Заговор небес

Глава 14 Дикая ночь

Екатерина Сергеевна смирилась с тем, что сегодняшнюю ночь она проведет без сна. За последние восемь лет она впервые ночевала на аэродроме. За последние три года она впервые спала одна, без Андрея рядом…

Не было ни ночной рубашки, ни зубной щетки… В незаклеенные окна, как это всегда было в колосовской гостинице, нещадно дуло… «Когда-то, в другой жизни – помнишь? – Джейк принес мне сюда, в этот номер, свое драгоценное пуховое одеяло… Я согрелась и уснула… И все мы тогда – и Настя, и Валюха, и Машка, и Фомич – были рядом… И все – живы… И вся жизнь, казалось, впереди…»

Но холод, веющий с пола, и жесткий матрац – бог с ним… Слишком многое на нее сегодня свалилось. Известие об измене мужа. Рассказ Павла об ужасной смерти Маши. Гибель Фомича… Подумать только, еще сегодня утром, она, ни о чем не подозревая, проснулась на своей кровати, в собственной спальне, на особенно мягком (ортопедическом, заморском!) матраце… И настроение было чудесным… И Андрей, посапывающий рядом, казался таким родным и беззащитным… А потом события полетели во весь опор: поездка на телеграф – звонок в Америку – обед в «Макдоналдсе» – гаишная машина – ментовка – побег с Пашей – лобби в «Балчуге» – объяснение с Андреем… Все быстрее, быстрее, быстрее… Катя, полувздохнув-полупростонав, смежила веки… Впечатления дня замелькали перед ее закрытыми глазами, как в калейдоскопе; картинки стремительно сменяли одна другую; просто картинки – ни мыслей, ни чувств… Она думала, что до утра не уснет – и вдруг заснула. Просто провалилась в черноту – без снов, без видений…

Разбудил ее шорох. Подозрительный шорох. Она проснулась мгновенно. Сердце колотилось так, что она задыхалась. Катя старалась не шевелиться. Она услышала, как скрипнула входная дверь. Затем до нее донеслись сторожкие шаги. Шаги в комнате.

Она видела, как от двери к кровати крадется темная фигура. Фигура была отчетливо различима в свете фонаря, горящего под окном на улице. Казенные занавески легко пропускали его свет. Екатерина Сергеевна затаила дыхание. Шаги. Все отчетливей, все ближе.

Затем – злобный смешок. И чье-то бормотание. Катя напрягла слух.

– Я тебе уже отомстила… – пробормотал человек в черном. – Твой Андрей – мой… Но ты никогда об этом не узнаешь…

И вдруг – два резких движения, два сильных удара! Раз! Два!

Тут же в комнате вспыхнул ослепительный свет. Катя зажмурилась. Шум борьбы.

Катя вскочила. Она спала, не раздеваясь, на матраце, постеленном в ванной. Павел приказал ей спать здесь. Он заверил, что ей нечего бояться. Он будет рядом. Единственное, что сделала Катя против его указаний, это оставила на ночь открытой дверь, ведущую из ванной в номер. Потому она и увидела черную фигуру. Потому и слышала ее бормотание…

Катя, щурясь от яркого света, вышла из ванной в номер.

Перед ней предстала картина: ближе всех к входной двери стоял Джейк. Он был в майке и изрядно помятых брюках. В руке он держал пистолет. У постели возились два человека. Одним из них оказался Паша. Он завернул второму руку за спину. Тело преступника изогнулось от боли. На полу валялся нож. Подушки, что лежали на кровати, на Катином месте, оказались располосованными двумя ножевыми ударами.

– Пусти, – шипел преступник. – Пусти, сволочь! Больно!..

Он пытался лягнуть Павла, но тот легко удерживал его руку и отстранялся от ударов. Преступник был в маске.

В натянутом на лицо капроновом чулке. Точно таком, что был на физиономии того, кто когда-то – кажется, сто лет назад! – стрелял в Катю на Страстном бульваре.

Паша изловчился и свободной рукой содрал с противника маску.

Белые волосы рассыпались по плечам. Павел повернул преступника лицом к Джейку и Кате. Они увидели лицо, искаженное от злобы и боли.

Это была Маша.

– Катя, вызывай милицию! – скомандовал, удерживая руку преступницы, Павел.

– Не-навижу-у! – прохрипела Мэри.

Мы втроем сидели в номере «люкс», который раньше занимал Фомич. Джейк расположился в кресле. Он надел рубашку и ботинки. Лицо его было румяным. И не скажешь, что ему – под семьдесят, что он провел бессонную ночь рядом со мной в засаде. Что он безнадежен и американские чудо-врачи оставили ему от силы месяц. Лейкемия.

Напротив него в кресле сидела Катюша Калашникова. Она выглядела не здорово. Деловой костюм измят. Под глазами залегли тени. Сейчас она смотрелась старше, чем на свои тридцать с чем-то там лет.

Шел четвертый час ночи. Машу Маркелову полчаса назад увезли милиционеры из Чехова. Утром я обещал явиться к следователю и рассказать ему обо всех обстоятельствах дела.

А сейчас моего рассказа ждали Катя, моя клиентка, и мистер О'Гар, миллионер и хозяин наследства.

Это повествование было нужно и мне. Во-первых, я хотел проверить себя. Во-вторых, кое о чем узнать у Кати и Джейка.

Я откашлялся. Чашка крепкого кофе – а еще лучше полстакана водки – мне бы сейчас, равно как и всем присутствующим, не помешала. Но я, увы, не вожу с собой в багажнике «восьмерки» ни кофе, ни кипятильник, ни водку. Ходить же по нумерам и выпрашивать у парашютистов водку или кофе сейчас, под утро, было бы все же неприлично.

Я прошелся взад-вперед по комнате. Катя и О'Гар не сводили с меня глаз.

– На самом деле, – сказал я, – я стал подозревать Мэри по-настоящему еще сегодня – то есть вчера! – утром, когда ее соседка по лестничной клетке сказала мне: перед пожаром в квартире Маши, помимо ее самой, господина Дьячкова и Фомича, присутствовала еще какая-то женщина… Затем эти подозрения подтвердил ваш, Екатерина Сергеевна, супруг. После того как вы… вы… – я подбирал подходящее слово, – вы поругались, я побежал вслед за ним… И у дверей «Балчуга» спросил его: кто, кроме Маши, оставался в ее квартире в ту ночь? И ваш супруг сказал мне: Фомич и какая-то незнакомая особа…

Лицо Кати исказила гримаса. Ей было явно неприятно упоминание о господине профессоре.

Я ходил по комнате – так мне лучше вспоминалось и рассказывалось.

– Это было бы со стороны Маши, подумал я тогда, прекрасным ходом. Если она преступница, конечно… Чтобы замести следы и отвести от себя подозрения, устроить в собственной квартире пожар и уничтожить в огне кого-то постороннего… Какой спрос с мертвого?! Наверное, Маркелова поступила в тот вечер так: сперва выгнала господина Дьячкова… Мне почему-то кажется, что она вертела мужиками, как хотела… – между прочим заметил я. – Затем, через некоторое время, она отослала из квартиры под каким-то предлогом – ну, скажем, спровоцировав ссору, – и Фомича… И – осталась наедине с неизвестной женщиной… Затем напоила ее до бесчувствия – уж в чем-чем, а в этом опыта Маше не занимать!.. А когда бедная незнакомка отключилась (предстоит еще, кстати, выяснить, кто она), Маркелова переодела ее в свою одежду. Затем уложила на собственную постель, обложила газетами – и подожгла… Убедилась, что огонь разгорелся… Переоделась в одежду гостьи… И – убежала…

Я сделал еще пару кругов по комнате.

– Она хорошо знала, что та консьержка, которая дежурила в ту ночь внизу в ее подъезде, относится к своим обязанностям довольно-таки халатно – поэтому будет скорей всего мирно спать и не заметит ее ухода. Поэтому Маркелова преспокойно вышла из своего дома – задолго до того, как приехали пожарные… Где она скрывалась, где предполагала жить и по чьим документам – это, наверное, выяснит милиция… Может, по документам той несчастной, которую она заманила к себе и убила…

– У вас нет сигарет? – хриплым голосом прервала меня Екатерина Сергеевна.

– Я не курю.

– I havn't cigarettеs, but may be you would like a cigar?[41] – спросил О'Гар.

Катя поколебалась, затем махнула рукой:

– Давай.

Джейк выполз из кресла, дошел до платяного шкафа и достал из внутреннего кармана своего пиджака два серебряных футлярчика с сигарами, золотую машинку для обрезки и золотую зажигалку «Ронсон». Раскрыв футлярчики, он обрезал кончики обеих сигар, одну с полупоклоном подал Кате, а другую засунул себе в рот. Вот теперь он здорово походил на настоящего капиталиста. Катюше же сигара придала (несмотря на всю ее усталость) неуловимо сексуальный, греховный вид. О'Гар подал ей огня.

Комната наполнилась удушливым дымом.

Катя закашлялась.

– Do not inhale, just take it in your mouth,[42] – предупреждающе проговорил О'Гар.

Катя откашлялась, вытерла платочком выступившие слезы.

– Прости, Пашенька, – проговорила она. – Ты мог бы продолжать.

– Сэнк ю соу вери мач,[43] – иронически пробормотал я.

Отогнал от лица ядовитый дым и проговорил:

– Кроме того, я хотел бы обратить ваше внимание, господа, вот на какой момент… У дверей «Балчуга» я также задал вопрос господину Дьячкову, зачем он бродил в окрестностях особняка Лессингов… Тот ничего определенного мне не ответил, однако я спросил его: ты за кем-то следил? И понял его так: да, следил… Но за кем? И почему?.. Я подумал о том неожиданном признании, которое он сделал в холле «Балчуга» – о своем романе с Машей… И у меня возникла такая версия: перед тем, как профессора видели в поселке у Лессингов, он – наверное, неожиданно, без звонка – приехал к Мэри…

– О господи!.. – пробормотала Катя.

– …Что-то в ее поведении, – продолжал я вещать, расхаживая по номеру, – или же в ее внешнем виде – насторожило тогда профессора… Ну, допустим: одета она была по-походному, разговаривала с ним грубо, старалась от него поскорей отделаться… Или была как-то необычно загримирована… Или переодета так, что сама на себя не похожа… Словом, заинтригованный или же приревновавший ее к кому-то, профессор решил потихоньку проследить за ней… И она привела его на дачу к Лессингам… Вот почему профессора так уверенно опознали жители поселка…

– Сплошные натяжки, – холодно сказала Катя. – Тормозные шланги она могла перерезать еще тогда, на вечеринке. Ей незачем было для этого приезжать в поселок. Я бы попросила вас придерживаться фактов, уважаемый Павел Сергеевич. «Если, если…» – передразнила она. – Если в поселке у Лессингов видели Андрея – то почему же свидетели не опознали тогда Машу? Вы же придумали, что он – следил за ней!.. Или вы не показывали вашим хваленым очевидцам ее карточку?

– Показывал. А не опознали они ее оттого, что, повторяю, она могла быть загримирована или переодета… Однако согласен с вами, милейшая Екатерина Сергеевна: это все – мои домыслы. Никаких улик у меня нет. Пока нет… Хотя этот мой домысел прекрасно объясняет, когда и как Мария Маркелова перерезала тормозные шланги у машин Лессингов.

Катя несогласно скривила губы, но ничего не сказала. Сигара бесполезно дымилась в ее руке. О'Гар попыхивал своей, развалясь в кресле и добродушно-иронически поглядывая на нас, словно мы разыгрывали перед ним диковинное представление. Этакий хеппенинг с человеческими жертвами.

Ядовитый сигарный дым заполонил всю комнату. Я подошел к окну и распахнул форточку. На меня хлынул морозный январский воздух. Жить стало легче. Я глубоко вздохнул.

– Однако тогда, в «Балчуге», – продолжал я, отвернувшись от окна к слушателям, – все улики, как нам тогда казалось, неопровержимо указывали на Фомича… Мы бросились сюда… Но… – я усмехнулся. – «Но мы нашли его уж на столе, как дань, готовую земле…»

Этой цитатой, иронией своей, я пытался снизить накал страстей, который сопровождал нас весь сегодняшний день. Однако Катя не приняла мой черный юмор – опять скривилась. О'Гар, конечно же, вообще ничего не понял: что значат сии стихи и при чем они здесь.

– Однако все эти мои построения, – сказал я, по-прежнему меряя шагами комнату, – были моим домыслом… И они, конечно же, вы правы, уважаемая Екатерина Сергеевна, вовсе не улики… Улики против Маркеловой появились гораздо позже. Уже сюда, в Колосово, поздним вечером мне позвонил мой старший товарищ и помощник, бывший полковник КГБ Валерий Петрович Ходасевич. Сегодня утром я попросил его посодействовать в моем расследовании и задал ему два вопроса. Один из них был таков: совпадает ли челюстно-лицевой рисунок трупа той женщины, что была найдена после пожара в квартире Маши, со стоматологической картой гражданки Маркеловой?.. Право, не знаю, как полковнику Ходасевичу удалось так быстро ответить на этот мой вопрос… Разве что стоматологические карты на всех россиян хранятся не только в клиниках, но и в архиве КГБ…

Мистер О'Гар содрогнулся. О, как велик страх иноземцев перед могущественной Кэй-Джи-Би! Я не стал разуверять, что просто пошутил. Пусть американец верит во всевластие нашего Большого Брата. Хоть чем-то мы же должны перед ними гордиться!

– Так вот, – продолжил я, – мой старший товарищ из Кэй-Джи-Би сообщил мне, что «зубная» экспертиза неопровержимо показала: несчастная, найденная в огне в квартире Маши, – это вовсе не Маркелова!

На этот раз оспаривать мои слова не стали: собеседники молчали. Мистер О'Гар попыхивал сигарой. Катя держала руку с дымящейся палочкой на отлете – вверх поднимались тонкие сизые струйки дыма. Лицо ее оставалось грустным и безмерно усталым.

– И это, – проговорил я, остановившись посреди комнаты, – это, господа присяжные заседатели, уже улика. Настоящая, стопроцентная и неопровержимая… А теперь… Теперь, дорогая Екатерина Сергеевна, – учтиво обратился я к Кате, – не могли бы вы рассказать нам, каким образом Мария Маркелова сумела так повредить парашют бедного Фомича, что он разбился? Если она вообще в состоянии это сделать?

Катя затушила наконец свою вонючую сигару. О'Гар последовал ее примеру.

– Ничего нет проще, – утомленно прикрыв глаза, сказала она. – Мы с девчонками обсуждали это на аэродроме тысячу раз – в шутку, конечно: можно ли угробить парашютиста так, чтобы никто ничего не заподозрил – и чтобы тебе ничего за это не было… По всему выходило – можно. И без проблем… Как видите, шутка обернулась правдой…

– Ну, и как она это сделала? – спросил я.

– Паша, это тоже моя версия. У меня нет никаких доказательств. Я расскажу только, как она могла бы это сделать…

Катя называла меня то на «ты», то на «вы»; то Павлом Сергеевичем, то Пашенькой, то Пашей. По-моему, это свидетельствовало о крайней усталости и перевозбужденности моей клиентки.

– Итак? – спросил я.

– Здесь, в Колосове, принято хранить парашюты прямо в комнатах, – пожала плечами Катя. – Фомич не был исключением… Его парашют обычно лежал под кроватью… Все об этом знали… Замки здесь в номерах, как видите, самые обыкновенные… Любой злоумышленник мог его вскрыть, войти в комнату и в пять минут разобраться с парашютом…

– Разобраться с парашютом? – спросил я. – Как именно?

– Например, перерезать тросик, которым парашют крепится к подвесной системе, – устало проговорила Катя. – Купол откроется, но воздухом не наполнится. Будет висеть на одном свободном конце.

– Фомич – заслуженный мастер спорта, – усомнился я. – Неужели он ничего не заметил?

– Никто ничего бы не заметил, – безапелляционно заверила Катя. – Замка снаружи не видно, он закрыт липучкой.

– А запаска?

– С запаской еще проще, – проговорила Катя. – Надо только повредить стропы. Даже резать необязательно – просто истончить их, чтобы при открытии они сами порвались. Есть и другие способы. Парашют – штука уязвимая…

– А потом, на земле? Можно провести экспертизу и определить, что парашют специально вывели из строя?

– Теперь-то, – усмехнулась Екатерина Сергеевна, – когда у нас появились догадки, я думаю, можно… Криминалисты же могут, наверно, определить: разрезан тросик или сам оборвался? Стропы от старости стерлись – или им «помогли»?

– Вполне, – сказал я. – Могут определить – и определят. Я даже почему-то уверен, что они определят, что тросик разрезан тем самым ножом, которым пытались убить вас, Катя… Эксперты у нас молодцы… Но, – усмехнулся я, – чтобы они начали работать, им надо дать пищу: нож или там парашют…

– Но я вас уверяю, – сказала Катя. – Если бы вы не поймали… – ее голос прервался, казалось, что она вот-вот заплачет. Однако она справилась с собой и тихо продолжила: – …не поймали Машу – никто бы никогда ни о чем не догадался. И никто бы ничего не заподозрил… И никакой экспертизы по случаю смерти Фомича не было бы…

– А что бы было?

– Просто приехала бы комиссия, – пожала плечами Катя. – И в акте о причинах смерти записали бы: несчастный случай. Вот и все…

– Наверное, есть и еще одна улика… – сказал я, размышляя вслух.

– Какая? – безучастно, глядя куда-то вдаль, спросила Екатерина Сергеевна.

– Это ведь – комната Фомича? – спросил я, обведя вкруг себя рукой.

– Да, – механически отвечала Катя, казалось, не слушая меня.

Я подошел к наружной двери и распахнул ее. Сквозняк зашевелил листами газеты, забытой на журнальном столике, – наверное, еще Фомичом. Холодный ветер выдул из комнаты остатки сигарного дыма.

Я достал из кармана джинсов швейцарский офицерский нож (его привезла мне в подарок в прошлом году Татьяна Садовникова). Раскрыл лупу, которая входила в комплект многочисленных насадок ножичка.

В лупу принялся разглядывать простенький английский замок на двери номера. На нем явственно виднелись царапины. Совсем свежие царапины.

– Здесь – тоже улика, – сказал я, распрямившись. – Этот номер взламывали. Наверное, эксперты докажут: взламывали той же самой отмычкой, что и твой, Катюша, номер сегодня ночью.

– Но зачем?! – вдруг воскликнула Катя. – Зачем она все это делала?!. Ну какая, господи, разница: получить двенадцать миллионов – или все пятьдесят?!. Все равно же – много!.. Это так много – что на всю жизнь!.. Неужели она всех нас так ненавидела?!. Господи, за что?..

Я подошел к креслу Катюши и утешающе погладил ее по голове. Не знаю, почему я это сделал, получилось как-то случайно. Мне было очень жаль ее.

– Думаю, дело в другом… – сказал я. – Как вы знаете, сегодня днем своему другу-кагэбэшнику я задал два вопроса… А вечером он мне на них по телефону ответил… Об одном ответе – о результатах челюстной экспертизы трупа в квартире Маркеловой – я вам уже рассказал… Но был и второй вопрос… И вот ответ на него таков: в тысяча девятьсот восемьдесят первом году Мария Маркелова дважды задерживалась в гостинице «Националь» – за проституцию… Больше того: у меня есть догадки – только догадки! – что тогда же Маркелова, по кличке Мэри, стала негласным осведомителем КГБ…

– Jessus! – воскликнул О'Гар.

– Боже мой, – вполголоса проговорила Катя и добавила: – Ей же тогда было всего семнадцать лет…

– Именно, – сказал я. – Именно семнадцать… И еще одно интересное совпадение – тогда же, в восемьдесят первом году, в гостинице «Националь» проживал американский бизнесмен Джейкоб О'Гар. Проживал в течение длительного срока – более полугода…

Катя уставилась на О'Гара. Я тоже посмотрел на него. Улыбка сошла с его лица.

– Джейк, это правда? – тихо спросила Екатерина Сергеевна.

О'Гар секунду поколебался, а затем проговорил:

– Да.

– И ты знал в то время Машу?

– Да, – ответил О'Гар, уже без колебаний.

– Вот оно как… – пораженная, пробормотала Катя.

– Господин О'Гар! – полуофициальным тоном обратился я к нему. – Не могли бы вы рассказать нам о ваших отношениях с госпожой Маркеловой? Мне кажется, это помогло бы в какой-то мере пролить свет на причины тех преступлений, которые она совершила… Лично я, со своей стороны, заверяю, что наш разговор не выйдет за пределы этой комнаты – и ни в каких материалах официального следствия ни в коем случае фигурировать не будет…

Казалось, О'Гар опять колеблется.

– Если хотите, – добавил я, – могу поклясться на Библии… Полагаю, что и Екатерина Сергеевна, со своей стороны, готова пообещать вам то же самое…

– Клянусь, Джейк! – серьезно сказала хрипловатым голосом Катя и внимательно посмотрела на американца.

Тот раздумывал пару секунд, затем вдруг сказал:

– О'кей… Я никому никогда не рассказывал этого… Но теперь мне осталось недолго… Я не верующий и никогда не пойду в церковь на исповедь… Даже если эта история повредит моей деловой репутации – и репутации моей фирмы, – я об этом уже ничего не узнаю, верно?.. – Он усмехнулся. – О'кей, я расскажу… Мне давно пора было облегчить душу… Тем более что я чувствую, что виноват… Я отчасти виноват в том, что случилось с Мэри… Хотя… Хотя я считаю, что по отношению к ней я поступал правильно… Впрочем, по порядку… Только извините меня, Павел… Я устал, поэтому разрешите, я буду рассказывать по-английски? Катя потом переведет вам…

Рассказ господина О'Гара длился около часа. Он говорил по-английски, да еще со своим ужасным американским акцентом, глотая концовки слов. Посему первые минут пять я понимал его. Затем еще минут десять – мне казалось, что я его понимаю. Потом я стал различать в его речи только отдельные слова. А затем – даже перестал делать вид, что понимаю.

Катюша же, конечно, понимала все. Впоследствии она пересказала мне историю господина О'Гара своими словами. Привожу ее так, как я ее запомнил в пересказе госпожи Калашниковой.