За убегающим горизонтом

Глава IX Эноуа Парис

Штормовой ветер пересыпал песчаные дюны Ла-Манша, обнажая корни низкорослых сосен. Темные рваные тучи, бегущие с запада, осыпались дождем над Парижем, монотонно барабанили по крышам и покрывали рябью свинцово-серую Сену. Кареты, громко стуча по булыжной мостовой, обдавали грязью прохожих.

А за тысячи миль от Парижа, в Индийском океане, стояла безветренная жаркая погода. Начиналось лето. Влажные испарения заросшего буйной растительностью острова были источником тропических болезней. Этот климат был вреден Коммерсону. По ночам его все чаще душил кашель. Врач из Форта-Дофин, французского поселения на Мадагаскаре, настойчиво советовал Коммерсону покинуть тропики и незамедлительно переселиться в страну с более умеренным климатом. Уехать? Но ведь еще почти ничего не сделано. Не описано даже половины тех растений, которые здесь, на Мадагаскаре, впервые встретились ученому. Да и на островах Бурбон и Иль-де-Франс (Реюньон и Маврикий), где он работал после того, как сошел с фрегата «Будёз», еще очень много интересного. Он собирался как-то систематизировать бесчисленные коллекции, собранные им в кругосветном плавании. А в мире еще столько неизученного. Здесь, на Мадагаскаре, Коммерсон нашел чрезвычайно любопытный вид лемура, который является промежуточным звеном между двумя другими видами этого животного.

Когда еще побывают на острове зоологи? А открытия одно за другим сами идут в руки. Вот гидроидная медуза — зонтик колоколообразной формы с четырьмя пучками щупалец и четырьмя пигментными пятнами. Ведь соответствующая этой медузе известная натуралистам форма имеет всего один венец щупалец. Даже одно это открытие взбудоражит Академию наук.

Казалось, Коммерсон только здесь понял, что целый мир неведомого окружает человека. Еще не нанесены на карту очертания берегов даже открытых земель. А что знает человечество о внутреннем строении земного шара? Океанское дно и атмосфера, планеты, совершающие свой путь вокруг солнца. А дальше — бесконечные космические пространства. Все это еще ждет своих исследователей, первооткрывателей, бесстрашно идущих навстречу неведомому.

Но что может сделать человек в одиночку, будь он трижды гениальным? Нет, нужен отряд ученых, именно отряд, действующий согласованно, целеустремленно, как дисциплинированные воины. Коммерсон еще два года назад направил губернатору острова Иль-де-Франс мосье Пуавру докладную записку о создании на острове Академии наук для изучения тропических стран. Добрейший Пуавр, сам занимавшийся ботаникой и зоологией, направил эту записку во Францию, на рассмотрение двора и Академии. Ответа не последовало. Но Коммерсон не терял время даром. Эти годы он работал как каторжник: побывал на острове Бурбон, потом с Кергеленом и астрономом Рошоном отправился на юг Индийского океана, и вот теперь — Мадагаскар.

Сегодня должно прибыть французское судно «Тритона, совершающее обычные рейсы между Мадагаскаром и ИлЬ-де-Франсом, и можно будет отправить на родину письма. Это единственное, что связывает его теперь с друзьями. Лаланд, аббат Пуассонье, Бугенвиль… Как встретили его во Франции? Одобрили ли его проект в министерстве? Удастся ли ему осуществить задуманное? Ведь это еще один шаг в познании мира. Коммерсон решил назвать открытый им вид колоколообразной медузы, как и чудесный красный цветок, — бугенвиллеей.

Итак, сначала письмо Бугенвилю. Коммерсон уже сообщал ему об островах Иль-де-Франс и Бурбон, об экспедиции вместе с Кергеленом в южную часть Индийского океана. Теперь о Мадагаскаре.

Какая это чудесная страна! Конечно, в коротком письме невозможно рассказать о богатствах огромного острова, изучение которого потребует усилий многих ученых в течение долгих лет. Эта страна может многое дать любознательному человеку. Кажется, природа возложила все свои богатства на алтарь Флоры, чтобы по этим образцам вылепить другие формы в иных землях. Растения самые необычайные, самые причудливые встречаются здесь на каждом шагу.

Но не только растительность занимала Филибера. Как можно не стремиться узнать поближе жителей этой страны? Коммерсон часто общался с ними. Ученый занес в свой дневник, что здешние жители умны, мягки, поначалу гостеприимно встречали европейцев. Но жестокость португальцев, голландцев, а затем французов вызывала ответные враждебные действия местного населения. Оттого и приобрел этот остров в последние годы такую дурную славу.

Бугенвиль поймет все это. Ведь за время их совместного плавания он мог не раз убедиться, как часто доверчивость туземцев используется во вред им.

Коммерсон подробно описал жилища мадагаскарцев, их утварь, обычаи, нравы. В доказательство их доброты и доброжелательности он сообщил Бугенвилю, что в тот момент, когда отношения между местными жителями и европейцами, поселившимися здесь, были особенно обострены, он один пересек весь остров в сопровождении только Барре, без всякого оружия, и ни разу не подвергся какой-либо опасности.

Теперь письмо Лаланду. Астроном часто и много писал ему о парижских новостях, о том, что говорят и о чем спорят в Академии наук. Старый друг выхлопотал ему хорошее содержание, которое позволяет, не тревожась о хлебе насущном, продолжать научные изыскания.

И опять он начал письмо с описания природы Мадагаскара. Даже Бюффон нашел бы здесь достаточно материала, чтобы в несколько раз увеличить объем своей «Естественной истории». А сделав это, он неизбежно пришел бы к выводу, что приподнял только краешек завесы, скрывающей богатства природы этого острова. Линней имеет в виду семь-восемь тысяч видов растений. Предположим, что знаменитый Шерард знал их около шестнадцати тысяч, а современный систематизатор думает, что дошел до максимума, насчитав двадцать тысяч видов.

Какое заблуждение! Коммерсон с улыбкой подумал о том, что он один, вероятно, собрал не менее двадцати пяти тысяч разных видов. Среди них почти пятая часть — не известны науке! А сколько их на земле, если здесь, на Мадагаскаре, он открывает чуть ли не каждый день новый вид? Может быть, во много раз больше, чем собрал он, Коммерсон. И когда же, наконец, можно будет приступить к их систематической подробной классификации? Этого нельзя сделать, зная так мало о растительном мире. Как же не посмотреть с жалостью на кабинетных ученых, которые, составив никому не нужные схемы, самодовольно думают, что тем самым упорядочили современные знания о растительном мире Земли.

«В самом деле, — писал Коммерсон, — за исключением Бразилии, я имел счастье собирать растения в странах, вновь открытых. А обработал ли их хоть наполовину? И не осталось ли еще исследовать ученым Австралию, Китай, Японию, Филиппины, Монголию и бесконечное множество островов Полинезии в Тихом океане? И на чем основывается претензия некоторых ученых, что уже исследованы неисчислимые богатства Кохинхины, Сиама, Суматры, Центральной Индии, Аравии, всей Внутренней Африки и обширного американского континента?

Я забирался на горные вершины, возвышающиеся над Магеллановым проливом. Это лишь небольшая часть мира, но даже и там я нашел много растений, не известных натуралистам.

И пусть никто не говорит, что растения должны повторяться в тех же климатах и на том же материке. Это может быть справедливо только до известной степени и для некоторых растений, которых и не так уж много. Но я могу заверить, что всюду, где бы я ни был, я видел различную картину растительности. Бразилия не имеет ничего общего с районом по реке Ла-Плате, а этот последний с Патагонией и Огненной Землей. Часто даже, берега одной и той же реки несколько отличаются по своей флоре.

На острове Таити своя собственная растительность. Нельзя сравнить Молуккские острова и Яву. И какую невероятную разницу я обнаружил на трех островах — Бурбоне, Йль-де-Ф ранее и Мадагаскаре. А ведь эти острова — соседние и расположены примерно на одной и той же широте. Жоссини, рисовальщик, собрал гербарий побережья Короманделъ и Малабара. И я не узнал около двадцати растений!».

Остается еще письмо Дидро. Коммерсон знал, что великий философ с радостью прочтет его. Этот человек, может быть, даже более жаден ко всякого рода знаниям, чем он, Коммерсон.

Ученый покрывал страницу за страницей своим мелким почерком и тут же на полях быстро набрасывал по памяти новые формы растений, которые ему удалось открыть, любопытных животных, хижины жителей Мадагаскара, очертания вулкана на острове Бурбон, вулканическую лаву, собранную вблизи него, вновь открытый вид медузы.

— Мосье, на горизонте показался «Тритон». Скоро он бросит здесь якорь. Все уже собрались на берегу.

Коммерсон нехотя оторвался от исписанных листков и взглянул на Жанну Барре, которая стояла в дверях маленького бревенчатого домика.

Коммерсон натянул на потное тело белую куртку, надел соломенную шляпу с широкими полями.

— Пойдем, пойдем, Жанна. Я уже кончил свои послания.

Свежий морской ветерок приятно охлаждал лицо. Почти все немногочисленное население Форта-Дофин высыпало на берег. Приход судна — знаменательное событие. Все были оживлены и взволнованно следили за белыми парусами, выраставшими на глазах.

Но вот, к удивлению многих, показался еще один парус.

— Да это не «Тритон», мосье! — воскликнула Жанна.

Теперь уже и сам Коммерсон видел, что это не приземистое двухмачтовое судно, приходившее в три месяца раз на остров, а быстроходный фрегат, птицей летевший по темным волнам океана.

Второй корабль тоже быстро приближался к острову.

На флагштоках обоих судов развевались королевские штандарты. Навстречу неизвестному судну выслали лоцмана.

Через час Коммерсон сидел в каюте командира фрегата капитана первого ранга Мариона-Дюфрена.

Сначала разговор шел о пустяках, к которым обязывала вежливость. Но вскоре настороженность рассеялась, капитан оказался общительным, улыбчивым человеком.

— Как доплыли, капитан? — осведомился Коммерсон.

— Никогда бы путешествие не могло быть столь приятным, если бы не сильные ветры и не бушующее море, заставившие нас потерять несколько дней у этих неприступных берегов. Но, кажется, все страхи были сильно преувеличены. Однако вас, конечно, в первую очередь интересует, что же делается у нас, на родине. Правда, я уже сравнительно давно оттуда, прошел почти год, как я покинул берега нашей прекрасной Франции, но все же мои новости, может быть, окажутся для вас свежими.

— Прежде всего, — отозвался Коммерсон, — мне хотелось бы услышать о моем товарище по путешествию и руководителе мосье Бугенвиле. Я получил от него за это время всего два письма. Но, возможно, и другие где-нибудь ждут меня, а я их. Ведь за последние годы я проделал несколько тысяч лье, и мосье Пуавр, который всегда очень любезно пересылает мне всю корреспонденцию, мог быть в затруднении.

— Что ж, рад вам сообщить, мосье, что капитан в добром здравии и, кажется, замыслил новое длительное путешествие. По слухам, на этот раз он отправляется к Северному полюсу. Что из этого выйдет? Вы, мосье, наверное, знаете, что герцог Шуазель не у дел, он уже не министр. Говорят, что из-за происков Дегийона и пало министерство Шуазеля. Сам бывший министр обанкротился, его огромную картинную галерею пустили с молотка. И, как утверждают, большинство шедевров приобрел герцог Де-гийон.

Марион-Дюфрен рассмеялся, но тут же снова стал серьезен.

Коммерсон сидел и молча слушал капитана, опершись на трость и положив подбородок на согнутый локоть.

— Я много слышал о Бугенвиле, хотя и не имею счастья быть с ним знаком, — продолжал Марион-Дюфрен. — Ведь я уроженец Сен-Мало и помню прием, оказанный герцогом Дегийоном только что вернувшемуся из кругосветного плавания капитану. Он посадил капитана под арест на несколько суток, воспользовавшись каким-то пустяковым предлогом. Вряд ли и новый морской министр граф де Бриенн будет способствовать замыслам нашего знаменитого соотечественника. А жаль. От такого человека, как Бугенвиль, можно ждать удивительных открытий. Сейчас все говорят об англичанине Куке. Он, конечно, замечательный мореход. Но мне кажется, что Бугенвиль ни в чем не уступает ему.

Марион-Дюфрен помолчал, потом продолжал:

— Мы с Бугенвилем одногодки. Он поистине возбудил страсть к исследованиям у многих и многих наших моряков. Во всяком случае, для Франции он всегда останется образцом мужественности и решительности. Мне известно, что он относился гуманно к туземцам островов, которые посетили его корабли. Я читал труды, изданные Бугенвилем. В них он старается проверить и исправить наблюдения своих предшественников-мореплавателей. Можно сказать, что его дневники — настоящие путеводители по неизведанным морям.

— Наверное, вы, мосье, не ожидали увидеть на этом острове одного из спутников Бугенвиля? — спросил Коммерсон. Он проникся невольным уважением к человеку, который так восторженно отзывается о его друге и единомышленнике. Что ж, хорошо, что о нем сложилось такое мнение во Франции.

Но то, что услышал Коммерсон, заставило его вскочить с кресла, на котором он так удобно устроился.

— Я не хотел сообщать вам сразу печальные известия, — сказал Марион-Дюфрен. — Дело в том, что к этим берегам меня привело дело, связанное тоже с одним из спутников Бугенвиля в его плавании…

На фрегате находился Аотуру. Тот самый таитянин, к которому так привязался ученый. Но Аотуру болен черной оспой. Надежд на выздоровление почти нет! Коммерсон вспомнил, что Бугенвиль нередко говорил, что считает преступлением оторвать человека от его родины, от всего, что составляло его существование. Таитянин взошел на борт «Будёза» вопреки желанию начальника экспедиции, и Бугенвиль счел себя обязанным позаботиться о том, чтобы Аотуру удалось вернуться на родину.

Капитан рассказал, что Бугенвиль выполнил этот свой долг. Аотуру попал сначала на остров Иль-де-Франс, где Марион-Дюфрен уговорил Пуавра снарядить специальную экспедицию на остров Таити.

— Это ведь не шутка, и кажется просто неправдоподобным — послать два корабля, чтобы доставить на остров одного человека, — говорил капитан. — Но все уладилось. Пуавр отнесся сочувственно и снабдил меня деньгами и всем необходимым. Но как только мы вышли в море, у Аотуру появились все признаки черной оспы. Мы привезли его сюда, корабельный врач очень боится за его жизнь. Вот почему вы увидели вместо ожидаемого вами «Тритона» «Маскарену» под моим командованием и «Маркиза де Кастри» под командованием де Клемсра.

Словно придавленный огромной тяжестью, Коммерсон опустился в кресло. Он живо представил себе тот день, когда Аотуру, оживленный, взволнованный, впервые поднялся на палубу фрегата. Он так хотел посмотреть Францию… «Эноуа Парис оказалась для таитянина Эноуа матэ — страной, которая убивает», — подумал он.

— А я-то думала, мосье Бугенвиль, что вас из Франции, из Парижа гонит несчастная любовь! Что еще может побудить человека безрассудно довериться волнам угрюмого океана?

— Океан вовсе не так угрюм, думать так — большое заблуждение, мадемуазель, — ответил Бугенвиль. — Океан чудесен! Он никогда не остается постоянным, и эта изменчивость поистине прекрасна, даже тогда, когда стихийные силы природы напоминают человеку о его ничтожестве…

Приходилось опять привыкать к светской болтовне, делать визиты, и немало: его теперь приглашали наперебой, и особенно в дома, где были дочери на выданье.

О кругосветном плавании говорил весь Париж. Вначале как будто собрались грозовые тучи. За время плавания произошло много перемен: Шуазель пал от происков Дегийона. Бугенвиля встретили на родине недоброжелательно. К счастью, правление Дегийона было кратким, а успех плавания превзошел все ожидания. Бугенвилю присвоили звание бригадного генерала и пожизненно — капитана первого ранга, ранее он это звание носил по должности. Уж наверное его собеседница посвящена во все тонкости служебной карьеры.

— Однако я утверждаю, — смеясь продолжала она, — что всю эту красоту вы бросите, как только женитесь на очаровательной Флоре Монтандр. Ведь только молодость невесты удерживала вас от этого шага, хотя, кто знает, может быть, вы скрываете другие соображения? Вы, наверное, хотите вернуться к островитянке, чье сердце покорили на очаровательной Новой Кифере? Признайтесь же!

Бугенвиль отшучивался как умел и был очень рад, когда смог наконец откланяться.

Ему захотелось побыть в одиночестве, и он приказал кучеру ехать на Монмартр.

Лично ему путешествие доставило успех. Но какую пользу принесло оно науке? Эта мысль все чаще беспокоила. Изящно изданный отчет о путешествии, адресованный королю, лежал у многих на каминных полках. Но Бугенвиль знал, что большинство рассматривает там только иллюстрации, на которых обитатели острова Таити были изображены как дамы и кавалеры парижского общества. Бугенвиль писал свою книгу для моряков, а не для увеселения скучающего света. Его раздражало, что при дворе возникла игра в «таитян и таитянок». Неужели только для этого рисковали жизнью четыреста человек, только для этого положено столько трудов, преодолены такие препятствия?

Всем этим чванливым аристократам нет никакого дела до науки. Он собственными ушами слышал, как у него за спиной говорили: как же это Бугенвиль утверждает, что совершил кругосветное плавание? Ведь он не был в Китае, значит, и не объехал кругом света!

Новый морской министр граф де Бриенн не хочет и смотреть его проекты и предлагает принять командование военным фрегатом.

Экипаж неторопливо катился по парижским улицам. У городской заставы Бугенвиль приказал остановить лошадей и дальше пошел пешком, вверх по зеленому склону, круто поднимающемуся от площади Сен-Пьер к самой вершине холма.

Отсюда, с высоты, открывался прекрасный вид на Париж. Излучина Сены опоясывала город и терялась где-то за зеленью Булонского леса. По обоим берегам реки высились здания, башни городского водопровода, а здесь, совсем рядом, махали крыльями ветряные мельницы.

Бугенвиль прошел старинному зданию церкви и облокотился на каменную балюстраду, окружавшую храм. Он думал о судьбе офицеров, сопровождавших его в плавании. Дюкло так и остался капитаном второго ранга, а Жиродэ — лейтенантом. Бурнан, д Орезон — все снова впряглись в старую лямку, служат в Индийской компании. Бугенвиль вспомнил прием, оказанный ему герцогом Дегийоном в Сен-Мало. Герцог даже слушать не стал о его научных выкладках и результатах путешествия. Он обвинил руководителя экспедиции в том, что тот превысил расходы, утвержденные для ремонта судов. И когда Бугенвиль прямо сказал, что корабли оказались не готовыми к плаванию, Дегийон посадил его под домашний арест.

Что было потом?..

Долгий труд над составлением отчета королю о путешествии. Отчет был издан через два года после возвращения из экспедиции, и сразу же появился английский перевод книги, сделанный Форстером, потом немецкий, изданный в Лейпциге, итальянский, испанский… Его имя стало знаменитым.

И все-таки его проекты о дальнейших географических изысканиях, снаряжении новой экспедиции неизменно отклонялись.

Бугенвиль внимательно вглядывался в черты так хорошо знакомого ему Парижа, города, где он родился и вырос. Далеко внизу прогарцевали маленькие фигурки всадников. Наверное, где-нибудь так же сейчас скачет Шарль Нассау. Ведь он опять поступил на военную службу…

Раздался мелодичный перезвон колоколов, Бугенвиль еще раз посмотрел на шпиль церкви и стал спускаться вниз.

Утром, собираясь ехать в морское министерство, Бугенвиль узнал о судьбе Аотуру. Жаль таитянина! Трагически закончилось его путешествие в Эноуа Парис — страну Парижа.

Бугенвиль не жалел денег и сил, чтобы сделать пребывание Аотуру в Париже приятным и полезным. В обществе Аотуру вызвал живой интерес. Многие желали его видеть. Таитянин стал модой. Он появлялся в Опере, на приемах знатных особ. Его видели на парижских улицах. Известный ученый Перейра, переводчик короля, ездил к таитянину, желая проверить, способен ли тот усвоить французский язык. Аотуру стал игрушкой парижских дам. И, как всякой игрушкой, им занимались только до тех пор, пока он не надоел. Скоро о нем стали говорить, как о человеке, лишенном всяких способностей, — Аотуру плохо говорил по-французски.

Бугенвиль доказывал, что даже европейцы не сразу овладевают схожим иностранным языком. А ведь речь и понятия таитянина сильно отличались от европейских. Все было напрасно. Решение света было безапелляционным.

Бугенвиль добился того, чтобы Аотуру дали место на судне, идущем в Иль-де-Франс. Министерство приказало губернатору острова переправить оттуда таитянина на родину. Бугенвиль представил подробную записку о маршруте, которым надо следовать на Таити, и пожертвовал для снаряжения судна тридцать шесть тысяч франков, треть своего имущества…

Занятый этими размышлениями, он не заметил, как карета миновала мост Гренель, заставу Сен-Клу и выехала на Версальскую дорогу.

Сколько езжено по ней за последние годы. Надежды сменялись разочарованием, но Бугенвиль упорно добивался своего и не отступал.

Он предложил еще раз отправиться на поиски Южного материка, так как даже два плавания Кука не дали окончательный ответ на этот вопрос. Его предложения изучались в нескольких комиссиях министерства. Они вынесли заключение, что для осуществления этого проекта потребуется от пятидесяти до шестидесяти тысяч ливров. Министр граф де Бриенн ответил, что не располагает такими средствами. Тогда Бугенвиль изыскал способ уменьшить расходы. Он наметил для плавания только один транспорт «Этуаль». Этот проект одобрили его старые товарищи Дюкло-Гийо и Жиродэ.

Когда карета въехала в ажурные ворота Версальского парка, Бугенвиль увидел графа де Бриенна, спускавшегося в сопровождении своего секретаря по широкой лестнице дворца.

Министр встретил Бугенвиля любезно.

— Рад видеть вас, капитан, — сказал он. — Ваши планы все еще не дают вам покоя?

Они остановились возле фонтана. Нептун мощной рукой обхватил трезубец. По его бороде ручьями стекала вода. Тритон раскрыл нестрашную зубастую пасть, а Амур удерживал его левой рукой.

Де Бриенн указал на это аллегорическое изображение.

— Смотрите, капитан, я часто думаю, что министерство должно сдерживать людей, подобных вам. Что было бы, если благоразумие не удерживало нас от необдуманных поступков? Морские существа только до поры до времени нестрашны.

Из-за спины министра выступил секретарь и учтиво снял шляпу:

— Мосье Бугенвиль, ваше путешествие и так уже прославило вас навеки. Стоит почитать только, что пишет о нем известный философ Дпдро…

«Куда голова, туда и хвост… — подумал Бугенвиль. — Ну этого-то нужно проучить».

Он встретился взглядом с графом:

— Вам придется, ваша светлость, послать вашего секретаря для очищения грехов в храм святой Женевьевы, покровительницы города Парижа. Этот человек читает книги философов и рискует вечным спасением.

Еще продолжали выходить пять добавочных томов запрещенной «Энциклопедии» — дела всей жизни Дидро. Сколько мыслей, образов, идей вложено в это грандиозное издание. Но философ уже начинал чувствовать усталость.

Он часами сидел в любимом халате, удобно устроившись в кресле, задернув занавески и надвинув на глаза колпак. Или весь вечер наблюдал за игрой известных шахматистов в кафе Режанс у Пале-Рояля. Никто не осмеливается печатать его труды. Он вступил в полемику с Гельвецием, читая его блестящую книгу «Человек» и исписывая по своему обыкновению все поля замечаниями и возражениями. Но и книга Гельвеция сожжена!

«Просвещенные» монархи Европы оказывают философам Франции благосклонное внимание. Российская императрица Екатерина купила его библиотеку и, «не желая разлучать философа с его книгами», назначила Дидро хранителем, выплатив жалованье за пятьдесят лет вперед— пятьдесят тысяч ливров! Императрица настойчиво зовет его посетить Санкт-Петербург — столицу огромной России.

Вольтер любезен Екатерине; Гримм, Гельвеций и д’Аламбер — Фридриху Второму. А кто из них любезен здесь, во Франции?

— Что же вы задумались, мосье? Так можно ждать до бесконечности!

Дидро вздрогнул. На него смотрели хитрые глазки плюгавого человечка без парика, в богато отделанном шитьем жилете.

— Мы ведь с вами, мосье, играем в шахматы, и вы уже час думаете над ходом. Смотрите, ваш король в опасности!

Как из тумана выплыла доска с изящными точеными фигурками. Дидро невольно выругал себя — так забыться! Теперь это случалось все чаще и чаще. Он посмотрел на шахматную доску и небрежно снял своего короля в знак того, что прекращает игру. Широкие окна со свинцовыми затейливыми переплетами потемнели. В зале уже зажгли шандалы. В свете свечей лица собравшихся поглядеть на игру казались желтыми. Дидро рассеянно взял со стула с гнутыми ножками какую-то книгу и взглянул на заглавие: «Путешествие вокруг света на фрегате «Будёз» и транспорте «Этуаль».

— Вот книга, возбудившая у меня интерес к путешествиям, — сказал Дидро. — Надеюсь, вы, мосье, успели ознакомиться с этим сочинением? Я вижу здесь многочисленные закладки, исписанные, по-видимому, вашей рукой?

— Ознакомиться, — рассыпался смешком его собеседник— Да я, мосье, сам совершил это «вокруг света» и, с вашего позволения, мог бы порассказать куда больше, чем написано в этом сочинении. Меня зовут Сен-Жермен. Я придворный писатель.

За спиной Сен-Жермена фыркнули:

— Писатель! Он еще напишет в один прекрасный день драму под названием «Любовь и добродетель»!

Сен-Жермен не обратил на это никакого внимания. Он еще раз с достоинством повторил:

— Я имел честь сопровождать мосье Бугенвиля в его примечательном плавании, о котором столько теперь говорят в Париже.

Лицо Дидро оживилось:

— Вот как, в таком случае не могу ли я попросить вас уделить мне полчаса для разговора?

— С удовольствием, мосье, — сказал Сен-Жермен, который давно уже узнал в своем противнике за шахматной доской знаменитого человека.

Они вышли в сады Пале-Рояля. Сен-Жермен опирался на палку с причудливым набалдашником.

— Должен сказать вам, мосье, что в этом сочинении, — Сен-Жермен похлопал ладонью по твердому переплету, — описано далеко не все. Если считать, что умолчать о чем-нибудь — это не значит исказить истину, то мосье Бугенвиль довольно правдив. Но так ли гладко все шло, как он изображает? Об этом спросите у меня. Известно ли вам, что его грубость и сумасбродство чуть не привели к гибели всю экспедицию?

С того времени, как Сен-Жермен ступил на французскую землю, он неустанно повторял это. Но, странное дело, — чем больше бывший чиновник рассказывал о событиях в Парагвае, на Таити, на острове Бука, тем менее доверчиво относились к нему слушатели.

— Я знаком с Бугенвилем, — сказал Дидро. — Он обладает всеми необходимыми качествами для руководителя такой экспедиции: мужеством, правдивостью, философским складом ума, осторожностью, терпением, желанием наблюдать и учиться, знанием математики, механики, геометрии, астрономии и достаточными сведениями в естественной истории.

Сен-Жермен нетерпеливо слушал, покачивая в такт шагам головой.

— Вы, мосье, верно охарактеризовали нашего капитана, но боюсь, что человек не может обладать всеми этими добродетелями сразу. Бугенвиль груб, он воспользовался протекцией герцога Шуазеля, чтобы возглавить экспедицию, хотя не имел на это права, так как не заслужил его, как многие другие…

Но Дидро уже потерял интерес к разговору. Он опять углубился в свои мысли.

Сен-Жермен возвысил голос:

— Вы забыли, мосье, об Аотуру, несчастном таитянине, насильно взятом Бугенвилем с острова Новая Кифера, иначе называемом Таити.

Дидро круто повернулся на каблуках:

— Аотуру? Я знаю, что Бугенвиль дал слово доставить его на родину.

Сен-Жермен прищурил глаза.

— О нет, он так никогда более и не увидел своей родины. Аотуру заразился оспой и умер на острове Мадагаскар.

— Неужели? — вскричал Дидро. — Я несколько раз видел этого таитянина, разговаривал с ним. Могу засвидетельствовать перед кем угодно, что он вел себя более достойно и благородно, чем многие высокопоставленные вельможи, которые относились к нему как к любопытному зверьку, не более. Аотуру не переставал тосковать по своей стране. Наши обычаи и законы для него остались совершенно непонятными. И нельзя удивляться этому. Ведь действительно они могут вызвать лишь негодование и презрение человека, у которого чувство свободы самое глубокое из чувств!

— Нужели вы поверили всем басням о Таити? — Нет, выслушайте лучше меня, ведь я там был и все видел собственными глазами. Уверяю вас, Бугенвиль не все описал так…

Но Дидро уже не слушал Сен-Жермена и вскоре совсем забыл о существовании этого человека.

Дидро думал о судьбе острова, затерянного посреди океана. Что изменилось на нем с тех пор, как таитяне увидели корабли европейцев? Вероятно, они не ожидали, что это принесет такие ужасные последствия. Бугенвиль в своем «Путешествии» пишет о том, что некоторые островитяне погибли от пуль и штыков. Не успели французы ступить на эту землю, как она задымилась кровью. К чему же ведет открытие новых стран европейцами? Не лучше ли всем туземцам избегать с ними встречи, чтобы пришельцы видели только волны, лижущие пустынный берег?

Дидро задумчиво шагал по аллее тенистых каштанов. Кто-то тронул его за плечо. Дидро увидел Гримма.

— Я размышляю сейчас о Таити, острове, который посетила экспедиция Бугенвиля. Только что я разговаривал с человеком, который участвовал в этом плавании. Вряд ли островитяне могли почерпнуть для себя что-либо полезное от общения с подобными людьми. Думаю, что единственное их призвание и цель — приобщать язычников к католицизму. Это так же противно природе, как и красный двуглавый петух на гербе Версаля!

Гримм улыбнулся и взял Дидро под руку:

— Пойдемте ужинать и по пути поговорим об этом. Мне кажется, вы уже довольно подробно высказали свое отношение к кругосветному путешествию капитана Бугенвиля, опубликовав в моих «Корреспонденциях» рецензию на его труд.

Но Гримм хорошо знал, что Дидро не раз может возвращаться к интересующей его проблеме. И сейчас, видимо, мысли, намеченные в рецензии, требовали глубокой разработки.

Когда его собеседник снова заговорил, Гримм понял, что оказался прав.

— Вы знаете, что Бугенвиль по приказанию короля оставил на Таити доску с надписью, что этот остров принадлежит теперь французской короне? — спросил Дидро. — Что вы скажете об этом? Вообразите, что какой-нибудь таитянин высадился бы на берег Франции и начертал на камне или на коре большого дерева: «Эта страна принадлежит жителям Таити». Вы скажете, что это невозможно. И вы будете правы. Вот вам яркий пример превосходства морального кодекса этих дикарей над нашей цивилизацией.

— Но можно ли все-таки идеализировать этих туземцев? Ведь нельзя же в самом деле согласиться с нашим Жан Жаком Руссо, который склонен считать людей тем более несчастными и дурными, чем они более подвержены влиянию наук и искусства. Что же нам делать? Вернуться назад к природе? Или же подчиниться существующим законам?

— Нужно выступать против нелепых законов до тех пор, пока их не преобразуют, — твердо ответил Дидро.

Собеседники шли по набережной Сены. Пламя факелов, зажженных на многочисленных лодках и баркасах, отражалось в воде. Редкие фонари выхватывали из темноты причудливые фигуры. Дидро снял шляпу и взял Гримма за локоть.

— К этому можно добавить лишь следующее, — продолжал он. — Естественная мораль основывается на природе человека, но извращается религией и слугами церкви, поддерживаемыми правительством. А отсюда и практический вывод: для счастья человека необходимо освободиться от пут религии. Вот почему нельзя выступать против науки и культуры. Я думаю, что мосье Бугенвиль, хоть и несколько приукрасил жизнь таитян, прекрасно понимает это.

— Ах, если бы все люди могли так же улавливать свойства вещей, мосье Дидро, — вздохнул Гримм. — Весьма немногие рассматривают предмет с разных сторон. А ведь только так и можно правильно судить о чем-либо, у вас редкая способность исключительно ясно, четко и точно выражать свои мысли. Я успел заметить, что этим даром обладают немногие люди.

— Думаю, к этим немногим можно отнести Бугенвиля и, несомненно, выдающегося ученого Коммерсона. Я получил от него несколько писем с островов Индийского океана. И, читая их, я невольно вытирал слезы. Разве так должно обращаться с людьми! — Дидро в волнении схватил своего друга за руку. — Вы не можете себе представить, что такое эти королевские интенданты и генералы, которых посылают к беднягам островитянам, что такое колониальный суд, что такое коммерсант! У коммерсанта каменное сердце. Жизнь человеческая для него ничто, он готов уморить тысячи людей, лишь бы вздуть цены на продукты питания. Генералы и королевские интенданты — это шайка разбойников, которые опустошают целые области, а сами набивают себе карманы. И как себя должен чувствовать ученый, на которого смотрят как на чудака, чуть ли не сумасшедшего?

Бедный Коммерсон! Дидро вспомнил, как еще сегодня утром возмущался вопиющей несправедливостью: Дюмесле — новый губернатор Иль-де-Франса — оказался злобным, равнодушным к науке человеком. Он открыл для Коммерсона свой дом, но урезал субсидию ученого более чем вдвое. Разве это не оскорбление? Надо завтра же что-то предпринять, чтобы парализовать действия мерзавца губернатора.

Дидро вытащил из кармана черный камешек и подвел Гримма к фонарю.

— Вот что прислал мне на днях Коммерсон. Он вместе с юным Лисле поднялся на действующий вулкан Питон де ля Фуркэз на острове Бурбон и пробыл там три недели! Это кусочки «черного стекла» — обсидиана, выброшенные во время извержения 1766 года. Такие же примерно кусочки найдены и на других вулканах.

Гримм внимательно осмотрел обсидиан.

— Его следует отдать в Королевский ботанический сад. Но мы у цели. — Он показал на освещенный подъезд, откуда выходила шумная компания франтовато одетых людей. — Глоток хорошего вина не помешает нашей беседе.

Дидро спрятал в карман кусочек обсидиана и улыбнулся: его друг был верен себе.