За убегающим горизонтом

Глава VI Якоря остаются на дне

Под восторженные крики всей команды на воду спустили большой баркас. Он быстро наполнился моряками. Больных, ослабевших от цинги, — а их было немало, — поддерживали под руки.

Тропический день только начинался. Огромное солнце выкатилось из-за горизонта, окрасило в розовые тона повисшие в безветрии паруса кораблей, прибрежную полосу прибоя, стволы пальм, величественные, спокойные горы.

После долгого плавания любая земля всегда кажется желанной. Даже самым просоленным морякам хочется ощутить под ногами твердую почву, а не зыбкую, качающуюся палубу, посидеть в тени деревьев, поваляться на мягкой траве. Но этот остров особенно притягивал к себе моряков.

Он совершенно не походил на большинство других, встречавшихся до сих пор. Здесь не видно было едва пробивающейся на коралловых образованиях растительности, внутренних лагун с постоянными ее обитателями — черепахами и мелкой рыбой, длинных бесплодных песчаных отмелей.

С моря остров представлялся мореплавателям выступающей из океана гигантской горой, покрытой вечнозеленой растительностью. На солнце сверкали ручьи и ручейки, сбегавшие к океану. С более близкого расстояния можно было рассмотреть тенистые рощи, пироги, вытащенные на берег, собравшихся на берегу островитян.

Сидевший на руле баркаса боцман Пишо взволнованно сжимал румпель. Так вот эта земля, о которой мечталось во время длительного перехода по океану. Как манит зелень, прохлада лужаек, мирный вид туземных хижин!

Моряки равномерно взмахивали веслами, опуская их в прозрачную воду. Флотилия пирог сопровождала баркас до самого берега.

Боцман Пишо, поддерживая ослабевшего от цинги матроса Менье, вывел его из баркаса, усадил на ярко-зеленую траву под кокосовыми пальмами и опустился рядом. Он и сам чувствовал себя неважно. Отдыхая, боцман прислушивался к шуму прибоя и жадно вдыхал аромат цветущих деревьев, неведомых трав, пряные испарения земли, согретой щедрыми солнечными лучами. Французов обступили со всех сторон. Истощенные лица матросов, вероятно, казались островитянам весьма странными. Высокий мужчина что-то сказал остальным, и перед французами появилось деревянное блюдо. Сырая рыба была нарезана мелкими ломтиками и полита соком какого-то растения. Женщины и девушки принесли связки бананов и кокосовые орехи.

Моряки не заставили себя просить и жадно набросились на угощение. Пишо срезал ножом верхушку кокосового ореха и дал его Менье. Матрос с удовольствием выпил прохладную вкусную жидкость. Затем боцман протянул высокому островитянину, приказавшему принести съестное, свой шейный платок и матросскую шапочку. Гот сейчас же натянул ее на голову, а платок накинул на плечи.

С кораблей прибывали все новые и новые группы моряков. Подошел баркас с бочками для воды, привезли плотничий инструмент. Начали устраивать лагерь. Островитян это не удивило. Эрети подошел к Бугенвилю и спросил его, намерен ли он оставаться на острове восемнадцать дней. Командир экспедиции подтвердил, что вчерашнее соглашение остается в силе. Эрети знаками показал, что для устройства лагеря можно воспользоваться весьма вместительным навесом, где стояли большие пироги. Острые носы некоторых из них были украшены деревянными резными фигурками маленьких человечков.

Островитяне с веселыми криками унесли свои пироги и освободили место для палаток. Работы было много. Лагерь разбивали до темноты. Бугенвиль решил заночевать на берегу. Пусть жители острова убедятся, что их не опасаются, а вполне доверяют гостеприимству. Эрети был очень доволен решением командира экспедиции.

Эта ночь осталась в памяти французских мореплавателей, как одна из прекраснейших в жизни. Когда сгустился ночной мрак, на берегу рассыпались десятки и сотни огней. Возле палатки Бугенвиля и принца Нассау разложили большой костер. Вокруг него на мягких листьях расположились моряки и островитяне. Эрети велел принести ужин: жареную рыбу и фрукты. Туземцы веселились вокруг лагеря. С ближайшей поляны доносились радостные возгласы. Боцман Пишо следил за танцующими. Начав медленно, они плясали все более стремительно и страстно. Ничего подобного не приходилось ранее видеть бретонцу. Морской берег, покрытый белыми обломками кораллов, какие-го особенные звуки, доносившиеся со стороны гор, густые качающиеся тени — все это порождало необычайное чувство.

Эрети, указав на выплывшую из океана луну, заговорил на своем певучем наречии. Он сопровождал свой рассказ настолько выразительными жестами, что французы многое понимали. Островитяне стали сосредоточенными и серьезными. Они внимательно слушали вождя, сидя на корточках. Эрети заговорил о давным-давно минувшем…

Когда-то над великим Океаном всходило пять лун. Они не походили на луну, которая сейчас сияла над головами людей. У тех лун были человеческие лица, и они были страшными и жестокими. Они приносили много зла первым обитателям острова. За это могущественный бог Таароа разгневался на них. Луны заметались в черном бесконечном пространстве. Они пели страшными голосами, которые приводили в трепет людей. Пять небесных светил удалялись от земли все дальше и дальше. Но великий бог Таароа заставил их задрожать. У лун закружились головы, и они упали в бурный кипящий океан. Так родились острова Бора-Бора, Отаха, Хуахине, Раиатеа и Тубаи…

— …А этот остров, — Эрети посмотрел на чужеземцев и обвел широким жестом все вокруг, — называется Отаити. Жители его — таитяне.

Эрети замолчал, и тогда стали слышны далекие звуки тростниковой флейты «виво» и трубные призывы рога из раковин. Отблески потрескивающего костра выхватывали из темноты живописные группы таитян, расположившихся вблизи чернеющих куп деревьев.

Глядя в огонь, Эрети продолжал свой рассказ. Таитяне ведут свой род от людей, живших некогда далеко-далеко на западе. Они приплыли оттуда на больших пирогах, которых ныне уже не увидишь. Но к этим островам не так-то легко было приблизиться. Их охраняли огромные водяные духи. Они были похожи на птиц с громадными крыльями и вызывали страшные бури. Но и этих духов победил бог Таароа, и тогда пироги подошли к островам беспрепятственно…

Бугенвиль, глядя в лицо вождя, угадывал, что тот говорит об истории своего народа. Как жаль, что можно только предполагать, о чем он говорит. Если бы кто-нибудь мог перевести слова вождя. Да, это народ с древней самобытной культурой. Но как попал он сюда? Старик сказал, что остров называется Отаити. Видно, что вся жизнь островитян связана с морем. Хижины стоят на берегу. Да это и не удивительно. Внутреннюю часть острова занимают непроходимые леса, горные хребты. У острых вершин трех высоких гор всегда плавают легкие белесые облачка.

Не хотелось думать ни о чем, кроме загадки древнего острова. Бугенвиль уже успел поддаться его очарованию. Не раз слышал он легенды канадских индейцев и даже записал некоторые из них. В Южной Америке он тоже интересовался народными сказаниями. Но ничего не смог записать. Индейцы были запуганы миссионерами-иезуитами и хранили свои обычаи и сказания в тайне.

Бугенвиль размышлял о том, что у многих народов есть древняя культура, и они еще много поведают миру, откроют сокровищницы опыта, накопленного за тысячелетия.

Из раздумья его вывел резкий голос принца Шарля:

— Какой кромешный мрак сгустился над этим островом. Не пустить ли нам несколько ракет, чтобы развеселить туземцев?

Принц славился своим умением изготовлять и пускать замысловатые фейерверки, но его предложение прозвучало более чем некстати. Бугенвиль был весь во власти рассказа Эрети и недовольно взглянул на Нассау:

— Не думаю, что вам, принц, так скоро удастся их приготовить. Я и сам одно время увлекался ракетами и знаю, что дело это весьма хлопотливое.

Но принц вскочил на ноги и, проговорив, что ракеты у него уже давно заготовлены и их немало, скрылся в палатке.

Через несколько минут, шипя и рассыпая красные искры, ракеты взвились в воздух, на мгновение осветили высокие пальмы на берегу и упали далеко в море.

Сначала таитяне с интересом следили за всеми приготовлениями принца, а потом восторженно смотрели на огненные полосы, чертившие небосклон. Но когда одна из ракет с оглушительным треском взорвалась в ближайших кустах, они закрыли лица руками и убежали подальше от костра. Казалось, что и Эрети не испытал особого удовольствия.

Не было ни одного человека из экипажей «Будёза» и «Этуали», не ощутившего необычайного прилива сил. Цинготные больные почувствовали целебное воздействие таитянского климата. Казалось, что каждый час, проведенный на берегу, вливает бодрость и энергию.

На корабли грузили бочки с пресной водой, бананы, живых свиней и кур… Эта страна, встретившаяся морякам в центре великого океана, могла дать все, чтобы путешественники пополнили свои запасы, отдохнули физически и духовно.

Островитяне несли к кораблям продовольствие, местную ткань — тапе, украшения из раковин. Это все обменивалось на железные изделия, бусы, пуговицы, казавшиеся местным жителям весьма ценными.

Бугенвиль приказал собирать растения, которые могли бы помочь против цинги. Таитянки и их дети неотступно следовали за моряками и стали резать для них такие же травы, а вдобавок принесли несколько корзин, доверху наполненных раковинами очень красивой формы.

Эрети указал место, где росли стройные деревья с твердой древесиной. И опять островитяне начали с большим рвением помогать в работе. Они вместе с матросами валили и распиливали деревья, наполняли огромные корабельные бочки водой и тащили их к берегу, где стояли шлюпки. В награду таитяне просили лишь большие корабельные гвозди и куски полотна от старых парусов.

Между местными жителями и французами установились самые дружелюбные отношения. Матросы разгуливали по острову группами и в одиночку. Таитяне брали их за руки, приглашали в свои хижины и угощали всем, что у них было.

Бугенвиль с де Бушажем и де Бурнаном предприняли поход в глубь острова. Легко и быстро шагалось по зеленой равнине, сплошь покрытой фруктовыми деревьями. Долину пересекали речки с совершенно прозрачной водой. Крытые листьями пандануса хижины были открыты для европейцев. Стоило им подойти к любой группе таитян, как те дружески приветствовали моряков, беспрестанно повторяя «тайо», «тайо», и зазывали их в свои жилища.

Но так было только в прибрежных районах, дальше же открывался новый мир: мрачные утесы, скалы, нависающие одна над другой, и фантастически переплетающиеся стебли каких-то неизвестных растений. Чем дальше Бугенвиль и его спутники углублялись в чащу, тем меньше и меньше они встречали людей, пока, наконец, моряки не оказались в совершенно дикой местности. Моряки повернули обратно и, пройдя вдоль побережья, посетили несколько селений. Повсюду их встречали радушно. За время короткого путешествия Бугенвиль убедился, что жители Таити вовсе не равны между собой, как он предполагал вначале. Различия в общественном положении отдельных групп чувствовались во многом. Мясо и рыбу ели знатные особы, народ питался овощами и фруктами. Простые люди даже не имели права пользоваться дровами, они предназначались лишь для очага более зажиточных. Бугенвиль видел, что среди таитян есть знать — вожди, есть земледельцы, люди, занимающиеся каким-либо ремеслом, а также безземельные, выполняющие различные работы у своих же соплеменников.

Бугенвиль заносил в записную книжку сведения о мореходных качествах таитянских пирог, способах обработки почвы, выделке тканей, семейных обычаях, похоронных обрядах, религии, пище, рыбной ловле, домашних животных.

Поражало, что многие слова, произносимые таитянами, сходны с теми, которые приводили в своих путевых записях многие путешественники, посетившие земли в другой части Тихого океана. Значит, есть еще острова и, может быть, даже целые их группы, которые заселены людьми, близкими по происхождению к обитателям Новой Киферы.

Однажды, пробираясь в зарослях горных склонов, моряки заметили, как от них в сторону метнулись две тени. Думая, что это, может быть, какие-нибудь крупные животные, матросы взвели курки своих ружей и осторожно двинулись дальше. В просвете между деревьями опять мелькнули тени, и Бугенвиль с изумлением убедился, что это люди!

Почему они забрались так далеко в горы и убегают от них? Ведь все таитяне были неизменно приветливы и гостеприимны и всегда выходили навстречу чужестранцам с дружеской улыбкой. Бугенвиль и его спутники ускорили шаг, настигая беглецов. Перепрыгивая с камня на камень, один из них оступился и повредил ногу. Когда моряки приблизились к нему, он с испуганным выражением стал что-то быстро-быстро говорить на своем наречии, показывая в сторону побережья.

Моряки дали ему попробовать сухарей и подарили несколько гвоздей. Увидев, что французы не хотят причинить ему ни малейшего зла, таитянин улыбнулся и показал на свою поврежденную ногу, которую держал выше голени обеими руками. Де Бушаж начал массировать его ногу, и вскоре таитянин смог подняться. Он знаками показал французам, что у него есть основательные причины опасаться своих сородичей, которые непременно убьют его, если поймают.

Бугенвиль решил, что этот таитянин повинен, вероятно, в тяжком преступлении. Но когда, вернувшись в лагерь, он рассказал об этом Коммерсону, тот, поразмыслив, ответил, что, очевидно, таитяне, скрывающиеся в горах, не кто иные, как люди, намеченные в жертву в честь какого-нибудь местного божества.

Коммерсон рассказал, что человеческие жертвы, как он выяснил, здесь не редкость. Жрецы пользовались этим, чтобы держать в страхе людей, почему-либо не угодных им. Хотя выбор жертв держался в строжайшей тайне, обреченные Часто узнавали о том, какая судьба их ждет, и бежали в горы, чтобы сохранить свою жизнь.

— Как видите, мосье, это не такая уж идиллическая страна, какой она представлялась нам вначале. И служители религии здесь не менее жестоки, чем у нас во Франции. Мне показывали их святилища — марай. Там можно видеть человеческие кости. Мне объяснили, что это останки принесенных в жертву людей.

Коммерсон, как и Бугенвиль, с большим интересом изучал образ жизни обитателей Новой Киферы, но главной его заботой продолжала оставаться природа острова. Через несколько дней после прибытия на Отаити ученый в сопровождении Жанны Барре отправился в дальний поход.

Вначале Коммерсон и его спутница шли по тенистым тропинкам прибрежной долины, поросшей густым тростником. Затем все чаще стали попадаться скалы, и вскоре путники двигались уже по каменистой дороге. Но вот послышался глухой шум, и за очередным поворотом показалась серебряная стена падающей с большой высоты воды. Коммерсон и Барре невольно остановились и долго смотрели на эту величественную картину. Водопад выдолбил в скале большую округлую чашу, в которой кипело, как в котле. Тонкая водяная пыль стояла в воздухе. Вокруг высились вековые деревья, опутанные лианами. Только над самой головой виднелся клочок темно-синего южного неба.

— Вот, Жанна, за одно то, чтобы полюбоваться этим неповторимым зрелищем, стоило переплыть огромные водные пространства, — сказал Коммерсон. — Потребовалась, вероятно, не одна сотня лет, чтобы водопад выдолбил в твердой скале такой водоем. Посмотри, как гладко отполированы его стенки.

Ученый сбросил вниз несколько камешков, стук их падения не был слышен за шумом воды. Коммерсон снял шляпу:

— Садись, Барре, и давай немного поразмыслим над тайнами сотворения мира. Здесь, мне кажется, для этого самое подходящее место.

Девушка осторожно положила на влажный мох папки с собранными растениями. Она тоже как завороженная следила за сверкающим потоком низвергавшегося со скалы водопада.

— В этой необычайной стране все поражает воображение, — продолжал Коммерсон, — природа здесь как бы замерла в вечном покое. Даже водопад не нарушает такого впечатления. Но покой этот, конечно, только кажущийся. Здесь я нашел такие растения, которые, изменяясь, приобрели совсем не такие формы, как в Европе. Вот из-за чего я покинул Францию. Без сомнения, путь натуралиста теперь лежит в малоизвестные и совсем еще не исследованные страны.

Барре молча слушала и смотрела туда, где по левому берегу потока карабкалась вверх узкая тропинка, извивалась по склону горы и пропадала в густой зелени. Кем она протоптана, кто по ней ходит?

— Ну, кажется, отдохнули, — сказал ученый. — Пойдем, дальше. Сейчас некогда предаваться праздности даже в таком очаровательном месте.

Барре устала. Ей хотелось еще немного посидеть у водопада. Здесь все располагало к отдыху. Под шум воды хорошо думалось, мечталось. Но надо идти… Девушка, вздохнув, поднялась с толстого, уже наполовину трухлявого ствола и взяла тяжелые папки.

И вот снова Коммерсон и Барре пробираются в полумраке леса. Их обступали деревья — влажные, темно-зеленые и гладкие, подобные огромным колоннам какого-то храма, воздвигнутого самой природой. Громадные папоротники раскинули над головой широкие причудливо вырезанные зонты. Поднимаясь все выше, Коммерсон нашел кусты, покрытые массой цветов самых разнообразных оттенков. Цветы нависали прямо над головами путников. Ноги утопали в мягком, как ковер, мху. Барре нарвала цветов и сплела себе большой венок. Она надела его на голову так, как это делали островитянки.

Коммерсон в нескольких местах порвал свой камзол, зацепившись за колючий кустарник, да и матросское платье Барре выглядело не лучше. Путники пересекли несколько долин, шли мрачными ущельями. Воздух становился все свежее. Навстречу медленно плыли облака. Они лепились к скалам, словно не желая покидать их.

Вскоре дальнейший подъем стал невозможен. На пути поднялась отвесная стена, рассеченная во многих местах глубокими трещинами, из которых торчали какие-то неприхотливые растения. Коммерсон и Барре, отдыхая, уселись на каменный выступ.

Отсюда был виден весь остров. Его окружал как бы белый пояс, ясно вырисовывавшийся на спокойной голубовато-синей поверхности океана. Это были опасные для кораблей подводные рифы с белыми бурунами.

Почти у самого горизонта виднелись еще два острова. Над их конусообразными вершинами так же висели облачка, окрашенные в нежные розоватые тона. Недалеко от пояса белых бурунов застыли две черные точки.

Указывая на них, Барре сказала:

— Вон наши корабли, мосье. Они кажутся отсюда не крупнее омаров, прямо не верится, что мы могли на таких маленьких суденышках пересечь океан. Когда смотришь с этой горы, многое представляется по-другому…

— Да, Жанна, — ответил Коммерсон. — Наши суда выглядят всего лишь как две маленькие пироги. Но их прибытие сюда может многое изменить на этой земле. И кто знает, не наступила ли уже новая эра для Отаити? Я слышал, что мосье Бугенвиль собирается закопать в землю доску с вырезанным на ней текстом о том, что остров отныне принадлежит французской короне. Так делают всегда на вновь открытых землях. Так собирается сделать и Бугенвиль. Справедливо ли это, Жанна? — Коммерсон долго молчал, углубленный в свои мысли. Жанна тоже задумалась. Но вот ученый решительно поднялся на ноги:

— Пора нам возвращаться. Ведь то, что мы собрали за сегодняшний день, нам с трудом удастся дотащить до корабля. Как жаль, что у нас нет того маленького ослика, которого тебе удалось приобрести в Бразилии…

Тяжелые папки с гербариями давили плечи. Густой сумрак леса постепенно стал редеть. Кое-где сквозь листву деревьев проглядывала синева океана. Утомленные Барре и Коммерсон медленно спускались к побережью.

Наконец показалась знакомая роща, где расположились лагерем моряки. Белеют расставленные у самого моря палатки. Большая группа таитян расположилась у самого лагеря. Они с любопытством наблюдали за работой моряков. Находившиеся в лазарете цинготные больные стали теперь немного бодрее и бродили возле палаток.

Барре и Коммерсон, передохнув на зеленой лужайке, двинулись дальше и сейчас же привлекли внимание островитян, которые всегда пристально разглядывали чугкеземцев.

Вдруг тонкий высокий юноша что-то сказал своим соплеменникам и с криком «айенене!», «айенене!» бросился к Барре, и тотчас же путников плотно окружили. Островитяне хватали Барре за руки, заглядывали ей в лицо, а потом некоторые из них попытались стянуть с нее синюю матросскую куртку.

Девушка перепугалась. Напрасно Коммерсон растерянно повторял «тайо», «тайо». Островитяне были чем-то радостно взволнованы. Видимо, они не хотели причинить никакого вреда девушке, но их настойчивость становилась все агрессивнее. Им удалось снять с Жанны куртку, несмотря на ее отчаянное сопротивление.

В растерянности Барре побросала на землю коллекции, собранные с таким трудом, и часть экзотических растений, найденных в этом утомительном переходе, вывалилась из папок.

Коммерсон хватал за плечи то одного, то другого, чтобы утихомирить возбужденных островитян и одновременно спасти хотя бы часть добытого. Возбуждение таитян не ослабевало. В конце концов они подняли на руки Барре и собрались уже куда-то нести ее. Помощь пришла в самую критическую минуту. Шевалье де Бушаж, который руководил перевозкой тяжелых стволов из рощи, где шла порубка деревьев, услышал крики и, увидев в толпе островитян Коммерсона и Жанну, поспешил на выручку.

Он так стремительно ворвался в самую гущу толпы, что все расступились, и Барре осталась лежать на земле.

Шевалье бросился к ней:

— Что с тобой, Жанна, ты не ранена?

— Нет, но я очень перепугалась.

Вдвоем с Коммерсоном они помогли Барре подняться на ноги. Все случившееся казалось ей дурным сном.

— Странно все-таки, — сказал Коммерсон, — что столь миролюбивые островитяне вдруг напали на нас…

Разгоряченный де Бушаж оправлял свой мундир. Барре, немного успокоившаяся, собирала разбросанные папки.

— Вы ходите всегда безоружными, — сказал Коммерсону шевалье, — это, в конце концов, опрометчиво и может кончиться трагически…

Де Бушаж не переставал удивляться, отчего так необычно повели себя гостеприимные и дружелюбные жители острова? Даже за короткий срок пребывания на острове шевалье успел убедиться, что на Новый Кифере можно было ходить по лесу и даже спать в самых отдаленных уголках, не опасаясь нападения ни человека, ни животных.

Коммерсон, который немало побродил по острову, знал уже, кроме того, что и запасов продовольствия здесь не нужно брать в дорогу: в любой хижине путнику предоставят и кров, и пищу, а в случае нужды дадут и одежду — парео, легкое белое одеяние, не стеснявшее движений.

Пока французы шли к шлюпке, таитяне следовали за ними по пятам. Все время раздавались их громкие возгласы «айенене», «айенене!».

— Я немного научился за это время языку островитян, — сказал де Бушаж. — Некоторые слова мне теперь уже знакомы. Ведь я руководил порубками в дальней роще и нам помогало множество туземцев. — Он минуту помолчал и задумчиво проговорил — «Айенене» по-таитянски значит «женщина». Не могу понять, откуда островитяне так легко распознали в переодетой в мужское платье Жанне женщину…

Коммерсон остановился пораженный. Как молнией осветилось для него значение происходящего.

— Вот как, любезный шевалье? — воскликнул он. — Тогда для меня совершенно ясно, почему эти миролюбивые люди столь неожиданно напали на нас.

Коммерсон радостно улыбнулся. Прекрасное расположение духа вернулось к нему.

— Вы только вдумайтесь, шевалье. Ведь то, что женщина переоделась в мужскую одежду, может сбить с толку только нас, европейцев, но не туземцев. Ведь они никогда не видели женской одежды европейцев. Они не знают, в чем ходят у нас женщины, и поэтому обращают внимание главным образом на сложение и фигуру человека, на черты его лица… Одним словом, они ближе к природе и потому ближе к истине. Все совершенно понятно. Как мы успели уже убедиться, островитяне очень любопытны. Они не останавливаются даже перед похищением понравившегося им предмета. Вы видели, шевалье, с каким интересом рассматривают они наших моряков. А теперь таитяне проявили естественное любопытство, чтобы рассмотреть как следует и женщину… Еще раз повторяю, шевалье, что все объясняется очень просто…

Коммерсон и Барре подошли к шлюпке и хотели уже садиться в нее, как вдруг опять послышался шум. Среди таитян, пришедших из рощи вместе с ними, показалась высокая фигура шевалье дю Гароа. Он что-то громко кричал, в его руках мелькнула офицерская трость, которой он замахнулся на одного испуганно попятившегося таитянина.

Коммерсон бросился к разгневанному офицеру и оказался между ним и таитянином. Красное лицо дю Гарра было искажено злобой.

— Что с вами, шевалье? — спросил Коммерсон, — за что вы хотели ударить этого человека?

— Он украл у меня треуголку, — закричал дю Гарр, — и, как каждый вор, должен понести заслуженное наказание.

— Украл? — переспросил Коммерсон. — Успокойтесь. И скажите мне, что такое воровство?.. Вы молчите! Так знайте, что украсть какую-либо вещь можно только в том случае, если все признают право человека на эту собственность. Это, как видите, условность, свойственная только цивилизованным народам. Эти же люди не знают никаких условностей, и, по-моему, от этого они только выигрывают. Нельзя требовать слишком многого от людей, проявивших свои естественные чувства и поступающих так, как они привыкли.

— Воровство остается всегда воровством, мосье, — ответил дю Гарр. Он наконец опустил свою трость, которую все время держал высоко поднятой. — Эти дикари — разбойники и дармоеды!

— Еще Цицерон говорил, — ответил Коммерсон, — что чем человек честнее, тем меньше подозревает он других в нечестности. Это не мешало бы вам запомнить, шевалье.

Дю Гарр пробормотал что-то о людях, недостойных в его глазах никакого уважения, и, повернувшись к Коммерсону спиной, отошел к группе офицеров.

Бугенвилю приходилось решать множество сложных и простых вопросов. Любое его приказание должно было быть для спутников единственно правильным и не подлежащим обсуждению. Нельзя долго размышлять и колебаться, когда обстоятельства вынуждают взвешивать все быстро и точно. Бугенвиль не раз признавался себе, что его тяготят обязанности начальника экспедиции. Ученый по складу ума, образованию и убеждениям, он вынужден был отдавать массу времени разбору мелких конфликтов, хозяйственным нуждам, заботам о вверенных ему людях. Только иногда удавалось найти несколько свободных минут, чтобы сделать зарисовки, занести в свой дневник важнейшие события дня, провести астрономические наблюдения вместе с Верроном и шевалье де Бушажем.

И часы, отдаваемые им дневнику, были священными и для него и для всех участников плавания. Спутники Бугенвиля знали, что между второй и третьей вахтами он занят, и никто в это время не решался обращаться к начальнику экспедиции даже с самыми неотложными делами.

…Скрипит гусиное перо. Аккуратные строчки ложатся на бумагу. Бугенвиль посыпал исписанную страницу песком и начал новую. Капитанский час!

Вдруг дверь тихонько приотворилась, и две тени проскользнули в каюту. Бугенвиль поднял голову. Кто это?

Две молодые таитянки без тени смущения смотрели на него, улыбаясь. Помедлив минуту, Бугенвиль сказал:

— Иа ора на — привет вам.

— Иа ора на, Путавери, — ответили девушки очень бойко.

Они быстро двигались по каюте. Одна из них, заливаясь звонким смехом, надела на голову треуголку капитана и никак не хотела с ней расстаться. Другая завладела чернильницей и пролила почти все содержимое на стол. Бугенвиль подарил обеим по маленькому зеркальцу и пытался объяснить, что очень занят. Но таитянок не так просто было заставить покинуть каюту. Они обвили капитана руками за шею и делали вид, что хотят его поцеловать. Все это сопровождалось милыми и смешными ужимками. Наконец Бугенвилю удалось проводить непрошеных посетительниц на палубу, откуда они быстро спустились в пирогу, управляемую стариком с большой белой бородой.

Такую бороду у таитян Бугенвиль видел впервые. Спустившись к себе, он подумал о том, что здесь это — большая редкость, и хотел было опять приняться за работу, как вдруг обнаружил пропажу нескольких вещей: исчезли песочные часы, шпага и его любимая большая подзорная труба. Он выбежал на палубу. Пирога с девушками уже была далеко. Бугенвиль крикнул в шлюпку, ошвартовавшуюся у борта фрегата:

— Догоните девушек, верните их!

В шлюпке находился де Бурнан. Он отдал команду матросам, и те быстро помчались за пирогой. Но догнать ее было уже невозможно. Она подходила к берегу, вот-вот ткнется носом в белый прибрежный коралловый песок, таитяшки выскочат из пироги и стремительно, как умеют бегать жители тихоокеанских островов, ринутся под защиту родного леса…

Видя тщетность попыток догнать пирогу, де Бурнан приказал гребцам остановиться и, сорвав с головы шляпу, закричал: «Эй! Там! На пироге! Стойте!» Он замахал шляпой, описывая круги, ни минуты не сомневаясь, что островитяне, раз они чувствуют за собой вину, конечно, и не подумают остановиться. Они бросятся наутек.

— Напрасно вы, мосье, кричите им, — сказал один из матросов. — Эти дикари только и думают о том, как бы удрать в лес со своей добычей.

— Однако, смотрите, они останавливаются и машут нам! — сказал де Бурнан. — Вы плохого мнения о других народах, Лежен.

Да, действительно, вопреки предположениям французов, пирога, почти уже достигшая берега, вдруг остановилась и стала терпеливо дожидаться шлюпки с «Будёза». И когда де Бурнан растолковал таитянкам, в чем дело, они с величайшей охотой, даже как будто радостно отдали все унесенные ими вещи и вдобавок подарили несколько связок бананов, лежавших в пироге. Затем они, приветливо улыбнувшись, продолжали свой путь.

Но случаи похищения вещей не прекратились. Наоборот, это послужило как бы сигналом. У моряков стали пропадать предметы одежды, шейные платки, пояса, пистолеты, сабли и шпаги. Постельное белье в лазарете, устроенном Бугенвилем на берегу, почти все пропало в первую же ночь.

Нужно было принимать какие-то меры. Особенно горячился шевалье дю Гарр:

— Надо перестрелять всех негодяев, воров! — кричал он в кают-компании, — а то эти туземцы в один прекрасный момент украдут у нас оба корабля, и нам не на чем будет продолжать путешествие!

Несколько человек засмеялись.

Не смеялся Вивэ; хирург одобрительно кивал шевалье.

— Вы правы, — воскликнул он. — Эти дикари сами не знают, что творят. Их не коснулось дыхание цивилизации. Подумайте, у них нет никакой религии. Нельзя же считать ею поклонение какому-то божку Таароа. Ну хотя бы они были идолопоклонниками. Это я понимаю. Но так нет же!

И Вивэ принялся рассказывать о том, как он с группой матросов с «Этуали» забрел в одно из капищ, называемом обитателями Новой Киферы мараем. Там было множество изображений уродцев, похожих, по словам Вивэ, на человеческие зародыши. Он, Вивэ, принял, естественно, эти изображения за идолов, которым поклонялись таитяне, тем более, что и на пирогах и в домах он видел такие же изображения.

Чтобы показать, что французы это понимают, Вивэ несколько раз с особо значительным видом поклонился деревянным человечкам.

Случившиеся поблизости таитяне принялись громко и необычайно весело, с какой-то особой, свойственной только им непосредственностью хохотать.

Видя на лицах французов недоумение, таитяне побросали на землю изображения всех «идолов» и принялись топтать их ногами. И как ни странно, выражение беззаботности не исчезло с их лиц.

— Не удивительно, — заключил свою тираду Вивэ, — что у этих дикарей, не сдерживаемых ни религиозными, ни моральными соображениями, царствуют самые отвратительные пороки: разврат, воровство… Что же еще? Конечно, корень всех пороков — это безделье. Природа щедра к жителям Океании. Ведь им не приходится затрачивать никакого труда, чтобы добыть средства пропитания, а заботы об одежде, сами видите, сводятся к тому, чтобы изготовить кусок полотна.

— Вы ошибаетесь, — раздался за спиной Вивэ спокойный голос.

Хирург обернулся и увидел Бугенвиля.

— Вы ошибаетесь, — повторил капитан. — У этих туземцев нет многих пороков, известных нашему обществу. Им не известно ни пьянство, ни курение; последнее распространено, например, у канадских индейцев. Вы сами могли убедиться, что островитяне занимаются земледелием, различными ремеслами, рыбной ловлей. Что же касается разврата, как выразились вы, уважаемый доктор, то естественность побуждений заставила их избрать своим верховным божеством Венеру, и, по-моему, они не ошиблись в выборе, черт возьми!..

Смягчив свои слова шуткой, Бугенвиль улыбнулся, но потом, вспомнив что-то, опять сурово сдвинул брови:

— Конечно, у нас пропадает многое, и придется поставить возле лагеря караул. — Он повернулся к дю Гарру. — И вы, шевалье, назначаетесь начальником караула. Предупреждаю вас, что я запрещаю пускать в ход огнестрельное оружие.

Заметив какой-то недобрый огонек в глазах дю Гарра, Бугенвиль прибавил:

— Итак, мосье, я вас предупредил.

Он обернулся к поджидавшему его де Бурнану.

— Что ж, шевалье, вы неплохо выполнили свою миссию с этими наядами. А ведь очень хороши! — Бугенвиль снова представил себе всю сцену похищения его вещей, — и действительно, более ловких плутовок, чем эти, не сыщешь во всей Европе… Между тем не похоже, чтобы воровство было обычным явлением у жителей Киферы… В их домах никогда ничего не только не запирается, но ничего и не прячется. Все, даже самые ценные вещи, лежат на виду. Я нигде не видел ни сторожей, ни запоров. Вы ведь тоже ничего этого ие заметили, шевалье?

Де Бурнан отрицательно покачал головой.

— Ну вот, видите! Какие же это воры? Вероятно, любопытство, возбуждаемое невиданными доселе предметами, вызывает у них желание обладать ими.

Бугенвиль взял под руку де Бурнана и поднялся с ним на палубу фрегата. Они молча прошли на шканцы и остановились у фальшборта, следя за тем, как последние лучи солнца гаснут в океане.

— Хотели бы вы здесь остаться, шевалье? — вдруг спросил Бугенвиль, круто повернувшись к офицеру.

— Остаться на «Этуали», в то время как вы…

— Нет, нет, вы не поняли меня, — прервал его Бугенвиль.

— Остаться здесь навсегда, никогда не возвращаться более в Европу и жить здесь, на этом острове?

Де Бурнан растерянно смотрел на своего капитана. Он никак не ожидал такого вопроса.

— А мне, — продолжал Бугенвиль, — такая мысль часто приходит в голову. Знаете, шевалье, мне иногда кажется, что я родился и вырос среди этого народа…

Живописная бухта, где бросили якоря оба корабля, была очень удобной для стоянки. Погода стояла почти безветренная, лишь легкие облачка иногда набегали на солнце. Но капитанов очень тревожило, что дно бухты было сплошь усеяно крупными кораллами, о которые могли быстро перетереться якорные канаты. Их осматривали каждый день. И Дюкло-Гийо, и Шенар де ля Жиродэ очень хорошо понимали, что, если канаты оборвутся при сильном ветре со стороны моря, суда выбросит на берег.

Вскоре моряки убедились, что их опасения не были напрасными. Через несколько дней подул восточный ветер, налетавший сначала легкими порывами, а потом все более и более усиливавшийся. Через полчаса он гнал уже крупную волну. Якорные канаты фрегата натянулись, как струны, и вдруг судно оказалось на свободе. Немедленно отдали запасной якорь, но не успел он зацепиться за грунт, как фрегат бросило в сторону транспорта «Этуаль». Находчивость и смелые действия моряков спасли суда от аварии. Но восточный ветер все продолжал дуть, и за одну ночь оба судна потеряли четыре якоря.

Все маневры кораблей вблизи берега были очень опасными, и моряки не смыкали глаз. Надо было найти северный проход в коралловом барьере, окружавшем остров. Бугенвиль послал шлюпку под командованием шевалье де Бурнана на разведку. Если бы такой проход был найден, то при любом направлении ветра корабли могли без больших затруднений выйти в открытый океан.

Бугенвиль приказал спустить несколько шлюпок, чтобы отыскать и поднять потерянные якоря. Как он сейчас жалел о том, что не захватил в Нанте якорные цепи!

В течение нескольких суток начальник экспедиции почти не спал. Он был то на борту фрегата, то переходил на «Этуаль», чтобы посоветоваться с капитаном и действовать с максимальной осторожностью.

На берегу все было спокойно и тихо, но на море каждая ночь проходила в беспрерывной тревоге. Моряки все время поглядывали на небо и следили за направлением ветра: как только он начинал дуть с востока, положение сразу становилось опасным.

За судьбу лагеря, разбитого на острове, Бугенвиль совершенно не беспокоился. Дружелюбный, приветливый народ, прекрасная природа. Нет ни диких хищных животных, ни вредных насекомых, даже мух. Змеи совершенно неизвестны обитателям острова, лишь юркие зеленые ящерицы снуют в траве и россыпях камней.

Но когда однажды от берега отвалила шлюпка и гребцы, торопливо работая веслами, изо всех сил погнали ее к фрегату, Бугенвиль ощутил какое-то смутное волнение. Он с нетерпением следил за боцманом Пишо, который поспешно карабкался по бортовому трапу. Наконец боцман очутился на палубе и, подойдя к Бугенвилю, доложил срывающимся голосом:

— Мосье капитан, шевалье дю Гарр приказал уничтожать туземцев. Несколько человек убиты, многие ранены. Старики, женщины, дети бегут в горы, уносят свой скарб и даже трупы убитых…

Бугенвиль слушал, бледнея.

— Что, что ты говоришь?! Ты не пьян?! — Он схватил боцмана за плечо и сильно тряхнул его. — Отвечай!

— Нет, нет, мосье капитан. Клянусь пресвятой девой Марией!.. Что же теперь будет-то! Таких добрых люден!.. Они нас так встретили!.. — боцман часто-часто заморгал.

Бугенвиль быстро сбежал по трапу.

— Немедленно шлюпку! — крикнул он.

Получив приказ охранять лагерь, дю Гарр обрадовался. Теперь он, черт побери, не будет нянчиться с этими туземцами. Не вмешайся плюгавый Коммерсон, он примерно наказал бы всех воришек, чтобы им впредь неповадно было растаскивать имущество, принадлежащее французской короне. В первую же ночь он отдал распоряжение стрелять во всякого, кто приблизится к лагерю на расстояние двух десятков шагов.

— Но капитан Бугенвиль запретил применять огнестрельное оружие, — возразил боцман Пишо.

Глаза дю Гарра гневно сверкнули:

— Молчать, Пишо! Мы и не нарушим приказа. И если островитяне попытаются проникнуть в лагерь, применим штыки. Это даже более действенно!

Ночью подул сильный ветер, от которого так пострадали якорные канаты кораблей. Он свистел меж стволов тонких пальм. Их гигантские тени колебались на белой парусине палаток. Дым пахучих костров стлался по земле и заползал в палатки. Шевалье ходил по всему лагерю, то и дело проверяя, как несут службу расставленные им часовые. Островитяне, как всегда, толпились невдалеке, но не осмеливались приближаться, как прежде. Видимо, они догадывались о недобрых намерениях французского офицера.

Мало-помалу толпа рассеялась: все разбрелись по своим хижинам.

Ветер стих, и в предрассветных сумерках четче обозначались купы деревьев, белый прибрежный песок. Дремотное состояние охватило всех. Но дю Гарр не спал. Он трижды за час обходил все посты. Нет, его не проведешь. Он-то слишком хорошо знает, что именно в эти ранние предутренние часы имущество его величества подвергается наибольшей опасности. Но на то он и караульный начальник. чтобы помешать замыслам дикарей.

Он подошел к матросу Лабардье.

— У тебя, я слышал, украли дорогую трубку? Не горюй, мы накажем этот воровской народец! Ты, Лабардье, ведь неплохо охотишься?

Матрос кивнул головой. Но не говорить же, что он браконьерствовал в лесах герцога Дегийона!

— Я, мосье, был егерем у одной важной особы…

— Тогда учить тебя нечему, сам все понимаешь.

У палаток замелькали легкие тени. Дю Гарр шепнул:

— Вот они, Лабардье, заходи с тыла, а я проберусь между палатками.

Шевалье рысцой обежал лагерь, но никого не встретил. Он уже хотел было возвращаться к костру, но тут из-за дерева показалась голова таитянина, осторожно осматривавшего лагерь.

Дю Гарр громко свистнул. Таитянин вздрогнул и быстро побежал в сторону. Дю Гарр бросился ему наперерез.

— Ко мне, Лабардье! — закричал он.

Таитянин остановился. Он, видимо, не понимал, что происходит. И в этот момент бесшумно подкравшийся Лабардье вонзил ему между лопатками широкое лезвие штыка.

Громкий крик огласил побережье. И тотчас же из лесу донеслись странные звуки.

— Что там? — тревожно расспрашивали друг друга французы и, подгоняемые дю Гарром, бросились с примк-нутыми штыками на группу таитян, стоявших поодаль.

— Коли их, коли! — неистово орал шевалье.

Он услышал стон, доносившийся из-за ближайшей палатки. Там лежал таитянин, проткнутый штыком Лабардье. Дю Гарр бросился к нему и выстрелил из пистолета в голову раненого.