Закат на Авеню Монтень (СИ)

Глава 13

Я уже несколько часов стоял в ожидании окончания процессии. Сигареты закончились, а похоронам не было видно конца и края. Мне пришлось приехать заранее дабы не привлекать внимание своим визитом. Припарковав автомобиль недалеко от кладбища, я смог подойти максимально близко к скопившейся толпе. Словно черное облако, она двигалась от одного могильного камня к другому, пока окончательно не остановилась возле свежевырытой могилы. Святой отец продолжал читать молитву. Медленно, чеканя каждое слово и время от времени рисуя рукой крестное знамение, он отпевал усопшего. Охрана окружила собравшихся и старалась, не мешая процессу, обеспечить должную защиту.

Я стоял вдалеке и внимательно наблюдал за всем происходившим. Среди собравшихся вскоре я смог увидеть и Синьена. Он находился впереди всех и, опираясь на деревянную трость, медленно положил руку на гроб. Слез не было, только полная пустота и желание скорее убраться отсюда. Ему было сложно. Схватившись за грудную клетку, он стал истошно кашлять. Святой отец замолчал, а стоявшие рядом быстро подбежали к нему. Прикрывая рот своей дряхлой рукой, Синьен старался не показывать своего беспомощного состояния, а заодно и самой ладони, которая вскоре окрасилась в кроваво-алый цвет. Плохой знак, и он это понимал. Выпрямившись и дав сигнал продолжать, он тихонько покинул толпу и отошел в сторону. Отходя все дальше и дальше, от всего этого безумия и страха, Синьен не заметил, как оказался возле огромной скульптуры девы, склонившей свою голову в раздумьях. Этот вид напугал его. Он чувствовал страх и беспомощность перед будущим как никогда раньше. Вскоре он заметил и меня. Не веря своим глазам, Синьен подходил все ближе ко мне, тяжело дыша и с трудом перешагивая через препятствия.

— Вот уж не ожидал тебя здесь увидеть. Пришел позлорадствовать, Лефевр, — его голос был тяжелым. Я слышал как хрипели его легкие, а сердце билось в тяжелых муках. Красная от крови рука все сильнее сжимала деревянную трость, стараясь не потерять равновесия и не дать упасть своему хозяину.

— Я пришел сюда не за этим.

Он устало посмотрел на меня.

— Тогда, что тебе нужно? Мы ведь квиты.

— Ты говоришь так, будто твой сын был лишь разменной монетой во всем этом деле.

— Он знал, на что шел. Дети сегодня слишком быстро взрослеют и о последствиях порой не догадываются. Но Хамон был другим, пусть он и не был идеальным, но он был моим сыном и говорить, что он был разменной монетой в высшей степени неправильно. Ты получил то, что хотел, твоя месть удовлетворена, ведь так.

Синьен снова закашлял. На этот раз так сильно и напористо, что на секунду мне показалось, что его легкие вот-вот выскочат наружу. Прикрывая рот ладонью, он вновь собрал алую слюну в руку и, стряхнув ее на землю, опять посмотрел на меня.

— Я не жилец. Ты сам это видишь. Наверное, это и есть кара небесная за все то, что я сделал. Неужели ты все еще желаешь убить этого жалкого старика.

— Не дави на мою жалость, Синьен, я знаю каков ты на самом деле. Ты столько раз отдавал приказы о смерти, что я уже сбился со счета. И сейчас, когда тебе следует молить о пощаде, ты все пытаешься строить из себя саму невинность. Тебе не смешно от того, что ты сейчас говоришь?

Он замолк на несколько секунд и гневно посмотрел на меня.

— Мне нужно с тобой поговорить. Скажу честно: радости по этому поводу я не чувствую, но необходимость есть. Мы поговорим обо всем насущном, что волнует и тебя и меня. Ты ведь сам когда-то сказал, что мы взрослые люди и должны вести диалог, а не стрелять друг в друга.

Синьен хотел что-то ответить, но резкий приступ кашель вновь вмешался в наш разговор. Стараясь избавиться от всей грязи внутри себя, обессиленный организм изо всех сил сжимался и разжимался, выталкивая смолу и деготь наружу.

— Хорошо, но не здесь. Следуй за мной.

Он тяжело оперся на свою трость и медленно побрел подальше от похоронной процессии. Я следовал за ним и ничего не говорил, только изредка посматривал назад — паранойя в такие моменты просто охватывала меня с ног до головы. Так мы прошли несколько десятков метров, остановившись возле старого, поросшего легкой зеленью, склепа.

— Говори, что хотел.

— Я хочу все закончить. Здесь и сейчас. В прошлый раз ты нарушил свое обещание, но теперь, думаю, все будет иначе.

— Хах, все не так просто как ты думаешь. Лефевр, ты живешь в мире иллюзий, хотя самому уже перевалил четвертый десяток. Оглянись вокруг, ты мог бы сам уже все давным-давно прекратить, но как на зло, ты с упорством маленького мальчишки рвешься восстановить справедливость. Вся соль в том, что ты ее никогда не добьешься, ведь сам по уши во всей этой грязи. Ты хочешь все уравнять? Хорошо, давай заключим пари: я оставляю тебя в покое и забываю про убийство своего сына, а ты идешь в свой комиссариат и рассказываешь все о своей работе. О том, как ты получил свое первое повышение, откуда у тебя такая высокая раскрываемость, откуда такой дом и за какие деньги твоя дочь учится в лучших учебных заведениях мира. Потом расскажешь и по Саида Фукко, про то, как ты хладнокровно застрелил его в его же доме, а потом сфабриковал свою самооборону. Посмотрим, как отреагирует на это твоя Дюпон. Что? Не хочешь? В этом есть вся проблема, ты требуешь от других раскаяния, но сам не готов нести ответственность. Как же тогда вести с тобой диалог?

— Может так оно и есть, но ты забываешь одну маленькую деталь: все это я делал по твоей указке, а не по собственному желанию.

— Чушь. Жалкие попытки снять с себя львиную долю ответственности. Если бы тогда, двадцать лет назад, ты не пожал бы мне руку и не согласился на мои условия, всего этого могло бы и не быть. Ты бы работал простым полицейским ни чем не отличающимся от других, но ты принял решение, да, не спорю, ты не знал всей правды, но второе не отменяет первое — ты сам принял решение. Поэтому гореть в аду мы будем в одном котле, хочешь ты этого или нет.

Мы замолчали. К моему сожалению, как бы я ненавидел этого человека, я должен был признать — он был прав. Искать виновных на стороне, забывая про самого себя, это было самым простым. Попытаться разобраться, взглянуть на проблему со стороны, вот что было действительно сложно, ведь невольно можно было увидеть и самого себя.

— Не марай свои руки Лефевр, Бог все сделает за тебя. Я так паршиво себя чувствую, что готов развалиться на части в любую секунду, но в этом мире меня держит только одно — это моя дочь. Я не хочу умереть, не увидев ее в свадебном платье, не забирай у меня мою мечту. Она… единственное чем я могу гордиться в своей жизни, то малое, что я сделал действительно хорошо и с душой. Я хочу видеть как она улыбается и хочу, чтобы эта улыбка навсегда осталась в моей памяти. У тебя ведь тоже есть дочь, ты должен понять, что я чувствую.

Он впился своими ледяными глазами в меня и ждал ответа. Но, что тут можно было сказать, ведь мы были совершенно разными людьми. Абсолютно разными. Как небо и земля или огонь и вода. Однако было что-то, что объединяло нас, дополняло друг друга. Я смотрел на него и с удивлением обнаружил, что мне стало жаль этого человека. Его, из-за которого все это и завертелось. Может он и не был таким плохим, может все это было лишь давлением обстоятельств, под которыми он прогнулся и стал тем Синьеном, которого все знают. Но если я поменяюсь и стану жалеть его, значит и я сам поддался давлению, а этого я не мог допустить. Я — полицейский. И пусть судьба много раз ставила меня перед выбором совести, где я выбирал сторону денег и карьеры, теперь все будет иначе. Я так же не хочу уходить на пенсию со всем этим грузом и напоследок хочу сделать все так, как должно быть на самом деле.

Сунув перевязанную руку во внутрь плаща, я в ту же секунду вытащил пистолет и направил его на старика. Взведя курок в боевое положение я ждал реакции, но она не наступала — он все так же молча смотрела на меня.

— Мне не страшно, Лефевр, слишком многое я повидал. Можешь стрелять, все равно жить мне осталось не долго.

Не дожидаясь моих слов, он молча развернулся и направился обратно к своим. Тяжело, как бегемот, он переступал с одной ноги на другую, время от времени останавливаясь, чтобы перевести дыхание и истошно покашлять. Я смотрел ему в след и ловил себя на мысли, что вновь поддался на его уговоры вместо того, чтобы просто убить этого старого негодяя. Он был жалок — все его могущество, власть и деньги не могли избавить его от смерти, а самое главное — от ожидания этой смерти.

Когда же его огромная туша исчезла за огромными готическими изваяниями, я поднял руку и посмотрел на часы. Я сделал все, что от меня требовалось, хотя хотелось намного больше. Почему я не нажал на спусковой крючок? Пожалел? Наверное. Слишком много воды утекло с того самого момента, как моя голова пробила лобовое стекло и открыла мне путь к мщению. Но теперь, когда все сошлось в одну точку, когда цель моей месте была не только измотана и больна, но и стояла возле меня, мне нужно было только сжать указательный палец и посмотреть как остатки жизни вылетят из этого вонючего тельца. Но я не нажал…

Поздно себя винить, значит так было нужно. Смерть не выбирает, она просто строго следует своему списку….

Я направился к своей машине. Тихо, не спеша, пытаясь думать, что мне делать дальше, ведь все мои силы, все мысли были направлены только на смерть Синьена, но теперь все стало иначе. Что делать? Вернуться в комиссариат, написать объяснительную и продолжить работать? Бюжо и Софи все сделают как надо. Софи закрыла дело, Бюжо посудачить за меня, и я, как ни в чем не бывало, снова примусь за свою работу. Но меня это не трогало — работа потеряла для меня смысл. В голове крутились слова Синьена о моей жизни, они не могли не озадачивать, слишком больную тему затронул старик. Я не смогу быть прежним, это мой удел. Единожды сунув руки в это болото, я навсегда обрек себя на вонь, пусть даже она была скрыта за приятным запахом идеальности и исполнительности. Это тревожило меня. А что если правда однажды вырвется наружу? Как тогда я буду вести себя и какие слова буду говорить. У меня не было ответа.

Выйдя за пределы кладбища, я направился к машине. Припаркованная недалеко от кладбища, она тихо и незаметно стояла вдалеке от основного потока и дороги. Сев внутрь я тут же закурил. Горький дым поднялся до самого верха и расползся по сторонам, где вскоре медленно подошел к окну и лениво вылетел на улицу. Значит все было сделано зря: все старания и страхи, все это было впустую. Зуд в руке становился все сильнее, он беспокоил меня и раньше, но теперь его нельзя было игнорировать. В голове сразу всплыли слова Сисара, тянуть с травмами было нельзя и нужно было срочно что-то с этим делать. Я снова поднес сигарету ко рту и затянулся. В этот момент в кармане зазвонил телефон. Это было неожиданностью, ведь сегодня я ни с кем не планировал говорить. На том конце провода послышался старый и до боли знакомый голос.

— Привет Дидье! Это Доминик.

Мой бывший коллега. Я был чертовски рад его услышать.

— Стыдно признаться, но я долго не решался тебе позвонить.

— Это почему же.

— Ну сам знаешь: я уже давно не при делах, а тут такое… короче боялся, что меня тоже туда засосет и я не смогу остаться в стороне. Как видишь, я не смог удержаться.

В телефоне послышался смех.

— Ты хотел сказать что-то конкретное?

— Да-да, извини, совсем уже все забыл. Тут на днях ко мне приходила женщина, Софи Дюпон.

— Что ей было нужно?

— Ну, она спрашивала про тебя, про то каким ты был раньше, в молодости, какие женщины тебе нравились. Я ничего толком не сказал, предупредив лишь о том, что ты полицейский и, что такие частные данные не могу разглашать.

— Ты правильно поступил, Доминик. Ты сейчас у себя?

— Да.

— Я хочу заехать к тебе.

— Конечно. Буду ждать внутри, я предупрежу охрану.

Положив трубку, я тут же завел машину и отправился к назначенному месту. Меня гложили сомнения и единственный человек кто мог дать ответы, был Доминик. «Раскаявшийся полицейский», давным-давно именно с таким заголовками выходили многие газеты, когда он уходил из полиции. Суда не было, просто громкое разбирательство, в следствии которого очень многие высокие полицейские чины потеряли звания и работу. Он ушел не потому что устал от работы, а от того, что устал от лжи. От того огромного комка вранья, который накопился у него на душе за столько времени работы. Говорят у полицейский нет совести, потому что они заменяют ее клятвой во время присяги, но это не так. Люди, работавшие в полиции не были роботами, все они имели семьи, детей, любовниц. Им не были чужды простые человеческие чувства, дающие простым людям эйфорию и иллюзию жизни, но все это для них было под запретом, ведь работа прежде всего. Каждый кто работал знал, что от его действий, от его правильных действий зависит исход всей работы и в конечном счете арест преступника. И чувства здесь были лишними. Их оставляли дома, у любовниц, в стакане с водкой, но никогда не брали на работу. Это было негласное правило, которое не было прописано на бумаге, но все это понимали.

Доминик был одним из тех, кто пытался сопротивляться всему этому. Он шел напролом, пытался ругаться с начальством, писал жалобы и петиции, но все напрасно. Сложно идти против системы, если ты всего лишь шестеренка во всем этом огромном механизме и в случае чего, тебя могут легко заменить на запасную деталь, а неисправность просто устранить. Долго его не терпели, сделав всего несколько предупреждений, Доминика выперли из комиссариата с волчьим билетом. Его не принимали даже в самый занюханный пригород простым инспектором, что очень сильно коробило его душу. Он столько сил отдал полиции и такое отношение было просто обидным. Бизнес тоже дался поначалу не быстро, было много препятствий и проблем, но еще жившая полицейская хватка, знание закона и просто личные качества сыграли для него добрую службу. Спустя всего несколько месяцев от посетителей не было отбоя, а прибыль росла в геометрической прогрессии. Но важным во всем этом для меня было одно: узнать как он смог пережить это, не сломался, не скатился до уровня пьяницы и не метнулся в какую-нибудь банду. Это было обычным делом для того времени. Все это и многое другое мне предстояло узнать у него самого, ведь в скором будущем мне предстояло принять очень сложное решение. Сейчас я видел только тень от него, но чем дольше я думал об этом, тем отчетливее на горизонте вырисовывалась картина будущего.

Он сидел за барной стойкой и тихо потягивал обжигающий бренди. Вокруг никого не было. Я свободно вошел в помещение и, не увидав ни одного человека, направился прямо к нему. Он слышал как я иду, но оборачиваться не счел нужным.

— Быстро ты приехал.

— Я спешил. Хотелось с тобой быстрее повидаться и кое о чем спросить.

Доминик ухмыльнулся и тут же налил себе стакан.

— Выпьешь?

Я отрицательно покачал головой.

— Я за рулем. Сам понимаешь, лишний шум мне не нужен.

— Так что ты хотел узнать?

— Почему ты ушел из комиссариата?

Он тяжело вздохнул и недоверчиво посмотрел на меня.

— Ты ведь все знаешь не хуже меня. Зачем ворошить это дерьмо.

— Обстоятельства вынуждают меня спросить тебя об этом.

— Совесть замучила? — на его лице появилась едва заметная улыбка. — Я разочаровался, Дидье. Во всем, что так или иначе связано с законом и полицией. Я шел туда, думая, что мы закон, что мы защищаем людей от бандитов, наркоманов и прочей нечисти, наводнившей наши города. Но чем дольше я там оставался, тем сильнее было мое разочарование. Я видел, что люди приходили в полицию для совершенно других целей: мы не были законом, мы лишь прикрывались им; мы не защищали людей от бандитов и наркоманов, мы брали их под опеку ради личной выгоды и обогащения. Мне надоело видеть как люди, одевая форму и поднося руку ко лбу, клялись в верности, а несколько часов спустя, закрывали глаза на явные преступления. Я устал. Морально. Пытаясь хоть как-то изменить все это, я шел против течения, но так и ничего не добился. Конечно, я мог все вернуть — мне нужно было лишь остепениться и дать всем понять, что мой пыл иссяк и, что я готов продолжать дальнейшую службу. Но мне не хотелось врать самому себе и я пошел до конца, хотя знал заведомо чем все закончится. Старик Бюжо хотел мне помочь, но я отказался от помощи.

— Почему?

— Я не хотел втягивать кого бы то ни было во все это. Это был мой бой. Бой с совестью и с самим собой. И я его проиграл.

— О чем ты? Ты поднял на всеобщее обсуждение очень многие проблемы в полиции, которые до этого скрывались.

— А что толку? Ты ведь не хуже меня знаешь, что результата не было. Просто очередное показушное дело для людей, для создания видимости проделанной работы. Ничего никуда не пропало и ты этому доказательство. Тебя ведь тоже мучает это. Я знаю, каково ощущать все это. Знаю, как все это пережить. Именно поэтому ты и пришел сюда.

Он читал мои мысли и знал на перед, что я буду говорить и какие вопросы задавать. Раз уж скрывать свои намерения уже не было смысла, я раскрыл карты.

— Ты прав, Доминик. Я здесь, чтобы спросить у тебя совета. Моя жизнь, как личная так общественная не была такой идеальной, какой любили ее выставлять мое руководство. Мне говорили, что это надо для поднятия авторитета полицейского в глазах общественности. Можно сказать, что я был эдаким проектом идеальности, который спланировали и разыграли большие люди, но мне надоело все это. Как и тебе когда-то, мне осточертело строить из себя того, кем я не являюсь на самом деле. За время работы мне приходилось делать много плохих вещей, иногда это было приказом, иногда шло из личным целей, но все так или иначе выполнялось моими руками. Я хотел остановиться, сделать передышку, прежде чем окончательно порвать со всем этим, но это болото, оно так сильно затянуло меня, что любое мое движение в противоположную сторону всегда вызывало реакцию свыше, где мне доходчиво объясняли, что я делаю неправильно. А потом произошел этот случай с Фукко.

— Я слышал, — сухо констатировал Доминик.

— Клянусь, я не хотел убивать его. Он был мне ненавистен, но не до такой степени, чтобы я мечтал напичкать его свинцом. Но карусель слишком сильно раскрутилась, и я уже не мог спрыгнуть с нее. Мне обещали свободу, говорили, что я смогу уйти с этой дороги и жить спокойно… но только после смерти Фукко.

— Ты сам все спланировал.

Я усмехнулся.

— А что там планировать. Фукко подписал себе смертный приговор, когда связался с сыном Пикара. И пока тот гнил в комиссариате, дожидаясь суда, Саид спокойно отлеживался у себя дома. Нам дали наводку, указали адрес, а дальше все было дело техники. Мне нужно было просто ворваться туда первым и застрелить его, пока остальные будут далеко позади меня, затем спихнуть эту смерть на самооборону. Он был важным свидетелем. Клянусь всеми святыми, если бы Фукко заговорил, в тюрьме оказалось бы гораздо больше людей, чем планировалось.

— Кто тебе приказал убить его?

— Это уже не имеет значение. Он скоро умрет — это избавит меня от проблемы стрелять в него.

Мы замолчали. Мне стало немного легче. Эти слова, они как исповедь в храме, мне нужно было поговорить и высказать все, что наболело и накопилось в моей душе. Только вот подходящих людей в округе становилось все меньше и меньше. Я смотрел на него, но Доминик будто не видел меня. Потягивая алкоголь из стакана, он думал о чем-то своем, не доступном для посторонних глаз. На мгновение мне показалось, что он вообще меня не слушал.

— Ты слышал хоть слово о том, что я тебе говорил?

— Ты сказал, что вся наша жизнь полное дерьмо.

— Именно, но я не хочу быть таким же как и моя жизнь. Я хочу все исправить, ну или хотя бы постараться это сделать. Помоги мне!

Услышав последние слова, Доминик повернулся ко мне лицом и посмотрел на меня.

— А что ты хочешь, чтобы я тебе посоветовал? Мы с тобой совершенно в разных лодках, которые плывут по совершенно разным маршрутам. Я не снимаю с себя вины за все то, что было сделано мной за годы службы, но я достаточно заплатил за это и не хочу больше вспоминать. Ты хочешь помощи? Хорошо, но, боюсь, лекарство будет не таким приятным как ты хочешь.

— И что же именно?

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Просто боишься сказать это вслух. Ты ищешь другой путь, но все яснее осознаешь, что иного не существует. Тебе придется признаться в этом. И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше будет для тебя самого.

Да, действительно, я знал о чем он говорил. Знал это еще тогда, когда старик Синьен завел весь этот разговор. Там, на кладбище, он всколыхнул ту действительность, которая лежала у меня в самой глубине моего подсознания и заставила задуматься над всем этим. Увы, но решение было простым и болезненным одновременно. Никто, кроме меня самого не мог решить все проблемы. Они были нематериальны, неосязаемы, но то давление, которое они оказывали на меня, было настолько сильным, что оставить это без внимания я не мог. Рано или поздно они бы добили меня все равно.