За убегающим горизонтом

Глава X Красный цветок капитана

Непременный секретарь Французской академии наук де Фуши постучал молотком по столу и торжественно провозгласил:

— Итак, согласно баллотировке, избран членом Академии Филибер де Коммерсон, доктор из Шатийона, который более двадцати пяти лет занимается науками, изучением природы, и его успехи на этом поприще равны его рвению.

На передних скамьях недовольно зашумели. Это были все те, кто голосовал против избрания никому не известного доктора.

Де Фуши трижды стукнул молотком, но шум усилился. И тучный дю Сежур и желчный Клеро, всегда враждовавшие между собой, сейчас объединились. Кто знает этого доктора? Разве он был хоть на одном королевском приеме? Эти ученые мужи, привыкшие измерять достоинства человека количеством орденских лент, шикали и неистово топали ногами.

— Не было ни одного великого человека, — шепнул дю Сежур своему соседу справа, — родившегося в провинции, который не приехал бы в Париж для усовершенствования своего таланта и не остался бы здесь на всю жизнь, ибо покинуть этот великий город никто не в силах. А этот Коммерсон почти и не бывал в Париже.

— Блистали Кассий и Брут именно потому, что не видно было их изображений, — ответил его собеседник по-латыни.

Дю Сежур недовольно отвернулся.

К кафедре подошел взволнованный астроном Лаланд. Он что-то сказал де Фуши. Тот согласно кивнул головой.

Лаланд встал за кафедру.

— Поскольку наш новый академик де Коммерсон отсутствует, я считаю своим долгом хотя бы вкратце охарактеризовать его научную деятельность, тем более, что неизвестно, когда этот натуралист появится в этих стенах.

— Нас мистифицируют! — крикнул дю Сежур.

Но на этот раз его никто не поддержал. Академики выжидательно молчали.

— Итак, — начал Лаланд, — собравшимся уже известно, что мосье Коммерсон потратил более двадцати пяти лет на изучение ботаники. Эти долгие годы не прошли бесследно. Его страсть — открывать не известные науке растения не утолена и по сей день. Но только ли это можно поставить в заслугу новому члену Академии? Кажется, много разногласий вызывает его сообщение о том, что он обнаружил на Мадагаскаре карликовые племена пигмеев, в существование которых многие из находящихся здесь попросту не верят.

Вновь поднялся шум, раздались выкрики: «Тише, тише, дайте послушать!»

Имя молодого астронома Лаланда стало очень популярным в Париже благодаря курьезному происшествию. Всего несколько месяцев назад он решил сделать в Академии доклад о кометах, и афиши об этом были расклеены по всему городу. Парижане почему-то решили, что речь пойдет о неизбежном столкновении Земли с какой-то кометой. Лувр, где заседала Академия, был осажден огромными толпами возбужденного народа. С трудом удалось убедить людей, что речь идет всего-навсего об обычном научном докладе о небесных телах.

Сейчас, когда академики слушали сообщение Лаланда о наблюдениях, сделанных его другом Коммерсоиом, многие не могли сразу поверить, что в горах на Мадагаскаре живут люди ростом всего в пять футов. Лаланд говорил, что они хорошо вооружены, но очень миролюбивы и не воюют со своими соседями мальгашами. До сих пор были известны только великаны в Патагонии. А этот Коммерсон и тут утверждает, что это не великаны, а люди обычного роста. Но ведь сообщения о великанах достоверны. Они проверены неоднократно. Об этом писалось и в «Корреспонденциях» Гримма.

— Идеи и мысли Коммерсона многообразны, — продолжал Лаланд. — Я мог бы рассказывать об этом очень долго. Но одно доктор Коммерсон считает особенно важным. Он просил меня представить на рассмотрение Академии проект, составленный им на острове Мадагаскар. В этом документе он предлагает создать Всемирную академию наук. Вот здесь дан и план этой академии. Как вы видите, все здания расположены по концентрической спирали вокруг главного помещения, которое должно служить одновременно и Капитолием и обсерваторией…

Эти слова Лаланда были встречены неодобрительным гулом.

Когда ученые расходились после заседания, дю Сежур хватал каждого за рукав и кричал: «Я же говорил, что этот провинциальный гений просто сумасшедший!»

Возвратясь к себе в Отель Клюни, который Лаланд занимал вместе с астрономами Делизлем и Мессьером, он увидел молодую женщину, одетую во все черное. Она назвалась Жанной Барре и сказала, что приехала в Париж, чтобы выполнить последнюю волю натуралиста Коммерсона.

— Последнюю волю? — тихо переспросил Лаланд. — Мой друг Филибер умер?

— С Мадагаскара в Порт-Луи на Иль-де-Франсе он возвратился совсем больным, хотя и до этого здоровье его было очень плохим. — Жанна опустила голову. — 13 марта он скончался в имении Ретрет. Я была с ним до последней минуты.

«Так, значит, его избрали академиком через три месяца после смерти, — подумал с горечью Лаланд. — О судьба! Как ты к нему несправедлива!»

В волнении он, сам того не замечая, рвал на мелкие клочки носовой платок.

— Коммерсон все время думал о том, что не смог закончить описание своих многочисленных материалов, доставшихся ему такой дорогой ценой, — глухо сказала Жанна. — Он тревожился за их судьбу и просил меня сделать все, чтобы спасти собранное от невежества колониальных чиновников.

Лаланд овладел собой. Он пытливо всмотрелся в лицо посетительницы. Рыжие волосы, выбивающиеся из-под черной накидки, печальные карие глаза, скорбно опущенные углы маленького рта. Так вот она какая, Жанна, о которой столько писал Филибер. Неутешная подруга? Вдова? Преданная помощница? Как бы там ни было, она, видимо, немало пережила за последние годы. Но не будь ее, кто знает, смог бы Коммерсон сделать так много? Недаром натуралист посвятил ей растения Баретиа боннафидиа, оппозитива, гетерофиллиа.

— Мадемуазель Барре, — сказал Лаланд. — Мы сейчас же начнем обдумывать план, как спасти научные сокровища, собранные нашим общим другом.

Впервые за время разговора в глазах Жанны мелькнули живые искорки.

Небо непрерывно сочилось мелким надоедливым дождем. Когда налетал порыв ветра, деревья, высившиеся над маленьким домиком, стряхивали тяжелые капли на железную крышу.

Бугенвиль выглянул в окно. Влажное, туманное утро. Здесь, в Кутансе, погода не баловала людей — она была почти такой же, как и по другую сторону Канала — на Британских островах.

Бугенвиль опять склонился над картой, в который раз прослеживая путь удачливого английского мореплавателя Джемса Кука. Кук, так же как и он, установил, что Австралия Святого Духа Кироса не часть Новой Голландии, как думал этот путешественник, а лишь остров, который Бугенвиль назвал Большими Цикладами. От материка их отделяло широкое водное пространство. Уже в своем первом плавании после посещения Таити, или острова короля Георга, как именовал его Кук, английский капитан двинулся на юго-запад и нанес на карту все восточное побережье Новой Голландии, которое, таким образом, приняло реальные очертания.

Он обследовал все пространство к северу от сорокового градуса южной широты между юго-восточной оконечностью этой огромной земли и сотым градусом западной долготы. Все предположения о существовании в этих водах Южного материка были полностью опровергнуты.

Открытия Кука разрешали много загадок и сомнений.

Англичанин, так же как и он, Бугенвиль, не знал о том, что один из сподвижников Кироса — Торрес еще сто шестьдесят лет назад открыл пролив, отделяющий Новую Гвинею от Новой Голландии. Отчет Торреса держался испанцами в строгом секрете и был опубликован лишь в 1769 году. А как бы это помогло Бугенвилю в плавании!

Ему не пришлось бы так долго блуждать в лабиринте бесчисленных островов. Их было так много, что Бугенвиль даже склонялся к мысли, что Новая Голландия — не большая земля, а лишь скопление нескольких близко расположенных архипелагов.

Теперь карта выглядит совсем по-иному, чем пять-десять лет назад. Но в этом есть и его, Бугенвиля, заслуги.

Он открыл архипелаг Навигаторов, лежащий на четырнадцатом градусе южной широты и сто семьдесят первом градусе западной долготы, немного западнее — острова Блудного Сына, остров Пантекот, архипелаг Большие Циклады. Он уточнил истинное расположение Соломоновых островов и открыл много новых в их группе. У экватора вытянулась цепочка нанесенных им на карту земель — острова Бурнан, Бушаж, Орезон, Сюзаннэ, Коммерсон, Анахорет…

А сколько мысов, бухт, проливов, которым он впервые дал названия.

Его наблюдения над приливами и отливами, океаническими течениями все еще изучаются Академией наук.

Бугенвиль послал в английское Бюро долгот, занимавшееся усовершенствованием навигационных приборов, свои вычисления лунных расстояний для определения долготы в открытом море. Его плавание дало обширный материал географам и навигаторам.

И вот сейчас он не у дел, хотя еще многое может. Ему только сорок шесть. Бугенвиль мечтал осуществить проект, о котором говорил когда-то Коммерсону на Иль-де-Франсе. Достичь Северного полюса! Ведь Север — совершенно неисследованная часть земного шара. Что известно о ней? Это одна из тех областей, которые не дают спать пытливым людям. Ему воздали почести, признали его выдающимся исследователем. В Версале его вежливо выслушивают, обещают рассмотреть в ближайшее же время его проекты. Обещают, и только. Министерские чиновники не принимают его более всерьез.

Лондонское Королевское общество, информированное о том, что проекты Бугенвиля не получают поддержки правительства, пригласило его принять участие в большом путешествии на Север совместно с астрономом Коссиди, известным своими наблюдениями над магнитными склонениями.

Узнав о таком приглашении, морской министр заявил:

— С англичанами вооруженный мир, только что не война. А она может вспыхнуть не сегодня, так завтра. В каком положении окажется капитан французского королевского флота, если в разгар военных действий будет в составе экспедиции, предпринятой английским Адмиралтейством?

А через год английский капитан Фиппс предпринял путешествие к высоким северным широтам, воспользовавшись материалами, которые Бугенвиль прислал в английское Адмиралтейство. Этому капитану было предписано найти северный проход в Индию.

К скольким открытиям привели попытки достичь Индию морским, а не сухопутным путем! Васко да Гама обогнул Африку, Колумб открыл Америку, Магеллан первым объехал вокруг света. И все эти великие открытия были сделаны потому, что европейским купцам и торговцам нужно было найти новый путь в Индию.

Фиппс должен был продвинуться настолько далеко на север, чтобы можно было определить, как идти к южным берегам Азии: северо-восточным путем — вдоль берегов необъятной Сибири, или северо-западным проходом.

Но Фиппс не выполнил этой задачи. Он дошел только до восьмидесятого градуса северной широты, и у берегов Шпицбергена его судно повернуло назад, встретив тяжелые льды.

Бугенвиль сказал тогда морскому министру:

— Если бы Фиппс вошел в соглашение с китобоями, которые привычны к плаваниям в высоких широтах, его экспедиция была бы намного успешнее, А именно это и лежало в основе моего проекта.

Министр возразил, что считал и считает эту экспедицию — идти в высокие северные широты — совершенно неразумной и бесполезной для Франции. Бугенвиль знал, что мнение министра разделяют и другие чиновные лица.

Из этих размышлений его вывел голос жены. Он женился совсем недавно и еще не привык к тому, что под одной с ним крышей живет человек, который в любое время может претендовать на его внимание. Флора неслышно вошла в комнату и, обвив его руками за шею, стала упрекать, что вот опять он сидит за своими схемами и географическими картами, а ее оставляет одну скучать за пасьянсом. Сейчас, как всегда, начнутся жалобы: она, Флора, просто изнывает в этом захолустном Кутансе. Пора в Париж, пора показаться в свете, ведь они со дня свадьбы еще ни у кого не были приняты. Это, в конце концов, может вызвать насмешки и двусмысленные намеки.

Флора приподняла пышный пеньюар и уютно устроилась в кресле. Да, она не собирается скоро уйти. Бугенвиль приготовился слушать. Он искоса взглянул на жену. У его друзей были, пожалуй, все основания завидовать старому холостяку, «морскому бродяге, бросившему наконец якорь», как шутили многие. Высокого роста, с живыми черными глазами, Флора умела нравиться. Не жестоко ли держать это обаятельное существо вдали от Парижа? Она происходила из аристократического рода де Монтандр и не могла обходиться без привычной ей среды — светской болтовни, танцев и всего, что дает богатство и почет.

— Когда же мы переедем на улицу Гренель? — начала Флора, капризно поджав губы. — Вот послушай, каких гостей я позову на наш первый ужин. — И она стала перечислять имена людей, многие из которых были неприятны Бугенвилю.

Появиться при дворе? Это значит навсегда отказаться от своих стремлений. Там его ждет назначение в эскадру, стоящую сейчас у берегов Америки в Карибском море.

Французы готовятся к военным действиям против англичан на море. Бугенвиль невольно взглянул на карту. Английский флот стоит сейчас где-то у берегов Флориды. Что ж, может быть, судьба опять столкнет его с Джемсом Куком, как и тогда в Семилетней войне, на берегах Святого Лаврентия, когда они были во враждующих армиях. Какая нелепость! Оба они, Бугенвиль теперь знал твердо, многое сделали для науки и не должны скрещивать оружие.

Флора на минуту выскользнула из комнаты, чтобы показаться мужу в новом платье. Разве можно говорить с ней обо всем этом?

Бугенвиль сейчас с удовольствием оказался бы на палубе фрегата «Будёз», чтобы поделиться своими мыслями со старыми товарищами. Но они далеко, а фрегат стоит на приколе в Сен-Мало, и кто знает, когда он опять оденется белоснежными парусами.

Наконец, обсудив с мужем свой новый туалет, Флора удалилась. Бугенвиль свернул карту и позвонил в колокольчик, чтобы подали верхнюю одежду. Он не изменял давней привычке проделывать ежедневно несколько лье пешком. И сейчас, несмотря на дождь, он с удовольствием зашагал по проселочной дороге. Тяжелые капли прибили траву к самой земле. На липкой грязи отпечаталось множество следов: коровьих и лошадиных копыт, крестьянских повозок, грубой деревянной обуви — сабо, ©ни вели то к деревянной изгороди для скота, подпиравшейся кольями, то к большому пруду, куда животных гоняли на водопой. Пахло навозом, парным молоком, влажной травой. Мычание коров, блеяние овец, казалось, доносилось откуда-то издалека, приглушенное завесой плотного тумана.

Бугенвиль подошел к крестьянскому двору: соломенная крыша нависала над глиняными стенами, торчали грубо отесанные деревянные балки. Под крытым навесом бродило несколько кур.

Бугенвиль подождал немного: не покажется ли в окне лицо хозяина. Крестьянин уже привык к моряку, часто проходившему мимо его дома, и даже, осмелев, заговаривал с ним о том, что введенные во время войн налоги так и остались неотмененными, несмотря на обещания правительства, что цены на хлеб опять упали, жить становится все труднее, а знать купается в роскоши.

Но в окне никто не показывался, а выкрашенная в желтое дверь не отворялась. Бугенвиль зашагал дальше. Дождь усилился, и надо было поворачивать обратно. Он остановился у развилки дороги, теряющейся за живой изгородью. Дальше начинались яблоневые сады. Вдруг из-за деревьев показалась забрызганная грязью карета. Сзади бежала приблудная собачонка. Куда повернет экипаж? Если направо, то в местечко Мариньи, если налево, то в Кутанс. Лошади повернули налево. Когда карета поравнялась с Бугенвилем, из нее выскочил плотный загорелый человек.

— Дюкло-Гийо!

Старые товарищи обнялись.

— Мой корабль стоит в Сен-Мало, — объяснил капитан. — Я узнал, что вы в Кутансе, и решил повидаться с вами.

Вечером за ужином Бугенвиль как следует рассмотрел своего верного спутника в плавании. Усталые тени залегли под глазами, появилось много новых морщин. Дюкло-Гийо уже не рассказывал, как раньше, свои бесчисленные морские истории. Бугенвиль заговорил о том, что ему, Дюкло-Гийо, никто не воздал должное. Его даже не повысили в чине после успешно закончившегося путешествия, давшего такие важные результаты.

Дюкло-Гийо только усмехался: для чего ему слава, доходные должности? Он моряк и проведет всю жизнь в странствиях.

Бугенвиль подумал, как прав был его сотоварищ. Даже те первооткрыватели, кому потомки сооружали памятники и чьи бронзовые бюсты отливали, при жизни не получили признания. Колумб умер в бедности и безвестности; семья Магеллана, не вернувшегося из своего плавания, никогда не увидела обещанных испанским королем наград; жена капитана Марион-Дюфрена, погибшего совсем недавно, как говорят, очень бедствует, а морское министерство даже не подумало помочь ей.

Дюкло-Гийо говорил, что вместо всех почестей, которые, возможно, и должны прийтись на его долю, он с удовольствием принял бы участие в экспедиции к Северному полюсу.

— Почему же, — спросил он в заключение, — морское министерство, которое при Шуазеле занималось подобными проектами, теперь не проявляет к ним никакого интереса?

Бугенвиль подумал минуту-другую, рассматривая на свет содержимое бокала.

— Я полагаю, — сказал он, — что морское министерство было разочаровано в своих ожиданиях. В самом деле: прибавилась ли у французской короны хоть одна новая земля? Каких новых верноподданных она получила, затратив большие средства на экспедицию? Мы не привезли ни золота, ни пряностей, не открыли ни алмазных, ни серебряных копей. И вот результаты — никто не хочет нас более слушать. На все наши предложения нам отвечают: нет, нет и нет!

Дюкло-Гийо задумался. Старый моряк мог бы многое порассказать. За эти годы он немало побороздил океанские просторы.

В мире происходили удивительные события. Черные рабы во французской колонии Гаити взбунтовались, в английской колонии Северной Америки люди, называющие себя инсургентами, отделились от Англин и ведут с ней борьбу с оружием в руках. Какую же цену имеет то, что Франция хочет захватить новые и новые колонии? Они опять восстанут! Да и в самой Франции, по всему видно, неспокойно, назревают серьезные события.

Дюкло-Гийо рассказал Бугенвилю о своей службе в Индийской компании. На одном из отдаленнейших островов он встретил отца Лавесса, ставшего миссионером.

— Да, несчастным туземцам не поздоровится от такого «пастыря»! — воскликнул Бугенвиль.

Он поведал, в свою очередь, Дюкло-Гийо, что, по всей вероятности, ему придется выступить против англичан, на сей раз в качестве капитана линейного корабля в эскадре адмирала д'Эстенга. Дюкло-Гийо опять вспомнил об инсургентах. Значит, Бугенвиль будет сражаться на стороне людей, борющихся за независимость Тринадцати штатов и провозгласивших, что все люди родятся свободными и равными в правах!

Старые товарищи засиделись далеко за полночь. И когда наконец потушили свечи, увидели, что наступает утро. День обещал быть погожим. Легкий ветерок разгонял ночной туман, и лучи восходящего солнца скользили по верхушкам деревьев, еще не стряхнувших капли вчерашнего дождя.

Через неделю после отъезда Дюкло-Гийо перед домом в Кутансе опять остановилась карета. Бугенвиль встретил нового гостя — на этот раз из Парижа — астронома Лаланда.

— Я приехал к вам, мосье, — сказал он, — чтобы вручить только что изданную «Естественную историю» Антуана Жюссье. Этот труд тесно связан с вашим путешествием и с именем Коммерсона. Дело в том, что не одно поколение естествоиспытателей Жюссье трудилось над составлением естественной классификации растений, во многом устраняющей ошибки великого Линнея. Антуан Жюссье только продолжил сорокалетнюю работу своего дяди Бернара. Закончить эти обобщения помог обширнейший материал, собранный вашим и моим другом Филибером де Коммерсоном. Ученый не смог довести до конца начатое. И часть коллекций оказалась — увы! — утраченной после его смерти. Но все же тридцать четыре ящика с гербариями были доставлены во Францию. Антуан Жюссье, вскрывший их, заявил, что никогда в жизни не видел столько растений, собранных одним человеком. В этих ящиках было пять тысяч видов, из них три тысячи новых, не известных науке. Они принадлежат к шестидесяти родам, которые после их открытия пришлось внести в определители растений.

— Я всегда знал, как фанатически предан Коммерсон своему делу. Но лишь сейчас понял размах его работы — сказал Бугенвиль.

— Это можно назвать подвигом. Много ли найдется у нас таких ученых?

Лаланд серьезно посмотрел на своего собеседника.

— Но вы умалчиваете о себе. О вашем путешествии пишут по-разному. Но никто не может отрицать, что вы много сделали для опровержения ложных представлений о поверхности земного шара. Разве не борьба с суеверием и невежеством и есть тот путь, по. которому должна идти подлинная наука?

— В последнем вы совершенно правы, — ответил Бугенвиль. — Но как дорого подчас обходится эта борьба ученым. Многие из них, как Коммерсон, жертвуют жизнью во имя науки.

— Да, дорого, пока они действуют в одиночку. Наш друг Коммерсон все время вынашивал мысль о том, чтобы создать какие-то другие научные ассоциации, помимо нашей Академии. Без большой солидарности, без дружеской руки, протянутой друг другу учеными разных областей знания, вое труднее будет продвигаться вперед.

Бугенвиль невесело усмехнулся:

— Не проходит дня, чтобы я не чувствовал всей тяжести людского непонимания. Министрам кажется вздором предложенный мной проект изучения северных областей Земли. Это как раз то невежество, о котором вы говорили, мосье. А ведь когда-нибудь такими исследованиями будут заниматься с большой энергией и размахом.

Собеседники помолчали.

Бугенвиль, листая сочинение натуралиста Жюссье, спросил:

— И кто же тот человек, который сумел привезти с далекого острова тридцать четыре ящика Коммерсона?

Лаланд оживился:

— О, это поистине замечательная женщина — Жанна Барре, верная помощница ученого до конца его дней. Когда Жюссье работал над привезенными с Иль-де-Франса материалами, он часто обращался за помощью к Жанне, чтобы выяснить, где и при каких условиях были собраны Коммер-соном растения, в особенности, если отсутствовали надписи ученого. Жюссье ей очень благодарен. А сейчас Барре живет у меня, я ей поручаю вести журналы моих наблюдений, и она с этим хорошо справляется.

Бугенвиль вспомнил, как он разговаривал с Жанной на острове Бука. Он и не предполагал тогда, что эта простая девушка отдаст все свои силы науке. Вот если бы его жена Флора была в этом хоть чуточку похожа на Жанну!

Лаланд встал и принес свой дорожный баул. Он вынул оттуда небольшой кустик в жардиньерке, усыпанный цветами с большими розово-красными прицветниками.

— Сейчас на многих океанических островах, на американском континенте и даже в Северной Африке — везде сажают перед домами это красивое растение, открытое Коммерсоном и посвященное вам, — сказал астроном. — В одном из своих последних писем натуралист просил меня вырастить его в оранжерее и подарить вам. Позвольте мне исполнить желание ученого.

Бугенвиль взял жардиньерку и поставил ее было на каминную полку, но потом, передумав, прикрепил на самом видном месте, там, где висели многочисленные реликвии его странствий: дротики туземцев с Соломоновых островов, кожаные пращи патагонцев, духовая трубка южноамериканских индейцев, копье и божок из черного дерева с острова Таити.