Заговор небес

Глава 9 Идеальное убийство

За городом было чудесно. Ночью прошел мягкий снег. Я мысленно поблагодарил герра Лессинга за то, что он назначил мне встречу у себя в особняке на раннее субботнее утро.

Машины, как и их хозяева, отсыпались после Рождества, и от дома Любочки я домчался до поселка близ Алтуфьевского шоссе, где проживали господа Лессинги, за пятнадцать минут.

При свете дня, пусть и блеклого, поселок выглядел совсем иначе, чем позавчерашней ночью. Загадочные темные силуэты оказались недостроенными, брошенными коттеджами. Видать, их хозяева широко, по-русски, размахнулись, возвели костяк – да не хватило пороху на отделку. Однако некоторые дома выглядели обитаемыми. За одним из заборов лаяла овчарка. Заливисто хохотал ребенок. В другом дворе я углядел разряженную елку. На ней мигали забытые гирлянды – странно было видеть это средь бела дня.

Вот и особняк Лессингов. Теперь я возвратился сюда легально, как званый гость. Снег, кажется, засыпал следы, оставшиеся после моей позавчерашней партизанской вылазки.

Я остановился у солидных ворот, вышел из «восьмерочки» и позвонил в звонок.

Ворота сами собой принялись распахиваться.

Я въехал во двор и подрулил почти к самому крыльцу особняка. Вышел. Авто запирать не стал.

На крыльце появился герр Лессинг. Он оказался здоровенным, холеным и загорелым мужчиной. При взгляде на него сразу становилось ясно, что он вырос в краях, где по утрам молочница у парадного оставляет бутылку с молоком. И что ему никогда не доводилось пить пиво, разлитое «автопоилками» в пустые пол-литровые банки или пакеты из-под молока.

– Добры ден, господин Павфел, – поприветствовал меня супруг Валентины.

– Гутен таг, хер Лессинг, – протянул я ему руку.

– Возможно, мы будем говорить немецки? – живейше откликнулся Ганс-Дитрих.

Мои познания в немецком дальше «гутен таг», «хендэ хох», «швайн» и «цвай бир» не простирались, поэтому я сказал:

– Нет, спасибо.

– На английском?

Да он смеется надо мной, что ли? С аглицким дела у меня обстояли получше – но не настолько же, чтобы вести на нем допрос! Но ни тени усмешки на радушном лице господина Лессинга.

– Лучше по-русски, – отвечал я.

– Тобро пошшаловат.

Приглашение, как я понял, относилось одновременно и к языку общения, и к дому, потому что немец радушно распахнул передо мной дверь особняка.

Я прошел внутрь. На первом этаже резиденции Лессингов помещалась огромная, метров на сорок, гостиная – она же столовая. За барной стойкой виднелась кухня. Гостиную украшал огромный камин. Сейчас он не горел. Перед камином лежала шкура белого медведя.

– Прошу вас подсадиться, – немец указал мне на один из стульев за немаленьким столом. – Предложит вам кафэ? Тчай?

– От кофе не откажусь.

– Айн момент.

Немчура отправился на кухню. Я видел его манипуляции с кофеваркой.

Спустя пару минут он вернулся с двумя чашками кофе. Сел напротив меня.

Я отхлебнул. Кофе, как и ожидалось, оказался вегетарианским – проще говоря, бурда бурдой.

– Мне звонил Екатерина, – начал немец. – Она говорит, что вы имеете сообщение о катастрофе с моей супругой для меня…

– Герр Лессинг, – прервал я его, – вы не возражаете, если я сначала задам вам несколько вопросов?

– Та, та, – кивнул немец. – Мне говорить Екатерина, что вы есть… как это … приват-детектив…

– Частный детектив.

– Та, та, чьястный.

Меня, по правде говоря, ужасно раздражал и белоснежнейший свитер немца, и его зимний загар, и его холеные, с маникюром, руки. И его жиденький кофе.

– Господин Лессинг, – спросил я, – где сейчас находится ваш сын?

– Михаэль? Он тепер есть у мама Валентины. В Москва. А что?

– Минутку… А как самочувствие вашей супруги?

– Она не находится в сознании… Утары быль очен сильны… перелом рука… нога… Перелом три ребер… Сильный эршютерунг хирн… брэйн-шок…[20] как это по-русски…

– Я понял – сотрясение мозга…

– Но она, говорят докторы, бутет выздоравливаться…

– Дай бог… – протянул я и неожиданно спросил: – А скажите, герр Лессинг, ваш сын Михаэль любит грибы?

– Гриб-пы?.. Кушать?

– Да, кушать.

– Он не хочет есть их совсем. А почему вы имеете такой вопрос?

– А вы сам? – проигнорировал я его любопытство. – Вы кушаете грибы?

– Я их никогда не любиль… особенно здесь, в Россия… У вас не очень хорошая экология для того, чтобы собират прямо в лесу, как это принят у вас, и кушат затем грибы… Но почему вы спрашивать?

– Немного терпения, и я вам все расскажу… Скажите, герр Лессинг, кого-нибудь из этих людей вы когда-либо видели? И если да, то при каких обстоятельствах?

Я выложил на стол фотографии, взятые мною вчера под честное слово у Екатерины Сергеевны Калашниковой. Первая из них, черно-белая – примерно восьмилетней давности. На ней были изображены четверо – на летном поле, с парашютами, веселые, хохочущие: Катя, Настя, Валентина Крюкова-Лессинг и Фомич. Мэри отчего-то на фото не оказалось. Второе фото – я взял его ради лица Марии – представляло ее в домашнем интерьере, вместе с неизвестным молодым человеком, а также моею клиенткой Екатериной Калашниковой и ее супругом, очкастым несуразным Андреем Дьячковым.

– Может быть, – продолжил я, – кого-нибудь из этих людей вы видели недавно? Здесь, в вашем поселке, возле вашего особняка?

Герр Лессинг взял первую карточку. С минуту подумал, затем бросил ее на стол и сказал:

– Эта есть моя супруга, – он указал отполированным ногтем, покрытым бесцветным лаком, на Валентину. – Я видеть ее вчера в гошпиталь…

Я взглянул на Ганса-Дитриха. Нет, ни тени иронии не было на его лице. Он старательно, въедливо, буквально отвечал на мой вопрос.

– Это есть Катья, – он постучал ногтем по лицу моей клиентши. – Я видел ее два, много – три раза. Мы бываль у нее дома, и она приезжаль однажды к нам.

– Одна?

– Да, одна… Прочих человек с этого фото я никогда не видель, но, думаю, это есть коллеги Валентины по ее фаллширм шпорт… парашут спорт…

Если учитывать, что девушки были в парашютных костюмах, а на снимке виднелись снаряженные парашюты, то проницательности немца позавидовал бы сам Макс фон Штирлиц.

– Это есть опять Катья, – Лессинг взял вторую, цветную, домашнюю фотографию и пощелкал по ней пальцем. – А это есть… нет, я не знаю, кто это есть… – немец постучал пальцем по лицу Марии. – Она никогда не бываль у нас… Этот человьек я также не знал совсем, – Лессинг указал своим холеным ногтем на изображение Мэриного кавалера. – А этот… – палец немца затормозил над Дьячковым, – я не знакомился с ним… Но… Но…

Казалось, Ганс-Дитрих припоминает что-то. Затем он спросил:

– Он есть супруг Катьи?

– Да.

– Я никогда не был знакомиться с ним, – продолжил в задумчивости немец, – но я имею чувство, что я где-то видеть его…

– Где? Когда?

Лессинг прикрыл глаза, что-то припоминая.

– Он есть худой? – спросил он. – Худой? Неслаженный?

– Нескладный, – автоматически поправил я. – Да, это так.

Похоже, я заразился от немца его манерой коверкать русский язык.

– Да, он худой, не очень складный…

– Я не могу сказать, что я есть совсем уверен… Но я видель этот человек здесь, в нашей дьеревня.

– Где? У вас дома? – не понял я.

– Нет, – покачал головой Лессинг, – здесь, в дьеревня. Он ходить от дома к дом. Я видель его из окна. Из окна шляфтциммер… спальнья…

– Когда?

Я был, признаюсь, поражен.

– Этом году. Уже ф этом. Я приезжать, – Лессинг на секунду задумался, припоминая, – четвертое януар. День, когда я его видеть, было пятого числа, много – шестого.

– Пятого или шестого?

– Нье уверен. Или пятого – или шестого.

– Но вы уверены, что это – он?

– Я думаль, да, – покивал немец.

Вот это да! Что нужно было господину Андрею Дьячкову, гражданскому мужу моей клиентки Кати Калашниковой, здесь, в непосредственной близости от места преступления?! Точнее – если иметь в виду перерезанные тормозные шланги обеих лессинговских машин – вблизи от места двух преступлений?!

– А что делал здесь этот человек? – спросил я.

– Ничто, – пожал плечами немец. – Ходить. Смотреть. Прогуливать…

– Прогуливаться… – механически поправил я. – А кто его еще мог видеть?

– Не знаю. Никто, я полагал.

– Может быть, Валентина?

– Нет, это не есть вероятно. Она тогда не быть здесь, дома.

– Может быть, соседи? Кто еще здесь живет?

– Я не зналь. Я не знакомиться ни с одним из проживающих здесь.

Да не врет ли он мне часом, этот белобрысый фриц? Не возводит ли напраслину на честного советского человека – нескладеху-профессора Дьячкова?..

Что ж, и такое может быть… Я уже привык ничему не удивляться в этом деле… Но зачем? Зачем это нужно немцу?

Во всяком случае, проверить его слова ни в коем случае не мешает.

А пока настало время взяться за господина Лессинга по-настоящему.

– Герр Лессинг, – спросил я его вкрадчиво, – у вас есть любовница?

– Что?! – выкатил глаза немец (скулы его, однако, слегка порозовели).

– А вот что! Вы, если я не ошибаюсь, живете с фрау Валентиной уже семь лет. Семь лет – опасный возраст для брака, герр Лессинг. У психологов даже есть термин: «синдром седьмого года». Супруги начинают уставать друг от друга. Хочется чего-нибудь новенького, свеженького. Особенно нам, мужчинам. – Я доверительно подмигнул ему. – Самое время, чтобы завести любовницу… Так она есть у вас?.. Не бойтесь, герр Лессинг, все останется между нами… Вы не говорите, кто она… Вы только головой кивните… «Да» или «нет»…

Скулы герра Лессинга побагровели. Я готов был, как говорится, съесть свою шляпу, что попал в точку: любовница не любовница, а проституточек он при случае не дурак попользовать.

– Я не желаю говорить с вами подобных переговоров… Это есть провокатион!..

«Сейчас он потребует германского консула», – мелькнула у меня усмешливая мысль. Герр Лессинг начал приподниматься.

– Сядьте, господин Лессинг, сядьте! – прикрикнул я.

Он послушно опустился на стул.

– Хочу помочь вам, – я резко сменил тон на проникновенный. – Дело в том, что, как я знаю из своих источников в милиции и КГБ, – магическое для иностранцев «КГБ» я внушительно выделил интонацией, – там имеется следующая версия тех двух преступлений, что случились в вашем доме. Пожалуйста, дослушайте меня до конца, герр Лессинг, и не прерывайте. Я не желаю вам ничего плохого, но может произойти так, что вы будете признаны виновным и отправитесь по приговору нашего суда на сибирские рудники.

«Сибирские рудники», произнесенные в непосредственной близи от «КГБ», оказали на немца магическое воздействие. Он глядел мне прямо в рот.

– Итак, – продолжил я, – вы – только не возражайте мне! – завели любовницу. Или же ваша супруга, фрау Валентина Лессинг – между прочим, гражданка России – вам попросту надоела. И вы, герр Лессинг, хотели бы развестись с ней. Вы следите за моей мыслью?

Он как завороженный кивнул.

– Но вы, – стал накручивать я, – хорошо понимали, что при разводе фрау Лессинг вряд ли отдаст вам этот особняк. И обе машины. И сына… И тогда – вы задумали избавиться от нее иным способом. Вы решили ее убить…

Лессинг сделал категорически протестующий жест. Глаза его выкатились из орбит. Здоровый зимний загар куда-то исчез с лица – оно приобрело землистый оттенок. (Не скрою, это само по себе, безотносительно к моему расследованию, меня почему-то порадовало.)

– Молчите! – прикрикнул я. – Не исключено, что все ваши слова уже записываются КГБ и могут быть, в случае нужды, использованы против вас!

Потрясенный Лессинг примолк.

Поразительна все-таки детская вера иностранцев во всемогущество российских спецслужб! И это – несмотря на их, наших спецслужб, многочисленные провалы!

– Вы оказались очень хитры, герр Лессинг, – продолжил я. – Вы задумали, как вам казалось, идеальное убийство. Еще осенью, когда Валентина заготавливала грибы на зиму, вы подложили в банку с хорошими грибами пару-другую бледных поганок – смертельно ядовитого гриба. Изящно, не правда ли? Вам опасаться было нечего. Как вы только что мне подтвердили, ни вы, ни ваш сын Михаэль грибов все равно не едите. Гостей у вас в доме практически не бывает. А даже если и бывали бы – что за беда: погибнет не одна ваша супруга, а еще парочка-другая этих русских…

Немец смотрел на меня, разинув рот. Казалось, он не верил собственным ушам.

– Вы правильно рассчитали, – напирал я, – что на Новый год ваша супруга обязательно поджарит для себя грибочков, и… Вы специально обеспечили себе стопроцентное алиби – улетели на Новый год в Германию. Да и сына для верности с собой прихватили… Вы не учли только одного. А именно: того, что Валентина все ж таки решит пригласить гостей. И станет угощать их грибами… И жертвой вашей отравы окажется совершенно невинный, абсолютно посторонний человек – Анастасия Филипповна Полевая…

Немец сидел на стуле, прикрыв глаза. Кажется, он был близок к обмороку.

– Ваша затея, таким образом, не удалась… Но от своей идеи вы не отступились, – я не снижал градус психологического давления. – Вы твердо решили уничтожить фрау Лессинг. Вы все больше входили во вкус преступной деятельности.

Я обличающе, по-прокурорски, указал перстом на обвиняемого.

– …И когда Валентина вернулась из Германии, вы приготовили ей новый сюрприз: порезали тормозные шланги – для верности на обеих ваших машинах. Вы думали, что она, садясь за руль, вряд ли, как и всякая женщина, обратит внимание, на такую «мелочь», как индикатор, извещающий об утечке тормозной жидкости. И оказались правы! Вы только не предполагали, что Валя отправится в путь вместе с вашим сыном… Таким образом, вы поставили под удар ребенка. Не просто ребенка, а собственного сына…

– Нет! – слабым и отчаянным голосом выкрикнул Лессинг.

– Да! – в азарте воскликнул я. – Да!.. И еще одно преступление вы совершили. Вы решили убрать мою клиентку, госпожу Екатерину Калашникову. Шестого января, вечером, вы нарядились в маску и встали на пути, которым всегда проезжает госпожа Калашникова (разведать его было нетрудно!). И вы стреляли в нее!.. Слава богу, судьба спасла Екатерину Сергеевну. Вы промахнулись… Зачем вы это сделали?.. А?.. Мне пока остается только гадать… Вы не подскажете мне?

Немец все так же сидел, разинув рот. В горле у него что-то булькало.

– Возможно, – продолжил я, – ваша супруга поделилась с госпожой Калашниковой своими подозрениями относительно вас… Может быть, она, фрау Валентина, заметила или, что вернее, почувствовала, что вы собираетесь убить ее… И рассказала об этом ближайшей подруге – Кате… И тогда вы поняли, что вам надо убирать не только Валентину, но и ее… А возможно, она, ваша жена, успела рассказать Екатерине о чем-то другом. О чем-то таком, что могло бы вывести КГБ на ваш след… Ну, например, о том, что в эту осень вы в отличие от прошлых лет отчего-то вдруг, впервые в жизни, приняли участие в заготовке грибов… Кто знает?! – риторически, в стиле великого адвоката Плевако, воскликнул я. – Кто, кроме вас?..

– Найн! – отчаянно выкрикнул Лессинг.

– Йес! – прокричал я и подумал, что в данном случае уместней было бы крикнуть: «Йа!»

– Да, да!.. – продолжил я по-русски. – Вы поняли, что Екатерина Калашникова является нежелательным свидетелем, – и решили ее застрелить… Ну?! Так было это, хер Лессинг? А?! Ну, скажите «да» – и вам сразу полегчает… И мы вместе подумаем о том, как вам выпутаться из этой переделки…

Герр Лессинг встал. Его лицо чеканной норманнской выделки было смертельно бледно.

– Это есть провкатион! Провокэйшен! – твердо проговорил он. – Я не буду говорить с вами без свой адвокат!

– Да зачем вам для того, чтобы со мной-то говорить, – нужен адвокат?! – усмехнулся я, продолжая сидеть. – Я же не из КГБ, – при упоминании о КГБ немца опять передернуло. – Я – просто частный сыщик. Я хочу помочь вам… Можете считать, что я – как раз и есть ваш адвокат.

Лессинг пару секунд поразмыслил, продолжая, как и я, стоять. А затем вдруг разразился речью.

– Я не стрелять вашу клиентку. Айн! – он разогнул один палец. – Вы говорил: она имела покушение на себя шестое януар, вечер. Но я иметь на вечер шестое януар – алиби. Я иметь тогда ужин с двумя германский гешефтфляйтер и двумя рюсски коммерциант. И они могут говорить, что я быль этот вечер с ними…

– Хорошо, – пробормотал я.

Это и в самом деле было хорошо.

– Вы можете дать мне телефоны этих господ?

– Йа! Можьете!.. Но я вам – не давать! Вы можеть испортить мой руф! Деловой репутэйшен! Я давать их, эти телефон нумбер, своему адвокату! Или расследователю!

– Ну хорошо, – пожал я плечами. – Не хотите, как хотите.

– Факт нумер два! – продолжил оправдательную речь немец, разгибая второй палец. – Вы говорить, что я есть монстр. Вы говорить, что я перерезаль тормоз моих машин, чтобы убивать Валья… Гуд! Я – перерезаль! Тормоза! Два машин! Но я не зналь, кто первый на них поедет! Не зналь! Мог ехать я. Мог Валья. Мы мог ехать вместе. Мы мог поехать вместе с сын, Михаэль… Но Валья поехаль первой, без ожидания…

– Неожиданно? – подсказал я.

– Йа, неожиданно. Ей звониль ее мама и приглашать ее к себе. И она встать и поехать. И брать с собой Михаэль. И вы говорить, я испортиль тормоз?!. И я спокойно послать свой сын Михаэль умирать?!. Вы говорить, что я есть монстр?!

– Хорошо, вы не монстр, – согласился я, – но это не доказательство.

Немец что-то слишком возбудился. Кровь прилила к его холеному прусскому лицу. Он тяжело дышал.

– Не есть доказательство… – повторил вслед за мной Лессинг. – Не есть доказательство… А что – есть? Что – есть?!

Он вдруг выскочил из-за стола и унесся в сторону кухни. Я на всякий случай нащупал в кобуре под пиджаком свой хотя и газовый, но все ж таки пистолет.

На кухне хлопнула дверца холодильника. Я взялся за рукоять своего «макарова». Кто его знает, за чем он там полез.

Холодильник хлопнул снова. Тяжелыми шагами ко мне вернулся немец. Он держал, прижимая к груди, к своему белоснежнейшему свитеру, четыре семисотграммовые банки. Банки были заполнены чем-то черным. Кажется, грибами.

Герр Лессинг водрузил банки на стол.

– Унд драй! – сказал он и торжествующе потряс передо мной тремя разогнутыми пальцами. – Унд факт нумер драй! Я сказать, я не есть гриб-пы. Я не любиль гриб-пы. Руссиш гриб-пы. И Михаэль не любиль. И потому, вы говориль, я отравиль грибы для Валья. Я отравиль… Но я, наверное, зналь, из какой банки она будет кушать гриб-пы?.. Зналь?.. Заранее зналь?.. Или я отравить все банка?.. Все гриб-пы?

– Я не знаю, – кротко улыбнулся я.

– Вы не знай! – вскричал немец. – Да, я не любить гриб-пы. Но для вас… Для вас…

Герр Лессинг свернул стеклянную крышку в первой банке. Запустил туда свою кофейную ложку. Помешал. Зачерпнул два-три вареных гриба. С видимым отвращением, но без опаски, отправил их в рот. Принялся, морщась, жевать.

Затем ту же операцию он проделал со второй банкой.

Я молча, скрестив руки на груди, смотрел на немца.

Лессинг открыл третью банку. Я не прерывал его занятия. Глядишь, распробует экологически грязные русские грибы – и они ему понравятся. Хотя, учитывая обстоятельства, в которых проходила дегустация, – вряд ли.

Наконец немец отведал грибов из последней, четвертой, банки. Он по-прежнему оставался живым и здоровехоньким. Прожевав, он с торжеством сказал:

– Я не умирать?.. Значит, я зналь, из какой банка будет есть Валья?.. И отравиль именно эту банка?.. Я есть Вольф Мессинг? Дэйвид Капперфилд?.. Или я из Германия, из Кельн, внушать Валья, из какой банка она должна есть?

Я оказался вроде бы посрамлен. И не мог не отдать должное определенному чувству юмора немца, а также той сообразительности и горячности, с которой он принялся отстаивать свою свободу, а может быть, и жизнь.

– А тепер, – более или менее спокойно и даже устало произнес герр Лессинг, – тепер я бы вас просиль убираться вон!

– Хорошо, – кротко отвечал я.

– В вашей истории совсем нет правда! – тихо, но веско продолжил он. – Это есть провокацион! Я буд-ду жаловаться!

Я пожал плечами и усмехнулся:

– Жалуйтесь. Вот только куда? В трибунал по правам человека? В Гаагу?

– Все, что вы сказаль, есть грязная люге… лай…[21] – твердо молвил Лессинг, выпрямившись, словно на прусском плацу.

Я и сам допускал, что моя версия – сочиненная, надо признаться, только сегодня утром и поведанная Лессингу с пылу, с жару, страдает некоторыми изъянами. Но не мог же я не поделиться своими подозрениями с их главным героем!

К тому же все время, пока я рассказывал этот сюжет Гансу-Дитриху, я тщательно отсматривал его реакцию на страшную сказку. Язык мой работал сам по себе, а глаза действовали сами по себе. И теперь я мог с уверенностью, вслед за герром Лессингом, сказать о нем: невиновен! Да еще при тех доказательствах, которые он мне с ходу предоставил. Помимо впечатляющего сеанса поедания грибов, я почему-то был уверен, что двое немецких и двое российских бизнесменов, с которыми он якобы ужинал вечером шестого января, когда стреляли в мою клиентку, слова Лессинга подтвердят.

К тому же мне показалось, что герр Лессинг был абсолютно искренен во всех своих реакциях, во всех своих порывах.

Моя версия – красивая, между прочим, хотя абсолютно бездоказательная! – ничего общего с действительностью не имеет.

Теперь я был в этом совершенно убежден.

Я встал и с достоинством покинул жилище гостеприимного герра Лессинга – человека, с которым я обошелся более чем невежливо. Да чего уж там: прямо скажем – по-хамски!

Немец был прав: то, что я затеял, трудно было назвать иначе, нежели провокацией.

Зато одним подозреваемым в этом запутанном деле у меня, кажется, стало меньше.

К тому же очень уж мне не понравился зимний загар фрица и его маникюр.

И жиденький кофе, коим он меня потчевал.

Человеку, проживающему в собственном особняке в шести километрах от Московской кольцевой, сложно объяснить, что ты – частный сыщик. И что тебе надо опознать человека на фотографии… Да просто-напросто войти здесь к кому-то в дом – и то сложно!

Я отъехал пару кварталов от особняка господ Лессингов и остался в машине. Кто-нибудь да будет проходить по улице. Кто-то да выйдет в магазин, или покататься на лыжах, или пролететь на снегоходе…

За шесть часов дежурства я сжег литров десять бензина на обогрев салона «восьмерки» – но был вознагражден десятью собеседниками, из коих восемь постоянно проживали здесь, в поселке. Один из них оказался местным сторожем. (Вот бы не сказал – судя по легкости моего позавчерашнего ночного визита, – что таковой тут существует!) Другой был председателем местного дачного кооператива. Последние двое, а также одна наблюдательная дамочка лет пятидесяти уверенно опознали в Андрее Дьячкове человека, который дня три-четыре назад зачем-то шатался по поселку.

Четверо свидетелей, включая герра Лессинга, уже позволяли мне уверенно сказать: профессор Дьячков действительно побывал здесь. Побывал в промежутке времени между первым убийством (Насти Полевой) и покушениями на Катю Калашникову и Валентину Лессинг.

Дело приобретало новый оборот. Может, подумалось мне – и я вдруг покрылся холодным потом, – я, оберегая свою клиентку от выходов на улицу, не затрудняю, а только облегчаю дело убийце? Ведь господин Дьячков – там, дома, рядом с нею!..

Я немедленно набрал номер Калашниковых. Откликнулся живой и веселый Катин голос. У меня с души свалился камень.

Домой, в свою любимую коммуналку напротив Генеральной прокуратуры, я вернулся около шести вечера.

Еще раз позвонил Мэри. Еще раз набрал телефон Фомича. Ни тот, ни другой номер не отвечали, и я подумал: не пора ли их обоих объявлять в розыск? Может, уже следует обшаривать пустыри и свалки? И вызывать водолазов прочесывать дно Москвы-реки?

Расследование мое ни на дюйм не продвинулось. Правда, за сегодняшний день я исключил одного подозреваемого, герра Лессинга, зато получил другого: господина Дьячкова.

Но мне по-прежнему было совершенно непонятно: зачем убивали женщин? Пытались убить? Почему и кто мог это делать?

Решив, что утро вечера мудренее, я в половине девятого завалился спать.

К многочисленным достоинствам моей подружки Любочки из ГАИ-ГИБДД надо добавить еще одно: она изобретательна и неистощима в постели. Прошлой ночью я, кажется, не спал ни секунды.