За растениями по горам Средней Азии

ПРОФИЛЬ ЗАМЫКАЕТСЯ

Спуск к Язгулему

С Бартанга на Язгулем мы идем через перевал Рошт-Жир-Куталь («перевал Красного камня»). За перевалом начинаются неожиданности. Стоило спуститься с пригребневых осыпей, как мы тут же попадаем в другое ботаническое окружение. Зелень. Да, именно зелень, а не прозрачный криофитон, через который просвечивает щебенка. Луга. Настоящие высокогорные луга. Луковые, хохлатковые, торцовые, гераниевые. Голубые цветки живокости, белые цветочки паррий, фиолетовые ромашковидные корзинки мелколепестников. А вот и настоящая ромашка. А рядом сочные очитки, нежные примулы — все это сливается в сплошной пестрый ковер. Да, это уже не ополчение, а регулярная армия, не разрозненные агрегации криофитов, а луговой травостой. Как в Гиссаро-Дарвазе.

А ниже — степи. Да какие степи! Колышется киргизский ковыль высотой до колена. Его ости сверкают на солнце. Идешь, как по серебристому морю. На соседнем склоне ковыль сменяется другими злаками — рэгнериями, кострами, рисовидками. Тут же степной лук. Дальше — сообщества типчака. Если мысленно отвлечься от горного окружения, то кажется, будто ты не на Памире, а где-нибудь на юге Украины. Типчак тот же, что и там. Ковыли тоже похожи, хотя и относятся к другим видам. Как оказались здесь эти украинские и южнорусские пейзажи?

На этот счет есть несколько предположений. Одна гипотеза особенно стройная. Суть ее в том,' что примерно полмиллиона лет назад, когда окружающие Памир горы были пониже и влага с океанов поступала сюда почти беспрепятственно, образовалось много ледников. Их площадь, по разным оценкам, была в четыре — восемь раз больше, чем сейчас. Длинными холодными языками сползали ледники вниз, оттесняя теплолюбивую растительность на равнины Азии. А на севере материка платформенные ледники двигались к югу. Дошли до среднего течения Днепра, до Поволжья. Они охлаждали вокруг себя воздух, и в результате над ледниками образовался антициклон — область повышенного атмосферного давления. Ветры, как известно, дуют из области высокого давления туда, где давление ниже. Поэтому ветры дули от ледника, а не к нему. Влажные океанические массы воздуха пробиться к леднику не могли, и осадков возле ледника выпадало мало. По долинам от ледника текли реки, а на водоразделах из-за сухости, вызванной антициклоном, образовались степи. Они были сложены засухоустойчивыми травами, сохранившимися с доледниковых времен. На сухих водоразделах они образовали целые сообщества, окаймлявшие платформенный ледник с юга. Эти степи так и назвали — окраинно-ледниковыми. Материковый ледник двигался к югу и теснил эти степи тоже к югу. А поскольку климат в Средней Азии был тогда повлажнее современного, степные растения сумели пересечь равнины Азии, теперь такие знойные, а в те времена хотя и сухие, но для степняков вполне «проходимые». И где-то у подножий среднеазиатских гор степные растения, пришедшие с севера, сомкнулись с теплолюбивой горной растительностью, оттесненной книзу горными ледниками. Нам трудно сейчас представить себе это растительное столпотворение у подножий гор. Сталкивались пришельцы из разных широтных зон и высотных поясов.

А потом горы поднялись еще выше, отгородили Среднюю Азию от океанических влажных ветров, и климат стал суше и континентальнее. Ледники отступили. Одни отступили на север, другие — в горы. Обратный путь на север степным растениям был отрезан: равнины Азии стали суше и жарче. У подножий гор стала формироваться знойная пустыня. И степные растения «пошли» вверх, за отступающими горными ледниками. Горы как бы «всосали» их. На подходящей для степей высоте, в сухих горных районах степные пришельцы размножились, видоизменились под влиянием новой для них среды, сформировали сообщества и дали начало степным поясам в Тянь-Шане, Памиро-Алае, Гиндукуше. Горные системы поднимались все выше, сомкнулись друг с другом. Открылся путь для переселения растений из одной засушливой горной системы в другую. Сейчас мы находим степи во всех горах Средней и Центральной Азии и в горах юга Сибири. В одних горах, тех, что повлажнее, степи пышные, вот такие, как сейчас перед нами в Язгулемском хребте. А в других, сухих, — на Памире, в Тибете, Куньлуне — такие же редкотравные, как те, что мы встречали в Вахане.

Гипотеза эта красивая, но… как и во всякой гипотезе, в ней не хватает многих звеньев. Впрочем, в других гипотезах недостающих звеньев еще больше.

Олуговелый криофитон и пышные степи в верхних поясах Яз-гулемского хребта наводят на мысль, что ниже все пойдет так же, как в Гиссаро-Дарвазе: высокотравье, а еще ниже — древеснокустарниковый пояс.

Спускаемся ниже. Появляется арча. Не только на скалах, но и на склонах. Такого в пройденных нами западнопамирских хребтах еще не было. Правда, здесь арча поселяется только на шлейфах склонов, сходящих к дну боковых долин, — там, где зимой скапливается больше снега. И на террасах. Рядом оказываются пойменные березняки, ивняки и арчевники. Спускаемся еще ниже. Ковыли и типчак остались наверху, а здесь, на высоте 3600–3700 метров, раскинулись мятликовые, рисовидковые, костровые степи, то есть тоже в основном из злаков, но уже с примесью стелющейся песчанки, колючей кузинии, пахучего котовника. Постепенно злаки исчезают, а пахучих растений становится все больше. Колючих подушек почти нет, зато кругом распространяют резкий эфирный запах змееголовники, зизифора, пустынноколосник, душица. А во главе этой пахучей армии — котовник. Целое царство пахучих губоцветных растений. Это представители томилляров — растительного типа, свойственного Средиземноморью. Здесь они заняли высотный ярус по нижней кромке степей и вытеснили колючие подушки нагорных ксерофитов. Между пахучими травами и полукустарниками — степные травы. Как и в колючетравных степях, представители томилляров приобрели здесь господство благодаря выпасу скота на степных пастбищах. Следовательно, эти пахучие травы тоже вторичны, тоже заняли место злаковых степей из-за своей непоедаемости.

А потом новые неожиданности. Ниже 3100 метров пошли не деревья и кустарники, как в Гиссаро-Дарвазе, а горные пустыни. Такие же полынные пустыни, как и те, что мы уже встречали всюду на Западном Памире. Сначала в верхней части горно-пустынного пояса встретились полынникис хвойниками, а ниже — с эфемеретумом (это травы, успевающие отцвести и дать семена до наступления сухого лета, во время которого они или гибнут (однолетники-эфемеры), или впадают в состояние биологического покоя (многолетники-эфемероиды) до следующего весеннего сезона дождей; на юге Средней Азии, на равнинах, эфемеретум иногда вегетирует и зимой, которая там бывает совсем теплой). Хвойники — это эфедры, древний род, сохранившийся в Азии с третичных времен. Растения напоминают хвощ. Листьев у них нет, только зеленые трубчатые жесткие стебли приподнимаются над землей. И в отличие от хвощей хвойники имеют одревесневшие побеги. Ботаники интересуются хвойниками давно. Эти растения содержат биологически активные вещества, и их используют в фармакологии (вспомните эфедрин в аптеках). Золу хвойника местные жители добавляют в жевательный табак, так называемый нас. Я пробовал: кинешь щепоть наса под язык, и голова кругом идет. С непривычки довольно противно. Но главное, хвойники — свидетели бурной истории становления в Азии гор и образования пустынь. Вот специалисты и изучают систематику, морфологию и распространение хвойников в надежде получить когда-нибудь от этих древних обитателей Азии ответы на вопросы о прошедших миллионах лет. И иногда получают.

Долина Язгулема:

1 — скалы, 2 — отвесные участки склонов, з, 4 — осыпи разного возраста, 5, 6 — конусы выноса разного возраста, 7 — песчаная пойма, 8 — кустарники, 9 — сады

Спускаемся в долину. Жарко. Высота у реки всего 1800 метров. Никакого лесного пояса не обнаружено. И горные склоны здесь еще пустыннее бартангских и гунтских. Вместе с полынями и эфемеретумом растут солянки. Иногда встречается даже гаммада-саксаульчик, как в Вахане.

Язгулемский вариант

Нет одного профиля явно мало. Надо разобраться. И мы пересекаем долину Язгулема еще в нескольких местах — от гребня Язгулемского хребта до гребня узкого и зубчатого, как пила, Ванчского хребта. Выясняется, что в Язгулеме мы встретились с особым вариантом поясности. Растительность верхних поясов здесь почти такая же, как в верхних ярусах гор Гиссаро-Дарваза: низкотравные луга, пышные степи, арчевники. Но все они встречаются только в наветренных ущельях, где зимой скапливается снег. А совсем рядом, за каким-нибудь гребнем, отгораживающим ущелье от ветров, сухо. Там и криофитон разреженный, и степи не такие пышные, и колючих подушек больше. Внизу же всюду пустынная растительность. Как и везде на Западном Памире. Исключение — верховья Язгулема.

О верховьях стоит поговорить особо. Язгулем — короткая река, всего 75 километров. Долина ее открыта к западу, а на востоке замкнута мощными поднятиями Северо-Западного Памира. Это — хребет Академии Наук с пиком Коммунизма и сложной системой ледника Федченко. Получается что-то вроде ловушки для западных влажных ветров. Эти ветры идут на большой высоте, и низовья долины летом остаются сухими, пустынными. Зато в верховьях, приближаясь к холодному массиву ледника Федченко, воздушная масса начинает отдавать осадки. Поэтому верхняя треть долины Язгулема заметно отличается от остальной ее части более пышной растительностью. На конусах выносов и в нижней части склонов здесь появляются заросли березы, арчи, иргая, шиповников, осыпи покрываются сплошным покровом высоких зонтичных трав; исчезают полынные пустыни. Словом, пейзаж меняется. Впечатление такое, будто вы попали в Гиссаро-Дарваз. Тут уж никаких сомнений нет: это явно «непамирский» участок.

По боковым ущельям

Если речной врез Бартанга напоминает щель, пропиленную пилой, то Язгулемская долина скорее похожа на глубокий след от удара топором. Склоны круты, но не так отвесны, как на Бартанге. От скал к дну долины спускаются огромные осыпи; по вертикали они тянутся иной раз до полукилометра. Большинство троп Язгулема проложено по этим осыпям. Полотно тропы постепенно оползает, люди проминают выше другую, и так из года в год. Поэтому проложить на Язгулеме автомобильную дорогу не легче, пожалуй, чем прорубить ее в скалах Бартанга. Там надо пробивать ее взрывчаткой; это трудно, зато надежно. Здесь же требуется постоянный надзор за полотном, чтобы его не засыпала надвигающаяся сверху щебенка. Около 20 процентов площади склонов покрыто в Язгулеме осыпями. Они перекрывают борта долины и составляют основу язгулемского пейзажа.

В Язгулеме каждое ущелье на свой лад. Одни сухие, другие влажные. По одним приходится подниматься чуть ли не на ногтях, в другие заводит крутая, но надежная тропа, а то и автомобильная дорога. Одну из них — в Мотраундару — пробили геологи и горняки. Ехать по этой дороге — не удовольствие. Как говорится, «пломбы из зубов вылетают». Но ехать можно. Средняя скорость — 4 километра в час. Если учесть, что на 18 километров пути приходится около двух километров подъема, это уже неплохо.

Интересное это ущелье, Мотраундара. Внизу отвесные скалы, в середине — Хугазский водопад. Вся река делает огромный прыжок на 25 метров, а выше — изумительные по красоте места. Зеленые поймы и низкие террасы окаймлены серыми осыпями, над которыми нависают коричневатые скалы, а выше — снега, ледники и сияющее памирское небо. Когда-то, еще на моей памяти, эти поймы и террасы были покрыты лесами. За пять лет горняки почти полностью вырубили эти горные тугаи. Рядом разведочная выработка, и горнякам нужен был крепежный лес. Пойменные леса еще могут восстановиться, а вот вырубленные на топливо арчевники — вряд ли: ведь возраст арчи в горах превышает иногда тысячу лет.

Об этих лесах у меня был разговор с начальником горнопоисковой партии. Он сидел на арчовом бревне и подписывал на колене какие-то бумаги для бригадиров. Когда бригадиры разошлись, я начал бой за язгулемские леса. Говорил о том, что для восстановления арчевников требуются столетия, что, вырубая лес, он ставит под угрозу смыва почву, которой здесь и так мало, что в конечном итоге рентабельнее завозить сюда крепежный лес и дрова, а не вырубать здешние рощи, играющие водорегулирующую роль. Говорил долго, горячо, даже с каким-то отчаянием. Начальник слушал молча. За день он устал. Потом поднялся, позвал меня в «кабинет», отгороженный досками от глинобитной столовой, и спросил, знаю ли я, что дает их работа. Я сказал, что знаю. Тогда он изложил свою позицию. Она сводилась к тому, что часть вырубленного леса они пустили на строительство автомобильной дороги, которая уже способствует развитию экономики долины. К тому же успех их дела приведет к такому экономическому преобразованию Язгулема, что нанесенный ущерб окупится сторицей. И наконец, если подсчитать, то еще неизвестно, выгоднее ли рубить лес на месте или завозить его сюда из Сибири. Вот так-то!

Может быть, он и прав был тогда. И все-таки мне жаль лесов на Мотраундаре. Ботанику всегда до боли трудно согласиться с экономическими оправданиями истребления живой природы.

Поисковый критерий

Впервые я посетил Мотраундару в 1956 году. Меня привлекла сюда интересная, хотя и довольно частная поисковая задача.

За год до этого мне удалось найти в устье Язгулема на скалах маленькое подушечное растение. Зимой, во время обработки материалов, выяснилось, что это растение — реликт, сохранившийся с доледниковых времен. В Ленинграде было установлено, что такое же точно растение ботаник Ф. Н. Алексеенко нашел где-то в Язгулемском хребте, на мокрых скалах, в 1903 году. Оно называется проломник моховидный. Поскольку потом, в течение полувека, никто этого растения не находил, возникло сомнение: а не ошибся ли Алексеенко этикеткой? Собрал растение на афганской стороне Пянджа, а этикетку по ошибке положил другую. Если бы это оказалось так, то этот проломник следовало исключить из флоры СССР. Повторная (через 52 года после путешествия Алексеенко!) находка этого растения показала, что во флоре СССР проломник моховидный все-таки имеется.

Но всякое дело надо доводить до конца. Нужно было найти и собрать проломник там, где это указано этикеткой Алексеенко. А указано там было вот что: «Рушан, Одуди, Учац, недалеко сел. Мотраун, мокрые скалы, август 1903 года». И все.

По карте установил, что Учац — это, скорее всего, Хугаз, урочище в 12 километрах от Мотрауна. Сюда я и пришел искать «классическое местонахождение».

Это это оказалось нелегко. Мокрых скал было много, облазить все невозможно. Трасса старой тропы, по которой ходил Алексеенко, не соответствовала трассе проложенной горняками дороги. Многие участки старой тропы были просто взорваны. Поиски какой-нибудь выдающейся скалы, вторая могла хоть чем-нибудь привлечь внимание Алексеенко, тоже оказались безуспешными. Кто угадает, чем могла заинтересовать исследователя та или иная скала полвека тому назад? Это было то, что называют поисками вслепую, без «поискового критерия». С таким же успехом можно искать ту самую иголку в стоге сена.

Проломник я тогда так и не нашел. Не нашел я его и два года спустя, когда проводил на Язгулеме геоботаническую съемку и паспортизацию пастбищ. Только в 1959 году завершилась история, начавшаяся за 56 лет до этого.

Случилось так, что мне пришлось заночевать в этом ущелье, не дойдя до цели. Темнело быстро, надо было искать место для ночлега. И я выбрал единственное приемлемое для этого место — ровное, возле воды, и в то же время сухое. Ни вверх, ни вниз по ущелью удобнее ночлега было бы не сыскать. Заночевал. А утром увидел, что надо мной нависает мокрая скала. Если бы Алексеенко пришлось ночевать в ущелье, то ночлег он выбрал бы только здесь. И утром тоже увидел бы эту скалу.

Это уже был «поисковый критерий». Я полез на скалу и через 20 минут, торжествуя, укладывал проломник в гербарную папку. Алексеенко написал этикетку правильно.

Профиль замкнулся

В итоге была написана коротенькая, в две странички, сухая заметка в научном журнале: «О новом нахождении…» Эмоциональная и эпическая сторона нахождения, разумеется, не описывалась. Язгулем за спиной. Впереди Гушхон, перевал через Ванчскии хребет. Зубчатый гребень. Ледники. Ходить по ним опасно: можно угодить в замаскированную снежной коркой трещину. И тогда… но об этом лучше не думать. Чтобы обезопасить себя, полагается ходить «в связке». Один путник идет на расстоянии от другого, и все связаны капроновым репшнуром… Если кто провалится в трещину, остальные вытянут. А если идешь один или вдвоем? Тогда связка не годится. И мы несем в руках чугурчуки — четырехметровые деревянные шесты с железными наконечниками. Как копье. Чугурчук — местное изобретение. Применений у него много. Он заменяет здешним охотникам ледоруб. Опираясь на заостренный конец чугурчука, можно, подобно прыгуну с шестом, перемахнуть через неширокий горный поток. А на леднике, если нести чугурчук вдоль хода, трещины не страшны: провалишься, шест ляжет поперек трещины и позволит выбраться. Хорошая вещь — чугурчук.

Спускаемся к Ванчу. Поясная колонка идет в обратном порядке. Сверху, сразу за снегами, идут луга. Потом степи. Ниже — заросли югана. Еще ниже — огромные зеленые лепешки сибирского можжевельника, распластавшиеся по щебнистым склонам. А по нижней части склонов пошли кустарники: иргай, шиповники, боярышники, миндаль. Правда, кустарниковые заросли разрежены, между кустами немало полыней и других пустынных и степных растений, но это уже детали. Главное — появился древесно-кустарниковый пояс. Памир с ботанической точки зрения кончился. Мы вернулись в Гиссаро-Дарваз. Профиль замкнулся.

Когда профиль по 72-му меридиану нарисован, многое проясняется. Мы шли с юга на север. От хребта к хребту, от долины к долине становилось влажнее, появлялось больше степей, а потом и лугов на склонах, и, наконец, появился кустарниковый пояс. А пустынь к северу становилось меньше. И подушечной растительности тоже. Ванч — это уже «непамирская» долина. Язгулем в верхней трети — тоже. В нижних же частях Язгулем еще сохраняет памирские черты растительной поясности, хоть и в своем особом варианте. А уж южнее Язгулема с Гиссаро-Дарвазом общего мало. Больше общего с сухим Восточным Памиром.

Наконец меридиональный профиль построен и вычерчен. Можно анализировать. К северу выклиниваются горные пустыни и нагорные ксерофиты, степной пояс становится шире, а криофитом постепенно становится олуговелым. Севернее Ванчского хребта вся поясная колонка сменяется:

I — пояс горных пустынь: 1 — гаммадовые, 2 — полынные, 3 — терескеновые; II — пояс нагорных ксерофитов: 4 — колючеподушечники, 5 — подушечники; III — пояс горных степей: 6 — полынные, 7 — колючетравные, 8 — злаковые; IV — пояс криофильной растительности: 9 — криофитон, 10 — олуговелый криофитон; V — вечные снега; V] — древесно-кустарниковый пояс: 11 — кустарниковые заросли и арчовые редколесья; VII — субальпийский пояс: 12 — заросли зонтичных; VIII— пояс лугового низкотравъя

Профиль получился интересный. Но одного его мало: он показывает закономерности смены растительного покрова только с юга на север. Пришлось проложить еще несколько профилей, на этот раз уже с запада на восток, от меридионального колена Пянджа в пределы Восточно-Памирского нагорья. На это ушло еще добрых четыре года. И вот итог. Выяснилось, что с запада на восток дно долин непрерывно повышается от 2000 до 4000–4500 метров, а климат становится все суше и холоднее, пока на самом нагорье не достигает почти тибетской свирепости. Границы всех высотных поясов с запада на восток, вслед за местностью и нарастанием сухости, тоже сдвигаются кверху. Если на Западном Памире горные пустыни доходят до 3000–3400 метров, то на Восточном этот рубеж сдвигается вверх на целый километр, а границы других поясов — на 700–400 метров: чем выше залегает растительный пояс на Западном Памире, тем меньше этот сдвиг. Получается, что на Восточном Памире те же пояса залегают более плотной пачкой, как бы прижатой к снеговой линии поднявшейся местностью. Здесь пояса не имеют уже такого вертикального размаха, как в более западных горных системах. Да и «размахнуться» поясам тут негде: дно долин лежит на высоте 4000–4500 метров, а верхний предел растительности — на высоте 5000–5200 метров. Для всей поясной колонки остается каких-нибудь 700—1000 метров — не то что на Западном Памире, где растительность формируется в почти трехкилометровом высотном диапазоне. Но главное, пояса на Западном и Восточном Памире в типе такие же: пустыни, подушечная растительность, степи, криофитон — хотя и представлены они другими формациями: вместо одной полыни — другая, вместо колючих подушек — неколючие и т. п. И ни лугового, ни лесного поясов на востоке тоже нет. Сменяется вариант, но не тип поясности.

При такой ситуации растения с нагорья легко перекочевывают на запад по пригребневым верхним поясам. В итоге 63 процента видов нагорья встречаются на Западном Памире. Это — виды центральноазиатского родства. Они ближе видам Монголии, чем, например, Гиссаро-Дарваза. А по речным долинам на восток проникают виды средиземноморского, переднеазиатского родства. Их на нагорье не так уж много — всего 27 процентов от общего числа. Получается что-то вроде двух встречных потоков, по которым идет флористический обмен между Восточным и Западным Памиром, между Центральной и Передней Азией. Но движутся эти потоки на разных высотных уровнях. И интенсивность их разная: восточный поток из Центральной Азии, похоже, сильнее западного. Любопытная картина. Многое прояснили эти профили.

Но все ли ясно? Нет, конечно. Многое осталось неразгаданным. Например, откуда взялись в Вахане саксаульчиковые пустыни? Их нет ни в Гиссаро-Дарвазе, ни на Восточном Памире. Нес неба же они упали! Где и почему происходит перелом между лесным Гиссаро-Дарвазом и пустынным Западным Памиром? Мы шли с юга на север и с запада на восток. А если пойти от Западного Памира на запад? Но там Афганистан. И многое надо уточнять там, в соседней стране, в королевстве. Значит, надо ехать туда.