24

К заходу солнца тень над лагерем противника как будто растаяла. В полной темноте часовые на вершине холма могли различить противоположный лагерь, который почти ничем не отличался от их собственного, с тем же равномерным расположением сторожевых костров.

Пространство между лагерями, где водный поток что-то нашептывал на бегу, было слишком черно даже для тех, кто хорошо видел ночью. Алидан, совершенно обнаженная, ползла вниз по склону с осторожностью охотника; волосы ее были заплетены и уложены вокруг головы, кинжал привязан к бедру, его рукоятка и ножны обернуты черной тканью, чтобы скрыть блеск металла. Мимо часовых Мирейна она проскользнула неслышно, как ветер в траве.

У края воды Алидан помедлила. Бросила короткий взгляд назад. Шатер Мирейна затерялся среди других. Сам Мирейн крепко спал, согретый руками певицы, его оруженосец из Гейтана охранял покой короля снаружи. Она улыбнулась, подумав о них, и слегка вздохнула. Хорошо бы попрощаться по крайней мере с королем; но он запретил бы ей, а она должна была совершить это.

Илиен журчала прямо перед ней. Впереди лежал лагерь врага. Алидан по-прежнему ничего не видела в темноте и не слышала никакого движения, только мерные шаги часовых. Они легко двигались в доспехах, поблескивавших в свете костров. Некоторые были облачены в доспехи Окраин, другие — в доспехи рыцарей западного Янона. У одного воина, который вышагивал по берегу Илиен, на плаще был герб лорда Кассина.

Алидан затаила дыхание и вошла в воду, обжегшую ее обнаженное тело. Она сжала зубы и устремилась вперед, соизмеряя свои движения с равномерным шумом воды, перекатывающейся через камни. Не раз она застывала, съежившись под водой, но ни один взгляд не упал на нее.

Наконец Алидан выбралась на западный берег. Часовые рассеянно проходили мимо нее. Похоже, они несли караул по обязанности и не боялись нападения.

Алидан собралась и бесшумно, но стремительно взлетела вверх по склону. Часовой остановился, вглядываясь в темноту, она тоже застыла на месте, но часовой проследовал мимо.

Перед ней мерцали огоньки костров. Сторожевые посты остались позади. Алидан двигалась уже не так осторожно, однако, направляясь к шатру, который стоял в центре лагеря, она предпочитала держаться тени. Перед шатром развевалось знамя Морандена: голова волка, увенчанная короной.


Внутри шатра горела лампа. Ее свет отражался в глазах двоих людей, неотрывно смотрящих друг на друга. Моранден стоял так, будто какая-то невидимая рука принуждала его. Мать принца восседала на резном кресле, одетая со своей обычной простотой, которая блекла рядом с великолепием принца. Но лицо ее было спокойным и свежим, его же — утомленным до предела, как после изнурительной и безнадежной борьбы.

— Я даю тебе возможность поиграть, сын, — говорила она. — Я позволяю твоим людям называть тебя королем, в то время как меня они избегают или называют ведьмой, если не хуже. Я дам тебе доиграть эту игру в королей и воинов с молодым выскочкой. Но я не оставлю ему ни малейшей надежды на победу.

— Как он может победить? Я в два раза больше него. Я успею разорвать его на части, пока он будет только подходить ко мне.

— Сын Солнца глуп, но не совершенно безумен. Он находит какое-то преимущество в том виде поединка, который избрал. Очень может быть, что это преимущество — в колдовстве.

— Я прослежу за тем, чтобы он поклялся не использовать магию, — возразил Моранден, — а ты можешь проследить за тем, чтобы он сдержал свою клятву. Но не больше. Никаких ядов и заклинаний. Я убью его в честном поединке.

— Нет, — сказала Одия твердо. — Ты узнаешь, когда я…

Моранден наклонился к ней. И так мрачно было его лицо, что даже Одия на мгновение почувствовала опасность. Он заговорил отчетливо и медленно, и в словах его звучала затаенная сила:

— Женщина, хватит. Ты думала, что нагнала достаточно тумана в мои глаза, но я знаю, что делала эта армия с моей страной. Моей страной, женщина. Она опустошала ее. Разрушала, осуществляя твою месть врагу, уже мертвому врагу, который не сделал тебе ничего, кроме того что низверг гадюку-отца и вознес тебя самое так высоко, как только можно было поднять предательское отродье. И он любил тебя, по-своему, но любил. Это и был его непростительный грех. Он никогда не снисходил до того, чтобы ненавидеть тебя.

Одия ударила его. Ее длинные ногти оставили борозды на его щеках над бородой, но он даже не поднял руки, не прикоснулся к ним, хотя из одной царапины засочилась кровь. Казалось, она вытекает не из новой ранки, а из старого шрама под глазом — воспоминания о еще одной битве все в той же бесконечной войне.

— Да, — произнес Моранден, — когда слова не убеждают, ты бьешь. А правда сводит тебя с ума.

— Правда? — рассмеялась она. — Что ты знаешь о правде, ты, чье право на трон — чистая ложь? Ты никогда не был сыном короля, Моранден.

Он отпрянул. Желчь заклокотала в его горле, прорываясь в словах.

— Это гнусная клевета. Он был моим отцом. Он признал меня.

Одия улыбнулась, уверенная, что победа теперь за ней.

— Это была сделка. Я согласилась отдаться ему, если он назовет своим именем моего ребенка. Он был слаб, а я — красива. Он сделал все так, как я приказала ему.

— Ложь, — проскрежетал Моранден. — Или, если это правда… — Зубы его обнажились в зловещей улыбке. — Ты ошиблась, шлюха. По твоему свидетельству, у меня нет законного права на трон Я нона. Я откажусь от него. Я пойду прямо сейчас, прекращу эту пародию на войну и найду свою удачу где-нибудь далеко отсюда. Я больше не буду твоей марионеткой.

Он оказался сильнее, чем она думала, и благоразумнее. Одия сказала ему об этом и добавила:

— Это только доказывает твое происхождение. Здравость ума не характерна для королевской линии Янона.

— Но и страсть к убийствам тоже, страсть, которая, по несчастью, досталась мне. Мой отец должен был задушить тебя, как только увидел.

— Он тебе не отец.

— Он был единственным отцом, которого ты мне позволила иметь! — Моранден встал, собираясь с мужеством. — Я буду сражаться в этом поединке сам и по-своему. Честно. Если ты сделаешь хоть малейшее движение в сторону моего противника, я убью тебя своими собственными руками. — Его голос стегнул ее с неожиданной мощью. — А теперь убирайся!

Одия поднялась, но уходить не спешила.

— Когда он возьмет тебя за горло, припомни то, что ты сказал мне.

— Когда я повергну его и поставлю на него свою ногу, остерегайся, мать моя, чтобы я не бросил тебя его псам. Как и королевство, на которое, по твоим словам, у меня нет никакого права.

— У тебя есть право признанного королем сына. — Одия опустила вуаль, скрыв под ней свои сверкающие глаза. — Я буду править Яноном с тобой или наперекор тебе. Возможно, пришло время, чтобы этой страной правила королева.

— Я все равно нужен тебе, чтобы избавиться от нынешнего короля.

— Нет, — сказала она, — ты мне совершенно не нужен. Но я тоже имею слабости. Я терплю тебя только потому, что ты мое чадо, плоть от моей плоти. Потому, — произнесла она с такой силой, что он не мог не поверить ей, — потому, что я люблю тебя.

Алидан, тяжело дыша, скорчилась в тени на расстоянии ладони от стенки шатра. Однако голова ее шла кругом не только от прерывистого дыхания и даже не от того ужаса, который был вызван подслушанным разговором. Алидан уже перестала думать о мести. Теперь то, что она задумала, стало простой необходимостью. Но кого из них? Предатель принц погубит тело Мирейна. Колдунья поразит его душу. А у Алидан нет времени, чтобы сокрушить их обоих. Кого же?

Перед ее мысленным взором предстала гибель ее сына. И она увидела лицо Морандена в тот момент, когда Шиан был убит, застывшее, пораженное случившимся. Сквозь шум в ушах она услышала его слова: «Как мы дошли до убийства детей? Стражники! Схватите его!»

Король поступил так, как и должен был поступить. Даже если он сам — убийца детей, а воды Илиен стали длинной унылой дорогой смерти.

И он восстал против этих убийств.

Но он убьет Мирейна.

Но женщина украдет волю короля, околдует его душу.

Если сможет.

Если Моранден сможет…

Алидан поползла через темноту, одной рукой сжимая рукоятку длинного тонкого кинжала, который она приготовила для сердца Морандена. Чтобы спасти Мирейна, чтобы спасти его грядущую империю.

Блеснул луч света. Алидан отпрянула в тень. У входа в шатер стояла высокая темная фигура. Свет, исходящий изнутри, зажегся огнем на серебре у нее на шее.

Разум Алидан затуманился. Предательство на предательстве. Измена на измене. Ненависть…


Полог опустился. Имин стояла в шатре, глядя на мать и сына. Они были поражены, она — спокойна, как будто ей нечего было бояться.

— Приветствую вас, — проговорила она.

Моранден и Одия не ответили. Возможно, они были не в силах говорить. Имин улыбнулась и села на диванную подушку, аккуратно расправив складки своего платья и сложив руки на коленях.

Моранден взорвал тишину:

— Как ты сюда попала? Что тебе от нас нужно?

— Я просто пришла, — ответила Имин. — Возможно, пропела словечко или два. Я хочу поговорить с тобой.

— Зачем? Он что, не может тебя удовлетворить?

Она улыбнулась своим воспоминаниям.

— Он настоящий король во всех отношениях.

— И ты вовсю пользуешься этим.

— Я более чем довольна. — Певица посмотрела на Морандена. — Ты неважно выглядишь, мой господин.

— Война тяжело достается мужчине.

— Конечно, — согласилась она. — А восстание жестоко, не правда ли? Приходится уничтожать многое из того, что хотелось бы сохранить.

От этого удара Моранден застыл. Глаза его мотнулись к матери с ненавистью и мольбой. Та молча наблюдала. Удивление сменилось на ее лице выражением, которое не так просто было определить. Но вряд ли это был испуг или тревога. Скорее она с трудом сдерживала улыбку, спокойная, высокомерная, уверенная, что мир принадлежит ей и она может делать с ним все что хочет. Имин встретилась с Одией взглядом.

— Ты знаешь, что, если твой сын проиграет, надежды у тебя нет.

— Мой сын не проиграет.

— Ему предстоит встретиться не с ребенком, а с сыном бога. Он намного сильнее, чем кажется, он король, предназначенный судьбой.

— Мой сын будет королем Янона.

— Возможно, — сказала Имин и снова повернулась к Морандену. — Вполне возможно. Ты думаешь, Мирейн задержится здесь надолго? Это только начало его пути. Когда он пойдет, чтобы получить все свое наследство, Янону понадобится повелитель. Ну а кто может быть лучше на этом месте, чем его родственник?

— Его дорогой родственник. — Моранден обнажил зубы. — Я, конечно, не мудрец и не потомок бога, но я и не совершенный идиот. Я знаю, какую любовь я могу встретить в Мирейне, в незаконнорожденном сыне жрицы. Он скорее убьет меня, чем допустит до трона.

— Неужели? Конечно, ты начал с большой ошибки, но Мирейн изменился с тех пор, как начал править королевством. Он простит тебя, если ты предоставишь ему такую возможность. Он даст тебе все, о чем ты когда-либо мечтал.

Лицо Морандена внезапно исказилось, и он указал на свою мать.

— Даже ее голову на шесте?

— Даже это, — подтвердила Имин.

Одия мелодично засмеялась.

— Да это получше, чем цирковая труппа! Певица, ты совсем потеряла разум? Или это просто безумие от отчаяния? У твоего любовника нет надежды победить, и ты знаешь это так же хорошо, как и мы. И тебе не купить его жизнь пустыми обещаниями.

— Это не пустые обещания, — возразила Имин.

Одия только улыбнулась.

Имин встала. Она высоко подняла голову, голос ее проник в сердце Морандена.

— Ты не глуп, мой господин, ты — не игрушка для женщины. И все же твоя мать правит тобой. Без тебя она — ничто. Ты без нее — мужчина, обладающий силой и мудростью. Стряхни свои оковы. Взгляни в лицо правде. Знай, что ты сможешь стать королем, надо только проявить немного терпения.

Моранден пришел в замешательство. Она искушала его. Она соблазняла его грядущим величием. Свобода, радость и трон. И никакой Одии, превращающей его жизнь в ничто.

Крупная дрожь сотрясала его тело, руки обхватили голову. Он тяжело дышал.

— Нет. — Пальцы Морандена царапали кожу. Он с усилием оторвал их. Боль была слабее, чем от царапин, оставленных рукой матери, и от холодного огня ее взгляда. — Нет. Слишком поздно. Слишком поздно стало уже в тот день, когда мой отец назвал Санелин Амалин своей наследницей. Это только последнее движение в затянувшемся танце. Я должен закончить его. Я буду королем.

— Мой господин… — начала Имин.

— Сударыня, — прервала ее Одия, — король сказал свое слово.

— Он подписал свой смертный приговор.

Но сила Имин растаяла и превратилась в обычное неповиновение. Она оказалась в ловушке, спиной чувствуя, что стражники снаружи готовы схватить ее. Моранден мог бы позволить ей уйти, но Одия никогда не отдаст столь дорогую пленницу. Имин глубоко вздохнула и вложила в свой голос всю магию, какой обладала.

— Не трудись, — рассмеялась Одия.

Она произнесла Слово. Имин онемела и утратила волю к сопротивлению. Одия взяла ее за расслабленную руку.

— Идем, дитя.

Имин не могла говорить, не могла сопротивляться, но она могла улыбаться. Это была непокорная, бесстрашная улыбка, хотя Имин и видела в глазах Одии свою смерть. Они встретились как равные. Она заставила их снизойти до нее. Улыбка Имин становилась все более уверенной и спокойной.

* * *

Алидан сжалась в комок. Ужас, затмивший ее разум, теперь сделал все предельно ясным. Она знала, что будет делать и что должна сделать. Одия и ее пленница вышли из шатра. В тот момент, когда тьма ослепила их после яркого света, Алидан прыгнула вперед.

Демоны и змеи, тело, слишком изворотливое, чтобы быть человеческим, блеск смертельно опасных глаз. Нож пронзил плоть, скользнул по кости и отскочил. Прямо над ухом у Алидан раздался резкий вздох. Железные пальцы выдернули кинжал из ее руки и сомкнулись на ее горле. Слишком много пальцев, слишком много рук. Яркий свет ослепил Алидан.

— О боги! — вскрикнул кто-то. — Женщина!

— Эй, кто-нибудь! Королева ранена. Быстрее, приведите лекаря.

— Довольно! — раздался голос, который Алидан так хорошо теперь знала, слишком сильный для серьезно раненной женщины. — Она только поцарапала меня. Расступитесь, дайте мне посмотреть на нее.

Круг теней распался, но Алидан чувствовала на себе их пристальные взгляды. Она подумала, что надо бы прикрыть наготу, и чуть не засмеялась сквозь слезы. Ее попытка не удалась. Она погубила себя напрасно, даже не из-за обычной мести. Они погибнут вместе — она и онемевшая, неподвижная певица.

Новая тень склонилась над ней: ощущение величественной красоты, аура сильнейшего страха, острый запах крови.

— Богиня, — прошептала Алидан. — Посланница богини.

— Кто ты? — прогремело в ее сознании.

— Женщина, — улыбнулась Алидан. — Просто женщина.

— Кто? — настаивала некоронованная королева. — Кто ты?

— Та, что погибла.

Улыбка Алидан погасла. Колдунья наклонилась ниже, глаза ее были готовы рассечь душу Алидан. Богиня обитала в их глубокой тьме.

«Но, — запротестовало сознание Алидан, — она не… она не совсем…»

Бесполезно; колдунья не сможет узнать больше, чем уже знает: кто, почему и как. На черном платье Одии проступила яркая кровь, на лице появилась боль, в глазах — гнев. Великий гнев, потому что с потерей крови она потеряла силу, а с силой — способность использовать магию. И все же ее власти было достаточно, чтобы покончить с этой хрупкой сумасшедшей женщиной; а это обещало Алидан пытки.

Ужас проник во все уголки ее мозга. Безумство свернулось в центре. Между ужасом и безумием горели глаза Имин. В них полыхали слова: «Беги. Беги скорее». Мудрая глупышка. Ни одной из них не было спасения.

Певица споткнулась, пошатнулась и упала на Одию, ударив ее по раненому боку. Женщина закружилась, ослепнув от боли. Глаза Имин, ноги Алидан — все перемешалось. Выбор был сделан. Алидан бросилась в ночь.


Когда звезды стали приближаться к полуночи, Вадин проскользнул в шатер Мирейна. Имин ушла. Мирейн лежал один, раскинувшись как ребенок, и улыбался во сне. В каком-то неосознанном порыве Вадин лег рядом. Мирейн, теплый и удовлетворенный, пристроился поудобнее к телу Вадина, еще глубже проваливаясь в сон. Но Вадин бодрствовал всю ночь, охраняя сон короля.

Мирейн проснулся сразу. Только что он глубоко спал, а в следующий момент уже встретился взглядом с Вадином и улыбнулся. Это было так неожиданно, что Вадин замер там, где лежал. Король выглядел веселым и почти счастливым. Обычного утреннего плохого настроения как не бывало. Сегодняшний день, говорили его глаза, может стать его смертным днем, а может стать первым днем победы в его королевской жизни. Каким бы ни был конец, теперь, когда этот день наступил, Мирейн приветствовал его.

Хотя рассвет еще только занимался, почти весь лагерь был на ногах. Как и Вадин, многие провели бессонную ночь. Воины, оруженосцы, лорды и капитаны ходили с хмурыми лицами и запавшими глазами, как будто не Мирейн, а они должны были умереть к вечеру.

Он же был спокоен и весел. С аппетитом поел, улыбался, шутил, заставляя всех смеяться. Но как только он отворачивался, смех затихал.

Нуран и Кав принялись за него: искупали, побрили, заплели и уложили его волосы вокруг головы. Пока они были заняты этим, кто-то просвистел за дверью. Вадин выглянул и встретился глазами с Аджаном. Лицо капитана было как будто высечено из камня. Торопливо, но без суеты Вадин вышел из шатра и окунулся в холодный рассвет.

— Что…

Он замолчал. Аджан поддерживал под руки шатавшуюся, завернутую в плащ женщину.

— Алидан!

Вадин чуть не сорвался на крик. Под накидкой на ней ничего не было, растрепанные волосы покрыты грязью и кровью. Но хуже всего были ее глаза, спокойные, трезвые, потерявшие всякую надежду.

Вадин постарался быть осторожным.

— Что случилось, Алидан?

— Я оставила свою отметину на ведьме с запада, — ответила та тихо и ровно. — У нее нет больше силы, чтобы предать моего короля.

Беспокойство Вадина усилилось. Он не мог даже сделать вид, что не понимает ее. Для этого он слишком продвинулся в магии. Он понимал то, что она говорила, он начинал подозревать и то, о чем она не сказала. Она радовалась тому, что сотворила; возможно, в этом была единственная надежда на спасение Мирейна. Но радость ее обернулась черной тьмой.

Аджан сказал коротко и жестко:

— Они схватили певицу. Если ей повезет, они убьют ее быстро.

Ноги сами привели Вадина к потухшему костру. Он остановился около него. В этом сером пепле не осталось никакой жизни.

Аджан и Алидан стояли у него за спиной и вызывали теплое и болезненное чувство. Вадина чуть не вырвало. Но усилием воли он сдержался.

— Почему? — потребовал он ответа от Алидан. — Почему ты сделала это?

Женщина закрыла глаза. Было еще слишком темно, чтобы разглядеть се лицо; фигура в неясном свете казалась застывшей, голос был ровен.

— Мы были не вместе. Я собиралась избавить нас от этого бунтаря. Но вместо этого ранила его мать. Певица хотела уговорить его сдаться. Одия победила ее. Имин просто сошла с ума, — сказала Алидан, которая сама из мести, обнаженная, прокралась во вражеский лагерь и пролила кровь ведьмы. — Она верила в свои силы певицы и в несколько ночей любви, которые подарила когда-то Морандену. Он был отцом ее дочери. Ты знал об этом? Моранден не знал. И теперь никогда не узнает.

— Проклятие, — прошептал Вадин. — Из всех людей Янона ей лучше других должно было быть известно, как это подействует на Мирейна. Она знала!

— Если бы ей удалось… — начала Алидан.

— Если бы ей удалось, она навсегда опозорила бы Мирейна, доказав, что даже у его любовницы не было надежды на его победу.

— Это предотвратило бы кровопролитие и дало бы ему могущественного союзника.

Вадин встряхнул гудевшей головой. Женская логика. К дьяволу честь, к дьяволу достоинство, к дьяволу мужество! Ничто не имело значения, кроме победы. Он поднял кулаки. Алидан не уклонилась.

— Это была жертва, — сказала она. — Теперь женщина из Умиджана должна умереть. Теперь старый король будет отомщен. Ты говоришь о позоре. Но как ты назовешь глупость моего господина, который позволяет этой убийце разгуливать на свободе?

— Она не только свободна. Она может и править нами. — Вадин сжал руки за спиной, чтобы не ударить эту сумасшедшую. — Спрячься где-нибудь и не показывайся никому на глаза. Я постараюсь скрывать это от Мирейна, пока будет возможно. — Вадин громко застонал. — О боги! Она ведь должна была быть одним из его судей! Аджан, можем ли мы вызволить ее из лагеря противника до восхода солнца?

— Нет. — Аджан был спокойнее Вадина, но выглядело это гораздо страшнее. Вокруг лагеря сплошная стена часовых. Они упустили одну женщину, но удержат другую. Она — их лучшее оружие, и они прекрасно это знают.

— Оно может обернуться против них. — Летописец Обри стоял за плечом Вадина, как будто он постоянно был там, не более чем всегда смущенный ростом и характером янонца. — Могу я высказать одну мысль?

Вадин зарычал на него. Обри принял это за утвердительный ответ и продолжал:

— Король подготовил свой разум, верно? Он весь сосредоточен на предстоящей битве. Пусть так и остается. Я пойду в мантии судьи, если кто-нибудь укоротит ее вдвое. — Зубы его сверкнули в улыбке. — В конце концов, мне надо увидеть схватку, чтобы написать о ней. Певица занемогла. Бедная женщина, она так сильно любит его. Она сломлена, но ее подруга поможет ей, и они не ослабят мужество короля своими слезами.

— Мирейн никогда в это не поверит, — сказал Вадин. — Если бы речь шла о другой женщине… Но в Имин есть королевская кровь, сердце ее твердо как сталь.

— Однако, — настаивал Обри, — король родился на юге, где и мужчины и женщины мягче. Пока его голову занимает поединок, он не будет задавать много вопросов, а я сделаю так, чтобы он не задал ни одного. — Вадин не уступал, и Обри продолжал уговоры: — Доверься мне, молодой господин. Я дурачил принцев, когда твой отец был еще в пеленках.

— Вот дьявол! — покорился Вадин.

Обри усмехнулся, отвесил ему насмешливый поклон и растворился в ночи. За собой он оставил искорку веселья и образ младенца, запеленатого с ног до головы, словно жертва паука. Вадин вздрогнул.

— Иди же, — рявкнул он на Алидан. — Исчезни. А ты, капитан, держись подальше от короля, если сможешь. И молитесь, чтобы это нам удалось, иначе нам всем конец.

Они повиновались, чему Вадин слегка удивился. Он приостановился на мгновение, успокаивая себя, и вернулся к Мирейну.

Тот, кажется, даже и не заметил отсутствия Вадина. Оруженосцы расправляли последние складки на его алой мантии. Как только они закончили, он повернулся со своей неповторимой грацией и немного помедлил. Его доспехи и оружие лежали на своих местах, вычищенные и блестящие. Он провел пальцем по краю щита, немножко поиграл алым плюмажем на шлеме.

Внезапно он обернулся. Все смотрели на него. Мирейн поднял выше голову и улыбнулся им, сияющий и сильный. Они расступились, чтобы дать ему пройти.


На самом восточном холме лагеря за ночь поднялся алтарь — обтесанный камень, обложенный землей и зеленым дерном. На нем горел священный огонь, охраняемый жрецами армии, воинами Аварьяна, облаченными в солнечно-золотые накидки. Еще до прихода Мирейна они начали исполнять древний Обряд Битвы. Ритмы его переплетались со стуком сердца: кровь и металл, земля и огонь, пронизанные звуками барабанов и высоким, леденящим кровь свистом флейт. Жрецы поставили Мирейна возле алтаря, помазали его землей и кровью, оградили металлом, закаленным на божьем огне.

Стоя во время обряда там, на возвышении, и стараясь вплести свой разум в разум Мирейна, Вадин глазами другого человека взглянул через покрытые утренней дымкой холмы. Огни вражеского лагеря мерцали, бледнея по мере того как приближался Аварьян, но в центре его, рядом с огромным красным шатром, бушующее пламя взвивалось почти до небес. Вокруг него сгрудились люди. Ближе всех к огню, окруженная людьми в капюшонах, движущимися в некоем подобии странного и дикого танца, стояла какая-то высокая фигура. Смотреть на это было ужасно. Черный с алыми пятнами силуэт двигался рывками, с какой-то пародией на грацию, как будто танцевал калека. Вадин не знал, что там происходит, и не хотел знать. Он только молился всей душой, чтобы это не было тем, чего он так боялся.

Пока он наблюдал, огонь поднялся еще выше. Танцор завертелся, взвыла пронзительная, сводящая с ума музыка. Огонь взметнулся, как руки, простирающиеся к небу: огненные руки, кроваво-красные, красные, как вино, темно-красные, как плоть, отделенная от костей. Эти руки дотянулись до танцующего силуэта, обхватив его, завлекли прямо в сердце огня.

Огонь Солнца обжег лицо Вадина. Или лицо Мирейна? Жрец опустил сосуд со священным огнем и повернул короля на восток, навстречу восходящему пламени Аварьяна. Мирейн поднял к нему руки. Слова обряда текли поверх него и через него и смешивались в единый мощный крик приветствия, мольбы и согласия.

— Да будет так, — пропел жрец.

И в сердце Мирейна, и в сердце Вадина невольно прозвучало: «Да будет так».


По закону поединка борец должен ехать на место встречи в сопровождении лишь судьи и свидетеля. Они ехали позади Мирейна. Коричневое одеяние Обри и изысканный наряд Вадина были спрятаны под двухцветными плащами: белый цвет — для победы, охра — для смерти. В одной руке Обри держал соответствующий его обязанностям жезл — простую деревянную палку с двумя наконечниками, костяным и янтарным.

Оба хранили молчание. Обри оказался прав: Мирейн не задавал летописцу вопросов и не удивился отсутствию своей певицы. Все мысли короля были обращены к предстоящей битве.

Позади них армия выстраивала свои ряды, передние из которых отмечали границу лагеря: достаточно близко, чтобы видеть, и слишком далеко, чтобы помочь. Расстояние между королем и войском увеличивалось с каждым шагом, небо пылало ярче, а враг становился ближе.

Над армией Морандена теперь не веяли ни тень, ни мираж, как будто бы колдовство не удалось или действие его кончилось. Но армия принца и без того была очень велика, включая все силы западного Янона и Окраин. Будь у Мирейна вторая армия, он мог бы у них за спиной опустошить все их земли.

Если он победит в этом поединке, то будет править всеми этими людьми.

Небольшая группа отделилась от плотных вражеских рядов и стала приближаться к берегу Илиен. Вадин подхлестнул Рами и встал между Мирейном и рекой. Но что он мог сделать, когда у него не было даже кинжала? Разве что еще раз умереть за Мирейна.

Но у всадников не было оружия. Первым ехал герольд, облаченный в белое и охру, неся жезл судьи. Следом за ним — Моранден на черном жеребце, гордо и прямо сидящий в седле и подобно Мирейну облаченный в алое, как и полагается королю во время войны. А за спиной Морандена ехал его второй свидетель, леди Одия, которую можно было узнать даже под густой длинной вуалью, со своим старым евнухом, ведущим под уздцы сенеля с какой-то ношей.

Вадин и герольд одновременно достигли кромки воды, но ни один не отважился войти в реку.

— Что это? — крикнул Вадин, перекрывая шум Илиен. — Почему вас так много?

— Приехали все, кто должен, — ответил герольд. — Мы привезли твоему королю то, что он, вероятно, потерял.

Вперед выехал евнух, ведя упирающееся животное вниз к берегу, а затем — по воде. Вадин понял, что за ноша была на спине сенеля: длинный и узкий предмет, застывший и одновременно податливый, окутанный тенью смерти. Вадин был как во сне. Он мог сделать только то, что сделал: дал всаднику возможность приблизиться к нему, а не к Мирейну. Он ждал неизбежного. Не проронив ни слова, не удостоив Вадина взглядом, евнух передал ему на руки ношу, повернулся и побрел обратно к своей госпоже.

Вадин очень медленно соскользнул с седла Рами. Он не думал, что так произойдет. Он вообще не думал с того момента, как проснулся. Он только знал, что Мирейну не надо этого видеть. Ему предстояло сражаться, и он не должен был оплакивать свою возлюбленную или метаться в ярости из-за ее утраты.

На мгновение Вадину показалось, что ему лучше исчезнуть вместе со своей немой ношей. Броситься в далекую даль и похоронить Имин, и тогда Мирейн ничего не узнает.

Мимо него прошел кто-то в королевской алой мантии, достаточно невысокий, чтобы проскользнуть у него под рукой, достаточно быстрый, чтобы уклониться от его протянувшейся было руки. Мирейн потянул за конец веревки. Вадин еще раз отчаянно попытался оттолкнуть его. Но Мирейн был тверд как скала, и лицо его застыло как камень. Веревки разом развязались, и Имин оказалась в руках у Мирейна.

Она умерла не красиво, не легко, не быстро. Вадин знал это. Он видел, как она умерла, вовлеченная в огонь богини. Огонь пощадил лишь ее чресла, но было понятно, что перед смертью она много выстрадала: ее избивали, сдирали кожу и, возможно, пытали еще страшнее. Но ни огонь, ни пытки не тронули ее лицо, кроме глаз. Под выжженными глазницами черты ее были спокойны и не выражали ни боли, ни страха.

— Как она должна была взбесить их, — проговорил Мирейн, — умирая в покое, вопреки их воле.

Его голос был безумен, потому что звучал так рассудительно. Мирейн с огромной нежностью опустил Имин на землю и закрыл ее черными покрывалами, как будто она могла проснуться и почувствовать боль. Рука его чуть задержалась на ее щеке. Вадин ничего не сумел прочесть у него на лице: разум короля превратился в крепость, и самый сильный натиск не мог пробить ее ворота.

Над водой раздался голос герольда:

— Так мы будем поступать со всеми шпионами и убийцами. Хорошенько подумай над этим, о король, посылающий женщину убить своего врага. Ты видишь: она проиграла. Ты не избежишь этого честного поединка.

Мирейн наклонился, как будто не слыша его, и поцеловал Имин в губы. Он ничего не сказал ей, ничего, что могли бы услышать остальные. Он выпрямился, повернулся. И хотя его голос был тихим, они услышали каждое его слово.

— Мудрым поступком это не назовешь, леди Одия, даже если я смогу простить тебе убийство моей певицы. Ибо ты лишний раз показала всему Янону, что ты сделаешь с ним и с его людьми. Возможно, твоего сына Янон еще стерпит, но ты потеряла всякое право па его милость.

Она ответила ему с убийственным спокойствием. Хоть тело ее было ранено, в голосе еще чувствовалась сила.

— Ты не пророк, как называла тебя твоя мать, и не король, каким притворяешься. Ты даже не любовник. Она в этом призналась, пока у нее еще был язык.

Мирейн поднял голову. Он рассмеялся, и слышать этот смех было жутко, потому что, даже отвечая Одии насмешкой, он рыдал.

— Ты жалкая лгунья, о слуга самой Лжи! Я вижу твой позор. Я чувствую твой гнев. Ты не сломила ее. Имин умерла, как и жила, сильной и храброй. Голос Мирейна стал глубже. Он был по-прежнему красив, но бархатистость внезапно пропала, сменившись твердостью металла: — Я клянусь тебе и всем богам, что она будет отомщена.

Одия не испугалась. Между ними лежала смерть, свидетельствовавшая о ее могуществе. Она обнажила правду: он не мог защитить даже тех, кого любил. Одия ответила на его насмешку еще более горькой насмешкой:

— Выйдешь ли ты теперь на битву, Мирейн, у которого нет отца? Осмелишься ли ты?

— Осмелюсь, о повелительница гадюк. А когда я покончу с твоей марионеткой, остерегайся и ты.

Мирейн повернул огонь своей руки к Обри. Летописец подхлестнул серую кобылу, шарахнувшуюся от этой смеси черного и алого, плаща и крови, въехал в реку и остановился посреди течения.

— Здесь проходит линия между нашими войсками. — Обри говорил спокойно и с такой силой, которую трудно было предполагать в его маленьком и худом теле. — Но поскольку нет такого обычая, чтобы сражаться в воде, и право выбора места поединка остается за зачинщиком, так пусть он укажет место, где ему угодно вести этот поединок.

— Мой господин, — ответил герольд, — желает вести поединок на западном берегу.

— Так мы и сделаем, — ответил Обри и направил лошадь вперед.

Они с герольдом спешились, и в соответствии со своими обязанностями Обри жезлом отметил половину круга: двадцать шагов от края до края. Вторую половину круга начертил герольд. Когда площадка для битвы была готова, они покинули ее.

Моранден приготовился сойти с жеребца, которого герольд держал за уздечку. Вадин встал у головы Бешеного.

Мирейн легко соскочил с седла. Его макушка не доставала Вадину даже до плеча. Глаза оруженосца наполнились слезами, и он тут же сморгнул их. По счастью, Мирейн этого не видел. Он опустил глаза вниз, так как собирался снять мантию. Твердо, почти грубо Вадин развел его руки в стороны и расстегнул застежку. Мирейн слабо улыбнулся. Вадин перебросил мантию через седло жеребца. Мирейн снял свой килт, положил его поверх алого плаща и провел рукой по шее Бешеного.

Сложив руки, Моранден ждал его в круге. Мирейн медлил. Он быстро обнял Обри, от чего тот чуть не потерял дар речи. Потом потянулся к Вадину и, не дав ему отпрянуть, уверенно привлек к себе его голову и поцеловал в губы. Прикосновение короля было подобно молнии — быстрое, властное и пылающе-яростное.

Вадин судорожно вздохнул.

— Мирейн, — сказал он. — Мирейн, постарайся сдержать свой гнев. Ты знаешь, что бывает, когда ты теряешь контроль над собой.

— Не волнуйся, брат, — с царственным спокойствием ответил Мирейн. — Я буду оплакивать Имин, когда придет время плакать. Сейчас время сражаться. — Он неожиданно улыбнулся с оттенком иронии и покоя и сказал своим спутникам: Храни вас бог.

Мирейн вступил в круг, в центре которого стоял герольд с поднятым жезлом. Обри поднял свой жезл и устремился вперед.

— Стойте!

Обри остановился.

Одия не вошла в круг, она стояла, где полагается стоять свидетелю — на западной стороне круга, опираясь на плечо евнуха.

— Одно дело еще не улажено, — сказала она отчетливо и холодно. — Здесь стоит не просто воин, а жрец демона Аварьяна, маг, обученный колдунами. Может ли он использовать свое могущество против того, кто не способен ответить тем же?

— Я не воспользуюсь им, — ответил Мирейн так же холодно и так же отчетливо.

— Поклянись, — приказала Одия.

Он поднял руку с клеймом бога. Несмотря на всю свою гордость и могущество, Одия вздрогнула. Легкая усмешка скользнула по лицу Мирейна. Он снял золотое крученое ожерелье и отдал его в руки Вадина, потом выпрямился и ровным голосом произнес:

— Я клянусь рукой моего отца, чей образ я ношу, чье ожерелье я откладываю в сторону в знак моей клятвы: эта битва будет битвой без обмана и магии. Теперь и ты поклянись, жрица богини, обученная колдуньями. Поклянись, как поклялся я.

— Какая в этом необходимость? — надменно возразила она. — Не я буду бороться с тобой.

— Клянись, — прозвучал неумолимый голос Морандена. — Клянись, моя госпожа мать, или покинешь это поле, связанная чарами моего врага.

— Обладает ли он такой силой?

«Неужели обладаешь?» — спросили ее глаза. Но она с покорным видом подчинилась и произнесла свою мрачную клятву, опустившись к земле, которая была лоном богини.

— И пусть низвергнет она меня в самые глубины ада, если я нарушу эту клятву.

Не успел слуга помочь ей встать на ноги, как все уже забыли о ней. Судьи встали спиной к спине, каждый лицом к бойцу противника, выжидая. Невозможно медленно Аварьян пересек восточную границу мира. Наконец его огромный кроваво-красный диск застыл над холмами. Жезлы опустились как один.

Загрузка...