За убегающим горизонтом

Глава VIII Круг замкнут

Отправляясь на «Этуаль», Бугенвиль поручил шевалье д’Орезону обследовать бухту, где стояли оба корабля, нанести на карту береговую линию и, самое главное, выяснить, нельзя ли здесь пополнить запасы продовольствия.

Среди островов, попадавшихся французам в пути, встречались и такие, на которых в изобилии росли плодовые деревья. Но из-за сильного прибоя нельзя было высадиться на берег. Иногда же противные ветры и опасные подводные скалы вынуждали моряков проплывать мимо земель.

Три дня назад французы встретили остров, от которого отчалили пироги с темнокожими людьми, вооруженными длинными копьями и палицами. Приближаясь к кораблям, они кричали: «Бука, бука, онелле». Поэтому новая земля и получила название острова Бука. На нем в изобилии росли бананы и кокосовые пальмы, но хорошей якорной стоянки не оказалось, и суда продвинулись немного дальше.

Все давно уже Голодали, и поэтому, когда нашли удобную бухту, было решено устроить длительную стоянку. Матросы сразу же опустили стеньги и реи, начали выгружать бочки для воды, плотничий инструмент и все необходимое для устройства лагеря.

Скоро в ближайшей роще послышался стук топора. Запылал большой костер: нужна была зола, чтобы приготовить щелок для стирки белья. Матросы рассыпались по побережью в поисках съестного. Но вдруг один из них, по имени Лежен, закричал: «Смотрите, что я нашел!» — и подбежал к д’Орезону. В руках матроса были какие-то свинцовые пластинки.

Шевалье разобрал на них несколько английских слов: «Его величество» и «взято во владение…»

Другой матрос обнаружил на берегу обрывки пеньковой веревки и дерево, к которому, видимо, была когда-то прибита металлическая доска.

Д’Орезон внимательно осмотрел дерево.

— Это все доказывает, — обратился он к принцу, сопровождавшему первый высадившийся на остров отряд, — что совсем недавно, несколько месяцев назад, этот остров посетили англичане. Смотрите, веревка еще не сгнила, а порубки совсем свежие, хотя от них и отошли уже побеги. Но это не удивительно в таком влажном и жарком климате…

— Разделяю ваше мнение, шевалье, — отозвался принц, — остров посетили корабли английского военного флота. Это могут быть только «Сваллоу» и «Дельфин» под командованием Сэмюеля Уоллиса и Филиппа Картерета. Они, помнится, ушли из Европы в августе 1766 года, за несколько месяцев до нас. Значит, мы идем по их следам.

— Но это еще не все. Эти кусочки свинца наводят и на другие размышления, — сказал д’Орезон. — Доска была прибита трехдюймовыми корабельными гвоздями. Не могла же она сама оторваться.

— Вы, шевалье, хотите сказать, что это сделали островитяне? Но ведь остров необитаем… Впрочем, — добавил принц, пожав плечами, — они могли посетить его на своих пирогах.

Д’Орезон посмотрел на гигантское дерево. Следы ударов топора и дыры от огромных гвоздей заплыли густой желтой смолой. Шевалье погладил рукой шершавый ствол.

— Если дело обстоит так, принц, я не вижу причин, мешающих нам назло этой соперничающей с нами нации оставить здесь и наши опознавательные знаки. История впоследствии рассудит, кто прав. Быть может, опередившие нас англичане и не вернутся более в Европу.

— Но, шевалье, международное право…

— Пока что мне знакомо только одно право — право сильного, — горячо перебил принца д’Орезон.

Принц усмехнулся: едва держащийся на ногах человек, эта песчинка среди могучей первозданной природы, рассуждает о силе! Нассау мысленно перенесся за тысячи лье, в Европу. Сколько споров может возникнуть из-за этого необитаемого клочка суши, лежащего где-то на краю света. Не все ли равно, кто первый ступил на этот остров? Но, к сожалению, не все так мыслят.

Принц положил на плечо тяжелое ружье и, волоча ноги, начал подниматься на возвышенность, поросшую густой растительностью. Д’Орезон пошел следом за ним, но сначала распорядился, чтобы матросы принесли дубовую доску, на которой было написано:

«Год 1768, 12 июля. Мы, Луи Антуан де Бугенвиль, полковник инфантерии, капитан Первого ранга Королевского флота, командующий фрегатом «Будёз» и транспортом «Эгуаль», от имени и по приказу Его христианнейшего Величества и Министерства де Шуазеля графа де Праслин вступили во владение этими островами, о чем и оставляем эту надпись, сообщающую об акте взятия во владение, который мы увозим во Францию».

Доску прибили на то самое место, где недавно висела «заявка» англичан… Принц не был свидетелем этого. Он упорно взбирался в гору. Даже ружье казалось неимоверной тяжестью: сказывался голод последних недель. Пот тоненькой струйкой стекал за воротник. Нассау слышал за спиной тяжелое дыхание шевалье д’Орезона. Над головой сияло голубое небо, но было томительно душно и жарко, как перед грозой. Принц тяжело опустился на камень, спугнув зеленую ящерицу. Юркое животное мигом исчезло в густой жестковатой траве. Изредка доносились отдаленные голоса матросов, растянувшихся редкой цепочкой. Около трех часов блуждали моряки, но ничего похожего на крупную дичь не было обнаружено. Принц подстрелил несколько горлиц. Отыскали рощицу кокосовых и арековых пальм. Это было все, что удалось найти.

С возвышенности бухта виднелась как па ладони. Корабли с оголенными мачтами казались большими продолговатыми пирогами. Можно было даже различить фигурки людей, двигавшихся по палубе фрегата. Транспорт стоял в кабельтове от «Будёза».

Нассау сидел на камне, широко расставив ноги и держа между коленями длинное ружье. Он долго смотрел вниз, на бухту, потом сказал:

— Не могу понять, что за странное движение там, на кораблях. Могу поклясться: на берег что-то свозят, уж не оружие ли? Зачем это?

Д’Орезон, присмотревшись, воскликнул:

— Я вижу черную сутану отца Лавесса. Но ведь известно, что только крайние причины могут заставить его в числе первых высадиться на остров. Святой отец не очень-то любит бродить в диких зарослях.

Немного отдохнув, моряки продолжали путь. Никто и не заметил, как солнце скрылось в огромной лилово-черной туче, неизвестно откуда появившейся над островом.

— Как бы не было дождя, — хмуро взглянув на нее, сказал принц. Но в этот момент он ощутил сильный толчок. В следующее мгновение принц кубарем полетел с горы куда-то вниз.

В шлюпке рядом с Лавессом молча сидел Сен-Жермен, с тоской думая, что оказался в полной власти иезуита. Лавесс был красноречив. Он не только вселял Сен-Жермену надежду на счастливое избавление от всех свалившихся на чиновника бед, но и рисовал радужные перспективы. Лавесс вполне здраво и логично доказывал, что продолжать плавание с Бугенвилем чистое безумие. Уже сейчас почти весь экипаж ослабел от недоедания. Цинга валит с ног самых крепких. А что дальше ждет французов в этих опасных водах?

Убедить начальника экспедиции возвратиться невозможно, да и вряд ли это спасло бы их.

Но есть прекрасный и разумный выход: можно идти опять на Новую Киферу! Конечно, оттуда не сразу удастся добраться до родины, но они окажут католической церкви и Франции огромные услуги. Дикари острова, таитяне, погрязли в безбожии, ходят почти что нагишом и устраивают отвратительные языческие пляски. А каковы их нравы?!

С божьей помощью Лавесс и небольшая группа преданных ему и католицизму людей сможет обратить язычников в христиан.

Новая Кифера — благодатная земля! Уж там-то не умрешь с голоду, а рано или поздно какое-нибудь судно придет на этот остров, и европейцы, застав там миссионеров, воздадут им должное за святые труды. Только бы попасть на этот прекрасный остров.

У Лавесса был простой план. Его одобрили дю Гарр и хирург мосье Вивэ. Нужно высадиться на берег с запасом оружия и пороха, захватить все остатки продовольствия. Укрепившись, можно было бы ультимативно потребовать у Бугенвиля один из кораблей для плавания на Новую Киферу, а может быть, и для возвращения в дальнейшем во Францию. Вести его сможет дю Гарр, знакомый со штурманским делом.

Первая часть плана, по-видимому, удалась. Заговорщики склонили на свою сторону нескольких матросов.

Когда корабли стали на якорь в бухте и началось устройство лагеря, в огромных бочках для воды тайно доставили на берег десятки ружей и мушкетов, запас пороха, муку и сухари, которые Бугенвиль распорядился переправить с транспорта на «Будёз».

Оставалось осуществить вторую часть плана. Лавесс был очень доволен. Его глаза сверкали, пальцы быстро перебирали четки. А Сен-Жермен не мог отделаться от беспокойства. Он то и дело посматривал на транспорт «Этуаль».

На корабле показалась фигура Бугенвиля.

— Он смотрит на нас в подзорную трубу! Гребите же скорей! — закричал Вивэ, толкнув в спину одного из матросов. — Сейчас он прикажет палить в нас из пушек.

Гребцы налегли на весла — быстрее бы подойти к берегу… Но вот шлюпка ткнулась в песок. Вивэ выскочил первым и бегом бросился в рощу, опережая всех. Ждали пушечного залпа. Но с кораблей не стреляли.

Вивэ добежал уже до дерева, где висела дубовая доска, прибитая вместо свинцовой дощечки англичан.

Но вдруг огромное дерево наклонилось.

«Галлюцинация», — мелькнуло в голове испуганного хирурга. Он инстинктивно протянул руки вперед. Земля у него под ногами задрожала и стала проваливаться. Вивэ с криком упал на колени. Дерево-великан с оглушительным треском рухнуло рядом, едва не придавив охваченного ужасом человека. Доска, еще утром тщательно прибитая д’Орезоном, раскололась.

Вивэ всем телом ощущал страшные толчки. Темная четырнадцатифутовая волна покатилась от берега и ударила в борт кораблей, как бы стараясь отшвырнуть их подальше в море. Пронесся странный гул, исходящий, казалось, из самых недр земли.

— Землетрясение… — прошептал Вивэ пересохшими губами.

Толчки продолжались не более четырех минут, но для всех они показались вечностью.

Небо раскололось, раздался удар грома, вслед за этим хлынули потоки тропического ливня. Молнии сверкали над островом, словно притягиваемые к нему. Вивэ судорожно цеплялся за вывороченные из земли корни деревьев, захлебываясь в потоках воды, которая неслась к морю, смывая все на пути. Когда, наконец, ливень понемногу начал стихать, Вивэ поднялся и увидел как из-за поваленного землетрясением дерева показался мокрый, весь покрытый грязью Лавесс. Он был без шляпы, и его редкие волосы облепили костистый череп. Мертвенно-бледный, иезуит казался выходцем с того света.

— Кажется, Бугенвилю помогает само небо, — пробормотал Вивэ.

— Скорее не обошлось без вмешательства нечистой силы, — ответил Лавесс, выжимая полы сутаны.

— О да, — кивнул Вивэ, — я чувствовал себя все это время как в аду. Хорошо хоть, что мы живы!

— Мою шляпу унесло в море, — произнес Лавесс.

— Боже милостивый! От транспорта отваливают шлюпки. Возмездие близится, — прошептал Вивэ с безнадежностью отчаяния.

Лавесс живо обернулся к хирургу. Природная хитрость и изворотливость вернулись к иезуиту.

— Не думаю, чтобы у Бугенвиля были достаточные основания обвинять нас в мятеже. Ведь мы не успели даже послать ему ультиматум, а вещественные доказательства… — Лавесс криво усмехнулся — Что ж! Пусть он их поищет. Уверен, что весь наш порох, да и захваченная нами мука последовали за моей шляпой… в море. Ну, что вы раскисли, Вивэ! Держитесь крепче, — жестко добавил Лавесс, впиваясь пальцами в плечо хирурга.

— Какое сильное землетрясение, — воскликнул Бугенвиль, выбираясь из шлюпки у берега. — Сколько деревьев выворотило с корнями. Чудо, что наши корабли удержало на якорях. Но где же мятежники?

Бугенвиль оглядел пустынный берег. Кое-где в беспорядке были свалены в кучу палатки, насквозь промокшие и занесенные песком, опрокинутые бочки, мешки, ружья и мушкетоны.

Из леса боязливо, по одному, выходили матросы, привлеченные заговорщиками. Бугенвиль пытливо всматривался в их лица.

Рулевой Помье, уже немолодой моряк, тяжело вздохнул и опустил голову. Бугенвиль положил ему руку на плечо:

— Друг мой, Батист, почему ты задумал бежать от своего капитана? Ведь ты толковый рулевой и всегда был на хорошем счету.

Матрос поднял голову:

— Это все их преподобие, отец Лавесс, — сказал он, отводя глаза в сторону. — Не пойму, как он уговорил меня. Эх, да все равно помирать! Велите, мосье капитан, повесить меня на рее или килевать!

Бугенвиль нахмурился. Он обвел взглядом всех: и прибывших с ним и принимавших участие в заговоре.

— Положение наше сейчас крайне тяжелое, — сказал он. — Вы все знаете: нам угрожают опасности, но опасности эти увеличиваются во сто крат из-за упадка дисциплины. К чему в конце концов привели действия заговорщиков? Только к тому, что у нас погибла часть и без того скудных запасов продовольствия.

Все тягостно молчали.

— И потому, — продолжал Бугенвиль, — я обещаю никого не наказывать, кроме убийц несчастных островитян Новой Киферы. По возвращении на родину эти преступники будут преданы суду…

Капитан сделал паузу.

— А теперь надо немедленно возобновить работы. Устроить лагерь. Запастись всем, чем возможно, и продолжать плавание… Мосье де Бурнан, возьмите на себя руководство сбором растений и фруктов, а мосье Коммерсон, надеюсь, поможет вам определить, какие из них пригодны в пищу.

С горы спускались д’Орезон, принц и группа матросов. Бугенвиль быстро пошел им навстречу и вдруг остановился, увидев доску, прибитую только сегодня утром к дереву. Доска раскололась надвое и лежала надписью вниз. Носком сапога Бугенвиль перевернул ее.

— Что ж, видно сама природа не пожелала, чтобы доска висела здесь, — сказал он негромко.

Теперь Сен-Жермен уходил с книгой куда-нибудь в отдаление, где его никто не мог потревожить, но не читал ее, а, держа на коленях, часами тупо смотрел на пенный прибой.

Ежедневно на поиски съестного отправлялось несколько отрядов. Моряки собирали лактанию, капустную пальму, стреляли горлиц. Но вскоре птицы, напуганные выстрелами, перелетели на соседний остров.

Коммерсон, как и раньше, старался не терять времени. Несмотря на одолевавшую его слабость, он почти не выходил из леса, правда, чаще обычного присаживался отдохнуть. И труды ученого не остались без награды. Однажды на привале он вдруг, к удивлению Барре, быстро вскочил на ноги и прикрыл сачком листок, с виду ничем не примечательный, почти совершенно такой же, как и тысячи других в девственном лесу. Но когда натуралист, соблюдая все меры предосторожности, извлек из-под сачка «листок», у него оказалось шесть лапок и два усика. Это было любопытное насекомое из семейства богомолов, около трех дюймов в длину. Неизвестный науке вид! Коммерсон подробно описал богомола и поместил необычное насекомое в банку со спиртом. На побережье Коммерсон и Барре нашли множество исключительно красивых раковин, многие из которых составили бы гордость любого музея.

В то время как корабли стояли у острова, произошло солнечное затмение, второе после отплытия экспедиции. Но тогда, у берегов Бразилии, среди туч не удалось увидеть и краешка солнца. Здесь же, над островом, небо оставалось все время безоблачным. Астроном Веррон наблюдал все фазы прохождения луны через солнечный диск при помощи зрительной трубы длиною в девять футов. Шевалье де Бушаж установил на треножнике ахроматическую трубу Дйллонда. Бугенвиль работал с маятником.

Это была редкая удача!

Бугенвиль все время вел точное счисление курса. Определялась долгота каждого места астрономическими наблюдениями при помощи разных приборов. Но затмение — это всегда исключительно интересное явление природы, дающее много новых фактов для науки.

Зная заранее, в какие часы и минуты оно должно произойти в Париже, Бугенвиль тем самым имел возможность с большой точностью определить долготу места, где стояли сейчас корабли. Ошибка географов, неправильно определивших размеры земного шара, помогла Колумбу сделать свое великое открытие. Он никогда не отважился бы пуститься в плавание, если бы знал, что Индия находится не так близко от Европы, как это указывалось на картах XV века. И потом, когда открыли Тихий океан, его протяженность, а значит, и истинные размеры земного шара долго еще оставались неясными.

Не определена была и точная форма Земли. Бугенвиль знал, что маятниковые часы, выверенные в Париже, отстают вблизи экватора на две с половиной минуты в сутки и для исправления их хода необходимо укоротить маятник. Ньютон объяснил это явление тем, что Земля не шар, а имеет сфероидичную форму — сплюснута у полюсов.

Перед отплытием Бугенвиль тщательно изучал результаты экспедиции Пьера Бугера, Шарля Кондамина и Луи Годена, измерявших в течение семи лет длину дуги меридиана в Перу от 0°2′30″ с. ш. до 3°4′30″ ю. ш. Они нашли, что сжатие земли равняется 1: 314.

И вот теперь, точно определив долготу острова, Бугенвиль смог вычислить, что протяженность Тихого океана по экватору составляет сто тридцать градусов, то есть более трех тысяч двухсот лье.

Это было намного больше, чем определяли Кирос, Менданья, Лемер и Схоутен и даже путешественники нового времени — Ансон и Байрон.

Другая задача — определить, смыкается ли Новая Гвинея с Новой Голландией, так и осталась нерешенной. Слишком много нужно было затратить сил, чтобы исследовать всю юго-западную часть Тихого океана.

Теперь, когда корабли пересекли воображаемую линию, разделяющую западное и восточное полушария, силы обоих экипажей были на исходе. Бугенвиль знал, что поддержать бодрое состояние духа своих спутников лучше всего упорным, непрерывным трудом.

Во время длительных походов в глубь острова он старался развить у матросов чувство красоты природы.

Стоя перед гулким водопадом, Бугенвиль подумал о том, что в Париже, который называют величайшим городом мира, столицей всех столиц, каскады и фонтаны королевских дворцов соседствуют с грязными сточными канавами. Нечистоты и кровь из боен, расположенных в центре города, текут прямо под окнами, а во время дождя парижская улица превращается порой в непреодолимое препятствие, и чтобы пересечь ее, нужно прямо-таки акробатическое искусство. Париж, любимая Франция! — как далеки они и как дороги всем морякам. Судьба четырехсот человек вверена его опыту, предприимчивости, находчивости и осмотрительности.

Бугенвиль торопил людей — надо скорее закончить работы.

Пришел день отплытия. Командир экспедиции обратился к морякам с краткой речью. Он сказал, что нужно сохранять твердую дисциплину и неукоснительно выполнять все распоряжения — только тогда они благополучно вернутся на родину! Слова Бугенвиля о том, что он доверяет своим матросам, вызвали возгласы одобрения.

Странную картину представляли собой экипажи обоих кораблей. Тропические ливни, томительный зной, сменяющийся холодом, изнурительная работа, недоедание, превратившееся в голод, болезни неузнаваемо изменили облик матросов. Их истощенные, загоревшие до черноты, обветренные лица покрылись цинготными пятнами. Истрепавшаяся одежда висела лохмотьями. Многие по-пиратски повязывали головы шейными платками. Почти у всех на поясе висели длинные ножи для защиты от диких зверей и ядовитых змей. Лишь один Аотуру, изящный и грациозный в своем парео, походил на актера, попавшего в шайку разбойников. Неизменно подвижный, веселый и приветливый, таитянин оставался таким же обаятельным, каким был у себя на родине.

Через несколько дней, после того как корабли вышли из бухты, открыли новые острова. Бугенвиль назвал их именами офицеров — Бурнана, д Орезона, Бушажа и лично нанес на карту. Все эти острова располагались редкой цепочкой вдоль северо-восточного побережья острова Новая Британия.

Для экипажей сшили одежду из парусины, но почти все ходили босиком. Пришлось снова значительно сократить пищевой рацион. Бугенвиль постоянно внушал спутникам: нельзя падать духом. Даже в самых тяжелых обстоятельствах побеждает терпение и выдержка. Он приказал вечерами устраивать танцы, как и в благополучные времена похода.

Прошло еще несколько недель. За это время обнаружили новые земли и среди них остров Анахорет, названный так потому, что его жители не обратили почти никакого внимания на два судна, идущие под парусами.

Корабли лавировали среди многочисленных островков, расположенных к северо-востоку от Новой Гвинеи, Бугенвиль дал этому архипелагу наименование Эшикье — Шахматная доска (острова Ниниго).

Положение ухудшалось тем, что остатки провизии испортились. Люди ели протухшую солонину, с трудом подавляя тошноту. Половина экипажа уже не могла работать. Даже любимец Бугенвиля, боцман Пишо, погрустнел. Он проплавал более полувека, ему пришлось испытать всякое, но и он слег от жестокой цинги.

Наконец корабли оказались у побережья Новой Гвинеи. Дул слабый юго-восточный бриз. Шли дожди, сменяющиеся ясной погодой и полным штилем.

Однажды на фрегате прозвучали сразу две тревоги. Марсовый заметил длинную полосу прибоя. Бугенвиль тотчас отдал приказание положить лево руля, но с бака закричали, что под судном мель. Легли в дрейф. Наутро на расстоянии всего нескольких морских миль открылся голландский остров Боеро (Буру). Когда суда приблизились, морякам предстала сказочная страна: на берегу бродили стада тучного скота, высились кокосовые пальмы. Земля изобилия!

Французы жадно смотрели на берег. Но прекрасный остров для них был подобен миражу: голландцы никого не пускали в свои владения. Все губернаторы неуклонно выполняли приказ — отгонять иностранные корабли, прибегая, если нужно, к оружию. Баснословные богатства, извлекаемые при чудовищной эксплуатации заморских владений, текли в Голландию — в кладовые банкиров, купцов и ростовщиков.

Но иного выхода не было, и Бугенвиль приказал идти прямо в гавань острова.

Пожалуй, никогда еще начальник экспедиции не испытывал такого раздражения. Двое голландцев — вежливые, обходительные люди, ничего плохого не желающие ни лично ему, ни его экипажу, — поднялись на борт фрегата и потребовали от имени резидента острова Боеро, чтобы корабли вышли в море немедленно же. Ярость Бугенвиля увеличивалась оттого, что приходилось так или иначе вступать в объяснения с бездушными чиновниками.

Что сказать резиденту? Что он предпринимал путешествие во имя науки? Что он пересек Тихий океан для того только, чтобы пополнить ее кладовые новыми сокровищами? Он схватил лист бумаги с твердым намерением проклясть резидента и всю его чиновничью свору. Но вместо этого написал:

«Выйдя с Малуинских островов и направляясь в Индию через Южное море, французские корабли из-за встречных муссонов и недостатка продовольствия не смогли дойти до Филиппинских островов, а поэтому вынуждены были зайти в первый попавшийся порт Моллукских островов за безотлагательной помощью, которую я, Луи Антуан де Бугенвиль, командир обоих кораблей, прошу оказать во имя человечности».

Бугенвиль просил передать резиденту на словах, что он, Бугенвиль, не тронется с места и не позволит кому бы то ни было поднять якоря, хотя бы всему экипажу пришлось тут же, на виду у всего населения острова, умереть голодной смертью.

Учтиво улыбаясь, оба чиновника расшаркались, надели шляпы с широкими полями и отбыли на берег.

Через два часа от резидента, Генриха Оумана, пришел ответ. Оуман просил господ офицеров сойти на берег и быть его личными гостями. Резидент занимал огромный дом, обслуживаемый целой армией невольников.

«Со времени древних сатрапов никто не жил в такой роскоши», — подумал Бугенвиль.

Ужин, приготовленный для офицеров, вызвал не просто восхищение, но изумление.

Первым устремился к столу принц Нассау. Бугенвиль остановил его властным движением руки.

— Не торопитесь, принц, — сказал он. Затем, обращаясь к резиденту, продолжал: — Нужно быть моряком, мосье Оуман, и дойти до крайних лишений, чтобы понять, какие чувства вызывает в моих людях вид этих прекрасных кушаний. Однако прошу простить меня за прямоту, но я должен сказать, что не притронусь ни к чему и запрещу моим подчиненным также садиться за стол до тех пор, пока экипажи моих кораблей не будут накормлены.

Глаза Оумана округлились от удивления. Но резидент быстро нашелся. Маленький, с выступающим животиком, он подкатился как шарик к Бугенвилю и взял его за локоть.

— Господин капитан, раскрою вам секрет полишинеля, который вы, разумеется, знаете не хуже меня. Компания запрещает мне принимать кого-либо из иностранцев, я могу и пострадать, — Оуман раскатился жирным смешком. — Но столь мужественные и смелые люди, как вы, мне по сердцу. Я не только отошлю на корабли все необходимое, но и обязуюсь каждый день вашего пребывания здесь давать вам по целому оленю, а к отходу кораблей доставить восемнадцать быков, несколько баранов и столько дичи, сколько пожелаете.

Оуман явно упивался собственной щедростью. Он не мог скрыть удовлетворенной улыбки, когда принц стал горячо благодарить его.

Но через несколько дней моряки убедились, что щедрость резидента есть не что иное, как жалкая подачка. На острове паслись бесчисленные стада скота, склады были забиты различной снедью. Но все это принадлежало Ост-Индской компании.

Вскоре моряки завязали оживленную торговлю с жителями острова, его коренными обитателями. Но все деньги, которые островитяне получили за коз, фрукты, рыбу, яйца, они потратили на жалкие клочки цветной материи, продающейся здесь голландцами по очень дорогой цене.

Бугенвиль, присматривавшийся к жизни на острове, записал в свой дневник, что здесь построен укрепленный форт, названный как бы в насмешку «Фортом обороны». Весь его гарнизон — сержант и двадцать пять солдат. На острове жила лишь горстка европейцев. А невольников-негров — тысячи и тысячи. Они с утра до ночи гнули спину на многочисленных плантациях. Компания доставляла на остров невольников с Серама и Целебеса, нередко пользуясь для этого услугами пиратов, охотившихся за живым товаром. Голландцы ловко поддерживали рознь между местными вождями, чтобы безраздельно властвовать на острове.

Постепенно перед Бугенвилем и его друзьями раскрывались характерные черты могущественной державы, называвшейся голландской Ост-Индской компанией, которая ревностно охраняла тайны своей внутренней жизни.

Почти весь лес на побережье был вырублен, его место заняли плантации. Чтобы добраться до леса, Коммерсону приходилось проделывать несколько лье. Натуралиста теперь сопровождал французский моряк, случайно оказавшийся на острове и зачисленный по его просьбе в команду фрегата. Он помог ученому изловить диковинное животное — кошку, которая носит детеныша в особой сумке на животе. Коммерсон очень обрадовался находке.

Ослабевшая от цинги Барре проводила целые дни на берегу моря. Здесь всегда можно было найти тенистое место, обвеваемое легким ветерком.

Как много произошло в ее жизни за два года! Решившись отправиться в неизведанное, она совсем не думала, что кроме диковинных земель познает и людей. Вот дю Гарр и шевалье де Бушаж. Носят одинаковые мундиры и даже внешне довольно схожи, но какие они разные!

Однажды де Бушаж пришел к Жанне с какой-то книгой.

— Ее написал наш соотечественник, аббат Прево, — сказал он девушке, — я купил ее здесь, на острове. В ней описывается много путешествий и приключений.

— Неужели все еще пишут книги? — спросила Жанна. — Ведь их и так уже слишком много.

— Книг никогда не может быть слишком много, — сказал шевалье, — всякое чтение полезно, ибо дает пищу уму и наводит на размышления.

— Кажется, я вряд ли приохочусь к чтению, — сказала Жанна. — Мосье Коммерсон давал мне много книг, но все они показались мне скучными, я могла одолеть лишь несколько страниц.

Шевалье сел на ствол поваленного бурей раскидистого дерева. Жанна, придерживая платье, устроилась рядом. Она уже успела преобразиться, оставив в голландской лавке все свое жалованье.

Де Бушаж взглянул на нее.

— Ты теперь совсем другая, Жанна, в этом платье и туфлях. Никогда бы не поверил, что ты можешь выглядеть настоящей дамой. Я даже робею в твоем присутствии.

— Какая же я дама? У меня обветренное лицо и грубые руки, как у любого матроса.

С де Бушажем Жанна чувствовала себя легко и просто. В путешествии, вдали от родины, она обрела настоящих друзей. Но что будет, когда они возвратятся во Францию? Там она не сможет быть слугой, вернее помощницей Коммерсона, как здесь. Там ее удел кухня и стирка белья — обычные обязанности служанки. Она взглянула на де Бушажа: можно ли рассказать ему об этом?

Шевалье как бы угадал ее мысли.

— Вот что, Жанна, — сказал он, — теперь ты побывала в самых отдаленных уголках земли, а вот по парижской мостовой еще никогда не ступала. Хочешь, я возьму тебя в столицу?

— Спасибо, мосье, вы так добры ко мне, — вспыхнула Жанна. — Право, не знаю, чем я это заслужила. Я охотно отправилась бы с вами куда угодно, но вот мосье Коммерсон…

Де Бушаж задумчиво смотрел на море.

На синей глади залива покачивались в такт набегавшим волнам суда голландской компании. Среди них выделялся стройный корпус фрегата.

— …Если бы можно было не расставаться с вами обоими, — тихо добавила Жанна.

Моряк взял в свою широкую ладонь ее руку и осторожно пожал ее.

Как всегда после высадки на берег, цинготные больные вскоре почувствовали себя значительно лучше.

Пополнив запасы провианта, Бугенвиль решил сняться с якоря и, используя попутные ветры, дующие в это время года, добраться до Батавии. Несмотря на кажущееся расположение к французским морякам, резидент острова Генрих Оуман наотрез отказался дать им точную карту здешних вод. Бугенвилю не позволили даже следовать за голландской шхуной, уходившей на Яву. «Будёз» и «Этуаль» в одиночестве вышли из порта, чтобы начать бесконечное блуждание среди множества островов Молуккского архипелага.

Голландцы не только не дали никаких объяснений, но и сознательно преувеличили трудности плавания. На французских же картах некоторые острова были показаны неточно, широты определены не всегда правильно. Поэтому де Бушажу ежедневно приходилось вести точные обсервации широты. Это была трудная и утомительная, но совершенно необходимая работа.

Экипажи кораблей не могли насытиться после продолжительной голодовки. Матросы накупили у обитателей попадавшихся на пути островов всякой живности, плодов, зелени. Нельзя было ступить по палубе и шагу, чтобы из-под ног с громким кудахтаньем не вылетела курица. Цинга исчезала на глазах. Однако моряков подстерегала другая опасность…

Перемена пищи, хотя и в лучшую сторону, не могла не отразиться на пищеварении. И вот у многих появились признаки острых кишечных заболеваний. Началась дизентерия. В жарком климате, с постоянными душными испарениями она была болезнью особенно опасной.

Но моряки не падали духом. Даже больные выходили на палубу, когда впереди по курсу открывалась новая земля.

Еще несколько недель, и моряки увидят Батавию.

Но общее приподнятое настроение было омрачено смертью боцмааа Пишо. Он так и не смог оправиться от болезни, свалившей, его еще у острова Бука.

Старый моряк, избороздивший на своем веку все океаны, не выдержал трудностей этого, ставшего в его жизни последним, пути.

Отец Лавесс с безразличным выражением произнес краткую молитву, и тело Пишо, завернутое в парусину, скользнуло в глубину.

Через несколько дней на пути фрегата оказалось небольшое судно, похожее на ящик, с пирогой на буксире. Оно шло одновременно под парусом и на веслах, держась у самого берега. К Бугенвилю подошел французский матрос, нанятый на Боеро и плававший ранее на голландских судах.

— Мосье капитан, — сказал он, — это пиратское судно, охотящееся за невольниками.

— Как, — вскричал Бугенвиль, — В таком случае мы откроем по нему огонь без предупреждения!

Но пираты, видимо, почуяли опасность. Они сразу же изменили курс и вскоре исчезли за одним из бесчисленных островков.

— Жаль, — сказал Бугенвиль капитану Дюкло-Гийо, — что это судно скрылось. Мы могли бы отплатить хотя бы за некоторые из тех жестокостей, которые здесь, в голландских водах, происходят ежедневно, ежеминутно. Я узнал на острове Боеро кое-что о голландском управлении Ост-Индской компании.

— Да уж, — сказал в тон ему Дюкло-Гийо. — Я сам видел человека, у которого выжгли на лбу клеймо и наказали кнутом за то, что он показал англичанину карту этих мест! Вот и нам теперь приходится плавать, как в тумане, среди этих многочисленных островков.

Капитан зло сплюнул за борт.

— Не только так голландцы охраняют свои владения, — сказал Бугенвиль. — Когда они вытеснили отсюда испанцев и португальцев, то очень скоро убедились, что защищать монопольное положение в торговле пряностями трудно, а помешать контрабандной торговле еще труднее. Тогда они принялись уничтожать растения, дающие пряности, и оставили их только в нескольких, хорошо охраняемых местах. Резидент на Боеро говорил мне, что Ост-Индская компания выплачивает ежегодно двадцать тысяч рис-далей королю острова Тернате только за уничтожение этих растений.

Бугенвиль прошелся по шканцам. Заметив появившегося на палубе Вивэ, он нахмурился.

Хирург поразительно напоминал шпиона провинциальной полиции, на медика же он был похож мало. Сейчас Вивэ расхаживал с таким видом, будто и не он, корчась от страха, ползал на животе по земле острова Бука, не решаясь поднять глаз на начальника экспедиции.

— Добрый день, мосье, — сказал Вивэ, натянуто улыбаясь.

Бугенвиль едва ответил на поклон и, обращаясь к Дюкло-Гийо, заметил:

— Думаю, что этой богатейшей коммерции будет нанесен сильный удар. Голландцы могут настроить еще немало военных укреплений, поместить там свои гарнизоны, но здесь все против них. Жестокость вызывает сопротивление угнетенных островитян. При каждом удобном случае они нападают на голландские форты и сжигают их. Частые землетрясения также разрушают постройки голландцев. Вредный климат ежегодно уносит почти две трети солдат и рабочих, посылаемых сюда. Компания не может уничтожить все растения, дающие пряности. Никогда еще подобная мера не приносила хороших результатов. Кстати сказать, англичане все чаще появляются в этих водах и уже неоднократно силон оружия заставляли голландцев отдавать пряности и плоды.

Вивэ хотел что-то возразить, но тут прибежала Барре.

В слезах, не помня себя, девушка бросилась к хирургу.

— О боже! Шевалье де Бушаж… Ему очень плохо. Спасите его, мосье Вивэ, умоляю вас.

Вивэ отступил на шаг и искоса посмотрел на Бугенвиля.

— Идите к главному хирургу, мосье ла Порту, он поможет вашему… Бушажу.

Жанна не обратила внимания на издевательский тон Вивэ. Она бросилась к нему и схватила за рукав камзола:

— Разве вы не знаете, что мосье ла Порт в лихорадке, бредит. Идемте же! — И Барре с неожиданной силой увлекла за собой упиравшегося Вивэ.

— Немедленно идите, Вивэ, — приказал Бугенвиль, — и доложите о состоянии здоровья шевалье! Впрочем, я отправлюсь с вами.

Де Бушаж лежал в жару. Его длинные черные волосы разметались, впалые щеки горели лихорадочным румянцем, глаза блестели. Узнав капитана, шевалье попытался улыбнуться.

Вивэ, едва взглянув на больного, сухо произнес:

— Сильная лихорадка и дизентерия. Ему надо пустить кровь.

Бугенвиль сделал протестующий жест.

— Неужели вы не понимаете, что больной очень слаб, потеря крови может быть для него роковой.

— Я хочу сделать то, что предписывает медицина, — сказал Вивэ. Он обернулся и строго посмотрел на Барре, стоявшую у двери. — А вам, мадемуазель, здесь делать нечего. Больного перенесут в лазарет.

Бугенвиль взял Бушажа за руку. Она была сухой и горячей.

— Крепись, старина, мы еще с тобой поплаваем. — И, наклонившись к самому уху шевалье, что-то тихо сказал ему. Потом выпрямился — Мосье Вивэ, вы сделаете все необходимое, но только не пускайте больному кровь. Извольте также осмотреть ла Порта. В его услугах мы сейчас нуждаемся больше, чем когда-либо.

Вивэ склонил голову.

— Слушаюсь, мосье.

Бугенвиль еще раз посмотрел на де Бушажа. Шевалье закрыл глаза и тихо стонал. Врывавшийся в каюту ветер играл листами книги аббата Прево. Из-за двери доносился сдержанный плач Жанны.

Стояла очень теплая погода — в южном полушарии было начало лета. Дули постоянные юго-восточные ветры. Фрегат легко рассекал волны мощным форштевнем. Продолжительная стоянка в Батавии — крупнейшем порту Ост-Индии — не оставила никаких приятных воспоминаний. Французские моряки с удивлением убедились, как жесток здесь введенный голландцами колониальный режим. За малейшую провинность яванцу отрубали голову, жители были лишены всего. Компания вывозила с острова пряности, равноценные золотой валюте. Служащие компании — члены верховного регентского совета, судебной коллегии, а также духовенство, офицеры флота и военные — наживали огромные состояния.

Пока корабли стояли у острова, продолжала свирепствовать дизентерия.

Взяв запас вина, свежих сухарей, мяса, Бугенвиль поторопился выйти в море. И не было ни одного человека, который был бы не рад этому. Корабли взяли курс на Иль-де-Франс (остров Маврикий). Во время этого перехода эпидемия дизентерии поразила и таитянина. Аотуру тяжело береносил болезнь. От прежней веселости не осталось и следа. И хотя юноша безропотно принимал все лекарства, предписанные ему главным хирургом ла Портом, выздоравливал он медленно. Климат Батавии ему пришелся не по душе, и он часто жаловался Бугенвилю на то, что плавание продолжается слишком долго, — не так, как он рассчитывал.

Наконец показалась долгожданная земля. На фоне темной зелени выделялись белые здания Порт-Луи — главного города Иль-де-Франса. Возле самого порта, как бы прислонясь к нему, виднелась высокая Пальцевая гора. Склоны ее поросли лесом и искрились водопадами. Невдалеке от порта в море впадала большая река.

Кое-где виднелись поляны, на которых возделывали сахарный тростник. Плантации были окружены длинными рядами камней. Когда фрегат входил в порт, перед глазами моряков возник целый лес мачт и рей. Сквозь этот лес можно было разглядеть лишь часть дома, дерева, крыши, мола.

Уже в виду острова Иль-де-Франс шевалье де Бушажу стало хуже, и, несмотря на все старания ла Порта, он скончался на руках Бугенвиля, не отходившего от штурмана ни на шаг. Тело де Бушажа перенесли на берег и похоронили с воинскими почестями. Бугенвиль долго сморкался в большой клетчатый платок, глаза его покраснели. Он не мог говорить и произнес у могилы шевалье всего несколько слов:

— Наше благополучное плавание жестоко омрачено смертью шевалье де Бушажа, который был исключительно благородным человеком. Наряду с большими знаниями морского дела он соединял в себе все лучшие качества ума и сердца!

Барре не плакала. Но черты ее и без того худого лица обострились, она куталась в теплую шаль, хотя стояла очень жаркая погода.

Как и всегда на стоянке, у Бугенвиля было много забот: ремонт судна, закупка и погрузка продовольствия, различные нужды экипажа.

После визита к губернатору острова, мосье Пуавру, он решил списать с фрегата часть моряков, пожелавших остаться здесь для каботажных плаваний. Перевезли на берег некоторые инструменты и научное оборудование, которое уже не было нужно экспедиции. Бугенвиль распорядился оставить на острове большой куб для опреснения морской воды — недавнее техническое усовершенствование.

Как-то вечером в домик, который занимал Бугенвиль, пришел Коммерсон и сказал, что намерен остаться на острове Иль-де-Франс для продолжения научных исследований.

— Как, Филибер, — воскликнул Бугенвиль, — неужели вам недостаточно того огромного количества растений, которые вы собрали во время путешествия?

— Знания человека лежат мертвым грузом, покуда он не найдет им практического применения, — ответил Коммерсон. — До этого плавания я не представлял себе и сотой доли богатств земли. Теперь же я знаю неизмеримо больше, чем мои коллеги во Франции. И вот мне в голову пришла идея, которой я отныне посвящаю свою жизнь. До сих пор ученые располагали растения в своих систематиках произвольно. Я же хочу положить начало естественной классификации растений, так как это есть в действительности, в самой живой природе. А для этого еще нужны факты и факты… — Коммерсон помолчал, покашлял. — Да, вот еще: Барре остается со мной. Она не хочет возвращаться во Францию.

Бугенвиль с сомнением посмотрел на ученого. Лишения, перенесенные им в Южном море, конечно, не прошли бесследно. Глаза Коммерсона блестели ярче обычного. Он перенес и цингу, и дизентерию. Напряженная работа также подорвала его силы.

Бугенвиль теперь жалел, что очень мало времени провел в обществе ученого. Они виделись лишь урывками, а поговорить обстоятельно было попросту некогда. Но, отдавая все силы общему делу, они разделяли все трудности и опасности далекого пути. А это, пожалуй, сближает не меньше, чем долгие часы самых задушевных бесед.

Коммерсон сидел, опустив голову на руки, в позе бесконечно усталого человека.

Бугенвиль приказал принести бургундского и наполнил бокалы.

— Ну что же, за ваше здоровье, мосье.

— А я пожелаю вам благополучного плавания, ведь еще тысячи миль отделяют фрегат от берегов отчизны. То что вы сделали, капитан, прославит вас навсегда. Да и меня, пожалуй. — Коммерсон встал из-за стола и низко поклонился. — Остров, которому вы дали мое имя, будет обозначен на всех морских картах.

— Вы заслужили большего, мосье. Сказать по чести, вашим именем вполне справедливо можно было бы назвать целый архипелаг.

— О нет, во Франции есть много людей, чей ум и достоинства гораздо более заслуживают быть отмеченными. Я имею счастье близко знать Вольтера и Дидро, преклоняюсь перед гением Руссо, хотя и не все его идеи разделяю…

Бугенвиль улыбнулся.

— Некий парижский издатель говаривал, что хотел бы заполучить всех троих и держать их на чердаке без штанов. Но, к сожалению, один из них слишком богат, а двое других не согласятся получать за свой труд построчно…

Коммерсон прищурил глаза:

— Смотрите, как бы этот издатель не заполучил вас в качестве компенсации. Ведь вы, мосье, уже достаточно знамениты. Боюсь только, вы не захотите остаться без столь важной части туалета.

— Ну, чтобы сквитаться с вами, дорогой Коммерсон, скажу, что моему издателю придется изрядно побегать за мной по белу свету. В таком случае он прежде меня окажется без штанов. Да, что же это, Филибер, вы только прикоснулись к бокалу!

Увидятся ли они когда-нибудь? Конечно! Но, вероятно, пройдут долгие годы. Сказать Коммерсону о том, что он задумал давно, еще в южных морях? Никто пока не знает о зародившихся у него во время путешествия планах. Белые пятна на карте не дают покоя пытливым людям. И кто знает, если б не было смелых дерзаний, какими знаниями располагало бы человечество? Бугенвиль сделал большой глоток из бокала.

— Моему издателю трудно будет найти меня, ибо я решил отправиться… — Бугенвиль сделал паузу, — к Северному полюсу.

Лицо Коммерсона сразу покрылось красными пятнами. Он понял, что на сей раз его собеседник не шутит. Вот как! Что ж, ему по душе смелые решения. Коммерсон порывисто вскочил и бросился к капитану.

— Погодите, мосье, — остановил его Бугенвиль. — Пока я вам ничего больше не скажу. Я все продумаю и изложу свой план в записке морскому министру как только вернусь во Францию. Но обещаю, что вы первый узнаете подробности моего проекта.

Коммерсон был тронут.

— Вместо банальных пожеланий успеха мне хочется преподнести вам подарок, хотя бы самый скромный. Ведь я еще не рассчитался с вами за остров, носящий мое имя. Одну минуточку, мосье.

Ученый встал, наглухо застегнул сюртук, неторопливо вышел из комнаты и спустился в сад.

Бугенвиль твердо решил отказаться от любого ценного подарка. Ученый располагает более чем скромными средствами, а ведь ему предстоит не один год провести на острове, чтобы выполнить хотя бы часть своих грандиозных планов.

Коммерсон вернулся с большой веткой, усыпанной красивыми ярко-красными цветами. Он подошел к Бугенвилю и, держа ее в вытянутой руке, торжественно заговорил:

— Это растение, мосье, принадлежит к числу самых распространенных на островах Южного моря. И совсем недалеко отсюда я случайно нашел его. Но, как ни странно, оно еще не известно науке. Я льщу себя надеждой, что мне принадлежит честь открытия этого вида, и отныне он будет известен ботаникам как бугенвиллея.

Старый слуга, пришедший спросить, не нужно ли еще вина, с удивлением увидел, что капитан первого ранга флота его величества обнимает одетого в старый сюртук пожилого человека с печальными глазами.

Серое небо отражалось в таком же сером море… Иногда моросил мелкий дождь. Холодный, пронизывающий ветер свистел в реях. Когда ветер свежел, верхушки невысоких волн покрывались пеной. Аотуру зябко кутался в два плаща, принесенных ему услужливым комисом по приказанию Бугенвиля, но не уходил в каюту. Он по-прежнему целые дни проводил на палубе, хотя еще не поправился после болезни. Прошло почти десять месяцев, как фрегат покинул Отаити.

Соломоновы острова… Новая Британия… Новая Гвинея… Ост-Индия… Батавия… Иль-де-Франс…

Узнав, что Бугенвиль нашел наконец своих соотечественников на Иль-де-Франсе, Аотуру обрадовался. Конец пути! Вот она, Эноуа Парис. Никуда не нужно более плыть, испытывать голод и лишения. Он так ослаб во время плавания, что хотел только дожить до этого дня.

Но нет: корабль нагружали, чинили повреждения. И вот снова поставлены паруса. Надулся большой грот, марсели выгнулись вперед, и фрегат опять скользит по океану.

Мыс Доброй Надежды… Остров Асунсьон… Азорские острова.

Аотуру привык к мысли, что никогда не увидит Францию, куда так жадно стремился десять месяцев назад.

Звездное небо изменилось. Он уже не видел ни одного знакомого созвездия.

Еще на Иль-де-Франсе Бугенвиль предлагал ему остаться, напоминая, что оттуда легче вернуться на родину. Но таитянин упрямо отказывался. Он хочет своими глазами увидеть таинственную землю — Эноуа Парис. Но плавание затянулось.

Не желая огорчать Аотуру, Бугенвиль на каждой стоянке говорил ему, что это последняя, в следующий раз они отдадут якорь у родных берегов, но сам невольно думал: «Сколько было таких стоянок после выхода из Бреста!».

Бугенвиль осунулся. Он замкнулся и почти ни с кем не разговаривал, все больше времени отдавал своим записям. Запершись в своей каюте, он часами писал.

Нет де Бушажа. Остались вдали Коммерсон, Веррон, Роменвиль. Похоронен в море боцман Пишо…

К Бугенвилю приходили де Бурнан, Дюкло-Гийо. Но разговор не клеился. Они никогда больше не встретятся на одной палубе. И от этого было грустно и тоскливо, хотя каждый с нетерпением ждал того момента, когда ступит наконец на родную землю.

Зато отец Лавесс и Сен-Жермен заметно оживились. Они опять стали появляться на палубе фрегата под руку, подолгу мирно беседовали.

У берегов Европы «Будёз» догнал корабль Картерета. Бугенвиля удивило, что британское Адмиралтейство выделило такое неуклюжее тихоходное судно для дальнего путешествия. Два капитана провели вместе несколько часов. Картерет и не подозревал, что Бугенвиль совершил кругосветное плавание.

— Вы знаете, сэр, — сказал англичанин, — я получил известие, что из Англии еще в 1768 году отправился в длительное плавание некто Джемс Кук. Удивляюсь, почему ему оказано такое доверие. Кажется, ничем особенным он себя не проявил. Правда, этот Кук отличился в Семилетней войне, где показал себя хорошим разведчиком на реке Святого Лаврентия.

— Я, мосье, тоже отлично знаю эту реку, — возразил Бугенвиль. — Ведь я был тяжело ранен в сражении под Квебеком.

— О, простите, сэр, я и не знал… — Картерет смущенно замолчал. И потом, чтобы сгладить неловкость, заговорил о нравах жителей Новой Гвинеи.

Бугенвиль подумал о том, что уж слишком часто стали выходить англичане в Южное море. Джемс Кук? Кажется, он слышал о нем как об удачливом и талантливом офицере. Впрочем, нетрудно и перепутать эти английские фамилии.

В последующие несколько дней сильно штормило и дрейфующее судно отнесло в пролив Ла-Манш.

Вот-вот должны были показаться берега Франции, которую моряки не видели уже почти три года. Бугенвиль рассматривал в подзорную трубу верхушки волн. К нему подошел Дюкло-Гийо:

— Мосье, боцман доложил, что с минуты на минуту может сломаться фок-мачта ниже топа. Сотрясение, которому она подверглась после поломки реи, оказалось сильнее, чем мы предполагали.

Бугенвиль и Дюкло внимательно осмотрели мачту.

— Да, долго она не продержится, — сказал Бугенвиль. — Придется переменить курс и идти не в Брест, а в ближайший от нас порт Сен-Мало.

Волнение усилилось. Бугенвиль напряженно всматривался в даль.

— Вот она, Франция! — протянул он руку на юго-восток.

Аотуру ринулся к борту и схватился за планшир. Потом подбежал к Бугенвилю и почти вырвал из его рук подзорную трубу. Он отставил правую ногу и, упершись рукой в бок, поднес трубу к глазу. Но увидел только невысокие желтые скалы. Они казались совершенно безлюдными.

Аотуру опустил подзорную трубу и растерянно оглянулся.

Сен-Мало — старинный порт Франции. По преданию, в монастыре на гранитном острове, окруженном мрачными стенами, жил монах, принявший имя Мало. Впоследствии он стал одним из первых епископов Бретани. Стены города видели много сражений. Коронованные особы в сопровождении многочисленной свиты торжественно въезжали в городские ворота. Здесь были Карл VI и Франциск I, Карл IX и его двор. Особое свободолюбие горожан вынудило покинуть Сен-Мало Генриха IV, который согласился с требованиями малуинцев, чтобы город управлялся губернатором.

Со стороны моря издавна грозил своим вторжением враг. Во время одной из войн с англичанами город сильно пострадал: противник направил в порт несколько горящих брандеров. Взрыв пороховых складов в порту уничтожил много строений, со зданий сорвало крыши.

И все же малуинцы навсегда отдали свои симпатии морю. Немало уроженцев Сен-Мало отправлялось к берегам неведомых земель. И ни один горожанин не оставался равнодушным, когда в порт входил корабль, особенно если он возвращался из дальнего плавания, преодолев тысячи миль морских дорог.

К Сен-Мало, лавируя и огибая многочисленные мели, подошел фрегат, с изорванными парусами и обросшим зелеными водорослями корпусом, и попросил лоцмана. Можно было сразу же узнать в нем морского бродягу, проведшего в море долгие годы.

А когда портовые мальчишки разнесли по всему городу весть, что это тот самый фрегат, который покинул французские берега три года назад и, обогнув всю Землю, возвратился теперь в Сен-Мало, чтобы здесь закончить свое достопамятное плавание, в порту собралось почти все население города.

Но оказалось, что были в нем и люди, недовольные благополучным исходом плавания.

Камердинер герцога Дегийона, посланный хозяином узнать, какое судно столь необычного вида входит в порт, получил за известие увесистую пощечину.

— Ты что-то перепутал, — закричал герцог, — «Будёз» не мог вернуться! Он должен был прибыть еще два года назад, а если тогда не вернулся, то давно погиб в Южном море!

— Не знаю, ваша светлость, — бормотал опешивший камердинер. — Я еще раз узнаю, ваша светлость…

Он попятился от разгневанного герцога и, пользуясь тем, что хозяин отвернулся, незаметно выскользнул из кабинета.

А герцог и сам уже видел, что это тот самый корабль, которому нужно бы покоиться на дне океана. Он молча следил, как на корабле быстро и проворно опускают реи и стеньги, как по правому борту заплясала на волнах капитанская шлюпка.

Дегийон нетерпеливо позвонил в колокольчик. И когда настороженный камердинер снова вырос перед ним, герцог злобно улыбнулся:

— Немедленно просить ко мне капитана!

Привыкший хорошо разбираться в интонациях голоса своего хозяина, камердинер подумал, что не хотел бы оказаться на месте капитана фрегата, разве только… Разве только этот человек способен потягаться с самим Дегийоном.