За растениями по горам Средней Азии

ЗА УТОЧНЕНИЯМИ В АФГАНИСТАН

Мы стремимся в Гиндукуш

Если вам нужно в Афганистан, то добраться туда очень просто. Вы садитесь в Ташкенте в самолет, и менее чем через два часа полицейский в Кабульском аэропорту уже отбирает для проверки ваш паспорт. А еще через два часа, оставив вещи в отеле, вы уже бродите по Кабулу — этому удивительному городу, совершенно восточному, но очень стремящемуся стать европейским.

Нас в группе трое: геолог-тектонист Михаил Владимирович Муратов, энтомолог Олег Леонидович Крыжановский и я. Все мы хорошо знаем Среднюю Азию, каждый со стороны своей специальности, но в Афганистан мы прилетели с одинаковой целью — за уточнениями. Собственно, пригласили нас для чтения лекций в Кабульском университете, но все мы стремились в горы, в Гиндукуш, чтобы уточнить картину, сложившуюся у каждого из нас в результате геологического, зоологического и ботанического изучения гор советской Средней Азии.

Дело в том, что для понимания особенностей природы среднеазиатских республик территория Афганистана дает очень много. Сюда уходят из нашей Средней Азии тектонические зоны. Здесь находятся могучие климаторазделы между муссонным югом Азии, циклональными территориями Передней Азии и экстраконтинентальными сухими пространствами Азии Центральной. Здесь происходит столкновение флор и фаун, мигрирующих из Средиземноморья, из Индии и Тибета. Мощный гребень Гиндукуша отделяет Северный Афганистан, примыкающий к советской Средней Азии, от центральных и южных областей страны, испытывающих влияние природы юга и запада континента. А главное, многие природные области Афганистана продолжаются на север и северо-восток, в пределы республик Средней Азии. Они и похожи, и чем-то непохожи на соседние советские территории. И ключи к пониманию многих черт нашей среднеазиатской природы находятся здесь, в Афганистане. Вот почему нам всем троим так хотелось поскорее поехать в афганские горы.

В Хурдских горах

К востоку и юго-востоку от Кабула, в сторону границы с Пакистаном, местность постепенно становится всхолмленной, потом гористой. Маленький «фольксваген» бойко карабкается на холмы, ныряет в ложбины, переваливаясь с боку на бок, пробирается по еле заметной колее на дне горного ущелья. Это — бассейн Инда, область его верхних правых притоков. Здесь сухо. Индийский муссон выливает свои летние дожди севернее, перед холодным фронтом южных склонов Восточного Гиндукуша, в Нуристане. Там растут пальмы, маслины, а на склонах гор леса из мелколистного дуба «балут» и хвойных гималайских пород. А здесь каменистые голые склоны, лишь кое-где поросшие пустынными растениями — прозописом, гармалой, полынями, солянками. Ивовые леса вдоль русл рек во многих местах вырублены под корень, только пеньки торчат. Кое-где долины перегорожены плотинами, чтобы создать хоть какой-то запас воды. Сейчас, к осени, эти водоемы высохли, превратились в такыры, на которых бродят тощие козы. Мы подъезжаем к подножию хребта, пересекающего афгано-пакистанскую границу. Афганские пограничники у шлагбаума довольно безразлично относятся к нашему намерению подняться по ущелью, по которому проходит граница. Это ущелье привлекает меня видной снизу зеленью. Олег Леонидович остался ловить жуков где-то внизу, а мы с афганским геологом Абдулла-ханом Нассери и немецким палеонтологом Агемаром Зилем лезем вверх.

Плитчатые осыпи и жара не способствуют быстрому подъему, который к тому же становится все круче. А места вокруг все влажнее. Иногда под скалами появляются кустики лимонника, а вверху видны разреженные заросли можжевельника. Видимо, муссон все же отдает здесь какую-то часть влаги верхним частям гор. Поворот — и взору открывается поросшая зеленью мокрая скала. За ней вторая. Родники сбегают по ним в ущелье, где вода фильтруется сквозь плитчатые осыпи, оставляя дно сухим. Лезу на скалы. Мои спутники предупреждают меня об опасности, но то, что я увидел на скале, оказалось сильнее любых предостережений: на уступчике влажной скалы, в холодке, сидели рядком подушки пролом-ника. Не моховидного, который я искал и нашел в Язгулеме, но очень похожего. Потом выяснилось, что это ближайший его родственник — проломник ковровый. И растет он всего в нескольких сотнях километров к югу от своего памирского собрата, за Гинду-кушем. Причем в сходных условиях — тоже на мокрых скалах и на высоте 2500 метров. И тоже реликт.

Вероятнее всего, в третичное время, когда климат в Азии был влажнее, а горы ниже современных, общий предок обоих прол ом-ников был распространен на обширных площадях — от Гималаев до Гиссаро-Дарваза. Но выросший Гиндукуш разбил ареал про-ломника, усилившаяся сухость климата загнала эти растения в убежища, и эволюция их по обе стороны Гиндукуша пошла чуть по-разному, поскольку и условия отличались, и взаимный «обмен визитами» через Гиндукуш был уже невозможен. Образовались разные виды, состоящие в близком родстве и замещающие один другой по обе стороны горного барьера. Такие виды называют викарными (замещающими).

Находки в Пагмане

На южных склонах Гиндукуша есть живописное Нагманское ущелье. Б одну из пятниц, на которые в мусульманских странах приходятся выходные дни, мы поехали в это ущелье, чтобы осмотреть летнюю резиденцию короля, отдохнуть, а главное — пополнить свои коллекции. И надо сказать, нам это удалось в полной мере. Здесь я встретил массу полузнакомых растений. Я не оговорился — именно полузнакомых. Вот на склонах растет фисташка. Облик ее знаком по горам юга Средней Азии. Но… фисташка не та. Другой вид. Та была фисташка обыкновенная, а здесь — фисташка кабульская. Тоже викарные виды. На осыпях растет перовския — крупное травянистое растение из губоцветных. Такая же растет на осыпях и конусах выноса в Южном Тянь-Шане, в горах Таджикистана. Такая же, да не такая: у той листья цельные, а у этой — рассеченные, как у полыни. Она так и называется — «полыновидная». И замещает здесь ту, нашу, коричниковолистную перовскию.

Я брожу по склонам, по ущелью и всюду нахожу таких же «заместителей». На каждом шагу встречаю виды, близкие к знакомым мне по советской Средней Азии видам полыней, прутняков, норичников, котовников, пустынноколосников, камолей.

Вот она, роль горного барьера — Гиндукуша. Своим гребнем он не только отгородил Среднюю Азию от активного воздействия муссона, но и разлучил всевозможную флористическую «родню», «отвыкшую» друг от друга, потерявшую за десятки тысячелетий разлуки внешнее сходство, но ведущую все тот же родовой образ жизни по обе стороны от хребта, который стал флористическим рубежом. Все, что южнее гребня Гиндукуша, следует четко отделить при районировании от среднеазиатских территорий. Это было ясно и раньше, но теперь я в этом убедился сам. Южная граница Памира и Памиро-Алая уточнена.

А как же обстоит дело севернее этого разделяющего флоры хребта? Надо бы и туда съездить, поближе к своей земле.

«Расколотая тарелка»

Через несколько дней, благополучно перелетев на «Дугласе» из Кабула в Кундуз, мы пересели в уютный микроавтобус, чтобы пересечь на нем Гиндукуш с севера на юг. Но перед этим решили проехаться по афганскому Туркестану — по той самой депрессии, которая по правую сторону от Пянджа и Амударьи, на советской стороне, называется Южно-Таджикской. По аналогии здесь ее следовало бы назвать Северо-Афганской. Как образно заметил Михаил Владимирович Муратов, эта депрессия напоминает тарелку, расколотую надвое по руслу Пянджа, а затем сложенную так, что все узоры на тарелке совпадают.

Действительно, с севера депрессия окаймляется горами Па-миро-Алая, с юга — Гиндукушем, с востока — отрогами Гиндукуша и Дарваза, а по дну депрессии, как трещина, извивается русло пограничного Пянджа. А поскольку государственная граница редко совпадает с природной, то по обе стороны реки природная обстановка одинакова. По всему дну депрессии расплескался эфемеретум — низкие травы, вегетирующие только во влажное время года, пока влажно: луковичный мятлик, эфемерридная осочка, маки, тюльпаны, крокусы; на небольших плавных повышениях рельефа — пырей, луковичный ячмень, костры, бонгардии. Сейчас, в октябре, все это высохло, и из-под покрышек микроавтобуса поднимаются столбы пыли, хотя мы и едем по целине. Ночью от света фар в панике убегают стада джейранов. Поверхность ровная, плоская, чуточку наклоненная к Пянджу, из-за которого с нашей стороны временами посвечивают лучи прожекторов стройки.

Как и на нашей стороне депрессии, с высотой появляются полынники, фисташники, заросли эфемероидных злаков. За Фай-забадом, по восточному краю депрессии, влажнее. Горы перехватывают приходящие с запада осадки, и склоны там покрыты кленовыми и кустарниковыми зарослями, такими же, как у нас в Гиссаро-Дарвазе. Оказывается, именно сюда, в Каттаган и западную часть провинции Бадахшан, он и продолжается, этот влажный лугово-кустарниковый Гиссаро-Дарваз. Продолжается и загораживает Западный Памир от поступающей влаги. Вот он, перелом! Постепенно картина проясняется. Пока «узоры тарелки» совпадают полностью: поясность растительного покрова такая же.

Гаммадники Гиндукуша

Но дальше начинаются различия. Мы едем на юг, к перевалу Шибар. Когда на высоте 900 метров появляются разреженные группировки гаммады — того самого саксаульника, который мы видели в Вахане, — это не удивляет. На нашей стороне депрессии гаммадники тоже встречаются. Но мы едем сутки, вторые, поднимаясь все выше, все ближе к водораздельному гребню Гиндукуша, а гаммадники не кончаются. Вот они смешиваются с кустиками селитрянки. Там к гаммаде примешиваются полыни, гармалы, солянки. Но гаммада продолжает господствовать до 2900 метров. Это уже неожиданность. Такого мощного пояса саксаульника я не ожидал. В Вахане мощность этого пояса всего 400–500 метров, а здесь — два километра по вертикали!

Становится ясно, что ваханская часть гаммадового пояса на Памире — это жалкий остаток здешних гаммадников, занявших всю нижнюю и среднюю части северных склонов Гиндукуша. Чем дальше на восток, тем больше сжимается этот пояс. Сначала его теснят снизу кустарниковые заросли, потом луга Западного Бадахшана, и, наконец, попав в сухие горы афганской части Памира, верхняя «кромка» гаммадового пояса узеньким ручейком переливается в Вахан и… там иссякает. Отдельные струйки этого «ручейка» пробились не только в Вахан, но и севернее — в долины Ванча и Бартанга. Но там этот «ручеек» давно пересох, и севернее Вахана гаммаду можно встретить лишь на небольших, оторванных друг от друга участках. Картина прояснилась: гаммадники Памира не «с неба свалились», а влились сюда с запада.

Чем топят в Бамиане?

Бамиан — место во всех отношениях исключительное. Туристов сюда привлекают памятники буддизма, сохранившиеся с домусульманских времен, со II–V века. Вырубленные в песчаниках пещеры укрывают огромные статуи Будды. Здесь же, в пещерах поменьше, жили когда-то буддийские монахи и паломники. Сейчас в пещерах живут хазарейцы — представители одного из национальных меньшинств Афганистана. Не то чтобы пещеры были для них предпочтительнее других видов жилья, а просто они остались с буддийских времен, пустовали и были заселены. Вход в пещеру загораживают глинобитной стенкой — дувалом, завешивают чем-нибудь — и как-то живут… Возле каждой жилой пещеры выложены целые штабеля колючих подушек акантолимона. Это топливо. Когда я увидел эти штабеля, исчезло одно недоумение. По всем расчетам, выше пояса пустынь (полынного и гаммадового) должен был появиться пояс колючих подушек. На северных склонах Гиндукуша сухо, почвы щебнистые, и ожидать здесь что-нибудь другое, кроме колючеподушечников, не приходилось. Но колючих подушек вдоль нашего пути попадалось удивительно мало, как, впрочем, и любых других растений. Это озадачивало. Теперь все стало ясно. Просто вдоль дороги акантолимоны были выкорчеваны на топливо.

В безлесных сухих горах проблема топлива всегда стоит очень остро. Там, где развито скотоводство, жгут кизяк — высушенный навоз. Где скота мало, корчуют полукустарники — терескен и полыни. Но чтобы добирались до колючих подушек, которые и в руки-то взять боязно, — такое я видел впервые. Вокруг Бамиана полукустарники корчевали веками, пока не свели их почти вчистую. Тогда и взялись за колючие подушки: ведь топить чем-то нужно!

За перевалом

Спускаемся с перевала Шибар. Это уже южный склон Гиндукуша. В приводораздельной части встретились пятнышки лугов. Ниже снова пошли пустынные склоны, иногда — степи, редкие кустарнички. Здесь чуть влажнее, чем на северной стороне хребта. Нет-нет, да прорываются сюда муссонные осадки с юга и циклоны с юго-запада. Растительность знакомая. Такие же пейзажи можно встретить у нас по Зеравшану и Ягнобу. Но растения другие — те самые полузнакомые викарные виды, которые встречались у Пагмана. Саксаульчика здесь мало, больше полыней. По дну ущелий тянется полоска пойменных лесов: облепиха, ивы, тополя, джидда. Становится теплее. Машина стремительно спускается в долину. Впереди Кабул.

Гиндукуш позади. Позади 900 километров горного пути, насыщенного всяческой экзотикой — яркими восточными базарами, массовыми молебнами, конными состязаниями — бузкаши, приемами, буддийскими пещерами, мусульманскими мечетями и прочим местным колоритом. Но мысли не об этом. Глотая придорожную пыль и провожая глазами убегающие назад хлопковые плантации, пытаюсь хотя бы предварительно осмыслить ботанико-географические впечатления и материалы, накопившиеся за время путешествия по Афганистану.

Перед мысленным взором встает карта гор глубинной Азии. Снизу они окружены жаркими пустынями. Сверху, там, где гребни особенно высоки, горы покрыты вечными снегами и ледниками. Между пустынями и снегами пачкой на склонах залегли узенькие полоски высотных растительных поясов. И в каждой полоске своя растительность — чем выше, тем все более холодостойкая. Горы причудливо переплетаются. В большинстве своем вытянутые с запада на восток, от Ирана к Тибету, они где-то изгибаются, пересекаются меридиональными хребтами, загораживают друг друга от влажных ветров, еле добирающихся сюда с далеких океанов. И получается пестрая картина: где-то склоны влажные, а где-то во много раз суше. Поэтому и гамма растительных поясов неодинаковая. Там леса с лугами, тут кустарники со степями, а дальше — холодные горные пустыни с подушечниками. Здесь влажнее в холодное время года, там — в теплое, а где-то осадки выпадают равномерно. Получается сложная трехмерная мозаика растительного покрова, сменяющегося и снизу вверх, и с запада на восток, и с севера на юг. и во времени тоже, и этой мозаике нашли приют и выходцы из далекого прошлого, и иммигранты с разных концов континента, и местные уроженцы.

Не все в этой мозаике ясно, не все распутано. Поэтому на многие вопросы еще нет однозначного ответа. И ученые спорят. Спорят горячо. Стоит почитать научную полемику, и у неспециалиста может сложиться впечатление, что спорят непримиримые враги.

А «враги» тем временем, собравшись где-нибудь в горах у костра и заварив чай покрепче, мирно беседуют о результатах последних маршрутов, о находках и неудачах, договариваются о взаимной помощи, а туго придется — выручают друг друга, как этой положено в горах. И сам спор, сама научная полемика — это просто способ выяснения научной истины, в которой заинтересованы все спорящие стороны. Надо только соблюдать правила спора: быть честным в фактах и заинтересованным в установлении истины. А научный спор дружбы не портит. Не должен портить.