой путь геоботаника под руководством известных знатоков растительности Арктики профессоров Б. И. Городкова и Б. А. Тихомирова. Наверное, с тех пор у меня и сохранилась тяга к растениям, живущим в крайних условиях среды. Так вот, такая же камнеломка часто попадала в наш арктический гербарий. Там, в высоких широтах, тоже было холодно, тоже свистели свирепые ветры и камнеломки точно так же ютились на щебнистых почвах каменистых тундр. Только все это было за несколько тысяч километров отекла, на Таймыре. И почти на уровне моря. А здесь высота более четырех километров — Памир…

Как попала она сюда? Это одна из загадок, и называется эта загадка по-научному «проблемой аркто-альпийских дизъюнкций». Попросту же говоря, загадка состоит в выяснении обстоятельств, вызвавших существование одинаковых видов в высоких широтах и в южных высокогорьях. Такие растения называют аркто-альпийскими. А дизъюнкция — это разъединение. И действительно, между Крайним Севером и южными горами этих видов нет. Между этими двумя областями распространения — разрыв, дизъюнкция. А в разрыве, в промежутке — тысячи километров непроходимых для такой вот камне ломки таежных лесов, сухих степей, жаркий пустынь да еще целая пачка высотных поясов.

И чего только не придумывали ботаники и географы, чтобы объяснить этот разрыв! Привлекали для объяснения и двигавшиеся в древности с севера ледники, которые могли оттеснить такие растения к югу; и птиц, которые могли перенести семена; и длинные обходные пути по горам, которые могли служить высокогорной дорогой для холодостойких растений-путешественников. Додумались даже до того, что поскольку и в Арктике, и в высокогорьях холодно, то эти растения могли возникнуть независимо друг от друга из разных исходных форм и эволюционировать до совершенно одинакового вида. Правда, для такой эволюции, если даже допустить ее, не хватило бы времени: высокогорья-то на юге молодые. Словом, ни одно из предположений так и не стало бесспорным. И камнеломка на гребне Шахдаринского хребта покачивается на ветру, подмигивает желтым глазком, как бы подзадоривая: «Угадай-ка!»

Ваханские луга

Итак, профиль взят. Внизу три ботанических пояса: горно-пустынной, нагорно-ксерофитной (подушечной) и криофитной растительности. А луга? Есть и луга, только очень мало, и пояса они не образуют, а находятся в самом низу нашего профиля, рядом с песками, на пойме Пянджа.

На них растут осоки, кобрезии, некоторые болотные травы. Неважные это луга, скудные, вытоптанные скотом, засоленные. А когда-то…

Семь веков назад, в 1273 году, Марко Поло увидел на Памире луга. Он написал о них так: «На том высоком месте между двух го]) находится равнина, по которой течет славная речка. Лучшие в свете пастбища тут: самая худая скотина разжиреет здесь в десять дней». Книга Марко Поло имеет по меньшей мере четырнадцать версий, но принадлежащими перу Марко Поло считаются только три версии. В одной из них в этом же отрывке имеется упоминание о большом озере, из которого и вытекает «славная речка». А на той речке «лучшие в свете» пастбища. О богатом химизме высокогорных пустынных растений Памира. Марко знать, разумеется, не мог и лучшими назвал, конечно же, луговые пастбища, резко выделяющиеся своей зеленью на сером фоне пустыни. В этом, пожалуй, сомневаться не приходится, тем более что луга на Памире встречаются именно возле рек — в поймах и на низких террасах, к поверхности которых близко подходят грунтовые воды.

О каких же именно лугах писал великий венецианец? Если бы памирскую часть маршрута Поло можно было установить по тексту его книги, такой вопрос не возник бы. Но маршрут так и остался невыясненным. Ясно только, что он прошел Вахан до места слияния рек Памир и Вахандарья. Историки и географы обсуждают возможные варианты пути Поло от верховья Пянджа через Памир: по Вахандарье до Ташкургана (в Кашгарском хребте) через верховья Оксу или через Вахджир, то есть в обход с юга; через Зоркуль на Ташкурган; через Аличур на тот же Ташкурган и, наконец, через все нагорье в Алайскую долину. А не помогут ли описанные Марко луга сузить перечень этих вариантов? Ведь на Памире не так уж много крупных луговых массивов, и мы вправе предположить, что Марко мог запомнить только крупный массив, а не мелкую лужайку: ведь свою книгу он продиктовал через 24 года после того, как в 1271 году началось его путешествие.

Крупные луговые массивы Марко Поло мог встретить только по верхнему Пянджу (в Вахане), по Аличуру и в верховьях Оксу. Если так, то путь по Вахандарье в обход верховьев Оксу следует исключить из обсуждения, поскольку на этой трассе заметных луговых массивов нет. Учитывая, что с Памира Марко далее попадает в Болор (Кашгарский хребет), следует признать маловероятным путь через Алайскую долину, так как в этом случае путешественник обошел бы Болор с севера. Следовательно, Аличурский луговой массив скорее всего остался где-то к северу от маршрута венецианца. Остаются два луговых массива — Ваханский и в верховьях Оксу, и пройти к ним Марко мог уже только одним из трех путей. Но каким именно? Никто не может пока ответить на этот вопрос. Вероятнее всего, он прошел через Зоркуль («большое озеро»!), из которого вытекает «славная речка» Памир. Это был наиболее короткий к цели путешествия и к тому же традиционный путь на Восток. В таком случае Марко Поло прошел через оба этих луговых массива. Если бы он вышел на Оксу через Вахан-дарыо, тогда упоминанием о большом озере пришлось бы пренебречь, а это все-таки ориентир. Трудная это задача — восстановить трассу путешествия семивековой давности… Но мимо ваханских лугов Марко Поло прошел в любом случае. Это было в 1273 году. Вот они, эти луга.

Вы оглядываетесь: здесь ли это место? Дно долины ровное, широкое, настоящая равнина. С одной стороны Гиндукуш, с другой — Шахдаринский хребет. Внизу луга у слияния двух рек — Вахан-дарьи и Памира. И пути на конях отсюда, от бывшей столицы Вахана Шитхарва, три дня на северо-восток, как писал Марко. И высота 3000 метров. И речка славная. Похоже. Только пастбища здесь далеко не лучшие в мире…

Светлана Георгиевна Михайлова — луговед. Попав на какой-нибудь луговой массив, она всегда вцепляется в него «мертвой хваткой». Вот и тогда в Вахане она никак не хотела оставлять этот неприглядный объект: ходила по выбитому скотом, встопорщенному кочками лугу, вглядывалась в ощипанный травостой, ковыряла корочку пухлого солончака, испестрившего поверхность луга белыми пятнами, делала укосы и как-то грустно вздыхала. Итоги и в самом деле были грустные: урожай травостоя здесь оказался вдесятеро ниже обычного для этой формации. Засоление, перевыпас, песчаные заносы… И опять разговор пошел о том, какими были эти пастбища семь веков назад.

У Светланы Георгиевны свой взгляд на памирские луга. Вкратце он сводится к тому, что здесь, в крайне засушливой обстановке, влаголюбивые луга, как самостоятельный тип растительности, находятся на крайнем пределе своего существования. На Памире в том числе и в Вахане, луга под влиянием неблагоприятной среды постоянно уклоняются от характерных своих черт в сторону то засоления, то опесчанивания (это называется псаммофитизацией), то заболачивания, если грунтовое увлажнение окажется застойным. И не так уж много нужно, чтобы сбить эти луга на «нелуговой путь»: достаточно непродолжительного пере-выпаса или чуть измененного водного и ветрового режима (хотя бы из-за тех же вырубок пойменных лесов) — и неустойчивый луговой тип тут же начинает переходить в иное состояние. В свете этой концепции Светлану Георгиевну ничуть не удивляет оскудение этого массива со времен Марко Поло: для деградации лугового травостоя хватило бы и столетия.

Так что же, выходит, что гибель лугов здесь неизбежна?

Ничего подобного. Выяснив механизм деградации лугов на Памире, С. Г. Михайлова разработала целую программу «бережного обращения» с ними. И эти луга вполне можно реставрировать до былого состояния «лучших в свете» пастбищ.

Пора спускаться по другую сторону хребта, к Шахдаре. Марко Поло пошел на северо-восток по реке Памиру, а мы — на север, по 72-му меридиану.

Спускаемся к Шахдаре.